Властители Рима

(Император с 13.10.54 по 7.06.68 г.)

Луций Домиций Агенобарб — Lucius Domitius Ahenobarbus [иногда его имя имело написание Aenobarbus] (15.12.37 — 7.06.68). С конца февраля 50 года, после усыновления императором Клавдием, — Тиберий Клавдий Нерон — Tiberius Claudius Nero, затем Нерон Клавдий Цезарь Друз Германик — Nero Claudius Caesar Drusus Germanicus (к этому имени обычно добавлялся титул «princeps ivventutis» — «глава римской молодежи»). Как император: Император Нерон Клавдий Цезарь Август Германик — Imperator Nero Claudius Caesar Augustus Germanicus.

1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ БУДУЩЕГО ИМПЕРАТОРА. ТРУДНОЕ ДЕТСТВО — ССЫЛКА МАТЕРИ И СМЕРТЬ ОТЦА

Нерон родился 15 декабря 37 года. Он был сыном Гнея Домиция Агенобарба и Агриппины Младшей. Род Домициев Агенобарбов был древним и знаменитым. Прадед Нерона по отцу — Гней Домиций Агенобарб, в честь которого назвали отца Нерона, был знаменитым полководцем, воевавшим против триумвиров за республику, а затем примирившийся с ними. Дед Нерона по отцу — Луций Домиций Агенобарб, в силу знатности происхождения и заслуг отца женился на Антонии Старшей, дочери триумвира Марка Антония и Октавии Младшей, сестры императора Октавиана Августа. Отец Нерона — Гней Домиций Агенобарб взял замуж особу самого знатного происхождения — Агриппину Младшую, дочь полководца Германика и Агриппины Старшей, но, в отличие от своих славных предков, прославил себя только дурным поведением и скончался в 40 году от болезни, войдя в историю лишь потому, что стал отцом Нерона.

К моменту рождения Нерона брат его матери (Агриппины Младшей) Калигула уже девять месяцев был императором. Светоний Транквилл пишет, что когда Агриппина попросила Калигулу дать имя ребенку по своему усмотрению, тот «себе на потеху и назло Агриппине» назвал ее сына Клавдием, «так как Клавдий был посмешищем всего двора». Только не всему, что написано, следует верить, и в данном случае слова Светония Транквилла явная ложь хотя бы потому, что достоверно известно — первое имя будущего императора Нерона было Луций Домиций Агенобарб, и совершенно очевидно, что он был назван так в честь своего деда. Нет, первые неприятности начались у Нерона отнюдь не сразу после рождения. Они начались у него двумя годами позднее…

Калигула был человеком вздорным и неуравновешенным. Считается, что, подражая египетской традиции, Калигула, жил со своими сестрами как с любовницами. Так ли это было, или это просто выдумка, сочиненная для того, чтобы опорочить Калигулу (а таких выдумок известно немало), сейчас уже вряд ли можно установить достоверно, но положение сестер Калигулы при дворе, в том числе и положение Агриппины Младшей, было высоким. Соответственно высоким было и положение ее сына. Однако примерно через два года после рождения Нерона Агриппина Младшая приняла участие в заговоре, составленном против Калигулы Гнеем Лентулом Гетуликом и Марком Эмилием Лепидом. В октябре 39 года заговор был раскрыт, а все заговорщики казнены. Агриппине как своей сестре Калигула сохранил жизнь, но сослал ее, разлучив с сыном, и конфисковал имущество. В 40 году, когда Нерону не исполнилось еще и трех лет, мальчика постигло новое несчастье — умер его давно уже болевший отец.

До возвращения матери Нерон рос в доме Домиции Лепиды, своей тетки (сестры отца). Дочь Домиции Лепиды и ее первого мужа, Валерия Мессаллы, — Валерия Мессалина в 39 году вышла замуж за будущего императора Клавдия и в 41 году, с приходом Клавдия к власти, стала императрицей. От своего второго брака, с Фавстом Корнелием Суллой, Домиция Лепида имела сына — Фавста Корнелия Суллу Феликса. Были у нее дети и от третьего ее брака — с Гаем Аппием Юнием Силаном, но и к своему принятому на воспитание племяннику Домиция Лепида относилась тепло, как к сыну. В материальном плане у мальчика было все необходимое, тем не менее смерть отца и ссылка матери не могли не нанести ему душевной травмы. Что же касается его физического состояния, то Нерон с детства отличался отменным здоровьем и, став императором, болел всего три раза, но и при этом не отказывался ни от каких излишеств. Он был среднего роста, крепкий, плотного телосложения, лицо имел скорее красивое, чем приятное, а волосы рыжеватые, что и не удивительно, учитывая то, что когда-то его предок получил прозвище Агенобарб — Рыжебородый, ставшее вторым именем у всех мужчин этой ветви рода Домициев.

2. ВОЗВРАЩЕНИЕ АГРИППИНЫ МЛАДШЕЙ ИЗ ССЫЛКИ, ЕЕ НОВЫЙ БРАК И НОВОЕ ВДОВСТВО. В ГУЩЕ ДВОРЦОВЫХ ИНТРИГ. АГРИППИНА МЛАДШАЯ СТАНОВИТСЯ ИМПЕРАТРИЦЕЙ

С приходом к власти Клавдия опала Агриппины Младшей закончилась, ей вернули все имущество, и Нерон вновь перебрался к матери. Со временем Агриппина, как племянница Клавдия, стала набирать все большую силу. Вернувшись из ссылки, Агриппина вышла замуж за известного историка, оратора и политического деятеля Саллюстия Криспа Пассиена, человека весьма богатого и влиятельного.

В 44 году Саллюстий Крисп Пассиен умер, и Агриппина стала присматривать себе нового мужа, однако не торопилась. Как родственница императора и императрицы, Агриппина Младшая пользовалась их расположением, однако она знала, насколько зыбко это расположение. Ее родная сестра Юлия, как и Агриппина, принявшая участие в заговоре Гетулика и также сосланная Калигулой, тоже была возвращена из ссылки и обласкана Клавдием, однако в 45 году внезапно обвинена в новом заговоре и казнена.

Возможно, то, что Агриппина Младшая, вернувшись из ссылки, вышла замуж за человека уже пожилого, каким являлся Саллюстий Крисп Пассиен, было вызвано не только желанием приобрести богатое наследство, но и оградить себя от подозрений в претензиях на власть. Наученная горьким опытом, Агриппина после возвращения из ссылки таких претензий никоим образом не показывала, хотя ее и распирала жажда власти. Агриппина продвигалась к власти медленно, шаг за шагом. До 47 года о ней ничего не слышно, но в 47 году ее амбиции наконец проявились.

В 47 году Клавдий устраивает «секулярные» — столетние игры. За 64 года до этого столетние игры уже устраивал Октавиан Август, но Клавдий, которому тоже хотелось устроить именно столетние игры, приказал отсчитать их по новому 100-летнему циклу. (В дальнейшем «секулярные» игры проводили еще несколько императоров, и каждый из них в силу своих амбиций и политической ситуации определял время их проведения по тому циклу, который был ему выгоден. Одни придерживались порядка, установленного Клавдием, другие исчисляли циклы так, как и Октавиан Август.) По словам Корнелия Тацита, «во время игр, проходивших в цирке в присутствии Клавдия, подростки из знатных семейств, и среди них Британник, сын императора, и Луций Домиций, впоследствии через усыновление унаследовавший императорскую власть и имя Нерона, давали на конях троянское представление, и то, что народ благосклоннее отнесся к Домицию, было воспринято как предсказание».

Была ли это случайность? Вряд ли… Скорее всего Агриппина Младшая уже знала или догадывалась о готовящейся интриге с целью опорочить и устранить Мессалину и поэтому только позволила своему сыну превзойти Британника. Возможно и то, что уже тогда Агриппина начала исподволь соблазнять Клавдия и успехом своего сына как бы намекала Клавдию, что родит ему наследника крепче, чем болезненный Британник. Это всего лишь догадки, но последовавшее вскоре вслед за этим падение Мессалины позволяет не исключать такую возможность.

В 48 году императрица Валерия Мессалина была казнена за распутство и подготовку заговора, причем слишком многое говорит о том, что Мессалина стала жертвой наглой интриги — расправу над Мессалиной совершили придворные Клавдия, действуя от его имени, но без его ведома, не дав Мессалине даже возможности встретиться с Клавдием и объясниться и убедив затем Клавдия, что иного выхода просто не было.

Между придворными Клавдия тут же развернулась борьба за право подсказать императору выбор супруги. Свергнувший Мессалину могущественный временщик Нарцисс предлагал Клавдию вновь взять в жены Элию Петину, от которой у Клавдия уже была дочь Антония. Другой любимец Клавдия, вольноотпущенник Каллист, отстаивал кандидатуру Лоллии Павлины, успевшей побывать женой Калигулы. Клавдий раздумывал, склоняясь то к одному, то к другому мнению. Любая оплошность тут могла стоить очень дорого, но Агриппина поняла, что судьба предоставляет ей шанс, и решила этим шансом воспользоваться. Обладая своим собственным немалым состоянием и прибавив к нему огромное состояние своего умершего мужа, она решила стать первой дамой империи, и в этом ее поддержал могущественный приближенный Клавдия — вольноотпущенник Паллант, ведавший всеми финансами империи.

Агриппина Младшая, как опытная обольстительница, посещая дядю, то старалась потеснее прижаться к нему, то, целуясь по-родственному, сделать поцелуй более интимным, и наконец добилась своего, став любовницей Клавдия. По словам Корнелия Тацита, сначала они вынуждены были скрывать свою связь и «не осмеливались справить свадебные обряды, так как женитьба дяди на племяннице была делом неслыханным», но нашлось немало охотников угодить императору, и вскоре «конец этому промедлению был положен Вителлием, который взялся уладить дело с помощью привычных для него ухищрений». Опытный дипломат Луций Вителлий различными доводами, ссылаясь в первую очередь на интересы государства, сумел убедить сенат в необходимости подобного брака. Римские законы запрещали брак дяди с племянницей, однако раболепствующие сенаторы тут же приняли «постановление, которым раз и навсегда дозволялись бы браки между дядьями и племянницами». Все кричали здравицы в честь Клавдия и Агриппины, но насколько неискренна была их радость, можно судить по тому, что, хотя постановление оставалось в силе еще много лет, воспользовался этим разрешением, помимо Клавдия, всего один римский всадник — Алледий Север, да и то, по слухам, лишь в угоду Клавдию и Агриппине. Агриппина ясно осознавала всю неискренность сенаторов, но ей нужен был результат, и этот результат был достигнут — в 49 году Агриппина Младшая стала женой императора Клавдия. Как пишет Тацит, «этот брак принцепса явился причиною решительных перемен в государстве: всем стала заправлять женщина, которая вершила делами Римской державы отнюдь не побуждаемая разнузданным своеволием, как Мессалина; она держала узду крепко натянутой, как если бы она находилась в мужской руке».

Возможно, оценка Мессалины у Тацита здесь слишком резка — при ней в государстве было сделано немало важных и полезных дел, однако то, что затем Агриппина Младшая взяла все в свои руки, сомнений не вызывает.

Преемником Клавдия она видела только одного человека — своего сына.

До этого учителями Нерона были вольноотпущенники Аникет и Берилл, а также высокообразованный египетский жрец Херэмон, но в середине 49 года Агриппина пригласила стать учителем грамматики и риторики у Нерона сенатора и известного философа Сенеку. Скорее всего, именно Сенека привил Нерону любовь к поэзии. В те годы приглашение учителей столь высокого статуса еще не было принято, но отказать Агриппине, любимой супруге императора, Сенека не мог, а кроме того, это назначение немало дало и самому Сенеке — со временем он становится одним из самых влиятельных вельмож. Власть Агриппины растет. Клавдий удостаивает ее титула «августы», который ни разу не давался до этого ни одной из жен императоров со времени, когда такой титул ввел для своей жены Ливии император Октавиан Август. Более того, если Ливия получила титул «августа» лишь после смерти супруга, Агриппина Младшая первой получает такой титул уже при жизни мужа, положив начало традиции (со временем все жены императоров начнут получать титул «августа» сразу после того, как станут императрицами). На монетах она изображается то вместе с Клавдием, то даже самостоятельно, причем на некоторых монетах восточной части империи ее изображают в виде богини Артемиды, а на монетах для Египта в виде богини плодородия Изиды. Политическое влияние Агриппины значительно превысило то влияние, которым пользовалась Мессалина.

3. УСЫНОВЛЕНИЕ НЕРОНА ИМПЕРАТОРОМ КЛАВДИЕМ. ВОЗВЫШЕНИЕ НЕРОНА. БРАК НЕРОНА С ОКТАВИЕЙ

Детей от Клавдия у Агриппины не было, но она добилась того, что Клавдий усыновил ее сына. Согласно записям жреческой коллегии арвальских братьев, церемонияусыновления была проведена 25 февраля 50 года, после чего Луций Домиций Агенобарб сначала получил имя Тиберий Клавдий Нерон, а вскоре Нерон Клавдий Цезарь Друз Германик. Именно с момента своего усыновления императором Клавдием он стал именоваться Нероном.

4 марта 51 года Клавдий торжественно отпраздновал совершеннолетие Нерона. В честь этого события в Риме были выпущены памятные ауреусы (золотые монеты), изображающие Нерона и сообщающие, что Нерон Клавдий Цезарь Друз Германик является членом большой жреческой коллегии и «главой римской молодежи». Нерону было обещано консульство по достижении им двадцатилетнего возраста и предоставлена проконсульская власть за пределами Рима, о чем также поспешили оповестить жителей империи, отчеканив денарии с бюстом юного Нерона и надписью «NERONI CLAVDIO DRVSO GERM COS DISIGN». Клавдий явно благоволил к сыну своей супруги. На время своего выезда на празднества в честь Юпитера, проводимые на Альбанских холмах (неподалеку от Рима), Клавдий назначает Нерона исполняющим обязанности префекта города, поручив ему контроль за деятельностью городских властей. По всему было видно, что император рассматривает Нерона как своего преемника. Юный Нерон показал себя в те годы весьма способным политиком — он выступает с речами в пользу нескольких городов, а также лоббирует интересы острова Родос и провинции Сирия. Речи ему помогали писать его советники, так как ораторскими способностями Нерон не блистал и в дальнейшем стал первым из императоров, «нуждавшимся в чужом красноречии», но ему удается произвести благоприятное впечатление на сенаторов и других влиятельных лиц империи.

Надо сказать, что произвести хорошее впечатление на сенаторов ему было нетрудно, даже не блистая никакими способностями. Агриппина к тому времени набрала такую силу, что почти все предпочитали или льстить ей, или молчать. Возражать Агриппине было делом смертельно опасным — даже своих бывших соперниц, желавших стать супругами Клавдия, Агриппина быстро отправила в ссылку, а затем, не удовольствовавшись этим, принудила к самоубийству. В 51 году сенатор Юний Луп попытался предъявить обвинение в оскорблении величия и намерении захватить власть Луцию Вителлию, одному из наиболее приближенных к Агриппине лиц. Клавдий уже готов был поверить обвинению, но Агриппина его переубедила и вынудила отправить в ссылку самого обвинителя. Единственным влиятельным человеком, пытавшимся сдержать рвавшуюся к власти Агриппину, был Нарцисс, продолжавший пользоваться расположением Клавдия. Но и Нарцисс, и другие противники Агриппины постепенно сдавали свои позиции. Особенно существенно влияние Нарцисса упало после того, как в 52 году потерпел частичную неудачу курировавшийся Нарциссом грандиозный проект осушения Фуцинского озера (о чем подробнее рассказано в главе об императоре Клавдии). Нарцисс был слишком близок к Клавдию, и Агриппина не смогла тогда добиться его удаления, однако это было лишь делом времени — с каждым днем влияние Агриппины росло, а влияние ее противников слабело. После того, как в 52 году Агриппине удалось добиться смены командовавших преторианской гвардией Лузия Геты и Руфрия Криспина и заменить их верным ей Афранием Бурром, противникам Агриппины можно было надеяться лишь на чудо.

В 53 году, по настоянию Агриппины, Клавдий выдал за Нерона свою дочь Октавию. Брак был продиктован сугубо политическим расчетом, так как невесте к тому времени было всего двенадцать лет. Возможно, что уже немолодой и болезненный император Клавдий надеялся таким образом как можно надежнее обеспечить хорошее будущее своей дочери (хотя достиг этим совершенно обратного). Однако прежде всего тут, конечно же, сказалось давление рвущейся к безраздельной власти Агриппины. Октавия была до этого обручена со знатным юношей Луцием Юнием Силаном, бывшим по материнской линии потомком Октавиана Августа. Агриппина не только заставила его отказаться от помолвки, но и принудила к самоубийству. Луций Юний Силан покончил с собой в день свадьбы Агриппины Младшей с Клавдием, то ли поняв, что теперь Агриппина все равно его уничтожит, то ли для того, чтобы хоть этим огорчить Клавдия и Агриппину.

Агриппина была настолько властной, что хотела, чтобы ей безропотно подчинялись все вокруг. Трагически закончился конфликт между ней и воспитывавшей ранее Нерона Домицией Лепидой. По словам Тацита, мать и тетка давно и отчаянно боролись между собой за влияние на Нерона, при этом Домиция Лепида больше действовала ласками и щедротами, «в то время как Агриппина, напротив, была с ним неизменно сурова и непреклонна: она желала доставить сыну верховную власть, но терпеть его властвования не могла». Борьба эта была заметна всем окружающим и не принесла никому из них ничего хорошего. Как пишет Тацит, Агриппина добилась того, что Лепиду обвинили в попытке извести ее, жену императора, колдовскими чарами, а также в том, что Лепида, «содержа в Калабрии толпы буйных рабов, нарушала мир и покой Италии». Несмотря на всю нелепость обвинения, Домиция Лепида была осуждена на смерть. За нее пытался заступиться Нарцисс, все еще возглавлявший императорскую канцелярию, но, поняв, что не в силах бороться с Агриппиной, он был вынужден уехать из Рима под предлогом необходимости восстановить здоровье, возможно, желая получить передышку, а возможно, просто опасаясь за свою жизнь и надеясь спасти ее, удалившись от дел.

4. НЕРОН И БРИТАННИК. СМЕРТЬ ИМПЕРАТОРА КЛАВДИЯ — ГРИБЫ, БОЛЕЗНЬ ИЛИ ЯД? ТАЙНА ЕГО ЗАВЕЩАНИЯ. НЕРОН — ИМПЕРАТОР

Атмосфера взаимного недоверия, козней и интриг, в которой вырос Нерон, во многом определила его будущий характер и поступки.

Очень интересна ситуация, сложившаяся в империи к концу правления Клавдия. В стране было два официальных наследника престола, Нерон и Британник, однако несмотря на то, что Британник — родной сын императора, а Нерон всего лишь приемный, Агриппина склоняет чашу весов в пользу своего сына. И все же политическая обстановка была очень непростой. Часть армии и сената стояла за Британника. Причем группировка, сложившаяся вокруг Британника, тоже рвалась к власти, имея серьезную опору в преторианской гвардии. Клавдий же колебался, и эти колебания мы можем видеть на римских монетах. Большая часть римских монет 53–54 годов является как бы агитацией за Нерона, но римские монеты Африки и Передней Азии изображают обоих наследников, а одна из монет, выпущенных в эти годы, изображает императоров Тиберия, Гая Цезаря (Калигулу) и Клавдия — всех императоров династии Юлиев-Клавдиев и с ними Британника как наследника Клавдия, но без Нерона. Именно римские монеты являются ярким свидетельством того, что в это время в Риме шла острая борьба за право наследования.

По Риму ходили слухи, что Клавдий последние годы начал тяготиться своей властной супругой и стал подумывать о разводе, только никак не мог решиться. Так ли это было или нет, но сделать это Клавдий не успел.

12 октября 54 года Клавдий был отравлен.

Римские сплетники твердили, что Агриппина, ни за что не желая допустить развода, воспользовалась отъездом своего единственного влиятельного противника — Нарцисса — и организовала убийство Клавдия.

Строго говоря, нельзя исключать и того, что Клавдий случайно отравился грибами, которые ел в тот свой последний день жизни. Нельзя также полностью исключать и версию о том, что он умер от желудочных колик, так как возраст императора был по тем временам уже весьма преклонным, однако по совокупности обстоятельств версия умышленного отравления действительно выглядела наиболее вероятной. Все были уверены, что это дело рук Агриппины, но никто не посмел попытаться это доказать, потому что теперь Агриппина стала практически правительницей Рима. Но даже если Клавдий был отравлен, отравить его могла и не Агриппина. Например, нельзя исключить вероятность того, что Клавдия отравил сам Нерон — он был еще юноша, но уже отнюдь не ребенок, а возможность личного общения с Клавдием позволяла ему это сделать. Кроме того, в дальнейшем яд будет использоваться Нероном довольно часто.

Вместе с тем, серьезным аргументом, заставляющим не исключать и возможности естественной смерти Клавдия, является то, что, как уже говорилось выше, за год до этого он выдал замуж за Нерона свою 12-летнюю дочь. Почему он так спешил? Если бы Клавдий чувствовал себя вполне здоровым, то логичнее было бы выдать ее замуж тремя или четырьмя годами позднее, когда она достигла бы брачного возраста. Агриппина, конечно же, была заинтересована в таком браке, но пошел ли на это Клавдий только из-за давления Агриппины — большой вопрос. Не менее логично предположить, что Клавдий решился на этот поспешный брак как раз из-за того, что чувствовал себя очень плохо и надеялся, женив Нерона на Октавии, надежнее обеспечить будущее дочери и сына, ведь он понимал, что его родной сын Британник еще слишком мал, чтобы суметь удержать власть.

Как бы там ни было, но в ночь на 13 октября 54 года император Клавдий умер.

Несколько часов весть о кончине императора скрывали, а утром двери императорского дворца отворились и к преторианской гвардии в сопровождении префекта претория Афрания Бурра и виднейших вельмож вышел Нерон. Британника задержали во дворце и не вывели к людям. Всем собравшимся было сообщено о кончине императора. Афранию Бурру удалось убедить преторианскую когорту, несшую службу во дворце, провозгласить Нерона императором. О Британнике как будто забыли. Затем солдаты подняли Нерона на носилки и понесли в преторианский лагерь, где он выступил с краткой речью, раздав все мыслимые обещания и, главное, объявив о том, что в честь своего прихода к власти дает каждому преторианскому гвардейцу 15 тысяч сестерциев — огромную сумму, в несколько раз превышающую их годовой оклад. Услышав такое, солдаты без долгих колебаний поклялись ему в верности. Все происходило быстро, и сторонникам Британника оставалось только наблюдать за происходящим. К середине дня Нерон, сопровождаемый преторианской гвардией, прибыл в сенат, начав там дебаты своей речью, подготовленной Сенекой. Возможно, не всем сенаторам было по душе то, что Британника устраняют от наследования, но выступить против в условиях, когда вокруг стоят верные Нерону войска, никто не решился. К вечеру сенат утвердил семнадцатилетнего Нерона императором Рима.

Завещание Клавдия оглашено не было, что давало и дает повод для самых различных предположений. Единственное, что является бесспорным, — это то, что завещание Клавдия чем-то не устраивало Нерона, а возможно, Нерона и Агриппину, ведь именно она тогда практически определяла все его шаги. При этом Агриппину могло не устраивать в завещании отнюдь не объявление Британника сразу или в будущем соправителем Нерона, а, скажем, назначение ему попечительского совета из видных и влиятельных римлян или еще что-либо подобное. Поэтому точные причины того, почему завещание не было оглашено, вовсе не очевидны.

В начале своего правления Нерон во всем следовал советам матери. «В первый же день правления он назначил трибуну своих телохранителей пароль: «лучшая мать», а потом часто появлялся с нею на улицах в одних носилках», — пишет Светоний.

Императора Клавдия он, чтобы показать родственные чувства, почтил великолепным погребением, похвальной речью и обожествлением. Речь, посвященная Клавдию, которую зачитал Нерон, была составлена Сенекой, обладавшим весьма изящным слогом. Все внимательно и сочувственно слушали слова Нерона о древности рода Клавдия, о его научных трудах, о том, что в его правление в пределы римского государства не осмеливались вторгнуться «варвары», но когда Нерон упомянул о мудрости и предусмотрительности Клавдия, никто из присутствовавших не смог побороть усмешку. Всем были ясны причины смерти почившего императора, но сказать об этом открыто опять никто не осмелился.

5. АГРИППИНА МЛАДШАЯ У РУЛЯ РИМСКОЙ ДЕРЖАВЫ. БУРР И СЕНЕКА ПЕРЕХВАТЫВАЮТ РЫЧАГИ. ФИЛОСОФСКИЕ НАСТАВЛЕНИЯ И ПРЕКРАСНАЯ АКТЭ. ПЕРВЫЕ ШАГИ ЮНОГО ИМПЕРАТОРА

Сенат без возражений обожествил императора Клавдия, а Агриппина была назначена на почетную должность главной жрицы культа Клавдия. Римский сенат также постановил дать ей почетный эскорт из двух ликторов.

Придя к власти, Агриппина Младшая начала немедленно расправляться с неугодными. Первой жертвой новой власти стал Юний Силан, проконсул провинции Азия и брат доведенного ранее до самоубийства Луция Силана, жениха Октавии. Он, казалось бы, не представлял никакой опасности, но Агриппина боялась, что он попытается мстить за брата. Косвенной опасностью представлялось ей и то, что Силан был праправнуком Октавиана Августа и потому мог быть выдвинут претендентом на престол. Жуткое впечатление на современников произвело то, что Юний Силан был отравлен прямо во время пира во дворце. Вольноотпущенник Гелий, ведавший имуществом императора в провинции Азия, и всадник Публий Целер, которым было поручено это грязное дело, выполнили его почти открыто. За этой первой жертвой последовали новые. Вольноотпущенник Нарцисс, имевший неосторожность в свое время перечить Агриппине, был брошен в тюрьму, где его довели до смерти, а громадное состояние жертвы было конфисковано.

Как пишет Тацит, «убийства подобного рода пошли бы одно за другим, если бы этому не воспрепятствовали Афраний Бурр и Анней Сенека. Руководители и наставники юного императора, пребывавшие (редкость у делящих власть) в добром согласии, они в равной степени, но различными путями приобрели силу, Бурр — заботами о войске и строгостью нравов, Сенека — наставлениями в красноречии и свободной от подобострастия обходительностью». Они были не только наставниками юного императора, но его опорой. В свое время Агриппина Младшая сама выдвинула Афрания Бурра и Луция Анния Сенеку, однако очень скоро они начали играть свою собственную роль в политике Рима. Причем надо сказать, что помимо забот о строгости нравов и наставлений в красноречии Бурр и Сенека использовали еще одно давнее и значительно более действенное средство обеспечить себе влияние на Нерона — втайне от Агриппины Нерона познакомили с прекрасной Актэ — вольноотпущенницей Сенеки. Почему это делалось втайне? Причина была проста, — уж кто-кто, а Агриппина Младшая знала, какое влияние на юношу могла возыметь прекрасная соблазнительница. Верша делами империи, Агриппина не заметила, как у нее перехватили рычаги управления.

Первые шаги Нерона обнадеживали. В своей первой, как бы программной, речи перед сенатом Нерон обещал следовать примерам просвещенных и мудрых правителей. Он обещал придерживаться закона и сохранять права сената. В начале правления Нерона были проведены законы об отмене недоимок и незаконных поборов откупщиков, о прекращении произвола доносчиков (награды доносчикам он сократил в четыре раза), была отменена 4 % пошлина с продажи рабов и снижены многие другие налоги. Против подделок завещаний тогда впервые было придумано проделывать в табличках отверстия, трижды пропускать через них нитку и только потом запечатывать.

Завещания стали оформляться так, что человек, пишущий чужое завещание, уже не мог, как это бывало раньше, приписывать себе подарки без ведома на то завещателя. Защитникам лиц, ведущих судебную тяжбу, была установлена твердая и постоянная судебная плата, а места на скамьях в суде, за которые ранее желающий слушать дело должен был платить, стали предоставляться бесплатно. Судебные дела казначейства, где разбирались в основном жалобы провинциалов, для ускоренного их рассмотрения передавались специальной комиссии — форуму рекуператоров, а все обжалованья из судов пересылались в сенат.

Комментируя эти меры, следует сказать, что некоторые из них имели лишь временный эффект, — скажем, попытки то ограничивать плату судебных защитников, то снимать все ограничения предпринимались в Риме неоднократно (это бывало и до Нерона и после), неоднократно менялись, да и не могли не меняться, и размеры различных налоговых ставок, однако некоторые из новшеств оказались очень удачными, а такое введенное Нероном новшество, как прошивание документа нитками с последующим его опечатыванием, надолго пережило время его правления и сохранилось до наших дней.

Помимо раздачи денег преторианским гвардейцам и легионерам, Нерон, взойдя на престол, не забыл и о гражданских лицах. Народу было роздано по четыреста сестерциев на человека. Сенаторам из обедневших родов он назначил ежегодное пособие, причем некоторым до пятисот тысяч сестерциев. Нерон постарался установить хорошие отношения с сенатом и даже отклонил некоторые из предложенных ему почестей, сочтя их чрезмерными, в частности, сославшись на свою молодость и неопытность, он поначалу отказался от звания «Отец Отечества», приняв его несколько позднее.

Некоторое время Нерон не нарушал своего обещания, «и сенат действительно беспрепятственно вынес по собственному усмотрению немало решений», среди которых Тацит упоминает о решении запретить «брать на себя защиту в суде за какое бы то ни было вознаграждение, будь то деньги или подарки, а также что квесторы, избранные на следующий срок, не обязаны были давать за свой счет гладиаторские бои».

Нашему современнику такие вопросы могут показаться незначительными, но в те годы эти вопросы были очень важны и, как мы помним, заботили и предшественников Нерона. В свое время указом императора Тиберия были отменены выборы магистратов в народном собрании, и магистратов с тех пор назначал сенат, что избавило претендентов от необходимости добиваться благосклонности толпы за счет устройства зрелищ. Но это сняло с них лишь часть проблем — по традиции, они, будучи назначены на должность, должны были периодически устраивать зрелища. Для некоторых не слишком богатых представителей знати это было крайне обременительно. Нерон таким своим шагом, конечно же, облегчил их заботы, но прибавил хлопот казне. Ограничивать вознаграждение судебных ораторов также пытались и предыдущие императоры, в том числе и Клавдий, но ограничения, введенные Клавдием, были куда более умеренными.

6. КОНФЛИКТ СЫНА И МАТЕРИ. АГРИППИНА ЖЕЛАЕТ ПРАВИТЬ, НО ШАГ ЗА ШАГОМ ТЕРЯЕТ ВЛАСТЬ. РИМСКИЕ МОНЕТЫ О ВЗЛЕТЕ И ПАДЕНИИ ВЛИЯНИЯ АГРИППИНЫ. ХИТРОСТИ СЕНЕКИ — АКТЭ УХОДИТ В ТЕНЬ, НО ОСТАЕТСЯ. НОВЫЕ ДРУЗЬЯ НЕРОНА

Решение о полной отмене вознаграждения судебным защитникам и решение о снятии с квесторов заботы за устройство гладиаторских боев показались Агриппине Младшей чересчур радикальными и вызвали ее сопротивление, причем, если верить Тациту, который пишет, что «Агриппина противилась этим решениям, поскольку ими отменялись указы Клавдия», то это дает еще один косвенный аргумент в пользу версии о ее непричастности к отравлению Клавдия.

Агриппина, будучи женщиной, не имела права присутствовать на заседаниях сената, но она умело вышла из положения, найдя способ послушать прения сенаторов — «для обсуждения этих вопросов их вызвали во дворец, дабы, притаившись за недавно пробитыми позади их сидений дверьми, Агриппина, скрытая от их взоров занавесом, могла слышать все, что они говорили». Агриппине не удалось переубедить Нерона, и, несмотря на все ее уловки, решение было принято. Нерон был отнюдь не столь мягок и податлив, как Клавдий. Уже тогда он начинал показывать задатки властителя, правящего как самодержец — по своему усмотрению. Несмотря на это, Агриппина Младшая продолжала чувствовать себя правительницей. В 55 году, когда Нерон, восседая на троне, принимал армянских послов, вошедшая в зал Агриппина в нарушение этикета «возымела намерение подняться на возвышение, на котором он находился, и сесть рядом с ним, что и случилось бы, если бы Сенека, когда все оцепенели, пораженные неожиданностью, не предложил принцепсу пойти навстречу подходившей к возвышению матери. Так под видом сыновней почтительности удалось избегнуть бесчестья».

Подземная базилика близ Порта Маджоре в Риме. 2-я четверть I в. Главный неф

Конфликта удалось избежать, однако становилось все более ясно, что Нерон вышел из под материнской опеки. Это стало ясно и Агриппине. Когда же она узнала о существовании Актэ, то пришла в ярость и потребовала от сына прервать эту связь. Нерон сделал вид, что согласился, однако с помощью Сенеки нашел возможность встречаться с Актэ: родственник Сенеки, Линий Серен, изобразил влюбленность в нее и взял в жены, «предоставив свое имя, чтобы можно было открыто одарять эту гетеру тем, что, таясь от всех, подносил принцепс, первое время прикрывал таким образом любовные утехи юноши». Анний Серен серьезно занимался философией, и Сенека, признанный философ, посвятил ему целый свой трактат «О стойкости мудреца, или о том, что мудреца нельзя ни обидеть, ни оскорбить», наставляя его и поучая, как следует поступать. Трудно сказать, помогли ли наставления Сенеки Серену в выполнении его крайне непрестижной роли, но он с ней справился. Серен старался недаром — в дальнейшем это поможет ему сделать весьма неплохую карьеру и он станет «praefectus viglium» — начальником римской ночной стражи, одним из высших чинов римской полиции. Все это, конечно же, не могло пройти незамеченным для Афрания Бурра, ведавшего охраной императора, однако он тут был заодно с Сенекой. Агриппина некоторое время считала, что избавилась от Актэ, а «Акта тем временем роскошью пиршеств и полными соблазна тайными встречами успела окончательно пленить принцепса, причем и старшие возрастом из его приближенных ничего не имели против того, чтобы эта гетера тешила, никому не причиняя вреда, его любострастие, тем более что к жене Октавии, при всей ее знатности и безукоризненной супружеской верности, он испытывал неодолимое отвращение…»

Вокруг Нерона сложилась компания молодых аристократов. Ближайшими его друзьями стали Клавдий Сенецион и Марк Отон. Была ли это просто дружба? Возможно… Но то, что Марк Отон стал впоследствии императором, причем стал им, сначала пытаясь понравиться императору Гальбе, а затем свергнув и убив его, позволяет полагать, что и его дружба с Нероном преследовала прежде всего сугубо практические цели — за влияние на императора боролись все, кто мог, одни тайно, другие явно.

Агриппина также не отступала. Видя, что не может разлучить Нерона с любовницей, Агриппина принялась окружать его лаской, стала осыпать подарками и предложила сыну встречаться с Актэ у себя во дворце. Тем не менее вновь обрести власть над сыном Агриппине не удалось. Нерон уже почувствовал вкус власти и поступал по-своему. Он не хотел ссоры с матерью и послал ей в подарок платья и драгоценности, «проявив отменную щедрость». Будь его матерью другая женщина, такие подарки могли бы ее утешить, однако Агриппине были нужны не платья, не драгоценности и не деньги — ей нужна была власть, а потому она, вместо того, чтобы принять дары, заявила, «что этим подарком сын не только не приумножил ее нарядов и украшений, но, напротив, отнял у нее все остальное, ибо выделил ей лишь долю того, чем владеет и что добыто ее стараниями». Это были уже не разногласия — это был конфликт.

Амбиции матери все больше раздражали молодого императора. Лучшими свидетелями этому являются римские монеты. В начале правления Нерона влияние его матери было огромным. На первом римском ауреусе Нерона, выпущенном сразу после прихода к власти в 54 году, он изображен лицом к лицу с матерью, причем подпись внизу гласит «мать Нерона», а титул императора выбит на оборотной, менее значимой стороне монеты, большинство же монет следующего 55 года подписаны традиционно.

7. ОТСТАВКА ПАЛЛАНТА. АГРИППИНА МЛАДШАЯ ПЫТАЕТСЯ УГРОЖАТЬ СЫНУ, НО ТЕРПИТ ПРОВАЛ. ОТРАВЛЕНИЕ БРИТАННИКА

В 54 году наиболее могущественным из придворных был Паллант, позиции которого с приходом к власти Нерона, казалось бы, усилились. Но в начале 55 года Нерон отстраняет Палланта от заведования финансовыми делами и удаляет из дворца. Паллант был важной фигурой в римской политике, поэтому стоит остановиться на возможных причинах его отставки. Корнелий Тацит упоминает об этом дважды. Сначала он пишет, что Паллант, фаворит Агриппины, обеспечивший приход Нерона и Агриппины к власти, не понял, что Нерон — это не Клавдий, и вел себя не в меру самоуверенно, «но характер Нерона был не таков, чтобы покоряться рабам, и Паллант наглой заносчивостью, перейдя границы допустимого для вольноотпущенника, навлек на себя его неприязнь». Однако далее тот же Корнелий Тацит пишет, что удаление Палланта произошло после того, как Агриппина Младшая отвергла подарки сына и «нашлись такие, которые поспешили передать ее слова принцепсу, не преминув добавить к ним яду», и именно после этого «Нерон, обрушив свой гнев на тех, кто поддерживал в его матери высокомерие, отстранил от заведования финансовыми делами Палланта». Причем «Паллант заранее добился от принцепса обещания, что ничто из его прошлой деятельности никогда не будет ему вменено в вину и что его счеты с государством признаются законченными».

Вторая версия причины отставки Палланта, рассказанная Корнелием Тацитом, представляется куда более убедительной, чем первая. Если бы Паллант посмел нагрубить Нерону, его бы просто выгнали, а то и казнили, — ведь несмотря на все свое богатство, Паллант был всего лишь вольноотпущенником. Паллант же сумел оговорить выгодные условия своей отставки и «покидал дворец в сопровождении целой толпы приближенных».

С удалением Палланта Агриппина уже не имела возможности существенно влиять на государственные дела, однако эта неукротимая женщина не успокоилась. В ярости она стала угрожать Нерону тем, что «Британник уже подрос, что он кровный сын Клавдия и достоин того, чтобы унаследовать отцовскую власть, которой пользуется, чтобы обижать мать, усыновленный отпрыск чужого рода». Агриппина заявляла, что отправится вместе с Британником в преторианский лагерь, и тогда еще неизвестно, кого послушают солдаты — ее, дочь Германика, или каких-то там Бурра и Сенеку.

Кто знает, как бы могли развиваться события, если бы Агриппина не действовала столь прямолинейно, а попыталась сделать все внезапно. Нерон понял, что мать способна на все, и не стал дожидаться исполнения ее угроз. Он решает вопрос радикально: Британник был просто отравлен за обедом у Нерона.

По словам Тацита, поскольку все блюда и напитки, подаваемые к столу, сначала обязан был пробовать специально выделенный для этого раб, была придумана хитрость. Во время обеда Британнику был подан обычный, проверенный напиток, однако настолько горячий, что он отодвинул свою чашу, тогда слуги долили в напиток, якобы для охлаждения, отравленную воду и вновь подали его юноше. После первого же глотка Британник упал, потеряв сознание, и умер. Нерон при этом сохранял полное спокойствие и проявил редкое лицемерие, заявив, что это падучая болезнь (эпилепсия), которой Британник страдает с детства, и что скоро Британник придет в себя. Присутствовавшие были поражены. Как пишет Тацит, «в чертах Агриппины мелькнули такой испуг и такое душевное потрясение, несмотря на ее старание справиться с ними, что было очевидно, что для нее, как и для сестры Британника Октавии, случившееся было полной неожиданностью». Тацит высказывает мнение, что Агриппина увидела в этом «прообраз ожидающей ее участи», однако скорее всего она просто была ошеломлена (заметим, что и тут поведение Агриппины косвенно опровергает версию об отравлении ею императора Клавдия — ведь Агриппина действовала в интересах его наследника, возможно, старалась выполнить какое-то данное Клавдию обязательство). Сестра Британника Октавия, несмотря на свои юные годы, также сумела скрыть свои чувства.

Британник был весьма популярен в народе и армии, и, чтобы не вызвать волнений, Нерон приказал похоронить его той же ночью без всяких почестей. Такие похороны сына бывшего императора, названого брата действующего императора, как ничто другое свидетельствовали о том, что Британник не умер от эпилепсии, а был отравлен. Римляне были потрясены этим преступлением, но и народ, и сенат безмолвствовали.

Дата гибели Британника точно не зафиксирована, но Корнелий Тацит упоминает о том, что близилось время его четырнадцатилетия. Если это так, то Британник был отравлен в первой половине февраля 55 года.

Это было только началом. Постепенно, одного за другим, Нерон к концу своего правления уничтожает всех, кто имел отношение к династии Юлиев-Клавдиев и мог бы когда-либо претендовать на престол.

Почему Британник был отравлен прилюдно? Несмотря на соблюдаемые Британником меры предосторожности, его охрана контролировалась Нероном, и уничтожить Британника можно было значительно проще, например, отравив его медленнодействующим ядом, — ведь «о том, чтобы среди приближенных Британника не было никого, кто ставил бы во что-нибудь честность и совесть, позаботились ранее». Скорее всего, пойдя на явное отравление Британника, Нерон сделал предупреждение своей матери, а кроме того, показал всем, что любая жизнь для него ничто. Такое предупреждение заставило молчать и Агриппину, ранее угрожавшую сыну, и Октавию, хотя отравили ее брата, и остальных римлян. Вельмож и сенаторов побудило к молчанию еще и то обстоятельство, что, как пишет Тацит, после отравления Британника Нерон «щедро одарил виднейших из своих приближенных. Были люди, осуждавшие тех, кто, выставляя себя поборниками несгибаемой добродетели, тем не менее разделили между собой, словно взятую на войне добычу, дома и поместья». Среди них, наверное, были и те, кто брал эти подарки в силу необходимости, опасаясь навлечь гнев на себя самого, однако таких, которые отказались, не было.

8. АГРИППИНА НЕ СДАЕТСЯ. НЕРОН ЛИШАЕТ МАТЬ ТЕЛОХРАНИТЕЛЕЙ И ПОДВЕРГАЕТ ОПАЛЕ. ПЕРВЫЕ ЗАГОВОРЫ. ИНТРИГИ ЮНИИ СИЛАНЫ. ПРИМИРЕНИЕ НЕРОНА И АГРИППИНЫ. НЕРОН ОТВЕРГАЕТ ОБВИНЕНИЯ В АДРЕС СВОЕЙ МАТЕРИ, НО РУБЕЛЛИЯ ПЛАВТА УДАЛЯЮТ В АЗИЮ. НЕРОН ОТВЕРГАЕТ ОБВИНЕНИЯ В АДРЕС КОРНЕЛИЯ СУЛЛЫ, АФРАНИЯ БУРРА И ПАЛЛАНТА. ПОЛОЖЕНИЕ НЕРОНА УКРЕПЛЯЕТСЯ

Агриппина присмирела лишь ненадолго, оставшись единственным человеком, которого Нерону все же не удалось полностью унять, — «никакой щедростью он не мог успокоить гнев матери. Она расточала заботы и ласку Октавии, часто устраивала тайные совещания с друзьями и с жадностью, превосходившей ее страсть к стяжательству, где только могла, добывала деньги, как бы предвидя, что они ей вскоре понадобятся; она обходительно принимала трибунов и центурионов, окружала почетом уцелевших представителей старой знати, превознося их славные имена и доблесть, как если бы приискивала вождя и привлекала приверженцев». (Здесь у историка опять должен возникнуть вопрос: не пыталась ли Агриппина выполнить данные ею Клавдию обязательства, нарушаемые Нероном? Ведь эти ее действия также косвенно опровергают версию умышленного отравления императора Клавдия — теперь она действовала в пользу его дочери! Агриппина вряд ли намеревалась свергнуть сына, но она считала, что лучшей парой ему была бы Октавия, а отношения Октавии и Нерона явно не складывались.)

Нерону, конечно же, доложили о действиях матери. В ответ он приказал лишить ее почетного ликторского эскорта, полагавшегося ей как супруге почившего императора и матери императора здравствующего, а затем отобрал у нее и ее личных телохранителей-германцев. Все мигом поняли предупреждение принцепса, и «у порога Агриппины сразу стало безлюдно: никто не являлся к ней с утешениями, никто не приходил проведать ее, кроме нескольких женщин, побуждаемых к этому, быть может, любовью, а быть может, и ненавистью». Одна из таких женщин — Юния Силана решила использовать ситуацию, чтобы отомстить Агриппине за давние обиды, и приказала своим клиентам Итурию и Кальвизию обвинить Агриппину в подготовке переворота в пользу Рубеллия Плавта, который по материнской линии состоял в той же степени родства с Октавианом Августом, что и Нерон (Рубеллий Плавт был сыном Рубеллия Бланда и Юлии — внучки императора Тиберия, дочери Друза Младшего). Причем для большей убедительности Итурий и Кальвизий сообщили о подготовке заговора не напрямую, а через вольноотпущенников тетки Нерона Домиции Лепиды (поскольку Агриппина Младшая враждовала ранее с Домицией Лепидой и была причастна к ее гибели, сделать это было несложно). Учитывая обстановку, обвинение было опасным и могло закончиться казнью.

Была поздняя ночь, когда вхожий к Нерону вольноотпущенник Домиции Лепиды Парид, сгустив краски, сумел доложить пировавшему у себя во дворце Нерону о якобы готовившемся заговоре. Римский историк Фабий Рустик, труды которого не сохранились, но которого цитирует Тацит, сообщает, что, узнав об этом, Нерон сначала хотел не только умертвить мать, но и даже отстранить от командования преторианской гвардией верного ему Афрания Бурра, выдвинувшегося в свое время на этот пост благодаря Агриппине, и лишь благодаря вмешательству и заступничеству Сенеки пост префекта претория остался за Афранием Бурром. От крайних мер было решено воздержаться. Утром Агриппину известили о выдвинутых против нее обвинениях. Она с негодованием отвергла все обвинения, а затем сумела добиться свидания с сыном, и на некоторое время между ними наступает видимость примирения, хотя прежнего своего влияния Агриппина уже не будет иметь никогда. Кальвизия, Итурия и Юнию Силану отправили в ссылку. Актер Парид, доложивший Нерону о заговоре, не пострадал, то ли потому, что его сочли невиновным, то ли потому, что «занимал слишком важное место в развлечениях принцепса», но зато сообщившего Париду о заговоре вольноотпущенника Атимета приказано было казнить. Рубеллию Плавту встревоженный Нерон написал письмо, в котором приказал для спокойствия Рима удалиться в Азию, где у того были наследственные поместья (в первые годы правления Нерон старался выглядеть милосердным, но через несколько лет он все же расправится с Рубеллием Плавтом).

Не успел улечься скандал с якобы имевшим место заговором в пользу Рубеллия Плавта, как Нерону поступил донос, обвиняющий Палланта и Афрания Бурра в заговоре в пользу Корнелия Суллы, мужа Антонии — одной из дочерей императора Клавдия. Этому обвинению Нерон не поверил. Дело разбиралось судом, но Афраний Бурр, хотя и числился подсудимым, не только не отстранялся от командования, но и высказывал свое мнение наравне с судьями. Обвинение было признано беспочвенным, а обвинитель отправлен в изгнание. Важным обстоятельством было то, что обвинение было снято и с отстраненного ранее от должностей Палланта. Казалось, что дворцовым распрям приходит конец. Вскоре ослабление вражды придворных группировок получило и еще одно наглядное проявление. Как пишет Тацит, «в конце года (имеется в виду в конце 55 года) в цирке упраздняется караул, который в дни представлений обычно выставлялся преторианской когортой; это было сделано для того, чтобы создать видимость большей свободы, оградить воинов от развращения, порождаемого их пребыванием среди театральной разнузданности, и проверить на опыте, сможет ли простой народ соблюдать благопристойность и после удаления стражи». Снижение уровня охраны как ничто другое свидетельствовало о том, что Нерон прочно стал у руля государственной машины.

9. НЕРОН, ОКТАВИЯ И АКТЭ. НОЧНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ НЕРОНА. СТЫЧКА НА ФЛАМИНИЕВОЙ ДОРОГЕ. ССЫЛКА КОРНЕЛИЯ СУЛЛЫ. НЕРОН ОСТЕПЕНЯЕТСЯ

Как уже говорилось выше, первой женой Нерона была дочь императора Клавдия и Мессалины — Клавдия Октавия (чаще ее именуют просто Октавией), но жизнь с ней была для Нерона утомительна, и он несколько раз избивал ее и даже пытался удавить. На римских монетах изображений Октавии нет, но некоторые монеты восточных провинций несут изображение Нерона с одной стороны, с другой — Октавии, именуя ее Августой — титулом, которого она так и не получила. Нерон находил утеху в объятиях своей любовницы Актэ. С этой девушкой у Нерона остались теплые отношения до конца его дней.

Не следует представлять Актэ как бедное и бесправное существо, вынужденное всего лишь удовлетворять чужую похоть. Император был молод, красив и вполне мог ей нравиться, к тому же, как пишет Тацит, Нерон осыпал Актэ подарками.

Удивительно то, что никто не упрекает Актэ в попытках лично вмешиваться в политику и злоупотреблять своим влиянием. Видимо, если она, как вольноотпущенница Сенеки, и склоняла Нерона поступать согласно советам своего патрона, то делала это достаточно тонко и ненавязчиво. Неизвестно, была ли Актэ богата до того, как на нее обратил внимание император, но впоследствии она была женщиной весьма состоятельной. Археологи находят кирпичи с клеймами принадлежавших ей кирпичных заводов в Сардинии, по клеймам на керамических водопроводных трубах удалось установить, что ей также принадлежали две прекрасные виллы — в Путеолах и Велитрах. До наших дней сохранились надгробия и надгробные надписи принадлежавших ей рабов и рабынь, среди которых были скороход и греческая певица. Надгробие самой Актэ пока не найдено, что не позволяет определить ее веру, но ясно, что жила она безбедно.

Нерон

Светоний Транквилл утверждает, что Нерон настолько увлекся Актэ, что «чуть было не вступил с ней в законный брак, подкупив нескольких сенаторов консульского звания поклясться, будто она из царского рода». Люди, готовые поклясться, что Актэ происходит из рода пергамского царя Аттала, конечно же, были, что и неудивительно, учитывая, что при Калигуле нашелся свидетель вознесения его сестры Друзиллы на небо, а при Клавдии нашлись желающие подтвердить царское происхождение его любимого вольноотпущенника Палланта. Однако такой брак мог тогда вызвать всеобщее возмущение — многие помнили печальные последствия брака Марка Антония с египетской царицей Клеопатрой.

Хотел ли Нерон жениться на Актэ или это были всего лишь слухи, сказать трудно, но если это было и так, от такого брака решено было отказаться. Актэ не требовала для себя лишнего. Нерон мог проводить время с ней, но мог развлекаться в других веселых компаниях. Так, он, нередко «одетый, чтобы не быть узнанным, в рабское рубище», «слонялся по улицам города, лупанарам и всевозможным притонам, и его спутники расхищали выставленные на продажу товары и наносили раны случайным прохожим, до того неосведомленным, кто перед ними, что и самому Нерону порою перепадали в потасовках удары и на его лице виднелись оставленные ими следы».

В 55–56 годах, когда все это происходило, Нерону было всего 18–19 лет. «Золотая молодежь» многих стран и в значительно более позднее и, казалось бы, «более цивилизованное» время нередко вела себя точно так же. Но возможно, что к этому Нерона подталкивало чувство досады оттого, что он не мог жениться на любимой женщине, и он срывал таким образом свое зло.

Октавия, дочь императора Клавдия и Мессалины. Мрамор

По Риму поползли слухи, что ночные дебоши устраивает сам принцепс, и этим, конечно же, начали пользоваться злоумышленники, которые «под именем Нерона принялись во главе собственных шаек безнаказанно творить то же самое». Почему безнаказанно? Да потому, что безопаснее было отдать кошелек и даже дать себя побить, чем пытаться противиться. Однажды некий Юлий Монтан, сын сенатора, посмел оттолкнуть бросившегося на него в ночном мраке императора. Видимо, тогда Нерону досталось несколько больше, чем бывало в предыдущих стычках. Но еще хуже пришлось Юлию Монтану. Несмотря на все последующие уверения, что он обознался, такая дерзость стоила ему жизни. Правда, Нерон впредь «стал осторожнее и окружил себя воинами и большим количеством гладиаторов, которые оставались в стороне от завязавшейся драки, пока она не отличалась особой ожесточенностью, но, если подвергшиеся нападению начинали одолевать, брались за оружие». Пик этого буйства Нерона, радовавшегося освобождению от материнской опеки, приходится именно на 55–56 годы, а затем все же постепенно идет на спад — Нерон взрослеет. А после того, как в 58 году «некие молодые люди по распространенной тогда среди молодежи распущенности нагнали страху на возвращавшихся в город по Фламиниевой дороге телохранителей Цезаря», Нерон практически прекращает ночные «прогулки».

Вольноотпущенник Нерона, некий Грапт, утверждал тогда, что эскорт императора наткнулся на засаду, вероломно подстроенную Корнелием Суллой, и лишь чудо спасло принцепса. Как уже говорилось выше, Фавст Корнелий Сулла, сводный брат императрицы Мессалины, был женат на дочери Клавдия — Антонии. Такое родство давало ему шансы в случае устранения Нерона претендовать на престол. В 55 году его обвиняли в попытке захватить власть, но тогда Нерон не поверил обвинению и даже казнил одного обвинителя, а трех других сослал. Если верить Тациту, то и второе обвинение было выдумкой. Но Суллу на этот раз обвинял Грант, «поднаторевший в дворцовых происках, ибо со времени Тиберия он жил и состарился во дворце». Повторное обвинение насторожило императора. Было проведено тщательное расследование случившегося. И Корнелий Сулла, и все его рабы и клиенты самым решительным образом отвергали обвинение, и доказать его виновность не удалось, тем не менее Нерон решил перестраховаться — о ночных прогулках императора Тацит более не упоминает, а Корнелию Сулле было приказано убыть в ссылку в Массилию (нынешний Марсель) и проживать там безвыездно. В дальнейшем Нерон все же казнит его, но это будет четырьмя годами позднее.

10. СЕНЕКА И БУРР — ТЕНЕВЫЕ ПРАВИТЕЛИ ИМПЕРИИ. НОВАЯ ЛЮБОВЬ НЕРОНА. ПОППЕЯ САБИНА — РАСПУТНИЦА ИЛИ ЖЕРТВА ВЛАСТИТЕЛЯ? ОТОН И ПОППЕЯ САБИНА. ССЫЛКА ОТОНА. ПОППЕЯ САБИНА ПОКОРЯЕТСЯ, НО НАСТАИВАЕТ НА БРАКЕ

Читая строки Тацита о диких ночных похождениях юного императора, не следует думать, что Рим, а тем более вся империя были оставлены на произвол судьбы. Нерон периодически находил время для решения важнейших вопросов, а повседневное управление империей находилось в опытных руках Аннея Сенеки и Афрания Бурра.

Именно в это время Сенека, скромный выходец из далекой Кордубы, как-то незаметно становится одним из богатейших людей империи. Видимо, такое поведение Нерона устраивало многих…

Несмотря на все похождения, первые 4 года правления Нерона его единственной постоянной привязанностью была Актэ, однако затем сердцем императора завладела другая женщина.

В 58 году Нерон познакомился с блестящей римской дамой Поппеей Сабиной, которая приобрела на него огромное влияние. Корнелий Тацит характеризует ее крайне отрицательно. По его словам, «у этой женщины было все, кроме честной души». Иосиф Флавий, наоборот, пишет, что «она отличалась истинным благочестием», упоминая, как Поппея Сабина заступалась перед Нероном за иудеев. Светоний Транквилл также упоминает о ней, но вскользь, не давая никакой оценки ее личным качествам и не говоря о ней ни хорошо, ни плохо. Поскольку и Иосиф Флавий, и Светоний Транквилл посвятили Поппее Сабине всего лишь по нескольку слов, основным источником наших сведений о ней остается Корнелий Тацит, но ввиду столь полярного различия мнений древних историков относиться к словам Тацита в данном случае следует очень осторожно, тем более что сам он все же не был очевидцем событий.

Вот что пишет о Поппее Сабине Тацит: «Под личиной скромности она предавалась разврату. В общественных местах показывалась редко и всегда с полуприкрытым лицом — то ли чтобы не насыщать взоров, то ли, быть может, потому, что это к ней шло. Никогда не щадила она своего доброго имени, одинаково не считаясь ни с мужьями, ни с любовниками; никогда не подчинялась она ни своему, ни чужому чувству, но где виделась выгода, туда и несла свое любострастие». Тацит точно передает нам, что говорили о Поппее Сабине ее современники, но надо сказать, что вряд ли кто-нибудь и тогда знал, правда это или нет, — ведь на людях она вела себя скромно, а порочащие сведения чаще распускают те, кто не смог добиться взаимности от красавицы, чем те, кто был ею обласкан.

Поппея уже успела к тому времени выйти замуж за бывшего при Клавдии префектом претория римского всадника Руфрия Криспина и родила тому сына, а затем, по словам Тацита, «ее пленил Отои своей молодостью, блеском и еще тем, что слыл ближайшим другом Нерона». Отон сумел отбить Поппею у мужа и женился на ней. Увидев Поппею Сабину, Нерон также влюбился в нее. Тацит пишет, что, «бывая у принцепса, Отон всякий раз превозносил красоту и прелесть своей жены, или неосмотрительный от пылкой влюбленности, или с целью разжечь его страстью к Поппее и, если бы они стали совместно обладать одной женщиной, использовать эти узы для усиления своего могущества». А Поппея в это же время, по словам Тацита, «пускает в ход лесть и свои чары и, притворившись, будто покорена красотою Нерона и не в силах противиться нахлынувшей на нее страсти, сразу увлекает его; затем, когда любовь захватила его, она стала держать себя надменно и властно и, если он оставлял ее у себя свыше одной или двух ночей, заявляла ему, что она замужняя женщина и не желает расторгнуть брак, плененная образом жизни Отона, с которым ничто не может сравниться…» В итоге «Отон лишается привычного для него общения с принцепсом, затем права бывать у него и состоять в ближайшем его окружении и, наконец, чтобы в Риме не оставалось соперника, назначается правителем Лузитании, где он и пробыл до начала междоусобной войны».

Согласитесь, когда читаешь это, как-то не верится, что Отон сам «подставил» свою жену Нерону. Для чего? Чтобы потом отчаянно сопротивляться и быть отправленным за тридевять земель в Лузитанию? Да и поведение Поппеи Сабины, если верить этим словам Тацита, больше напоминает действия любящей жены, вынужденной покоряться обстоятельствам, чем поведение опытной и бессовестной обольстительницы.

Светоний Транквилл рассказывает еще более невероятную версию, чем Тацит, утверждая, что Нерон сам увел Поппею Сабину у мужа и доверил Отону — «под видом брака», дабы пользоваться ею втайне, а Отон ее «не только соблазнил, но и полюбил настолько, что, когда тот за нею прислал, он прогнал посланных и даже самого Нерона не впустил в дом, оставив его стоять перед дверьми и с мольбами и угрозами тщетно требовать доверенного другу сокровища. Потому-то по расторжении брака Отон был под видом наместничества сослан в Лузитанию».

Этому тоже вряд ли можно поверить. Тут тоже скорее видится любящий муж, который в тщетной попытке защитить свою любовь идет на отчаянный шаг — отказывается выполнить повеление императора, отдать свою жену. Но что можно сделать против власти? Ревнивца ссылают, а его жена достается правящему, как самодержец, сопернику. Зато безусловной правдой в повествовании Светония Транквилла является то, что по Риму тогда начал ходить едкий стишок:

В какой-то степени правдой может быть и утверждение Плутарха, писавшего, что «заступником Отона был Сенека, и, сдавшись на его просьбы и уговоры, Нерон послал своего соперника наместником в Лузитанию», вместо того, чтобы расправиться с ним за ослушание. Но скорее всего Отон не был казнен не столько из-за заступничества Сенеки, если таковое и было, сколько из-за заступничества самой Поппей Сабины. Возможно, именно сохранение жизни любимого и стало тем условием, при котором Поппея согласилась стать любовницей Нерона. Только этим можно объяснить то, что удивительный, немыслимо смелый и смертельно опасный поступок не стоил Отону жизни.

Нерон влюбился в Поппею. Манера его ухаживаний не была чем-то новым для императоров Рима. Точно так же забирал себе жен у римских вельмож Калигула, да и сам Октавиан Август взял себе в жены Ливию, насильно разлучив ее с мужем. Для Нерона это не было какой-то мелкой интрижкой, — «его страсть к Поппее день ото дня становилась все пламенней». Ради Поппей Нерон оставляет даже свою Актэ, хотя и не лишает ее благосклонности. Но положение любовницы было для Поппей унизительным. Поппея стала добиваться, чтобы Нерон развелся с Октавией и женился на ней.

11. НОВЫЙ КОНФЛИКТ МЕЖДУ НЕРОНОМ И АГРИППИНОЙ. В ЧЕМ ИСТИННЫЕ ПРИЧИНЫ? УБИЙСТВО АГРИППИНЫ МЛАДШЕЙ

По словам Тацита, Поппея «преследовала его упреками, а порой и насмешками, называя обездоленным сиротой, покорным чужим велениям и лишенным не только власти, но и свободы действий». Она постоянно спрашивала его, «почему откладывается их свадьба? Не нравится ее внешность и ее прославленные триумфами деды?»

Нерону все нравилось, но препятствий было много. Одним из этих препятствий было то, что против его развода с Октавией и женитьбы на Поппее всеми силами боролась Агриппина (что опять косвенно говорит нам о возможной непричастности Агриппины Младшей к отравлению императора Клавдия). Наладившиеся было, хотя и не самые теплые, отношения матери и сына опять начинают портиться. Но эти отношения портятся не только из-за новой возлюбленной сына.

Утверждения Корнелия Тацита о том, что именно из-за противодействия Агриппины Младшей его браку с Поппеей Нерон решил покончить с матерью, вызывают большие сомнения, хотя и это тоже могло сыграть какую-то роль в его решении. Корнелий Тацит говорит о том, что Нерона подталкивали к убийству матери, и обвиняет в этом Поппею Сабину, которая говорила, что «раз Агриппина не может выносить другую невестку, кроме питающей вражду к ее сыну, пусть позволят ей, Поппее, вернуться к ее мужу Отону. Она готова удалиться куда угодно, ибо предпочитает слышать со стороны о наносимых императору оскорблениях, чем быть свидетельницей его позора и разделять с ним опасности».

Подобные требования могли звучать из уст Поппеи Сабины, но где же здесь подстрекательство к убийству? Тут скорее опять звучит настоятельная просьба отпустить ее к прежнему, горячо любимому мужу, который, кстати, после развода и отъезда в Лузитанию так и не женился вновь. Нужно ли упрекать женщину за подобную просьбу?

А вот слова Поппеи, когда она, обращаясь к Нерону, заявляет, «что не хочет быть свидетельницей его позора и разделять с ним опасности», чрезвычайно интересны. И эти слова, вместе со словами о жене, питающей вражду к Нерону, вполне понятны, если предположить, что виновником отравления императора Клавдия был сам Нерон, а не его мать — Агриппина.

Возможно, в то время Нерон узнал, что Агриппина собирается объявить об этом преторианской гвардии и народу? Скажи такое кто-то другой — ему бы не поверили и с ним легко можно было бы расправиться как с клеветником, однако если бы с этим обвинением выступила мать Нерона, обвинению бы поверили и гвардия вполне могла бы взбунтоваться. Если Агриппина решилась на такое, то даже в ссылке она представляла бы огромную опасность. Это и может быть ответом… Отказ Агриппины одобрить его развод с Октавией и брак с Поппеей вряд ли мог заставить Нерона убить свою мать — во-первых, он мог жениться и без ее согласия, а во-вторых, он еще более двух с половиной лет после убийства матери не расторгал своего брака с Октавией. Нет, конечно же, на убийство матери его толкнули иные причины, но каковы были эти причины, мы можем только догадываться.

Храм Исиды в Помпеях. 60-е гг.

По словам Тацита, Нерон, «сочтя, что она тяготит его, где бы ни находилась», начал перебирать со своими прит» ближенными наиболее приемлемый способ убийства ма’ тери. После того, как было решено, что отравление и убийство с помощью оружия не подходят, вольноотпущенник Аникет, бывший когда-то одним из воспитателей Нерона, а теперь занимавший должность префекта мизенского флота, «заявил, что может устроить на корабле особое приспособление, чтобы, выйдя в море, он распался на части и потопил ни о чем не подозревающую Агриппину: ведь ничто в такой мере не чревато случайностями, как море; и если она погибнет при караблекрушении, найдется ли кто столь злокозненный, чтобы объяснять преступлением то, в чем повинны ветер и волны? А Цезарь воздвигнет усопшей храм, жертвенники и вообще не пожалеет усилий, чтобы выказать себя любящим сыном».

План был одобрен. С 19 по 23 марта римляне праздновали Большие Квинкватры — празднества в честь богини Минервы. В 59 году Нерон проводил это время в своем дворце в Байях, на берегу Неаполитанского залива. «Сюда, — как пишет Тацит, — он и заманивает мать, повторяя, что следует терпеливо сносить гнев родителей и подавлять в себе раздражение, и рассчитывая, что слух о его готовности к примирению дойдет до Агриппины, которая поверит ему с легкостью, свойственной женщинам, когда дело идет о желанном для них. Итак, встретив ее на берегу, ибо она прибывала из Анция, он взял ее за руку, обнял и повел в Бавлы. Так называется вилла у самого моря в том месте, где оно образует изгиб между Мизенским мысом и Байским озером. Здесь вместе с другими стоял отличавшийся нарядным убранством корабль, чем принцепс также как бы воздавал почести матери; надо сказать, что ранее она постоянно пользовалась триремою с гребцами военного флота. Затем Нерон пригласил ее к ужину, надеясь, что ночь поможет ему приписать ее гибель случайности. Хорошо известно, что кто-то выдал его и предупредил Агриппину о подстроенной ей западне, и она, не зная, верить ли этому, отправилась в Байи в конных носилках. Там, однако, ласковость сына рассеяла ее страхи; он принял ее с особой предупредительностью и поместил за столом выше себя». Любой историк отметит, что все описано очень правдоподобно, особенно если представить, что Агриппина, угрожая разоблачениями, чего-то требовала, а Нерон опасался этих разоблачений, — Нерон делает вид, что идет на уступки и соглашается с требованиями матери.

Продолжая свой рассказ далее, Тацит пишет, что, «непрерывно поддерживая беседу то с юношеской непринужденностью и живостью, то с сосредоточенным видом, как если бы сообщал ей нечто исключительно важное, он затянул пиршество; провожая ее, отбывающую к себе, он долго, не отрываясь, смотрит ей в глаза и горячо прижимает ее к груди, то ли чтобы сохранить до конца притворство, или, быть может, потому, что прощание с обреченной им на смерть матерью тронуло его душу, сколь бы зверской она ни была». Однако, несмотря на возможные колебания, свой приказ Нерон не отменяет. По словам Тацита, «боги, словно для того, чтобы злодеяние стало явным, послали ясную ночь с безмятежно спокойным морем. Корабль не успел далеко отойти; вместе с Агриппиною на нем находились только двое из ее приближенных — Креспей Галл, стоявший невдалеке от кормила, и Ацеррония, присевшая в ногах у нее на ложе и с радостным возбуждением говорившая о раскаянии ее сына и о том, что она вновь обрела былое влияние, как вдруг по данному знаку обрушивается отягченная свинцом кровля каюты, которую они занимали; Креспей был ею задавлен и тут же испустил дух, а Агриппину с Ацерронией защитили высокие стенки ложа, случайно оказавшиеся достаточно прочными, чтобы выдержать тяжесть рухнувшей кровли. Не последовало и распадения корабля, так как при возникшем на нем всеобщем смятении очень многие непосвященные в тайный замысел помешали тем, кому было поручено привести его в исполнение. Тогда гребцам отдается приказ накренить корабль на один бок и таким образом его затопить; но и на этот раз между ними не было необходимого для совместного действия единодушия, и некоторые старались наклонить его в противоположную сторону, так что обе женщины не были сброшены в море внезапным толчком, а соскользнули в него. Но Ацерронию, по неразумию кричавшую, что она Агриппина, и призывавшую помочь матери принцепса, забивают насмерть баграми, веслами и другими попавшими под руку корабельными принадлежностями, тогда как Агриппина, сохранявшая молчание и по этой причине неузнанная (впрочем, и она получила рану в плечо), сначала вплавь, а потом на одной из встречных рыбачьих лодок добралась до Лукринского озера и была доставлена на свою виллу».

История покушения на Агриппину и ее последующего убийства — одно из самых ярких повествований Тацита, но именно оно и вызвало наибольшие сомнения среди историков, особенно среди историков XIX–XX веков. Почему надо было пользоваться кораблем для того, чтобы проплыть всего два километра? Ведь необходимо спуститься от виллы вниз, потом сесть в лодку, чтобы добраться до корабля, — не мог же корабль подойти по мелководью к самому берегу? Затем точно так же пришлось бы выгружаться! Не проще ли было проделать этот путь по суше, где была удобная дорога, тем более что именно так Агриппина и прибыла во дворец? Совершенно невероятным представляется то, что Агриппину сопровождало всего лишь два человека! По римским понятиям, это было бы неприлично мало даже для обычной богатой матроны, а тут мать императора, одна из богатейших женщин империи — и в сопровождении всего лишь двух человек?!! Не верится… Высказывалось и много других аргументов, подвергавших сомнению точность рассказа Тацита. И с этими возражениями, безусловно, следовало бы согласиться, если бы убийство не было задумано императором. Об этот аргумент разбиваются все остальные. И учитывая это, рассказ Тацита представляется совершенно правдоподобным…

Да, по суше добраться обратно проще. Но Нерон специально для матери приготовил великолепный корабль. Когда дело идет к примирению, разумно ли спорить? Да, сопровождения из двух человек явно недостаточно. Но Нерон предоставляет в ее распоряжение целый корабль, все люди на нем — это тоже ее свита. Пересматривать состав команды — значит высказать открытое недоверие сыну. При столь теплом приеме разумно ли это?

Критики Тацита справедливо замечали, что на большом корабле с десятками гребцов и членов экипажа нельзя было вовлечь в задуманное всех. Но и Тацит говорит о том же — действительно, когда гребцам дали команду перевернуть корабль, «среди них не было единодушия». А то, что Ацеррония «по неразумию» кричала, что она Агриппина, призывая помочь матери принцепса, и вовсе понятно. Аппиан, описывая проскрипции триумвиров во время гражданской войны, приводит много примеров, когда слуги, рабы или вольноотпущенники жертвовали своей жизнью, дабы спасти занесенного в списки проскрибированных хозяина, причем иногда выдавали себя за него. Вовсе не по неразумию кричала Ацеррония, а поняв, в чем дело, пыталась выдать себя за хозяйку, дабы дать той спастись. По той же причине молчала, отплывая от корабля, Агриппина. Все невероятно правдоподобно, особенно если учесть, что женщины могли быть примерно одного возраста и одной комплекции, — тогда отличить их ночью было непросто. Ацерронию забили баграми, но это дало возможность Агриппине доплыть до рыбацкой лодки. Не будь этой лодки, заговорщики, конечно же, догнали и забили бы и ее. Не помогла бы лодка и в том случае, если бы корабль заговорщиков остался цел, но он перевернулся, и Агриппина сумела спастись.

Можно лишь гадать, не со слов ли самой Агриппины Младшей, записанных ею или рассказанных своим приближенным сразу же после того, как ей удалось спастись, описал нам эти события Тацит. Но если это так, то вполне понятной становится и его образность, и наличие столь многих деталей.

Преступление сорвалось лишь случайно.

Поняла ли Агриппина, что покушение произошло по приказу ее собственного сына? Возможно, у нее сохранялась надежда на то, что покушение организовал не он, а кто-то из его приближенных, но, возможно, она тогда уже поняла все. Это была сильная, волевая женщина — вспомним, что, спасаясь от погони, она, даже получив рану в плечо, хранила молчание и сумела-таки уплыть. Будь она в Риме, Агриппина могла бы обратиться к народу, к гвардии, но она была в Бавлах — ухоженном, красивом, но маленьком курортном городишке…

Практически единственное, что она могла предпринять, — это притвориться, что считает все происшедшее не покушением, а нелепым несчастным случаем, и сообщить сыну о своем чудесном спасении.

Именно так Агриппина и поступила, то ли надеясь, что сын передумает, то ли стараясь выиграть время и суметь добраться до Рима. Но причины, заставившие Нерона пойти на убийство матери, были слишком серьезными, и он не передумал. Как пишет Светоний Транквилл, «когда ее вольноотпущенник Луций Агерм (Корнелий Тацит именует его Агерин) радостно принес весть, что она жива и невредима, тогда он, не в силах ничего придумать, велел незаметно подбросить Агерму кинжал, потом схватить его и связать как подосланного убийцу, а мать умертвить, как будто она, уличенная в преступлении, сама наложила на себя руки». Тацит сообщает, что расправиться с Агриппиной было поручено все тому же Аникету. Тем временем весть о несчастном случае с Агриппиной распространилась, «и всякий, услышав об этом, бежит на берег. Одни подымаются'на откосы береговых дамб, другие вскакивают в ближайшие лодки; иные, насколько позволял рост, входят в воду, некоторые протягивают вперед руки; сетованиями, молитвенными возгласами, растерянными вопросами и сбивчивыми ответами оглашается побережье; стеклась несметная толпа с факелами…»

В таких условиях, будь у Агриппины еще день-два, она бы могла поднять бунт, но Аникет действует решительно и быстро: «расставив вокруг виллы вооруженную стражу, выламывает ворота и, расталкивая встречных рабов, подходит к дверям занимаемого Агриппиною покоя». Увидев ворвавшихся к ней Аникета и сопровождавших его триерарха Геркулея и флотского центуриона Обарита, Агриппина и тут, сохраняя колоссальную выдержку, заявила тому, что если он пришел от сына, чтобы проведать ее, то пусть передаст, что она поправилась, а если «совершить злодеяние», то она не верит, что такова воля сына. Триерарх ударил ее палкой по голове. Аникет и Геркулей бросились на нее с мечами…

Тацит описал убийство Агриппины Младшей с чужих слов, не называя имен рассказчиков, а ими могли быть и некоторые из очевидцев, но указал, что у них «в рассказе об этом нет расхождений». И многие детали — сбежавшийся народ, оцепление виллы перед убийством, пытающиеся задержать вторгшихся и отступающие под их натиском рабы, а особенно одна маленькая деталь — то, что триерарх ударил Агриппину палкой, а остальные действовали мечами, звучат очень убедительно, заставляя верить в то, что примерно так оно все и было.

Так во второй половине марта 59 года погибла Агриппина Младшая.

Рим, по легенде, был основан Ромулом, убившим своего брата Рема, Рим знавал случаи, когда муж убивал жену или жена мужа, бывало, что глава семейства казнил своих детей, но чтобы сын убивал свою мать? Это был всего лишь второй известный в истории Рима случай. Такого не случалось уже более полутораста лет. Как сообщает Тит Ливий, в 101 году до нашей эры, впервые за все время существования Рима, убийство матери совершил некий Публиций Маллеол. Дабы покарать его, римляне специально придумали новую казнь — он был зашит в мешок и брошен в море. Но с тех пор нравы римлян изменились — никто теперь даже не подумал не то чтобы покарать, но хотя бы публично осудить убийцу матери, ведь он был императором. Лишь через 9 лет, когда власть Нерона пошатнется и станет ясно, что ему не удержаться, римляне вспомнят, как следует поступать с убийцей матери, и один «смельчак», уже ничем не рискуя, повесит на шею статуи Нерона кожаный мех с надписью, гласящей, что сам он «мешка не минует». Но это будет потом, через девять лет. А тогда, сразу после убийства Агриппины Младшей, все молчали…

Ее останки сожгли и захоронили той же ночью с выполнением лишь самых скромных погребальных обрядов, и пока Нерон сохранял свою власть, над ее могилой не было даже могильного холма. Только с падением Нерона вольноотпущенники Агриппины соорудили ей гробницу близ мизенской виллы диктатора Юлия Цезаря.

12. КЛАВДИЙ ЛИШАЕТСЯ ОБОЖЕСТВЛЕНИЯ. В ЧЕМ ПРИЧИНЫ? НОВЫЕ ЗАБАВЫ НЕРОНА. УЧРЕЖДЕНИЕ ЮВЕНАЛИЙ И НЕРОНИЙ. БЫЛ ЛИ НЕРОН КРОВОЖАДНЫМ? НЕРОН И ПОЭЗИЯ. ТЯГА К ИСКУССТВУ

Смерть Агриппины повлекла за собой и пересмотр отношения к памяти императора Клавдия. Именно после убийства Агриппины Младшей император Клавдий был лишен обожествления, была отменена проведенная Клавдием реформа латинского правописания, и вероятнее всего, именно тогда же были уничтожены и исторические сочинения Клавдия — у последующих римских историков нет ссылок на Клавдия, а, учитывая разнообразность и фундаментальность его работ, такие ссылки безусловно бы были, если бы эти работы пережили времена Нерона. Правда, менять свое имя усыновленный Клавдием Нерон не решился, что и неудивительно, — ведь это могло поставить под сомнение законность обретения им власти.

А к концу своего правления, уже начав терять власть и пытаясь поднять свой авторитет, Нерон вновь вспомнит о Клавдии и своем родстве с ним, переименовав в честь Клавдия один из месяцев.

Историк, стремящийся глубоко разобраться в сути происходивших тогда событий, конечно же, должен задать себе вопрос, почему уже пять лет как почивший император Клавдий именно тогда был лишен почитания. Ни Корнелий Тацит, ни Светоний Транквилл, ни другие римские историки не предлагают нам тут ясного ответа, объясняя все лишь тем, что Нерон испытывал антипатию к Клавдию. Но почему же эта антипатия достигла своего пика через пять лет после смерти Клавдия и сразу после того, как погибла Агриппина Младшая?.. Трудно сказать наверняка… Но если Клавдий был отравлен лично Нероном или по приказу Нерона, то желание Нерона лишить Клавдия обожествления вполне логично, а сделать это можно было лишь после смерти Агриппины.

Казалось бы, убийство императором своей матери должно было вызвать всеобщее возмущение, а то и восстание. Ничего подобного не произошло. Удалившись в Неаполь, Нерон направил сенату послание, в котором сообщал, что подосланный к нему, дабы убить его, вольноотпущенник Агриппины был схвачен с мечом, после чего она, «якобы осужденная собственной совестью за покушение на злодеяние», сама покончила с собой. Поверил ли кто-нибудь этому? Конечно же, нет. Но, как пишет Тацит, «с поразительным соревнованием в раболепии римская знать принимает решение о свершении молебствий во всех существующих храмах о том, чтобы Квинкватры, в дни которых было раскрыто злодейское покушение, ежегодно отмечались публичными играми, чтобы в курии были установлены золотая статуя Минервы и возле нее изваяние принцепса, наконец, чтобы день рождения Агриппины был включен в число несчастливых». Лишь один из сенаторов, философ Тразея Пет, ранее «обычно хранивший молчание, когда вносились льстивые предложения, и немногословно выражавший свое согласие с большинством», на этот раз не выдержал и посмел покинуть сенат, однако лишь «навлек на себя опасность, не положив этим начала независимости прочих».

Но и Нерон вынужден был заискивать. Дабы «усилить ненависть к Агриппине и показать, насколько после ее устранения возросло его милосердие», он возвратил из ссылки нескольких изганных Агриппиной матрон, а также несколько изгнанных ею чиновников. В Рим был перевезен и торжественно захоронен строенной гробнице прах Лоллии Павлины, бывшей жены Калигулы и соперницы Агриппины в борьбе за право стать женой Клавдия, погубленной по желанию Агриппины — было сделано все, чтобы подчеркнуть жестокость самой Агриппины и развить к ней неприязнь. Но все же Нерон еще довольно долго не решался въехать в Рим, объезжая города Кампании, и вернулся туда лишь после того, как убедился, что народного возмущения не будет.

Переживал ли Нерон по поводу убийства матери? Может быть… Светоний Транквилл даже пишет, что Нерон якобы жаловался, «что его преследует образ матери и бичующие Фурии с горящими факелами», но у Светония Транквилла правда часто соседствует с различными вымыслами. Образ жизни Нерона не изменился. Он весь был поглощен получением удовольствий.

Сестерций императора Нерона. Около 64 г.

По словам Тацита, «уже давно он был одержим страстным желанием усовершенствоваться в умении править квадригою на ристалище и не менее постыдным влечением овладеть ремеслом кифареда». Вопреки устоявшемуся мнению, что гонки на колесницах — дело возниц, а не знати, и в то же время не решаясь еще показаться при всех за этим занятием, Нерон приказывает соорудить себе специальный ипподром в Ватиканской долине, «на котором он мог бы править конной упряжкой в присутствии небольшого числа избранных зрителей», но, не довольствуясь этим, вскоре «сам стал созывать туда простой народ Рима, превозносивший его похвалами, ибо чернь, падкая до развлечений, радовалась, что принцепсу свойственны те же наклонности, что и ей». Поведение Нерона, как видно из комментариев Тацита, коробило римскую знать, однако сенаторы предпочитали терпеть, а при случае и угождать императору. Другой страстью Нерона было пение. Он давно брал уроки пения и игры на кифаре, любил играть и петь перед своими друзьями во дворце, однако показывать это свое умение публике пока не решался — слишком низким считалось тогда в Риме искусство артиста. Однако Нерон делает все, чтобы изменить общественную мораль и заставить по-иному воспринимать участие в скачках и театральных представлениях.

Больше всего Нерон любил развлечения, зрелища, пиры, для устройства которых нещадно проматывал деньги. Зрелища он устраивал многочисленные и разнообразные, во многих соревнованиях участвовал сам и требовал того же от своих приближенных. Еще в 57 году на Марсовом поле по его приказу был построен огромный деревянный амфитеатр. С тех пор там регулярно проводились самые различные зрелища. Расправа над матерью должна была, казалось бы, побудить Нерона хотя бы временно ограничить число развлекательных мероприятий. Ничего подобного не случилось…

В 59 году Нерон вводит новые игры — Ювеналии (буквально «игры для юношества»), обставив их проведение особым шиком. Среди римской знати нашлось немало желавших снискать расположение императора, «и очень многие изъявили желание стать их участниками. Ни знатность, ни возраст, ни прежние высокие должности не препятствовали им подвизаться в ремесле греческого или римского лицедея, вплоть до постыдных для мужчины телодвижений и таких же песен. Упражнялись в непристойностях и женщины из почтенных семейств».

После смерти Агриппины Младшей зрелища становятся еще пышнее и необузданнее, чем прежде. Рим развлекается: скачки сменяются гладиаторскими боями, гладиаторские бои театральными представлениями… По словам Светония Транквилла, в одной из устроенных там гладиаторских битв Нерон заставил принять участие четыреста сенаторов и шестьсот лиц из сословия всадников, причем многие были с незапятнанной репутацией. Правда, Нерон в тот раз не позволил убить ни одного бойца, даже из числа осужденных преступников. Показал там Нерон и морской бой — на сцену театра была внезапно пущена вода, в которой плавали рыбы и морские животные, и тут же был устроен морской бой между «афинянами» и «персами». После этого воду тотчас спустили и на сухом дне вышли друг против друга два отряда гладиаторов.

Поскольку, как уже говорилось выше, Нерон очень любил скачки, в дополнение к обычным их видам он придумал новый вид скачек, когда в колесницы запрягали четверки верблюдов. А театральные представления Нерон любил настолько, что в поставленной по его приказу комедии Афрания «Пожар» актерам разрешено было хватать и забирать себе утварь из горящего дома. Подобные мероприятия требовали колоссальных средств и не способствовали пополнению казны. Многие видные сановники, чтобы не впасть в немилость или для того, чтобы выслужиться, также были вынуждены идти на большие траты, чтобы устроить какие-либо диковинные зрелища.

В 60 году Нерон учреждает еще одни игры — Неронии, которые следовало проводить по образцу греческих состязаний раз в пять лет. Это были музыкальные, гимнастические и конные состязания, проводимые чрезвычайно помпезно, с большими призами для победителей и сопровождаемые различными представлениями, но без гладиаторских боев. Специально для проведения Нероний император освятил бани и гимнасий, где каждый сенатор и всадник бесплатно пользовался маслом. Все судьи соревнований назначались по жребию только из лиц консульского звания, а судили состязания с преторских мест. В латинских речах и стихах состязались самые уважаемые граждане, а затем император спустился к сидящим в орхестре сенаторам «и по единодушному желанию участников» принял венок, но перед венком за игру на лире он, вместо того, чтобы взять его, только преклонил колени и велел отнести венок к подножию статуи Октавиана Августа, выделив тем самым игру на лире из всех искусств. На гимнастических состязаниях Нерон также удивил всех красивым театральным жестом — «принеся в жертву богам быков, в первый раз сбрил себе бороду, положил ее в ларец из золота, украшенный драгоценными жемчужинами, и посвятил богам в Капитолийском храме».

Отметим, что Нерон, в отличие от Клавдия, был менее кровожаден. Клавдий в одной из навмахий заставил сражаться около 19 тысяч человек, из которых мало кто выжил. Нерон же мог вообще не позволить убить ни одного — его привлекало само зрелище. Он не был патологически кровожаден, но если дело шло о борьбе за власть и убийство было, по его мнению, необходимо, он легко и удивительно спокойно отдавал приказы убить, даже если это касалось его родственников.

Наряду с увлечением зрелищами, Нерон любил заниматься и стихосложением. В свое время император Октавиан Август, единодушно восхваляемый римскими историками как образец мудрого правителя, также поощрял поэтов, а имя его друга Мецената вообще стало нарицательным: так стали называть всех, кто поощряет благородные искусства. Но Нерону не удалось прославиться на этом поприще. За исключением написавшего «Фарсалию» Марка Аннея Лукана, который пользовался расположением Нерона очень недолго, остальные окружавшие Нерона поэты римлянам не запомнились. Очень точно описал эти попытки принцепса отличиться на ниве поэзии Корнелий Тацит, отметивший, что Нерон «собрал вокруг себя тех, кто, обладая некоторыми способностями к стихотворству, еще не стяжал себе сколько-нибудь значительной славы. Пообедав, они усаживались все вместе и принимались связывать принесенные с собою или сочиненные тут же строки и дополнять случайные слова императора. Это явственно видно с первого взгляда на эти произведения, в которых не было ни порыва, ни вдохновения, ни единства поэтической речи».

При дворе Нерона не появилось ни нового Овидия, ни Горация или Вергилия… Но неверно было бы считать, что Нерон вовсе не имел поэтических способностей. Как свидетельствует Светоний Транквилл, «не правы те, кто думает, будто он выдавал чужие сочинения за свои: я держал в руках таблички и тетрадки с самыми известными его стихами, начертанными его собственной рукой, и видно было, что они не переписаны с книги или с голоса, а писались тотчас, как придумывались и сочинялись, — столько в них помарок, поправок и вставок».

Занимался Нерон также живописью и ваянием. Не имея возможности ни услышать стихи Нерона, ни увидеть его живописные работы или скульптуры, мы не можем оценить степень его мастерства и таланта, но ясно, что определенные способности у него были и он не мог представить своей жизни без искусства.

Так жил императорский двор…

13. ДЕЛА НА ОКРАИНАХ ИМПЕРИИ. БОРЬБА С ДРУИДАМИ В БРИТАНИИ. ПРИЧИНЫ ПАССИВНОСТИ РИМСКИХ ПОЛКОВОДЦЕВ В ГЕРМАНИИ

На границах империи в это время в основном царил мир.

Ограниченные боевые действия велись на севере Британии. Там римский наместник Вераний предпринял лишь несколько вторжений в земли силуров (занимавших территорию на севере современного Уэльса), а сменивший его Светоний Паулин захватил в 61 году остров Мона, служивший оплотом друидам. Остров Мона (о-в Англси) был последней еще державшейся твердыней друидов в той части Британии, а кроме того, это было священное для них место, поэтому переправившееся туда на плоскодонных кораблях и вплавь войско Светония Паулина встретили, преграждая ему путь, не только воины, но также жрецы и жрицы. По словам Корнелия Тацита, «на берегу стояло в полном вооружении вражеское войско, среди которого бегали женщины; похожие на фурий, в траурных одеяниях, с распущенными волосами, они держали в руках горящие факелы; бывшие тут же друиды с воздетыми к небу руками возносили молитвы и исторгали проклятия. Новизна этого зрелища потрясла наших воинов, и они, словно окаменев, подставляли неподвижные тела под сыплющиеся на них удары». Однако это длилось не долго. Опомнившись и вняв командам своего полководца, римляне, имевшие значительно более хорошее вооружение, смяли британцев. Священные рощи, где друиды приносили человеческие жертвы, были вырублены. Уцелевшие британцы вынуждены были принять другую веру. Однако, в то время как Светоний Паулин покорял остров Мону, в восточной части Британии вспыхнуло восстание Боудикки (о котором будет рассказано далее), и Светоний Паулин вынужден был срочно вернуться. Как только римские войска ушли, обитатели острова Мона в том же году опять вернулись к прежней вере. Подавить здесь друидскую веру оказалось не так-то просто. Окончательно друидская вера на острове Мона была искоренена только в правление императора Домициана. (Римляне отличались большой веротерпимостью и не только разрешали покоренным народам исповедовать прежние религии, но и не препятствовали выходцам из покоренных народов строить свои собственные храмы в самом Риме. Религия друидов подверглась искоренению из-за присущих ей частых и кровавых обрядов человеческих жертвоприношений. Римляне боролись и с другими религиями, где практиковались человеческие жертвоприношения, а это имело место у карфагенян, финикийцев, у покоренных римлянами несколько позднее даков и некоторых других народов, но наиболее яростно римляне боролись все же с друидами — ведь друиды, помимо всего, возглавляли сопротивление римлянам в Галлии и Британии.)

Небольшие столкновения на германской границе также не представляли угрозы для империи. С 50-го и вплоть до 57 года спокойствие на этой границе вообще не нарушалось ничем — Нерон, в силу тех же причин, что и Клавдий, не был заинтересован в захватах здесь новых земель и громких победах. Чрезмерные успехи здесь какого-либо римского полководца могли привлечь к нему симпатии сограждан и побудить к борьбе за власть. Нерону же, как и Клавдию, было предпочтительнее иметь полководцев не столько блистательных, сколько благонадежных.

Корнелий Тацит, говоря о том, что «на германской границе царило ничем не нарушаемое спокойствие», а Паулин Помпей, римский наместник в Нижней Германии, и Луций Ветер, римский наместник в Верхней Германии, не предпринимали ничего, чтобы расширить свои владения, сначала пытается объяснить их пассивность тем, что «оба полководца надеялись поддержанием мира приобрести большую славу, нежели та, которую им могли бы доставить ставшие столь обыденной наградой триумфальные отличия». Но причина была не в этом, и чуть далее Тацит сообщает об этой причине…

Вынужденные бездействовать, римские наместники Паулин Помпей и Луций Ветер занялись строительством: «чтобы не оставлять воинов в праздности, первый закончил строительство дамбы для обуздания Рейна, за шестьдесят три года до этого (то есть в период с 12 по 9 год до нашей эры. — В. Д.) начатой Друзом, а Ветер задумал соединить Мозеллу с Араром, прорыв между ними канал, благодаря которому суда с войсками и грузами, проследовав по Средиземному морю, Родану (река Рона), Арару, далее по упомянутому каналу и рекою Мозеллой (Мозель) в Рейн, могли бы затем спускаться до Океана; этим устранялись бы трудности передвижения по суше и был бы открыт водный путь между западным и северным побережьем. Помешал этому предприятию легат Белгики Элий Грацил; он уговорил Ветера не вводить свои легионы в неподведомственную ему провинцию и своими заботами не привлекать к себе расположения Галлии, утверждая, что это неминуемо возбудит подозрения императора, — довод, не раз препятствовавший осуществлению честных намерений».

Именно боязнь навлечь подозрения императора сдерживала полководцев. Ведь если прорытие канала, значительно облегчавшего и удешевлявшего торговлю между Галлией и Германией, могло вызвать подозрения, то ясно, насколько опасным в глазах императора мог стать полководец, посмевший добиться существенных побед и завоеваний, — это было бы расценено как посягательство на высшую власть. Не случайно легат Белгики Элий Грацил не поддержал явно выгодный для провинции проект — он мог бы прорыть канал по территории своей провинции и без солдат Луция Ветера, — в провинции нашлось бы для этого достаточно рабов, можно было бы привлечь к делу и галльские племена, но успех проекта мог принести не только славу, но и затаенные опасения императора, что легаты привлекают к себе симпатии, чтобы затеять мятеж. Нет… Наместникам провинций гораздо спокойнее и безопаснее было вовсе не предпринимать ничего нового, продолжая собирать прежние налоги и, вероятно, не забывая при этом и себя, что и предпочитали делать все наместники.

Мир со множеством понимавших только силу варварских племен при такой пассивности римских полководцев не мог длиться слишком долго. Как пишет Тацит, «из-за длительного бездействия наших войск распространился слух, что легатам запрещено вести их на врага (от себя заметим, что в общем-то так оно и было. — В. Д.).

И вследствие этого фризы по наущению правивших ими Веррита и Малорига продвинулись к берегу Рейна — боеспособные, пройдя лесами и топями, прочие, приплыв по озерам, — осели на отведенных для нужд наших воинов и тогда никем не занятых землях».

Сменивший Паулина Помпея на посту наместника Нижней Германии Дубий Авит не спешил применить силу — фризы успели построить там жилища, засевали пашни. Угрозами Дубий Авит заставил фризов отправить в Рим послов с ходатайством разрешить им поселение. Веррит и Малориг прибыли в Рим, где им показали «все то, что показывают варварам». Их даже привели в театр Помпея, «дабы они увидели собственными глазами, как богат и могуществен римский народ», однако те нимало не смутились, — заметив на сенаторских скамьях несколько иноземцев и узнав, что честь сидеть рядом с сенаторами даруется послам дружественных держав, они тут же спустились вниз и уселись вместе с сенаторами. Происшествие не вызвало скандала — «зрители благосклонно отнеслись к их поступку, усмотрев в нем старинную непосредственность», а Нерон пожаловал обоих вождей римским гражданством. Тем не менее фризам было приказано удалиться с занятых ими земель. Уже обосновавшиеся на новых землях фризы пренебрегли повелением императора, и тут-то Дубий Авит дал фризам почувствовать, что сдерживало его отнюдь не отсутствие силы или решительности — «внезапно брошенная на них союзная конница заставила их покориться необходимости, захватив в плен или изрубив всех упорно сопротивлявшихся».

Фризы были изгнаны, но земли Нижней Германии по-прежнему пустовали, и немного спустя туда вторглось согнанное со своих собственных земель племенем хавков племя ампсивариев. Вождь этого племени Байокал, обратившись к Дубию Авиту, указав, что служил в римском войске под началом Тиберия и Германика, просил дать ему разрешение поселиться на все равно пустующих землях. Авит был тронут словами Байокала, но не мог нарушить приказа императора и вынужден был отказать. В ответ ампсиварии призвали бруктеров, тенктеров и ряд других племен поддержать их в борьбе с Римом.

Римляне и в этот раз действовали решительно и быстро. Чтобы не дать германцам объединиться, Дубий Авит попросил о помощи легата Верхней Германии Куртилия Манция, который сменил к тому времени Луция Ветера, и тот, по словам Тацита, переправившись через Рейн, «показал наше оружие в тылу неприятеля, ввел свои легионы в пределы тенктеров, угрожая им истреблением, если не порвут с ампсивариями. И после того, как те от них отступились, той же угрозой были устрашены и бруктеры; вслед за ними, не желая разделять чужие опасности, покинули ампсивариев и другие, и, оставшись в одиночестве, это племя отошло назад к узипам и тубантам». Гонимые со всех сторон ампсиварии скоро «потеряли убитыми в чужих краях всех, способных носить оружие, тогда как старики, женщины и дети стали добычею различных племен».

Разгром ампсивариев произошел в 58 году. В том же году, по сообщению Тацита, произошла ожесточенная битва между двумя крупными германскими племенами — хаттами и гермундурами. Оба племени пообещали принести побежденных в жертву богам, и по данному им обету у побежденных подлежало истреблению все живое — не только воины, но и остальные люди, кони и т. д. Хатты потерпели поражение, после чего значительная часть этого племени была истреблена. Несомненно, что большие потери были и у гермундуров.

Казалось бы, теперь, после стольких междоусобиц среди германских племен, римляне могли бы легко разбить и покорить их. Легкость, с какой были разбиты и изгнаны фризы, уничтожение ампсивариев, молниеносные действия против тенктеров, бруктеров и других племен показывают, что разгром германцев был бы неминуем. Что же сдерживало легатов? Почему они не воспользовались столь выгодной ситуацией, когда противник устрашен, разобщен, да еще и ослаблен междоусобными войнами?

Колонны храма Юпитера в Баальбеке, Ливан. I в.

Корнелий Тацит не пытается это объяснить. Далее он просто упоминает о том, что летом того же года в землях союзного римлянам племени убиев бушевали «вырвавшиеся из-под земли огни» — торфяные пожары, «повсюду истребляя поместья, пашни, деревни…» и даже подступая к стенам основанной римлянами Колонии Агриппины (будущего Кельна).

Римских легатов остановила не боязнь полыхавших пожаров, а боязнь действовать без приказа императора — стать славнее императора было опасно. Если бы Нерон решил тогда лично возглавить поход, то легко мог бы восстановить римское владычество до берегов Эльбы. Но Нерон вовсе не желал покидать Рим и добывать себе славу в лесах Германии, предпочитая житью в походных палатках жизнь в роскошных дворцах. Дать же дополнительные силы своим легатам, а значит, возможность покрыть себя славой он тоже не хотел. Нерон видел себя прежде всего певцом, возницей квадриги, которому рукоплещет стадион, — слава воина его не прельщала. А кроме того, земли империи не были перенаселены, и императору было вовсе не нужно искать новые территории, дабы дать там участки ветеранам или разместить излишки подданных. Рим купался в роскоши, но это изобилие развращало… Во времена ранней республики в римских семьях было от 5 до 15 детей. Рим вынужден был расширять свои пределы, чтобы дать им земли для пропитания. Римлян не могли сломить никакие поражения, так как потери быстро возмещались подраставшей молодежью, а на завоеванные территории выводились все новые и новые римские колонии. Теперь же во многих римских семьях, особенно в семьях римской знати, вообще не было детей. С такой проблемой столкнулся уже Октавиан Август, но ко времени правления Нерона эта проблема стала еще более актуальной. К этому времени римляне прекратили осуждать использование контрацепции и широко такими методами пользовались — без детей было куда проще развлекаться, а уход в старости обеспечивали рабы.

Римлян в Риме стало намного меньше, чем рабов и вольноотпущенников. В 61 году Педания Секунда, префекта претория города Рима, убил его собственный раб. Убийство господина своим рабом было делом редким — по закону в этом случае следовало казнить всех проживавших в доме рабов. Как пишет Корнелий Тацит, после убийства Педания Секунда, «когда в соответствии с древним установлением всех проживавших с ним под одним кровом рабов собрали, чтобы вести на казнь, сбежался простой народ, вступившийся за стольких ни в чем не повинных, и дело дошло до уличных беспорядков и сборищ перед сенатом». В доме Педания Секунда проживало около четырехсот рабов, и никто из них, за исключением того, кто совершил преступление, не был причастен к убийству. За то, чтобы не казнить их всех, стали высказываться даже некоторые сенаторы. Но один из сенаторов, Гай Кассий, убедил их не пытаться отменить прежних законов словами: «Постановите, пожалуй, что они освобождаются от наказания. Кого же тогда защитит его положение, если оно не спасло префекта Рима? Кого убережет многочисленность его рабов, если Педания Секунда не уберегли целых четыреста?» — «После того, как мы стали владеть рабами из множества племен и народов, у которых отличные от наших обычаи, которые поклоняются иноземным святыням или не чтят никаких, этот сброд не обуздать иначе, как устрашением», — доказывал сенатор, потомок знаменитого поборника свободы Гая Кассия, возглавлявшего столетием ранее борьбу против триумвиров за республику. Аргументы эти оказались убедительными. С ним согласились — «никто не осмелился выступить против Кассия, и в ответ ему раздались лишь невнятные голоса, сожалевшие об участи такого множества обреченных, большинство которых страдало безвинно, и среди них старики, дети, женщины…»

Узнав о решении сената, собравшаяся толпа простолюдинов (предки которых сами не так уж давно, наверное, были рабами) не давала вывести осужденных к месту казни.

Все теперь зависело от решения императора. Нерон, «разбранив народ в особом указе, выставил вдоль всего пути, которым должны были проследовать на казнь осужденные, воинские заслоны». Все рабы, жившие в доме Педания Секунда, независимо от пола и возраста были казнены.

Жестокость? Нет, это был всего лишь бессердечный прагматизм, мера по обеспечению собственной безопасности. Когда же сенатор Цингоний Варрон предложил в дополнение «выслать из Италии проживавших под тем же кровом вольноотпущенников», Нерон «воспротивился этому, дабы древнему установлению, которого не могло смягчить милосердие, жестокость не придала большую беспощадность».

Таково было то время.

Но приведенный выше случай говорит не только о нравах того времени, а и о том, каково было в Риме соотношение римлян и неримлян. В сенате еще доминировали латиняне и италики, но Рим становился все менее латинским. В силу низкой рождаемости латинян и италиков Рим заселялся выходцами из провинций, где рождаемость была несколько выше. Прибыв в столицу, провинциалы спешили жить под стать римлянам, стараясь не только побыстрее выучиться латинскому языку, но и перенять римские обычаи. Рождаемость их также снижалась. Под влиянием веяний из Рима снижалась рождаемость и в провинциях. Рим так и не справится с этой проблемой.

Вот почему пустовали и манили к себе то фризов, то ампсивариев земли в римских провинциях. Ничто не подталкивало императора к новым завоеваниям, а сам он к ним не стремился, предпочитая пребывать в Риме. Рим жил одним днем, не думая о завтрашнем…

14. СОБЫТИЯ НА ВОСТОКЕ ИМПЕРИИ. БОРЬБА ЗА АРМЕНИЮ. НАЗНАЧЕНИЕ ДОМИЦИЯ КОРБУЛОНА ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ РИМСКИХ СИЛ НА ВОСТОКЕ И ЕГО УСПЕХИ

На Востоке ситуация была несколько иной. Парфия давно уже мечтала о присоединении к своим владениям

Армении. В 51 году царем Парфии стал сравнительно молодой, деятельный и энергичный Вологез Первый (правивший Парфией с 51 по 79 год). В 52 году он внезапно вторгся в Армению и вынудил правившего там царя Радамиста, ибера по происхождению, бежать. Недостаток припасов и вмешательство Рима, грозившего Парфии войной, вынудило тогда Вологеза отступить, но вернувшийся обратно в Армению Радамист, «еще более свирепый, чем прежде, ибо на этот раз смотрел на ее обитателей как на изменников», снискал всеобщее недовольство. Когда император Клавдий умер, а на его место взошел 17-летний Нерон, парфянский царь Вологез Первый решил, что нужный момент настал, и оказал помощь армянам, восставшим против Радамиста. В конце 54 года дружественный римлянам армянский царь Радамист был изгнан.

Царь Парфии, однако, не учел, что у молодого императора имелись и довольно опытные советники. По советам Афрания Бурра и Аннея Сенеки, а может, и своей матери Агриппины, которая тогда еще пребывала в почете, Нерон отправляет командовать римскими войсками на Востоке опытного полководца Домиция Корбулона, успевшего прославиться при Клавдии своими решительными и умелыми действиями в Германии. Прибыв на место, Корбулон и здесь действовал решительно — в ближайших провинциях была набрана молодежь для пополнения легионов, в помощь Корбулону, по приказу Нерона, были приданы также армии местных зависимых от Рима царей: иудейского царя Агриппы Второго, его брата Аристобула, имевшего небольшие владения, но которому для поднятия боевого духа была пожалована Малая Армения и царский титул, царя Понта Полемона Второго, царя Коммагены Антиоха и правителя Эмесы Согэма. Согэму в качестве поощрения была передана небольшая пограничная область Софена и царский титул. Награды и земельные приращения были обещаны и всем другим царям, привлеченным к войне, — они становились союзниками императора не только под страхом наказания, но и надеялись урвать что-то для себя.

Этой демонстрации силы тогда оказалось достаточно. В Парфии в это время внезапно началась междоусобица. Царя Вологеза попытался свергнуть его собственный сын Вардан, и Вологез вынужден был отойти из Армении (отказываться от Армении он не собирался, но решил повременить).

Хотя боевых действий и не было, римские льстецы не преминули поздравить Нерона с победой. Как пишет Корнелий Тацит, «в сенате значение этих событий было сильно преувеличено теми, кто предлагал назначить благодарственные молебствия, и чтобы в дни этих молебствий принцепс носил одеяние триумфатора, чтобы он вступил в Рим с малым триумфом, чтобы в храме Марса Мстителя ему была установлена статуя таких же размеров, как и самого Марса…» Правда, говоря об этом, Тацит несколько оправдывает сенаторов тем, что «во всем этом была не только привычная лесть: всех радовало, что во главе войска, предназначенного для удержания Армении, Нерон поставил Домиция Корбулона, и казалось, что отныне для одаренных людей открывается широкое поприще».

Нерон в общем-то вынужден был наделить Корбулона широкими полномочиями, но на востоке империи войск было значительно меньше, чем на западе. В силу географических особенностей внезапно перебросить войска с Востока в Рим было крайне затруднительно. А кроме того, римским наместником в провинцию Сирия, где оставались два легиона, был послан Уммий Квадрат, «чтобы Корбулон — статный, красноречивый и, помимо опытности и проницательности, наделенный также способностью поражать своим внешним блеском, — если явится в Сирию принимать свое войско, не овладел всеобщим вниманием». Таким образом риск того, что Корбулон, воспользовавшись обстоятельствами, попытается побороться за власть, сводился к минимуму.

И Корбулон, и Уммий Квадрат, узнав об уходе парфян из Армении, «послали к Вологезу своих людей с увещеваниями предпочесть мир войне и, выдав заложников, оказывать римскому народу, по примеру предыдущих царей, подобающее уважение». Такая практика была не нова и была выгодна не только римлянам, поэтому возражений не последовало, «и Вологез, то ли чтобы беспрепятственно вести подготовку к войне, то ли чтобы удалить тех, в ком подозревал возможных соперников, отдает в заложники виднейших из Аршакидов».

Первым успел предъявить эти требования посланец Уммия Квадрата центурион Инстей, которому и отданы были заложники. Но, как пишет Тацит, узнав об этом, Корбулон приказал своему префекту Аррию Вару «незамедлительно отправиться в путь и отобрать у Инстея заложников. По этой причине у префекта с центурионом возникли жаркие препирательства, и, чтобы не затягивать их на потеху чужеземцам, они предоставляют решение этого дела самим заложникам и сопровождавшим их царским послам, и те отдали предпочтение овеянному еще свежей славою и чем-то привлекавшему к себе даже врагов Корбулону. Отсюда — разлад между обоими полководцами: Уммий жаловался, что у него отняты плоды его стараний, тогда как Корбулон, возражая ему, утверждал, что царь согласился выдать заложников лишь после того, как он, Корбулон, был поставлен во главе войска, что и сменило его самоуверенность на страх. Нерон, чтобы успокоить враждующих, повелел обнародовать, что в ознаменование одержанных Квадратом и Корбулоном успехов к императорским фасциям добавляется лавровая ветвь».

Конечно же, царь Парфии — огромного государства, занимавшего территорию нынешнего Ирана, Ирака, части Азербайджана, Пакистана, Афганистана и Туркмении, вряд ли испугался назначения римским командующим Корбулона, хотя и принял во внимание это назначение. Просто царю Вологезу, как верно отметил Тацит, было выгодно под благовидным предлогом отправить в Рим своих родственников-соперников (цари Парфии поступали так и раньше). Но что еще становится ясно из этих строк Тацита, так это то, что Нерона явно устраивало соперничество двух его полководцев — никто из них, несмотря на возникший между ними конфликт, не был отозван.

Таким образом, назревавшая уже война Рима с Парфией в 55 году так и не началась. Владения обеих держав остались прежними. Шаткий мир продолжался вплоть до 58 года, но покончив со внутренними неурядицами, Вологез Первый в начале 58 года вновь вторгся в Армению, стремясь утвердить на престоле Армении своего брата Тиридата. Стало ясно, что войны не избежать. К тому же, по словам Тацита, «армяне, двуличные и непостоянные, призывали к себе и то и другое войско; по месту обитания, по сходству в нравах, наконец, из-за многочисленных браков они были ближе к парфянам и, не познав благ свободы, склонялись к тому, чтобы им подчиниться». Оставим на совести Тацита ту нелестную характеристику, которую он дал армянам, — как римлянин, он не мог видеть эти события иначе, но из его слов ясно видно, что у армян имелись очень серьезные и вполне понятные причины поддерживать в той войне именно парфян, а не римлян, поэтому неудивительно, что Вологез и Тиридат сумели привлечь на свою сторону большую часть армянской знати, хотя некоторые армянские вельможи все же решили стать на сторону Рима.

Корбулон начал срочно готовить войска. Уже много десятилетий граница Рима с Парфией была мирной, и на боеспособности войск это сказалось крайне отрицательно. Как пишет Тацит, «перемещенные из Сирии легионы, обленившись за время долгого мира, с величайшей неохотою несли лагерные обязанности. Хорошо известно, что в этом войске не были редкостью ветераны, ни разу не побывавшие в боевом охранении или ночном дозоре, разглядывавшие лагерные вал и ров как нечто невиданное и диковинное, отслужившие свой срок в городах, не надевая ни шлемов, ни панцирей, щеголеватые и падкие до наживы». Корбулон немедленно уволил тех, кто был непригоден по старости или болезни, и потребовал пополнений. Были проведены наборы новобранцев в Галатии и Каппадокии. Безнаказанно захватив Армению, парфяне могли вторгнуться и в Сирию. Понимая опасность нависшей угрозы, Нерон перебросил из Германии на помощь Корбулону двенадцатый Молниеносный легион (этот легион ранее стоял в Сирии, но затем его перебросили для участия в британском походе императора Клавдия, а с окончанием активных действий в Британии перевели его из Британии в Германию).

Приучая войска к трудностям, Корбулон вывел солдат из казарм и держал в зимних палатках. Зима выдалась суровой, и у многих с непривычки к полевой жизни случались обморожения. Но и себе Корбулон не делал поблажек — «в легкой одежде, с непокрытой головой, постоянно был на глазах у воинов, и в походе, и на работах, хваля усердных, утешая немощных и всем подавая пример». Из-за тягот службы поначалу нашлось немало желающих дезертировать, но Корбулон был строг и проступков не прощал вовсе — дезертиров немедленно казнили. По словам Тацита, «эта мера оказалась целительной и более действенной, чем снисходительность, и беглецов из лагеря Корбулона было значительно меньше, чем в армиях, где провинившиеся могли рассчитывать на прощение».

Сестерций, выпущенный императором Нероном по случаю завершения строительства порта в Остии

С наступлением весны Корбулон выдвинул вперед охранение во главе с центурионом Пакцием Орфитом, которому приказал стараться избегать боя с противником. Орфиту показалось, что парфяне ведут себя беспечно, и он послал Корбулону донесение, прося разрешения напасть на парфян. Опытный Корбулон запретил ему это и приказал ждать подкреплений, но Орфит, вопреки приказу, затеял сражение и был разбит. С остатками своих войск он сумел отойти, но двигавшиеся на помощь Орфиту подразделения, устрашенные его разгромом, также обратились в бегство.

Корбулон, разбранив Пакция Орфита, префектов и воинов, «приказал им расположиться за лагерным валом и некоторое время держал их там опозоренными столь унизительным наказанием, пока, снизойдя к просьбам остального войска, не даровал им прощения». Таким образом, даже мелкое поражение Корбулон сумел использовать с пользой — не только обученность, но и дисциплина войск заметно выросла.

В это же время Корбулон успешно действовал и как дипломат. К участию в войне против Парфии он сумел привлечь не только вассалов Рима, но и иберийского царя Фарасмана. Занимавший ранее престол Армении царь Радамист был сыном Фарасмана, но не ладил с отцом. Когда изгнанный из Армении парфянами Радамист бежал к отцу, тот приказал его казнить, возможно, прежде всего опасаясь вторжения парфян, а возможно, собираясь сам завладеть троном Армении. После увещеваний Корбулона Фарасман изображал дело так, что казнил сына за измену, а сам выразил готовность участвовать в походе. Поддержали Корбулона и мосхи — воинственный народ, живший к северо-западу от Армении.

15. КОРБУЛОН ВТОРГАЕТСЯ В АРМЕНИЮ. НЕУДАВШАЯСЯ ХИТРОСТЬ ТИРИДАТА. ПОБЕДНОЕ ПРОДВИЖЕНИЕ РИМСКИХ ВОЙСК. РАЗРУШЕНИЕ АРТАКСАТЫ. НЕУЕМНАЯ РАДОСТЬ В РИМЕ. ГАЙ КАССИЙ УНИМАЕТ ПЕРЕСТАРАВШИХСЯ ЛЬСТЕЦОВ. ВЗЯТИЕ ТИГРАНОКЕРТЫ. НЕРОН НАЗНАЧАЕТ НОВОГО ЦАРЯ АРМЕНИИ

Вскоре Карбулон перешел к решительным действиям и весной 58 года, тщательно продумав план действий и распределив силы между легатами и префектами, вторгся в Армению сразу с нескольких направлений. Время для наступления было выбрано чрезвычайно удачно. В одной из парфянских провинций — Гиркании (занимавшей земли к югу от Каспийского моря) начался мятеж, и царь Вологез был занят его подавлением, не имея возможности оказать существенную помощь Тиридату.

Тиридат пошел на хитрость, предложив Корбулону встретиться и обсудить условия мира, заявив, что возьмет на встречу только тысячу всадников, но не возражает, если Корбулон возьмет с собой столько воинов, сколько захочет, лишь бы те «в доказательство своих мирных намерений были без шлемов и без панцирей». Корбулон легко разгадал эту уловку, рассчитанную на то, что великолепно владеющие луком и стрелами парфяне легко расправились бы с не защищенными доспехами римлянами. Тем не менее римский полководец даже виду не подал, что раскрыл этот замысел, ответив, что «было бы правильнее о делах государственной важности договариваться в присутствии того и другого войска», и предложил встретиться на поле, с одной стороны которого имелись удобные для размещения пехоты холмы, а с другой равнина, удобная для размещения конницы. Прибыв туда первым в назначенный день, Корбулон поставил на флангах когорты союзников, а посередине расположил свой шестой легион, прибавив туда на всякий случай три тысячи воинов из третьего легиона, но дав им всем одного орла, чтобы казалось, что это всего лишь один легион. Под вечер в намеченное место прибыл и Тиридат, но, в свою очередь опасаясь подвоха, расположился на значительном расстоянии, «откуда его можно было скорее видеть, чем слышать».

Встреча так и не состоялась.

Видя, что переговоры сорваны, Корбулон начал продвижение в глубь Армении. Располагавший значительно меньшими силами Тиридат отступал, при этом парфяне старались препятствовать снабжению римских войск, нападая на обозы. Армянские вельможи, поддержавшие Тиридата, заперлись в своих крепостях. Первой Корбулон осадил крепость Воланд, прикрывавшую с запада подходы к столице Армении — Артаксате. Приказав разрушить насыпанный перед крепостью вал, расставив осадные орудия и пращников, Корбулон, разделив войско на четыре штурмовые группы и построив атакующие отряды «черепахой», взял крепость штурмом.

Слабо обученные и непривыкшие сражаться строем защитники крепости не смогли противостоять со всех сторон прикрытым щитами римским «черепахам», и потери римлян были минимальны — всего лишь несколько раненых, однако для устрашения Корбулон приказал перебить в городе всех захваченных мужчин. Неспособное носить оружие население было продано в рабство, а город разграблен. Следом за этим легаты и префекты Корбулона так же легко захватили еще три небольшие армянские крепости, причем в один и тот же день. Узнав об этом, а также видя исключительную жестокость римлян, почти все остальные крепости, за исключением Артаксаты, сдались на милость победителя.

Сломив сопротивление в Северо-Западной Армении, Корбулон двинулся к Артаксате (построенная в первой половине II века до нашей эры армянским царем Арташиром Первым в качестве столицы Армении и названная в честь него Арташата, в греческой и латинской транскрипциях — Артаксата, она располагалась на северном берегу реки Араке, на месте современного города Арташат в 20 километрах к югу от нынешней столицы Армении Еревана). Тиридат, стараясь не подпустить римлян к Артаксате, попытался напасть на Корбулона во время марша и внезапно окружил находившееся в движении римское войско. Корбулона это ничуть не смутило. Боевой порядок римлян был безупречен — «справа двигался третий легион, слева — шестой, посередине — отборные воины десятого; между рядами войска помещались обозы, а тыл прикрывала тысяча всадников, получивших приказание отбивать неприятельский натиск, но не преследовать врагов, если они обратятся в бегство». Фланги обеспечивались пешими лучниками и всей остальной конницей. Причем левый фланг был более растянут, чем правый, чтобы в случае налета противника можно было ударить на него одновременно — и в лоб, и сбоку. Не решившись на битву, Тиридат к вечеру счел за лучшее отступить.

На рассвете следующего дня римская армия подошла к Артаксате и окружила город. Судьба Артаксаты была решена. Как пишет Тацит, «горожане, добровольно открыв ворота, отдали себя на усмотрение победителей, и это спасло их от истребления; что же касается Артаксаты, то, подожженная нами, она была разрушена до основания и сровнена с землей, ибо из-за протяженности городских укреплений удержать ее за собою без сильного гарнизона мы не могли, а малочисленность нашего войска не позволяла выделить такой гарнизон и вместе с тем продолжать войну…» Из сказанного выше становится понятным, что и на Востоке экспансия римлян сдерживалась прежде всего их низкой рождаемостью. Будь в Риме избыток населения, захваченные земли были бы немедленно заселены. Да и войско не было бы «малочисленным».

Далее Тацит сообщает, что «за эти успехи Нерон был провозглашен воинами императором». Заметим, что полководца, одержавшего победу, императором, то есть победителем, как во времена республики или ранней империи, уже не провозглашали — главная слава всех побед стала монополией принцепса. В Рим тут же отправились гонцы сообщить о достигнутой победе. Римские льстецы также спешили угодить Нерону. По постановлению сената состоялись специальные молебны, «были воздвигнуты арка и статуи и на несколько лет вперед определены принцепсу консульства; сверх того, было решено считать праздниками и тот день, в который наше войско одержало победу, и тот, в который о ней было объявлено, а также многое прочее в том же роде, настолько превосходящее всякую меру», что упоминавшийся уже ранее Гай Кассий, «согласившись со всеми остальными назначенными Нерону почестями, заявил, что для молебствий не хватит и полного года, и поэтому следует разделить дни на праздничные и будни так, чтобы богам воздавался должный почет и это не служило помехою для человеческих дел». Столь неотразимые аргументы несколько уняли забывших обо всем льстецов.

Между тем наступление римских войск в Армении продолжалось. После взятия и разрушения Артаксаты Корбулон направил свою армию к Тигранокерте — второй столице Армении (сейчас город Диярбакыр в Турции). Армяне упорно сопротивлялись, но не могли остановить наступление римлян. Одна из армянских крепостей, преграждавшая путь к Тигранокерте, была взята штурмом, другую, сумевшую отбить штурм, Корбулон взял осадой. Один из представителей местной знати, ставший для вида на сторону римлян, попытался подобраться к палатке Корбулона, чтобы его убить (здесь, видимо, помнили, что именно покушение сорвало в свое время поход сюда Гая Цезаря), однако смельчак был схвачен, а пытка вырвала у него и имена сообщников.

В 60 году, когда войска Корбулона приблизились к Тигранокерте, ее жители открыли ворота и, заявив, что ждут от Корбулона указаний, преподнесли ему золотой венок. Сопротивление было сломлено. Часть наиболее непримиримой к захватчикам армянской молодежи, не желавшая сдаваться, попыталась укрыться в крепости Легерда, расположенной к западу от Тигранокерты, но римляне, насыпав вал, ворвались в крепость, и ее защитники вынуждены были сложить оружие. Тиридат пробовал было вторгнуться в южную Армению, где имел ряд сторонников, но направленный туда Корбулоном легат Верулан, разорив земли тех, кто пытался поддерживать Тиридата, заставил того отступить.

Нерон назначил новым царем Армении Тиграна (Тиграна Пятого), внука зависимого от Рима каппадокийского царя Архелая и правнука иудейского царя Ирода Великого. Практически Тигран Пятый был всего лишь римской марионеткой — «длительное пребывание в Риме заложником воспитало в нем рабскую приниженность». Часть земель Армении была отдана в управление соседним вассальным от Рима правителям, а для того, чтобы Тигран смог удержаться у власти, Корбулон оставил ему тысячу легионеров, две когорты войск союзников и два отряда конницы.

После завоевания Армении Корбулон был оставлен на Востоке римским наместником в Сирии, вместо умершего в том же году Уммия Квадрата. Это сделанное Нероном назначение было чрезвычайно хитрым и преследовало сразу несколько важных целей. Во-первых, теперь Корбулона не надо было с почетом и триумфом принимать в Риме, что пришлось бы сделать после таких громких побед, если бы Корбулона отозвали в Рим. Во-вторых, наместнику Сирии подчинялись уже не все войска на Востоке, а лишь те, что были расположены в Сирии. В-третьих, в случае нового обострения обстановки на месте был опытный полководец, которому можно было бы поручить ведение войны, и, вместе с тем, это объясняло римлянам, почему Корбулона не вызвали для чествования в Рим.

16. ВОССТАНИЕ БОУДИККИ

Но не успела затихнуть война в Армении, как в 61 году против римского владычества поднялась усмиренная, казалось бы, Британия. По словам Тацита, видя, как римляне одно за другим покоряют британские племена, царь союзного римлянам племени иценов Прасутаг, «славившийся огромным богатством», назначил в своем завещании наследниками императора Нерона и двух своих дочерей, «рассчитывая, что такая угодливость оградит его царство и достояние от насилий». Однако царь горько ошибся, не учтя алчности пришельцев. Вышло как раз наоборот, «и царство стали грабить центурионы, а достояние — рабы прокураторы (заметим тут, что часть рабов в Риме, несмотря на свой низкий социальный статус, использовалась для управления мастерскими, лавками, поместьями и даже провинциями; управляющим крупными поместьями вельмож, а тем более рабам, которые были допущены к управлению провинциями, предоставлялась огромная власть, и они, практически, принадлежали не к низшему, а к высшему сословию римского общества, чем нередко злоупотребляли. — В. Д.), как если бы и то и другое было захвачено силой оружия. Прежде всего была высечена плетьми жена Прасутага Боудикка и обесчещены дочери; далее, у всех видных иценов отнимается унаследованное от предков имущество, словно вся эта область была подарена римлянам, а с родственниками царя начинают обращаться как с рабами». Не выдержав издевательств, ицены восстали. К восстанию примкнули и покоренные римлянами ранее тринобанты. Особую ненависть восставших вызывали расселяемые на их землях римские ветераны; «которые выбрасывали тринобантов из их жилищ, сгоняли с полей, называя пленниками и рабами». Ветераны могли так поступать из-за того, что им потворствовали легионеры, «в надежде на то, что им будет дозволено то же», но всякому терпению есть свой предел. Вся восточная часть Британии поднялась на борьбу с захватчиками.

Самоуверенность сослужила тут римлянам плохую службу.

Столица провинции — город Камулодун (нынешний Колчестер), где располагалась к тому же самая большая римская колония, не был как следует укреплен, ибо «военачальники об этом не позаботились, думая более о приятном, чем о полезном». Наместник провинции Светоний Паулин, занятый в то время покорением острова Мона, находился далеко от города, а Кат Дециан, прокуратор провинции, в ответ на просьбу о помощи смог сразу прислать лишь около двухсот человек и то без надлежащего вооружения. В городе был свой гарнизон, а кроме того, можно было вооружить и мобилизовать много ветеранов, как из числа жителей города, так, из тех, что успели сбежаться сюда со всей округи, но никто не удосужился сделать это. Более того, городские власти так и не возвели ров и даже не отослали, пока это можно было сделать, женщин, стариков и детей, все еще не понимая степени опасности. В итоге восставшие британцы легко захватили город. Часть горожан попыталась укрыться в просторном и имевшем крепкие стены главном храме города, но после двухдневной осады восставшие взяли и его. Камулодун был разграблен и сожжен. Расправившись с римлянами в Камулодуне, восставшие вышли навстречу спешившему на выручку горожанам девятому легиону. В яростном сражении все пехотинцы легиона были перебиты, и лишь легату легиона Петилию Цериалу с частью конницы удалось отойти в укрепленный лагерь и спастись. В короткий срок восстание охватило почти всю Британию.

Светоний Паулин, пробившись сквозь отряды восставших к Лондинию (Лондону), городу, «тогда еще не именовавшемуся колонией», то есть не имевшему еще статуса муниципия, но уже весьма людному «вследствие обилия в нем купцов и товаров», учтя печальный пример Петилия Цериала и видя недостаток войск, решил пожертвовать городом, чтобы отойти и собрать силы в кулак. По словам Тацита, «ни мольбы, ни слезы взывавших к нему о помощи горожан не поколебали его решимости, и он подал сигнал к выступлению, взяв с собою в поход пожелавших ему сопутствовать». Часть жителей не захотела бросать нажитое, но вскоре пожалела об этом. Ворвавшись в Лондиний, британцы истребили всех оставшихся жителей. Вслед за Камулодуном и Лондинием восставшие так же легко захватили еще один город — имевший статус муниципия Веруламий. Прокуратор провинции Кат Дециан бежал на континент.

Римский историк Дион Кассий считал, что тогда было перебито до 80 тысяч римлян. Другой римский историк — Светоний Транквилл — число погибших не приводит, но сообщает, что при поражении в Британии, «где два города были разорены и множество граждан и союзников перебито», Нерон подумывал вообще вывести римские войска из Британии и не сделал этого лишь «из стыда показаться завистником отцовской славы» (южная и центральная Британия были покорены при усыновившем Нерона императоре Клавдии). Наиболее полно описавший события тех дней Корнелий Тацит, сокращенный рассказ которого приводился выше, писал, что «погибло до 70 тысяч римских граждан и союзников. Ведь восставшие не знали ни взятия в плен, ни продажи в рабство, ни каких-либо существующих на войне соглашений, но торопились резать, вешать, жечь, распинать, как бы в предвидении, что их не минует возмездие, и заранее отмщая себя».

Камулодун, Лондиний, Веруламий были захвачены, однако остальные римские крепости держались. На стороне восставших были правда и отчаяние, но сила, военный опыт и лучшее вооружение были все же на стороне римлян…

Подтянув четырнадцатый легион, несколько вексилларий (подразделений) двадцатого легиона и имевшиеся поблизости подразделения вспомогательных войск, Светоний Паулин, собрав до 10 тысяч человек и выбрав удобную для себя местность — «с узкой тесниной перед ней и с прикрывавшим ее сзади лесом, предварительно уверившись в том, что враг только пред ним на равнине и что она совершенно открыта и можно не опасаться засад», — решил дать решающее сражение. Легионеров он расставил сомкнутым строем: в центре тяжеловооруженных, на обоих флангах легковооруженных, а на крайних флангах своего боевого порядка поставил плотными рядами конницу. Царица Боудикка также решилась на сражение. Посадив на свою колесницу впереди себя своих дочерей, она объезжала выстроившиеся по племенам отряды и призывала воинов «победить или пасть».

Сражение начали британцы, но стоявшие плотным строем опытные и хорошо вооруженные легионеры сдержали их натиск, а затем, метнув дротики, стремительно атаковали «в боевом порядке наподобие клина». Римские легионеры были защищены шлемами, латами, полностью прикрывавшими туловище и плечи. Их окованные металлом щиты были прочными и легкими, позволяющими выдержать практически любой удар меча или копья. Легионеров обучали ведению боя много лет, и наступавший легион походил на покрытое со всех сторон броней чудовище, ощетинившееся мечами и копьями. Это чудовище почти не имело уязвимых мест, а само поражало все вокруг. Вооружение же древних британцев было самым различным. Захваченного у римлян вооружения не хватало. Знатные бритты порой имели оружие не хуже, чем римляне, но таких воинов было мало, и даже они не умели биться строем. Простые же британцы, как правило, для защиты имели всего лишь деревянный, обитый или не обитый кожей щит, разлетающийся от нескольких сильных ударов меча и не всегда выдерживающий сильный удар тяжелым копьем, а сражались топорами или палицами, — мечи были не у всех, а некоторые не имели даже железных наконечников для копий и использовали вместо копий заостренные колья.

С таким вооружением британцы не смогли выдержать ответного удара перешедших в атаку легионеров, тем более что одновременно с легионерами на воинов Боудикки обрушились солдаты вспомогательных войск и конница. Бритты могли успешно сражаться с римлянами один на один, имея численный перевес, они могли побеждать и большие отряды римлян, если те не успевали выстроиться (как это было с Петилием Цериалом), однако сдержать с дрекольем хорошо подготовленный удар правильно построенных легионов было невозможно…

Британцы побежали, однако им мешали загромождавшие проходы телеги. Поражение восставших было сокрушительным. «Наши воины истребляли противника, не щадя и женщин; к грудам человеческих тел добавлялись и трупы пронзенных дротиками и копьями лошадей. Одержанная в тот день победа не уступает в блеске и славе знаменитым победам древности. Ведь было истреблено, как утверждают некоторые, немногим менее восьмидесяти тысяч британцев, тогда как мы потеряли лишь около четырехсот убитыми и ненамного больше ранеными», — восхищался Корнелий Тацит.

Судьба восстания была решена. Поняв, что побеждена, Боудикка приняла яд, погибнув, но оставшись свободной. Однако даже после такого разгрома и смерти Боудикки не все восставшие смирились с поражением. Для подавления восстания римлянам пришлось дополнительно перебросить в Британию из Германии две тысячи легионеров, восемь когорт вспомогательных войск и тысячу всадников. Теперь восставшие уже избегали больших сражений, но страдали от голода — «земли всех подозрительных или открыто враждебных народов римское войско подвергло опустошению огнем и мечом».

Золотой дом Нерона в Риме. 64–68 гг. Октогональный зал

17. КОНФЛИКТ ПРОКУРАТОРА И НАМЕСТНИКА. ВИЗИТ В БРИТАНИЮ ПОЛИКЛИТА И НЕСКОЛЬКО СЛОВ О РОЛИ ВОЛЬНООТПУЩЕННИКОВ В УПРАВЛЕНИИ ИМПЕРИЕЙ. СМЕНА КУРСА РИМСКОЙ ПОЛИТИКИ В БРИТАНИИ — ОТ ЖЕСТКОСТИ К МЯГКОСТИ. ВОССТАНИЕ ЗАТИХАЕТ

Видимо, даже некоторых римлян коробила жестокость, проявленная при подавлении восстания Светонием Паулином, — присланный прокуратором Британии взамен Ката Дециана Юлий Классициан, «неприязненно относясь к Светонию, из личной вражды (так пишет Тацит, но действительная причина как раз могла быть в недовольстве его излишней жестокостью Светония Паулина. — В. Д.) препятствовал общему благу, сея слухи о том, что вскоре должен прибыть новый легат, который без злобы к противнику и свойственного победителю высокомерия милостиво отнесется к сдавшимся. Одновременно он писал в Рим, чтобы там не ждали скорого прекращения боевых действий, если не будет назначен преемник Светонию, чьи неудачи он объяснял непригодностью, а успехи — благоприятствованием судьбы».

Императоров Рима, в том числе и Нерона, обычно устраивало, если легат и прокуратор в провинциях следили друг за другом — это обеспечивало большую лояльность и того и другого по отношению к верховной власти. Но тут конфликт зашел слишком далеко, и вмешательство Рима стало необходимым. При Нероне влияние вольноотпущенников было значительно меньше, чем при Клавдии, при котором тем практически было доверено почти самостоятельно определять и внешнюю и внутреннюю политику Рима. В первые годы своего правления Нерон больше опирался на сословие всадников, из которого были тогдашние его фавориты Анней Сенека и Афраний Бурр, и ни один вольноотпущенник не имел при Нероне такой власти, как Нарцисс, Паллант или Каллист во времена императора Клавдия. Однако не следует думать, что Нерон питал антипатию к вольноотпущенникам, — он лишь ограничил их прежнее всесилие. Полностью же отказаться от использования вольноотпущенников и «императорских рабов» в управлении империей он не мог, да и не собирался. Среди вольноотпущенников у Нерона также были свои наиболее верные и доверенные лица, которым он предоставлял иногда огромные полномочия. По словам Тацита, — «чтобы обследовать положение в Британии, туда был направлен вольноотпущенник Поликлит, на которого Нерон возлагал большие надежды, рассчитывая, что его влияние сможет не только установить согласие между легатом и прокуратором, но внести успокоение в непокорные души варваров. Поликлит не замедлил отправиться в путь; на Италию и Галлию он произвел впечатление пышностью и многочисленностью сопровождавших его, а переплыв Океан, внушил страх и нашим воинам; но враги, у которых тогда еще царила никем не стесняемая свобода и которым было неведомо могущество вольноотпущенников, смеялись над ним и поражались тому, что полководец и войско, завершившее такую войну, повинуется каким-то рабам».

Удивление британцев понятно — ведь у них рабы использовались лишь для самых грязных и тяжелых работ. Но у британцев не было столь сложного хозяйства, как у римлян. У римлян были рабы и для грязных работ, и с такими рабами они обращались как с обычным скотом, но рабы, обученные изящным искусствам, ремеслам, а особенно обученные искусству деловодства и управления, очень ценились, и наиболее удачливым из них поручались важнейшие посты, причем затем их, как правило, освобождали, и они становились вольноотпущенниками. Поликлит выдвинулся и получил такие полномочия не зря — «внушив страх воинам», он, тем не менее, «обо всем доложил императору в смягченных выражениях; за Светонием (Светонием Паулином) было оставлено руководство делами, но так как после этого он потерял на берегу несколько кораблей с гребцами, что было сочтено свидетельством продолжающейся войны, ему было приказано сдать войско закончившему срок своего консульства Петронию Турпилиану. Тот, не раздражая врагов и не тревожимый ими, пребывал в ленивом бездействии, которому присвоил благопристойное наименование мира».

Надо сказать, что такое решение, во-первых, дало возможность не предоставлять Светонию Паулину излишнего почета за одержанные победы, а во-вторых, ненавистный британцам Паулин отзывался под благовидным предлогом, чем не были задеты чувства и гордость одержавших победы солдат, но вместе с тем прекращалось поголовное истребление британцев, не входившее в планы императора, — своих поселенцев римлянам не хватало, и покоренное население выгоднее было не истреблять, а эксплуатировать. После этого сопротивление британцев стало медленно затухать.

18. НЕЛЮБИМАЯ ЖЕНА — РАЗРЫВ СТАНОВИТСЯ НЕИЗБЕЖЕН. ЧТО ПОДТОЛКНУЛО НЕРОНА? БОЛЕЗНЬ НЕРОНА. НЕРОН ВЫЗДОРАВЛИВАЕТ, МЕММИЙ РЕГУЛ УМИРАЕТ. ИНТРИГИ ВОКРУГ ТРОНА. ПРИЧИНЫ «СМЕЛОСТИ» АНТИСТИЯ СОЗИАНА И РИМСКОГО СЕНАТА. НЕРОН МЕНЯЕТ СВОЕ ОКРУЖЕНИЕ. ГРАНДИОЗНАЯ ЧИСТКА 62 ГОДА — МЕЧОМ И ЯДОМ. СМЕРТЬ АФРАНИЯ БУРРА. ПОЯВЛЕНИЕ ТИГЕЛЛИНА. СЕНЕКА ТЕРЯЕТ ВЛАСТЬ. РАЗВОД И КАЗНЬ ОКТАВИИ. ПОППЕЯ САБИНА СТАНОВИТСЯ ЖЕНОЙ НЕРОНА

Прошло два с лишним года после того, как Нерон расправился с матерью, а он все еще был женат на не любимой им Октавии. Нет, с матерью он, конечно же, расправился не из-за ее противодействия новому браку. Будь это так, он бы давно уже вступил в новый брак. Но в 62 году Нерон решается на это. Что подтолкнуло его к разводу? Ведь брак с Октавией отнюдь не мешал ему проводить время с Поппеей Сабиной. Возможно, то, что он по-прежнему любил Поппею Сабину и не мог уже терпеть этого двойственного положения, или то, что детей от Октавии у него не было, а может быть, к новому браку его подтолкнуло и еще одно обстоятельство…

Как уже говорилось выше, Нерон отличался отменным здоровьем, но в 61 году он тяжело заболел. Причем, как пишет Тацит, настолько тяжело, что когда «окружавшие его льстецы принялись говорить, что, если его унесет судьба, придет конец империи», Нерон, в ответ на их причитания, определил себе наследника, назвав имя Меммия Регула — человека, выделявшегося «влиятельностью, душевной стойкостью и доброй славой, насколько это возможно при все затмевающем сиянии императорского величия». Нерон поправился, а Публий Меммий Регул в том же году умер. Ни Тацит, ни какой-либо иной из древних историков не упрекают Нерона в смерти Меммия Регула. Но мысль об отравлении после рассказа Тацита все же напрашивается. Было ли это отравление? Кто знает. Отравлений вокруг Нерона было немало…

Подтолкнул ли Нерона к разводу этот случай, когда он, заболев, должен был назвать имя преемника, а потом вынужден был от этого преемника избавляться? На этот вопрос нельзя ответить с полной уверенностью, но так могло быть.

К решительной смене своего окружения Нерона мог подтолкнуть и еще один случай, происшедший уже в начале 62 года. Претор Антистий Созиан был уличен в том, что «занимался писанием стихов в поношение принцепсу и огласил их на многолюдном пиру». Удивительным было не то, что на Антистия Созиана поступил донос, а то, что хотя Нероном специально по этому случаю было восстановлено действие не применявшегося им до этого печально известного закона «об оскорблении ном сенат внезапно отказался вынести Антистию смертный приговор. Инициатором этого отказа был известный величия», всегда раболепствовавший ранее перед Нероном сенат внезапно отказался вынести Антистию смертный приговор. Инициатором этого отказа был известный своим свободомыслием и независимыми суждениями сенатор Тразея Пет, но вряд ли сенаторы пошли на то, чтобы отказать императору лишь потому, что на них подействовала пламенная речь Тразеи Пета, осудившего действия Антистия, но призвавшего не выносить смертного приговора. Тем более что Нерон, узнав о колебаниях сенаторов, обратился к сенату с письмом, где «написал, что Антистий, не претерпев от него никакой обиды и безо всякого повода с его стороны, нанес ему наитягчайшие оскорбления». Нерон требовал от сената воздать преступнику за эти оскорбления должной мерой, но сенаторы стояли на своем. Род Антистиев был весьма влиятельным. Луций Антистий Ветер был в 55 году консулом, а затем был наместником в ряде провинций. Его брат, Гай Антистий Ветер, был консулом в 50 году, но это не могло заставить сенат перечить императору.

Поппея Сабина. Мрамор

Откуда вдруг у лебезивших ранее перед Нероном сенаторов взялась такая смелость? Объяснение Корнелия Тацита, что их убедило красноречие и твердость духа Тразеи Пета, тут явно не годится. А вот если учесть, что род Антистиев был связан родством с Рубеллием Плавтом, потомком Октавиана Августа, могущим претендовать на императорский престол, и все это составляло часть плана по дестабилизации обстановки и последующему свержению Нерона с заменой его Рубеллием Плавтом, то становится ясна и смелость самого Антистия Созиана, и необычное поведение сенаторов. (Рубеллий Плавт был женат на дочери Луция Антистия Ветера, и у Антистиев был прямой интерес способствовать его приходу к власти.)

Сориентировавшись в обстановке, Нерон, раскалывая оппозицию, заявил, что не препятствует умеренности приговора и, более того, не возбраняет сенаторам и полностью оправдать подсудимого. Антистий был всего лишь сослан. Впоследствии, уже будучи в ссылке, Антистий даже писал Нерону доносы на других ссыльных, поэтому несомненно, что колкие стихи в адрес Нерона были вызваны не его убеждением и смелостью, не презрением к Нерону, а лишь чьим-то заказом. Нерону удалось избежать внезапной открытой конфронтации с сенатом, но был ли это заговор или нет, император получил достаточно оснований начать сомневаться в верности своего ближайшего окружения. Как бы там ни было, 62 год стал переломным в правлении Нерона.

Против развода Нерона с Октавией возражало практически все его окружение. Теперь он решает сменить окружение. Случай с Антистием Созианом показал, что во всяком случае основания для смены отвечавшего за безопасность императора префекта претория у Нерона имелись.

Зная, каким уважением пользуется у римлян Октавия, префект претория Афраний Бурр, которому Нерон во многом был обязан приходом к власти, всегда возражал против расторжения этого брака. Против развода был и другой ближайший советник Нерона — Анней Сенека. В 62 году Афраний Бурр внезапно умирает. Отчего он скончался, было неясно. Некоторые утверждали, «что у него в горле медленно разрасталась затруднявшая дыхание опухоль», но по Риму поползли слухи, что, по приказу Нерона, «ему под видом лечения смазали небо губительной отравой». Конечно же, это могла быть и болезнь, но в это же время погиб от отравления родственник Сенеки — Анней Серен, тот самый Анней Серен, у которого Нерон когда-то тайно встречался с Актэ. В 62 году Анней Серен занимал уже пост начальника римской ночной стражи — один из важнейших постов римской полиции. Он отравился на вечеринке вместе с несколькими другими офицерами, поев оказавшихся ядовитыми грибов… Вроде бы несчастный случай, но невольно вспоминается отравившийся грибами император Клавдий…

Вместо Афрания Бурра Нерон назначает на место префекта претория сразу двух человек — Фения Руфа, «который пользовался любовью простого народа, ибо, ведая продовольственным снабжением Рима, проявлял бескорыстие», и Софония Тигеллина — личность, снискавшую себе впоследствии весьма мрачную славу. Причем большее влияние на Нерона имел Софоний Тигеллин. Разделение власти префекта претория явно свидетельствовало о том, что Нерон стал опасаться заговора, все меньше доверяя кому бы то ни было.

Все это, конечно же, резко ослабило позиции Аннея Сенеки. Как пишет Корнелий Тацит, «смерть Бурра сломила влияние Сенеки, ибо добрые правила, которые они оба внушали Нерону, с устранением одного из них утрачивали силу, и он стал приближать к себе недостойных людей. А те возводили на Сенеку всевозможные обвинения, говоря, что он продолжает наращивать свое огромное, превышающее всякую меру для частного лица состояние, что домогается расположения граждан, что красотою и роскошью своих садов и поместий превосходит самого принцепса».

Среди придворных, конечно же, нашлись и те, кто сообщил об этом Сенеке. Сенека четырнадцать лет был при Нероне, в том числе и все восемь первых лет его правления. Он хорошо знал своего воспитанника и, видя над собой сгущающиеся тучи, понял, что единственное, чем может спасти свою жизнь, — это попытаться откупиться и удалиться от дел. Так он и сделал. После витиеватых славословий в адрес Нерона Сенека заявил, что, «достигнув на жизненном пути старости и утратив способность справляться даже с легкими заботами», не может «более нести бремя своего богатства», и стал просить Нерона повелеть своим прокураторам распорядиться его имуществом, включив это имущество в достояние самого императора.

Для себя же Сенека просил разрешения отправиться на покой. Нерон дал ему такое разрешение и ответил довольно теплой речью, перечислив заслуги Сенеки и выразив надежду, что тот ему еще послужит. Сенеке тогда удалось сохранить жизнь, но это было падение — из всемогущего вельможи он сразу же превратился в обычного человека, богатого, но не более того.

С устранением Афрания Бурра и Аннея Сенеки резко изменилась внутренняя политика Нерона. В 58 году Нерон, заподозрив в претензиях на власть, сослал в Нарбонскую Галлию (в Массилию) своего родственника Фавста Корнелия Суллу, мужа Антонии, дочери императора Клавдия, сводной сестры Октавии. В 60 году Нерон ссылает, но на этот раз в Азию, еще одного своего родственника — Рубеллия Плавта, родного правнука императора Тиберия (сына Юлии, дочери Друза Младшего). И Корнелию Сулле, и Рубеллию Плавту поначалу пытались приписать посягательства на власть, но ничего не было доказано, — и того и другого сослали чисто из профилактических соображений. До 62 года они спокойно жили в своих поместьях. Сразу же после отстранения от власти Сенеки Нерон отдает приказ расправиться с ними. Все делалось в спешке. Софоний Тигеллин спешил отличиться? Могло быть и так. Но все могло быть и значительно сложнее — носились слухи, что Галлия готова поддержать Суллу, потомка прославленного полководца (его предок в I веке до нашей эры был в Риме диктатором), а Галлию могли поддержать германские легионы, в то же время с Востока приходили вести, что «не менее взволнованы народы Азии, узнавшие, что среди них внук прославленного Друза» (Рубеллий Плавт). Был ли заговор? Таких сведений нет. Но люди, посланные убить Суллу, так торопились, что добрались до Массилии всего за шесть дней, — учитывая тогдашние средства передвижения, невероятно быстро. «Прежде, чем их прибытие могло вызвать тревогу и толки», посланцы Нерона ворвались к ничего не подозревавшему Сулле и отрубили тому голову прямо за обеденным столом. Путь убийц к Рубеллию Плавту был более долгим, и того успели предупредить об опасности, но он то ли не поверил, то ли не смог ничего предпринять. Для расправы с Рубеллием Плавтом был отряжен целый манипул во главе с центурионом, которого контролировал евнух Нерона Пелагон. Такое подразделение могло взять небольшую крепость, но, прибыв на место, убийцы застали Рубеллия Плавта раздетого и безоружного, занятого обычными физическими упражнениями. Как и Корнелий Сулла, Рубеллий Плавт был тут же обезглавлен. Головы и того и другого были доставлены в Рим, но сенат не только не возмутился беспричинными, казалось бы, убийствами, но и принял решение исключить Суллу и Плавта из состава сената, совершив, по мнению Тацита, «издевательство еще более гнусное, чем само злодеяние».

Таким образом, 62 год был годом грандиозной чистки римской верхушки. Помимо прочих, этот год стал роковым для Палланта, уволенного в 55 году со службы, дожившего до глубокой старости и продолжавшего удерживать за собой огромное состояние. В 62 году Паллант умер, и, несмотря на почтенный возраст усопшего, обстоятельства его смерти вызывали кривотолки. Скончался в тот год и еще один видный вольноотпущенник — Дорифор, высказывавшийся против брака Нерона с Поппеей. Большинство римлян полагали, что оба этих сановника были отравлены по приказу Нерона.

До 62 года Афранию Бурру, Аннею Сенеке и другим тогдашним советникам Нерона еще удавалось удерживать его от официального развода с Октавией, но теперь, сменив свое ближайшее окружение и расправившись с потенциальными претендентами на власть, Нерон решил избавиться от Октавии. Поведение Октавии было безупречно, но ее тем не менее обвинили в любовной связи с неким рабом Эвкером, флейтистом из Александрии. По приказу Нерона рабынь Октавии допрашивал с пристрастием спешивший доказать свою преданность Софоний Тигеллин, и хотя большинство из них отрицали обвинение, некоторые из них, измученные пытками, дали нужные показания. После этого Нерон удалил Октавию из дворца и объявил, что разведется с ней и женится на Поппее Сабине. Октавии бы отдан для проживания дом Афрания Бурра и поместья казненного Рубеллия Плавта, однако оставлять в покое Октавию Нерон не собирался. Вскоре Октавия была сослана подальше от Рима — в Кампанию, где теперь уже содержалась под стражей.

Держать Октавию в Риме Нерон опасался, так как в Риме ее любили. Когда по Риму прошел слух, что Нерон передумал и снова признал Октавию супругой, ликующая толпа устремилась на Капитолий и, вознося к богам благодарственные молитвы, свергла установленные уже там статуи Поппей Сабины, принеся вместо них изображения Октавии и осыпав их цветами. Затем толпа с приветственными криками двинулась к Палатинскому дворцу, резиденции принцепса. Остановить и разогнать плетьми сторонников Октавии удалось, лишь подтянув к Палатинскому дворцу дополнительные воинские отряды. Статуи Поппей Сабины опять водрузили на прежнее место, но было совершенно ясно, что живой Октавия будет слишком опасна. Поскольку в обвинение о связи Октавии с рабом никто не верил, Нерон решил найти какого-то влиятельного человека, «готового согласиться в преступной связи с Октавией, а вместе с тем и в намерении захватить верховную власть». Для этой цели был избран продолжавший командовать Мизенским флотом Аникет — тот самый Аникет, которому Нерон ранее поручил убийство своей матери. Аникет, конечно же, согласился и в присутствии приближенных императора сообщил все, что было велено. Самым удивительным было то, что Нерон сохранил Аникету жизнь — после такого признания Аникета отправили в ссылку на остров Сардинию, «где он безбедно проживал в ссылке и умер естественной смертью».

Располагая признанием Аникета, Нерон заявил в специальном указе, что «Октавия, дабы располагать флотом, соблазнила префекта и, побуждаемая преступностью этой связи, пресекла беременность», забыв свое же недавнее утверждение, что она бесплодна. После этого Октавию из Кампании перевели на остров Пандатерия, уже имевший мрачную славу места ссылки, из которой не возвращаются (именно там во времена Тиберия была замучена в ссылке Агриппина Старшая). Однако даже в сосланной на Пандатерию Октавии Нерону виделась угроза. Октавия недолго пробыла в ссылке — в том же 62 году, вскоре после прибытия на Пандатерию, она была казнена. Октавию связали и вскрыли ей вены на руках и ногах, «а так как стесненная страхом кровь вытекала из надрезанных мест слишком медленно», смерть ускорили паром в жарко натопленной бане. Описавший это убийство Тацит сообщает также, что отрезанную и доставленную в Рим голову казненной показали Поппее, а сенат определил по этому поводу дары храмам.

Детали убийства описаны скорее всего по ходившим в Риме слухам. То, что Поппее привезли для показа голову Октавии, тоже может быть всего лишь слухом, — не слишком логично сначала вскрывать молодой женщине вены, при этом ускоряя ее смерть жаром в бане, а затем все же отрубать ей голову. Но то, что Октавия была убита, и то, что именно такие слухи ходили тогда по Риму, — чистейшая правда, как чистейшая правда и то, что после казни Октавии римские сенаторы, дабы угодить Нерону, принесли по этому поводу дары храмам. А Октавии было тогда всего двадцать лет…

В том же 62 году, через двенадцать дней после развода с Октавией, Нерон женился наконец на Поппее Сабине. Поппея Сабина блистала при дворе красотой и разделяла страсть Нерона к роскоши Востока и его приверженность эллинизму. Чтобы угодить своей избраннице, Нерон начинает строительство нового, невиданного по красоте дворца, получившего название Золотой дворец. Но был ли Нерон так уж безумно влюблен в Поппею Сабину? Он, безусловно, любил ее, но отнюдь не так, чтобы убить ради нее свою мать, отнюдь не безумно — Октавии, прожившей с Нероном восемь лет, он так и не дал титул «августа», однако и Поппея Сабина получила этот титул далеко не сразу, а лишь после того, как в 63 году она родила ему дочь, о чем подробнее будет рассказано далее.

19. НОВАЯ ВОЙНА НА ВОСТОКЕ. ПАРФИЯ И РИМ БОРЮТСЯ ЗА АРМЕНИЮ. КОРБУЛОН ДОГОВАРИВАЕТСЯ С ПАРФЯНАМИ, НО НЕРОН НЕ УТВЕРЖДАЕТ ДОГОВОРА. ПОБЕДНЫЕ РЕЛЯЦИИ ЦЕЗЕНИЯ ПЕТА И ЕГО ПОРАЖЕНИЕ ПОД РАНДЕЕЙ

В 62 году закончившаяся было война на Востоке вспыхнула с новой силой. Причиной войны стали действия нового армянского царя — Тиграна Пятого. Вынужденный отдать значительную часть прежней армянской территории римским союзникам — царям Иберии, Понта, Каппадокии и Коммагены, помогшим ему добиться престола, Тигран решил компенсировать эти потери захватом земель Адиабены — соседнего, зависимого от Парфии царства. Вначале ему удалось нанести поражение адиабенцам и захватить значительную территорию, но царь Адиабены Монобаз обратился за помощью к Парфии, и успевший к тому времени подавить мятеж в Гиркании парфянский царь Вологез решил ему такую помощь оказать. Вологез объявил царем Армении своего брата Тиридата, увенчав его голову диадемой. Для того, чтобы Тиридат мог изгнать Тиграна, ему был дан мощный конный отряд царской гвардии во главе с опытным полководцем Монезом, а в качестве вспомогательных сил действовали войска Адиабены. С этими силами адиабенцы и парфяне перешли в наступление. Вскоре во главе огромной армии в Армению вторгся и сам Вологез Первый.

Узнав о вторжении парфян, командовавший римскими силами на Востоке Домиций Корбулон отправил на помощь армянскому царю Тиграну два легиона во главе с их легатами, но дал тем тайное указание «избегать торопливости». Корбулон боевым действиям предпочитал дипломатию, и для этого имелись серьезные причины. Низкая рождаемость римлян не позволяла быстро возмещать потери. Поэтому опытный римский полководец, конечно же, старался потери минимизировать.

Понимая, что эта война может не ограничиться пределами одной лишь Армении, Корбулон отправил в Рим депешу, прося Нерона назначить для защиты Армении отдельного полководца, так как вторжение Вологеза угрожало Сирии, которую Корбулон и собирался защищать в первую очередь.

Преследуемый парфянами и адиабенцами, Тигран Пятый вынужден был отойти с захваченных земель и укрыться в своей столице — Тигранокерте. Это была мощная крепость, с высокими стенами, вокруг которых с одной стороны протекала река, а с другой стороны был выкопан глубокий ров. Располагавшая достаточным гарнизоном и большими запасами продовольствия Тигранокерта могла выдержать очень длительную осаду. Попытка адиабенцев предпринять штурм была легко отбита, но на помощь адиабенцам подходила куда более многочисленная и боеспособная парфянская армия. Верный своей тактике сочетать военные и дипломатические усилия, Корбулон начал переговоры с подошедшим уже почти к самой Тигранокерте царем Вологезом, отправив к нему своего центуриона Касперия. Война была в общем невыгодна ни Риму, ни Парфии, но обе стороны обязаны были сохранить достоинство, а потому любое резкое слово могло сорвать переговоры. Корбулон нашел убедительные и, вместе с тем, не обидные для парфян аргументы. «У Вологеза было давнее и неуклонное правило избегать вооруженного столкновения с римлянами, — убеждал парфянского царя Корбулон, — да и положение дел складывалось не в его пользу: осада бесплодна, Тигран обеспечен воинами и продовольствием, попытки взять город приступом отражены, в Армению направлены легионы, другие, стоящие на границах Сирии, готовы вторгнуться в его царство; к тому же появившаяся во множестве саранча истребила всю траву и листву, и его конница обессилела и небоеспособна…»

Вологеза убедили, конечно же, не только речи посланника Корбулона — в то время на Восток по приказу Нерона (ни одна переброска легиона не могло происходить без приказа императора) срочно перебрасывались войска: из Паннонии пятнадцатый Аполлоновский легион, из Мезии четырнадцатый Скифский и пятый Македонский легионы. Но как бы там ни было, эти аргументы, совмещенные с умелой дипломатией, подействовали. Вологез приказал снять осаду Тигранокерты и отозвал из Армении свои войска, а в Рим направил послов, чтобы добиться передачи Армении и закрепления мира. Корбулон также пошел на уступки — римские гарнизоны покинули Армению.

По словам Корнелия Тацита, многие тогда превозносили этот успех римской дипломатии, «объясняя его испугом царя и угрозами Корбулона; другие, напротив, подозревали тайное соглашение, по которому после прекращения военных действий с обеих сторон и ухода Вологеза Тигран также должен будет покинуть Армению» (так затем и случилось). Те, кто подозревал о тайном соглашении, резонно спрашивали: «Почему римское войско выведено из Тигранокерты? Почему оставлено то, что оно защищало во время войны? Или ему удобнее зимовать где-то в Каппадокии в наскоро сложенных хижинах, чем в главном городе царства, которое оно только что отстояло?» Находились даже утверждавшие, что «война прервана, очевидно, ради того, чтобы Вологез сражался с кем угодно, но только не с Корбулоном и чтобы Корбулон не подвергался опасности потерять славу, которую он добывал для себя на протяжении стольких лет». В этом плане Корбулону ставили в вину и то, что он потребовал назначить для защиты Армении особого полководца. Для того, чтобы возглавить римские войска к западу от Армении, перед которыми и стояла задача защищать ее в случае необходимости, прибыл Цезений Пет, после чего все стоявшие на Востоке римские войска были поделены между ним и Корбулоном. В подчинение к Цезению Пету отошли четвертый, пятый и двенадцатый легионы, а также вспомогательные войска Понтийского и Каппадокийского царств. В распоряжении Корбулона остались третий, шестой, десятый легионы и находившиеся в Сирии вспомогательные войска.

Тут надо сказать, что тайное соглашение между парфянами и Корбулоном, безусловно, было, но Корбулона не следовало упрекать в трусости. Любой военный, глянув на карту, сразу же подтвердит, что в тех условиях разделение римских войск на две группировки значительно улучшало управление ими. Что же касается ухода из Армении, то повоевавший там Корбулон, видимо, считал, что удержание этой страны повлечет неоправданно большие потери. Однако окончательное решение об этом мог принять только император, и именно поэтому соглашение держалось в тайне, а в Рим отправились парфянские послы.

Нерон отказался утвердить соглашение — из столицы ситуация выглядела не столь опасной, как утверждал Корбулон.

После того, как его послы возвратились из Рима ни с чем, Вологез Первый вторгся в Армению, и большинство армянских городов перешло на его сторону. Цезений Пет с двумя легионами, четвертым и двенадцатым, также вступил в Армению и двинулся навстречу парфянам. Недооценивая степень опасности, Цезений Пет с пренебрежением отзывался о предыдущих действиях Корбулона и заявлял, что теперь уж «побежденные получат от него обложение данью, законы и вместо тени царя римское владычество». Уверенность Цезения Пета росла по мере того, как ему удалось взять, продвигаясь к Тигранокерте, несколько небольших армянских крепостей. Однако захваченные им местности было неудобно удерживать, к тому же из-за неправильного хранения захваченное у армян продовольствие испортилось, и Цезений Пет на зиму отвел свои войска обратно к границам Понта и Каппадокии.

Корбулон также двинул свои войска в наступление, но делал все обстоятельно. Вдоль границы были поставлены усиленные сторожевые посты, затем из скрепленных бревнами кораблей был построен мост через Евфрат. Парфяне пытались препятствовать строительству моста, но их отогнали огнем катапульт и баллист, «метавших камни и копья на расстояние, намного превышавшее дальность полета вражеского метательного оружия». Построив мост, Корбулон сначала переправил и разместил на всех окрестных высотах когорты союзников, а затем, обеспечив надежное прикрытие, переправил на другой берег Евфрата свои основные силы и обосновался там в укрепленном лагере. Дальше он не двинулся, но после этого парфяне отказались от своих планов вторжения в Сирию и сосредоточили все усилия на войне в Армении.

Между тем Цезений Пет не только не предпринял каких-либо мер предосторожности, но даже сообщил в Рим, что война закончена, и отправил один из своих легионов на зиму в Понт, а многим воинам оставшихся легионов предоставил отпуска.

Однако до окончания войны было еще далеко.

Царь Вологез, видимо, был хорошо информирован о положении римлян и, несмотря на зиму, двинулся с большими силами на Цезения Пета. Римская разведка также не дремала. Цезению Пету доложили о действиях врага вовремя. Положение Пета не было безнадежным, и он мог бы сдержать парфян, защищаясь от них в укрепленном лагере, но, как пишет Тацит, «ободряемый в угрожающих обстоятельствах сведущими в военном деле людьми, он тут же, чтобы не думали, что ему не обойтись без чужих указаний, принимал решения наперекор их советам, и притом худшие. Так и на этот раз он выступил из зимнего лагеря, повторяя, что для борьбы с врагом ему даны не рвы и валы, а люди и оружие, и повел легионы, как если бы собираясь сразиться с парфянами. Однако, потеряв центуриона и нескольких воинов, высланных вперед для выяснения численности противника, он в страхе пред ним отступил». Стало ясно, что силы парфян значительно больше, чем ожидалось. Пет начал отход. Вологез стал его преследовать, но осторожно. Чтобы воспрепятствовать парфянам пройти горы Тавра, Пет оставил три тысячи отборных пехотинцев оборонять ближайший из перевалов, остальную часть армии, ядро которой составляла паннонская конница, отвел на равнину к Рандее, где был построен укрепленный лагерь, а свою жену и сына отправил в крепость Арсомасата, отрядив туда для их защиты когорту союзников. Тем самым и без того не слишком большие силы Цезения Пета оказались разъединены, но он все еще надеялся справиться с парфянами своими силами, и лишь с большим трудом его убедили послать сообщение о нашествии Корбулону.

Вологез без особого труда сбил выставленный Петом заслон, «и только центурион Тарквиний Кресцент осмелился защищать башню, которую занимал с гарнизоном: совершая частые вылазки, он истреблял подбиравшихся к ней на близкое расстояние варваров, пока не был со всех сторон закидан горящими головнями». Уцелевшие защитники перевала бежали кто куда, причем «раненые вернулись в лагерь и со страху всячески преувеличивали доблесть царя, отвагу и многочисленность состоящих в его войске народов, находя доверчивых слушателей в тех, кто был охвачен таким же страхом».

Прорвавшись через перевал, парфяно-армянская армия осадила римский лагерь у Рандеи (местность возле города Харберд в современной Турции). Теперь уже не надеясь на победу, Цезений Пет послал к Корбулону гонцов с просьбой о помощи, а с осадившим его лагерь Вологезом вступил в переговоры. Пет просил царя о свидании, но тот, дабы подчеркнуть разницу в их положении, поручил переговоры своему начальнику конницы Вазаку. Переговоры шли два дня. Когда на второй день к ним подключился адиабенский царь Монобаз, договориться наконец удалось. По условиям соглашения римляне оставляли Армению, передавая парфянам все крепости и запасы. Царь Вологез вновь посылал послов к Нерону, но Цезений Пет в присутствии парфянских вельмож поклялся перед значками легионов, что ни один римлянин не вступит на землю Армении прежде, чем послы вернутся из Рима с ответом. Римляне также согласились построить для парфян мост, но для спасения престижа считалось, что они строили этот мост для себя. Парфяне разрешили Цезению Пету беспрепятственно вывести войска, однако для парфян это была победа, а для римлян поражение. Корнелий Тацит, которому как римлянину было тягостно сообщать об этих событиях, пишет, что союзники парфян — армяне «вошли в укрепления прежде, чем римское войско выступило из них, стояли вдоль дорог, по которым оно проходило, и, заметив некогда захваченных нами рабов или вьючных животных, опознавали их как своих и уводили с собой; они также отнимали у наших одежду, отбирали у них оружие, и запуганные воины уступали им, чтобы не давать повода к вооруженному столкновению». Несмотря на данное парфянами обещание, Цезений Пет боялся засад и спешил уйти. За один день его войско преодолело расстояние в 40 тысяч шагов, бросая в пути даже раненых. Молва же еще более преувеличила нанесенные римлянам унижения, и ходили слухи, что римскую армию, помимо всего, заставили пройти под ярмом, хотя царь Вологез, как раз наоборот, стараясь не усугублять позора римлян, даже не стал смотреть на их отход, «удовлетворив свою гордость, он хотел, чтобы разнеслась молва об его умеренности». Парфяне в связи с войной также испытывали большие трудности, и Вологез старался не делать ничего, что могло бы помешать скорейшему заключению мира.

Вскоре отступающая армия Цезения Пета вышла к готовившимся прийти к ней на выручку войскам Домиция Корбулона. Обычно встреча римских армий отмечалась торжественным парадом, но тут Корбулон не показал войска «во всем блеске, в сверкании значков и оружия, чтобы различие в облике не было укором вновь прибывшим». Настроение римлян было тягостным: «опечаленные манипулы, сочувствовавшие участи сотоварищей, не могли сдержать слезы; плач едва позволил обоим войскам обменяться обычным приветствием. Отступили назад соревнование в доблести, домогательства славы — то, что волнует счастливых людей; над всем взяло верх сострадание, и в особенности среди низших по положению».

Бесславная для римлян военная кампания 62 года ударила по престижу Цезения Пета, престиж же Корбулона не только не пострадал, но, наоборот, еще более вырос. Корбулон с сожалением заявлял, что только поспешность Пета с заключением мира не позволила ему завершить поход разгромом парфян, зажав их в клещи с двух сторон. Трудно сказать, смог бы Цезений Пет продержаться до подхода войск Корбулона и сумел бы последний затем разгромить парфян, но от дальнейшей войны решено было воздержаться. После встречи армии Пета и Корбулона опять разделились — Пет отвел свои войска на зимовку в Каппадокию, а Корбулон в Сирию, причем и при отводе войск Корбулон проявил себя незаурядным дипломатом. Когда Вологез прислал требование уничтожить римские укрепления по левому берегу Евфрата, Корбулон потребовал в ответ вывести парфянские войска из Армении и отошел на правый берег лишь тогда, когда парфяне выполнили это. В итоге границы Рима и Парфии не изменились, но Армению стал контролировать пока еще не признанный официально царем Тиридат.

Золотой дом Нерона в Риме. 64–68 гг. Октогональный зал. Радиальное помещение

Золотой дом Нерона в Риме. 64–68 гг.

20. ПОЛОЖЕНИЕ В РИМЕ. ТРИУМФ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ. БУРИ, ПОЖАРЫ ИЛИ ЗЛОЙ УМЫСЕЛ? НЕРОН НЕ ДАЕТ ПОДНЯТЬ ЦЕНЫ НА ЗЕРНО. ДЕНЕЖНАЯ РЕФОРМА 63–64 ГОДОВ. КОРБУЛОН ВНОВЬ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ. НОВЫЙ ПОХОД КОРБУЛОНА. ДОЛГОЖДАННЫЙ МИР С ПАРФИЕЙ. РОЖДЕНИЕ И СМЕРТЬ ДОЧЕРИ НЕРОНА

Поскольку Цезений Пет уже успел отправить в Рим несколько победных реляций, подобного окончания войны там не ожидали — «в ознаменование победы над парфянами посередине Капитолийского холма воздвигались трофеи и триумфальная арка». Сообщение о постигших армию Цезения Пета неудачах не остановило эту показушную деятельность. «Распорядившись об этом еще в самый разгар войны, сенат не остановил работ и позднее, так как стремление к показному блеску заглушало в нем веление совести». Однако серьезность ситуации в Риме осознавали. Дабы недовольство неудачами не переросло в бунт, «Нерон, желая скрыть свое беспокойство о внешних делах и вместе с тем поддержать уверенность в обеспечении города продовольствием», приказал выбросить в Тибр предназначавшиеся для простого народа и испортившиеся от длительного хранения запасы зерна. Не будь неудач римских войск на Востоке, из этого прелого зерна слепили бы лепешки, теперь же решено было сделать все, дабы не возбуждать недовольства.

Не исключено, что такая осторожность была вызвана и тем, что кое-кто специально хотел усугубить трудности. Как сообщает Тацит, тогда же почти двести кораблей с зерном для Рима «уже в гавани было уничтожено неистовой бурей, а сто других, прошедших по Тибру, — внезапно возникшим пожаром». В 62 году в Остии было завершено начатое еще при императоре Клавдии строительство главного римского порта. Порт, строительство которого длилось более 15 лет, был защищен специально возведенным молом и представлял собой чудо тогдашней инженерной мысли. Он был предназначен специально для обеспечения лучшего снабжения столицы продовольствием и затем в течение столетий успешно справлялся с этой задачей. По случаю окончания строительства этого порта был выпущен памятный сестерций, изображающий с одной стороны порт Остии со множеством кораблей и отдыхающим внизу покровительствующим ему божеством реки Тибр, а с другой стороны портрет Нерона. Чтобы в таком порту погибли сотни кораблей, для этого надо было, помимо бури, еще и разместить их крайне неудачным образом, а то, что почти одновременно на Тибре от пожара погибло еще сто кораблей с продовольствием, тем более наталкивает на мысль о возможности умышленного вредительства (подобных катастроф в дальнейшем не было никогда, вплоть до последних дней существования Римской империи). После недавней расправы над Октавией, дочерью начавшего строительство порта императора Клавдия, такие бедствия выглядели весьма символично, а чудес, как известно, не бывает…

Нерон не поднял цены на зерно. В качестве чрезвычайной меры он поручил ведать сбором налогов сразу трем бывшим консулам — Луцию Пизону, Дуцению Гемину и Помпею Паулину. При этом Нерон посетовал на то, что непомерные траты предыдущих императоров превосходили собираемые в обычном порядке налоги и ему приходится жертвовать государству ежегодно из личных средств шестьдесят миллионов сестерциев.

Эти трудности подтолкнули Нерона к проведению денежной реформы. Нерон занимался не только зрелищами и забавами. Его администрация, возглавляемая всадниками и вольноотпущенниками, работала достаточно эффективно, причем не только в то время, когда ближайшими помощниками Нерона были Афраний Бурр и Анней Сенека, но и позднее. В 63 году Нерон подготовил, а в 64-м успешно провел денежную реформу. Частично его толкнули на это расходы на ведение войны в Армении, ликвидацию последствий стихийных бедствий и подавление восстания, вспыхнувшего в Британии, но результат реформы оказался положительным. Со времен Октавиана Августа римская золотая монета «ауреус» весила 1/40 римского фунта, а основная серебряная монета, «денарий» — 1/90 фунта. Нерон снизил вес ауреуса до 1/45 фунта, а вес денария до 1/96 фунта. Снижение веса (девальвация) было незначительным, но облегченный денарий теперь практически соответствовал имевшей широкое хождение на Востоке греческой драхме, что облегчило взаиморасчеты при торговле.

В таких условиях Нерону было невыгодно продолжение войны с Парфией, но и заключение мира после неудач римского оружия было не менее нежелательным, так как подрывало авторитет императора. Когда весной 63 года в Рим прибыли послы царя Вологеза Первого, настаивавшие на том, чтобы Армения была отдана Тиридату, мир заключен не был. Вопрос о войне или мире решал, конечно же, сам Нерон, но он поступил достаточно мудро и, дабы не брать на себя одного всю ответственность, «созвал совещание первейших сановников государства и предложил им на выбор чреватую неожиданностями войну или бесславный мир. Не колеблясь они предпочли войну».

Вместе с тем, парфянские послы отбыли с почетом и с дарами, «которые имели целью внушить Тиридату надежду, что если он лично обратится с такой просьбой, то может рассчитывать на успех». Нерону нужна была не столько дальняя гористая Армения, сколько восстановление поколебленного неудачами престижа.

Когда решение о войне было принято, Нерон вновь поручил командование всеми римскими войсками на Востоке Домицию Корбулону. Местным тетрархам, вассальным царям, а также римским прокураторам и наместникам соседних провинций было дано письменное распоряжение повиноваться приказам Корбулона, власть которого, по словам Корнелия Тацита, была увеличена «почти до таких же размеров, в каких римский народ наделил ею Помпея для войны с пиратами». Но Корбулон мог распоряжаться всем отнюдь не бесконтрольно — одновременно наместником Сирии вместо Корбулона был назначен Гай Цестий, взявший на себя управление гражданскими делами, — император по-прежнему старался избегать концентрации чрезмерной власти в руках одного человека.

Перегруппировав войска, Корбулон начал продвигаться вперед, но от парфян и армян опять прибыли послы, предложив ему встретиться с Тиридатом. Встреча состоялась на том самом месте у Рандеи, где в конце 62 года был окружен и откуда, понеся значительные потери, был вынужден отступить Цезений Пет. Это было символично — сыну Цезения Пета, служившему у него в звании трибуна, Корбулон, дав тому несколько манипулов, поручил предать земле останки павших там римских воинов. В назначенный день помощник Корбулона римский всадник Тиберий Александр и зять Корбулона, легат пятого легиона Линий Винициан «прибыли в лагерь Тиридата и ради того, чтобы его почтить, и чтобы, располагая такими заложниками, он не опасался, что ему подстроена западня», а затем Тиридат и Корбулон, сопровождаемые каждый всего двадцатью всадниками, встретились.

При приближении Корбулона царь первым спрыгнул с коня. Корбулон так же не замедлил спешиться, и они протянули друг другу руки. Поход Корбулона был задуман не для завоеваний, а лишь для спасения престижа. Понимая это, Тиридат старался сделать все, чтобы, не уступив римлянам своих земель и избежав войны, дать им возможность сохранить этот престиж. Поскольку обе стороны стремились к миру, решение было найдено — «в конце концов согласились на том, что Тиридат положит свою царскую корону к подножию статуи Цезаря и получит ее обратно не иначе как из рук самого Нерона». В конце встречи Тиридат и Корбулон обменялись поцелуями, а «спустя несколько дней оба войска во всем своем блеске были выстроены друг против друга — с одной стороны конница, расставленная отрядами с отечественными отличиями, с другой — ряды легионов со сверкающими орлами, значками и изображениями богов, как в храме. Посередине был сооружен трибунал с курульным креслом на нем и изваянием Нерона на кресле. После заклания, согласно обычаю, жертвенных животных к нему приблизился Тиридат и положил у его ног снятую с головы диадему, что вселило в души присутствующих волнение, усугублявшееся тем, что у них пред глазами все еще стояли картины истребления римских войск и осады, которой они подвергались…» Теперь же получалось так, что Тиридат должен был отправиться в Рим в роли просителя, и хотя вопрос был заранее решен, престиж Рима был восстановлен. В честь достижения соглашения Корбулон дал пир, стороны договорились, что Тиридат задержится на некоторое время в Армении, чтобы решить там свои дела, а затем уж отправится в Рим, но чтобы у римлян не возникло сомнений, Тиридат оставлял им видных заложников.

Нерона такое решение устраивало и было им утверждено (возможно, что такой вариант даже был оговорен заранее). Рандейский мирный договор 63 года в основном устраивал и Рим и Парфию, на несколько десятилетий обеспечив спокойствие вдоль всей римско-парфянской границы. К радостному сообщению о быстром и почетном завершении войны с Парфией в середине 63 года добавилось и еще одно чрезвычайно радостное для Нерона сообщение — Поппея Сабина родила ему дочь — Клавдию. То, что Нерон назвал ребенка в честь своего приемного отца, императора Клавдия, родную дочь которого и свою жену он за год до этого приказал казнить, выглядело кощунственно, однако римляне старались не помнить то, что было им неприятно. Упрекнуть принцепса никто не посмел, сам же он, видимо, наоборот, считал, что тем самым подчеркивает преемственность власти. Нерон ликовал, а вместе с ним и весь Рим. Поппее Сабине был присвоен титул «августа». Такого же титула Нерон удостоил и свою дочь. Сенат молил богов взять на себя попечительство о материнстве Поппей, было решено «воздвигнуть храм Плодовитости и учредить состязания по образцу священных игр в память актийской победы, а также поместить на троне Юпитера Капитолийского золотые изваяния обеих Фортун и дать цирковые представления в честь рода Юлиев в Бовиллах, Клавдиев и Домициев в Анции».

Радость длилась недолго — через четыре месяца ребенок умер. Теперь уж сенаторы всеми силами стремились выразить свою безмерную скорбь. Сенат в полном составе отправился в Анций (курортный городок на побережье Тирренского моря, в 45 км к югу от Рима), где пребывали тогда Нерон и Поппея, дабы выразить им свое соболезнование.

21. РИМСКИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ. НЕРОН ЛЬСТИТ ВСАДНИКАМ. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ЗАБОТЫ. ЛИКВИДАЦИЯ ЦАРСТВА ПОНТ. НЕРОН ВЫХОДИТ НА СЦЕНУ. СЛУЧАЙНО ЛИ РУХНУЛИ ТЕАТРАЛЬНЫЕ ТРИБУНЫ? ГИБЕЛЬ ДЕЦИМА ЮНИЯ СИЛАНА ТОРКВАТА

Нерон пытался забыться устройством игр и театральных представлений. В тот год устроенные им гладиаторские игры нисколько не уступали в великолепии предыдущим, «но при этом еще большее число знатных женщин и сенаторов запятнало себя выходом на арену». Именно тогда на римской арене впервые появились помимо гладиаторов-мужчин и гладиаторы-женщины. Далеко не все выходы на арену заканчивались смертью или тяжелыми травмами гладиаторов, а немалые гонорары и благосклонность принцепса многих толкали на то, чтобы показать себя в деле, ранее считавшемся недостойным. Толпа требовала зрелищ, и эти зрелища ей давались, а для того, чтобы в первую очередь обеспечить себе благосклонность наиболее влиятельной части населения, Нерон приказал отвести лучшие места в первых рядах для всадников (ранее, по закону Росция, для сенаторов в театре или амфитеатре отводились первые четырнадцать рядов, остальные же ряды занимали все, кто хотел. Теперь же лучшими местами вслед за сенаторами были обеспечены и всадники).

Потеря ребенка не заставила Нерона позабыть о государственных делах. В 63 году он даровал латинское право жителям Приморских Альп (Коттийских Альп), за год до этого присоединенных к владениям Рима. В этом же году была подготовлена, как уже говорилось выше, успешная денежная реформа, а кроме того, сделав определенные выводы о ходе восточной военной кампании, Нерон принял решение для укрепления римского влияния на Востоке упразднить и присоединить к Риму царство Понт.

Понтийский царь Полемон Второй (полное имя которого было Марк Антоний Полемон) происходил из рода Полемонидов, получивших власть над Понтом по воле триумвира Марка Антония. Потомки Марка Антония также благоволили к Полемонидам. Полемон Второй стал правителем Понта в 37 году с разрешения Калигулы. Кроме того, при Калигуле в 38 году Полемон Второй стал также верховным жрецом-правителем небольшого малоазийского города-государства Ольба, а также правителем традиционно принадлежавшей его роду части Киликии (Киликии Трахеи). В 41 году император Клавдий даровал Полемону Второму титул царя, хотя когда он в 48 году попытался жениться на Беренике, дочери царя Иудеи Ирода Агриппы, и даже принял для этого иудаизм, римляне настояли на расторжении этого брака, опасаясь создания антиримской коалиции. Император Нерон поначалу благосклонно относился к Полемону Второму — в 60 году, после того, как войска Полемона Второго приняли участие в походе Корбулона в Армению, Понт даже получил солидную часть расчлененной тогда Армении. Но когда Полемон Второй в 61 году установил слишком уж теплые отношения с Согемом, правителем Эмесы и Софены, взял себе в жены его дочь Юлию Мамею и принял титул «великий царь», Нерон и его советники сочли такое усиление Понтийского царства слишком опасным. Пока продолжался конфликт между Парфией и Римом из-за Армении, Полемона Второго не трогали, хотя и перестали привлекать его войска к походам против парфян (в последнем походе Корбулона понтийские войска участия не принимали). Когда же соглашение с Парфией было достигнуто, судьба Понта была решена. Пользуясь тем, что парфяне, старавшиеся закрепить свой успех в Армении, были заинтересованы в мире с Римом и понтийскому царю не к кому было обратиться за помощью, Нерон в 63–64 годах упразднил царство Понт, присоединив его к провинции Галатия. Полемону Второму, правда, оставили его киликийские владения, где он и правил, по крайней мере до времен императора Гальбы, однако это были лишь жалкие остатки могучего некогда царства, на протяжении почти трех с половиной столетий игравшего значительную роль в античной истории.

Колонна Юпитера в Майнце. 63–66 гг.

Таким образом, главными событиями 64 года стали денежная реформа и присоединение к Риму царства Понт. И в том же году произошло еще одно событие, которое кому-то могло бы показаться менее значительным, но для Нерона было чрезвычайно важным — в 64 году он впервые решается выступить на сцене театра. Как пишет Тацит, «до сих пор он пел лишь у себя во дворце или в своих садах на ювеналиях, к которым относился с пренебрежением, считая их слишком замкнутыми для своего голоса, каким он, по его мнению, обладал. Однако, не решившись начать сразу с Рима, он избрал Неаполь, представлявшийся ему как бы греческим городом…» Проведя здесь свое первое выступление, Нерон собирался затем отправиться в Грецию «и, добыв в ней издавна почитаемые священными и столь ценимые повсюду венки, овеянный еще большею славой», вернуться и тогда уже окончательно завоевать одобрение соотечественников.

Дебют Нерона чуть не закончился трагедией. Уже после выступления, когда зрители успели покинуть трибуны, театр неожиданно рухнул. Никто не пострадал, а Нерон даже сочинил стихи, вознося в них благодарность богам. Император сделал все, чтобы обрушение театра выглядело как случайность, но он не был наивен — вскоре после этого был принужден к самоубийству Децим Юний Силан Торкват, которому было вменено в вину то, что он «расточает свое состояние на щедроты и для него единственная надежда заключается в государственном перевороте, что среди его вольноотпущенников есть такие, которых он называет ведающими перепиской, ведающими приемом прошений, ведающими казною — наименование должностных лиц при принцепсе, что выдавало далеко идущие замыслы». Когда ближайших вольноотпущенников Децима Юния Силана Торквата схватили и, заковав в цепи, потащили в темницу, он, поняв, что осуждение неминуемо, вскрыл себе вены. Торкват был праправнуком Октавиана Августа, родным братом первого жениха дочери императора Клавдия Октавии — Луция Юния Силана, покончившего с собой после того, как императрицей стала мать Нерона Агриппина Младшая, и родным братом Марка Юния Силана, наместника провинции Азия, отравленного в 54 году, сразу после прихода к власти Нерона и Агриппины Младшей. Дабы смягчить то тягостное впечатление, которое произвела на римлян гибель Торквата, потомка Октавиана Августа, Нерон «произнес речь, в которой по своему обыкновению заявил, что, сколь бы виновен ни был Торкват и как бы обоснованно ни было его неверие в возможность оправдания, ему была бы, однако, сохранена жизнь, если бы он дождался приговора своего милостивого суда».

Зная судьбу братьев Торквата, а тем более недавние расправы над Рубеллием Плавтом, Корнелием Суллой и особенно над Октавией, в эти слова императора вряд ли кто верил.

22. ВИЗИТ В ГРЕЦИЮ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ. ПОПЫТКИ НЕРОНА ОБРЕСТИ ПОПУЛЯРНОСТЬ. ПИРЫ РИМСКОЙ ЗНАТИ. БЫЛ ЛИ НЕРОН ГОМОСЕКСУАЛИСТОМ? ОТНОШЕНИЯ С ПОППЕЕЙ САБИНОЙ ПОРТЯТСЯ?

После развода с Октавией и ее казни врагов у императора явно прибавилось. Нерон, обращавшийся до этого с римской знатью достаточно либерально, начиная с 62 года переходит к расправам над своими явными или потенциальными противниками, усиливает свою охрану, но при этом положение его становится значительно менее устойчивым, чем ранее. Каждая новая жестокость добавляла ему врагов.

Нерон вынужден был отложить свой намечавшийся ранее визит в Грецию и театральные выступления, с тем чтобы принять меры для укрепления своего авторитета. По словам Корнелия Тацита, «стараясь убедить римлян, что ему нигде не бывает так хорошо, как в Риме, Нерон принимается устраивать пиршества в общественных местах и в этих целях пользуется всем городом, словно своим домом».

Портрет императора Нерона на золотом ауреусе, выпущенном в Риме в 64–65 гг.

Устройство пиров для римлян, как и проведение различных денежных и продуктовых раздач, а также устройство для них зрелищ было традиционным способом привлечения к себе симпатий населения. Угощения для граждан устраивали и Юлий Цезарь, и Октавиан Август, и никто из римских историков не пытался ставить им это в вину. Однако у Нерона что-то пошло не так. Возможно, его склонность к чрезмерным эффектам раздражала тех, кто, увидев роскошь его затей, сознавал, какие деньги тратятся совершенно зря, возможно, на подобных пирах для знати допускались какие-либо развлечения, выходящие за рамки приличий. Для того, чтобы угодить императору, то же самое делали и его приближенные. Все, что давалось бесплатно, римляне брали. Однако проникались ли они благодарностью за это? Вряд ли… Так, Корнелий Тацит, комментируя эти мероприятия, с осуждением пишет: «Но самым роскошным и наиболее отмеченным народной молвой был пир, данный Тигеллином, и я расскажу о нем, избрав в качестве образца, дабы впредь освободить себя от необходимости описывать такое же расточительство. На пруду Агриппы по повелению Тигеллина был сооружен плот, на котором и происходил пир и который все время двигался, влекомый другими судами. Эти суда были богато отделаны золотом и слоновой костью, и гребли на них юноши, рассаженные по возрасту и сообразно изощренности в разврате. Птиц и диких зверей Тигеллин распорядился доставить из дальних стран, а морских рыб — от самого Океана. На берегах пруда были расположены лупанары, заполненные знатными женщинами, а напротив виднелись нагие гетеры. Началось с непристойных телодвижений и плясок, а с наступлением сумерек роща возле пруда и окрестные дома огласились пением и засияли огнями. Сам Нерон предавался разгулу, не различая дозволенного и недозволенного; казалось, что не остается такой гнусности, в которой он не мог бы выказать себя развращеннее; но спустя несколько дней он вступил в замужество, обставив его торжественными свадебными обрядами, с одним из толпы этих грязных распутников (звали его Пифагором); на императоре было огненно-красное брачное покрывало, присутствовали присланные женихом распорядители; тут можно было увидеть приданое, брачное ложе, свадебные факелы, наконец, все, что прикрывает ночная тьма и в любовных утехах с женщиной».

Было ли на самом деле все, что описывает Корнелий Тацит, мы, конечно же, не узнаем. Светоний Транквилл также описывает развратные действия Нерона, утверждая, что он «в звериной шкуре выскакивал из клетки, набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив дикую похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору: за этого Дорифора он вышел замуж, как за него — Спор, крича и вопя, как насилуемая женщина», но мы хорошо знаем, что обвинение в грязном разврате было в Риме одним из наиболее распространенных способов облить человека грязью, особенно же того, кто стоял у власти. Толпа легко верила подобным обвинениям, особенно после того, как обвиненный в этом терял власть. После падения Нерона многим было выгодно приписать ему как можно больше осуждаемых обществом пороков, и распространение таких слухов, очевидно, поощрялось, а судя по тому, что имена гомосексуальных партнеров Нерона, называемых Корнелием Тацитом и Светонием Транквиллом, не совпадают, оба историка опирались тут не на свидетельства очевидцев оргий, а на ходившие по Риму в дальнейшем слухи. Так что вступал ли Нерон в гомосексуальные связи или нет — это вопрос сомнительный. Единственное, что можно утверждать наверняка, так это то, что устраиваемые у него пиры для знати частенько походили на оргии, отличались театральными эффектами и обходились казне весьма дорого. Интересно, что ни Корнелий Тацит, ни Светоний Транквилл, ни другие римские историки не упоминают об участии в этих оргиях Поппеи Сабины. Между ней и Нероном уже тогда начался разлад?.. Кто знает? Но к этому вопросу мы еще вернемся несколько позднее.

23. ПОЖАР В РИМЕ. НЕЗАСЛУЖЕННОЕ КЛЕЙМО «ПОДЖИГАТЕЛЯ» — «ЧЕРНЫЙ ПИАР» I ВЕКА. КТО НА САМОМ ДЕЛЕ ПОДЖЕГ РИМ? ГОНЕНИЯ НА ХРИСТИАН

Устраиваемые Нероном в 64 году, после расправы над Торкватом Силаном, пиры и раздачи имели целью заставить римлян позабыть об этом и убедить их в том, что император о них заботится. Однако противники Нерона добивались как раз обратного, и так же, как в 62 году, после расправы Нерона над Корнелием Плавтом, Рубеллием Плавтом и Октавией в порту Остии при довольно странных обстоятельствах погибло несколько сот кораблей с зерном для столицы, а сто кораблей с зерном, стоявших на Тибре, тогда же и при не менее странных обстоятельствах было уничтожено пожаром, так и в 64 году, вскоре после гибели Торквата Силана, в Риме произошло бедствие, только на этот раз еще более грандиозное — в Риме начался самый ужасный за всю историю города пожар. По словам Тацита, пожар вспыхнул «в четырнадцатый день до секстильских календ» — 19 июля. Он начался в цирке у Палатинского холма, «там в лавках, с легко воспламеняющимся товаром, вспыхнул и мгновенно разгорелся огонь и, гонимый ветром, быстро распространился вдоль всего цирка. Тут не было ни домов, ни храмов, защищенных оградами, ни чего-либо, что могло бы его задержать. Стремительно наступавшее пламя, свирепствовавшее сначала на ровной местности, поднявшееся затем на возвышенности и устремившееся снова вниз, опережало возможность бороться с ним и вследствие быстроты, с какою надвигалось это несчастье, и потому, что сам город с кривыми, изгибавшимися то сюда, то туда узкими улицами и тесной застройкой, каким был прежний Рим, легко становился его добычей. Раздавались крики перепуганных женщин, дряхлых стариков, беспомощных детей; и те, кто думал лишь о себе, и те, кто заботился о других, таща на себе немощных или поджидая их, когда они отставали, одни медлительностью, другие торопливостью увеличивали всеобщее смятение. И нередко случалось, что на оглядывавшихся назад пламя обрушивалось с боков или спереди».

Даже сейчас, при наличии самых передовых средств пожаротушения, пожары нередко приводят к очень тяжелым последствиям. Можно только представить себе, насколько страшны тогда были пожары, в тесно и беспорядочно застроенном городе, где почти все крыши и межэтажные перекрытия были сделаны из дерева. Понятно отчаяние людей, которые, лишившись всего имущества или не сумевшие спасти своих близких, кончали с собой.

Пожары в Риме случались и раньше, но никогда не приводили к столь катастрофическим последствиям. Из всех пожаров, случавшихся в Риме, пожар 64 года оказался самым страшным. Почему?

Дело в том, что «никто не решался принимать меры предосторожности, чтобы обезопасить свое жилище, вследствие угроз тех, кто запрещал бороться с пожаром; а были и такие, которые открыто кидали в еще не тронутые огнем дома горящие факелы, крича, что они выполняют приказ, либо для того, чтобы беспрепятственно грабить, либо в самом деле послушные чужой воле».

Тацит пишет, что был ли пожар случайностью или «умыслом принцепса», не установлено, добавляя, что «и то, и другое мнение имеет опору в источниках», но сам же и отвергает возможность случайного возгорания, рассказывая о тех, кто не давал тушить пламя и даже открыто занимался поджогами. Нет, пожар 64 года не был случаен — это был тщательно спланированный поджог. Вот только причастность к этому поджогу Нерона более чем сомнительна, и Тацит, видимо не могший писать об этом прямо, ясно дает это понять своим описанием событий. Пожар был выгоден противникам Нерона — тем, кто желал его свергнуть.

Версия о том, что Рим был сожжен по приказу императора, выдумки о том, что Нерон приказал поджечь Рим, дабы насладиться зрелищем пожара, вдохновлявшим его на написание стихов, давно уже кочуют из одного псевдоисторического романа в другой, попадая оттуда и в такие же псевдоисторические фильмы. Историк же должен четко отделять правду от вымысла.

Когда начался пожар, Нерона вообще не было в Риме — он был в Анции. Получив сообщение о пожаре, он немедленно отправился в Рим, но поскольку от Рима до Анция около 45 км, прибыть в столицу он смог не ранее чем на второй день пожара. К тому времени пламя охватило уже и Палатинский дворец императора. Нерон тут же предпринял все, чтобы облегчить страдания римлян. «Идя навстречу изгнанному пожаром и оставшемуся без крова народу, он открыл для него Марсово поле, все связанные с именем Агриппы сооружения, а также свои собственные сады и, кроме того, спешно возвел строения, чтобы разместить в них толпы обездоленных погорельцев. Из Остии и ближних муниципиев было доставлено продовольствие, и цена на зерно снижена до трех сестерциев».

Откуда же пошли слухи о причастности Нерона к пожару? Дело в том, что «принятые ради снискания народного расположения, эти мероприятия не достигли, однако, поставленной цели, так как распространился слух, будто в то самое время, когда Рим был объят пламенем, Нерон поднялся на дворцовую сцену и стал петь о гибели Трои, сравнивая постигшее Рим несчастье с бедствиями давних времен». Как видно из этих слов Тацита, технологии «черного пиара» были известны задолго до конца XX века и уже в Древнем Риме применялись не менее эффективно. Именно с целью опорочить Нерона был задуман пожар, и эта унесшая жизни многих римлян затея частично достигла своей цели — часть римлян в это поверила.

Потушить пожар удалось лишь на шестой день, «после того, как на обширном пространстве были срыты дома, чтобы огонь встретил голое поле и как бы открытое небо». Учитывая то, что в распоряжении властей тогда не было ни бульдозеров, ни кранов, ни грузовиков, ни другой мощной современной техники и все приходилось делать вручную, вряд ли можно назвать их действия неумелыми. Но только лишь утих этот первый пожар, как вспыхнул второй. Этот второй пожар не был столь разрушителен, и его потушили гораздо быстрее, однако у многих римлян вызвало подозрение то, что второй пожар начался с особняка ближайшего приспешника Нерона — Тигеллина. Тут же пошли слухи о том, что Нерон хочет на развалинах старого города построить новый и назвать своим именем.

Во время пожара 64 года в Риме сгорело десять из четырнадцати имевшихся тогда в городе районов. Часть освободившейся территории Нерон использовал для строительства своего Золотого дворца, а остальной Рим по его указанию перестраивается уже не беспорядочно, «а с точно отмеренными кварталами и широкими улицами между ними, причем была ограничена высота зданий, дворы не застраивались, и перед фасадами доходных домов возводились скрывавшие их портики. Эти портики Нерон пообещал соорудить за свой счет, а участки для построек предоставить владельцам расчищенными». Имена архитекторов, которым Нерон поручил разработать план восстановления города, не сохранились, но это были профессионалы своего дела. Все делалось продуманно. Для свалки мусора были отведены болота близ Остии. По приказу Нерона суда, подвозившие в Рим зерно, уходили обратно загруженные строительным мусором. Город очищался от хлама, и одновременно осушались близлежащие болота. Для большей устойчивости к огню было приказано возводить здания до определенной высоты без применения бревен и нижние этажи возводились исключительно из габийского или альбанского туфа — крепких огнеупорных камней. Было воспрещено сооружать дома с общими стенами. Каждое здание строилось на определенном расстоянии от соседних. Домовладельцев теперь строго-настрого обязали иметь в своих дворах наготове противопожарные средства.

Как пишет Корнелий Тацит, «эти меры были подсказаны человеческим разумом», и, «принятые для общей пользы, послужили вместе с тем и к украшению города». С ним трудно не согласиться — даже современные архитекторы в тех условиях вряд ли смогли бы придумать что-либо лучшее. Однако недоброжелатели Нерона и здесь искали, как бы возбудить недовольство, доказывая, что от реконструкции Рим стал хуже, — «некоторые считали, что в своем прежнем виде он был благоприятнее для здоровья, так как узкие улицы и высокие здания оберегали его от лучей палящего солнца, а теперь открытые и лишенные тени просторы, накалившись, обдают нестерпимым жаром», и «ни средствами человеческими, ни щедротами принцепса, ни обращением за содействием к божествам невозможно было пресечь бесчестящую его молву, что пожар был устроен по его приказанию».

Проведенное расследование обвинило в поджоге христиан. Вот что пишет об этом Тацит: «Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время, это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах и поджигали обреченных на смерть в огне с наступлением темноты ради ночного 7 освещения. Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады; тогда же он дал представление в цирке, во время которого сидел среди толпы в одежде возничего или правил упряжкой, участвуя в состязании колесниц. И хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, все же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребление не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона».

Приведенный выше отрывок из «Анналов» Тацита — одно из первых в исторической литературе упоминаний о христианах и о гонениях на них, причем вызвавшее в дальнейшем большие споры. Некоторые ученые доказывали, что этот отрывок — вставка, появившаяся уже значительно позднее и сделанная ради того, чтобы опорочить христиан, другие соглашались, что это поздняя вставка, но сделанная как раз наоборот, ради того, чтобы подчеркнуть якобы имевшие место гонения на христиан и их мученичество, третьи считали, что отрывок подлинный и принадлежит перу самого Тацита. Какое из этих мнений является верным?

Книги в то время не печатались, а переписывались от руки. Переписывались и книги Тацита, поэтому какое-то слово или буква в одной рукописи могли не совпадать со словами в другой, являвшейся оригиналом. Полностью исключать то, что какой-то переписчик не сделал своей вставки, также нельзя. Однако стиль отрывка вполне соответствует общему стилю Тацита, а кроме того, в нем нет ни абсолютного осуждения христиан, ни, наоборот, оправдания их действий. Тацит скорее сожалеет о случившемся, осуждая как сам поджог, так и чересчур жестокую расправу над поджигателями, что склоняет к тому, чтобы поверить в подлинность описанного.

Были ли тогда уже в Риме христиане? Могли ли христиане поджечь Рим, и если да, то почему христине подожгли Рим?

Христиане в Риме тогда уже могли быть и были. О репрессиях против христиан упоминает, хотя только вскользь, и Светоний Транквилл, писавший, что при Нероне были «наказаны христиане, приверженцы нового и зловредного суеверия». Правда, это упоминание не раскрывает ни сути наказания, ни числа подвергнутых наказанию адептов нового учения. Таким образом, рассказ Тацита нет возможности подвергнуть перекрестному анализу, но известно, что еще во времена Тиберия иудейская община Рима насчитывала несколько тысяч человек. Появившееся в Иудее христианство распространялось оттуда поначалу, конечно же, в иудейской общине, находя себе затем сторонников и среди неиудеев. Поэтому неудивительно, что через тридцать с лишним лет после появления христианства в Риме могло оказаться от нескольких сот до нескольких тысяч христиан.

Могли ли христиане участвовать в поджоге? Если могли, то что побудило их к этому?

Члены раннехристианских общин были преимущественно представителями самых обездоленных слоев населения — низших категорий рабов и городской бедноты. Неудивительно, что они верили в скорую гибель римского государства и в то, что скоро на смену ему придет Царство Божие. Образ жизни римской знати вызывал у них чувство протеста. В дальнейшем в истории самых различных стран известно немало случаев самосожжения представителей некоторых христианских сект. Поэтому было бы нелепо исключить возможность того, что какая-то группа христианских фанатиков пошла на то, чтобы поджечь Рим, дабы ускорить приход Царства Божьего. Неудивительно и то, что такие фанатики могли, признавая, что поджигали Рим, утверждать, что сделали это не по своей воле, а потому, что к этому их побудил Нерон. В их сознании именно так это и должно было выглядеть — ведь они боролись с нечестивым, на их взгляд, образом жизни.

Противникам Нерона это было только на руку, и они, конечно же, заботились, чтобы порочащие его слухи не угасали, а к прежним слухам спешили прибавить все новые и новые…

Форум, построенный в I в. Джераш, Иордания

24. ЗАГОВОР ПИЗОНА. ГИБЕЛЬ СЕНЕКИ

Кому-то очень хотелось возбудить народ против императора — о грозах начинают говорить, что их сопровождают «частые как никогда удары молнии». В конце 64 года над Римом появляется комета. В свое время Октавиан Август сумел истолковать тогдашнее появление кометы как добрый знак. Тут же по Риму ползут слухи, что это «звезда-комета, которую Нерон всякий раз старался умилостивить пролитием славной крови». В невероятных рассказах, ходивших по городу, начинают фигурировать «младенцы о двух головах, найденные на улицах, и такие же детеныши животных».

Причина возникновения этих будораживших воображение римлян слухов заключалась не в атмосферных или небесных явлениях. Вскоре эта причина выяснилась. Не успели римляне забыть о раскрытом в 64 году заговоре Децима Юния Силана Торквата и посудачить о том, простил бы его император или нет, не успели пошептаться о том, кто же поджег Рим — уж не сам ли император, не успели обсудить, кому же вещают зло кометы, громы, молнии и якобы найденные где-то двуголовые младенцы и телята, как в следующем году был раскрыт новый, куда более опасный, чем все прежние, заговор. 17 апреля 65 года в Риме был раскрыт заговор, возглавляемый Гаем Кальпурнием Пизоном.

Нерон нередко принимал участие в судебных заседаниях, причем был судьей, в основном уважающим закон. Интересно, что при получении жалобы от просителя Нерон отвечал не сразу, а только на следующий день и только письменно. В ходе следствия, а большинство важных процессов проводилось перед сенатом, исследовались все qf обстоятельства и детали. При вынесении приговора судьи подавали свои предложения в письменном виде, Нерон молча внимательно читал их и лишь затем выносил свой вердикт. Если речь шла о его личных врагах, в виновности которых он был убежден, наказание могло быть весьма суровым, но Нерона отнюдь нельзя упрекнуть в том, что он карал всех без разбора. Наоборот, есть свидетельства, что по каждому из дел проводилось тщательное дознание.

В заговоре Кальпурния Пизона участвовало несколько видных царедворцев и сенаторов, а также префект претория Фений Руф и часть его офицеров. Но если в механизм вовлекается слишком уж много людей, какая-то шестеренка этого механизма обычно всегда дает сбой. Слуга одного из сенаторов донес на своего хозяина вольноотпущеннику Нерона Эпафродиту, а тот отвел доносчика к самому императору, чтобы сообщить об опасности. Нерон и возглавлявший тогда императорский сыск Тигеллин начали следствие.

Надо сказать, что одного лишь доноса тогда было недостаточно, чтобы обвинению поверили, а тем более, чтобы обвиненного подвергли пыткам. Еще ранее примкнувшая к заговорщикам некая вольноотпущенница Эпихарвда, раздраженная их нерешительностью, попыталась привлечь к заговору одного из навархов Мизенского флота Волузия Прокула. Волузий Прокул был знакомым Эпихариды и одним из тех, кому в свое время Нерон поручил убить свою мать. Эпихарида принялась убеждать Волузия Прокула, что его заслуги остались недостаточно вознаграждены, что император — человек недостойный и что «приняты меры, чтобы наказать его за угнетение государства». Вместе с тем она убеждала наварха, что он может легко отомстить Нерону, так как тот, бывая в Путеолах и Мизенах, постоянно развлекался морскими прогулками и убить его на корабле не составит труда». Имен предусмотрительная Эпихарида, правда, не называла, и, как оказалось, не зря. Волузий Прокул, вместо того чтобы принять ее предложение, доложил обо всем Нерону. Эпихариду вызвали на допрос, устроили ей очную ставку, но та все начисто отрицала. Нерон отнюдь не был жесток, и поскольку других свидетелей, которые могли бы подтвердить или опровергнуть обвинение, не было, Эпихариду не стали даже пытать, однако на всякий случай оставили под стражей.

Эпихарида хранила молчание, однако в заговор было вовлечено слишком много людей. Один из них предпочел донести. О заговоре Пизона властям доложил вольноотпущенник заговорщика Флавия Сцевина, некий Милих, коему тот поручил наточить свой кинжал, которым и собирался нанести первый удар императору. Но, в отличие от случая с Эпихаридой и Волузием Прокулом, здесь следствию было за что ухватиться. Милиха подтолкнула к предательству жена, доказывавшая ему, что «многие вольноотпущенники и рабы видели то же, что видел он; молчание одного ничему не поможет, между тем награду получит тот, кто опередит доносом остальных». В тот вечер Флавий Сцевин долго беседовал с другим заговорщиком — Антонием Наталом, придя домой, составил и запечатал новое завещание, а перед тем как поручить Милиху наточить кинжал, «устроил более обильное, чем обычно, пиршество и наиболее любимым рабам дал свободу, а остальных одарил деньгами».

Следствие началось не с пыток. Схваченный и приведенный на допрос Флавий Сцевин «начал с опровержения возводимых на него обвинений и на вопрос о кинжале ответил, что, издавна почитаемый на его родине как священный, он хранился в его спальном покое и был обманным образом похищен вольноотпущенником. Таблицы завещания он запечатывал неоднократно, не дожидаясь каких-либо особых обстоятельств и дней. Деньги и свободу он и ранее дарил рабам, но на этот раз сделал это с большей щедростью, так как его состояние обременено долгами и он потерял уверенность в силе своего завещания». Флавий Сцевин подтвердил, что действительно устроил в тот вечер пир, но утверждал, что «всегда задавал роскошные пиршества, ведя исполненную приятности жизнь, не одобряемую строгими судьями», что же касается распоряжений о повязках для ран, то никаких таких распоряжений он не давал, а негодяй вольноотпущенник его просто оболгал. При этом он отвечал на все вопросы «с такою убежденностью в голосе и во взоре, что донос был бы отвергнут как ложный, если бы жена Милиха ему не напомнила, что Антоний Натал долго беседовал со Сцевином и что они оба близки к Гаю Пизону». Тут же вызвали Антония Натала. Подозреваемых допросили порознь и только после того, как их ответы не совпали, обоих заключили в цепи. Дух заговорщиков оказался весьма невысок — «они не вынесли вида показанных им орудий пыток и угроз ими». Первым показания дал Антоний Натал, указав сначала на Гнея Пизона, а затем и на Аннея Сенеку. Узнав об этом, «Сцевин с таким же малодушием или сочтя, что уже все открыто и дальнейшее запирательство бесполезно, выдал остальных».

Теперь Нерон вновь вспомнил об Эпихариде и приказал ее пытать, однако та оказалась куда более стойкой, чем изнеженные высокородные мужчины, — «ни плети, ни огонь, ни ожесточение палачей, раздраженных тем, что не могли справиться с женщиной, не сломили ее и не вырвали у нее признания», а когда на следующий день ее, Изувеченную на дыбе и не могущую уже ходить, в носильном кресле вновь потащили к палачам, «Эпихарида, стянув с груди повязку и прикрепив к спинке кресла сделанную из нее петлю, просунула в нее шею и, навалившись всей тяжестью тела, пресекла свое и без того слабое дыхание». Но это был единственный пример проявленной тогда самоотверженности. Как пишет Корнелий Тацит, «женщина, вольноотпущенница, в таком отчаянном положении оберегавшая посторонних и ей почти неизвестных людей, явила блистательный пример стойкости, тогда как свободнорожденные мужчины, римские всадники и сенаторы, не тронутые пытками, выдавали тех, кто каждому из них был наиболее близок и дорог».

Золотой дом Нерона. Спальня

Золотой дом Нерона. Криптопортик

Выданные Антонием Наталом и Флавием Сцевином заговорщики называли других, те выдавали следующих. «По площадям, домам, селениям и ближайшим муниципиям рыскали пехотинцы и всадники, перемешанные с германцами, к которым принцепс питал доверие, так как они чужестранцы». Всех подозрительных хватали, заковывали в цепи и тащили на дознание во дворец. Оставшиеся на свободе заговорщики призывали главу заговора Гая Кальпурния Пизона отправиться в преторианский лагерь и попытаться поднять восстание, убеждая того, что «Нерон не предусмотрел никаких мер для пресечения мятежа». Интереснейший аргумент! Эти приводимые Тацитом слова прекрасно показывают, что римская знать тогда жила отнюдь не в атмосфере всеобщего страха, а работа полиции оставляла желать лучшего. Об этом свидетельствует и то, что заговор, в который были втянуты десятки, а возможно, и сотни людей, при всей непрофессиональности такого подхода к его подготовке сорвался лишь в последний момент, по причине одного-единственного доноса — доноса, которого могло и не быть.

Друзья убеждали Пизона, что «даже храбрых мужей неожиданность приводит в смятение, и этот лицедей, за которым пойдут лишь его наложницы да Тигеллин, разумеется, не посмеет поднять оружие на возмутившихся», но Гней Кальпурний Пизон, видимо, был из тех, кто не способен на поступок. Если он, даже втянув в заговор нескольких преторианских центурионов и одного из префектов претория, так долго не решался напасть на безоружного Нерона где-либо во дворце, то при всей его родовитости и амбициях решиться в открытую поднять восстание было выше его сил. Он колебался, медлил, а когда к его дому пришел посланный Нероном отряд, чтобы арестовать и его, Пизон вскрыл себе вены, «а свое завещание наполнил отвратительной лестью Нерону, что было сделано им из любви к жене».

Между тем к Сервилиевым садам, где обосновался тогда Нерон, тащили все новых и новых обвиняемых (под названием «сады» в Риме понимали не засаженную деревьями территорию, а комплекс различных зданий и павильонов, находившийся на засаженной деревьями парковой территории. Нерон же находился в Сервилиевых садах — сравнительно небольшом дворце, поскольку его Палатинский дворец сгорел во время недавнего пожара, а новый, Золотой дворец, еще не был достроен). Когда задержанных подвергали допросу, то им «вменялась в преступление радость, обнаруженная когда-либо при виде того или иного из заговорщиков, случайный разговор, уличные встречи, совместное присутствие на пиршестве или на представлении».

Замешанный в заговоре второй префект претория — Фений Руф, об участии которого в путче еще не было известно, вел следствие вместе с Тигеллином и, «стараясь отмежеваться от заговорщиков, был беспощаден к своим сотоварищам». Он мог бы, пожертвовав собой, убить Нерона в комнате для дознаний, где не было телохранителей, однако Фений Руф думал не об идеалах и не о том, чтобы спасти товарищей, а лишь о том, чтобы уцелеть самому, и «движением головы пресек порыв стоявшего рядом Субрия Флава, который, взявшись за рукоять меча, спросил взглядом, не извлечь ли его и не поразить ли Нерона тут же во время расследования».

Кто знает, сумели бы Фений Руф и Субрий Флав спастись, если бы решились напасть на Нерона, но нерешительность их погубила. Надеявшиеся поначалу на Фения Руфа заговорщики, видя, что он и не думает им помочь, поспешили его выдать, а вскоре был взят под стражу и Субрий Флав.

Приговоренный к смерти Фений Руф «не проявил силы духа, внеся слезливые жалобы даже в свое завещание». Однако Субрий Флав, видя, что конец неизбежен, повел себя на редкость достойно. На вопрос Нерона, в силу каких причин он дошел до забвения присяги и долга, центурион ответил: «Я возненавидел тебя. Не было воина, превосходившего меня в преданности тебе, пока ты был достоин любви. Но я проникся ненавистью к тебе после того, как ты стал убийцей матери и жены, колесничим, лицедеем и поджигателем». Корнелий Тацит утверждает, что это подлинные слова Субрия Флава. Во времена раскрытия заговора Пизона Корнелий Тацит Sf был еще мальчишкой, но свою «Историю» и «Анналы» он писал позднее, когда достиг высших римских магистратур, а во второй половине 97 года даже назначался консулом-суффектом, поэтому он мог пользоваться государственными архивами, и не исключено, что приводимые им слова он мог отыскать в каком-либо протоколе допроса. Не меньший пример твердости был показан на следствии центурионом Сульпицием Аспером, «который, когда Нерон спросил, почему он вступил в заговор против его жизни, кратко ответил, что другого способа пресечь его гнусности не было». Однако были ли те, к кому примкнули Субрий Флав и его друзья, дабы покарать Нерона, лучше, чем опротивевший им император? Как видно из их поведения во время следствия, они были ничуть не лучше. Заговорщики из числа военных прекрасно это понимали, и из уст в уста передавались «слова Флава, якобы говорившего, что позор отнюдь не уменьшится, если по устранению кифареда его место займет трагический актер, ибо если Нерон пел под кифару, то Пизон — в трагическом одеянии».

Зачем же понадобилось Субрию Флаву и его товарищам рисковать жизнью за столь недостойного, по их мнению, человека?

Ответ на этот вопрос также есть у Тацита: «Ходил слух, что на тайном совещании Субрия Флава с центурионами было решено, и не без ведома Сенеки, сразу же после убийства Нерона, которое должен был подстроить Пизон, умертвить и его, а верховную власть вручить Сенеке как избранному главой государства ввиду его прославленных добродетелей людьми безупречного образа жизни».

Сенека был человеком твердой воли, притом мудрым и сказочно богатым, и одним из главных обвинений, которыми его противники в свое время убедили Нерона отстранить его власти, было то, что «он продолжает наращивать свое огромное, превышающее всякую меру для частного лица состояние, что домогается расположения граждан, что красотою и роскошью своих садов и поместий превосходит самого принцепса». Значительную часть накопленных им во время пребывания в фаворе богатств Сенека был вынужден отдать, когда в 62 году попал в немилость, однако отдал он далеко не все. Что же касается друзей и приверженцев, то их он сумел сохранить. Если бы он мог сам пойти на свержение Нерона, переворот вряд ли бы был организован столь бестолково. Однако Сенека был недостаточно родовит. Он происходил всего лишь из сословия всадников, да притом и рожден был не в Риме. Поэтому ему было выгодно не самому свергать последнего потомка Октавиана Августа, а дать это сделать родовитому, но никчемному Пизону, а затем самому уже свергнуть Пизона, выступив в роли мстителя за своего ученика и «восстановив справедливость». С таким вариантом прихода Сенеки к власти римская знать вполне смогла бы смириться, а уж власть бы он затем не упустил.

Монета с изображением Нерона

Сенека тщательно конспирировал свою причастность к заговору. Назвал Сенеку лишь один Антоний Натал, да и тот смог указать только, «что был послан к больному Сенеке, чтобы повидать его и спросить, почему он не допускает к себе Пизона: им было бы лучше поддерживать дружбу в личном общении; на что Сенека ответил ему, что как обмен мыслями через посредников, так и частые беседы с глазу на глаз не послужат на пользу ни тому, ни другому; впрочем его спокойствие зависит от благополучия Пизона».

Нерону трудно было поверить в измену своего бывшего наставника. Вечером, после допроса Антония Натала, виллу Сенеки, находившуюся в 4 тысячах шагов от стен Рима, окружил отряд воинов, однако прибывший к Сенеке трибун не арестовал его, а всего лишь допросил от имени императора. Причастность к заговору Сенека отверг, однако же визит к нему Антония Натала, присланного Пизоном, вынужден был признать. Трибун немедленно доложил об этом Нерону, выслушавшему это в присутствии Поппеи Сабины и Тигеллина.

Отрицать визит Антония Натала было для Сенеки бессмысленно — визитера видело слишком много людей, однако это признание оказалось для него роковым. Нерон понял, что Сенека его предал, и через посланного к нему трибуна приказал своему бывшему учителю покончить с собой, что тот и вынужден был сделать, вскрыв себе вены. Умирал Сенека достойно, сохраняя спокойствие духа, и когда центурион воспрепятствовал ему изменить завещание, завещал оставшимся с ним друзьям «то, что остается единственным, но зато самым драгоценным из его достояния, а именно образ жизни, которого он держался», добавив, что «если они будут помнить о нем, то заслужат добрую славу, и это вознаградит их за верность». В наше время Сенеку часто упоминают как великого философа и даже гуманиста, забывая при этом, что много лет он был фаворитом одного из самых вздорных императоров Рима — Нерона, императора не самого жестокого, но одного из самых коварных. Забывают и то, что близость к Нерону принесла Сенеке несметные богатства, а еще чаще забывают то, что современники упрекали Сенеку в том, что именно данные им под невероятный процент ссуды британцам и их последующее выколачивание стали одной из главных причин вспыхнувшего в 61 году в Британии восстания Боудикки. Говоря о Сенеке, редко вспоминают и то, что покончить с собой ему было приказано не по прихоти или произволу Нерона, а лишь после того, как император удостоверился в его причастности к заговору. Сенека пал не жертвой произвола, не жертвой оговора, а жертвой собственной борьбы за власть.

Тем не менее не следует считать, что присоединение Сенеки к заговору было продиктовано лишь его амбициями и жаждой власти. Причины были гораздо глубже. Расправы Нерона с представителями старой аристократии, насаждение чужеземных обычаев, все большая его самодержавность и отношение к ближайшему окружению не как, друзьям, а как к слугам, приводила к показному смирению, но лишала императора опоры. Призрак гражданской войны витал в воздухе. И недаром юный родственник Луция Аннея Сенеки — Марк Анней Лукан, безусловно самый выдающийся поэт того времени, в 62–65 годах писал «Фарсалию» — «поэму о гражданской войне». Звезда Лукана сверкнула и погасла. Родившийся в 39 году в Кордубе, он с возвышением своего дяди Луция Аннея Сенеки был приближен ко двору и успел уже получить признание, но в 62 году, с отстранением Сенеки от власти, удаляется от Нерона и Лукан. В «Фарсалии» Лукан отразил свои взгляды на идеальное правление, но дописать поэму так и не успел. Причастность Сенеки к заговору стоила очень дорого не только ему, но всем его родственникам. Двадцатишестилетний Лукан также был вынужден вскрыть себе вены, оставив недописанную поэму и безутешную вдову — Поллу Аргентарию, которая впоследствии ежегодно справляла день его рождения.

Но раскрытие заговора Пизона отнюдь не привело к тотальным репрессиям против римской знати. Времена Нерона не были похожи на конец правления императора Тиберия. По обвинению в заговоре было казнено около двадцати видных заговорщиков, в том числе консул Марк Аттик Вестин, избранный консулом на следующий год Плавтий Латеран и несколько сенаторов, однако пострадали лишь те, чья вина была доказана, и даже среди них далеко не все были приговорены к смерти, а некоторых, в том числе поспешивших с разоблачениями Антония Натала и Цервария Прокула, Нерон вообще простил.

Большое число менее значительных заговорщиков выслали из Рима, а военных лишили звания. В заговоре Пизона приняла участие и вторая дочь императора Клавдия — Антония. Планировалось, что после убийства Нерона во время игр в цирке она будет сопровождать Пизона в преторианский лагерь, дабы привлечь к нему расположение солдат. Однако узнав об этом, Нерон поначалу не стал подвергать ее репрессиям. Оставлен был тогда в покое и родной брат Аннея Сенеки, Анней Юний Галлион, «смиренно моливший о пощаде», не пострадал и другой родной брат Аннея Сенеки — Анней Мела.

Решено было назначить дары и благодарственные молебствования божествам и особенные почести Солу, римскому богу Солнца, «чей древний храм находился в цирке, где предполагалось осуществить злодеяние, и чьим благоволением были раскрыты тайные умыслы заговорщиков», сенат в угоду любившему конные состязания Нерону постановил, «чтобы цирковое представление в честь богини Цереры было отмечено большим числом конных ристаний» и «чтобы месяц апрель впредь носил имя Нерона». С благодарственными молебнами и увеличением числа конных состязаний Нерон согласился, но переименование в свою честь месяца счел излишеством.

25. ПОИСК СОКРОВИЩ ДИДОНЫ — БЛЕСТЯЩАЯ ПРОПАГАНДИСТСКАЯ ОПЕРАЦИЯ ПРОТИВНИКОВ НЕРОНА ПО ЕГО ДИСКРЕДИТАЦИИ

Положение Нерона было еще достаточно прочно, но эта прочность таяла как лед. Для упрочения власти ему нужны были деньги, а налоги и так уже были доведены до предела. В таких условиях Нерон готов был верить в самые невероятные проекты получения денег, и этим спешили пользоваться как различные проходимцы, так и скрытые недоброжелатели императора. В этом отношении показателен случай, происшедший в первой половине 66 года. По словам Тацита, некий выходец из Африки, пуниец Цезелий Басс, «обладая суетным нравом, уверовал в то, что привидевшееся ему ночью во сне несомненно отвечает действительности; отправившись в Рим и добившись подкупом, чтобы его допустили к принцепсу, он сообщает ему, что на своем поле обнаружил пещеру безмерной глубины, таящую великое множество золота, не в виде денег, а в грубых старинных слитках. Там лежат огромной тяжести золотые кирпичи, а с другой стороны поднимаются золотые колонны: все это сокрыто на протяжении стольких веков, чтобы обогатить поколение. При этом он высказал предположение, что эти сокровища были припрятаны бежавшей из Тира и основавшей Карфаген финикиянкой Дидоной, дабы ее новый народ, располагая столь несметным богатством, не развратился и не погряз в лености и чтобы царей нумидийцев, и без того враждебных, не разжигала к войне жажда золота». Не задумавшись, насколько соответствует истине этот невероятный рассказ, Нерон тут же объявил о найденных богатствах. В Африку были посланы триремы с отборными гребцами, дабы скорее доставить груз. В это время в Риме как раз проводились очередные учрежденные Нероном пятилетние игры — Неронии, «и ораторы, превознося принцепса, обращались преимущественно к тому же предмету», а сам Нерон, основываясь на этих вздорных надеждах, «день ото дня становился все расточительнее: истощались скопленные казною средства, как будто уже были в его руках такие сокровища, которых хватит на многие годы безудержных трат. В расчете на те же сокровища он стал широко раздавать подарки, и ожидание несметных богатств стало одной из причин обнищания государства. Ибо Басс, за которым следовали не только воины, но и согнанные для производства работ сельские жители, беспрестанно переходя с места на место и всякий раз утверждая, что именно здесь находится обещанная пещера, перекопал свою землю и обширное пространство вокруг нее и, наконец, изумляясь, почему лишь в этом случае сновидение впервые обмануло его, хотя все предыдущие неизменно сбывались, оставил бессмысленное упорство и добровольною смертью избегнул поношений и страха перед возмездием. Впрочем, некоторые писатели сообщают, что он был брошен в темницу и затем выпущен, а в возмещение царской сокровищницы конфисковали его имущество».

Чем интересна эта история?

Да прежде всего тем, что, во-первых, характеризует атмосферу императорского двора того времени, а во-вторых, тем, что это больше похоже на хорошо продуманную операцию по дискредитации Нерона, чем на забавный случай. Был подобран отчаянный авантюрист, которому обещали поддержку, рассказали, что и как надо говорить, и убедили в том, что все пройдет безнаказанно. Далее Цезелий Басс направляется в Рим и там попадает на прием к императору.

Можно ли поверить, что никому не ведомый пуниец вдруг без всякой поддержки попал к императору Рима?

Светоний Транквилл, также написавший о безуспешных поисках несметных сокровищ царицы Дидоны, даже не пытается ответить на этот вопрос. Корнелий Тацит объясняет это взяткой. Возможно, взятка действительно открыла Цезелию Бассу двери императорского дворца. Но представьте себе, какова должна была быть эта взятка, ведь состояние вольноотпущенников, определявших, кого следует допустить на прием, исчеслялось миллионами, а то и сотнями миллионов сестерциев. Под силу ли было простому человеку найти нужную сумму? Под силу ли было, даже и раздобыв деньги, дать взятку не кому попало, а именно тому чиновнику, который мог бы устроить прием и выполнил бы свое обещание, а не просто взял деньги?

Более вероятно, что Цезелию Бассу, дав ему деньги, заранее подсказали, к кому обратиться и сколько следует дать. Далее все уже значительно проще. В Африку отправляют отряд на поиски сокровищ, а Нерон в расчете на сокровища раздает подарки. Но дело даже не в подарках, а в том, что все это происходит в канун Нероний.

Весь Рим говорит об обнаруженных сокровищах, а потом сокровища оказываются выдумкой! Представьте, каким глупцом в глазах сограждан оказался Нерон! Если бы Цезелий Басс не покончил с собой, то можно было бы провести следствие и, возможно, выйти на организаторов аферы. Только кто же станет оставлять в живых такого опасного свидетеля? А после «самоубийства» Цезелия Басса все концы оказываются надежно упрятанными, Нерон же предстает перед римлянами полным простофилей, поверившим ненормальному фантазеру.

Что можно сказать? Акция по дискредитации Нерона была проведена блестяще. Эффективность этой акции еще более возросла ввиду того, что на начавшихся в 65 году вторых Нерониях император впервые собирался выйти на сцену Рима, соревнуясь в пении под кифару. Пение и игра на кифаре были его страстью, но в Риме все еще господствовало мнение, что это занятие недостойно государственного деятеля, а провал поисков африканских сокровищ теперь как бы подчеркивал, что Нерон способен лишь бренчать на кифаре и верить в небылицы.

26. ГИБЕЛЬ ПОППЕЙ САБИНЫ. НОВЫЕ ЗАГОВОРЫ. МОЖЕТ ЛИ ИМПЕРАТОР БЫТЬ АРТИСТОМ?

Ураганы, пожары, заговоры были не единственными несчастьями, которые обрушились на Нерона. Его семейная жизнь с Поппеей Сабиной не складывалась. О влиянии Поппей Сабины на политику империи сведений практически нет, но с 58 года и до своей смерти она всегда была рядом с Нероном. Иосиф Флавий пишет, что Поппея благоволила к иудаизму, называя ее женщиной «набожной». В 64 году Иосиф Флавий был принят Поппеей и добился освобождения нескольких раввинов, арестованных ранее римскими властями. Что же касается отношения к ней самих римлян, то если первая жена Нерона Октавия пользовалась среди них безусловным уважением, к Поппее Сабине они относились скорее отрицательно.

Нерон женился на Поппее Сабине по любви, но гармонии между супругами никогда не было. Когда она родила ему дочь, он был вне себя от радости, сразу же дал титул «августа» и жене и дочери. Но то, что он не присвоил ей этот титул раньше, сразу после свадьбы, говорит о том, что были причины, по которым он этого не сделал. После рождения в 63 году дочери на монетах появился и портрет Поппеи Сабины, но тетрадрахму, где с одной стороны был бюст Нерона, а с другой стороны бюст Поппеи Сабины, успел выпустить лишь монетный двор в Александрии. Их дочь вскоре умерла, и больше ни одной монеты с изображением Поппеи Сабины ни в Риме, ни в провинциях не чеканилось. Супруги начали ссориться?.. Скорее всего — да… Несходство характеров, ссоры явились причиной не одной семейной трагедии, в судьбе Поппеи Сабины они также сыграли роковую роль. В 65 году Поппея Сабина вновь была беременна. Однажды, разругавшись с ней после того, как возвратился с состязаний, Нерон в припадке ярости ударил ее, беременную, ногой, отчего она и скончалась.

По мнению Тацита, убийство Поппеи Сабины не было умышленным — Нерон любил ее и хотел иметь от нее детей. Как пишет Тацит, «тело ее не было сожжено на костре, как это в обычае римлян, но по обыкновению чужеземных царей его пропитывают благовониями и бальзамируют, после чего переносят в гробницу Юлиев. Все же ей были устроены похороны за счет государства, и Нерон с ростральной трибуны произнес над ней похвальное слово, в котором говорил о ее красоте, о том, что она была матерью божественного младенца, и о прочих дарах судьбы, вменяя их ей в заслугу».

Светоний Транквилл пишет, что Нерон якобы приказал рабам утопить в море своего пасынка — сына Поппеи Сабины от ее первого мужа Руфрия Криспина, «так как слышал, что мальчик, играя, называл себя полководцем и императором», но достоверность этого сообщения весьма сомнительна. Будь это так, Нерон вряд ли стал бы устраивать жене столь пышные похороны, тем более по нетрадиционному для Рима обряду исповедуемой ею восточной религии. (Некоторые историки высказывали мнение, что она была одной из первых христианок. На основании имеющихся к настоящему времени исторических, эпиграфических и археологических материалов это мнение нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Она могла исповедовать христианство, могла исповедовать иудаизм, могла исповедовать и какую-либо иную религию. Единственное, что не вызывает сомнений, — это то, что Поппея Сабина исповедовала не традиционную римскую веру, а одну из религий Востока.) Скорее всего, что смерть Поппеи Сабины, какими бы не были отношения между ними, стала для Нерона тяжелым ударом. Об этом свидетельствует и выпущенная тогда по его приказу монета, на одной стороне которой вокруг храмовой беседки с женской фигурой идет надпись «DIVA CLAVD NER F» — «Божественная Клавдия, дочь Нерона», а на другой стороне вокруг женщины, сидящей на троне во дворце или храме, надпись «DIVA РОРРАЕА AVG» — «Божественная Поппея Августа». Нерон скорбил о жене, но вернуть ее уже не мог.

В то время ему уже исполнилось двадцать восемь лет и у него не было ни жены, ни детей, ни родителей, ни верных друзей, на которых он мог бы опереться. Хозяйство империи было ослаблено свалившимися бедствиями, а знать строила все новые и новые заговоры. В конце 65 года, по обвинению в посягательствах на власть, Нерон опять был вынужден сослать еще двух вельмож — Луция Юния Силана Торквата, сына отравленного в 54 году Марка Юния Силана и племянника устроившего в 64 году заговор Децима Юния Силана Торквата, а также Гая Кассия, потомка знаменитого противника Октавиана Августа и Марка Антония, о котором уже упоминалось.

Нерон по-прежнему старается действовать мягкими мерами — Луция Силана Торквата и Гая Кассия не казнят, а всего лишь отправляют в ссылку. Однако внутренняя политика Нерона начинает меняться в сторону ужесточения. Престарелому Гаю Кассию, отправленному в ссылку на Сардинию, позволили дожить свои дни в покое, об отправленном же в Грецию, на остров Наксос, Луции Силане Торквате вскоре вспомнили, и он был убит специально посланным на Наксос центурионом.

Почему Нерон изменил свое решение? Вскрылись новые обстоятельства? Обнаружился новый заговор? Да. Нечто подобное могло произойти. Примерно в это же время своим вольноотпущенником, неким Фортунатом, был обвинен в преступлениях против государства и вынужден был покончить с собой бывший консул Луций Ветер, а римский всадник Публий Галл, обвиненный по этому же делу, «был лишен воды и огня».

Как и прежде, Нерон не действует без разбирательства — дочь Луция Ветера успела даже обратиться к нему с просьбой простить своего якобы ни в чем не повинного отца. Тацит пишет, что Нерон отказал ей из бесчувствия, как «к мольбам, так и к ненависти». Не зная обстоятельств дела, нам трудно судить о том, насколько серьезным и справедливым было выдвинутое против Луция Ветера обвинение. Но все более заметным становится то, что заговоры и выступления против Нерона учащаются, а его попытки пресечь заговорщическую деятельность достигают лишь временных результатов. Нерон все дальше удаляется от римской знати, а его главной опорой становятся чужаки-вольноотпущенники. Опять, как и при Клавдии, роль вольноотпущенников растет, и было бы наивно полагать, что бывшие рабы, даже обласканные Нероном, делали все исходя исключительно из государственных интересов. Число злоупотреблений безусловно росло. Неудивительно, что росло и число заговоров — положение Нерона становилось все более и более неустойчивым.

Между тем Нерон не собирался менять свой стиль жизни, думая прежде всего о сцене. Для развития голоса он постоянно носил под одеждой специальные тяжелые свинцовые накладки, которые, как тогда считалось, способствовали этому, а кроме того, по словам Светония Транквилла, «при нем постоянно находился учитель произношения, напоминавший ему, что надо беречь горло и дышать через платок». Будь Нерон простым смертным, возможно, его искусство принесло бы ему почет и славу, однако от императора требовались тогда совсем иные качества. Он все больше внимания уделял концертной деятельности и все меньше вникал в вопросы управления. Римская знать готова была смотреть и слушать выступления артистов, готова была платить известным артистам большие деньги, но римская знать никак не готова была признать это занятие достойным, никак не могла признать артиста равным себе. Это было трагедией Нерона. Чтобы выйти перед всеми на сцену и петь, ему надо было обладать немалым мужеством, а желание быть артистом должно было быть не просто желанием, а страстью. Как пишет Тацит, «до того, как начались пятилетние состязания, сенат, пытаясь предотвратить всенародный позор, предложил императору награду за пение и в добавление к ней венок победителя в красноречии, что избавило бы его от бесчестья, сопряженного с выступлением на подмостках. Но Нерон, ответив, что ему не нужны ни поблажки, ни поддержка сената» и что он добьется славы, состязаясь на равных со своими соперниками. Возможно, и Поппея Сабина пыталась отговорить его от этого выступления, и именно в этом споре он, не сдержавшись, ударил ее и убил?.. Смерть Поппеи Сабины произошла в канун Нероний, и это могло быть именно так…

27. НЕРОН ВЫХОДИТ НА СЦЕНУ. ОТНОШЕНИЕ РИМЛЯН К ИМПЕРАТОРУ-АРТИСТУ. ПЕРЕИМЕНОВАНИЕ МЕСЯЦЕВ. ОПЯТЬ ДОНОСЫ, ОПЯТЬ ЗАГОВОРЫ. ГИБЕЛЬ ТРАЗЕИ ПЕТА И БАРЕИ СОРАНА

Несмотря ни на что, во время нероний 65 года Нерон вышел на сцену Рима. Наверное, не приходится говорить о возможной непредвзятости судей, когда перед ними одним из претендентов на награду был полновластный император, но он состязался в пении и декламации наравне со всеми. Закончив же выступление, он, если верить Тациту, «преклонив колено, движением руки выразил свое глубочайшее уважение к зрителям, после чего, притворно волнуясь, застыл в ожидании решения судей. И римская чернь, привыкшая отмечать понравившиеся ей жесты актеров, разразилась размеренными возгласами одобрения и рукоплесканиями. Можно было подумать, что она охвачена ликованием; впрочем, эти люди, равнодушные к общественному бесчестью, пожалуй, и в самом деле искренне ликовали».

Римский плебс и римскую знать одолевали совершенно различные чувства. Не одобряли новшества и привыкшие к более строгим патриархальным нравам жители римской глубинки, оказавшиеся тогда в столице и увидевшие столь необычное зрелище. Раздражение провинциалов увеличилось за счет медвежьей услуги, которую оказали Нерону некоторые из его приближенных, переборщившие в своих заботах во что бы то ни стало обеспечить несмолкаемые овации, — «прибывшим из отдаленных муниципиев все еще суровой и оберегавшей древние нравы Италии и обитателям далеких провинций, приехавшим в качестве их представителей или по личным делам и не привыкшим к царившей в Риме разнузданности, трудно было спокойно взирать на происходившее вокруг них; не справлялись они и с постыдной обязанностью хлопать в ладоши; их неумелые руки быстро уставали, они сбивали со счета более ловких и опытных, и на них часто обрушивали удары воины, расставленные между рядами с тем, чтобы не было ни мгновения, заполненного нестройными криками или праздным молчанием». Для некоторых зрителей Неронии окончились трагедией — «многие римские всадники, пробираясь через тесные входы среди напиравшей толпы, были задавлены, а других, проведших день и ночь на своих скамьях, постигли губительные болезни» (солнечные удары?). При этом, по словам Тацита, «еще опаснее было не явиться на зрелище, так как множество соглядатаев явно, а еще большее их число — скрытно запоминали имена и лица входящих, их дружественное или неприязненное настроение. По их донесениям мелкий люд немедленно осуждали на казни, а знатных впоследствии настигала затаенная на первых порах ненависть принцепса». Возможно, Тацит здесь несколько сгущает краски, но попытки выслужиться перед императором на играх или, наоборот, свести с кем-либо счеты, конечно же, были.

Если неронии прошли именно так, как это описал Тацит, то далеко не все римляне улучшили мнение о своем императоре. Нерону же казалось, что он стал кумиром и лишь отдельные недоброжелатели занимаются злопыхательством по поводу его увлечений. Однако сказать, что Нерону вовсе не докладывали об обстановке в стране, тоже нельзя. Вскоре после вторых Неронии он наконец дает согласие на переименование месяца апреля в неронии. Тогда же май был назван именем Клавдия, а июнь именем Германика. Римская знать все еще бьща внешне послушна Нерону, но это переименование очень примечательно. Помимо возвеличивания своего собственного имени, Нерон напомнил всем, что он внук знаменитого и всеми любимого полководца Германика, подчеркнув тем самым, что и сам сможет повести в бой войска. Переименование же мая именем его приемного отца Клавдия должно было подчеркнуть легитимность его собственных прав на престол и заставить римлян забыть об участи Британника и Октавии.

Эти меры не устраняли первопричин недовольства оппозиции, и обстановка в империи становится все более напряженной.

Начало 66 года было отмечено раскрытием очередного заговора. Дело снова началось с доноса…

Как мы помним, в 62 году бывший тогда претором Антистий Созиан на многолюдном пиру у Остория Скапулы огласил порочившие Нерона стихи. Смелость его объяснялась тем, что он рассчитывал на то, что Нерон не удержится у власти. Нерон тогда удержался, а Антистий Созиан был отправлен в ссылку. Четыре года пребывания в ссылке сменили былую «смелость» Созиана на желание выслужиться, и вот в 66 году Антистий Созиан пишет донос на своего бывшего друга Остория Скапулу, чей отец был тогда римским наместником в Британии, а заодно и на еще одного своего друга — бывшего консула-суффекта Публия Антея, обвинив их в посягательстве на власть. Оба обвиненных были вынуждены покончить с собой. Но это было лишь началом. Началось следствие против их друзей, и «в течение нескольких дней погибли один за другим Анней Мела, Аниций Цереал, Руфрий Криспин и Гай Петроний, Мела и Криспин — римские всадники в сенаторском достоинстве». Анней Мела был родным братом Аннея Сенеки. После раскрытия в 65 году заговора Пизона покончили с собой Анней Сенека и сын Аннея Мелы — Анней Лукан, однако Анней Мела тогда не только не пострадал, но и остался на чрезвычайно доходной должности, продолжая «заведовать имуществом принцепса в качестве прокуратора». Теперь же ему приказали вскрыть себе вены. Руфрий Криспин, первый муж Поппеи Сабины, также сделал неплохую карьеру — он побывал префектом претория, получил консульские знаки отличия, стал сенатором. В 65 году Руфрий Криспин оказался в числе участников заговора Пизона, но тогда его всего лишь сослали на остров Сардиния. Возможно, ему помогло заступничество бывшей жены, имевшей от него ребенка, но в 66 году заступаться за него было некому, и ему не оставалось ничего другого, как покончить с собой. То же были вынуждены сделать и другие обвиненные.

Начали сгущаться тучи и над головами некоторых других представителей римской знати. Любая критика уже начинает рассматриваться как нечто недопустимое, и вот в опалу попадают сенаторы Тразея Пет и Барея Соран. Оба были людьми богатыми и влиятельными, а Тразея Пет имел еще и славу выдающегося философа-стоика. «Для осуждения обвиняемых Нерон выбрал дни, когда ожидалось прибытие Тиридата для его возведения на армянский престол». В день приезда царя Трезеи Пету было запрещено присоединяться к встречающим, а вскоре после отъезда парфян оба сенатора были вынуждены покончить с собой. Вдобавок к этому несколько их друзей и родственников были лишены имущества и сосланы.

28. ПРИЕЗД В РИМ ТИРИДАТА. РИМ ЗНАКОМИТСЯ С МИТРАИЗМОМ

Приезд Тиридата в Рим был событием выдающимся и давно ожидаемым. Он готовился тщательно, так как провести его с помпой было выгодно и Риму и Парфии. Выехав из Армении, Тиридат с огромной свитой проехал по римским провинциям в Малой Азии, а затем, переправившись через Босфор, проследовал через Македонию и иллирийские земли к Адриатическому морю и оттуда переправился в Италию. Сухопутный путь был более длительным, чем морской, но, согласно парфянским традициям, вода считалась священной и ее нельзя было осквернить плевками или экскрементами, поэтому Тиридат никак не мог долго ехать морем. Такова была официальная мотивировка того, что Тиридат почти весь путь в Рим проделал по суше. Однако, судя по тому, что в обратный путь из Рима он отправился морем, истинные мотивы того, что по согласованию с римской стороной он ехал в Рим в основном по суше, были иными. Сухопутная поездка великолепной царской свиты как бы подчеркивала, какое огромное и могучее царство вынуждено просить Рим о признании. В свиту Тиридата входил цвет парфянской и армянской знати. Все сверкало золотом, из чистого золота был и головной убор жены Тиридата. Делегацию сопровождал зять Домиция Корбулона — Анней Винициан с тремя тысячами всадников. По ходу следования посольства давались различные представления, устраивались гладиаторские бои. Было сделано все, чтобы визит Тиридата запомнился как парфянам, так и римлянам. Нерон не скупился на расходы — на каждый день поездки императорская казна выделяла по 800 тысяч сестерциев.

Нерон встретил Тиридата в Неаполе, где в честь того были даны бои эфиопских гладиаторов. После этого была определена точная дата прибытия Тиридата в Рим. Дата эта была объявлена римлянам специальным императорским эдиктом. Из-за пасмурной погоды указанное время встречи Тиридата пришлось перенести, но когда он наконец прибыл, это было незабываемое зрелище, — «весь город высыпал приветствовать принцепса и посмотреть на царя».

По словам Светония Транквилла, вокруг храмов на Форуме выстроились вооруженные когорты, сам Нерон в одеянии триумфатора сидел в консульском кресле на ростральной трибуне, окруженный боевыми значками и знаменами. Взойдя к Нерону по специальному наклонному помосту, Тиридат склонился к его коленям и облобызал их. А затем Нерон по просьбе молившего об этом Тиридата снял с него тиару — обычный головной убор знатного парфянина — и возложил ему на голову золотую диадему— символ царской власти, при этом сенатор преторского звания громко переводил для толпы слова молящего. Затем Нерон с Тиридатом отправился в театр, а оттуда, будучи провозглашен «императором», «принес лавры в Капитолийский храм и запер заветные ворота Януса в знак того, что нигде более не ведется войны».

Плиний Старший и Дион Кассий, также описавшие приезд Тиридата, указывают, что прибывшие с Тиридатом жрецы-маги с согласия Нерона воздали ему почести как воплощению Митры — парфянского бога света. Такие почести были обычны для парфянских царей. В Риме это, возможно, был один из первых случаев знакомства с митраизмом. Но очень скоро эта религия распространится по всей империи и десятки храмов Митры будут стоять в Британии и Германии, Дакии и Италии, не говоря уже о восточных провинциях Рима.

Визит Тиридата закрепил мир между Парфией и Римом. Уезжая, Тиридат обещал Нерону переименовать свою столицу Артаксату в Неронию, а Нерон подарил ему сто миллионов сестерциев. Деньги эти оказались потрачены не зря. Надежный мир с Парфией был установлен на долгие годы. Даже когда в конце правления Нерона в Риме началась междоусобная война, граница с Парфией оставалась спокойной.

29. ЗОЛОТОЙ ДВОРЕЦ — ЧУДО АНТИЧНОЙ АРХИТЕКТУРЫ. ПОИСКИ НОВОЙ СУПРУГИ. РАСПРАВА С АНТОНИЕЙ. СТАТИЛИЯ МЕССАЛИНА — ТРЕТЬЯ ЖЕНА НЕРОНА

В это время в Риме подходило к концу строительство Золотого дворца. При Нероне в империи было сооружено большое количество общественных зданий и сооружений, но свой новый дворец Нерон строил с особым размахом. Территория дворцового комплекса занимала 270 гектаров и простиралась от Палатинского до Эсквилинского холма — дворец был окружен прекрасно обустроенной парковой зоной и помещениями вспомогательных служб. Строительство дворца началось сразу послеприхода Нерона к власти. Во время пожара 64 года дворец сильно пострадал, но Нерон приказал его перестроить, сделав еще более шикарным, и дал ему новое название, назвав Золотым. Это было потрясающее сооружение!

По словам Плиния Старшего, приемный зал дворца украшала бронзовая статуя самого Нерона работы знаменитого скульптора Зенодора. Высота статуи (119 футов) — позволяет представить, каковы были размеры самого этого зала (1 римский фут = 0,2963 метра. Следовательно, высота статуи достигала 35 с лишним метров, превышая высоту знаменитого Родосского колосса, высота которого была всего около 32 метров). Для украшения дворца была написана картина на полотне размером в 120 футов. Это было самое большое из известных истории полотен античного мира. Картине не повезло — она сгорела в мастерской в Маевых садах, «пораженная ударом молнии», так и не будучи установлена в зале, однако в Золотом дворце хватало и других достопримечательностей.

По словам Светония Транквилла, площадь дворца «была такова, что тройной портик по сторонам был в милю длиной; внутри был пруд, подобный морю, окруженный строеньями, подобными городам, а затем — поля, пестреющие пашнями, пастбищами, лесами и виноградниками, и на них — множество домашней скотины и диких зверей. В остальных покоях все было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и жемчужными раковинами; в обеденных палатах потолки были штучные, с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстьями, чтобы рассеивать ароматы; главная палата была круглая, и днем и ночью безостановочно вращалась вслед небосводу; в банях текли соленые и серные воды. И когда такой дворец был закончен и освящен, Нерон только и сказал ему в похвалу, что теперь, наконец, он будет жить по-человечески».

Тогда же, в 66 году, Нерон вновь, уже в третий раз, женится. После смерти Поппеи Сабины Нерон хотел жениться на другой дочери Клавдия — Антонии. До этого Антония уже дважды успела побывать замужем. Ранее уже говорилось о том, что ее второй муж Фавст Корнелий Сулла сначала был сослан по приказу Нерона, а затем казнен, сводная сестра Антонии — Октавия, восемь лет пробыв женою Нерона, была казнена по его приказу, сама Антония была замешана в заговоре Пизона. Почему же Нерон решил взять себе невесту из столь враждебного лагеря?..

Нероном тут, видимо, руководил прежде всего политический расчет — женившись на столь видной представительнице враждебной ему части римской знати, он мог бы ослабить ярость оппозиции. Антония отказалась. Ранее это нисколько не озаботило бы Нерона и привело бы упрямицу разве что к ссылке, но теперь он не мог допустить нового брака Антонии, если это не был бы брак с ним самим, — любой представитель римской знати, за которого бы вышла Антония, сразу стал бы признанным лидером враждебного ему лагеря, а женитьба на дочери императора Клавдия давала бы ему в глазах римлян легитимные претензии на императорский трон. Возможно, отказывая Нерону, Антония не ожидала, что это будет стоить ей жизни. Но случилось именно так. После отказа стать женой принцепса она в том же году была вновь обвинена в подготовке переворота и казнена. Гибель Антонии могла быть связана и с ее возможным участием в раскрытом в 66 году заговоре Винициана, о котором будет подробнее рассказано несколько позднее, однако отказ Антонии стать его супругой в любом случае предопределил столь жесткое решение Нерона. В жены же себе Нерон взял Статиллию Мессалину, супругу своего бывшего приближенного Вестина. Марк Аттик Вестин еще недавно был одним из друзей Нерона. В 65 году он даже назначался консулом, однако в том же году, в расцвете своей карьеры, был обвинен в причастности к заговору Пизона и принужден к самоубийству. По Риму ходили слухи, что Нерон уже тогда имел любовную связь со Статилией Мессалиной и именно брак Вестина с Мессалиной был действительной причиной, погубившей Вестина. В оправдание Нерона можно почти с полной уверенностью сказать, что это было не так. Если сам Марк Вестин, возможно, и мог бы допустить ошибку, заключив брак по безумной любви, то Статилия Мессалина так бы никогда не поступила. В вопросах брака она была женщиной опытной. Не слишком переживала она и из-за гибели последнего мужа. Ее брак с Марком Аттиком Вестином был для нее уже четвертым, а брак с Нероном пятым по счету. Это была женщина красивая, хитрая и осторожная. Если изображение второй жены Нерона — Поппеи Сабины появилось на монетах лишь после рождения ею дочери, изображения Статилии Мессалины появились на монетах восточных провинций и без этого. Она блистала при дворе, наслаждалась жизнью, но умела не озлоблять окружающих и не нажила себе серьезных врагов. Незадолго до свержения Нерона, когда уже стало ясно, что удержать власть ему не удастся, Статилия Мессалина без всяких колебаний покинула его и уединилась на время смуты в своей вилле, а вскоре вновь блистала в свете и чуть было вновь не стала императрицей, когда на ней собрался жениться пришедший в 69 году к власти Отон. Этому воспрепятствовало лишь его поражение в битве при Беадриаке, после которого он вынужден был покончить с собой, но свое последнее письмо, перед тем как покончить с собой, Отон написал ей, Статилии Мессалине.

Роспись дома Веттиев в Помпеях. 63–79 гг.

30. ЗАГОВОР ВИНИЦИАНА И РАСПРАВА С ЗАГОВОРЩИКАМИ. ГИБЕЛЬ КОРБУЛОНА. НАЧАЛО ИУДЕЙСКОЙ ВОЙНЫ. ВЕСПАСИАН СТАНОВИТСЯ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ РИМСКИМИ ВОЙСКАМИ НА ВОСТОКЕ

Хлопоты, связанные с новой свадьбой, не ослабили желания Нерона посетить Грецию. Границы империи были спокойны, и, казалось бы, ничто не могло ему помешать.

Однако если с Парфией был установлен мир, то с римской знатью у Нерона продолжалась война. Не успел Тиридат убыть на родину, как в Риме был раскрыт новый заговор — заговор Винициана. Об этом заговоре сохранилось мало сведений — всего лишь упоминание о нем Светония Транквилла (главы книги Тацита, посвященные этому периоду времени, утеряны), но то, что Светоний в своей книге о Нероне говорит всего о двух заговорах — заговоре Пизона и заговоре Винициана, дает основания полагать, что именно эти два заговора были наиболее опасными. Судя по тому, что заговор Винициана был раскрыт в Беневенте (город на Аппиевой дороге, современный Беневенто), заговорщики планировали покончить с Нероном, когда тот отправится в свою давно планируемую поездку в Грецию — именно через Беневент пролегал наиболее удобный путь из Рима к порту Брундизий, откуда обычно отплывали из Италии в Грецию. Трудно сказать, по каким причинам на этот раз был сорван заговор, но Нерон теперь расправлялся с заговорщиками все более беспощадно — они были казнены. Пострадали и их родственники, одни из которых были умерщвлены, другие высланы.

В это время была казнена и отказавшаяся ранее выйти замуж за Нерона дочь императора Клавдия — Антония. Неизвестно, связана ли была казнь Антонии с заговором, однако временная связь событий тут очевидна. Казнь Нероном еще одной родной дочери своего приемного отца, конечно же, вызвала у римлян ропот осуждения. Но подавление этого заговора породило и другие проблемы. Анний Винициан был зятем знаменитого полководца Домиция Корбулона. Сейчас можно лишь гадать, имел ли Корбулон отношение к заговору Винициана, но оставлять в живых такого человека после казни его зятя Нерон никак не мог. В распоряжении Корбулона имелась одна из самых лучших и мощных группировок римских войск. Корбулон на то время был, безусловно, наиболее прославленным полководцем империи. Попытка обычным образом арестовать Корбулона или просто казнить могла бы привести к восстанию и самым непредсказуемым последствиям. Дабы избежать этого, Нерон, подавив заговор Винициана и прибыв в 66 году в Грецию, в самых льстивых выражениях приглашает Корбулона присоединиться к нему и насладиться зрелищами. И лишь когда Корбулон передал командование вверенными войсками, чтобы убыть к императору, ему предъявили приказ Нерона, предписывавший ему покончить с собой. Корбулону не оставалось ничего другого, как выполнить этот приказ.

Лучший полководец Рима погиб не в бою, а в результате чьей-то, быть может, даже и своей собственной, интриги. Такая же судьба постигла вскоре и двух других известных полководцев, братьев Скрибониев, Руфа и Прокуда, командовавших римскими войсками в Верхней и Нижней Германии. В 67 году Нерон пригласил их в Грецию, а по приезде приказал им покончить с собой. Возможно, на то имелись серьезные причины, но популярности ему это не прибавило.

Зато 66 год прибавил Нерону ряд иных проблем. Когда в Риме во время торжественной встречи Тиридата римляне, армяне и парфяне уверяли друг друга в вечной дружбе, на востоке империи вспыхнула новая война, вести которую довелось не только Нерону, но и еще четырем императорам Рима, и не исключено, что невероятно щедрые дары Нерона Тиридату давались тогда прежде всего для того, чтобы избежать парфянского вмешательства. Закрывая ворота храма Януса и объявляя о наступившем во всех владениях Рима мире, Нерон уже знал, что эта война идет, и знал о первых неудачах римских войск.

Весной 66 года в Иудее началось мощное восстание, ставшее началом Иудейской войны, завершить которую удалось только императору Веспасиану. Оно началось в Цезарее Приморской со столкновений между проживавшими там греками и евреями. Римский наместник Гессий Флор издал декрет, лишивший евреев многих преимуществ, которыми они до этого пользовались. В главных городах Иудеи — Кесарии и Иерусалиме — это вызвало ликование нееврейской части населения и озлобило евреев. Между евреями и неевреями начались кровавые столкновения. Когда же Флор решил изъять за недоимки 17 талантов из казны Иерусалимского храма, евреи подняли бунт, изгнав Флора из Иерусалима. Римский наместник в Сирии Цестий Галл сначала попытался уладить вопрос путем переговоров и послал в Иудею своего уполномоченного чиновника, дабы разобраться в причинах случившегося. Иудейский царь Агриппа Второй доказывал согражданам необходимость и преимущества сотрудничества с римлянами. За сотрудничество с римлянами был и первосвященник Маттафия. Но экстремисты взяли верх, и сын предыдущего первосвященника Анания — Элеазар, второй после первосвященника человек в церковной иерархии и тогдашний староста Храма Соломона, объявил, что запрещает принимать жертвоприношения от иноземцев. В то время в Храме дважды в день приносились жертвы от имени Рима и императора, и таким образом заявление Элеазара было уже прямым призывом к восстанию.

Сторонники Элеазара захватили город, а первосвященник был вынужден бежать во дворец, охраняемый римским и еврейским гарнизонами. Элеазар осадил дворец и хотел взять его штурмом, но в это время в рядах восставших выдвинулся новый лидер, некий Менахем, сумевший уговорить еврейских солдат гарнизона перейти на свою сторону. Дворец был взят, а римский гарнизон отступил в три оставшиеся башни. Между еврейскими повстанцами тут же началась кровавая междоусобица — Менахем убил отца Элеазара, бывшего первосвященника Анания, а Элеазар в ответ сумел захватить самого Менахема и после пыток казнил. Римскому гарнизону Элеазар разрешил покинуть крепость, обещая свободный проход, но обманул и перебил всех, кроме одного командира отряда, который согласился совершить обрезание.

Восстание неудержимо распространялось, сопровождаясь страшной резней. Евреи вырезали всех треков в Самарии, Галилее и землях за рекой Иордан. Греки, в свою очередь, вырезали евреев в Цезарее Приморской и устроили погромы евреев в Александрии. Цестий Галл попытался осадить Иерусалим, но потерпел поражение и вынужден был отступить. Римляне потеряли до пяти с половиной тысяч человек пехоты и не менее трехсот кавалеристов — это было самое крупное поражение римлян на Востоке после битвы при Каррах, где в 53 году до нашей эры потерпел поражение и погиб Марк Лициний Красс.

Ввиду угрозы потери Иудеи Нерон отозвал оттуда и Цестия Галла и Гессия Флора, а подавление восстания поручил опытному полководцу Веспасиану, выделив ему большую армию. Незадолго до этого Веспасиан подвергся разносу от Нерона за то, что заснул в то время, как он пел и играл на кифаре. Нерон тогда даже отправил его прочь от своего двора. Однако Нерон мог отделить пустую обиду от той, которая не подлежит прощению, и когда вскоре Веспасиан понадобился, Нерон именно ему поручил основную часть своих войск на Востоке. В то же время восставшим не удалось получить поддержку со стороны Парфии, царь которой был удовлетворен условиями мира и воцарением в Армении Тиридата. Когда евреи обратились к своим соплеменникам, проживавшим в Парфии, с просьбой о помощи, то к ним прибыло лишь некоторое количество добровольцев. Вместе с тем парфянский царь был настолько заинтересован в дружбе с Римом, что даже разрешил подвластному Парфии царю Набатейского царства Малху принять участие в войне на стороне римлян. К концу 67 года римляне вернули себе Галилею. Казалось бы, все было против восставших, однако сопротивление иудеев римлянам было отчаянным, и восстание сумели окончательно подавить только к 73 году, когда в Риме успело смениться несколько императоров.

31. ИМПЕРАТОР И АРМИЯ. ЭКОНОМИКА СТОНЕТ, СИТУАЦИЯ ОБОСТРЯЕТСЯ. ВИЗИТ НЕРОНА В ГРЕЦИЮ. ТИГЕЛЛИН ОТХОДИТ ОТ ДЕЛ. НИМФИДИЙ САБИН СТАНОВИТСЯ ПРЕФЕКТОМ ПРЕТОРИЯ

Нерон мечтал о походах, равных походам Александра Македонского, и строил планы походов то в Эфиопию, то на Кавказ, но дальше планов дело не пошло.

Первый император Рима, Октавиан Август, значительную часть своей жизни провел в походах и даже был ранен. Второй император Рима, Тиберий, был выдающимся полководцем. Третий император, Калигула, вырос в военных лагерях и даже свое прозвище получил именно там. Став императором, Калигула предпринял всего один поход и не успел прославиться, однако среди солдат он бывал часто и солдаты его любили. Четвертый римский император, Клавдий, полководцем не был, однако, несмотря на то, что пришел к власти уже в весьма солидном возрасте, вскоре после восшествия на престол лично возглавил римское вторжение в Британию, и это немало способствовало укреплению его авторитета. Нерон же, став пятым императором Рима, за все время своего правления так и не удосужился пожить в солдатских палатках.

Само по себе то, что Нерон поручал ведение той или иной кампании кому-либо из полководцев, было вполне логично. Однако это встретило бы одобрение войск лишь в том случае, если бы император почаще бывал в войсках, а еще лучше сам, хотя бы символически, возглавил какой-то поход. То, что Нерон этого так и не сделал, было его ошибкой. Эта ошибка усугублялась тем, что Нерон выступал как певец и актер. Будь он прославленным полководцем, его пение могло бы придать профессии певца престижность и уважение в глазах римлян, но попавшие на роскошное представление в Риме центурионы из глубинки, ветераны, много раз рисковавшие жизнью, служившие в самой дикой глуши за очень скромную плату, могли только озлобляться от того, что видели, и, вернувшись обратно, рассказывать своим товарищам о том, что Рим живет недостойно, а император заботится о никчемных римских «хлопальщиках» больше, чем о солдатах. Большая часть знати также не одобряла увлечений императора. Что касается римского плебса, которому роскошные представления и щедрые раздачи были по душе, то этот плебс был точно так же готов хлопать и любому другому, а в случае неудач императора, как это было во время пожара, — роптать и обвинять того, кого еще совсем недавно хвалил. Разобщенный плебс мог быть опорой бунта, но не мог быть опорой власти. Свою опору Нерон с каждым годом все больше расшатывал…

Государственные ресурсы не покрывали непомерных трат Нерона, и в последние годы своего правления он добывал недостающее путем массовых конфискаций, поборов и вымогательства, вызывая к себе все большую и большую неприязнь. В это время он, по словам Светония Транквилла, постановил, «чтобы по завещаниям вольноотпущенников, без видимой причины носивших имя родственных ему семейств, он наследовал не половину, а пять шестых имущества; далее, чтобы по завещаниям, обнаруживавшим неблагодарность к императору, все имущество отходило в казну, а стряпчие, написавшие или составившие эти завещания, наказывались». Надо сказать, что еще со времен Октавиана Августа владельцы крупных состояний обычно завещали часть своего имущества императору и уж во всяком случае вносили его в завещание в качестве наследника второй очереди. Сначала так поступали лишь некоторые, но уже со времени императора Тиберия это стало традицией, хотя и никогда не закреплявшейся в форме закона. То, что Нерон вынужден был закрепить эту традицию законом, свидетельствует о том, что в это время конфронтация его с римской верхушкой усилилась и прежние методы, которыми пользовались для получения доли с каждого крупного наследства предыдущие императоры, уже не срабатывали. Указ Нерона был крайне прямолинеен и лишь усилил озлобление. Оппозиция не могла это не использовать — злые языки становились все острее. Неудивительно, что Нерон вынужден был издать и указ, «чтобы закону об оскорблении величества подлежали любые слова и поступки, на которые найдется обвинитель».

Ситуация в стране становилась все более опасной, но Нерон не хотел этого видеть — «путешествовал он не меньше чем с тысячей повозок: у мулов были серебряные подковы, на погонщиках — канузийское сукно, а кругом — толпа скороходов и мавретанских всадников в запястьях и бляхах». Нерон хотел блистать и блистал. Славу певца, поэта и спортсмена Нерон предпочитал всему на свете. Доверив своим фаворитам-вольноотпущенникам управление государством, он почти всецело занялся артистической деятельностью, отправившись в Грецию, культурой которой всегда восхищался. Безусловно, в Греции Нерон занимался не только концертами. Светоний Транквилл сообщает, что «в Ахайе он приступил к прорытию канала через Истм: собрал сходку, призвал преторианцев начать работу, под звуки труб первый ударил в землю лопатой и вынес на плечах первую корзину земли». Прокопать канал через Коринфский перешеек ранее пытался еще македонский царь Деметрий Полиоркет, затем эту попытку повторил римский диктатор Юлий Цезарь. Обстоятельства помешали им это сделать. Не увенчалась успехом и попытка Нерона. Однако сама идея прорыть в этом месте канал была вполне разумной, и в 1893 году Коринфский канал, длиной в 6,3 километра, глубиной в 8 метров и шириной в 24,6 метра все же был прорыт, значительно облегчив судоходство в этом районе Греции. И все же дела в этой поездке по Греции были у Нерона на втором плане, а главное внимание уделялось развлечениям и концертам. Во всех играх и состязаниях за счет специально подобранных противников и судей он одерживал победы, получал овации и награды и все более утрачивал чувство меры. У римской знати это вызывало раздражение. Конфронтация Нерона с сенатом все более обострялась и становилась заметной не только для посвященных. По словам Светония Транквилла, «дело дошло до того, что, приезжая и уезжая, он не допускал сенаторов к поцелуям и не отвечал на их приветствия, а начиная работы на Истме, он перед огромной толпой во всеуслышанье пожелал, чтобы дело послужило на благо ему и римскому народу, о сенате не упомянув».

Общественное недовольство нарастало. Почувствовав неладное и не желая идти ко дну вместе с Нероном, уходит с поста префекта претория и удаляется в свое имение Софоний Тигеллин. Новым префектом претория становится Нимфидий Сабин, но этот человек не верил в Нерона и, когда ситуация обострилась, начал действовать в пользу его соперника — Гальбы, а затем и сам попытался побороться за власть.

32. ЗАПОЗДАЛОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕРОНА. ВОССТАНИЕ ВИНДЕКСА. ПРОТИВ НЕРОНА ВОССТАЮТ ГАЛЬБА, ОТОН И КЛОДИЙ МАКР. НЕРОН В РАСТЕРЯННОСТИ

Сказать, что Нерон совсем уж не разбирался в людях, было бы неправильно — в Риме у Нерона оставалось немало верных людей, однако они не могли выправить ситуацию, причем положение стало настолько серьезным, что оставленный в качестве заместителя императора и верный Нерону вольноотпущенник Эпафродит умолял Нерона вернуться в Рим. Однако Нерон по-прежнему концертировал, а также подбирал себе лучшие в Греции скульптуры и изысканные предметы роскоши для украшения своего дворца. Когда осыпанный лаврами «олимпийский триумфатор» наконец вернулся, было уже поздно. В марте 68 года против Нерона восстал легат Лугудунской Галлии Гай Юлий Виндекс.

Нерон в это время был в Неаполе. Светоний Транквилл пишет, что сначала он отнесся к известию о мятеже беспечно и больше всего обиделся на то, что Виндекс в своем послании обозвал его дрянным кифаредом, потому что считал, что играет на кифаре очень даже хорошо. Светоний утверждает, что Нерон не стал в тот день принимать каких-либо особых мер и отправился смотреть на состязание борцов, «за обедом пришли новые донесения, еще тревожнее, но он остался холоден и лишь пригрозил, что худо придется мятежникам. И потом целых восемь дней не рассылал ни писем, ни приказов, ни предписаний, предав все дело забвению», и лишь затем, возмущенный оскорбительными эдиктами Виндекса, «отправил сенату послание, призывая отомстить за него и отечество, но сам не явился, ссылаясь на болезнь горла». Однако это не так. На подавление восстания Виндекса сразу же были брошены войска из Германии во главе с наместником Верхней Германии Вергинием Руфом. Что же касается задержки Нерона, то она могла быть действительно связана с болезнью, но ее можно объяснить и тем, что ему необходимо было установить, не связано ли выступление Виндекса с какими-либо событиями в самом Риме, а также убедиться в лояльности сената, с которым он в последнее время не ладил.

Как бы там ни было, задержка Нерона в Неаполе, после получения известия о мятеже Виндекса, была недолгой. Вскоре он прибыл в Рим.

Восстание Виндекса не вызвало у Нерона внешних признаков обеспокоенности. В ответ на то, что Виндекс называл его не Нероном, а Агенобарбом, Нерон объявил, что вновь «примет свое родовое имя, которым его так оскорбительно попрекают, а принятое по усыновлению отвергнет». Больше же всего он, казалось, был озабочен тем, «что его корят незнанием искусства, в котором он неустанными занятиями дошел до совершенства, и всех расспрашивал, знает ли кто-нибудь кифареда лучше, чем он?»

Настроение императора изменилось лишь тогда, когда еще через несколько дней он узнал о том, что к восстанию присоединился легат Тарраконской Испании Сервий Сульпиций Гальба. Это сообщение повергло Нерона в шок, и он начал рвать на себе одежду и кричать, что все кончено. Тем не менее, придя в себя, он не отказался от прежних своих привычек, развлекаясь театральными зрелищами. Согласно Светонию, в узком кругу Нерон то строил дикие и нелепые замыслы подавления восстания, то думал отравить весь сенат, то напустить на горожан диких зверей, то сменить всех начальников войск, а когда из провинции пришли некоторые ободряющие известия (в это время около Безансона армия Вергиния Руфа разгромила Виндекса и тот покончил с собой), Нерон даже устроил роскошный пир и пропел игриво сложенные песенки про вождей восстания. Потом он назначил себя консулом и, уходя пьяный с пира, заявил друзьям, что выйдет к войскам безоружный и одними своими слезами склонит мятежников к раскаянию.

Положение Нерона становилось все более критическим. Хотя Виндекс через несколько недель после начала восстания потерпел поражение от остававшихся верными Нерону войск и погиб, к Гальбе присоединился бывший друг Нерона, римский наместник в Лузитании Отон, а в Африке, откуда в Рим поступала значительная часть зерна, поднял мятеж Клодий Макр — римский наместник в Старой Африке. В Риме начали расти цены на зерно и соответственно на хлеб. Противники Нерона тут же поспешили обвинить в росте цен его самого, якобы желавшего нажиться на этом. Особенное возмущение римлян вызвало то, что в это «голодное время александрийский корабль, о прибытии которого было объявлено, оказался нагружен песком для гимнастических состязаний». Был ли заказан этот так неудачно для Нерона и так удачно для его противников прибывший в Рим корабль действительно Нероном или его противниками, установить уже трудно, но противники Нерона сумели в полной мере воспользоваться его прибытием. Мало кто помнил, сколько миллионов сестерциев годами доплачивал Нерон, чтобы удерживать в Риме минимальные цены на хлеб. Все видели на прибывшем из богатой хлебом Александрии корабле песок вместо зерна. Возможно, Нерон, даже отчаянно нуждаясь в деньгах для войск, предпринимал меры по доставке в Рим продовольствия из других мест, но, учитывая тогдашние скорости передвижения и то, что поставки зерна из Африки были прерваны внезапно, для исправления положения необходимы были месяцы, необходимо было время, а времени у Нерона как раз и не было.

Часть наместников провинций продолжала сохранять верность императору, но Нерон растерялся и не сумел этим воспользоваться, он метался, и в его действиях все больше проступала безысходность. Готовясь к походу, он прежде всего позаботился о телегах для перевозки театральной утвари, а сопровождавших его наложниц приказал остричь по-мужски и вооружить секирами и щитами, как амазонок. Всем сословиям он приказал пожертвовать часть своего состояния, а съемщикам частных домов и комнат немедленно внести в императорскую казну годовую плату за жилье, причем строго требовал, чтобы золотые и серебряные монеты были не истертыми. Он объявил также воинский набор по всем трибам, но никто не явился, а кроме того, взбунтовались и остальные войска. Узнав об этом на новом пиру, Нерон со злости разбил об пол два своих самых любимых хрустальных кубка. Если верить Светонию Транквиллу, Нерон стал подумывать о том, чтобы бежать к парфянам, то о том, чтобы отправиться к Гальбе и выпросить у него себе хотя бы наместничество над Египтом — письмо с такой просьбой нашли потом в его ларце.

Возможно, Светоний Транквилл, основной источник наших сведений о последних днях Нерона, где-то преувеличивает и изображает тогдашние попытки Нерона удержать власть несколько гротескно, но вряд ли можно сомневаться в том, что действия Нерона были судорожными и безрезультатными.

33. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Это была агония. Так ничего и не предприняв, Нерон все откладывал и откладывал принятие решения на следующий день. В принципе время у него еще было — у Клодия Макра не было возможности переправиться в Италию, а Гальба, хотя и смог собрать некоторые войска, только-только перешел границу Нарбонской Галлии и до Рима ему идти было еще не менее тысячи миль. Однако самый страшный противник Нерона находился не в Африке и не в Испании, а в Риме. Ему изменил префект претория Нимфидий Сабин, решивший сыграть свою игру, а для начала тайком убедивший преторианскую гвардию перейти на сторону Гальбы.

Помня, как император Клавдий поступил с преторианцами, убившими Калигулу, Нимфидий Сабин не стал организовывать покушение, а поступил более хитро — увел солдат из дворца.

Однажды ночью Нерон проснулся и увидел, что его покинули телохранители и почти все слуги. Сначала он бросился искать кого-нибудь, кто был опытен в обращении с оружием и мог убить его без лишних мучений, но не нашел, а затем инстинкт самосохранения взял верх, и Нерон попытался хоть на время где-то укрыться. Вольноотпущенник Фаон предложил ему свою усадьбу, расположенную между Соляной и Нометанской дорогами на четвертой миле от Рима. Когда Нерон босой, в одной тунике, накинув темный плащ и прикрыв лицо платком, вскочил на коня и помчался к Фаону, с ним было всего четверо спутников, и среди них Спор. Правду ли говорили о Споре, что он был любовником Нерона, или их связывала любовь к искусству и дружба, кто знает? Но Спор остался одним из тех немногих, кто не бросил свергнутого императора.

Еще недавно ему рукоплескал весь Рим, а теперь, когда Нерон со своими спутниками проезжал мимо одного из лагерей, до него долетели крики солдат, «желавших ему гибели, а Гальбе — удачи». Хотя армия Гальбы была еще очень далеко от Рима, римский гарнизон и сенат, видя, что преторианская гвардия оставила Нерона, поспешили признать императором Гальбу. Решением сената Нерона было приказано изловить и казнить.

Во все времена находилось достаточно желающих топтать павшего правителя, но такое настроение было не у всех. Когда один из прохожих, увидев Нерона и спешивших с ним всадников, сказал другому: «Они гонятся за Нероном», Нерон не совладал с конем, тот шарахнулся, и лицо потерявшего власть императора открылось. Стоявший рядом отставной солдат-преторианец узнал его и отдал честь.

Надеяться на то, что все встречные будут вести себя так, как повел этот солдат, было нельзя. Доскакав до поворота, Нерон и его спутники отпустили коней и по тропинке через густую траву и кусты пробрались к задней стене виллы. Фаон предложил императору на время укрыться в яме, откуда брали песок, — важно было, чтобы Нерона не заметил никто из посторонних, однако лезть в яму Нерон отказался. Для того, чтобы он мог попасть на виллу, срочно прорыли тайный ход, но и там Фаон не мог принять его в апартаментах, а укрыл в какой-то каморке. На имевшейся там скромной кровати с ветхой подстилкой Нерон, укрывшись старым плащом, смог немного передохнуть. Тем не менее становилось ясно, что выхода нет и единственное, что он может еще сделать, — это уйти из жизни более или менее достойно.

Нерон попросил снять с себя мерку, чтобы вырыть могилу, собрать куски мрамора для надгробия, а также принести дров, чтобы сжечь тело. При каждом приказании он всхлипывал и повторял: «Какой великий артист умирает во мне!»

Он все не решался покончить с собой и медлил, пока к Фаону не пришел скороход, принесший письмо, где было сказано, что сенат объявил Нерона врагом и разыскивает, чтобы казнить по обычаю предков. Нерон спросил, что это за казнь. Ему ответили, что преступника раздевают догола, голову зажимают колодой и секут розгами до смерти. Нерон достал тогда два кинжала, попробовал их на остроту, но медлил до тех пор, пока за ним не прибыл отряд всадников, и лишь тогда вонзил себе в горло кинжал.

Это произошло, по одним данным, 7-го, а по другим — 11 июня 68 года. Кормилицы Нерона, Эклога и Александрия, вместе с его наложницей Актэ похоронили его достойным образом в усыпальнице рода Домициев, — похороны обошлись в 200 тысяч сестерциев.

Римляне восприняли смерть Нерона по-разному. Одни ликовали, бегая по всему городу в фригийских колпаках (такой колпак, по обычаю, надевали рабу, отпуская его на волю). Но радовались не все — «были и такие, которые еще долго украшали его гробницу весенними и летними цветами и выставляли на ростральных трибунах то его статуи в консульской тоге, то эдикты, в которых говорилось, что он жив и скоро вернется на страх своим врагам».

В некоторых районах империи он несмотря ни на что продолжал почитаться. Особенно популярным имя Нерона было в Сирии и в соседней Парфии. Парфянский царь Вологез, благодарный Нерону за то, что тот после войн, длившихся в Армении с 55 по 62 год, согласился поставить там царем брата Вологеза Тиридата, через своих послов, отправленных в Рим для возобновления союза, с особой настойчивостью просил, чтобы память Нерона оставалась в почете.

О том, что Нерон был весьма неоднозначной личностью, лучше всего говорит отношение к нему жителей восточных провинций империи. Еще в течение почти пятидесяти лет после его гибели в различных провинциях востока империи появлялись самозванцы, лже-Нероны, поднимавшие восстания под лозунгом восстановления своей власти. Скорее всего, что именно неоднократное появление лже-Неронов породило распространенный среди христиан в IV–V веках миф о будущем вторичном пришествии Нерона накануне конца света и его выступлении на стороне антихриста против «праведных». Нерон стал символом репрессий против христиан.

Интересно, что когда в конце IV — начале V веков в Риме появилась традиция чеканить и раздавать народу в праздники «конторниаты» — имитации старинных монет, то хотя среди них и встречается небольшое количество конторниатов с изображениями различных обожествленных «хороших» императоров, явно преобладали монеты с изображениями Нерона. Почему же именно тогда Нерон вновь стал так популярен? Скорее всего, выпуски монет с изображением гонителя христиан Нерона были одной из форм скрытой антихристианской пропаганды, которую пытались тогда вести последние язычники. Затем Нерона забыли. Но прошло еще полтора тысячелетия, и в XIX–XX веках в давно уже принявшей христианство Европе усилился интерес к римской культуре и искусству, и изображения Нерона вновь стали популярны и часто помещались для украшения на различные предметы.

Нерон никогда не считался ни выдающимся государственным деятелем, ни полководцем, никогда его не причисляли к «хорошим» императорам, о степени его мастерства певца и артиста можно лишь догадываться, однако его необычная жизнь и трагическая судьба всегда привлекали к себе и историков, и писателей, и, наверное, нет ни одного римского императора, о котором было бы создано больше книг, чем о Нероне. Но как писал современник Нерона Иосиф Флавий, «многие писатели повествовали о Нероне; одни из них, которым он оказывал благодеяния, из признательности к нему извращали истину, другие из ненависти и вражды настолько налгали на него, что не заслуживают никакого извинения».

Полностью разделяя это мнение Иосифа Флавия, я старался писать свою книгу без предвзятости.