Глава VI Неудавшаяся контрреволюция
Начиная с лета 1919 г. казалось, что в Германии наступила определенная политическая стабилизация. Подписанием Версальского договора и принятием Веймарской конституции на тот момент были заданы общие внешне- и внутриполитические рамки, внутри которых теперь предстояло развиваться немецкой политике. В результате на первый план вновь выступили наиболее насущные внутренние проблемы нового республиканского строя, которые временно оказались в тени «большой политики».
Для кабинета Бауэра повседневность правительственной рутины началась непосредственно сразу же после ратификации мирного договора. Одно из первых важных решений усеченной черно-красной коалиции касалось основного направления экономической политики: 8 июля правительство высказалось против проекта планового и подконтрольного государству народного хозяйства, представленного рейхсминистром экономики, социал-демократом Рудольфом Висселем, на что тот спустя четыре дня ответил отставкой. Его преемник, Роберт Шмидт, был самым рьяным противником Висселя в СДПГ и в противоположность ему — сторонником традиционных представлений о социализме. Так как правовые рамки законов о социализации тем временем уже были заданы, назначение Шмидта ни в коем случае не означало подвижки кабинета влево. В большей степени отставка Висселя устранила барьер, мешавший восстановлению Веймарской коалиции: ДДП, вышедшая 20 июня в знак протеста против Версальского договора из правительства Шейдемана, могла гораздо легче представить себе сотрудничество с обходительным Шмидтом, чем с непримиримым сторонником дирижизма Висселем{96}.
В тот же день, 8 июля, когда кабинет отверг проект коллективного народного хозяйства Висселя, рейхсминистр финансов Матиас Эрц-бергер предложил на рассмотрение Национального собрания целый букет важных налоговых законов. Воинствующий политик от партии Центра, родившийся в 1875 г. в одной из деревень Верхней Швабии, по профессии школьный учитель, «Selfmademan» по натуре, он в отличие от большинства членов своей партии был убежденным сторонником унитарного государства. В ходе проведения финансовой реформы, которая по справедливости носит его имя, Эрцбергер заботился также и об укреплении имперского центра. Федеральные земли, чьим «пансионером» рейх был в бисмарковские времена, утратили свое господствующее положение в области общественных финансов еще до войны, а во время войны эта тенденция только усилилась. Эрцбергер был полон решимости продолжить этот процесс, чтобы обеспечить рейху исключительный финансовый суверенитет. Данной цели служили создание единого для всего государства налогово-финансового управления, перевод всего железнодорожного сообщения в компетенцию рейха, равно как и вся совокупность налоговых законов Эрцбергера. «Жертвами» его финансовой реформы стали федеральные земли и местное самоуправление. Так как остававшихся в их распоряжении налоговых поступлений теперь явно недоставало для исполнения стоявших перед ними задач, земли были впредь зависимы от субсидий рейха. Что же касается муниципалитетов, в особенной степени затронутых социальными проблемами послевоенного времени, то они в результате переворота в налоговой системе стали больше, чем когда-либо, зависимы от банковских займов.
Наряду с унитарными идеями присутствовали и социальные. Эрцбергер хотел своей финансовой реформой заставить раскошелиться всех дельцов, нажившихся на войне, а также запустить в ход план грандиозного перераспределения средств между богатыми и бедными слоями населения. Из налогов, которые он предложил и принятия которых добился в июле 1919 г., три были полностью направлены на достижение этой цели: военные налоги на доходы и имущество, а также налог на наследство. В декабре 1919 г. последовал единовременный налог на имущество, так называемый имперский чрезвычайный налог — самый спорный из налогов Эрцбергера, вызвавший волну возмущения среди правых партий и имущей буржуазии. Завершал налоговую реформу закон об имперском подоходном налоге, принятый Национальным собранием в марте 1920 г. Закон вводил налоговые ставки, считавшиеся в то время весьма высокими, и которые, как и имперский чрезвычайный налог, способствовали тому, что среди правых Эрцбергер приобрел дурную репутацию социалиста-экспроприатора.
Необходимость реформы имперских финансов была неоспоримой. Эрцбергер, вступив в должность министра финансов, столкнулся с почти катастрофическим положением дел. Государственные долги, составлявшие в 1913 г. пять миллиардов рейхсмарок, достигли к тому времени 153 миллиардов, из них 72 миллиарда марок составляли текущие долги, которые должны были быть выплачены в ближайшее время или переведены в разряд долгосрочных обязательств. Кайзеровская Германия финансировала войну в значительной степени за счет займов, успокаивая себя надеждой выплатить их за счет репараций, наложенных на побежденных противников. Кредитная политика рейхсбанка также внесла свой вклад в расстройство национальной валюты: оборот бумажных банкнот вырос с двух миллиардов марок в 1913 г. до 45 миллиардов в 1919 г. Но ожидания Эрцбергера, согласно которым он надеялся обуздать инфляцию или вообще повернуть инфляционные процессы вспять благодаря конфискационному налогообложению, не оправдались. Так как уровень государственных расходов был очень высок, а время до получения новых налоговых поступлений необходимо было как-то прожить, рейх по-прежнему удовлетворял свои финансовые нужды за счет займов. Следствием этого стало дальнейшее обрушение марки.
Налоги, в свою очередь, также подталкивали инфляцию. Более высокие налоги на имущество и прибыль производители включали в цену товаров. При уплате налогов предприниматели находились в более выгодном положении, чем лица, жившие на зарплату или оклад, поскольку вычет налогов с последних производился немедленно, а предприниматели в результате более поздней уплаты налогов выигрывали от прогрессирующей инфляции. Таким образом, все усилия Эрцбергера, направленные на достижение социальной справедливости, в значительной степени были перечеркнуты обесцениванием марки. В результате от его финансовой реформы осталась только унификация системы налогообложения и финансового управления. Но и у этого достижения была своя обратная сторона: финансовополитическое ослабление федеральных земель негативно повлияло на их отношение к рейху, а высокая задолженность муниципалитетов — следствие жесткого ограничения Эрцбергером источников их финансирования — стала главной причиной финансовой шаткости Германии во второй половине 1920-х — начале 1930-х годов{97}.
Столь же большой взрывной политический потенциал, как и налоговая политика, несло в себе другое реформационное начинание кабинета Бауэра: узаконивание производственных советов. Так как СДПГ и Свободные профсоюзы высказались весной 1919 г. в пользу учреждения производственных советов, то и правительство должно было также заняться этим вопросом. Законопроект, опубликованный после продолжительной подготовки 9 августа 1919 г. в «Рейхсанцайгер», предусматривал введение производственных советов на предприятиях, имеющих не менее 20 работников. Производственные советы должны были среди прочего участвовать в принятии решений о найме и увольнении рабочих, а также получать от работодателей объяснения по поводу всех производственных процессов, затрагивающих интересы рабочих. Кроме того, на крупных предприятиях советы могли также затребовать предоставления им балансовых отчетов, а также калькуляции прибыли и убытков, равно как уполномочивались представлять рабочих в наблюдательном совете. Эти права советов были расценены ДДП, дружески настроенной по отношению к работодателям, как чрезмерные. Один из ведущих политиков этой партии, министр торговли Пруссии Фишбек заявил на внутреннем партийном заседании 5 августа, что законопроект является «совершенно большевистским». Снова войдя в правительство 3 октября 1919 г., ДДП попыталась в меру сил преобразовать этот законопроект в своем духе.
В конце ноября противоречия внутри правительства обострились драматическим образом. Рейхсканцлер Бауэр (этот титул он носил с момента вступления в силу Веймарской конституции) стал угрожать своей отставкой в случае, если ДДП не встанет на почву правительственного законопроекта. Центр потребовал от демократов в ультимативной форме либо пойти на уступки, либо выйти из правительства. В конце концов был достигнут компромисс по двум особо спорным вопросам: представителям рабочих мог быть предъявлен и разъяснен баланс предприятия, но не его обоснование; участие производственных советов в наблюдательных советах должно было регулироваться особым законом.
Уступки либералам давались СДПГ с большим трудом. 13 января 1920 г. во время второго чтения закона социал-демократы предприняли последнюю попытку вновь изменить ситуацию в свою пользу. 15 января Пауль Лёбе, председатель фракции СДПГ, предостерег своих товарищей по партии, что законопроект ни в коем случае не должен быть отклонен, в противном случае правительство будет расколото. Кабинет действительно еще 25 ноября 1919 г. единогласно принял соответствующее решение. 18 января 1920 г. социал-демократическая фракция при пяти голосовавших против высказалась за одобрение закона о производственных советах в третьем чтении. В тот же день Национальное собрание вопреки голосам ДНФП, ДФП и НСДПГ приняло закон.
Второе и третье чтение закона о производственных советах были омрачены кровавыми беспорядками, разыгравшимися 13 января 1920 г. в Берлине перед зданием рейхстага. К маршу на здание рейхстага, которое с конца сентября 1919 г. стало местом заседаний Национального собрания, наряду с «красным» Берлинским исполнительным советом призвало окружное руководство НСДПГ. Независимые социал-демократы ожидали от внепарламентской акции, что она снова наполнит рабочие массы революционным духом. Ее организаторы не планировали штурма здания рейхстага, но ход событий полностью вышел из-под их контроля. Когда отдельные группы демонстрантов попытались проникнуть в здание рейхстага, то берлинская охранная полиция, рекрутированная из бывших солдат и членов фрайкора, попыталась сначала вытеснить их с помощью примкнутых штыков. Первые выстрелы очевидно прозвучали из рядов демонстрантов. Не произведя предупредительных выстрелов в воздух, силы правопорядка ответили незамедлительно: 42 человека были убиты, 105 — ранены. В тот же день рейхспрезидент Эберт ввел военное положение во всех частях рейха, кроме Баварии, Саксонии, Вюртемберга и Бадена. Исполнительная власть в Берлине и провинции Бранденбург была возложена на министра рейхсвера Носке{98}.
Вину за кровавую бойню перед рейхстагом, наряду с охранной полицией, в полной мере несла также НСДПГ. Хотя закон о производственных советах в большой степени не отвечал ожиданиям рабочих партий, тем не менее он знаменовал собой первый важный шаг в достижении внутризаводского рабочего контроля. Принимая во внимание шаткость положения большинства в Национальном собрании, со стороны социал-демократов нельзя было ожидать большего. Однако левые независимые стремились именно к этому: доказать, что нужды пролетариата не могут быть удовлетворены в рамках парламентской системы. Жертвы в ходе акции не планировались, но с ними легко смирились: они помогли делу революции, а значит, были оправданы.
В НСДПГ в течение 1919 г. наметился явный сдвиг влево. Брожение умов вызвал вопрос об отношении к обоим конкурирующим интернационалам: к «старому», II Интернационалу, который вскоре после завершения войны предпринял попытку обновления, и к новому, Коммунистическому или III Интернационалу, основанному в марте 1919 г. в Москве, в который первой вступила КПГ. Умеренные независимые вокруг Рудольфа Гильфердинга наотрез отказались от присоединения к новому интернационалу, так как тот был только инструментом русских большевиков. Левое крыло во главе с Вальтером Штёкером, генеральным секретарем НСДПГ, выступало за вхождение в III Интернационал. На Берлинской всегерманской конференции партии в сентябре 1919 г. Штёкер защищал политику большевиков от атак Гильфердинга и назвал «прекрасной иллюзией» и «совершенно нереволюционным» стремление добиться диктатуры пролетариата без гражданской войны. Чрезвычайный партийный съезд НСДПГ, состоявшийся в начале декабря 1919 г. в Лейпциге, принял решение о разрыве отношений со II Интернационалом и начале переговоров о вступлении — с Третьим. Окончательный разрыв между умеренными и радикальными силами в НСДПГ стал после этого только вопросом времени{99}.
Радикализация независимых социал-демократов наполнила немецких коммунистов большими ожиданиями. Если Пауль Леви, председатель КПГ, беспощадно боролся с левыми радикалами внутри своей собственной партии и в конце концов добился открытого разрыва с ними, то это происходило потому, что тем самым он стремился завоевать на свою сторону те пролетарские массы, которые до поры до времени стояли позади НСДПГ. Радикальные противники Леви слева расценивали действия партийного вождя как некий вид скрытого реформизма и отклонение от прямого пути пролетарской революции. После своего исключения из КПГ в феврале 1920 г. они образовали в апреле свою собственную Коммунистическую рабочую партию Германии (КАПД), ратовавшую за подчеркнуто марксистскую программу: незамедлительную замену буржуазной демократии диктатурой пролетариата. Однако оказалось, что крайне левые силы Германии были больше заняты самими собой, чем борьбой с классовым врагом в лице буржуазии: их энергия прежде всего уходила на споры вокруг того, что в настоящий момент является правильной революционной стратегией и тактикой, а что — нет{100}.
Весьма пестрым был также лагерь крайне правых. В феврале 1919 г. по инициативе Пангерманского союза был образован Немецкий оборонительный и наступательный союз (Дейчер Шутц унд Трутцбунд), задачей которого была провозглашена мобилизация масс против демократической республики при помощи антисемитских лозунгов. Евреи подвергались усиленным нападкам уже в последние военные годы, а с момента революции они бичевались «народническими» кругами как закулисные силы, приведшие к поражению и свержению монархии. В октябре 1919 г. Немецкий оборонительный и наступательный союз объединился с другой антисемитской организацией, Немецким народническим союзом (Дейчфёлкишер Бунд), в Немецкий народнический оборонительный и наступательный союз. В том же месяце число его членов преодолело магическую отметку в 100 000. Борьба против «жидовской республики» стала боевым призывом, находившим отклик в первую очередь в рядах мелких предпринимателей, служащих и чиновников. В конце января 1920 г.
Оборонительный и наступательный союз объявил в своем письме рейхспрезиденту Эберту, распространявшемся и как листовка, что в случае, если Германия выполнит требование союзников о выдаче «военных преступников», за это поплатятся те «антинароднические и ненемецкие силы», которые широкие народные круги сочтут организаторами данной акции{101}.
«Народническое» движение захватило также и Немецкую национальную народную партию. Чтобы сохранить свою политическую респектабельность ДНФП пыталась, отдавая должное антисемитизму, не приобрести репутацию партии радикальных расистов. В октябре 1919 г. президиум партии принял решение объявить войну «тому разлагающему, ненемецкому духу, и неважно, из каких кругов он исходит — из еврейских или каких-нибудь других», а также ополчиться против «засилья еврейства», которое «с момента революции проявляется все более губительным образом как в правительстве, так и в общественности». В апреле 1920 г. это положение было включено в окончательную редакцию партийной программы и дополнено требованием, направленным против эмиграции в Германию восточных евреев: «Пресечь приток иноплеменников через наши границы»{102}.
Приоритетным объектом правой пропаганды был рейхсвер. В феврале 1920 г. Носке должен был выступить против одного генерала, который одобрил распространение в войсках листовки Немецкого народнического оборонительного и наступательного союза, содержавшей призыв к суду Линча в отношении «антинациональных и ненемецких сил». Другим признаком антиреспубликанских настроений в рейхсвере был затяжной конфликт по вопросу о флаге. После того как была принята Веймарская конституция, командир 29-го полка рейхсвера, сформированного на базе 4-го гвардейского полка, заявил, что он и его офицерский корпус примут присягу на конституции при следующих условиях: 1. Им будет разрешено ношение прежней черно-бело-красной кокарды; 2. Их не будут принуждать клясться на черно-красно-золотом знамени; 3. На зданиях подразделения никогда не будет поднято черно-красно-золотое знамя. Командир 15-го пехотного полка, полковник Вильгельм Рейнгард, поддержал это заявление. 1 сентября 1919 г. главнокомандующий войсками рейхсвера в Берлине генерал Вальтер фон Лютвиц высказался в отношении Носке таким образом, что можно было понять только как выражение солидарности с фрондерами.
Рейхсвер с лета 1919 г. состоял преимущественно из бывших фрайкоров. Эти полувоенные добровольческие союзы были образованы по приказу верховного командования сухопутных войск на рубеже 1918–1919 гг. для ведения приграничных боев на востоке Германии, а также для подавления внутренних беспорядков. Только часть этих фрайкоров была включена в состав рейхсвера на основании закона о предварительном формировании рейхсвера от 6 марта 1919 г. Вне рейхсвера остались также обе морские бригады — II и III, называвшиеся по имени своих командиров бригадами Эрхарда и Лёвенфельда, а также «прибалтийцы» — добровольческие союзы, которые с разрешения союзников сражались в Прибалтике против большевиков.
Значительная часть «прибалтийских» подразделений осталась в Эстонии и Латвии и после подавления большевиков, завершившегося в целом к концу мая 1919 г. Они настаивали на выполнении обещания, якобы данного латышским правительством, согласно которому участникам фрайкора предоставлялось право стать латышскими гражданами, а также получить в Латвии земельные наделы. Но латышское правительство и слышать не хотело о подобном обещании, а власти Германии не были в состоянии добиться от него принятия требований фрайкоровцев. Тем временем фрайкоры снова приняли активное участие во вновь вспыхнувшей гражданской войне в Латвии и временами сражались также на стороне белых под командованием полковника Бермонда-Авалова. Когда последние подразделения «прибалтийцев» вернулись в декабре 1919 г. в Германию, они были полны решимости продолжить свою войну здесь — войну против республики, которая, как они считали, предала их.
Еще одна часть «прибалтийцев» вернулась в рейх уже летом 1919 г. и поступила на службу к помещикам Померании, Восточной Пруссии и Силезии. Здесь «вольные стрелки» заменили организованных в профсоюзы сельскохозяйственных рабочих, которые в массовом порядке были уволены своими хозяевами после генеральной забастовки в июле 1919 г. Эта забастовка была ответом на осадное положение, введенное 12 июля в Померании командованием II армии в Штеттине по настоянию Померанского Ландбунда, представлявшего интересы крупных землевладельцев. В результате многочисленные имения превратились при активной помощи штеттинской военщины в арсеналы. Опираясь на свои новые вспомогательные войска, латифундисты отказывались соблюдать тарифные договоренности с союзами батраков. В начале сентября 1919 г. министр сельского хозяйства Пруссии социал-демократ Отто Браун имел возможность добиться тарифного урегулирования, прибегнув к декретированию условий оплаты труда сельских наемных рабочих. Но министр внутренних дел Вольфганг Гейне, партийный товарищ Брауна, не придавал значения сообщениям о контрреволюционной активности Померанского Ландбунда и даже не думал о том, чтобы пойти навстречу просьбам Брауна и сместить ландратов, скомпрометировавших себя особо тесными отношениями с Ландбундом. Таким образом «прибалтийцы», без которых владельцы дворянских поместий не смогли бы выдержать курса на конфронтацию, окончательно стали составной частью внутренней политики Германии{103}.
Летом и ранней осенью 1919 г. произошли важные изменения в персональном составе верхнего эшелона военного командования. 25 июня в ответ на подписание Версальского мира Гинденбург сложил с себя обязанности верховного главнокомандующего. В тот же день в отставку подал генерал-квартирмейстер Грёнер. 4 июля было распущено верховное командование сухопутных войск. 20 августа рейхспрезидент Эберт возложил отправление верховного командования над всем рейхсвером на министра Густава Носке. Пост командующего рейхсвером в Пруссии занял полковник Вальтер Рейнгард, 13 сентября подавший в отставку с поста министра обороны Пруссии. Свою новую должность Рейнгард в течение короткого времени преобразовал в место командующего сухопутными войсками рейхсвера[12]. На этом посту в его подчинении находился новый начальник войскового управления[13] в министерстве рейхсвера Ганс фон Сект. Между вюртембержцем Рейнгардом и пруссаком Сектом с самого начала установились весьма натянутые отношения: в то время как Рейнгард был полон решимости привить рейхсверу лояльность к Веймарской республике, Сект занял в отношении нового государства весьма сдержанную позицию. Для него главная задача заключалась в таком усилении рейхсвера, чтобы Германия, в свою очередь, вскоре вновь смогла занять подобающее ей место среди великих держав. Поэтому Сект объявил войну всем силам и течениям, способным помещать осуществлению этой цели.
К самым опасным силам внутри рейхсвера, с точки зрения Секта, принадлежал Республиканский фюрербунд — объединение социал-демократически ориентированных офицеров и унтер-офицеров, которые отслеживали антиреспубликанские интриги среди военных и предавали их публичности. 28 октября 1919 г. один из его представителей, лейтенант Мюллер-Бранденбург, получил возможность выступить перед социал-демократической фракцией Национального собрания и донести до ее сведения, что именно вызывало недовольство Республиканского фюрербунда в деятельности рейхсвера, а также в политике социал-демократического министра рейхсвера. Из доклада Мюллера-Бранденбурга следовало, что реакции, персонифицированной в лице генерала фон Лютвица, удалось практически полностью прибрать рейхсвер к рукам; республикански настроенные офицеры систематически изгонялись из вооруженных сил; Носке «провел колоссальную работу, но в его окружении присутствуют люди, которые тайком саботируют его усилия». Речь юного офицера нашла живой отклик во фракции. Депутат Катценштейн обвинил Носке в том, что тот «обманул и оболгал» своих товарищей по партии в том, что касалось немецких фрайкоров, сражающихся в Прибалтике. Председатель фракции Лёбе расценивал «весь офицерский корпус как без сомнения контрреволюционный». Депутат Фойгт объяснял нынешнее состояние рейхсвера «нашим пассивным поведением в течение первых месяцев революции и безумным свирепствованием слева». Уклончивый ответ Носке не смог приглушить возмущение присутствовавших. 13 ноября партийное руководство потребовало от социал-демократов — членов правительства, принимая во внимание растушую опасность насильственного выступления реакции, решительно изменить курс военной политики и обеспечить безопасность государства.
Но практических последствий акция фракции и руководства партии не имела. Рейхсканцлер Бауэр ополчился против критики, которую он воспринял как персональное оскорбление. На упрек Шейдемана в том, что он, Носке, недооценил реакционную опасность в армии, министр рейхсвера заявил 13 декабря в комитете партии, что по его искреннему убеждению эта опасность становится меньше день ото дня. Правительство также, очевидно, не разделяло мнение Шейдемана и Отто Велса, избранного в июне одним из двух председателей СДПГ, согласно которому усиление антиреспубликанских сил в рейхсвере стало возможным из-за чрезвычайного положения, действовавшего на значительной части территории рейха. И хотя прусское правительство 5 декабря 1919 г. отменило военное положение для Большого Берлина, действовавшее здесь с начала 1919 г., режим чрезвычайного положения сохранялся для Рурской области и даже был усилен 11 января 1920 г. в связи с забастовкой на железной дороге. Спустя два дня после кровавого столкновения перед зданием рейхстага последовал декрет рейхспрезидента, вводивший военное положение в большинстве областей рейха. Сторонники политики твердой руки приблизились к своей цели еще на шаг{104}.
Событием, привлекшим к себе в первые месяцы 1920 г. наибольшее общественное внимание, стал процесс об оскорблении достоинства, начатый рейхсминистром финансов Эрцбергером против бывшего статс-секретаря имперского бюро Министерства внутренних дел Карла Гельффериха. Поводом к судебному разбирательству послужила брошюра Гельффериха под заглавием «Эрцбергер прочь!». В ней политик от ДНФП обвинял самого известного деятеля Центра не только в ошибочных политическихдействиях, навредивших Германии, но и в заведомой лжи и постоянном смешении деловых интересов и политики. Ни один из республиканских политиков не был столь ненавистен немецким правым, как Эрцбергер: инициатор мирной резолюции июля 1917 г., человек, подписавший соглашение о перемирии в ноябре 1918 г. и инициатор имперской финансовой реформы 1919–1920 гг., тяготившей имущие слои. Гельфферих, один из лучших умов консервативного лагеря, сознательно пытался своими нападками на Эрцбергера также нанести удар по республике в целом. Успех или неудача в осуществлении его намерений в значительной степени зависели от позиции юстиции.
Дважды эта судебная тяжба отходила на задний план под влиянием событий, которые, однако, находились с ней в непосредственной связи. 26 января 1920 г. в Эрцбергера стрелял двадцатилетний кандидат на получение офицерского звания Ольтвиг фон Хиршфельд, когда политик выходил из присутствия 6-го отделения по уголовным делам первого земельного суда в районе Берлин-Моабит. Министр был тяжело ранен в правое плечо, но через короткое время снова стал принимать участие в процессе. Покушавшийся на него фон Хиршфельд был приговорен 21 февраля — не по обвинению в покушение на убийство, а лишь по обвинению в причинении тяжелых телесных повреждений — к 18 месяцам тюрьмы, причем суд учел в качестве смягчающего обстоятельства его «идейный образ мыслей». 22 февраля правые в «Гамбургер Нахрихтен» опубликовали персональную налоговую декларацию Эрцбергера, украденную при содействии берлинских финансовых чиновников. На первый взгляд декларация возбуждала подозрение в сокрытии имущества от уплаты налогов. Общественный отклик на публикацию был настолько негативным, что спустя два дня Эрцбергер был вынужден инициировать следствие в отношении себя самого и на время отказаться от исполнения своих служебных обязанностей.
Процесс против Гельффериха вскрыл обстоятельства, достаточные для того, чтобы обвинить Эрцбергера в том, что, будучи депутатом, он неоднократно действовал в пользу тех предприятий, в которых состоял членом наблюдательного совета или был акционером. В ходе ряда трансакций он также к своей выгоде использовал информацию, полученную им в качестве должностного лица. Особенно фатальным обстоятельством для соистца Эрцбергера стало то, что государственные прокуроры в ходе процесса фактически встали на противоположную сторону и в значительной степени восприняли аргументы обвиняемого Гельффериха. 12 марта 1920 г. Гельфферих был признан виновным в клевете и формальном оскорблении и приговорен к денежному штрафу в размере 300 марок или к 30 дням тюремного заключения. Стороной, в действительности проигравшей процесс, стал Эрцбергер. Согласно определению суда, Гельффериху в целом удалось доказать правильность оглашенных им сведений и что он действовал, «движимый патриотическими побуждениями». Что же касается Эрцбергера, то судьи признали его виновным в двух случаях лжесвидетельствования под присягой и в семи случаях смешения личных денежных интересов с политикой.
Еще в тот же день Эрцбергер подал в отставку с поста министра финансов. Хотя имперский суд отклонил в декабре 1920 г. его ходатайство о пересмотре вынесенного приговора, тем не менее ему удалось добиться своей реабилитации по двум важнейшим пунктам: по результатам возбужденного им против себя самого расследования по обвинению в лжесвидетельстве процесс так и не был начат из-за недостатка улик, а в августе 1921 г., за несколько дней до убийства, Эрцбергер узнал, что предварительное расследование по обвинению в уклонении от уплаты налогов и противозаконной утечке капитала за границу сняло с него все обвинения. Но политическая карьера Эрцбергера закончилась 12 марта 1920 г. Даже либеральная «Франкфуртер Цайтунг», комментируя его отставку, заявила, что как министр и политический лидер Эрцбергер надолго сошел с общественной арены. «Он не сохранил то, что демократия, более чем какая-либо другая государственная форма, должна требовать от политика в качестве первой предпосылки его общественной деятельности: чистоту приватного образа жизни»{105}.
В тот же день 12 марта 1920 г., когда немецкие правые праздновали как свой триумф приговор по делу Эрцбергера-Гельффериха, имперское правительство узнало из уст министра рейхсвера Густава Носке, что согласно достоверным сведениям в неком узком кругу уже некоторое время тайно регулярно велись обсуждения «с целью добиться другого состава имперского правительства». Нынешнее правительство, с точки зрения заговорщиков, было слишком слабым. Нападкам прежде всего подвергались министр сельского хозяйства Пруссии Отто Браун и рейхсминистр иностранных дел Герман Мюллер, политика которых была признана «особенно вредоносной». В качестве требования выдвигались прямые выборы рейхспрезидента и новые выборы в рейхстаг. Двумя неделями ранее, как было зафиксировано в протокольной записи речи Носке, заговорщики обсуждали вопрос о занятии войсками Вильгельмштрассе, т. е. резиденции правительства, и как добиться реорганизации кабинета. «Во главе этого замысла стоят генеральный ландшафтсдиректор[14] Капп и капитан Пабст. Он, министр рейхсвера, счел правильным немедленно ликвидировать находящуюся в процессе формирования организацию. Поэтому он отдал приказ об аресте ее главных участников. В настоящее время циркулируют слухи, согласно которым некоторые части войск, в особенности морская бригада Эрхарда, намереваются осуществить план заговорщиков сегодняшней ночью. Поэтому он отдал сигнал тревоги и приказ о приведении войск в повышенную боевую готовность»{106}.
Сведения, которые Носке, наделенный с 13 января 1920 г. также исполнительной властью в Берлине и провинции Бранденбург, сообщил своим коллегам по правительству, соответствовали действительности. С того момента как 10 января 1920 г. вступил в силу Версальский договор, часть рейхсвера взяла курс на конфликт с правительством. Для значительного числа представителей офицерского корпуса была непереносима мысль о том, что рейх может пойти на выполнение требований союзников, и если и не передать «военных преступников» для суда победителям, то тем не менее осудить их немецким судом. Таким же неприемлемым для многих офицеров было предусмотренное Версальским договором сокращение численности немецкой армии до 100 тыс. чел. Срок выполнения этого требования между тем был перенесен союзниками с 31 марта на 10 июля 1920 г., но это ничего не изменило в отрицательной позиции военной фронды. В январе 1920 г. рейхсвер все еще насчитывал, включая фрайкоры, более 250 тыс. солдат и офицеров. Выполнение требований союзников в любом случае означало роспуск фрайкоров, в том числе «прибалтийцев», которыми в то время большей частью была укомплектована упомянутая Носке морская бригада Эрхарда, самая боеспособная единица во всей армии. Того обстоятельства, что в этом вопросе имперское правительство даже не намеревалось отважиться на пробу сил с союзниками, было достаточно, чтобы полностью дискредитировать кабинет Бауэра в глазах фрайкоров.
В качестве покровителя фрайкоров выступал генерал рейхсвер-группенкоммандо I в Берлине, фрайхерр фон Лютвиц. 10 марта 1920 г. Лютвиц в ультимативной форме в присутствии Носке предъявил свои требования рейхспрезиденту Эберту: незамедлительный роспуск Национального собрания и выборы рейхстага (аналогичный запрос обеих правых партий был отклонен Национальным собранием днем ранее), назначение министров-«профессионалов» в МИД, министерство экономики и финансов; назначение его, Лютвица, верховным главнокомандующим всего рейхсвера и освобождение от должности лояльного правительству генерала Рейнгарда и в заключение отзыв приказа о расформировании морской бригады, отданного Носке 19 февраля 1920 г. Однако вместо того, чтобы арестовать очевидно склонявшегося к путчу генерала по обвинению в государственной измене, министр рейхсвера удовлетворился тем, что настоятельно рекомендовал подать тому в отставку и отправил Лютвица на следующий день в отпуск. Таким образом, Лютвиц еще 10 марта 1920 г. имел возможность обсудить дальнейшие действия с корветтен-капитаном[15] Эрхардом, командиром носившей его имя морской бригады, а также вступить в контакты с остальными главными заговорщиками.
Лютвиц и Эрхард стояли во главе военного крыла правой фронды. Оно состояло, во-первых, из регулярных офицеров рейхсвера, прежде всего представителей прусского дворянства, воспринимавших подписание и выполнение условий Версальского договора не совместимыми с их представлениями о чести, во-вторых — из солдат фрайкоров, которым угрожал роспуск, и которые стремились продлить свое пребывание на военной службе, поскольку не представляли себе возврата к мирной жизни. Гражданское крыло активной группы заговорщиков образовывали политики из числа крайне правых, большей частью происходивших из консервативной протестантской буржуазии старопрусских провинций. Их главной опорой был тот самый слой населения, из которого вышли многие офицеры-путчисты: крупные остэльбские землевладельцы. Прусские помещики смогли спасти свое имущество в годы революции, но с ноября 1918 г. они были изгнаны из правительства, а важнейшее революционное достижение сельскохозяйственных рабочих — право на профсоюзное объединение — воспринималось ими как невыносимая наглость.
Координирующим органом заговора было образованное в октябре 1919 г. под патронатом Людендорфа так называемое Национальное объединение в Берлине. Его руководящее ядро, наряду с бывшим генерал-квартирмейстером немецкой армии, составляли: генеральный ландшафтсдиректор Восточной Пруссии Вольфганг Капп, который рассматривался заговорщиками как будущий глава правительства; полковник Макс Бауэр, выступивший в 1917 г. вместе с гросс-адмиралом фон Тирпицем, основателем Немецкой отечественной партии, а позднее ставший одним из членов правления ДНФП; капитан Вальдемар Пабст, во время войны один из близких политических советников Людендорфа, ответственный за убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург, а также ряд политиков от партии немецких националистов, проявивших ранее активность в рядах Немецкой отечественной партии. Целью Национального объединения была подготовка переворота. Целью переворота было установление авторитарного, однако первоначально немонархического режима, который, в свою очередь, должен был проводить активную внешнюю ревизионистскую политику.
Между заговорщиками имелись тактические разногласия, прежде всего в отношении социал-демократов и времени выступления. Большинство, к которому однако не относился Капп, считало желательным, чтобы правые социал-демократы, такие как Носке и Гейне, а также прусский министр финансов Альберт Сюдекум и имперский и государственный комиссар Вестфалии, Карл Северинг, вошли в новое правительство. Капп, Людендорф и Бауэр хотели, чтобы переворот осуществился как можно раньше, в то время как Лютвиц, с которым заговорщики поддерживали тесные контакты с октября 1919 г., считал государственный переворот оправданным только в той ситуации, в которой он мог быть уверенным в поддержке армейских командиров. В то время как Капп стремился к новой конституции с сильными сословными чертами, Лютвиц был готов удовлетвориться изменением состава правительства, внеочередными выборами в рейхстаг и при возможности прямыми выборами президента — с Гинденбургом в качестве кандидата от правых.
Заговорщики полагали, что могут отказаться от поддержки массовой организации. В определенной степени подобная организация была замещена отрядами гражданской самообороны — полувоенными подразделениями, рекрутировавшими своих членов большей частью из рядов буржуазии. Рейх и федеральные земли рассматривали и поддерживали эти отряды как некий вид компенсации в условиях демонтажа регулярных вооруженных сил, однако с течением времени они превратились, как правило, в сборища антиреспубликанских сил. Зато неотъемлемой частью психологической подготовки переворота стала интенсивная националистическая пропаганда в обществе. Этой цели служили распространение легенды «об ударе ножом в спину», о чем Гинденбург и Людендорф в октябре 1919 г., в известной степени официально, дали показания перед следственной комиссией Национального собрания, а также организованный протест против выдачи или осуждения немецких «военных преступников» и не в последнюю очередь начатая Гельфферихом кампания против Эрцбергера.
После своего столкновения с Эбертом и Носке 10 марта 1920 г. Лютвиц был вынужден начать действовать. Но до 13 марта заговорщики не могли нанести удар, поскольку бригада Эрхарда только к этому дню была технически готова занять правительственный квартал. 13 марта в распоряжении заговорщиков по-прежнему находился «новый рейхсканцлер»: отданный Носке двумя днями ранее приказ об аресте Каппа не был выполнен, поскольку тот был предупрежден чиновниками берлинского полицай-президиума и смог скрыться от ареста, впрочем, как и Бауэр с Пабстом.
Но не только невезение превратило оборонительные мероприятия Носке в сплошную неудачу: начальник войскового управления в министерстве рейхсвера Ганс фон Сект слишком поздно известил министра рейхсвера о намерениях генерала фон Лютвица. В сведениях об активности бригады Эрхарда по месту ее базирования в местечке Дёберитц под Берлином, которые Носке получал от рейхсвера, сознательно преуменьшалась опасность ситуации. Прусский государственный комиссар, отвечавший за поддержание общественного порядка, Герберт фон Бергер, отличавшийся крайне правыми взглядами, умолчал перед компетентными учреждениями рейха и Пруссии об известных ему планах путча фон Каппа и Лютвица. 13 марта 1920 г. последовала расплата за халатность, с которой социал-демократические министры Носке и Гейне игнорировали все предупреждения о контрреволюционных акциях. В один момент стало ясно, что военное руководство и гражданская администрация были нашпигованы элементами, которые по крайней мере благосклонно относились к путчу правых{107}.
Бригада Эрхарда уже выдвигалась маршем на Берлин, когда Носке около часу ночи 13 марта обсудил сложившуюся ситуацию с военным руководством. Точка зрения министра рейхсвера о необходимости ответить на силу силой была поддержана только командующим сухопутных войск рейхсвера генералом Рейнгардом. Все остальные генералы, в том числе начальник войскового управления генерал фон Сект, расценивали военное сопротивление подразделениям Лютвица и Эрхарда как бесперспективное. Нет доказательств, что в ходе этого совещания фон Сект произнес столь часто цитируемую фразу о том, что «рейхсвер не стреляет в рейхсвер» или «войска не стреляют в войска», но фактическая позиция Секта была ясной. Для него речь шла прежде всего о том, чтобы сохранить рейхсвер в сохранности в качестве внутриполитического инструмента власти. Поэтому он отказался использовать войска против мятежников и фактически занял в борьбе между конституционным правительством и путчистами нейтральную позицию. Берлинская охранная полиция, еще 13 марта перешедшая на сторону путчистов, также отнюдь не стремилась поддержать правительство.
Около четырех часов утра имперское правительство собралось на заседание, в котором приняли участие также члены правительства Пруссии и генералы фон Сект и Ольдесхаузен. В настоящих условиях кабинет не видел иного выхода, как отказаться от военного сопротивления и дать приказ об отводе войск из правительственного квартала. Ультиматум Эрхарда, в котором командир морской бригады еще раз повторил требования Лютвица от 10 марта, а также потребовал замены Носке одним из генералов и амнистию для всех участников путча, был отклонен. Зато кабинет не был един по вопросу о том, должны ли члены правительства остаться в Берлине. Рейхспрезидент Эберт, а также принимавшие участие в совещании рейхсканцлер Бауэр и министр без портфеля Эдуард Давид, вошедший в правительство 3 октября 1919 г., рассматривали бегство из Берлина как потерю лица верховной властью и поэтому выступали за то, чтобы остаться в Берлине. Носке и двое из трех политиков ДДП, а именно министр юстиции Ойген Шиффер, одновременно занимавший пост вице-канцлера, и министр внутренних дел Эрих Кох-Везер, считали возможной успешную борьбу против путчистов лишь в случае, если рейхспрезидент и правительство займутся ее организацией вне Берлина. Сторонники второго варианта действий могли предъявить более веские аргументы: после того как законные государственные органы не отважились отдать приказ рейхсверу об оказании сопротивления путчистам, они подвергались в Берлине опасности либо оказаться в изоляции, либо стать жертвами шантажа. В конце концов кабинет остановился на компромиссном варианте: Эберт, Бауэр и большинство министров отправились в Дрезден (Носке считал командующего войсками округа генерала Меркера лояльным правительству), остальные министры во главе с вице-канцлером Шиффером остались в Берлине{108}.
Утром 13 марта, когда правительство уже покинуло столицу и Капп установил контроль над рейхсканцелярией, в Берлине появилась листовка, призывавшая пролетариат к единству и провозглашавшая «всеобщую забастовку по всей линии». Подтекстом стояли подписи рейхспрезидента Эберта, рейхсминистров — социал-демократов и председателя СДПГ Отто Велса. Но еще в тот же день министры, осыпанные в Дрездене упреками генералом Меркером, дистанцировались от воззвания. И на самом деле воззвание противоречило всему, что до этого говорили Эберт, Бауэр и Носке. Требование всеобщей забастовки означало крутой поворот в политике, проводившейся до 13 марта 1920 г. Тем не менее Носке заранее ознакомился и одобрил текст воззвания, написанный Ульрихом Раушером, пресс-атташе имперского правительства, как мы знаем благодаря личному свидетельству министра. Что касается остальных министров — социал-демократов и Эберта, то они, очевидно, не были в курсе дела. Зато можно предположить, что Отто Веле знал о призыве к забастовке до опубликования и расценивал его политически правильным{109}.
Провозглашение всеобщей забастовки было связано с большими рисками, и все же оно было властным требованием момента. Социал-демократы должны были считаться с тем, что левые радикалы используют забастовку в своих целях и тем самым навяжут СДПГ борьбу на втором фронте. Но если бы экономическая жизнь продолжала течь обычным путем, то, во-первых, у путчистов не было бы причины так быстро начать отступление. Во-вторых, можно предположить, что если бы рабочие своими действиями не придали особый вес призыву рейхспрезидента и правительства, то значительная часть чиновничества пошла бы на поводу у путчистов. В конце концов если бы от СДПГ не последовало призыва к защите республики, то рабочие толпами стали бы переходить к независимым социал-демократам и коммунистам. При подобных обстоятельствах 13 марта какой-либо альтернативы всеобщей забастовке не имелось.
Руководство забастовкой осуществлялось, однако, не СДПГ, а Всеобщей федерацией немецких профсоюзов (АДГБ — это было новое название головной организации Свободных профсоюзов с момента их первого послевоенного конгресса в июле 1919 г.). Внутри социал-демократических профсоюзов влияние оппозиционных сил, склонявшихся к НСДПГ, усилилось с ноября 1918 г. до такой степени, что профсоюзное руководство не могло их больше игнорировать. Таким образом, профсоюзы образца весны 1920 г. практически воплощали собой рабочее единство. К тому же они должны были в меньшей степени действовать с оглядкой на правительство, чем СДПГ. Правило, справедливое для социал-демократов, было тем более справедливо для профсоюзов: если бы они не бросили вызов путчистам, то под угрозой оказалось бы единство профсоюзной организации. В результате 13 марта ни АДГБ, ни родственному ей Трудовому объединению свободных союзов служащих (АфА)[16] не потребовалось много времени, чтобы прийти к выводу: провозглашение всеобщей забастовки является неизбежным шагом.
Профсоюзы не посчитали нужным согласовать это решение с работодателями, с которыми они официально сотрудничали с ноября 1918 г. Весной 1920 г. отношения между трудом и капиталом уже не были такими гармоничными, как в момент основания ЦАГ. Самый сильный из независимых немецких профсоюзов — Профсоюз немецких металлистов — в октября 1919 г. даже вышел из ЦАГ, чтобы продемонстрировать свою готовность более активно защищать интересы рабочих. Со своей стороны предприниматели, выступая против закона о производственных советах, четко показали, что они не готовы к дальнейшим уступкам организованным рабочим. От предпринимателей не стоило ожидать одобрения всеобщей забастовки даже в том случае, если они, что, как правило, и было, отрицательно относились к путчу правых радикалов. С другой стороны, было маловероятным, что работодатели используют политическую забастовку в качестве повода для роспуска ЦАГ. И все же даже если бы они были готовы поступить именно так, это ничего не изменило бы в линии профсоюзов.
Председатель АДГБ, Карл Легин, хотел подстраховать акцию протеста на левом фланге за счет включения НСДПГ в руководство забастовкой. Но соответствующее предложение было отклонено независимыми, которые не хотели действовать заодно с социал-демократами большинства. Зато 16 марта к стачечному комитету, образованному АДГБ и АфА, примкнул Дейче Беамтентбунд — Союз немецких чиновников. Левые радикалы образовали свой собственный орган руководства забастовкой — «Центральный забастовочный комитет Гросс-Берлин», в который, в свою очередь, вошли Берлинская профсоюзная комиссия, КПГ, НСДПГ, «красный» Берлинский исполнительный совет, а также центральное правление производственных советов. Относительно целей всеобщей забастовки у радикалов и умеренных были различные представления. В то время как СДПГ и профсоюзы хотели восстановить в правах легитимный кабинет Бауэра, НСДПГ стремилась к созданию чисто социалистического правительства. Что касается КПГ, то оказалось, что в отсутствие Пауля Леви, отбывавшего наказание, партия оказалась дезориентированной. Сначала 13 марта ее ЦК заявил, что революционный пролетариат «не пошевелит и пальцем для того, чтобы помочь погибающему в стыде и позоре правительству убийц Карла Либкнехта и Розы Люксембург». Но так как повсеместно рядовые коммунисты с самого начала приняли участие во всеобщей забастовке, партия на следующий день приняла новую директиву. В своем втором воззвании КПГ охарактеризовала всеобщую стачку как начало борьбы против военной диктатуры. В циркулярном письме рядовым коммунистам даже напоминалось о том, что они должны не только четко представлять свои собственные главные цели, но и то, что «они являются не единственными участниками этой акции и ограничены в своих действиях целями, которые ставит перед собой в данное время большинство рабочих». Это было не больше и не меньше, чем призыв к единству действий коммунистов, независимых социал-демократов и социал-демократов большинства, т. е. полная противоположность тому, что провозгласила КПГ 13 марта{110}.
Активные сторонники, на которых могли опереться Капп и Лютвиц, с самого начала представляли собой лишь небольшую часть немецкого общества. Прежде всего это была консервативная среда Остэльбии, выступившая в марте 1920 г. против своего отстранения от власти. Костяк заговорщиков в старопрусских провинциях составляли крупные землевладельцы, офицеры и должностные лица — выходцы из образованных слоев буржуазии. Большинство предпринимателей в отличие от помещиков рассматривали путч с политической точки как неудачное предприятие, поскольку он должен был привести к тяжелым народно-хозяйственным потрясениям. Этой точки зрения придерживались даже те промышленники, которые финансово поддерживали Национальное объединение по причине его воинствующего антикоммунизма. В рейхсвере также преобладали силы, которые полагали, что непосредственным результатом государственного переворота, осуществленного правыми радикалами, станет массовый приток сторонников в лагерь крайне левых. Риски такой поляризации оценивались реалистически мыслящими генералами рейхсвера как более значительные, чем те преимущества, которые могла принести им военная диктатура. В отношении бюрократии дела обстояли также. Только в восточных провинциях Пруссии значительная часть чиновничества, в том числе многие ландраты, оказала поддержку путчистам. Государственные служащие министерств Пруссии и рейха почти без исключения последовали рекомендации соответствующих помощников статс-секретарей, следовать указаниям только конституционного правительства. Большинство чиновников не считали возможным сотрудничать с Каппом по причине своей служебной клятвы, у многих к этому добавился страх перед усилением «большевизма», меньшинство же сохраняло приверженность идеям республики. Среди чиновников ниже министерского уровня преобладала выжидательная позиция; число противников путча в результате росло по мере того, как его победа становилась все менее вероятной.
Что касается обеих правых партий, то среди их сторонников наблюдались как симпатизирующие путчистам, так и высказывавшие опасения. Имперское руководство ДНФП реагировало более сдержанно, чем замешанные в путче северо-восточные земельные союзы партии. По аналогии с ДФП, ориентированной на крупную промышленность, Немецкая национальная народная партия добивалась легализации путча задним числом: согласно запросу обеих партий, отклоненному Национальным собранием еще 9 марта, незамедлительно должны были быть проведены новые выборы. Кроме того, Немецкая народная партия попыталась после 13 марта выступить в качестве посредника между «старым» и «новым» правительствами. Зато позиция Центра и ДДП в отношении режима путчистов была однозначно отрицательной. В цитаделях либерализма — Вюртемберге и Бадене — правительству Бауэра была оказана особенно сильная поддержка. Мятежникам также сильно вредило то, что они выступали как представители одной специфической группы населения рейха — пруссачества.
Уже в первые дни путча в некоторых областях империи дело дошло до вооруженных столкновений между рабочими и военными. И в случае с военными подразделениями рейхсвера, подвергшимися нападению, речь не всегда шла о частях, перешедших на сторону Каппа и Лютвица. В Померании и Мекленбурге батраки и фабричные рабочие добывали себе оружие из нелегальных арсеналов землевладельцев. Части рейхсвера, которые здесь, как и почти повсюду в Остэльбии, поддержали путчистов, должны были в ряде случаев смириться с поражением и, таким образом, они не смогли выступить против восставших рабочих в «красных» регионах как в центре, так и на западе рейха. Самые ожесточенные схватки разыгрались в индустриальном районе на Рейне и Руре. Уже 13 марта здесь повсюду были образованы «Комитеты действия», которые после отстранения от власти рейхсвера и охранной полиции переименовывались в «Исполнительные советы». В некоторых городах Рурской области в них входили представители от всех трех рабочих партий, в других — только от НСДПГ и КПГ. В качестве вооруженного крыла «исполнительных советов» выступали местные отряды рабочей самообороны, из которых после первых успешных боев с фрайкорами, вторгшимися в промышленный район, была образована Красная армия Рура. Оружие она сначала добывала из арсеналов местных союзов гражданской самообороны, потом использовали трофейное, захваченное у разбитых ими фрайкоров. 16 марта красноармейцы уничтожили особо ненавистный им фрайкор Лихтшлаг в Дортмунде; спустя два дня они взяли Эссен. 22 марта, спустя неделю после начала вооруженной борьбы, в руках Красной армии Рура была вся Рурская область{111}.
В Берлине к этому времени путч Каппа — Лютвица уже закончился провалом. Мятежникам не помогло то, что они смогли опереться на ряд перебежчиков, к которым относились многие чиновники — выходцы из равнинных местностей Остэльбии, а также отвечавший за полицию регирунгсрат Дойе из прусского МВД и берлинские охранные отряды. Всеобщая забастовка в сочетании с отказом министерских чиновников следовать приказам новой власти привели к тому, что призывы «рейхсканцлера» Каппа не находили отклика, а у путчистского правительства была выбита почва из под ног. Уже 15 марта Капп проинформировал самозваного посредника, генерала Меркера, что он готов к заключению соглашения с правительством Бауэра, которое тем временем перебралось в Штутгарт. Тем временем в Берлине ДФП получила со стороны партий парламентского большинства поддержку своего предложения, согласно которому оба «правительства» должны были уйти в отставку, отказавшись от власти в пользу коалиционного кабинета. Безотлагательно должны были состояться выборы в рейхстаг и прямые выборы рейхспрезидента. Точно такие же обещания были даны 16 марта вице-канцлером Шиффером представителю путчистов капитану Пабсту в присутствии и с согласия целого ряда прусских министров, в том числе социал-демократов Хирша и Сюдекума, при условии, что Капп и Лютвиц подадут в отставку со своих постов «рейхсканцлера» и «верховного главнокомандующего». Кроме того, Шиффер дал согласие на скорое преобразование правительства и пообещал добиваться всеобщей амнистии.
Но для правительства Бауэра в Штутгарте компромиссы с Каппом и Лютвицем были немыслимы по двум причинам: во-первых, режим путчистов уже потерпел очевидное поражение, поэтому не было никаких оснований для переговоров с ними. Во-вторых, любые договоренности с мятежниками неизбежно должны были радикализировать рабочих. Неуступчивость находившегося в бегах большинства членов правительства в конце концов оправдала себя. Под давлением военных 17 марта сначала в отставку подал Капп, а за ним следом и Лютвиц. Капп обосновывал свой шаг тем, что крайняя нужда отечества требовала теперь «единодушного объединения всех сил против разрушительной опасности большевизма». Лютвиц перед отставкой получил заверения со стороны буржуазных партий с согласия социал-демократа Сюдекума, что его требования проведения новых выборов в рейхстаг, общенародных выборов рейхспрезидента, преобразования правительства и амнистии будут выполнены. Кроме того, Лютвиц вручил свою отставку Шифферу при условии удовлетворения его права на получение пенсии. За исключением Лютвица, большинство видных путчистов покинули Берлин еще 17 марта с фальшивыми паспортами. Капп бежал в Швецию. Морская бригада Эрхарда, оставляя 18 марта столицу, учинила настоящую кровавую бойню. Когда бригада в своей обычной форменной одежде («Черно-бело-красный бант, свастика на шлеме / Бригаду Эрхарда знают все на деле») маршировала к Бранденбургским воротам под звуки «Германия превыше всего», из толпы стали раздаваться протесты. Солдаты тут же в ответ открыли огонь, 12 человек были убиты на месте и 30 ранены. Это была не последняя месть фрайкора за неудачу своего путча{112}.
Капитуляция путчистов не означала завершение всеобщей забастовки. Более того, 18 марта АДГБ, АфА и Союз немецких чиновников приняли решение продолжать стачку до тех пор, пока не будут выполнены следующие условия: Носке, на которого была возложена ответственность за измену значительной части рейхсвера, не мог вернуться в Берлин в статусе главнокомандующего войсками; ненадежные военные подразделения подлежали удалению и полному разоружению; реорганизация войск должна была проводиться таким образом, чтобы навсегда исключить возможность военного путча. Три профессиональных союза также потребовали права «решающего участия в переустройстве общественно-политических отношений». Вслед за этим заявлением в тот же самый день последовала программа из девяти пунктов, в которой союзы рабочих и служащих дополнительно требовали наказания всех замешанных в путче лиц, обстоятельной демократизации управления, немедленной социализации горной промышленности и предприятий электроэнергетики, а также создания новой Службы безопасности, контролируемой организованными рабочими и служащими. Согласно этой программе, кроме Носке в отставку должны были подать два члена прусского кабинета министров: министр внутренних дел, социал-демократ Гейне, которому Союз чиновников ставил в вину халатную терпимость в отношении сил реакции, и член ДДП, министр транспорта Озер, который, по мнению союза железнодорожников, не выступил против правительства путчистов с необходимой жесткостью{113}.
Переговоры профсоюзов на основе 9 пунктов с представителями партий парламентского большинства, представителями прусского и имперского правительств, состоялись уже 18 марта. Они были омрачены ультимативной угрозой председателя АДГБ Легина: если требования профсоюзов не будут выполнены, то правительство Бауэра не сможет вернуться в Берлин. Против этого заявления протестовала не только ДДП; СДПГ, которая была в общем и целом согласна с содержанием 9 пунктов, дистанцировалась от ультиматума. Рейхспрезидент Эберт, которого проинформировали о ходе переговоров по телефону, тотчас же выразил серьезные сомнения по поводу требуемого профсоюзами права «участия в принятии решений правительством». И все же Эберт выражал желание принять во внимание и поддержать решение, к которому пришло руководство СДПГ: представители коалиции должны взять на себя обязательство решать «персональные вопросы» в ходе формирования правительства «в согласии с профсоюзными организациями рабочих».
Спустя два дня, 20 марта, профсоюзы могли записать на свой счет целый ряд достижений: министры Носке и Гейне к тому времени уже подали свои прошения об отставке; буржуазные партии дали свое согласие на предложение социал-демократов, согласно которому части охранной полиции, изменившие конституции, должны были быть распущены и заменены подразделениями, сформированными из лояльного республике населения, а именно из организованных рабочих, служащих и чиновников; в завершение незамедлительно должна была быть созвана комиссия по социализации, чтобы подготовить обобществление «созревших» для этого отраслей экономики. Хотя тем самым были выполнены далеко не все их требования, АДГБ и АфА расценили результаты переговоров как в целом удовлетворительные и объявили о завершении всеобщей забастовки. Но НСДПГ придерживалась другой точки зрения и вынудила правительство пойти на новые переговоры, в ходе которых 22 марта рейхсканцлер Бауэр взял на себя обязательства принять на работу в охранную полицию рабочих, начать переговоры с партиями парламентского большинства об образовании «рабочего правительства» и отменить в Берлине чрезвычайное военное положение. Кроме того, Бауэр обещал, что не последует каких-либо военных действий в отношении вооруженных рабочих Рурской области. На основании этих уступок НСДПГ также присоединилась к призыву, объявлявшему всеобщую забастовку оконченной с наступлением 23 марта{114}.
Формирование правительства было завершено 27 марта. На место политически бесцветного рейхсканцлера Бауэра, престиж которого в результате путча еще более уменьшился, пришел прежний министр иностранных дел Герман Мюллер, являвшийся наряду с Отто Велсом одним из двух председателей СДПГ. Мюллер намного превосходил своего предшественника в политическом мастерстве и нравственных качествах. Коренной маннхаймец 1876 года рождения, в качестве торгового служащего он выучил несколько иностранных языков, что пригодилось ему в его политической карьере: задолго до того, как Мюллер формально стал в июне 1919 г. рейхсминистром иностранных дел, он уже являлся своего рода неформальным министром иностранных дел немецкой социал-демократии, ее представителем во время встреч с братскими партиями зарубежного Запада.
Кабинет, возглавляемый Мюллером, тем не менее никоим образом не означал новый этап в немецкой политике, на что так надеялись большая часть СДПГ и профсоюзы. Только с большим трудом Мюллеру удалось подвигнуть демократов и Центр занять позицию, которую по крайней мере нельзя было бы трактовать как отказ от договоренностей, заключенных с профсоюзами. Тот, кто ожидал «плавания к новым берегам», должен был в первую очередь испытать разочарование персональными изменениями во главе руководства министерством рейхсвера. После того как Отто Веле отклонил предложение стать преемником дискредитировавшего себя Носке, СДПГ полностью отказалась от притязаний на нелюбимое ведомство. Новым министром рейхсвера стал бывший министр по делам восстановления народного хозяйства Отто Гесслер, относившийся к правому крылу ДДП. Бывший обер-бюргермейстер Нюрнберга и убежденный сторонник Виттельсбахов, он, по его собственным словам, заявил Эберту следующее, когда тот предложил ему пост министра рейхсвера: «В любом случае республика не является для меня кровным делом; в лучшем случае я являюсь республиканцем по велению разума, в то время как теперь повсеместно требуется быть республиканцем по влечению сердца». Ответ рейхспрезидента был поразительным: представленная Гесслером точка зрения показалась ему особенно подходящей для «преодоления трудностей, которые в данный момент связаны с этой должностью». На основании аналогичной точки зрения была также произведена смена верховного командования сухопутных войск: на место Рейнгарда, подавшего в отставку из солидарности с Носке, 2 апреля был назначен человек, который в дни путча ограничился лавированием между правительством и мятежниками: генерал Ганс фон Сект{115}.
Предположение, что кабинет Бауэра может быть заменен «правительством рабочих», никогда не основывалось на реалиях. Легин, 17 марта внесший это предложение на рассмотрение НСДПГ, очевидно, хотел в первую очередь смягчить противоречия между руководством и оппозицией в собственных рядах, усилив таким образом солидарность профсоюзов. Для создания чисто социалистического правительства, о котором грезили некоторые левые деятели профсоюзов, отсутствовали самые элементарные предпосылки: у СДПГ и НСДПГ не было политической воли для заключения коалиции, а в рейхстаге — необходимого большинства. Буржуазные партии ни в коем случае не собирались мириться с таким правительством, и в столь же малой степени можно было их принудить впредь делегировать в правительство Веймарской коалиции только рабочих и служащих.
Если бы притязание на участие в политике с правом решающего голоса, выдвинутое Свободными профсоюзами в марте 1920 г., было удовлетворено, то Веймар превратился бы в профсоюзное государство — систему, которая никоим образом не соответствовала конституции 1919 г. Когда буржуазные центристские партии и умеренные демократы во главе с Эбертом противостояли подобным требованиям, на их стороне было не только конституционное право, но и неписаные законы парламентской демократии. Но одно дело — стойко держаться конституции, и совсем другое — отказываться делать практические выводы из путча Каппа — Лютвица. Спустя две недели после всеобщей забастовки не было видно, чтобы правящие партии на уровне рейха извлекли поучительный урок из попытки переворота. Решение социал-демократов не назначать на пост министра рейхсвера человека из своих собственных рядов означало отказ от политической ответственности. Тем самым СДПГ установила ориентиры для своего политического развития, которое должно было затруднить отождествление партии с созданной ею самой республикой.
Зато в Пруссии, в отличие от рейха, путч Каппа — Лютвица стал важной политической вехой. После краха мятежа социал-демократия самой большой из немецких федеральных земель произвела масштабную смену своего руководящего персонала и тем самым создала предпосылки для того, чтобы Пруссия в течение нескольких следующих лет смогла превратиться в прославленный «бастион» немецкой демократии. На смену безликому министру-президенту Паулю Хиршу пришел бывший министр сельского хозяйства, деятельный восточный пруссак Отто Браун, который, если не принимать во внимание короткие перерывы, оставался во главе прусского государства до 1932 г. Скомпрометированного министра внутренних дел Вольфганга Гейне заменил Карл Северинг, бывший комиссар рейха и Пруссии в беспокойной рейнско-вестфальской индустриальной области. Министр финансов Альберт Сюдекум, относившийся, как и Гейне, к крайне правому крылу СДПГ, который в мартовские дни пошел вместе с Хиршем на прямые контакты с путчистами, очистил свое место в пользу «левого» Германа Людемана.
Новых политиков от их предшественников отличали прежде всего целеустремленность и энергия. Эти свойства им были необходимы, чтобы наверстать упущенное за полтора года, прошедшие с момента свержения монархии. В марте 1920 г. только прусские обер-президенты[17] почти все без исключения были членами веймарских партий; из регирунгспрезидентов[18] две трети, а из ландратов — даже свыше девяти десятых были чиновниками еще кайзеровского времени. Во время путча наблюдалось четкое различие между востоком и западом в вопросе лояльности правительству: на западе Пруссии почти все ладраты, даже если иногда и под давлением рабочих, сохранили свою верность конституционному правительству; в Восточной Пруссии, Померании, Бранденбурге и в пограничной области Позен-Вестпройсен почти пятая часть ландратов признала правительство Каппа, сделав об этом личные заявления.
Северинг начал проводить давно назревшую демократизацию прусской администрации с увольнения виновных. Из одиннадцати обер-президентов своих должностей лишились трое, из 33 регирунгспрезидентов — также трое, а из 480 ландратов — 88, которые почти все были из восточных провинций. К числу уволенных обер-президентов относился также социал-демократ Август Винниг, который в зоне своей компетенции в Восточной Пруссии задолго до путча наладил связи с радикальными, националистически настроенными правыми, а 13 марта вместе с командующим военными силами округа, генералом фон Эсторффом, заявил о своей поддержке «нового правительства». Следом в отставку был отправлен социал-демократ и обер-президент Силезии Эрнст Филипп, а также его партийный товарищ и полицай-президент Бреслау Фридрих Фойгт — оба по причине недостаточно энергично организованного сопротивления контрреволюционным действиям, осуществлявшимся до 13 марта. Берлинский коллега Фойгта Евгений Эрнст, тоже социал-демократ, должен был уйти со своего поста, поскольку он, с разрешения Гейне, во время путча продолжал отправлять свою должность.
Освободившиеся места заняли люди, в чьей готовности решительно встать на защиту республики Северинг не сомневался. Новый министр внутренних дел целенаправленно назначал членов веймарских партий и не в последнюю очередь своих собственных товарищей по СДПГ, на ключевые позиции во вверенном ему ведомстве, в том числе в полицейские управления больших городов. На упрек в том, что он вводит новый тип должностного лица — чиновника с членским партийным билетом — Северинг мог спокойно ответить: именно путч Каппа — Лютвица продемонстрировал, что прежнее чиновничество никоим образом не является стойким приверженцем республики{116}.
Полную противоположность Пруссии представляла Бавария. В то время как самая большая из немецких федеральных земель после путча Каппа — Лютвица стала республиканской, вторая по величине земля пережила в марте 1920 г. антиреспубликанский поворот. 14 марта в Мюнхене произошел своего рода баварский вариант путча. По согласованию с монархическими политиками — такими как командующий баварской гражданской самообороной форстрат[19] Эшерих, верхнебаварский регирунспрезидент Риттер фон Кар и мюнхенский полицай-президент Пёнер — командир IV группы рейхсвера генерал Риттер фон Мёль потребовал от министра-президента Баварии социал-демократа Гофмана передать ему исполнительную власть в интересах поддержания спокойствия и порядка. Баварское коалиционное правительство меньшинства в составе представителей СДПГ, Баварского крестьянского союза и беспартийных, в отношении которого БФП и ДДП проводили так называемую политику толерантности[20], подчинилось требованию генерала. Гофман, высказавшийся против, подал в отставку. 16 марта ландтаг большинством в один голос выбрал новым министром-президентом Баварии Густава фон Кара. В новое правительство вошли политики от БФП, Баварского крестьянского союза и ДДП. Социал-демократы перешли в оппозицию и оставались в ней до конца Веймарской республики. Бавария таким образом получила возможность превратиться в некую «ячейку правого порядка» — оплот всех сил, только и стремившихся к тому, чтобы как можно скорее и самым основательным образом устранить ненавистную республику{117}.
Преобразование правительств рейха, Пруссии и Баварии еще не завершило главу, начатую путчем Каппа — Лютвица. Кровавая точка была поставлена на Руре. Когда рейхсканцлер Бауэр пообещал 22 марта в ходе переговоров с профсоюзами, СДПГ и НСДПГ, что вооруженные рабочие, прежде всего в Рурской области, не подвергнутся нападению, его партнеры по переговорам не знали, что он обещал это от своего собственного имени, а не от имени правительства. И даже если бы все министры согласились с его точкой зрения, тем не менее было ясно, что правительство рейха не могло оставить эту промышленную область под контролем Красной армии Рура. С того момента как законное правительство снова находилось у власти, «красное» господство над Руром представляло собой, с правовой точки зрения, восстание против конституционной власти. Обещание Бауэра могло таким образом значить только то, что Берлин сначала попытается решить конфликт мирным путем, но в случае, если эта попытка потерпит неудачу, последует применение силы.
На пике вооруженной борьбы с путчистами Красная армия Рура насчитывала в своих рядах по меньшей мере 50 000 вооруженных рабочих. Из организованных рабочих чуть больше половины входили в Свободные профсоюзы, значительное меньшинство относилось к синдикалистскому Свободному рабочему союзу (Фрайе Арбайтер-Унион). Что касается их членства в политических партиях, то на первом месте с 60 % лидировала НСДПГ, за которой следовали КПГ с 30 % и СДПГ с 10 %. Когда противники характеризовали бойцов Красной армии Рура как «спартаковцев», это было пропагандистским трюком. Красная армия Рура выступала вооруженным крылом массового пролетарского движения, самого большого из когда-либо наблюдавшихся в Германии и далеко выходившего за пределы группы приверженцев КПГ.
Красная армия Рура заняла ратуши и тюрьмы, она проводила реквизиции автомашин, скота и продуктов питания у частных собственников в городе и деревне, подчинила буржуазную прессу «красной» цензуре. У рабочих повстанцев не было единого центра командования. Центральный совет в Эссене не мог добиться распространения своего влияния на всю Рурскую область; относительно умеренный центр в Хагене был независим от него, также как и особенно радикальный, контролируемый синдикалистами исполнительный совет Мюльхайма. Эти советы, в свою очередь, не могли осуществлять никакого контроля над Дуйсбургом, где 26 марта к власти пришли анархисты, от которых в скором времени дистанцировались также и коммунисты. В целом восточная и южная части Рурского района, в которой экономически доминировала металлообрабатывающая промышленность, а политически — НСДПГ, были менее радикальны, чем горнодобывающие области «дикого Запада», цитадели синдикалистов и левых коммунистов{118}.
Политические различия внутри повстанческого рабочего движения представляли определенный шанс правительству в Берлине, которое могло попытаться вогнать клин между умеренными и радикальными силами. 21 марта в Рурскую область отправились рейхсминистр почт Гисберте от Центра и министр сельского хозяйства Пруссии Браун от СДПГ с миссией сообщить населению, что из Голландии будет доставлено столь необходимое продовольствие, если индустриальная область освободится от коммунистического господства. Гисберте и Браун представляли рейх и Пруссию на конференции в Билефельде 23 и 24 марта, в которой наряду с исполнительными советами, городскими муниципалитетами и регирунгспрезидентами приняли участие профсоюзы и политические партии — от буржуазных центристов до коммунистов. Целью конференции, как при ее открытии разъяснил Северинг, еще занимавший на тот момент пост комиссара Пруссии и рейха в Рурской области, было достижение соглашения о разоружении Красной армии Рура и организации сдачи оружия.
Созданная конференцией комиссия в действительности выработала соглашение о перемирии между рейхсвером и Красной армией Рура. 24 марта эта комиссия приняла «Билефельдское соглашение», повторявшее договоренность, к которой четырьмя днями ранее в Берлине пришли профсоюзы и партии парламентского большинства, но оно также содержало дополнительные пункты. Так, в них оговаривалась масштабная амнистия за нарушения закона, совершенные в ходе отражения путча. Процедура сдачи оружия должна была быть совместно урегулирована исполнительными советами и муниципальным органами. При условии строгого соблюдения этого соглашения рейхсвер не должен был вводить свои подразделения в рейнско-вестфальскую индустриальную область.
Билефельдское соглашение было на первый взгляд многообещающей попыткой решить конфликт в Руре мирным путем. Произошел раскол повстанцев, на что Северинг и возлагал надежды: умеренные силы вплоть до НСДПГ и центра в Хагене встали на почву соглашения; Центральный совет Эссена и КПГ потребовали новых переговоров с правительством рейха; исполнительные советы Мюльхайма и Хамборна отклонили перемирие. Такую же позицию заняло боевое руководство Красной армии Рура: оно хотело боевой пробы сил и предпочитало в этом случае почетное поражение якобы гнилому компромиссу{119}.
Если бы не хаос, царивший в Дуйсбурге, новое правительство рейха во главе с Германом Мюллером возможно пошло бы на новые переговоры, как того требовал Центральный совет Эссена. Но положение в этом городе было настолько угрожающим, что как правительство, так и Северинг сочли своевременным продемонстрировать неуступчивость. 28 марта правительство ответило на требования Эссена ультиматумом, срок которого истекал в полдень 30 марта. В свою очередь, командующий местными силами рейхсвера генерал-лейтенант фон Ваттер без какой-либо договоренности с Северингом или правительством рейха присовокупил 29 марта к требованиям ультиматума дополнительные условия сдачи оружия и роспуска Красной армии Рура — условия, которые также должны были быть выполнены в срок до полудня следующего дня, что было технически невозможно. Центральный совет Эссена ответил призывом к проведению новой всеобщей забастовки. 29 марта бастовали уже свыше 330 000 рурских горняков, или более ¾ всего персонала.
Самовольные дополнения Ваттера сделали очевидным принципиально слабое место «Билефельдского соглашения»: военные не были задействованы в качестве одной из договаривающихся сторон, а следовательно обладали в своих действиях значительной свободой рук. Кабинет Мюллера высказал 29 марта ряд пожеланий в адрес частей, находившихся под командованием Ваттера: Хаген и Бергишесланд не должны были быть, по возможности, затронуты войсками, походдолжен был осуществляться «без провокаций», солдаты должны были носить черно-красно-золотые знаки отличия. Но то что войска, готовые совершить поход в Рурскую область, будут придерживаться этих пожеланий, было в высшей степени сомнительным, так как большей частью это были фрайкоры, которые только что поддержали черно-бело-красный путч Каппа — Лютвица.
Фон Сект, между тем назначенный командующим сухопутных войск, был даже готов отправить сражаться против Красной армии Рура морскую бригаду Эрхарда, но потом отказался от этого намерения. Зато морская бригада Лёвенфельда, также относившаяся к путчистским группам «первого призыва», получила возможность внести свой вклад в «борьбу с большевизмом» на территории промышленной области.
31 марта Северинг, между тем назначенный прусским министром внутренних дел, предпринял последнюю попытку предотвратить бессмысленное кровопролитие. В Мюнстере он разъяснил представителям исполнительных советов и партий решения федерального правительства, при этом Северинг нашел понимание у партнеров по переговорам. Заключительное соглашение продлевало срок сдачи оружия и ликвидации вооруженных формирований восставших до 12 часов дня 2 апреля; до этого момента рейхсвер должен был воздерживаться от любого продвижения в пределах области. На общем собрании Исполнительного совета Эссена 1 апреля участвовавшие в нем руководители Красной армии Рура признали продолжение борьбы бессмысленным. Но их армия к тому времени уже распалась на ряд самостоятельных частей, и в Рурской области больше не было авторитетной пролетарской власти, которая могла бы добиться осуществления своих распоряжений. Северинг не преувеличивал, когда писал, оглядываясь назад: «Сообщения о вымогательствах и поджогах, об издевательствах и расстрелах увеличивались в ужасающем размере. Призывы населения, городских муниципалитетов и руководителей политических партий о помощи становились все громче». К вечеру 2 апреля, согласно сообщениям регирунспрезидентов, оружие не было сдано или сдано Красной армией Рура в незначительной степени. Так как Мюнстерские договоренности не были выполнены, рейхсвер начал оккупацию Рурской области{120}.
Продвижение военщины сопровождалось насилием и жестокостью, заставившими побледнеть «красный террор». Солдаты бригады Эппа расстреляли 2 апреля близ Пелкума вооруженных рабочих, раненых в предыдущих боях, а также десять санитарок Красной армии Рура, у которых при себе были пистолеты. Бесчисленное количество красноармейцев было застрелено «при попытке к бегству», то есть предательским выстрелом в спину. Общее число убитых, оплакиваемых рабочими Рура, так и не было никогда точно установлено.
Но с большой вероятностью можно полагать, что оно существенно превышало тысячу человек. Большинство из жертв были убиты, уже находясь в плену. Рейхсвер потерял 208 человек убитыми и 128 — пропавшими без вести, охранная полиция — 41 человек убитым. Правительство рейха воспрепятствовало еще большему кровопролитию, ликвидировав военно-полевые суды. Последние к тому моменту вынесли 205 смертных приговоров, из которых 50 были приведены в исполнение. Зато в течение еще долгих месяцев в Рурской области продолжали действовать чрезвычайные военные трибуналы, которых мало интересовали правительственные амнистии. Более коротким по продолжительности было другое следствие рурской акции рейхсвера: на его продвижение в местности, относящиеся к демилитаризованной рейнской зоне, Франция ответила 6 апреля оккупацией всего Майнского района, включая город Франкфурт. 17 мая, вскоре после завершения военной экзекуции в Рурской области, Париж снова отвел свои войска{121}.
Восстание пролетариата Рура было последним из массовых движений, начало которым положила «дикая» забастовка[21] 1917 г. Протест радикально настроенных рабочих был в первую очередь направлен против политической и общественной системы, на которую они возлагали ответственность за войну, а также против тех, кто после 1918 г. хотел восстановить эту систему. Массовые движения были также протестом против тех рабочих организаций, которые с течением времени инкорпорировались в существующий общественный порядок. Но профсоюзы и правые социал-демократы, которым адресовалось это обвинение, также имели поддержку со стороны рабочих и гораздо более массовую, чем синдикалисты, коммунисты и независимые социал-демократы. Таким образом, расколото было само рабочее сообщество. Умеренное крыло, опиравшееся на более квалифицированных и поэтому находившихся в лучшем положении рабочих, хотело достичь свои цели путем постепенного улучшения ситуации. Радикальное крыло, в число приверженцев которого входили не только низкоквалифицированные рабочие, но именно они составляли в нем большинство, стремилось к как можно более быстрому и полному изменению общественных отношений. Поражение, нанесенное Рурскому восстанию, подействовало отрезвляюще не только на непосредственно участвовавших в нем рабочих. В последующие годы неоднократно происходили выступления радикальных левых, но это были уже не массовые мятежи, а попытки путча со стороны коммунистов, находившие поддержку у незначительного меньшинства рабочих. Время массовых революционных боев окончилось вместе с подавлением Рурского восстания, а вместе с ним и революционное время в самом широком смысле{122}.
Всеобщая забастовка марта 1920 г. показала, что это средство борьбы является обоюдоострым оружием. С одной стороны, она внесла существенный вклад в свержение контрреволюционного режима и в этом смысле была полностью успешной. С другой — забастовка развила собственную динамику, противостоять которой оказались бессильны и профсоюзы, и социал-демократы. Условия для всеобщей забастовки весной 1920 г. были почти оптимальными: в Германии имелась практически полная занятость населения, таким образом бастующие не должны были страшиться, что безработные займут их места. Помимо этого забастовщики, пока стачка была направлена против режима путчистов, были союзниками законной государственной власти. И все же забастовка оставила в памяти профсоюзов весьма горькие воспоминания, которые сыграли свою роль в том, что возможность использования этого средства борьбы даже не рассматривалась всерьез на завершающем этапе кризиса Веймарской республики, не говоря уже о его применении: радикальные левые превратили всеобщую забастовку 1920 г., не считаясь с профсоюзами, в вооруженную борьбу, из которой победителем вышел отнюдь не рабочий класс, а военщина{123}.
После победы над Красной армией Рура рейхсвер также должен был отступить на несколько шагов назад. 6 апреля 1920 г. имперское правительство приняло новую процедуру введения военного положения, признававшую приоритет гражданской власти над военной. Таким образом, рейхсвер не мог больше так демонстративно и почти монопольно, как ранее, выступать в роли внутриполитической силы по наведению порядка.
Генерал фон Сект, который в июне 1920 г. официально вступил в должность командующего сухопутными войсками вермахта, использовал перераспределение властных полномочий для того, чтобы консолидировать рейхсвер по своему разумению и превратить его в «государство в государстве». Путч Каппа — Лютвица подтвердил его собственную оценку ситуации, согласно которой интересы рейхсвера могли быть достигнуты не в ходе конфронтации с конституционным порядком, а в результате сотрудничества с гражданской исполнительной властью. Формальное признание существующего государственного порядка было, таким образом, с точки зрения Секта неизбежным. В своем приказе от 18 апреля 1920 г. он продемонстрировал, что сделал соответствующие выводы. Командование войсками, заявил Сект, не задается вопросом о политических убеждениях отдельного военнослужащего, «однако в отношении каждого, кто сегодня все еще служит в рядах рейхсвера, я должен быть уверен, что он серьезно воспринял свою клятву и по доброй воле, как честный солдат, стоит на почве конституции. Тот, кто не осуждает провалившуюся попытку мартовского переворота, кто верит, что ее повторение принесет что-нибудь другое, чем новые беды для народа и рейхсвера, должен сам осознать, что для него нет больше места в вооруженных силах».
Но действительность в рейхсвере выглядела менее республиканской, чем звучали эти слова. Летом 1920 г. из рейхсвера были уволены рядовые, выступавшие против офицеров с «капповскими» настроениями. Зато офицеры, поддержавшие путч, смогли войти в окончательный состав рейхсвера на основании амнистии августа 1920 г. Военно-морской флот пошел в этом отношении еще дальше: он принял в свой состав бригады Эрхарда и Лёвенфельда и использовал их как основу для формирования кадров. Девиз Секта от ^апреля 1920 г., согласно которому «политическая деятельность любого рода» должна вестись на расстоянии от вооруженных сил, в первую очередь был направлен против политической деятельности республиканцев. Ни рейхсвером, ни военно-морским флотом антиреспубликанские убеждения не воспринимались как нечто негативное{124}.
Юстиция также весьма милостиво обошлась с путчистами. Большинство из вождей мятежа и без того с самого начала не могли быть осуждены, поскольку они, следуя примеру Каппа и Лютвица, бежали заграницу. По обвинению в государственной измене перед имперским судом в конце концов предстали только бывший полицай-президент Берлина Трауготт фон Ягов, ставший в правительстве Каппа министром внутренних дел; бывший председатель Союза сельских хозяев, Конрад фон Вайгенхайм, которого Капп намеревался назначить министром сельского хозяйства Пруссии, а также Георг Вильгельм Шиле, политик, представлявший интересы среднего сословия, которого путчисты прочили прусским министром экономики. Приговор был вынесен 21 декабря 1921 г. Осужден был только один обвиняемый — Ягов. По обвинению в содействии государственной измене он был приговорен к пяти годам заключения в крепости, причем суд зачел ему в качестве смягчающего обстоятельства «беззаветную любовь к Родине». В декабре 1924 г. он был помилован и получил свою пенсию, выиграв процесс против прусского государства. Лютвиц, возвратившийся в 1921 г. из Венгрии, также высудил себе пенсию, и даже обратным числом, начиная с дней путча. Внеся залог, он смог избежать предварительного заключения, судебный процесс в его отношении так и не был открыт. Против Людендорфа даже не выдвинули обвинение. Капитан-лейтенант Эрхард, объявления о розыске которого были распространены по всему рейху, смог, укрывшись от властей, подготовить в «образцовой» Баварии новый этап контрреволюции. Капп вернулся из Швеции весной 1922 г. и был взят под стражу. Он умер в июне 1922 г., не будучи осужденным. В 1925 г. преемник Эберта на посту рейхспрезидента Гинденбург издал указ об амнистии, распространявшейся также и на зачинщиков и вождей путча Каппа — Лютвица. Еще незаконченные следственные дела вслед за этим были прекращены, равно как и отменены приказы о взятии под стражу{125}.
Обещания, которые имперское правительство дало бастующим рабочим между 20 и 24 марта, были выполнены лишь минимально. Социализация угледобычи не удалась и со второго захода. В течение нескольких месяцев временный Имперский экономический совет и Имперский совет по углю обсуждали два альтернативных проекта, предложенных в конце июля 1920 г. созванной комиссией по социализации. Первое предложение предусматривало немедленную полную социализацию угледобывающей промышленности и передачу ее публично-правовому Угольному объединению; согласно второму предложению, которое было встречным по отношению к первому, предполагался постепенный, в течение 30 лет, перевод отрасли в общественную собственность. Решение было принято в феврале 1921 г.: никакой социализации. Совместная экспертиза министерства иностранных дел и имперского министерства юстиции пришла к выводу, что результатом социализации будет создание государственного имущества, которое может быть привлечено союзниками для покрытия репарационных обязательств. Но даже если бы экспертиза пришла к иному выводу, то едва ли удалось бы получить поддержку большинства в рейхстаге для принятия решения об обобществлении угледобывающей промышленности{126}.
Что касается другого обещания правительства рейха — роспуска ненадежных полицейских подразделений, то сначала оно было выполнено только там, где социал-демократы обладали для этого достаточной властью. Однако также имелись веские внешнеполитические причины, которые вынуждали рейх предпринимать действия в этом направлении. 12 марта 1920 г. Межсоюзническая военная комиссия потребовала провести до 10 апреля 1920 г. роспуск отрядов гражданской самообороны, а также созданных рейхсвером добровольческих отрядов. Пруссия, которую возглавлял кабинет из представителей веймарских партий, за два дня до истечения этого срока приняла решение о роспуске гражданской самообороны и создании местной самообороны, подразделения которой должны были формироваться из республикански настроенных рабочих. Аналогичным образом поступило большинство правительств других федеральных земель.
Надежда на то, что значительное число рабочих примкнет к отрядам новой местной самообороны, не оправдалась. В результате социальный состав отрядов самообороны изменился лишь в незначительной степени. Более успешной для имперского правительства стала попытка демилитаризировать отряды гражданской самообороны, в результате которой они были преобразованы в отряды местной полевой стражи. Только одна из федеральных земель наотрез отказалась следовать этой линии — Бавария. Конфликт между Баварией и рейхом продлился до весны 1921 г. Без массивного нажима со стороны союзников «победителем» из этого противостояния скорее всего вышел бы не Берлин, а Мюнхен. Но подробнее об этом речь пойдет в другом месте{127}.
Спустя несколько недель после путча правительство рейха выполнило требование правых сил: 30 апреля кабинет Германа Мюллера принял решение назначить 6 июня 1920 г. днем первых выборов в рейхстаг. До путча правительство и партии парламентского большинства высказывались за проведение выборов в рейхстаг осенью 1920 г., приводя в числе прочих аргумент, что к этому времени станет ясным государственно-правовое будущее большинства областей, в которых согласно Версальскому договору должно было состояться голосование о государственной принадлежности. В одном случае, в Силезии, такое голосование уже было проведено в феврале-марте 1920 г. В результате на севере области большинство высказалось в пользу Дании, на юге — в пользу Германии. Но проведение границы между двумя государствами тем не менее не последовало. В Западной Пруссии восточнее Вислы, на юге Восточной Пруссии и в Верхней Силезии голосование еще не проводилось. Таким образом, во всех областях, где должно было пройти голосование о государственной принадлежности, выборы в рейхстаг переносились на более поздний срок. Правительство и парламентское большинство смирились с этим отрицательным моментом, поскольку хотели избежать впечатления, что они страшатся вердикта избирателей. Тем более что в государственно-правовом плане противопоставить требованию проведения выборов в рейхстаг было нечего. Национальное собрание давно выполнило ту цель, ради которой оно было собрано — разработка конституции Германии. Оно не было все еще распущено до сих пор только потому, что, по мнению большинства, насущные задачи законодательства не терпели отсрочки.
Результаты выборов в рейхстаг от 6 июня 1920 г. принесли Веймарской коалиции горькое разочарование. Несомненными победителями выборов стали обе правые партии и НСДПГ, проигравшими — прежде всего СДПГ и ДДП. Веймарская коалиция утратила свое парламентское большинство — и как выяснилось позже — навсегда. Число голосов, отданных за СДПГ, понизилось с 37,9 %, набранных партией в ходе выборов в Национальное собрание в январе 1919 г., до 21,6 %, в то время как доля НСДПГ выросла с 7,6 % до 18,6 %. КПГ, впервые участвовавшая в выборах, набрала целых 1,7 % голосов. Относительно малы были потери Центра: если в 1919 г. партия католиков получила (без БФП) 15,1 %, то теперь ее доля составила 13,6 %. Доля голосовавших за ДДП понизилась с 18,5 % до 8,4 %, в то время как ДФП прибавила почти в таком же соотношении — с 4,4 % до 13,9 %. Немецкие националисты увеличили свои результаты с 10,3 % до 14,4 %.
Более тщательные исследования подтвердили первые впечатления: СДПГ в первую очередь пострадала за счет оттока голосов к НСДПГ, а ДДП — к ДФП. Особенно большим был прирост голосов, отданных за независимых социал-демократов и соответственно потери СДПГ в крупных городах. Но СДПГ должна была также смириться с потерей голосов и в сельской местности, прежде всего в Восточной Пруссии, где выборы были проведены «вдогонку» 20 февраля 1921 г. Сельскохозяйственные рабочие, которые в 1919 г. отдали свои голоса социал-демократам, в значительном числе голосовали в 1921 г. за немецких националистов. Причины перелома настроений в либеральном лагере и миграции избирателей от ДДП кДФП, партии Густава Штреземана, демократ и депутат рейхстага Антон Эркеленц свел к пластичной формуле. В 1919 г., писал он, членский билет ДДП расценивался как «полис страхования жизни в ожидании Варфоломеевской ночи»; в 1920 г. многие люди увидели в членском билете ДФП «страховое свидетельство против дележа имущества».
Квинтэссенцией того, что сделали зримым первые выборы в рейхстаг, стали подвижка влево в рабочей среде и подвижка вправо — в среде буржуазии. Политически вознаграждены были те силы, которые до сего времени не участвовали в поддержании классового компромисса, на котором базировалась Веймарская республика. Зато умеренные силы по обе стороны от центра были наказаны за то, что они совершили или, напротив, не совершили с начала 1919 г.: в вину силам слева от центра ставилось то, что правительства Веймарской коалиции дали возможность снова усилиться силам реакции; большинство справа от центра было обвинено во всем, что нанесло ущерб национальной чести иди имущественным интересам. В результатах голосования нашли свое отражение не только мартовские бои, но и Версаль, и налоговые реформы. Принимая во внимание эту поляризацию электората, после 6 июня 1920 г. стало ясно, что нельзя будет и далее править, как прежде. Но нового парламентского большинства, которое могло бы занять место Веймарской коалиции, не предвиделось.
Для социал-демократов, все еще самой сильной партии Германии, Большая коалиция, т. е. сотрудничество с ДФП, была неприемлема с самого начала. Штреземан и его партия во время путча Каппа — Лютвица вели исключительно оппортунистическую политику; в избирательную борьбу Немецкая народная партия вступила под крайним антисоциалистическим лозунгом: «От красных цепей в этой стране освободит нас ДФП!» Среди социал-демократов дело дошло бы до восстания, если бы руководство СДПГ образовало коалицию с Народной партией. Правительство парламентского меньшинства Веймарской коалиции, которое могло рассчитывать на 225 мест из 466, в случае своего формирования зависело бы от поддержки БФП и ДФП или независимых социал-демократов. В такой щекотливой ситуации было трудно даже помыслить о демонстрации своего социал-демократического профиля. Таким образом оставался только один выход, который однако скорее всего отвечал моральному настрою партии: СДПГ больше не принимает участия в формировании правительства и освобождает место буржуазному кабинету меньшинства.
25 июня 1920 г. рейхспрезидент Эберт назначил рейхсканцлером бывшего президента Национального собрания Константина Ференбаха — 68-летнего политика из партии Центра, уроженца Шварцвальда и фрайбургского прокурора. В состав кабинета вошли министры от Центра, ДДП и ДФП, а также два беспартийных. Это было первое правительство начиная с октября 1918 г., в котором не была представлена СДПГ и которое тем не менее могло рассчитывать на поддержку социал-демократов. Хотя СДПГ и была теперь исключена из числа партий, несущих правительственную ответственность, она не могла возвратиться к своей «классической» оппозиционной роли. Если республика должна была оставаться управляемой, то социал-демократы должны были поддержать новый буржуазный кабинет. И хотя в результате выборов 6 июня 1920 г. многое изменилось, но проводить политику в Германии против социал-демократии пока все еще было невозможно{128}.
Тем не менее немецкое рабочее движение во второй половине 1920 г. занимало во многом более слабую позицию, чем непосредственно сразу же после окончания войны. И хотя попытка насильственного переворота со стороны правых радикалов была отражена, также неудачей закончились все попытки левых реформистов и радикалов изменить итоги революции в свою пользу. Победителями из большой пробы сил весны 1920 г. вышли умеренные правые, которым в акции Каппа — Лютвица не нравились не столько цели, сколько средства их достижения.
Однако социалистическое рабочее движение переживало спад в 1919–1920 гг. не только в Германии. В Австрии, где в 1918–1919 гг. революция отличалась большей глубиной, чем в Германии, во время выборов в Национальный совет в октябре 1920 г. социал-христиане превзошли социалистов и те оказались в оппозиции. В Венгрии, где была провозглашена единственная «национальная» Советская республика западнее границ России, уже в августе 1919 г. победили контрреволюционные силы, поддержанные Антантой, а в начале 1920 г. была учреждена «белая» диктатура во главе с правителем Николаусом фон Хорти. В нейтральных и вновь образованных государствах социалистам нигде не удалось прийти к власти. То же самое было справедливо и для стран-победительниц. В Великобритании в результате выборов в декабре 1918 г. у власти осталась либеральноконсервативная коалиция во главе с Ллойд Джорджем. Крупные забастовки начиная с 1918 г. не вызвали серьезных потрясений буржуазного порядка. Во Франции победителем из выборов ноября 1918 г. вышел «Блок националь» в составе правых и центристских партий под руководством Жоржа Клемансо. Самое сильное социальное потрясение послевоенного времени — всеобщая забастовка железнодорожных рабочих в мае 1920 г. закончилась здесь поражением профсоюзов. Неустойчивым было положение в Италии, которая формально относилась к странам-победительницам, но чувствовала себя обделенной союзниками в том, что касалось плодов победы. Выборы ноября 1919 г. сделали социалистов самой сильной партией в стране, но тем не менее не привели их к участию в правительстве. Следствием этого стали социальные беспорядки, стачки и всеобщие забастовки «красного двухлетия» («biennio rosso»), вершиной которого стал захват фабрик рабочими в августе-сентябре 1920 г. Тем временем цель рабочего контроля над производством не была достигнута; профсоюзы, напротив, довольствовались обещанием работодателей и правительства предоставить им право голоса. Этот опыт придавал силы фашистскому движению Бенито Муссолини: очевидно, левые были слабее, чем внушали их шествия и акции.
Следствием неудач социалистического рабочего движения была радикализация пролетариата. В Италии большинство социалистов уже осенью 1919 г. на партийном съезде в Болонье добилось вхождения в III Интернационал. В Германии большинство НСДПГ высказалось за аналогичный шаг на партийном съезде в Галле в октябре 1920 г., а во Франции Социалистическая партия большинством в две трети голосов на съезде в Туре в декабре 1920 г. приняла решение о вступлении в Коминтерн и преобразовании социалистической партии в коммунистическую. После того как Коммунистический интернационал на II конгрессе в Москве летом 1920 г. зафиксировал в своем «21 условии» большевистский тип партии и большевистскую схему взятия власти как обязательные для всех коммунистических партий, вступление в III Интернационал означало радикальный разрыв с традициями демократического социализма. Часть марксистского рабочего движения (в Италии и Франции сначала большинство, а в Германии — значительное меньшинство) объявила войну плюралистической демократии и «реформизму» внутри рабочего класса. Моделью, на которую впредь ориентировалось радикальное крыло рабочего движения, стала Советская Россия — единственная страна, которая, как казалось, осуществила успешную социалистическую революцию и поэтому могла рассматриваться альтернативой капиталистической системе.
Контрреволюция в самой Советской России к зиме 1919–1920 гг. была в целом разгромлена: когда в ходе польско-советской войны летом 1920 г. красные армии завоевали большую территорию Польши, какое-то время казалось возможным распространение коммунистической идеологии на Центральную Европу. Но польская победа в августе 1920 г. — «чудо на Висле» — перечеркнула надежды большевиков. Зато в собственной стране им удалось утвердить свою власть, что дало им уверенность в том, что мировая революция в конце концов победит, хотя и в более медленном темпе, чем считалось ранее{129}.
Немецкая позиция в отношении мировой революции была двойственной. С одной стороны, Советская Россия была центром движения, которое стремилось свергнуть существующий общественный строй, а следовательно, была опасным противником. С другой — она была врагом западных держав, прежде всего Польши, с существованием которой не хотели мириться старые правящие круги Германии. В преддверии Польско-советской войны, в начале февраля 1920 г., генерал фон Сект следующим образом изложил свое кредо: «Только при условии тесных контактов с Великороссией у Германии остаются перспективы возвращения своего статуса великой державы… Ни сейчас, ни когда-либо в будущем Пруссия и Германия не смогут смириться с тем, что Бромберг, Грауденц, Торн (Мариенбург), Познань находятся в польских руках, и теперь как чудо Господне появляется на горизонте помощь для нас в нашей глубочайшей беде. В этот момент никто не может требовать от Германии даже пошевелить пальцем, если над Польшей грянет беда».
Во время Польско-советской войны Германия объявила 20 июля 1920 г. о своем официальном нейтралитете. Немного позднее имперское правительство приняло закон, запрещавший провоз оружия и военного снаряжения на Восток. Фактически Германия тем самым поставила себя на сторону противников Польши и ее западных союзников, прежде всего Франции, косвенно выступив в поддержку Советской России. Таким образом, уже летом 1920 г. стали вырисовываться первые очертания дипломатического сотрудничества двух париев мировой политики. Движущей силой этого сближения на стороне Германии выступала та часть властной элиты, воинствующий антикоммунизм которой едва ли был кем-то превзойден внутри страны — руководство рейхсвера{130}.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги