Водный Лабиринт

Эпилог

Брат Альварадо рукой в перчатке взял желтого скорпиона, ввел ему в брюшко иглу для подкожного впрыскивания и извлек яд. Тварь пыталась сопротивляться, но безуспешно.

Этот вид, обитающий на севере Африки и на Ближнем Востоке, не отличался особенно длинным жалом, но все равно считался самым опасным из всех скорпионов. Его укус вызывал невыносимую боль, температуру, корчи, паралич, кому и, наконец, смерть. Альварадо набрал в шприц желтой жидкости, положил его в металлическую коробку и стал дожидаться наступления вечера.

Особняк Грека, расположенный в фешенебельном квартале Женевы, выглядел впечатляюще, но этого нельзя было сказать про его охрану. Несколько вооруженных людей бродили по дорожкам внутри усадьбы, не обращая особого внимания на стены, окружающие ее, хотя именно оттуда хозяину и могла грозить опасность.

Отец Альварадо вскарабкался на крышу фургончика, припаркованного вплотную к южной стене, и спрыгнул по другую сторону, не задев провода сигнализации. Он осторожно прошел через поле для гольфа и приблизился к главному дому.

В окно монаху было видно, как дворецкий возился в салоне, уставленном витринами с драгоценными археологическими экспонатами. Член братства знал, что каждый день, в один и тот же час, этот человек совершал последний обход дома и включал систему безопасности в каждой его части. Самое любопытное заключалось в том, что коридор при этом оставался не защищенным на случай, если хозяин решит ночью спуститься на кухню.

Именно его и решил использовать отец Альварадо, чтоб пробраться в спальню Каламатиано. Он спрятался под главной лестницей, за толстой занавеской, и подождал, пока все в доме не уснут. Затем монах взглянул на часы и стал подниматься по мраморным ступеням, держась правой стороны и прижимаясь к стене. Ведь провод системы безопасности был натянут с левой стороны лестницы.

Монах достал шприц и прокрался к двери, находящейся в конце коридора. За ней, судя по всему, и спал известный антиквар.

Альварадо проник в комнату и подошел к постели. На прикроватном столике лежал стеклянный глаз Каламатиано. Он словно наблюдал за непрошеным гостем.

Монах снял с иглы колпачок и вонзил ее в бедро жертвы. Грек даже ничего не почувствовал. Альварадо вынул из кармана восьмиугольник, положил его рядом с искусственным глазом, произнес ритуальные слова и покинул дом.

Через час, когда яд скорпиона начал действовать, Каламатиано стал испытывать сильные судороги, через сорок минут перешедшие в настоящие корчи. Температура его тела поднялась до сорока градусов. Прошло еще два часа, и хозяин роскошного особняка скончался при загадочных обстоятельствах. Еще одна проблема была умело разрешена.

Максимилиан Кронауэр положил на стол пергамент, пропитанный кровью Афдеры, и стал внимательно вглядываться в значки. Да, это были слова Элиазара, ученика Иуды Искариота.

Кронауэр принадлежал к числу тех немногих ученых, которые могли прочесть и перевести документ, вызвавший гибель стольких людей, начиная с первого столетия нашей эры. Он хотел узнать, о чем здесь говорится, что хотел донести до человечества Иуда, предавший или не предавший Христа. Какую тайну скрывал этот кусок папируса, исписанный арамейскими буквами? Из-за чего погибли все те люди, которые прикасались к нему?

Положив папирус между двумя стеклянными пластинами, Максимилиан при скудном свете лампы стал набрасывать перевод первых строк.

Damiltad-hayynthad-aniar li rabbuni w-Eliezertalmideh ktab… Это слова жизни, переданные Учителем и записанные его учеником Элиазаром. Amar Yeshua 1-rabbuni di: «in titrahaq min habraya w-ipashsher lakh razzaya d-malkhutha». Иисус сказал моему учителю: «Отойди от других, и я тебе поведаю тайны царства», Tukhal 1-mimteya lah, lahen b-isuraya saggiya «Ты можешь их постичь, но будешь много скорбеть…»

Несколько суток Максимилиан, сидя в надежном римском убежище, работал днем и ночью, переводя еретический документ. Наконец на свет появился связный текст — и Кронауэр понял, почему церковные иерархи так боятся его огласки. Он принялся перечитывать все с самого начала.

Максимилиан положил папирус между двумя стеклянными пластинами и при скудном свете лампы стал набрасывать перевод первых строк. Он несколько суток сидел в надежном убежище, днем и ночью переводил еретический документ.

Наконец на свет появился связный текст, и Кронауэр понял, почему церковные иерархи так боятся его огласки. Он принялся перечитывать все с самого начала.

Максимилиан понял, что Иуда не предавал Христа. Этот апостол был несправедливо оклеветан. Возможно, предателем был Петр, и Иисус узнал об этом в ночь Тайной вечери. Именно Иуда был избран Христом, чтобы распространять его учение. Поэтому Петр вынудил его отправиться в Александрию и окончить свой век в изгнании.

Если все это станет известно миру, то пошатнется краеугольный камень, на котором церковь стояла в течение двадцати веков.

«Что будет, если кто-то узнает, что этот камень — сомнительного происхождения? Как будет жить церковь, если выяснится, что Христа предал Петр, помешав Иуде возглавить ее, как того желал Спаситель?» — думал Кронауэр, рассматривая арамейские символы.

Тут Максимилиан понял, что избранным теперь стал он сам. Ему доверены слова Иуды Искариота. Он, обладатель этой тайны, может начать переговоры о важнейшей сделке. Речь пойдет о жизни и смерти.

Понтифик в одиночестве шагал к тюремной камере. Кардинал Белисарио Данди, возглавляющий разведку и контрразведку, Джованни Билетти, шеф жандармов, и личный секретарь Его Святейшества остались позади. Они ожидали какого-то события, которое никак не наступало.

Усталыми ногами, облаченными в красные туфли, Папа ступал по цементному полу узкого коридора, останавливался перед дверями камер и благословлял заключенных. Наконец он дошел до нужной двери.

Террорист увидел, что понтифик входит к нему, встал на колени и почтительно поцеловал перстень рыбака. Он был приговорен к пожизненному заключению в этих четырех стенах.

Оба уселись. Агджа склонил голову к уху Папы и что-то пошептал. Лицо Его Святейшества сделалось очень серьезным. Теперь он получил ответ на свой вопрос.

Святой Отец вышел из камеры, в упор взглянул на своего секретаря и произнес загадочные слова:

— Будем молиться о том, чтобы насилие и фанатизм оказались навсегда изгнанными из пределов Ватикана.

Чуть позже кардинал Данди объяснил Льенару:

— Агджа знает кое-что, но лишь до определенного уровня. То, что выше, ему неизвестно. Если это заговор, то он задуман профессионалами, а они не оставляют следов. Так что никто ничего и никогда не найдет.

— Вдруг Агджа сказал Святому Отцу нечто такое, что тот не пожелал сообщить даже нам, своим ближайшим сотрудникам? Вы так не думаете?

— Нет, не думаю.

Ночь выдалась просто чудесная. Дождь, ливший несколько суток подряд, наконец прекратился, и Льенар мог совершить свою обычную вечернюю прогулку в ватиканских садах. Здесь не было ни секретарей, ни эскорта, ни докучливых епископов, ни кардиналов, замышляющих очередные пакости. Льенару нравились потаенные уголки итальянского сада, разбитого близ стены Льва Четвертого — энергичного, много строившего понтифика, которому в девятом веке пришлось отражать мусульманские набеги на папские владения.

Кардинал дошел до фонтана, зачерпнул воды, чтобы напиться, и различил среди сумерек человеческий силуэт.

— Добрый вечер, Архангел.

— Добрый вечер, ваше преосвященство, — ответил Максимилиан Кронауэр.

— Что привело вас сюда?

— Я хочу предложить вам сделку.

— Мне?

— Да. В моем распоряжении оказалось то, что вы страстно хотите заполучить.

— Дорогой Архангел, если человеку недоступно то, что он желает, надо научиться желать то, что доступно. За много лет, проведенных в Ватикане, я научился этому.

— Так вы не желаете узнать, что я хочу предложить вам?

— Наверное, послание этого изменника Иуды?

— Возможно, он был совсем не изменником, как мы привыкли считать, даже напротив — апостолом, которого избрал Иисус, чтобы распространять свое учение. Спаситель избрал его, а не Петра.

— Вы же священнослужитель и знаете, что такие институты, как церковь, не любят резких поворотов. Думаете, что нашей пастве есть дело до этого клочка бумаги? Вы слишком высокого мнения о ней. Надо заботиться лишь о мелких секретах. Большие сохранятся сами. Общественность все равно ничему не поверит.

— А если в один прекрасный день эта самая общественность задастся вопросом о том, кто же на самом деле управляет нашей церковью?

— Дорогой Максимилиан, вы оптимист. Впрочем, для молодых это простительно. Сколько веры в личные свободы у того, кто уничтожает людей за деньги! Между прочим, эти люди являются частью той самой общественности! Вы рядитесь в мораль как в смокинг, по особо торжественным случаям. Вот уже много веков общественное мнение — наихудшее из всех возможных, поэтому оно мало меня волнует. Общественность состоит не из граждан, а из потребителей. Да, потребителей чего угодно — вещей, людей, чувств, интересов. Они не пользуются ничем, присваивают, пожирают и забывают. Вот оно, общественное мнение, о котором вы так трогательно заботитесь! Если дать вам изрядную сумму денег, то вы расправитесь с ним без малейшего колебания.

— Так вы не желаете выслушать мои условия? Может быть, мне стоит завтра же показать послание Элиазара корреспонденту «Нью-Йорк таймс»?

— Хорошо. Назовите эти условия.

— Я отдам послание Элиазара лично вам, в собственные руки, при условии, что ничего не случится с Афдерой Брукс, с ее сестрой Ассаль, с адвокатом Сэмпсоном Хэмилтоном и профессором Леонардо Колаяни. Уберите своих ищеек, и перевод послания ни к кому никогда не попадет. Если же с ними что-то случится, пусть по мелочи, пусть даже обычный грипп или царапина, но заставляющие думать, что за этим кто-то стоит, тогда, будьте уверены, это послание станет главной темой для всех газет в мире.

— Когда вы мне его отдадите?

— Сегодня же, если вы согласны выполнить мои условия.

Кардинал на несколько мгновений задумался, потом произнес:

— Прощение — это возможность начать с того места, где ты остановился, а не вернуться туда, где все начиналось. Aliorum iudicio permulta nobis et facienda et non facienda et mutanda et corrigenda sunt.⁴³ Итак, я принимаю ваши условия, взамен жду, что эти четверо будут держать рот на замке.

— Ни один из них, даже Афдера Брукс, не знает, о чем говорится в документе, — заверил его Макс, вынул из кармана кожаный бумажник и достал рукопись. — Вот он. Можете убрать своих собак.

Льенар даже не развернул кусок папируса, чтобы заглянуть внутрь.

— Вы не хотите проверить, что это?

— Дорогой Архангел, тот, кто утратил веру, утратил все. Человек, не имеющий доверия к людям, не имеет его и к Богу. Вы никогда не смогли бы меня обмануть, как и я вас. Мы слишком много знаем друг о друге. Если ваше будущее станет таким, каким я желаю его видеть, то вы будете могущественным орудием в моих руках.

— Никогда больше!

— Почему нет? Важно не то, какой силой обладает власть, а то, насколько разумно, действенно и безжалостно она умеет ею пользоваться. Папа любит повторять, что церковь — это милость Господа по отношению к миру. Но этот крестьянин никогда не поймет, что церкви нужны такие люди, как я, склонные карать, а не миловать. Я защитник, страж церкви и в этом качестве очень мало расположен к проявлениям милости. Если столь ненавистная вам жестокость необходима для удержания моей власти — ну что ж… «Жестоко сердце человечье, завистлив человечий взгляд, людское тело, как увечье, со страхом прячется в наряд».⁴⁴ Никогда не забывайте об этом.

— Чем дальше, тем меньше я понимаю таких персон, как вы.

— Странно. Вы и я — люди одного склада, порождение нашего времени. Нам обоим пришлось приспосабливаться к обстоятельствам, — говорил кардинал, прохаживаясь вместе с Кронауэром вокруг фонтана. — Христианство, как его замыслил Господь наш Иисус Христос, могло бы стать добрым и человечным. Но в наши дни здесь, при Святом престоле, вряд ли найдется тот, кто задумывается об этом. Обитатели Ватикана бесконечно далеки от учения Христа.

— Я уверен лишь в одном, ваше преосвященство. Если бы Христос жил сегодня в Ватикане, то Он не был бы христианином. Надеюсь, вы получили больше, чем отдачи, и будете помнить о нашем соглашении. Если с кем-то из этих четверых что-нибудь случится, то я вернусь. Ваша судьба находится в ваших же руках.

— Судьба тасует карты, а мы с вами играем в них. Счастливо, Архангел. Мы увидимся.

— Непременно, ваше преосвященство. Однажды мы увидимся. Не сомневайтесь. — И Архангел исчез среди темных кустов так же неслышно, как и возник.

Льенар вернулся в свой кабинет и набрал номер Мэхони:

— Немедленно приходите ко мне в кабинет и принесите с собой книгу, которая лежит у вас в сейфе.

Через несколько минут епископ постучал в дверь его кабинета:

— Вы звали меня, ваше преосвященство?

— Да. Закройте за собой дверь.

Мэхони поцеловал перстень с драконом и показал кардиналу книгу:

— Вот она, ваше преосвященство. Что с ней делать?

— Сегодня же предать очистительному огню вместе вот с этим посланием Элиазара, которое только что оказалось у меня. Вы меня поняли?

— Все будет сделано, ваше преосвященство, — сказал Мэхони и направился к выходу.

— Еще вот что, монсеньор. Пусть братья Альварадо, Понтий и Корнелиус вернутся в свои монастыри и находятся там вплоть до очередного собрания братства. Скажите, что я горжусь ими и прошу их молиться за тех братьев, которые пали, защищая веру. Мы здесь также будем молиться за братьев Феррела, Лауретту, Осмунда и Рейеса. Теперь ступайте с миром.

— Да почиет мир и на вас, ваше преосвященство.

— Больница города Нахарии. Слушаю вас.

— Я хотел бы поговорить с госпожой Брукс, — сказал Макс.

— Соединяю.

Через несколько секунд трубку снова сняли.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ничего, — слабым голосом ответила Афдера. — Хотя в живот как будто кол забили. Я потеряла много крови, но ты меня спас. Я люблю тебя, знаю, что ты никогда не подпустишь меня близко, но все же хочу сказать это. Я люблю тебя, Макс.

— А я — тебя. Но мне придется идти своей дорогой, а тебе — своей. Ты сможешь вернуть долг, если будешь держаться подальше от меня. Не хочу, чтобы кардинал Льенар и его ищейки добрались до тебя.

— Ты отдал им послание Элиазара, да?

— Только так я мог обезопасить всех вас — тебя, Ассаль, Сэма и Колаяни.

— Этот кардинал уничтожит послание, и мы никогда не узнаем, что же в нем сказано. Надо было изучить его, прежде чем отдавать. Там говорится что-то очень важное, раз столько людей погибло из-за этого клочка папируса.

— Все немного иначе.

— Как?..

— Я знаю, что там сказано, но мы с кардиналом заключили сделку. Если что-то случится с кем-нибудь из вас четверых, то мне придется его навестить, хотя он вряд ли хочет этого. Тогда содержание письма станет известно всем.

— Но это значит, что ты в опасности. Он может приказать убить тебя.

— Сильно сомневаюсь в этом. Я ведь племянник кардинала Кронауэра, соперника Льенара за влияние в Ватикане. Моему дяде это, пожалуй, не понравится.

— Что же говорится в послании? Думаю, после всего, что случилось, я имею право знать это.

— Мне кажется, что чем меньше ты знаешь, тем меньше у тебя шансов нарваться на ищеек кардинала. Живи спокойно, не думая о том, что враг у тебя за спиной. Ты еще молода, у тебя все впереди. Пусть этот день станет первым в твоей новой жизни.

— Новой жизни без тебя…

— Мне придется заплатить эту цену. Льенар предупредил меня о том, что если мы с тобой будем видеться, то наше с ним соглашение утратит силу. Тогда он снова начнет охотиться за вами четверыми. Да, это непомерная цена — не видеться с тобой…

Афдера зарыдала.

— Макс, я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя. Поэтому лучше нам расстаться навсегда. Я не хочу случайно узнать о твоей смерти.

— Я хочу быть с тобой. Только с тобой!

— А я — с тобой.

Афдера, заливаясь слезами, услышала, как Максимилиан Кронауэр повесил трубку, и поняла, что больше разговаривать им не придется.

В восемнадцати километрах от Рима, на берегу озера Альбано, находилась летняя папская резиденция Кастель Гандольфо. Святой Отец оправлялся от ран в ее садах, проводя время в прогулках и молитвах. После посещения тюрьмы Ребиббиа и разговора со своим несостоявшимся убийцей он впал в задумчивость. В его голове постоянно вертелось имя, произнесенное молодым турком: Бекет.

Этим утром к Папе был вызван государственный секретарь, кардинал Огюст Льенар.

«Мерседес» медленно проехал по улицам городка, мимо толп туристов, стал подниматься по склону холма и наконец остановился у поста охраны. Швейцарские гвардейцы отсалютовали высокому гостю. Машина въехала в центральный двор здания, спроектированный в XVII веке архитектором Карло Мадерно по приказу Папы Урбана Восьмого. Остальное — дворец и прилегающие к нему помещения — было сооружено при Пие Девятом.

— Его Святейшество ждет вас в саду. Прошу следовать за мной, ваше преосвященство, — сухо объявил личный секретарь Папы.

Этот персонаж никогда не отличался набожностью, но сделался секретарем, наперсником и чуть ли не исповедником Папы. Любой человек, который хотел добиться аудиенции у понтифика, должен был иметь дело с его секретарем. Для многих это оказывалось весьма нелегкой задачей.

Они прошли по коридорам дворца и оказались на широкой лестнице, спускавшейся в большой сад. Льенар издали различил сгорбленную фигуру Святого Отца, одетого в белое, с шапочкой-дзуккетто на голове. Папа сидел на небольшом стульчике у самого пруда.

— Ваше Святейшество, — вполголоса проговорил секретарь и дотронулся до плеча понтифика, чтобы вывести его из оцепенения. — Ваше Святейшество, пришел кардинал Льенар.

Папа открыл глаза, протянул правую руку. Льенар поцеловал перстень рыбака.

— Садитесь, — слегка хлопнул по стоявшему рядом стулу понтифик. — Хотите лимонаду?

— Нет, благодарю вас, Ваше Святейшество.

Прежде чем начать беседу, Папа велел своему секретарю не беспокоить его ни под каким предлогом.

Когда тот удалился на почтительное расстояние, он завел разговор на совершенно невинную тему:

— Знаете ли вы, дорогой Льенар, кого изображает этот древнеримский бюст? — Понтифик показал на статую, покрытую мхом.

— Нет, Ваше Святейшество.

— Это циклоп Полифем, сын Посейдона и нимфы Тоосы, от которого некогда спасся Одиссей. Помните, что ответил этот герой, когда циклоп попросил назваться?

— Должен признать, Ваше Святейшество, я не большой знаток мифологии.

— Одиссей ответил: «Улис», что означает «никто». То же самое ответил мне тот молодой турок, стрелявший в меня, когда я спросил, кто послал его. Я ничего не понял, но, когда уже стоял на пороге, этот человек сказал: «Святой Отец, Бекет — вот ключ». Знаете историю Томаса Бекета и короля Генриха Второго?

— Разумеется, Ваше Святейшество. «Неужели никто не избавит меня от этого назойливого попа?»

— Не совсем так, мой дорогой Льенар. «Неужели никто не избавит меня от этого мятежного попа?»

— Кто же, по-вашему, Бекет и кто король?

— Очень просто, мой дорогой Льенар. Я стал для вас Бекетом, а вы для меня — королем Генрихом, — объяснил Папа, глядя в глаза изумленному Льенару. — Кто-то сказал однажды: «Хочешь узнать человека — дай ему власть». Наверное, это было моей ошибкой — дать вам столько власти.

— Ваше Святейшество, ведь именно я возвел вас на трон святого Петра. Помните, что происходило на последнем конклаве? Я сделал все, чтобы избрали вас. Или вы предпочитаете думать, что это устроил Святой Дух? Даже осел может управлять, будучи облечен абсолютной властью.

— Когда я разговариваю с вами, то искренне благодарю Бога за то, что я не шестеренка в созданной вами машине. Лучше уж быть размолотым в порошок этими шестернями. Высшая добродетель, мой друг, состоит в том, чтобы обладать неограниченной властью и не злоупотреблять ею. Но тот, кто жаждет власти, не способен остановиться на полдороге между вершиной и пропастью. Вы все ближе подходите к пропасти.

— Aequam memento rebus in arduis servare mentem; eram quo des, eris quod sum.⁴⁵ Быть малым — в этом и есть величайшая мудрость. Мне не нужен трон святого Петра, пусть даже вы думаете иначе. Прикидываться тем, кем ты не являешься, — значит желать быть похожим на Бога, а это недоступно никому из смертных. Все учатся на своих ошибках, как, например, вы, Ваше Святейшество, но мудрые, как я, учатся на ошибках других. В этом различие между нами.

— Ошибаетесь, кардинал. Тацит говорил, что власть, добытая неправедными средствами, никогда не послужит благородным целям. Если вы когда-нибудь станете преемником святого Петра, то этот день будет одним из самых черных для церкви. — Папа, на лице которого застыло скорбное выражение, выпрямился и оперся на спинку стула. — Существует лишь одна власть — сознание того, что ты служишь справедливости, лишь одна слава — служение истине. Вы же доказали, что не служите ни справедливости, ни истине.

Льенар смотрел на скорбное лицо своего собеседника. Он хотел видеть страдание в его глазах, а этот крестьянин старался показать ему, что способен все вытерпеть.

Кардинал встал и сказал на прощание:

— Ваше Святейшество, вы все еще верите в то, что существуют рай и ад, верующие и атеисты. Но лишь грешники попадут на небо, дабы Господь мог им простить их грехи. Праведникам же попадать туда незачем. Я Божий воин, готовый выполнять ту работу, от которой другие отказываются из боязни замараться. Лучше сделать ее и раскаяться, чем просить прощения за то, чего ты не сделал. Я не верю, как вы, в Господа, который карает и награждает, в Господа сельских священников. Это ваш Господь, но не мой.

Льенар уже шел к лестнице и не слышал пророческих слов, сказанных Папой, на лице которого теперь проступила таинственная улыбка:

— Любая чрезмерная власть дается ненадолго, мой друг.

Кардинал сел в свой «мерседес».

Человек, затаившийся среди кустов в ста метрах от машины, наблюдал за ним в оптический прицел.

— Да, ваше преосвященство, однажды мы непременно встретимся, — прошептал Архангел и положил палец на курок.