Византийские исихастские тексты

Ниже публикуется русский перевод анонимного византийского комментария к Иисусовой молитве. Формула молитвы в этом толковании (VII-VIII вв.) несколько отличается от употребительной ныне («Боже наш» вместо «Сыне Божий»[218]; «помилуй нас» вместо «помилуй меня»; отсутствует также позднейший эпитет «грешного»)[219]. В толковании же свт. Марка Эфесского (XV в.), помещённом в настоящем сборнике ещё ниже и составленном на основании одной из версий анонимного комментария, молитва имеет уже привычный для нас вид.

Анонимный комментарий был издан Р. Синкевичем в 1987 г. в трёх вариантах, из которых первый[220] является полным, а два других — более краткими. По мнению публикатора, исходным является пространное толкование («the longer version is most likely prior to the shorter»[221]), поскольку сокращение представляется вполне естественным после того, как детали ушедших в историю догматических споров были сочтены излишними. (Фрагменты Commentary of Jesus Prayer = = CJP 1, отсутствующие в CJP 2 и 3, выделены в переводе курсивом.) Допустив приоритет CJP 1, затем при датировке толкования Р. Синкевич вполне логично исходит из упоминания в тексте монофелитов и моноэнергитов и определяет время происхождения комментария концом VII — началом VIII в.[222]

Ввиду того, что краткие редакции (CJP 2, CJP 3) не добавляют к содержанию ничего нового, а только сокращают его, мы публикуем перевод лишь пространной редакции толкования Иисусовой молитвы (CJP 1), с помощью шрифтовых выделений (см. выше) и сносок предоставляя, тем не менее, возможность судить и о второй редакции, непосредственно использованной свт. Марком Эфесским.

Особо следует коснуться вопроса о датировке анонимного толкования к Иисусовой молитве.

В 1997 г. в комментариях к труду протопресвитера Иоанна Мейендорфа В. М. Лурье предложил пере датировать анонимное толкование VI веком[223]. Статья, в которой представлена более по дробная аргументация (с более точной датировкой периодом 484–553 гг.), была издана лишь недавно[224]. Согласно В. М. Лурье, ключевым для датировки и объяснения возникновения текста комментария и соответствующей формулы Иисусовой молитвы (со словами «Боже наш»)[225] служит упоминание о Петре Валяльщике. По мнению учёного, это имя было в «прототипе» комментария, а сам текст молитвы (как и гимн «Единородный Сыне») появился в качестве православного ответа на монофизитское христологическое Трисвятое («Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, распятый за нас, помилуй нас»), введённое в употребление антиохийским патриархом Петром Валяльщиком в 484 г. Лурье сближает также с Трисвятым слова Иисусовой молитвы «Боже наш» (а не «Сыне Божий») и «помилуй нас» (а не «помилуй мя»).

Однако при более подробном анализе выясняется, что гипотеза В. М. Лурье о происхождении комментария в V-VI вв. держится на довольно зыбких основаниях, каковых можно выделить два: признание, вслед за Р. Синкевичем, приоритета CJP 1 и отождествление имени Πέτρον τὸν δειλόν (ABD: δεινόν CE) с Петром Гнафеем (Валяльщиком).

Начнём с первого тезиса. Как мы видели, аргументация Р. Синкевича является чисто гипотетической. Можно с равным успехом предложить и обратное объяснение. Автору комментария было важно проследить именно логику четырёх ересей: одна природа Богочеловека, божественная или человеческая, или две природы, раздельные или слитные. Имена же (равно как и дополнительные «детали» ересей) могли быть добавлены позднее, притом либо те, которые были памятны или важны для данного исторического периода, либо оставшиеся в памяти потомков как «знаковые». Так, для первой половины VI в. более актуальной фигурой был Петр Гнафей, для второй половины VII в. — монофелиты или моноэнергиты, для более позднего периода (текст Добротолюбия) — «армяне и монофизиты». При этом не исключено, что все имена могли быть добавлены не последовательно, а единовременно (ср. ниже ссылку на трактат Пс.-Иоанна Дамаскина), но в таком случае — после Шестого Вселенского Собора. Позднейшее дополнение имён лучше объясняет большую распространённость кратких версий (текстологический анализ показывает, что свт. Марк Эфесский опирался на вариант CJP 2) и лёгкость интерполяций либо непосредственно в текст, либо в виде прилагаемой графической схемы, где имена лишь косвенно связаны с основным изложением.

Идентификация Πέτρον τὸν δειλόν δεινόν с Петром Кнафевсом (Гнафеем, т. е. Валяльщиком) была предложена Р. Синкевичем в следующих осторожных выражениях: «Peter the Terrible (presumably, Peter the Fuller)»[226]. Никакой конкретной аргументации ни Р. Синкевичем, ни В. М. Лурье выдвинуто не было. Можно лишь догадываться, что Р. Синкевич опирался в таком отождествлении на толкование свт. Марка Эфесского, где имя Петра Валяльщика, однако, фигурирует лишь в схеме и без каких бы то ни было эпитетов[227]. Между тем в доступных нам текстах[228] Пётр Валяльщик не называется Петром Трусливым («ужасным, жалким, искусным» — и т. п. варианты перевода), так что подобная идентификация нуждается в серьёзных доказательствах. Кроме того, ещё целый ряд соображений мешает отождествлению Петра Трусливого с Петром Валяльщиком. Во-первых, в CJP 1 при добавлении имён Евтихия и Диоскора присоединена также фраза о «прилагающих страдания божеству», которая вполне может относиться к Петру Валяльщику и последующим теопасхитским спорам. В таком случае непонятно, зачем через один абзац при переходе к новой ереси автору толкования надо снова возвращаться к уже «пройденному» этапу[229]. Во-вторых, последний перечень имён в CJP 1 строго соответствует спискам еретиков, принятым на Римском 680 г. и Вселенском Шестом 681 г. Соборах (с опущением Кира Александрийского, Павла и некоторых других еретиков, но с сохранением последовательности перечисления)[230]. Группа еретиков составляет одно несомненное целое (ср. заключение «и всех с ними») и связывается с конкретной ересью монофелитов и моноэнергитов. Эпитет же «Трусливый» мог быть добавлен автором дополнения на основании каких-то личных сведений или отношения в обществе к этому персонажу[231] (данный вопрос нуждается в дальнейшем исследовании). Во всяком случае, при прочих равных условиях идентификация с Петром Константинопольским (VII в.) выглядит в данном контексте много предпочтительнее и логичнее, чем с Петром Валяльщиком (V-VI вв.).

Таким образом, мы не имеем серьёзных оснований для передатировки толкования исключительно VI в. Вариант CJP 1 несомненно датируется концом VII — началом VIII в. Краткий вариант (без имён и «деталей» ересей), если предположить его первичность, можно считать составленным в VII в. и даже в VI в. — до появления интерполированной версии с именем Петра Валяльщика[232] (отражённой в схеме в позднейшем толковании Марка Эфесского) и в зависимости от того, сколь долго имя Петра могло оставаться «знаковым» или актуальным. Датировка толкования временем после VIII в., в принципе возможная (до 1105 г. — времени рукописи Oxon. Bodl. Baroc. gr. 15 варианта CJP 2)[233], представляется все же маловероятной. Тем самым мы остаёмся, по-видимому, в рамках VII-VIII вв., с возможным опущением нижней планки до VI в., и оснований для более точной и однозначной датировки первой половиной VI в. не имеем, пока не будут доказаны тождество Петра Трусливого с Петром Валяльщиком и невозможность приложения данного эпитета к константинопольскому патриарху Петру[234].

Русский перевод анонимного толкования сделан В. Г. Патриным[235] под редакцией А. Г. Дунаева, комментарии (за исключением указаний на разночтения) составлены В. Г. Патриным.

Анонимное догматическое толкование на молитву «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь» (редакция 1)

Молитва «Господи Иисусе Христе, Боже на[236] 1, помилуй нас. Аминь» была нам передана для произнесения во всякое время не просто так или случайно, без рассуждения и исследования.

Ибо, хотя этот стих короток[237], он ни в коем случае не лишён догматического содержания[238], напротив, с рассуждением и большим попечением, при содействии Святого Духа, он был составлен святыми отцами для уничтожения всех ересей и исполнения заповедей[239] Господа.

Ведь в нем каждое слово исполнено догматическим смыслом, Господними заповедями и богочестием[240].

Ибо одни еретики говорили, что Христос — простой человек, но не Сын Божий; другие же, что Он, будучи только Богом, не был также совершенным человеком, лишь по видимости приняв человеческое [естество]; иные же, исповедуя [Его] Богом и человеком, не две природы сводили в одну ипостась, но говорили, как о двух природах, так и двух ипостасях и двух сынах; а другие, признавая, что две природы сходятся в одной ипостаси, учили, что сами эти природы смешались и слились в одну[241], и утверждали, что из двух природ возникла одна особая природа.

Но этот стих[242] через слово «Господи», которое указывает на божественную природу, отвергает Ария и его единомышленников, говорящих, что Он — простой человек, но не Сын Божий.

Через слово «Иисусе», которое являет человеческую природу, [этот стих] заставляет умолкнуть Евтихия и Диоскора и их сотаинников, полагающих, что Он — только Бог, и [таким образом] прилагающих страдания божеству.

Через слово «Христе», то есть «Боже и человече», он унимает Нестория и тех, кто вместе с ним считают, что ипостаси отдельны друг от друга, измышляют двух сынов в едином Христе Боге и две ипостаси и говорят, что Святая Богородица не Богородица, а Христородица.

Через слово «Боже» он обращает вспять Феодора, епископа Фаранского, Гонория Римского, Сергия и Пирра, Петра Трусливого[243] и всех, иже с ними, показывая пустословие дерзающих говорить о слиянии и одной особой природе, и одной воле, и одном действии. Являя не слитной божественную природу, а тем самым и человеческую, [этот стих] утверждает две сущности, соединённые вместе в одной ипостаси.

И так <доведя до конца>[244] православное учение о Христе, [молитва] прибавляет слово «наш», братски соединяя верующих друг с другом и связывая их через любовь, в которой, то есть в любви, пребывает вся полнота закона и заповедей.

Таким образом охватив полноту догматов и заповедей, она присоединяет слово «помилуй», ибо мы бываем помилованы через правильную догматическую веру и исполнение заповедей.

Затем она[245] добавляет слово «нас», непосредственно связанное с любовью, и в конце прилагает «аминь», что значит «да будет!», молитвенно подтверждая истинность и достоверность сказанного.[246]