Внутри болезни. Целостный подход к лечению хронических заболеваний: от психосоматики до доказательной медицины

Я учился в средней школе, когда семья переехала из Сиваса в один из районов Малатьи. Чтобы попасть на занятия, приходилось каждое утро полтора часа ехать на автобусе, а затем около получаса идти пешком.

В солнечные весенние дни это было не так уж сложно, но вот в зимние месяцы я всю дорогу чувствовал, как руки и лицо режет ледяной снег. Мама каждый день вставала около четырех часов утра, чтобы приготовить мне завтрак. Он был для меня, как бензин для машины. Каждое утро я ел деревенские яйца, сыр, мед и масло. Кроме плотного завтрака, единственным способом пройти этот длинный путь, несмотря на лютый холод, было очень сосредоточенное размышление о чем-нибудь. Пытаясь забыть про мороз, я воображал, как работаю врачом в городке на берегу Эгейского моря, как после работы иду в кафе, наслаждаясь солнечным деньком, представлял разговоры, которые я там веду, близкие отношения, выражение счастья на лицах людей, которых я слушаю и исцеляю. В течение полутора лет я отправлялся в путь в пять утра с этими мечтами. Уверен, что эта мотивация была одним из главных факторов, благодаря которым мне удалось поступить в медицинский институт. По окончании учебы я сдал экзамен и поступил в ординатуру по психиатрии.

После пяти лет учебы и практики пришло время принять участие в распределении для получения специальности. Мы называли этот этап «лотерея обязательной службы», и, как следует из названия, от участия в ней нельзя отказаться. В случае отказа полученный с таким трудом диплом врача оказывается в министерстве здравоохранения вне вашей досягаемости. Перед самым распределением студентам необходимо высказать свои предпочтения: выбрать из предложенных вариантов. Период выбора – время бурного обмена идеями с друзьями-врачами, обсуждений в разных группах в интернете и попыток получить от более опытных коллег информацию о городах, в которых они работают. Конечно, впечатления каждого весьма субъективны, но все же это идеальный вариант, чтобы получить представление о незнакомом месте. И понять, что предпочтет большинство. В том году, о котором я веду речь, наши варианты были следующими: Ширнак, Хаккяри, Эрзурум, Ван… Конечно, каждому мила его родина и везде свои красоты, но мне хотелось попасть в прибрежный городок в Эгейском регионе, о котором я мечтал еще в школе. Можете представить мое разочарование при виде списка городов того года[4].

Я пообщался со знакомыми из разных городов. Коллега, с которым я познакомился через школьного друга, работал в Ване и стал поклонником этого города, который не был ему родным. Хвалебные отзывы о тамошних красотах превратили меня в почетного ванийца еще до того, как я туда отправился. Где позавтракать, куда обязательно сходить, где лучшие пляжи, насколько гостеприимны местные жители, – благодаря его рассказам мой выбор стал очевиден. Я очень хотел попасть в Ван.

Когда предпочтения были высказаны, потянулось напряженное ожидание. Нелегко дожидаться известий о том, в каком климате, регионе, городе тебе предстоит провести следующие пятьсот пятьдесят дней. Я помню день объявления результатов, как будто это было вчера. Я находился в Фетхие. Сначала телефон взорвался сообщениями – все писали друг другу, что результаты опубликованы. Повторяя про себя: «Пусть это будет Ван, пусть будет Ван…», – я зашел на страницу итогов и увидел слова: «Дениз Шимшек – Ванская региональная учебно-научная больница». Я был на седьмом небе от счастья, хотя вместо желанных для всех Эрзурума, Коньи, Ширнака, Хаккяри, Юксека мне попался Ван. Город, поездки в который я с нетерпением ждал уже несколько месяцев и где имел хотя бы нескольких знакомых.

Мой друг по университету, Дервиш, тоже был направлен в Ван в качестве анестезиолога. Так мы стали попутчиками. И в последующие годы часто вместе возвращались на время отпуска в родной город. Дервиш почти всегда радостен и весел, не беспокоится о мелочах. Я всегда им восхищался.

Когда мы были студентами, наши преподаватели говорили: «Дружба, которую вы заводите в университете и потом на стажировке, – это совершенно разные вещи», – но мы не принимали их слова всерьез.

Я понял, насколько они были правы, благодаря Озгюру, который принял нас с Дервишем у себя во время нашего первого визита в Ван. Озгюр был гинекологом, мы проходили ординатуру в одной и той же больнице в Денизли. Его дом был прямо напротив больницы, где он работал, и почти все его соседи были врачами. Не знаю, потому ли, что мы были приезжими, или из-за общего ощущения восторга и ужаса перед незнакомым городом, но дружеские узы, которые связали нас, были особенными. Мы продолжаем общаться после отъезда из Вана, вспоминая тепло и крепкую дружбу тех дней.

По пути в Ван я беспокоился о больнице, в которой мне предстояло работать. Мне представлялась развалюха с оборудованием, установленным еще в прошлом тысячелетии. Я был молодым врачом-идеалистом, полным решимости попытаться помочь людям даже в невозможных условиях, но все равно очень боялся. Друзья рассказывали мне, каким старым было здание больницы, так что я готовился к худшему.

Утром первого дня проснулся с волнением: теперь я специалист и сам отвечаю за своих пациентов. Совсем не помню, как добирался до больницы в тот день, зато отчетливо – шок, который испытал, увидев ее. Совершенно новое здание не имело ничего общего с руинами, которые я себе навоображал. Клиника походила на только что построенный пятизвездочный отель. От столовой до палат для пациентов, от кабинетов до операционных – все было невероятно качественным. Мне повезло начать работать в крупнейшем учебно-научном госпитале региона.

Хотя оборудование соответствовало европейским стандартам, разница в условиях работы бросалась в глаза с первого же дня. Плотность пациентов была просто невероятной. Если в Денизли вы принимаете пациента в среднем каждые двадцать минут, то в Ване у вас есть лишь от трех до пяти минут. Каждый день только один я принимал по 70–80 человек. Вы не ослышались. В городе не было отдельного психиатрического отделения для военных, так что количество экспертиз, направленных от военных, за несколько дней перевалило за сотню. Психиатров в больнице было шестеро, и все были примерно в одинаковых условиях. В региональную больницу города Ван стекались пациенты со всей области. Большинство из тех, кто попадал к нам, обращались с жалобами на боли в спине, мышцах и суставах, а также на подавленное и тревожное настроение. За три-пять минут мы успевали только назначить прием антидепрессантов, скорректировать дозу, добавить новое лекарство или принять решение о смене препарата.

В первые дни я уходил из больницы одним из последних. Меня тормозил недостаток опыта и чувство неполноценности. За спиной уже не было преподавателя, который мог проконсультировать или дать совет в любой момент. Со временем я стал увереннее в себе и научился более точно распределять время.

После адаптации число пациентов еще больше увеличилось, потому что мой стиль общения с пациентами передавался из уст в уста, и каждый довольный пациент на следующий день приводил кого-нибудь из родственников. Начало этой цепочке положила моя самая первая пациентка, пришедшая в день моего вступления в должность. Это была женщина тридцати пяти лет, не умевшая выражать гнев, сдерживавшая эмоции и потому страдавшая от психосоматических болей (в основе которых лежали психологические факторы). Замужем, двое детей. В течение многих лет она не могла избавиться от болей в шее, спине и суставах, поскольку источник проблемы не ограничивался только воспалительным процессом. Тело вело себя так, потому что пациентка не осознавала своего эмоционального состояния. Оно реализовывало эмоции, которым женщина не давала выхода, в виде боли. Она приехала с мужем, потому что единственное место, где он мог ее сопровождать, – это больница, и единственная ситуация, на которую он обратил внимание, – болезнь. Только так женщина могла выразить желание быть признанной и потребность в эмоциональной близости. Она не научилась распознавать свои эмоциональные потребности и выражать их словами, потому что мужчина, с которым ей довелось жить, и сам никогда не произносил ничего подобного.

Я принял пациентку и попросил ее супруга подождать. Она не совсем четко говорила по-турецки, но мы справились[5]. Во многом общение зависит от цели и настроя. Она была готова объяснять, а я – понимать. Благодаря медикаментозному лечению и психотерапии пациентка вскоре стала поправляться.

Однако главная причина, положившая начало выздоровлению, заключалась в том, что появился человек, который пытался ее понять, признавал ее существование. Кто-то выслушал ее, увидел, отреагировал на ее слова и попытался улучшить ее самочувствие, – вот основные факторы, благодаря которым ей стало лучше. Почти восемьдесят процентов моих пациентов в Ване составляли женщины, и большинство из них приходили с похожими жалобами.

Для исцеления человеку необходима близость. Мы пытаемся создать это чувство всю жизнь, выстроить связь, которую мы помним с раннего детства, – с матерью или человеком, который заботится о нас. Очень важно устанавливать такую связь в отношениях с пациентами. Одной из областей, в которой я чувствовал себя успешным во время работы в Ване, было создание этой связи. За три-пять минут, отведенных на прием, сделать это было практически невозможно, но у меня получалось. Сначала пришлось преодолеть языковой барьер. Мне помогал секретарь. Позже пятнадцать-двадцать слов, которые я выучил по-курдски, в сочетании с моим стремлением понять собеседника помогли более эффективно общаться с пациентами. Когда они понимали, что я желаю их выздоровления и буду поддерживать их до конца, начинался процесс исцеления.

Два месяца спустя после переезда в Ван я все еще жил в доме Озгюра. Пора было перестать злоупотреблять его гостеприимством и обзавестись собственным жильем. В незнакомом городе, который я пока только открывал для себя, часть меня не хотела уезжать из уже изученного дома, с которым я был связан прошлым, и даже мысль об этом вызывала мышечную боль в спине. Когда я поступил в начальную школу, то чувствовал себя незащищенным ребенком, который не хотел покидать безопасное пространство возле матери, и мысль о том, чтобы попасть в незнакомую, небезопасную среду школы, вызывала боль в животе. Даже будучи очень успешным врачом, инженером или бизнесменом, человек не перестает бояться одиночества, несчастья или неадекватности. Возможно, в этом бессознательном процессе и кроются недостатки, которые я обнаруживал в и без того небольшом количестве домов, сдаваемых в аренду. Один был многоэтажным, и я засомневался, является ли он сейсмоустойчивым, другой – слишком маленьким, третий стоял очень близко к месту периодических волнений[6], и я опасался, что жить в нем рискованно. Наверное, никто не мог этого знать, но мое чрезмерное стремление все контролировать подпитывало тревожность.

Незнакомый город, новые люди, больница, где я не чувствовал себя в безопасности, дороги… Я снова заново родился. Земля могла содрогнуться, в городе – разверзнуться хаос, я мог пострадать от того, что не мог предсказать. Мозг постоянно сочинял сценарии и разыгрывал меня. Я нашел четвертый вариант съемного жилья в Ване. Семиэтажное здание в центре города, на краю одной из самых оживленных улиц, населенной в основном преподавателями и студентами. Дом показался мне теплым и безопасным даже до того, как я его увидел. Конечно, тогда мне было никак не догадаться, что его колонны были подпилены, чтобы расширить вход, и что это здание рухнет одним из первых во время сильного Ванского землетрясения сорок пять дней спустя.

Тогда я отказался от идеи снять дом, потому что домоправительница заставила нас ждать целый час, и к моему обычному тревожному состоянию добавилось чувство неуверенности. Я рад, что сдался, ведь иначе моя жена, ребенок и я могли бы оказаться на четвертом этаже здания, где в результате землетрясения погибли около тридцати человек.

Наконец я нашел дом, «твердо стоящий на ногах», и поселился в нем с семьей. Слухов о землетрясениях в Ване не было, но я все равно изучил все – от расположения дома до уровня его безопасности, от соседей до состояния грунта, даже качество бетона. Поиск жилья значительно задержали моя склонность все контролировать, осторожность и чрезмерное внимание к деталям. Кроме того, вероятно, мне жаль было расставаться с чувством защищенности, которое я испытывал в компании Озгюра, или страх взять на себя ответственность за жену и ребенка, которые переехали бы ко мне в этот город, где я не чувствовал себя своим и где я время от времени испытывал сильный страх. Возможно, это был отголосок страха, передававшегося из поколения в поколение от моих предков, в генах которых сохранилась память о землетрясениях, которые они пережили давным-давно.

Единственное объяснение, которое я дал тогда своим друзьям, которые не понимали, зачем я ищу сейсмостойкий дом, и которое я считал логичным, было следующим: «Ван – сейсмоопасная зона, надо быть осторожным».

Болезнь прогрессирует, и я ищу помощи врачей

После того как я поселился в Ване, больше, чем одиночество, меня начало беспокоить обострение хронических заболеваний, сопровождавших меня в течение многих лет, которые время от времени значительно обострялись. Дискомфортные ощущения, начавшиеся еще в студенческие годы, существенно снижали качество жизни. Особенно в период экзаменов беспокойство о том, что я не смогу выступить достойно и так, «как от меня ожидают», серьезно обостряло мои кишечные расстройства и проявления аллергии. Не поймите превратно: еще до университета я всегда стремился быть лучшим. В конце концов, я был сыном отца, который сказал: «Почему не десять?» – когда я получил девятку на экзамене, но в детстве мне было не так сложно уживаться с этими особенностями.

На третьем курсе университета у меня в голове была прорва предположений о том, что может быть причиной моих жалоб на вздутие и боль в правой нижней части живота и диарею, которые становились все более интенсивными и тяжелыми. Как вы понимаете, все эти жалобы могут существенно повлиять на социальную и трудовую жизнь человека. Неприятно наступать на ноги всему ряду, пытаясь выбраться в туалет посередине чудесной пьесы, которую смотришь с любимым человеком. Не говоря уже о том, что посреди урока в школе я морщился и страдал от боли в животе.

Может ли быть так, что за моими болями и проблемами с кишечником, которые усилились за последние пять-шесть месяцев, стоит серьезное заболевание? Самой негативной и самой тревожной ситуацией было подозрение на рак. Мое состояние также могло быть предвестником таких заболеваний, как язвенный колит и болезнь Крона. Только через несколько месяцев после того, как я решил, что пора обратиться к врачу, я смог действительно это сделать. В голове возникали ужасные сценарии, с которыми я боялся столкнуться. Даже будучи врачом, я боялся возможного диагноза и хотел по возможности избежать его. Не знаю, говорил ли я вам, но мы, врачи, тоже люди.

Я набрался смелости и выбрал самого близкого, самого отзывчивого из своих учителей. Даже если случалось что-то плохое, он по-доброму говорил мне об этом и помогал найти выход, не оставляя меня одного. Этим преподавателем стал доцент кафедры внутренних болезней, знающий, заботливый и очень продвинутый и современный врач. Я подробно рассказал о своих жалобах, упомянул, что они начались в период, когда я поступил в университет и жил в общежитии, то есть когда изменились обстановка, питание, режим сна. Я описал свои жалобы на одновременные интенсивные выделения из носа и носоглотки, чихание, заложенность носа, от которой я просыпался по ночам, и жалобы, связанные с аллергией. Упомянул, что по утрам просыпаюсь вялым и уставшим, что не могу остановить прокручивание в голове сценариев плохих ситуаций, словом, что уровень тревожности значительно вырос по сравнению с тем, что было раньше.

Он выслушал меня, осмотрел, назначил анализы крови. В результате проведенных обследований он сказал мне, что моя болезнь несерьезная, что это может быть синдром раздраженного кишечника, другими словами, СРК и что психологические причины могут играть определенную роль. Он не забыл добавить, что по другим своим жалобам я могу получить поддержку у оториноларинголога и психиатра. Название болезни было чуждо моему слуху и разуму, поэтому я не получил удовлетворительного ответа на вопросы: «Как возникло заболевание, что произошло, какие факторы лежат в его основе, на что следует обратить внимание?» Взаимосвязь с психологией никогда не имела для меня смысла: разве ж психологическое состояние может так интенсивно влиять на организм в физическом плане?! Я должен был принимать лекарства, и если жалобы сохранятся, то желудок и кишечник должны были быть обследованы изнутри с помощью прибора с камерой, т. е. эндоскопии.

Конечно, низкий риск опухолей, рака и других серьезных заболеваний давал мне некоторое облегчение, но лекарства, которые я носил с собой и которые очень осторожно использовал, практически не помогали. Три препарата, назначенные мне почти двадцать лет назад для снижения кислотности желудка, регуляции работы кишечника и борьбы со стрессом, занимают ведущее место в протоколах лечения этого заболевания и сегодня. Конечно, я последовал рекомендациям своего учителя и пошел к оториноларингологу. Он очень заинтересовался и внимательно меня осмотрел.

Он пришел к выводу, что мое заболевание носит аллергический характер, и назначил антигистаминные препараты и назальный спрей, содержащий стероидные гормоны, который я мог использовать время от времени для устранения заложенности носа. Эти лекарства были эффективны, и я получал от них пользу, но они действовали только тогда, когда я их использовал. Если я забывал или пытался отложить прием лекарств, то через очень короткое время все симптомы возвращались. Если я забывал принять лекарство, мне было трудно даже дышать, а ведь это самая базовая человеческая потребность. Вспомните, как вам было некомфортно, когда вы простужались и у вас был заложен нос, как вы теряли вкус к еде из-за этого. А теперь представьте, что вы испытываете это постоянно. Дыхание, а особенно правильное дыхание, напрямую влияет на качество жизни. Не волнуйтесь, я не буду портить вам настроение, рассказывая о проблемах с кишечником, которые возникали у меня, когда я забывал или задерживал прием лекарств. Одним словом, без этих лекарств качество моей жизни значительно снижалось. Чтобы держать их все время при себе, я даже приобрел специальную сумку, в которой их постоянно носил. И ужасно переживал. Ну как же, врач – и не расстается с сумкой, набитой лекарствами!

Сильные приступы тревоги, проблемы с кишечником и аллергия оказывали серьезное негативное влияние на мою жизнь. В какой-то момент вместе с врачами мы пришли к выводу, что «окончательного выздоровления при таких заболеваниях ожидать не стоит и что мне надо научиться с ними жить». Мои профессора, которые, руководствуясь благими намерениями, после изучения тысяч научных трудов и круглосуточной работы освоили современные медицинские методы и научились применять их с большим мастерством, были фактически беспомощны в моем случае. Я перестал стесняться своих лекарственных запасов, и препараты для лечения пищеварительной системы и аллергических заболеваний стали моими близкими друзьями.

Как я обнаружил связь

Связаны ли все мои жалобы между собой? Работали ли отдельные системы организма независимо друг от друга подобно нам, врачам, которые специализируются в отдельных областях? Может быть, существует какая-то деталь, на которую я должен обратить внимание в своем рационе, список продуктов, которых я должен избегать, программа питания, которая принесла бы определенную пользу, если бы я следовал ей? Неужели тот факт, что в период моего студенчества в медицинском институте практически все продукты питания мы получали в одном из сетевых супермаркетов, предлагающих «дешевые и надежные» товары, тоже не имеет никакого значения? Теперь вы можете сказать: неужели только вы плохо питались в университете? Конечно, рацион, основанный на макаронах и хлебе, – классика общежитий, но я питался куда хуже. Прежде всего, моим мастхэв[7] стали шоколадные конфеты из дешевых, некачественных ингредиентов и кукурузного сиропа. Я начинал день с картошки, жаренной на подсолнечном масле, и продолжал на нездоровой пище. Непременной частью моего ужина были батончики или тосты.

Мой организм выдерживал этот цикл в течение двух лет. К концу второго года жалобы на вздутие и боли в животе, нерегулярную дефекацию достигли своего пика. Сейчас мне кажется странным, что никто из врачей, к которым я обращался в то время, не задавал вопросов о моем рационе. Перед вами сидит пациент с жалобами на желудок и кишечник, а вы даже не интересуетесь его питанием. Удивительный подход! Существовали ли какие-то витамины, минералы или травяные сборы, или биохимические препараты, которые могли бы помочь моему организму снова заработать гармонично? Эти вопросы крутились в моей голове годами, но каждый раз я приходил к выводу, что не может быть такого, что столько врачей, достигших высшего уровня в своей работе, не знали о таких препаратах и что, если бы знали, они не стали бы скрывать от меня эту информацию. В какой-то момент я понял, что не только питание, но и напряженные жизненные ситуации влияют на мое психическое состояние и значительно мобилизуют организм.

Усиление симптомов после приезда в Ван и за время плавания в незнакомых водах еще раз обнаружило эту связь. Когда я поступил в университет, отъезд из безопасной, защищенной домашней обстановки, где у меня было мало обязанностей и любимые заботливые мама и сестра, начало жизни в студенческом общежитии в незнакомом городе за много километров от дома сделали мои болячки, до этого практически незаметные, очень ярко выраженными. Заболевания, долгое время протекавшие в управляемой умеренной степени тяжести, вновь дали о себе знать в Ване в условиях новой неопределенности. Мышечные боли, рецидивирующие инфекции верхних дыхательных путей, повышенная утомляемость по утрам и легкие боли в суставах стали моими новыми гостями.

Меня назначили психиатром в Ване, я считался одним из самых компетентных специалистов и должен был ставить диагнозы, назначать лекарства в соответствии с этими диагнозами и лечить людей от проблем. Я решил подавить собственные симптомы, не добираясь до их источника, хотя, выслушивая пациентов, старался сделать прямо противоположное: понять причины их проблем. В прошлом их не замечали, не слышали, не понимали, возможно, игнорировали, и я стремился понять их и надеялся, что, глядя, как день ото дня улучшается их самочувствие и утихает боль, возможно, я тоже исцелюсь.

С течением времени я понял, что большинство пациентов реагируют на обычные методы лечения лишь краткосрочно, а через некоторое время снова сталкиваются с теми же проблемами. Интересно, что, помимо психиатрических жалоб, многие из них годами страдали от хронических заболеваний щитовидной железы, фибромиалгии[8], проблем с кишечником, хронической усталости и инсулинорезистентности. В условиях, когда язык не мог выразить эмоциональные потребности, говорило тело, и антидепрессанты, которые мы назначали, не могли его успокоить. Что-то шло не так. Диагнозы, поставленные в течение нескольких минут после краткосрочных осмотров, к которым я и раньше относился скептически, лечение с помощью ограниченного выбора синтетических препаратов, моя беспомощность перед собственными болезнями и то, что теперь я наблюдал похожие ситуации у своих пациентов, постоянно занимали мои мысли. За время пятилетнего обучения в ординатуре по психиатрии я много внимания уделял подбору лекарственных средств и процессу психотерапии, и, конечно, эти подходы были очень важны. С другой стороны, отделение психиатрии было представлено как отдельное, самостоятельное направление, но внимательное изучение физических заболеваний и историй болезни почти всех моих пациентов показало, насколько глубоко они связаны с психическим состоянием.

Мое первое исследование, «пробуждение», началось с моего собственного лечения. Постепенно меня охватывало сильное любопытство по поводу внутренней работы организма и системы внутренней коммуникации. Еще в пятилетнем возрасте я, несмотря на все предостережения, разбирал каждую механическую игрушку, которую мне давали, и рассматривал ее нутро, пытаясь понять принцип работы двигателя. Человеческий организм тоже имеет определенные принципы работы, и общепринятый подход был с ними несовместим. Конечно, система лечения, которую я знал, изучал и применял, была безопасной зоной комфорта для меня и всех моих друзей-врачей. Тогда мне не хватало смелости, знаний и оборудования, чтобы пойти другим, полным неизвестности путем, и я продолжал выписывать лекарства и принимать их сам, купируя симптомы. Вероятно, больше ничего и нельзя было сделать за те три-пять минут, которые каждый из нас успевал уделить пациенту. Для меня самого в конце рабочего дня, после приема сотни пациентов, не было ничего лучше, кроме как принять лекарство для подавления симптомов и отправиться спать.

Землетрясение и безысходность

Бывают крохотные моменты, которые могут привести к огромным переменам в жизни. Вы не можете ни определить, ни контролировать их. Вселенная сделала свой ход. Произойдет то, что произойдет, и ваша жизнь уже никогда не будет прежней. Однажды в воскресенье мы с женой и сыном возвращались домой после завтрака с друзьями в Ване. Оказавшись перед домом, мы вдруг передумали. Вместо того чтобы войти, мы решили поехать в центр гулять. Мы так и сделали, сын был в коляске, а мы с женой шли пешком. Все было нормально, пока не раздался сильный гул. Я не мог понять, откуда он исходит, и забеспокоился, ведь в последнее время было много объявлений о беспорядках в центре города.

Звуки становились все сильнее и сильнее, все на улице были в панике, куда-то бежали. Я не мог понять, что происходит. Всего через несколько дней после переезда в отдельный дом мы стали свидетелями нападения на патрульную машину на соседней улице. Происходило ли сейчас нечто подобное? Если это был взрыв, разве вызвал бы он такие толчки, а если нападение, то с какой стороны? Я вытащил сына из коляски, одолеваемый этими вопросами. В какую сторону идти, какое направление безопасно? Когда я наконец догадался, что мы переживаем землетрясение, толчки были уже очень сильными. Мы вместе со всеми двинулись в безопасную зону, где была наименьшая вероятность того, что на нас что-то упадет.

Я сразу вспомнил о маме. «Она будет очень волноваться», – подумал я и позвонил ей еще до того, как толчки закончились. Сказал, что у нас все в порядке, но, скорее всего, скоро отключат связь и ей не стоит паниковать, если она не сможет до нас дозвониться. Не помню другого дня, когда мое сердце билось бы с такой скоростью, а разум просчитывал столько возможностей и я так глубоко ощущал беспомощность и страх. Я мог оказаться в доме, от аренды которого отказался в последний момент и который рухнул от первого же толчка, или в доме, где мы жили, дверь которого заклинило так, что понадобилась кувалда, чтобы ее открыть.

Когда подземные толчки закончились, нас окружило плотное облако пыли. Все спешили дозвониться до родственников, послушать новости, сообщить о себе. Мы оставались неподвижными в этом, как нам казалось, безопасном месте около двух часов. Как там наш дом, как наши друзья, с которыми мы не могли связаться, все ли с ними в порядке, живы ли они? Неуверенность, которую я испытывал с тех пор, как переступил порог этого города, приступы тревоги, поиски сейсмостойкого дома превратились в самоисполняющееся пророчество. Моя вера в то, что я могу все контролировать, была разрушена этим городом и подземными толчками.

На следующий день я отправил жену и сына из Вана первым же самолетом. Я остался один в городе, полном развалин, и чувствовал ужасное одиночество. Город начал пустеть, к выходу из него стали образовываться длинные очереди. Несколько дней после землетрясения я прожил у друга, а потом перебрался в больницу, где работал. Здание было новым, значительных разрушений не было, за исключением нескольких трещин.

Я находился в городе, откуда все стремительно уезжали, оставляя меня одного, улицы и проспекты были пустынны. Я был лишен дома, вещей, своей книжной полки и даже подушки. Словно невидимая сила оторвала меня от всего, за что я держался, чему придавал значение. Я чувствовал даже не одиночество, а покинутость. Боялся потеряться, исчезнуть, быть похороненным, как ребенок без матери, без отца, без дома. Больше всего я боялся оставить без отца собственного ребенка… Отчаяние маленького ребенка перед возможностью смерти матери или отца очень болезненно. Никогда не забуду время, когда моей маме предстояла операция. Это была не опасная для жизни операция, но тогда пятилетний Дениз никак не мог этого знать. Он пытался понять опасность по реакциям и чувствам отца. Когда моя мать была в операционной, отец проецировал страх потери на меня так, что я был почти уверен, что она не выживет. Страх и беспомощность были в центре моего сознания в тот момент: маленький ребенок, оставшийся без матери, и отец, эмоционально неспособный быть рядом. Я не мог держать сына в этом опасном месте, и я не мог оставить Ван, потому что из пятисот пятидесяти дней стажировки, которые я должен был отработать, оставалось еще четыреста пятьдесят. Когда я сажал его в самолет, в голове у меня был только один вопрос: хороший ли я отец?

Беспокойство за свою безопасность и будущее семьи, сон, который я пытался поддерживать, постоянно просыпаясь в обстановке, где я не чувствовал себя в безопасности, и сценарии плохих ситуаций, которые я представлял, стали меня изматывать. В то время я задвинул эти тревоги на очень глубокий уровень, вел себя так, как будто ничего не случилось, будто я силен и не нуждаюсь в помощи. Мое состояние очень напоминало состояние потрясенного старшеклассника, которого вытащили из-под завалов примерно через пятьдесят часов после землетрясения, привели на психологическое обследование, и на мой вопрос о самочувствии он ответил: «У меня скоро экзамен, как я буду готовиться?» Я не знаю, было ли это состояние отчуждения от самого себя вызвано отсутствием умения распознать собственную потребность в эмоциональной близости или скорее защитным механизмом преодоления, направленным на облегчение душевной боли путем игнорирования всех ощущений. Но я точно знаю, что физически мне было очень плохо.

В то же время я пытался понять, откуда взялись эмоции, которые я пытался подавить. Мне казалось, что меня никогда не любили и не ценили, и я пытался разобраться, откуда эти чувства. Да, я очень боялся быть неудачником, никчемным, бессильным, нелюбимым. Когда-то, узнав о печали и разочаровании отца, который ждал мальчика, когда родилась моя сестра, и о том, что он показал свое недовольство, отдалившись от моей матери, я как будто оказался запрограммирован на то, чтобы не разочаровать его еще раз. Когда я добивался успеха, отец не показывал эмоций, но по его взгляду и языку тела я понимал, что ему это приятно, убеждая себя, что я достоин любви. Когда я проанализировал все это, во мне будто заговорила та часть, которая была ребенком, борющимся, извивающимся и пытающимся выполнить условия, чтобы получить любовь. «Заметь меня, позаботься обо мне, признай мои потребности!» Но неужели семья действительно не будет любить меня, если я на время остановлюсь, испугаюсь, окажусь бесполезным, потерплю неудачу, почувствую себя плохо?

Так все мои детские схемы были раскрыты. Я могу с легкостью утверждать, что за многими тревожными сценариями, которые мы строим в отношении своих детей, скрывается существование непризнанных, неудовлетворенных эмоциональных потребностей из нашего собственного детства. Эти переживания положили начало процессу, когда я стал искать решение проблемы внутри, а не снаружи.

Пустота и трещины

Землетрясение было сильным потрясением, и оно помогло мне реализоваться, хотя и сделало уязвимым для новых психологических травм, став катализатором того, что незащищенный брошенный ребенок во мне поднялся на поверхность из глубины. Моя трансформация уже началась, хотя я и не планировал ее. Я был похож на заброшенное здание, которое не рухнуло от подземных толчков, но штукатурка отвалилась и выдавала глубокие трещины. Я был потрясен, но пытался встать на ноги. В моей душе тоже затряслась земля. Пришло время посмотреть на свой фундамент, на свои корни, на то, откуда я пришел, кто я и зачем я здесь.

В моей жизни начался новый период, я почувствовал, что вступил в фазу, когда осознал разрыв между тем «я», которое я представлял во внешнем мире, и тем «я», которое было в моем внутреннем мире, и мои физические боли усилились. Разница между нашим внутренним и внешним миром может дать важные данные о степени отчуждения от самого себя. Если ваш внутренний мир штормит, и вы вот-вот утонете в море тревоги, а внешне вы веселы, спокойны и способны в одиночку справиться с любыми невзгодами, здесь кроется большая проблема. Для того чтобы устранить этот разрыв, необходимо осознать свои эмоциональные потребности. Ведь каждая эмоциональная потребность, которую мы не признаем, скорее всего, будет бессознательно удовлетворяться людьми с аналогичными потребностями, что увеличит нашу склонность к зависимым отношениям.

Этот механизм лежит в основе хронических проблем в отношениях и общении. Когда вы не распознаете в себе части, нуждающиеся в любви, внимании и близости, вы, как радар, обнаруживаете подобные неудовлетворенные эмоциональные потребности из детства в других людях и тянетесь к ним, независимо от возраста. Это как чудесный сенсорный механизм, при совпадении частей которого образуется прочная связь и реализуется эффект неодолимого притяжения с возбуждающим чувством близости с самим собой. Люди с похожими эмоциональными потребностями, скорее всего, будут соответствовать друг другу, сами того не осознавая. Настоящие коды здесь скрыты в эмоциональных выражениях, передаваемых лицом, взглядом, наклоном головы при разговоре, в эмоциональных реакциях и в поведении. Поэтому не то, о чем вы говорите, а те моменты, когда вы чувствуете грусть, обиду, злость, кусаете губу, грызете ногти или испытываете энтузиазм, могут дать гораздо больше информации о вас. Лучший способ узнать человека – наблюдать за ним, а не слушать.

Один мой друг, рассказывая о девушке, в которую влюбился за очень короткий промежуток времени, не смог назвать ни одной логической причины этого чувства, а потом, когда наш разговор углубился, он понял, что, возможно, испытывал эмоциональную привязанность к ней, потому что она напоминала ему мать, которая всю жизнь вела себя, как жертва. Такое осознание имеет огромное значение, наша способность быть наблюдателями событий, которые мы время от времени переживаем, позволяет нам распознать свои эмоциональные потребности, стоящие за обидными, болезненными порочными циклами, и самостоятельно удовлетворить их, а это единственное лекарство от порочных циклов.

Мои дни в Ване снова начали входить в привычное русло. Я работал с девяти утра до пяти вечера и, возможно, спал крепче всего за всю свою жизнь в небольшом вагончике, предоставленном Турецкой психиатрической ассоциацией после землетрясения. Город потихоньку приходил в движение, я начал смотреть на больницу, на своих друзей-врачей, на поступающих пациентов и, главное, на себя с другой стороны. Прожив несколько месяцев в вагончике, мы с тремя друзьями-врачами стали жить вместе в большом доме, который показался нам прочным. Нам не составило труда создать дружескую обстановку, как чужим людям в потрясенном и разбитом городе.

В день, когда мы собирались переезжать, меня посетила боль в животе, не похожая на те, которые я испытывал раньше. Я ждал и терпел во время переезда, и даже много работал днем. Но боль не проходила. Один из моих соседей по квартире работал врачом-терапевтом, и я попросил его осмотреть меня. Учитывая болезненность в животе, он сказал, что, возможно, у меня аппендицит и надо ехать в больницу. Я подумал, что боль вполне терпимая, а своя клиника лучше, и стал ждать утра. Когда я обратился в больницу, то сразу после УЗИ меня отвезли в операционную. Аппендикс был перфорирован[9], т. е. ткани были повреждены и перфорированы, а инфекция внутри была ограничена окружающими тканями. Операция прошла хорошо, я пережил эту ситуацию без серьезной опасности. Когда я сейчас вспоминаю об этом, мне кажется интересным то, что никто из моих родственников, близких не знал об этой операции. Опять же, я подавлял переживания и давал понять внешнему миру, что все в порядке. Шутки, которые я отпускал, входя в операционную, вызывали всеобщий смех, многие были со мной, рядом, но я был один. Что представлял собой тот я, который вел себя так, как будто ничего не произошло, которому было комфортно, как будто кто-то другой пережил все те травмы, которые пережил он? Где я научился так себя вести? Зачем скрывать свою боль, показывать, что я ни в ком не нуждаюсь? Почему я, побуждаемый к пониманию чужой боли и страданий, был так невнимателен к себе?

Эта операция стала вторым событием после землетрясения, заставившим меня встретиться лицом к лицу со смертью. Я столкнулся со своими тревогами и страхами, которые всю жизнь прятал в глубине души и которые начали выходить на поверхность. После операции я находился в совершенно разваленном состоянии. Во всей красе проявили себя несчастье, никчемность, беспокойство, тревога, проблемы с вниманием. Жизнь не приносила мне удовольствия, я не знал, то ли меня за что-то наказывают, то ли я расплачиваюсь за то, что пережил, не зная и не осознавая, то ли у меня депрессия из-за покинутости, но душа моя болела. Даже послеоперационная боль, которая была настолько сильной, что мне потребовались наркотические обезболивающие, была не так ужасна. Мои хронические проблемы с кишечником, боли в желудке, аллергические выделения из носа, экзема и даже приступы тревоги – все снижало качество жизни… Но последняя ситуация заставила меня забыть обо всем этом. Моя ситуация была ясна: я медленно умирал и исчезал, и только я сам знал, через что прохожу!

После пережитого депрессивного состояния я как опытный психиатр, конечно, стал назначать себе антидепрессанты. Лекарства, которые я принимал, были в той или иной степени функциональны, потому что, по крайней мере, помогали мне снизить чувствительность к переживаемым событиям. После операции я быстро восстановился и после краткосрочного больничного вернулся к исполнению своих обязанностей. Времени на пациентов по-прежнему отводилось немного, но навыки наблюдения у меня уже были отлично развиты.

Я неоднократно убеждался, что никакое лечение не может быть функциональным, если не помочь пациентам разобраться в себе, особенно пациентам с так называемыми психосоматическими заболеваниями, при которых отчаянно меняют лекарства и корректируют дозы. Для многих сопутствующих хронических заболеваний единственным решением было направление пациента к специалисту соответствующего профиля и выяснение необходимости дополнительного медикаментозного лечения.

Несмотря на травматический процесс, который я пережил в Ване, у меня накопилось много хороших воспоминаний. Срок моей обязательной службы здесь постепенно подходил к концу. Нужно было решать, что делать дальше. Стоит ли мне подавать повторное заявление о назначении на должность в государственном учреждении, уйти в отставку и перейти в частную клинику или планировать академическую карьеру? Я не знал, в какую сторону идти. Все, что я знал, это то, что я не хотел продолжать в том же духе. Я не хотел заниматься врачебной практикой, давая своим пациентам только препараты для снятия симптомов и не находя источника их проблем.

От части к целому

В итоге оказалось несложно решить, чем заниматься после Вана, потому что подход к пациенту и процесс работы с ним в годы моей ординатуры и подход в больнице в Ване имели схожие элементы: они были узкоспециализированными. Точка, в которой я не видел света холистического подхода, меня не привлекала. Как только закончился срок стажировки, я решил уехать из Вана. Это решение оказалось не таким простым, как я ожидал. То, с чем я столкнулся по прибытии в город, и то, что я пережил, было нелегко оставить. Я сохранил множество историй и дружеских связей. Отношения, которые я установил с пациентами, были очень крепкими, и я больше всего грустил, покидая их. Хотя я несколько раз мысленно обдумывал идею работы в частной клинике в этом городе, решение не заставило себя долго ждать, и в конце концов, я уехал в Анталью.

Была большая разница между Денизом, приехавшим в Ван, и Денизом, уезжавшим из Вана. Я начал рассматривать человека, тело, душу, природу, камень, почву, дерево, муравья и небо как единое целое. Они были подобны элементам, из которых состоит планета, на которой мы живем, и каждый из них имел свое значение. Все было во взаимодействии, и чем лучше я понимал этот язык, тем скорее смог бы понять и исцелить самого себя.

Обосноваться в Анталье было легко, я снял дом и уже через некоторое время приступил к работе. За рамками современной медицины, которая сосредоточена на диагностике и медикаментозном лечении, я начал читать и исследовать, чтобы найти ответы на вопросы, что может лежать в основе заболеваний и возможен ли иной, совместимый со всем организмом подход. Но даже исследуя эти вопросы, я оставался сторонником информации, которая осела в моем сознании под ярлыком «научно», с самоуверенностью лучшего студента, знающего все о лекарствах и их действии. Во время ординатуры по психиатрии я проявлял большой интерес к лекарственным препаратам, особенно к фармакологии и фармакогенетике[10]. Я знал о негативном влиянии почти всех используемых мною антидепрессантов на печень и о лекарственных взаимодействиях. Большой вклад в это дело внес Хасан Херкен, возглавлявший в то время нашу кафедру и проводивший всемирно известные исследования, особенно в области фармакогенетики. В свете этих глубоких знаний я неоднократно анализировал рабочую систему лекарств и не нашел ни одного удовлетворительного ответа на вопрос, почему в качестве альтернативы им не используются биохимические пути. Возможно, все эти вопросы готовили меня к какому-то процессу. На самом деле я ждал стимула, вспышки для трансформации, и единственное, чего мне хотелось, чтобы на этот раз трансформация прошла менее болезненно, чем в прошлый раз.

И, слава Богу, так и случилось. Я начал вести амбулаторный прием в частной клинике, у меня даже была палата, где я мог принимать и наблюдать пациентов. Это была система, которой я управлял, принимал решения, создавал. Ощущение того, что я контролирую ситуацию, стало приводить в равновесие хаос внутри меня. Если я хотел принять и понаблюдать за пациентом или проверить подробные показатели крови, я мог это сделать. В этом смысле это место было очень хорошо для меня.

Однажды в поликлинику вошел отец средних лет с пятилетним сыном, у которого, как я потом узнал, был аутизм. Я не видел никаких признаков того, что у ребенка аутизм. Передо мной стоял ребенок, который мог устанавливать зрительный контакт, его вербальное общение было нормальным, он явно мог о себе позаботиться. Я помню блеск в глазах отца, когда он рассказывал мне о пути своего ребенка к выздоровлению, он был очень взволнован. Конечно, он достиг этого момента после десятков разочарований, которые пережил вначале.

В первую очередь отец сосредоточился на питании ребенка, обратив внимание на безглютеновую и бесказеиновую диету с полным исключением полуфабрикатов. Он убрал из его окружения телевизор и все другие цветные экраны, вызывающие повышенную стимуляцию. Недостаток витаминов и минералов они восполняли с помощью врача, которого нашли за рубежом. Они взяли на вооружение метод «Прикладной анализ поведения» и выполняли эту программу в команде с воспитателем. За полтора года они увидели невероятное улучшение состояния ребенка. Я с волнением слушал о подходах десятков врачей, многие из которых были академиками, и об их пути к полученным результатам. Попросив перенести время приема следующего пациента, я продолжал слушать детали этой истории. Отец, у сына которого был диагностирован аутизм, отказался принять болезнь и диагноз как судьбу, хотя ему неоднократно говорили: «От этой болезни нет лекарства, примите своего ребенка таким, какой он есть. Единственное, что может ему помочь, – это специальное образование». Несмотря на его слова, исследования, которые он проводил, не сдаваясь, не опуская руки, и его вера в то, что его ребенок может пройти путь улучшения, пусть даже небольшой, – это прекрасный пример настойчивости. Отец обратился ко мне, потому что моя диссертация была посвящена дефициту внимания и гиперактивности, и он надеялся, что мои знания в этой области помогут внести вклад в процесс развития его сына. Когда дело дошло до этой части, хотя сидящий передо мной человек не являлся медицинским работником, я очень подробно, с учетом его знаний и опыта, объяснил механизмы действия всех лекарственных препаратов, назначаемых при дефиците внимания и гиперактивности, и их рецепторные связи в головном мозге. Но теория отца, его богатые объяснения эффекта гораздо более сильных биохимических механизмов заставили меня почувствовать себя неполноценно. Если бы на этом этапе я сказал ему, который изучил много исследований и обладал серьезным уровнем знаний: «Пожалуйста, не будьте доктором-Google, вы читаете тут и там и сами себя путаете!» – я бы никогда себя не простил.

Сидящий передо мной человек, как и я, прошел нелегкий путь; на самом деле он был погружен в гораздо более серьезный процесс. Трехлетний сын, который не мог общаться или устанавливать зрительный контакт, которого они не могли вывести из дома из-за его чрезмерной подвижности и навязчивых идей, сейчас в свои пять спокойно сидел передо мной. Если бы в толстой папке, которую они держали в руках, не было записей врача, описывающих его прошлое, я бы не смог поверить в его диагноз.

Это был герой, который не сдавался легко, он бросил вызов болезни, где, как нас убеждали, генетика была главным фактором, нарушающим архитектурную структуру процесса развития мозга, и он пришел, чтобы разбудить меня. Он пришел ко мне, потому что я был готов проснуться, я был уверен, что рутинная медицинская практика упустила нечто очень важное.

Не излечившись, излечить не сможешь

Волнение и чувство неполноценности, которые я испытал во время этого приема, стали вторым поворотным моментом в моей жизни. После этого я, во-первых, составил карту всех биохимических путей, действующих в мозге; начал читать и исследовать, что такое нейромедиаторы, как они вырабатываются, и изучать другие факторы, влияющие на эти процессы. Я понял, что в центре проблемы находится одна из концепций, которая в то время мелькала в моем сознании: в основе всех моих сложностей лежала эпигенетика[11], а не генетика. Это означало следующее: во многих заболеваниях, в которых обвиняют генетику и преподносят это как фатальный факт, гораздо большее значение имеют эпигенетические (внешние) факторы. Оптимизация факторов окружающей среды позволит генам функционировать гораздо эффективнее, а биохимическим реакциям – протекать более регулярно. Это чудесный факт и ключевое понятие, которое перевернет все, что мы знали, и возродит наши надежды.

Со временем я стал гораздо лучше понимать, что кишечные, пищевые, метаболические факторы и процесс метилирования[12], который я много раз объяснял на десятках встреч для врачей в последующие годы, – это понятия, тесно связанные с эпигенетикой. Одним из поразительных моментов было то, что, хотя мои собственные жалобы частично уменьшились после того, как я покинул Ван, они все еще сохранялись. Чем больше я читал и учился, тем больше начинал понимать составляющие целостной системы, тем чаще вспоминал о важности кишечника, пищеварительной системы и ее взаимосвязи с другими системами. Вспоминая Гиппократа, отца медицины, который почти 2500 лет назад заявил, что если болен кишечник, то болен и весь остальной организм, я задался вопросом, не игнорирует ли нынешняя медицина своего собственного отца?

Я задумался, были ли мои тревоги, выделения из носа, утренняя усталость, мышечная ломота и боли клиническим отражением нарушенной работы кишечника? Жаль, что в то время вы не могли понаблюдать за мной со стороны. Сон был одним из самых важных вопросов, которым я никогда не пренебрегал на протяжении всей своей жизни, пока не занялся изучением кишечника. Я стал читать в среднем по шесть-семь часов в день и не мог выделить достаточно времени для друзей, близких, себя и своих повседневных дел. Но, несмотря на все это, я читал и исследовал с неудержимым энтузиазмом и увлеченностью.

Тот факт, что для тысяч отчаявшихся пациентов может быть найден другой путь, прервал мой сон. Узнав подробности, я понял, что первым пациентом буду я сам. Возможность прикоснуться к себе означала, что я могу прикоснуться к путешествию многих людей. «Я» означало «мы». Теперь я понял, что попытки исцелить других, не вылечив себя, будут бесплодными.

Было очевидно, что центр здоровья кишечника и, соответственно, питания находится в одной точке. В качестве первого шага я решил изучить эту точку у себя, своего близкого окружения и своих пациентов. Книга «Диета каменного века» покойного доктора Ахмета Айдына, которого я вспоминаю с любовью, стала книгой пробуждения. Можно сказать, что эта работа является одной из первых компилятивных книг, изданных в нашей стране, невероятно выдающаяся с точки зрения компетентности в этой области. Я составил программу питания, сочетая рекомендации по питанию, приведенные в книге, с информацией, полученной в ходе собственных исследований. В рамках этой программы из рациона на некоторое время были исключены мука, все зерновые продукты, переработанный сахар, молоко и молочные продукты, макароны, картофель, рис и даже сушеные бобовые. Костный бульон, квашеная капуста, красная свекла, натуральные яйца, овощи, яблочный уксус, оливковое масло холодного отжима, зеленые листовые растения, мелкая рыба, баранина, некоторые фрукты и орехи входили в список продуктов, которые можно употреблять.

Я сразу же приступил к выполнению составленной диетической программы и уже к пятнадцатому дню ощутил значительное повышение энергии, некоторое снижение утренней усталости, уменьшение выделений из носа и носоглотки, а также частичное улучшение моторики кишечника. В течение многих лет я принимал десятки тысяч всевозможных лекарств, но впервые ощутил такое положительное воздействие на весь организм. Может ли этот положительный эффект от программы питания за короткое время быть эффектом плацебо, созданным системой, в которую я хотел верить? Вернется ли все на круги своя через некоторое время или это состояние благополучия продолжит усиливаться? Я понял, что никогда не рассматривал так пристально концепцию питания, выходящую за рамки подсчета калорий.

Регулирование питания – это процесс, требующий тщательного контроля, в котором отношения между пищей и организмом были полностью переосмыслены, включающий огромную биохимическую систему, не ограничивающуюся простым подсчетом калорий. Теперь я составлял программу питания для всех своих пациентов и одновременно с этим невероятно быстро собирал информацию о витаминах, минералах и добавках, поддерживающих метилирование. Около шести лет назад я составил список обязательных анализов, очень близких к содержанию рутинных обследований, которые теперь требую при осмотре каждого пациента без исключения. Предвестником сложного пути стало то, что администратор больницы, одним из первых получивший от меня консультацию, глядя на список анализов, заметил: «Не слишком ли много анализов? Никто не будет этого делать».

К тому времени я неоднократно читал публикации таких пионеров, как Эми Яско и Бен Линч[13], которые впервые всесторонне представили миру концепцию метилирования, и на хорошем уровне изучил биохимические механизмы. Мой дом был полон новых книг, мой телефон и компьютер были переполнены статьями и диаграммами. Когда я сегодня смотрю на свою собственную клиническую практику, то вижу, что появился синтезированный клинический подход, значительно отличающийся от протоколов десятков пионеров, за которыми я следил, читал их книги, проходил обучение и расширял свой кругозор. Мне стало лучше, мой кишечник стал более спокойным, аллергия значительно уменьшилась, я просыпался энергичным по утрам, а концентрация внимания стала значительно выше.

Буря в моей жизни на время улеглась, все мои побуждения сводились к тому, чтобы внимательно следить за растущим потенциалом пациентов и учиться вместе с ними. Я начал смеяться над издевательскими шутками окружающих меня друзей-врачей с прозвищами «Дениз Гомоцистеин[14]», «Дениз Метилирование». В один из дней, когда эта шутка прозвучала, один мой молодой пациент, которого психиатр в течение двух лет наблюдал и лечил с помощью нескольких лекарств, но не достиг результата, впервые в жизни прошел обследование, и его показатель гомоцистеина, который должен был быть в пределах 6–8, оказался в районе 150. Нарушения сердечного ритма, депрессия, проблемы с вниманием, постоянные травмы сухожилий, проблемы с обменом веществ привели к тому, что мой пациент устал от жизни. У него был обнаружен дефект гена MTHFR C677T[15]. Благодаря рекомендациям по комбинированному питанию и работе с процессом, описанным в книге, которую мы тогда заказали за рубежом (в следующих разделах я буду упоминать их под названием «метилирование»), в жизни моего пациента открылась, как он выразился, новая страница. Практически все жалобы исчезли за очень короткое время. Через три месяца уровень гомоцистеина, который мы проверяли, упал ниже 10. Я был свидетелем удивительных трансформаций, которые информация, полученная шесть лет назад, с невероятной скоростью произвела в людях и в моей собственной жизни.

В случайном разговоре со своим знакомым, работающим в технической службе нашей больницы, я узнал, что через неделю моему другу-врачу собираются прижечь участок сердца[16], который вызывает патологический сердечный ритм (аритмию). Я попросил его сдать анализы и обнаружил у него очень низкий уровень магния и повышенный гомоцистеин. Но через несколько дней, в течение которых я давал ему высокодозированные магниевые и метиловые добавки, проблемы с ритмом исчезли. Сильные приступы тревоги, о которых он не упоминал в нашей беседе и о которых я узнал позже, также значительно уменьшились.

Неужели никто не знал об этих маленьких штрихах к биохимическим механизмам, которые приводят к чудесным результатам без лекарств, без побочных эффектов и без вреда для организма? Что скрывалось за реакцией другого врача, который, увидев список анализов, которые я предлагал своим пациентам, отреагировал на меня так, словно я прилетел с Марса? Я много раз консультировался с врачами, но ни разу не слышал, чтобы хоть один лектор или специалист упомянул о метилировании, магнии, гистамине или питании. Я уверен, что эта информация была у них в голове, но она не учитывалась при рутинной оценке. Не волнуйтесь! В этой книге вы познакомитесь со всеми этими понятиями.

Когда я применял холистический подход к своим пациентам, к себе, к своему окружению, к своей матери, сыну, сестре, то удивительные результаты, которые я видел, давали мне понять, что я на правильном пути и что я не должен сдаваться, несмотря на трудности, с которыми я столкнусь. Этот путь был полон трудностей, он подразумевал работу с корневыми причинами болезней, а не с их симптомами. Я чувствовал себя все лучше и лучше, и каждый пациент, за которым я следил, открывал новые двери и учил меня новому. Я верил, что исцеливший меня метод может помочь и другим.

Я самостоятельно отслеживал процессы питания, психические состояния, потребление витаминов, минералов и пищевых добавок своих пациентов. Мой глубокий интерес к реакции метилирования, одному из биохимических механизмов, лежащих в основе концепции эпигенетики, привел к тому, что ко мне стали обращаться очень осведомленные пациенты с аутизмом, синдромом дефицита внимания и гиперактивности, которые тесно связаны с этой областью. Благодаря соблюдению режима питания, регулярному приему метилирующих пищевых добавок мы добивались значительного прогресса в семьях, соблюдающих режим питания. Истории о ходе лечения маленькой Парлы, Мехмет-бея и Айлин-ханым, которые, как и многие другие пациенты, пришли с мыслью: «Я никогда не поправлюсь», – вы можете прочитать в конце книги.

Я убедился, что, если затронуть корневые факторы, лежащие в самой основе заболеваний, о которых говорят: «Судьба, генетика, неизлечимо, научитесь с этим жить», – можно добиться значительных успехов даже в случаях, которые считают безнадежными. Как повезло, что передо мной в качестве одного из триггеров оказался отец того ребенка с аутизмом, у которого в голове были сотни вопросительных знаков, как повезло, что я внимательно выслушал все, что он знал, и как повезло, что я не отверг этого неспециалиста, закрывшись в башне собственных знаний. Иначе разве смогли бы мы стать свидетелями того, как драгоценная, самоотверженная, упрямая, непреклонная мама Парлы радуется результатам лечения, распространяя вокруг себя энтузиазм и счастье?

«Парла теперь может самостоятельно рисовать картинки, писать алфавит и цифры без посторонней помощи, узнавать буквы на вывесках на улице, выражать свои чувства, вести себя более спокойно и сотрудничать, я не могу поверить, что говорю это, я не могу поверить, что живу, спасибо вам большое, спасибо вам большое, спасибо вам большое…»

Исцеление целого: холистическая медицина

Каждый пациент – это отдельный опыт и собственный путь. Кишечник, биохимические механизмы, метаболизм, инсулинорезистентность, гормональный баланс, метилирование и детоксикация – главные действующие лица в процессе, который я начал шесть лет назад, поставив в центр исцеления человеческий дух и любовь. До того как попасть ко мне, практически каждый пациент пытался лечиться тем, что называется альтернативной медицининой, средствами, принцип работы которых и место их применения были неизвестны их лечащему врачу; травами или капсулами, содержание которых, условия производства и технология изготовления были неизвестны. Я хотел бы подчеркнуть следующее: система, о которой я подробно расскажу в следующих главах, не является альтернативной или дополнительной. Это синтетический подход, в котором основное внимание уделяется корневым факторам патологий организма, а во главу угла ставится психическое здоровье; это подход, в котором свойства и состав каждой рекомендуемой добавки, витамина или минерала изучены до мельчайших подробностей. Ценные дополнительные вспомогательные методы, такие как нейротерапия, мануальная терапия, акупунктура, озонотерапия, следует включать в план лечения только после того, как будут приведены в порядок корневые механизмы.

Вначале, под влиянием теоретических знаний, которые я поглощал без перерыва, помимо обычных анализов крови, я стал запрашивать генетические анализы, дорогостоящие анализы кала, которые отправляли за границу, анализы на пищевую непереносимость, уровень гистамина, органических кислот в моче и СИБР-тесты – все они стоили очень дорого. Здесь я попал под влияние системы американского происхождения, которая ставит перед собой цель представить холистический подход как научный факт и может быть очень функциональной для начинающего врача, но если копнуть чуть глубже, то несет опасность навязывания пациенту лишних обследований, пищевых добавок и гормональной поддержки и весьма далека от духа, теплой, искренней, целительной атмосферы Анатолии. По мере роста клинического опыта и контакта с психикой пациента объем необходимых обследований, которые я назначал, постепенно уменьшался.

Исцеление не было одиночным путешествием. Я исцелял, я прикасался к вам, вы прикасались к нему, а он – к кому-то еще. Потому что человек – как одна из миллиардов клеток, входящих в орган, ткань, которые нуждаются друг в друге и питают друг друга. Между нами существуют связи, их можно представить себе как сознания, составляющие огромную систему, которую мы не можем увидеть. В этом смысле главная цель моего путешествия – помочь вам распознать ваше тело, ваши клетки, вашу душу, ваши «я», созданные вашими детскими историями, в свете моего собственного пути исцеления и поделиться с вами секретами истинного исцеления в свободной манере.

За информацией, которой я делюсь в социальных сетях вроде Youtube и к которой вы проявляете невероятный интерес, стоит мотивация, созданная сотнями людей, которых я никогда не встречал, но которые написали мне о радикальных изменениях в своей жизни. Вы просили об этой книге, вы писали и выражали эту потребность тысячи раз на протяжении многих лет. Эта книга, появившаяся благодаря вашим напряженным усилиям и являющаяся нашей общей работой, станет путеводителем, назиданием и ценным руководством для каждого, кто намерен найти и распространять свой собственный свет. И психика находится в центре моей системы и всех семинаров, которые я провожу, бесед с друзьями и постов в социальных сетях. О ней и поговорим в следующей главе.