Внизу

Глава, которая ставит больше вопросов, чем дает на них ответов. Тем не менее она знакомит нас с другими героями этой истории

— //-//-

2010 г., Альтернативная реальность

Российская империя

Форма правления — конституционная монархия во главе с монархом и Государственной Думой.

Форма организации общества — сословный строй. Конституцией выделяются следующие разряды поданных: дворянство (в свою очередь делилось на боярство (владеющие магией рода) и обычное дворянство (урождённое или пожалованное), духовенство, городские и сельские обыватели.

Тип цивилизации — постиндустриальная техномагическая цивилизация. Эволюция человечества осуществлялась за счёт познания и наработки навыка управления системными структурами (стихии, энергоинформационные поля, порталы) и техническими механизмами.

Магия — генетически передаваемое (в исключительно редких случаях приобретаемое) свойство организма манипулировать энергетическими системными структурами.

— //-//-

Московская Императорская Николаевская гимназия всегда стояла особняком среди остальных учебных заведений, находящихся под патронажем Императорской фамилии или ее отдельных особ. Все без исключения отпрыски благородных семейств — дворянских, а тем более боярских — всеми правдами и неправдами стремились попасть в число ее учащихся. При приближении очередного вступительного цикла в столице разворачивались самые настоящие «баталии», не всегда, правда, видимые глазу простого обывателя. За право на обладание заветным вступительным билетом передавались «золотые» аккредитивы на баснословные суммы, роскошные столичные апартаменты в закрытых жилых комплексах «Экстра» класса, поместья в самых живописных местах Подмосковья, акции крупнейших мировых компаний и многое другое, что подчас не укладывается в голове. Некоторое время назад в одном «желтых» сетевых изданий промелькнула новость, что одного из членов приемной комиссии предложили собственный остров в Индийском океане с развитой на нем инфраструктурой: большим поместьем, хозяйством с замкнутым экологическим циклом, самолетом, двумя вертолетами, причальным комплексом с катерами и яхтой.

На первый внешний взгляд столь разительную популярность Московской Императорской Николаевской гимназии по сравнению с остальными учебными заведениями подобного статуса было сложно объяснить. Она не считалась исключительно хайтековой, как Санкт-Петербургская Императорская гимназия с ее всемирно известными движущимися подводными и воздушными аудиториями, виртуальными учебными мирами и развитой роботизированной средой. Не могла соперничать с Казанским Императорским лицеем, занимающим территорию небольшого провинциального города и славящимся грандиозностью построек и роскошью отделки учебных корпусов. По качеству преподавательского состава — доле привлеченных профессоров мирового уровня и количеству их научных регалий — уступала Киевской Императорской гимназии, собравшего в своих стенах весь цвет мировой науки. Можно задаться вопросом, а что же в таком случае так привлекало сюда отпрысков самых известных фамилий империи? Ответ на этот вопрос, на самом деле, более чем прозаичен: именно здесь традиционно проходил обучение сам цесаревич. И кто в здравом уме откажется свести такое знакомство еще на школьной скамье? Естественно, никто. Ведь, школьные друзья — одни из самых верных.

Здесь было пропитано непередаваемых аристократическим духом, словно говорящим: гость, ты входишь на территорию, где «взращиваются» особые люди. Это чувствовалось уже при самое первом знакомстве с гимназией, когда перед твоим автомобилем открывались высокие ажурные ворота из кованого металла. На причудливо изогнутых черных прутьях — лепестках и стеблях с массивными железными цветами — последних красовалась монограмма императора Николая Освободителя, ставшего первым покровителем гимназии, и фактически ее отцом-основателем.

Прямо от каменных стен расстилался изумительно ровный газон сочного изумрудного цвета, напоминавший море в спокойные дни. Аккуратно подстриженная трава мерно и неторопливо колыхалась при каждом дуновении ветра, по ней бежали еле заметные барашки-волны. Газон разрезали разбегавшиеся в разные стороны тропинки из старинной брусчатки. То тут, то там глаз цеплялся за уютные беседки, обвитые густым плюшем и манящие прохладой и тишиной.

Все тропинки и дороги, в конечном итоге, вели к центральному зданию — приземистому двухэтажному зданию с выступающей вперед колоннадой. Выстроенное из редкой красоты голубоватого мрамора оно когда-то принадлежало светлейшему князю Александру Даниловичу Меньшикова, ближайшему сподвижнику императора Петра Великого, передавшего одно из своих любимых поместий в пользу Благородного Российского общества призрения. В своей духовной грамоте известный меценат особо настаивал, чтобы его обширное поместье со всеми постройками использовалось только для образовательных целей. Воля покойного исполнилась в 1834 году, когда в стенах Меньшиковского дворца была основана Московская Императорская гимназия и сразу же получившая почетное наименование «Николаевская».

С этого времени в неизменном виде сохранился весь интерьер с роскошным внутренним убранством. Это старинные английские портьеры с вышитыми в ручную сценами из Библии, покрытие стен из редкой разновидности китайского шелка, паркет из драгоценных пород дерева — Эбена, Агара, Санадала, Амаранта, Зебрана и других, ростовые вазы из муранского стекла. Настоящими произведениями искусства выглядела мебель, образующая уютные островки в каждой из залов и комнат дворца. Впечатляли, оформленные в разных стилях, мягкие диваны, оббитые кожей буйвола и ножками с чеканными серебряными узорами; столы и стулья, изготовленные из искусно изогнутого красного дерева и богато инкрустированные слоновой костью. Сверху все это великолепие освещали многоярусные люстры с украшениями из причудливо ограненного хрусталя, напоминавшего роскошные бриллиантовые подвески.

Под стать убранству был и внутренний персонал гимназии, каждое утро встречавший учащихся в огромном фойе дворца. Одетые в старинные ливреи, белоснежные чулки, яркие манишки и густо напудренные парики с косичками, уборщики отвешивали поклон каждому входящему в двери, отдавая тем самым дань истории. После вновь застывали без движения у стен, напоминая собой каменные изваяния.

Сегодня, как, собственно, и всегда, первым встречал гимназистов старший управляющий гимназии Рудольф Альбертович. Свое одеяние мажордома из времен светлейшего князя Меньшикова он носил по-особому, с присущим только ему чувством собственного достоинства и некого превосходства над остальными. Последнее проявлялось едва ли не во всем: и в каменно-непоколебимым выражении лица, и во вздернутом подбородке, и в тщательно выверенных деталях костюма, и в болезненной скупости движений, и в безжизненном сухом голосе. За свои почти сорок, проведенных здесь, лет старший управляющий уже давно стал частью этих старинных стен, полностью пропитавшись здешней атмосферой. Он уже не видел себя за пределами всего этого, превратившись в неотъемлемый элемент этого огромного механизма и став самой историей. Видели, а главное, чувствовали, это и остальные. Его, представителя, «худого» рода и не обладающего ни каплей магии, почтительно приветствовали отпрыски самых известных фамилий империи и наследники гигантских состояний. Уважительно здоровались с ним владельцы транскорпораций и торговых империй, родовитые бояре и дворяне, обязательно поздравляли его с именинами, старались лично засвидетельствовать свое почтение в дни больших праздников. Всякий мало — мальски разумный человек понимал, каким большим влиянием обладал этот человек. Будучи вхож в императорскую фамилию и пользуясь их особой благосклонностью, он мог шепнуть лишь только одно слово, чтобы кардинально изменить судьбу своего обидчика или, наоборот, близкого человека.

В фойе его традиционного окружали около двух десятков молодых девушек в старинных одеждах горничных, которых готовило специальное учреждение в столице — Московский пансионат призрения и милосердия. В этом тоже состояла дань традиции и тем временам, когда горничные поддерживали порядок в огромном дворце. Сейчас же их роль была несколько иной и больше сводилась к организационным функциям. Они помогали преподавателям с подготовкой оборудования к занятиям, сопровождали в переходах от корпуса к корпусу, решали мелкие управленческие вопросы и многое другое. Столько разнообразный функционал предполагал и особые требования к их подготовке. Девушки знали по три — четыре иностранных языка, обладали серьезными компетенциями в разных предметах и даже владели навыками специальной борьбы.

На нижней ступени иерархии стояли сотрудники технического персонала, большая часть которого занималась поддержанием в должном состоянии инфраструктуры гимназии. Их ливреи были чуть скромнее, чем у остальных. На камзолах почти не было золотого шитья и атласных лент с подвязками. Ткань проще, практичнее.

Самым крайним в ряду технического персонала стоял невысокий юноша, скорее даже подросток лет пятнадцати. Довольно худой, болезненного вида, он то и дело касался туго завязанного галстука, видимо душившего его. Бледность его лица соперничала с белизной сильно напудренного парика.

— Кхе-кхе…, - чуть слышно кашлянул паренек, задыхаясь от сдавленного горла. — Кхе-кхе…, - сильно стягивал грудь корсет, спрятанный под камзолом. Жесткие ребра, усиленные китовым усом, не давали толком ни вздохнуть, ни выдохнуть. — Что-то совсем худо, дядя…, еле слышно прошептал он, дергая за рукав рядом стоявшего грузного мужчину с роскошными бакенбардами. — Худо мне очень, мочи нет…

Мужчина бросил на него быстрый взгляд и тут же отвел глаза. Не дай Господь, старший управляющий заметит их шевеление. Тогда совсем беда. Рудольф Альбертович ведь очень скор на расправу. Ладно, если премии лишит, а может и со службы погнать. Куда потом идти?! Некуда! У него на шее хворая сестра, что уже второй месяц с постели не поднимается, и несуразный племяш. Кто с таким багажом-чумаданом возьмет?! Эх…

— Потерпи, Максимка. Потерпи. Самый малехо осталось. Сейчас, господа гимназисты пройдут, покланяемся, и выдохнешь, — одними губами шептал дядя, косясь глазами в сторону парнишки. А тому, к бабке не ходи, становилось все хуже и хуже. — Дыши, дыши. Токмо галстук не трогай. Старший управляющий с гавном съест, коли тронешь.

Он даже чуть сдвинулся к племяшу, чтобы поддержать, если чего случиться. Жалко, парнишку. Самому Господь деток не дал, вот и привязался он к Максимке, как к своему собственному сынишке. С самого рождения, как сбежал от них папашка, возился с ним, помогал сестренке деньгами, с жильем. Как тот вытянулся, немного повзрослел, на службу устроил в гимназию. Дай Бог здоровья добрым людям, поспособствовали, помогли его Максимку пристроить в уборщики. А что такого? Хорошее место: теплое, сытное, деньгу платят. Дел-то немного, любой справиться: уборные и душевые в чистоте держать.

— Слышь, Максимка? Живой? — обеспокоенно спросил мужчина, не имея возможности повернуться. Старший управляющий, будь он не ладен, в их сторону смотрел. Чистый сыч, строго глазищами зыркает. — Эй, племя…, - остаток слова он испуганно проглатывает и втягивает во «весь фрунт». В дверях появляется первый гимназист, за ним второй, третий…

Каждого появлявшегося, одетого в строгий темно-синий костюм с вышитой эмблемой на отвороте, персонал встречал легким полупоклоном. Им даже не пытались отвечать. Ведь персонал давно уже стал частью гимназии, как ее стены, паркетный пол и потолок с высокими люстрами. Смеясь и разговаривая, гимназисты проходили мимо…

Особый момент наступал, когда порог гимназии переступал сам цесаревич. Этот высокий худощавый молодой человеку с роскошной гривой черных волос и резкими чертами лица тоже не обращал внимания на стоявших у стен людей, склонившихся в поклоне. Лишь старший управляющий удостаивался его кивка, а иногда и нескольких ничего не значащих слов о погоде.

В этот самый миг, когда цесаревич в окружении своих галдящих товарищей, шел мимо парнишки-уборщика, тот вдруг начинает оседать. Закатив глаза, Максим тихо простонал и мешком свалился на паркет.

— Ах, — не сдержалась и еле слышно ахнула какая-то горничная, что стояла ближе всех. Первым ее порывом было броситься вперед, но она сдержалась и осталась на месте. Строгие инструкции, регламентировавшие обязанности персонала, обязывали всех стоять совершенно неподвижно и молча приветствовать учащихся. Не допускались ни какие лишние движения.

— Ха-ха-ха! — кто-то из гимназистов тут же весело заржал при виде свернувшегося валявшегося на паркете парнишки. Это небольшое происшествие после каждодневного единообразия явно стало для него поводом для веселья. — Зацените-ка, статуя ожила! Ха-ха-ха! Я-то думал, что это мрамор в ливреи одели! Ха-ха-ха! Его словно удушающей плетью огрели! — он сделал вид, будто бы стреляет из оружия. — Ха-ха-ха!

— Хи-хи-хи! — поддержав, хихикнула пара белокурых девиц. Одна из них даже не удержалась и вытащила коммуникатор, чтобы сделать пару эффектных кадров. — Сандрик, душка, покажи-ка плеть еще разок! Во-от! И ногу, ногу поставь! Вот! Сандрик, голема завалил! Ха-ха-ха! — обе девицы вновь начали заливаться смехом. Тыкают оттопыренными пальчиками в коммуникаторы и изгибаются возле лежащего тела, словно у шеста. Смешно до коликов.

Шедший вместе с ними цесаревич даже не остановился. Его губы лишь чуть дрогнули в едва наметившейся улыбке. Он просто обошел тело уборщика и пошел дальше. А, собственно, что тут необычного и странного? Упал какой-то уборщик, и что? Его приведут в чувство, и все станет, как прежде. Зачем обращать на этой внимание на эту мелочь?

Возле веселящихся гимназистов, словно из неоткуда, возникла фигура старшего управляющего. С совершенно беспристрастным листом он глубоко поклонился.

— Приношу глубокие извинения за этот прискорбный инцидент, — Рудольф Альбертович сделал знак рукой своим помощникам, двум крупным мужчинам в красно-белых ливреях, тут же подошедшим ближе. Они быстро подхватили безжизненное тело и понесли его в сторону неприметной двери, за которой находилось техническое помещение. — Такое больше не повториться.

Стайка со смехом понеслась дальше, догонять цесаревича. Поржали и ладно. Через пару минут эту историю они уже из головы выкинули. Забыли, как и не было. От самого происшествия остался лишь десяток уморительных фоток, над которыми можно будет позже поржать.

Сам же старший управляющий уже входил в подсобное помещение, где парнишку положили на длинный стол и пытались привести в чувство. Со стороны головы суетился его дядя, то похлопывая племянника по щекам, то ослабляя ворот его камзола. Одна из горничных водила перед носом юноши крошечной коробочкой с какой-то пронзительно пахнущей ароматной солью.

— Что это такое было, господин Симонов? Вы понимаете, что сейчас произошло? — ледяным голосом спрашивал Рудольф Альбертович, направляя тяжелый взгляд на мужчину с бакенбардами. Тот, отпрянув от племянника, поник: голова наклонилась, плечи опустились, глаза уставились в пол. Понимал, что сейчас разразиться буря. — Таких прискорбных инцидентов, да еще в присутствии Его Императорского Высочества Цесаревича Александра, гимназия не знала за всю свою историю. Это не просто чрезвычайное происшествие, это настоящая катастрофа. Ваш племянник своим безрассудным поступком причинил весьма весомый ущерб авторитету нашего учреждения. Сделанные сегодня фото уже сейчас гуляют по сети, вызывая гомерический хохот у наших недоброжелателей. Понимаете, к чему это приведет?

Мужчина поднял глаза и тут же вновь опустил их к полу. Чего тут понимать? Все и так ясно. Лишением премии тут не отделаешься. Максимку-бедолагу точно за ворота погонят. С него «стружку снимут», или, не дай Бог, тоже выкинут. Вот и вся нехитрая арифметика.

— Я поясню вам и всем остальным, чтобы это лучше отложилось в ваших черепных коробках, — старший управляющий неторопливо обвел взглядом всех присутствующих в подсобном помещении, ненадолго задерживая взгляд на некоторых из них. — В течение следующего часа эти фотографии будут размещены на своих площадках ведущими информационными агентствами с весьма интригующими комментариями и названиями. Возникнет настоящий вал сопутствующих новостей, хейта, на который не смогут не отреагировать наши учредители. Примерно через два часа со мной свяжется один из членов Управляющего Совета гимназии и начнет задавать весьма неприятные вопросы о персонале. Что мне ему нужно будет ответить?! Ответ может быть лишь один — кадровые решения.

В это мгновение вдруг раздалась неприятная трель коммуникатора. Старший управляющий поднял руку и с досадой «пожевал» губы.

— Вот, собственно, и звонок от члена Управляющего Совета Его Высочества великого князя Салтыкова, — мужчина ткнул пальцем в лежавшего парнишку, а затем в его дядю, сопроводив все это жестким комментарием. — Этот уволен. Завтра бумаги мне на стол. Ты лишен премии на два месяца и получаешь первое персональное предупреждение. Напоминаю, второе персональное предупреждение может привести не просто к увольнению с «волчьим» билетом, но и к уголовному делу.

После он резко развернулся и вышел из помещения. Следом потянулись и остальные люди, не смотреть друг на друга. Каждый старался, как можно скорее покинуть это место, словно оно было чумным. Никому не хотелось оказаться следующим.

— Эх-хе-хе, — с тяжелым вздохом забормотал мужчина, поглаживая лысину под париком. Плюхнулся на лавку и развязал галстук. Тяжело дышать стало. — Эх, жизнь-злодейка, что же ты так не любишь нас. Взъелась на нас, как злобная псина, и никак не отстанешь… Я-то ладно, старый пенек, а мальчонку за что так шпыняешь?! Хороший ведь паренек, добрый, мухи не обидит. Молчун, все стерпит, слова плохого не скажет. За матерью так «ходит», что любой сиделке фору даст. Опять, наверное, не ел, потому и в обморок упал, — он подвинулся ближе к столу и осторожно погладил парнишку по голове. Несколько раз взъерошил непослушную копну волос. — Говорил, же ему кушать надо, иначе сил не будет. Он же нет, все на лекарства тратит. Поди за целый день сухой корки во рту не было… Конечно, вона бледный весь. Краше в гроб кладут. Эх, бедовый, бедовый…

Он снова и снова гладил парнишку по волосам, с нежностью вглядываясь в каменные черты его лица. Как же сильно Максимка ему напоминал свою матушку, его сестрицу. Носик такой же вытянутый, чуть вздернутый. Ямочки на щеках. Волос тоже очень похожий.

— Ой! Прости Господи, неужели шевельнулся? — вздрогнул мужчина, заметив какое-то движение. Быстро перекрестился и осторожно взял парнишку за руку. — Точно, шевельнулся. Максимка, слышишь меня? Максимушка, давай, открывай глаза. Не время разлеживаться, не время. Не дай Бог, старший управляющий снова зайдет и увидит, как ты разлеживаешься. Ведь разбираться не будет: мигом в дом призрения отправит. Там тоже с нашим братом никто не церемонится. Напишут тебе падучую болезнь или еще что-нибудь чудное, за что и социальный рейтинг понизят. Куда потом идти? Открывай, открывай, глазки-то!

После недолгого тормошения Максим, наконец, открыл глаза. Несколько раз хлопнул века и непонимающе уставился на дядю, что тому совсем не понравилось. Слишком уж девственный взгляд у того был. Неужели память отшибло?! Быть такого не может. Не может память с голодухи пропасть. Никак.

— Максимка, ты чего? Я же дядька твой, Михаил! Дядя Миша!

Тот смотрит на него, как телок. Веками хлопает, ни единого слова не говорит. Беда, просто.

И тут что-то изменилось. Вряд ли бы мужчина смог объяснить словами, что случилось. Это было нечто неосязаемое, находящееся на уровне ощущения. Пожалуй, сильнее это ощущалось во взгляде. Взгляд вдруг стал совершенно другим, странным, заставляющим отворачиваться.

— Ты что это?

Словно безжалостный вивисектор на тебя смотрел изнутри этого мальчишки. Взгляд «препарировал», взвешивал каждую твою часть внешнего и внутреннего мира. Затем оценивал и выносил окончательный приговор. Мужчина даже поежился от неожиданности, почувствовав странный холодок между лопаток.

— Дядька я твой, Михаил. Брат твоей матушки Елизаветы, что хворая лежит…, - дрогнул его голос.

Он уже открыл рот, чтобы еще что-то добавить, но остановился. Парнишка отрицательно мотнул головой. Мол, ничего пока не говори. Помолчи, немного.

— Кхе-кхе-кхе, — несколько раз хрипло кашлянул Максим, прежде чем заговорить. Голос его оказался на удивление чуждым: более низким, глубоким и, кажется, даже угрожающим. — Понял я уже, что ты Михаил. Теперь давай все строго по порядку рассказывай: кто я, кто ты, что мы тут делаем и остальное. Все выкладывай, ничего не пропускай.

Только что уже вставший мужчина вновь плюхнулся на лавку, сильно стукнувшись пятой точкой. Правда, вместо боли чувствовал, он удивление, граничащее с шоком.

— …Я, это Максимка… того, — начал он бормотать что-то несуразное и несвязное, но был остановлен. Парнишка с пронзительным взглядом взрослого человека медленно поднял указательный палец к потолку и укоризненно покачал им. — Да, да… Я, Михаил Александрович Симонов, собственно городской обыватель. Чинов и должностей высоких не имею. В благородном состоянии тоже не состою. Тружусь тута, в Московской Императорской Николаевской гимназии, уборщиком. Ты, значит-ца, племяш мой, сын моей сестрицы Елизаветы, что два месяца назад обезножила. Операция потребна. С матушкой вы тоже из городских обывателей, ибо магией во всем нашем роду никто не владел…

А тут уже пришел черед парнишке удивляться. Тот заинтересованно наклонил головы и тряхнул ей, словно ослышался.

— Что ты сказал? Про магию? — глухо спросил он, цепко уставившись прямо в глаза. — Повтори еще раз…

Вздрогнувший мужчина заерзал на лавке. Максимка его все больше и больше пугал. Совсем он не узнавал его. Словно подменили парнишку.

— А что тут повторять? Магия — она и есть магия. Говорю, в нашем роду никогда не было того, кто владел бы этим искусством. Поэтому, мы и городские обыватели, — в голосе его послышалась плохо скрываемая досада. — Была бы у нас магическая искра, сейчас бы графьями или князьями были. В больших поместьях и домах проживали. Матушку твою бы целитель враз вылечил. Только пальце бы щелкнул, она бы и пошла, родимая, своими ножками. Ты, что, Максимка, совсем все запамятовал?! Неужели, правда, захворал чем-то сильным? Совсем ничего не помнишь?

Взгляд у парнишки дернулся, вдруг став совершенно обычным — чуть рассеянным и немного виноватым.

— Помню, дядя Миша, помню. Почти все помню… Самую малость просто запамятовал, когда мне плохо стало, — проговорил Максим. — Сейчас получше… И дышать легче.

Мужчине сразу лучше стало от этих слов. Облегчение даже какое-то почувствовал. А то и не знай, что думать. Словно подменили парнишку другим человеком. Так смотрел на него, что мурашки по спине бегали размером с кулак. Это, наверное, с волнения ему привиделось.

Парень же одним рывком спрыгнул со стола и стал хищно осматриваться. Взгляд, словно сканер, тщательно прошелся по потолку и стенам, задержался на плакатах по технике безопасности, списку с фамилиями технического персонала. Потом глаза скрестились на зеркале, что висело на противоположной стене.