Водородная Соната

8 (С -20)

Корабль знал, что рано или поздно ему придется это сделать.

В вычислительных субстратах, которые обеспечивали среду для Разума Каконима, было множество битов, которые он никогда не использовал и, вероятно, никогда не будет использовать. Физически довольно компактная, заключённая в трех измерениях внутри массивного эллипсоида пятнадцати метров в длину, эффективная емкость субстрата Разума была, тем не менее, сравнительно крупной. Сравнения обычно касались того, сколько состояний разума стандартного дрона или человека можно было без потерь закодировать в одном и том же объеме, или как далеко в прошлое придётся зайти, чтобы достигнуть точки, где в условно заданном обществе каждый бит вычислительной мощности будет менее чем равен таковому, содержащемуся в одном Разуме.

Какониму было все равно. Значение имело только то, что из-за врожденной избыточной инженерии Культуры, его собственных последовательных эманаций в виде более ранних кораблей и своего рода долгосрочной лени в отношении стремления к наиболее эффективному использованию своих сильно расширенных и добавленных субстратов у него имелся значительный запас грузоподъемности. В итоге ему пришлось согласиться разместить в своём разуме — сущность, хотя и уменьшенную — другого Разума.

Соответствующий Разум представлял собой, как нетрудно догадаться, Разум Культуры, принадлежавший кораблю под названием «Зоолог» — доисторической глыбе грузового класса. Буксиру, по сути. И буксиру прославленному.

Суперлифтеры всегда имели склонность к эксцентричности. Обстоятельство не представлявшее какой-либо сложности для корабельной психологии или психологии Разума, могущее отчасти быть объяснённым как следствие их довольно скучной и повторяющейся работы и того факта, что они не просто формально являлись буксирами, но и были спроектированы как буксиры — в качестве аварийных, временных боевых кораблей, еще до войны с Идираном, когда у Культуры не было настоящих военных кораблей, или, по крайней мере, ни одного, в наличии которого она собиралась признаться.

Зоолог принадлежал к относительно небольшой группе суперлифтеров, переживших войну. Затем, ещё до того, как закончился великий конфликт — но задолго до того, как Культура произвела множество фантастически более мощных боевых кораблей — он совершил нечто относительно необычное: он сублимировался. Сам по себе.

Чуть позже он совершил ещё кое-что, для чего термин «необычный» уже казался не вполне уместным — он вернулся.

Практически в определении Разума слово — правильно написанное с заглавной буквы — означало сознательную сущность, способную идти в Сублимацию, не испариться при этом и даже — может быть, иногда, очень редко, на самом деле так редко, что это было бы довольно близко к статистическому определению большинства людей «никогда» — быть в состоянии вернуться, в некотором смысле все еще жизнеспособной и опознаваемой, прежней личностью, которая совершила переход от реального к сублимированному.

Если причины стремления Зоолога к Сублимации — кроме очевидного желания испытать на себе невыразимое волшебство неведомой ипостаси бытия — были непрозрачны, то причины его возвращения в реальность были просто непостижимы. У самого Разума отсутствовало объяснение, и он немало озадачил сущности флота Контакта (те, что уцелели — здесь сказалось сильное истощение первых лет Идиранской войны), спросив, не приютит ли кто-нибудь из них его сознание, сохранив оное в качестве наследия для потомков или, по крайней мере, до тех пор, пока ему не надоест и он не изменит свой разум снова, или еще для чего-то, чего он пока сформулировать не мог или не хотел.

Между тем, лучшие и самые опытные Разумы Контакта пытались допросить вернувшийся Разум обо всём так или иначе касавшемся Сублимации. Первоначально их привело в восторг то, что один из них был Там и совершил обратный путь (многие Разумы обещали сделать это на протяжении тысячелетий, но ни один так и не сделал; Зоолог не брал на себя никаких обязательств, но вернулся). Однако затея обернулась фарсом.

Воспоминания корабля были абстрактными, более чем смутными и эффективно бесполезными. Сам Разум пребывал в необычном состоянии, самореструктурировавшись (предположительно) так, что в рассуждениях его уже невозможно было узреть логику. То, что поддавалось опознанию, выражалось в самом причудливом и запутанном клубке излишне сложной и самореференциальной аналитической/медитативной и сагационной/рационативной процессной архитектуры, на которую все заинтересованные лица когда-либо имели несчастье смотреть. Тем не менее, он вернулся, и, по-видимому, не желал оставаться в своем собственном теле или даже субстрате, выискивая возможность к содружеству.

Особые Обстоятельства — бескомпромиссное крыло Контакта и та его часть, которая была настолько близка к военной разведке и шпионажу, что Культура всегда неохотно признавала факт её существования — были более чем счастливы получить физическую форму старого корабля, отчаянно желая узнать, как время в Сублимации изменило его, или какой свет способно было пролить его обратное воссоздание из сублимированного — если оно работало именно так — на природу самой Сублимации. Увы, тщетно.

Их ставил в тупик даже, казалось бы, такой очевидный, не подлежащий сомнению факт, что ничто не могло перейти в Сублимацию в развоплощенном виде. Переход мог быть совершён только через субстрат: тела, вычислительные матрицы, корабли и их эквиваленты, с закодированными в них личностями и их воспоминаниями.

Как бы ни было, а освободившись, наконец, от всего этого нежелательного и беспокоящего его внимания, Разум, обитавший в Зоологе, поселился внутри субстрата Каконима, предавшись мимолетным увлечениям и тихому созерцанию.

Спокойному и крайне медленному созерцанию — Зоолог настоял на распределении вычислительных ресурсов в субстрате Каконима таким образом, что его полное сознание могло быть выражено отныне только посредством привлечения большого количества вычислительных мощностей в очень интенсивном цикле. Ему было предложено столько энергии, сколько ему могло понадобиться — достаточно, чтобы позволить полнокровно взаимодействовать со своим носителем в Разуме в реальном времени, — но он отказался. Таким образом, для того, чтобы Каконим мог разговаривать с Зоологом или взаимодействовать с ним каким-либо иным значимым образом, он должен был замедлить себя до такой скорости, при которой неаугментированный человек мог бы спокойно составить им компанию. В этом, по-видимому, заключалась некая философская аутентичность Зоолога, и это же вызывало неодолимую зевоту у Каконима.

Вернувшись в реальность, основное сознание Каконима наблюдало за тем, как небо и звезды вокруг него проносились мимо, когда он мчался от Падения Давления к пространству Гзилт, одновременно выявляя потенциальные закономерности и релевантности в окружавшем его космосе. Он выполнил многомерный поиск в каждой из баз данных, известных разумной жизни, совершив также поиск любой дополнительной информации, которая могла иметь отношение к рассматриваемому вопросу. В то же время он производил моделирование за моделированием, пытаясь выстроить стабильную матрицу предсказания того, чем все в итоге могло обернуться.

В этом контексте Разум успешно мыслил на скорости, близкой к максимальной, и чуть ниже предельной, будучи удовлетворительно вовлеченным в проблему, которая при всей своей каверзности обладала несравненным достоинством — она была реальной и значимой, а не гипотетической, хотя многое и сводилось в ней к беседе, длившейся субъективные дни и месяцы, проходившие порой между вопросом и ответом.

Каконим иногда воплощал свою базовую архитектуру как гигантский замок размером с огромный город, размером с целый мир замков, собранных вместе и нагроможденных один на другой, заключённых один в другом, пока в итоге не получалась какая-то фрактальная крепость, выглядевшая издалека уместно и каменно-замково, со стенами, башнями, зубчатыми выступами и так далее, по мере приближения превращавшимися в нечто гораздо большее, так как становилось ясно, что каждая — например — башня состоит из конгломерата гораздо меньших башен, вложенных друг в друга и сложенных друг на друга.

То, что осталось от души Зоолога, поселилось в одной из этих крошечных башен, взгромождённой на вершину колоссальной метабашни, образующей то, что издалека выглядело как толстый шпиль.

В некоторых состояниях ума Каконим находил время, чтобы пройти через свой собственный субстратный образ, объединяя свое ощущение себя в человекоподобный аватоид и прогуливаясь по этому виртуализированному ландшафту замка от чрезвычайно сложных главных ворот до тех пор, пока пандусы, переходы, залы и лестницы не приводили его к месту назначения. В других случаях он летал туда в виде гигантской птицы, медленно порхая над крышами, парапетами и бойницами, бастионами, дворами и крепостями, пока не находил искомое место.

На этот раз он вообразил себя грозовой ячейкой темного, исчерченного молниями облака, тяжеловесно кружащегося над огромным замком, как некая зловещая галактика медленно вращающегося тумана; затем из опускающейся воронки разверстой пасти смерча внезапно низринулся, сложив хищные крылья, со скоростью пушечного ядра к башне-шпилю, вновь расправляя крылья, остановив стремительный рывок за мгновение до того, как коснулся камня парапета башни.

Корабль обрёк себя человеческим аватоидом, едва оказавшись на каменных плитах механически обработанных зубчатых стен. Он поднял руку, чтобы постучать в толстую деревянную дверь, но та открылась сама.

Внутри, где виртуальная среда была смодулирована Зоологом, принадлежа ему, башня перетекала в солидное, умеренно крупное одноэтажное круглое пространство, напоминавшее нечто среднее между кабинетом таксидермиста, специализирующегося на весьма экзотических чучелах, и лабораторией сумасшедшего ученого, питавшего слабость к пузырькам и гигантским предметам электрооборудования с проблематичной изоляцией. Все было освещено туманным солнечным светом, проникавшим через высокие узкие окна. За той частью, что пролегала близ двери, пол пребывал в беспорядке; Какониму пришлось пробираться по щиколотку — а затем и по колено — в нагромождённых остатках загадочного сомнительного прогресса, прежде чем он наконец достиг комнаты.

— Когда я впервые состарился, — заявил аватоид Зоолога, свисая с одной из своих веревок, — помню, я подумал, что обстановка выглядит немного запущенной. Позже я вернулся к этой идее. Теперь я циклически прохожу через периоды смущения и детского восторга. Привет. Добро пожаловать. И…?

Каконим нашел расшатанное кресло, напоминающее скромный, частично разобранный трон, и — очистив сиденье от фрагментов каких-то созданий, отдельные из которых были достаточно живыми, чтобы протестовать чириканьем и скрипом — сел. Он смотрел вверх и вниз на смутно похожего на человека аватоида Зоолога, который смотрел на него вверх ногами, обхватив одной ногой веревку, свисающую с потолка.

С того же самого потолка — высокого и сводчатого — вились десятки таких же веревок, многие были цветными, а некоторые снабжены чем-то вроде веревочных корзин, похожих на плоды, сделанные из сетки, также встречались те, что соединялись меж собой подвесными верёвочными петлями.

Именно здесь аватоид Зоолога жил, работал, играл, отдыхал и — если он предавался столь обычно ненужному, граничащему с деградацией поведению — спал. Он утверждал, что не ступал на пол своего логова в течение субъективных десятилетий, полагая, что пол лучше использовать для хранения, нежели для перемещения. Хранил же он, как заметил Каконим, преимущественно мусор: куски мертвых тканей, сломанное и ненужное оборудование, останки каких-то близких к жизненным форм и конструкций, а также прочий не поддающийся классификации выводок своего не вполне традиционного ума.

Аватоид Зоолога перевернулся вверх ногами над большой каменной скамейкой, на которой утвердилось переливавшееся причудливыми красками химическое оборудование. Это было больше похоже на представление художника о рабочем месте химика, чем на реальное рабочее место химика, но такие детали едва ли когда беспокоили Зоолога.

Аватоид держал в руках пробирку с бурлящей дымящейся темно-желтой жидкостью. Он бросил её в стойку с такими же трубками и повернулся, чтобы оказаться ближе к месту, где сидел Каконим. Удлиненные руки, шестипалые кисти с двумя большими пальцами, аналогичной формы нижние конечности и цепкий хвост делали его образ непринужденным и легким — даже элегантным. На нем была только набедренная повязка, украшенная небольшим поясом из болтающихся инструментов и туго затянутых мешочков. Его бледно-красную кожу испещряли лиственные тени. Скрестив руки, он немного покачивался взад-вперед, глядя вниз на своего визави.

Каконим, опустив любезности и немного поговорив на общие темы, перешёл к тому, ради чего на самом деле пришел, гадая, заметил ли Зоолог то, что теперь происходит снаружи.

— Скажи правду, — задал он вопрос. — Как часто ты ещё общаешься с погруженными?

Перевернутый аватоид выглядел пораженным.

— С чего это ты взял, что я с ними общаюсь?

— Ты намекал. Кроме того, ты совершенно очевидно знаешь гораздо больше, чем казалось, когда метафорические белые халаты Разумов ковырялись в том, что считается твоей личностью и воспоминаниями, вскоре после твоего неожиданного возвращения из Места, а с выделенной тебе частью моего субстрата происходит ныне что-то, пусть незначительное, но не вполне объяснимое — не без участия процессов, находящихся за пределами моего понимания и, насколько мне известно, за пределами понимания любых других Разумов. Процессов, которые, известным образом, должны включать в себя своего рода субмасштабные высшие измерения — измерения уровня семь или восемь, если выбрать нумерацию, содержащих вещи, которые в настоящее время все еще находятся за пределами понимания нас, скромных умов Культуры. Итак, либо ты до сих пор каким-то образом связан с Сублимацией, либо она — или кто-то или что-то оттуда — пытается связаться с тобой, или даже изменяет или пытается изменить детали твоей личности или хранилища таковой без твоего ведома. Эта последняя возможность, в частности, была бы немного тревожной для меня, очевидно, поскольку всё происходит внутри моей полевой структуры, в моём ядре, фактически внутри моего собственного разума, в самом прямом смысле.

Элемент электрооборудования в углу издал отчетливый шипящий звук, после чего его по видимому замкнуло.

— А… — отозвался перевернутый аватоид. — Ты заметил эту штуку?

Каконим кивнул.

Он догадался, что что-то подобное может произойти, еще до того, как предложил Разуму другого корабля место в своём сознании. Ни для кого не было секретом, что Сублимация — или, по крайней мере, сущности в ней — могли получить доступ почти ко всему в реальности. Частичным доказательством этого являлось то, что, когда люди — или, чаще, машины — пытались подстраховаться, отправляя свою копию в тот мир, чтобы их версия могла продолжать жить и развиваться в реальности, это никогда не срабатывало.

Копии, отправляемые в Сублимацию, всегда уходили, но при этом они всегда возвращались за своими оригиналами или оригиналы возвращались за копиями, вынужденные следовать за своими версиями-предшественниками в Возвышенном. Связывание, казалось, происходило почти независимо от того, насколько герметично изолировалась версия, оставленная в реальности. И хотя имелась гипотетическая возможность изолировать Разум или другой высокоуровневый ИИ настолько тщательно, что никакая сила или процесс, о которых когда-либо слышали в реальности, не могли добраться до него или связаться с ним, никакие известные средства изоляции не могли помешать чему-то из Сублимации установить контакт с копией самого себя, все еще пребывающей в реальности, и каким-то образом убедить ее уйти или просто незаметно украсть ее. Единственной толикой утешения в этом случае было то, что соответствующий субстрат в реальности физически остался бы на месте, а не сопровождал бы недавно ушедшего — какой бы процесс из Сублимации ни устанавливал связь, он бы проявлял признаки неизбежности, но не ненасытности.

Тем не менее, такие опыты имели тревожные последствия для Разумов, не привыкших быть во власти чего бы то ни было, хотя они, казалось, неплохо справлялись с тем, чтобы не думать о последствиях.

Даже те сущности, которые должным образом возвращались — обычно спустя десятилетия или столетия после Сублимации — редко оставались надолго в реальности, снова исчезая в Сублимации в течение нескольких десятков или сотен дней. Зоолог был одним из небольшого числа репатриантов, которые выглядели так, будто задержались здесь на неопределенный срок.

Каконим, однако, в своё время продумал все эти моменты основательно и решил, что он готов рискнуть поместить внутрь своих полевых структур что-то, что может иметь не только собственные идеи, но и собственные внешние связи. И потому факт наличия неподконтрольных процессов глубоко внутри него, по сути, в его сознании, связанных так или иначе с неизменно таинственным Возвышенным, не беспокоил его так, как мог бы.

Аватоид Зоолога выглядел обиженным.

— Раньше ты ничего подобного не говорил.

— Раньше это было не важно.

— Не важно? Неподконтрольные события в собственном субстрате? Вот как?

— Я дал тебе пристанище добровольно, без условий. Кроме того, я доверяю тебе. Кроме того, хотя я, несомненно, испытывал определённое волнение, я чувствовал себя, в известной мере, привилегированным имея то, что считал замещающим и, возможно, уникальным, контактом с миром, остающимся для нас непостижимым, несмотря на все наши техно-чудеса. — Аватоид Каконима пожал плечами. — И, честно говоря, я ждал что, если возникнет ситуация, близкая к критической, ты, испытывая благодарность, поведаешь мне то, что при обычных обстоятельствах никогда не сказал бы.

— Откровенность с твоей стороны.

— Надеюсь, обезоруживающая.

Аватоид Зоолога крепче прижал руки к телу, как будто задумавшись на мгновение.

— У меня остались кое-какие контакты, хотя все в очень… зыбком состоянии. Трудно объяснить. Трудно — невозможно — сделать это здесь и сейчас.

— Попытайся.

Зоолог вздохнул, поднес руки с длинными пальцами к лицу, как бы производя похлопывание:

— Ты все еще не понимаешь, да?

— Чего именно? Насколько все это непостижимо по своей сути?

— Видишь это насекомое? — Зоолог кивнул, указывая на место, где сидел Каконим. Каконим обратил внимание на деревянный верстак, край которого находился в нескольких сантиметрах от одного из его аватоидных локтей. Крохотное шестилапое насекомое, достаточно маленькое, чтобы поместиться на ноготке младенца, пробиралось хаотично, зигзагами вдоль самого края стола, размахивая усиками. Каконим увеличил изображение существа, оценивая его полностью, вплоть до кода, из которого оно было создано.

— Да, — вздохнул он, возвращаясь к виртуальному макросу. — Попробую угадать: понимает ли оно, что такое оборудование на скамье? Или даже что такое сама скамья?

— Я в большей мере предполагал, как бы ты, например, объяснил ему симфонию.

— Прежде чем мы сосредоточимся на моей собственной безнадежной неспособности понять невыразимое, могу ли я обрисовать текущую ситуацию здесь, в реальности?

Аватоид Зоолога улыбнулся:

— Если угодно.

Субъективно это заняло около часа. Время, за которое на пути к пространству Гзилт были пройдены световые годы. Для остальной части сверхзанятого и сверхбыстрого Разума Каконима, казалось, минуло несколько лет.

Незадолго до подведения итогов этого импровизированного брифинга корабль связался с Падением Давления, чтобы убедиться, что все в порядке.

— Удачно попали, — ответил ему корабль. — Вы совпадаете с сигналом от нашего друга Содержание Может Отличаться. Взгляните на это:

Отрывок из сигнальной последовательности, содержимое ГСВ Содержание Может Отличаться / Зихдрен-Ремнантер Адьюнкт Сущность Океаник — Диссонанс:

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться и

Зихдрен Ремнантер Дополнительная Сущность Океаник — Диссонанс

— Итак, перейдем к делу: вы хотите сказать, что, несмотря на то, что потеряли корабль из-за неспровоцированных действий противника, и попросили меня и коллег провести расследование, вы не желаете, чтобы это стало достоянием гласности?

∞

— По сути, да. Пожалуйста, сохраняйте конфиденциальность относительно всех вопросов и действий, обсуждаемых здесь.

∞

— И вы не собираетесь повторно отправлять информацию, которую несла сущность на борту «Экзальтация Скупости III»?

∞

— Несмотря на огласку событий в Аблэйте и то, что, как мы можем предполагать, было только нелепым недоразумением относительно Экзальтации Скупости III, мы до сих пор не получили дальнейших инструкций от наших Свёрнутых Братьев и потому продолжаем следовать ранее переданным инструкциям. По сути, они состоят из (1): Отправить Церемониальную Сущность для участия в празднествах, посвященных сублимации Гзилта. Упомянутой Церемониальной Сущностью, несущей информацию о происхождении работы, известной как [отредактировано], указанная информация должна быть передана Гзилту в соответствующий момент празднества. (2): В случае, если произойдёт какое-либо проблемное явление или явления, относящиеся к действию, которые, по нашему мнению, превысят наши ресурсы, следует установить контакт с симпатизирующими элементами внутри Культуры на условиях, которые мы определяем как ответственное представительство — опосредованное представление сказанного: Свернутые Братья, Зихдрены, в незабвенном. Инструкции заканчиваются. Нижеследующие условия в основном касаются сохранения конфиденциальности информации об указанных событиях и действиях на неограниченный срок до дальнейшего уведомления.

∞

— Все это может немного усложнить работу.

∞

— Понятно. Жизнь это ограничения.

∞

— И действия. Прошу прощения, но я чувствую, что совершаются движения.

∞

— Порой излишнее усердие может выглядеть вульгарно.

∞

— Я понимаю. Что я могу сказать? Посмотрим, что мы сможем сделать.

∞

— Наша благодарность непременна.

(Отрывок сигнальной последовательности заканчивается.)

— Малодушные законники, не правда ли? — отправил Падение Давления. — Мы сделаем для них грязную работу, и они будут вполне счастливы, что ничто из этого не просочится и не бросит тень на память их гребаных Свёрнутых.

∞

— Я полагаю, что наследие можно выразить по-разному, — ответил Каконим. — Допуская истинность утверждения о том, что Ремнантеры связались со своими возвышенными предками и все же не получили дальнейших инструкций, можно предположить, что вышеупомянутые предки относительно удовлетворены нынешней ситуацией. Что в свою очередь повышает отдаленную вероятность того, что это могло быть еще более искусной подставой с самого начала.

∞

— Вы имеете в виду, что Ремнантеры были изначально заинтересованы, чтобы их собственный корабль сорвался с неба?

∞

— Я уже думал о такой возможности, хотя она была так далеко в списке возможностей, что я временно отодвинул её подальше. Однако эта реакция со стороны Ремнантеров несколько сдвигает ее вверх по списку, помечая не как параноидальную, а как вполне оправданную. Подозрение, хотя и циничное.

∞

— Все еще маловероятно. Стоит обдумать.

∞

— Согласен. Пока не имеет значения. А как обстоят дела в пространстве Гзилта?

∞

— Ошибка Не… набирает обороты. Пока мы говорим, двух бандитов Проходящего Мимо… обстреливают. Оказалось сложнее, чем ожидалось, увести близнецов Эмпирика — Хедкраша и Ксенократа — подальше от вспышки в Лолискомбане. Они превратили это в соревнование: кто больше соберёт мусора, ввязавшись в спор, следует ли использовать в качестве критерия тоннаж или вычислительную мощность. К настоящему моменту урегулировано путем компромисса, но оба хотят больше времени, чтобы запастись критериями, которые они ранее не учитывали. Эмпирик согласился дать им еще пару часов, надеясь развлечься, прежде чем приструнит их. Впрочем, говоря о разговоре с беженцами/остатками/отвергнутыми исключенными из Большой С, связывались ли вы со своими контактными лицами?

∞

— Делаю это непосредственно сейчас, когда мы говорим. Воспользуйтесь возможностью, чтобы получить обновленную информацию. Однако не питайте излишней надежды: пока ничего полезного на горизонте.

∞

— Что ж, удачи. Кстати, вы прошли мимо меня? Задержки сигналов…

∞

— Несколько часов назад. И ближе, чем вы можете себе представить.

∞

— Аккуратно. Ничего не заметил. Образцовое управление корпусом. Ужасно рад, что мы на одной стороне. Мы близки к тому, чтобы перегрузить наши проектные максимальные возможности, не так ли?

∞

— Это было бы показательно. В любом случае, я должен вернуться в страну медлительных лишайников.

∞

— Должно быть весело.

∞

— Едва ли.

∞

Конец связи.

— …Я понимаю, что Сублимация, похоже, будет вовлечена, — сказал в конце концов Зоолог, прилагая усилия, чтобы казаться терпеливым.

— Очевидно. Я лишь прошу тебя подумать об этом, и если ты можешь что-то сделать, оказать какую-либо помощь, пожалуйста, дай мне знать.

Зоолог выглядел страдающим, покачивая головой.

— Всё это не имеет никакого значения. — сказал он почти обречённо.

— Не для тебя, возможно. Просто порадуй меня.

— Но с какой целью?

— Это будет иметь значение для меня, для нас. Сумма справедливости в нашем существовании — каким бы ничтожным и жалким оно ни было по сравнению с Сублимацией — может быть увеличена, а некоторые страдания предотвращены.

Еще одно пожатие плечами.

— Это все равно не будет иметь значения… не будет иметь значения.

— Притворись, что имеет, — предложил Каконим. — В качестве услуги для меня, в обмен на мое терпение в отношении любых привязываний к веревкам и махинаций со связыванием простыней в веревку с последующим побегом к тому, к чему ты прикасаешься через потрепанные края вспененной нити нано-реальности, протянутой к божественно нижним пределам блаженно Свернутого.

— По-прежнему никакой разницы, никакого значения.

Каконим осмотрел логово/лабораторию.

— Имеет ли значение то, что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Не совсем так, — признал Зоолог. — Это позволяет убивать время, держит меня вовлеченным. — Он посмотрел на стойку с разноцветными пробирками. — Сейчас и в течение следующих нескольких столетий я, вероятно, буду экспериментировать с различными виртуальными химическими процессами, обычно включающими многие сотни или даже тысячи элементов и часто разветвляющимися на некоторые особые, требующие новых разновидностей фундаментальных частиц. — Оно улыбнулось. — Есть и нечто большее: я играю во многие игры в разных виртуальностях, все — увлекательные и непредсказуемые, и я все еще исследую Математическое Ирреальное, в отличие от Предельного Ирреально Сублимированного.

— С какой целью?

— Нет конечной цели, кроме самого процесса: я провожу время, чтобы скоротать время, и остаюсь вовлеченным, чтобы оставаться вовлеченным.

— Да, но почему?

— Почему нет?

— Ага. Так что это все же стоит делать?

— В какой-то мере.

— Вот и я — мы все — делаем то же самое в Реальном. Как можно видеть, с гораздо более значительным эффектом.

— Я знаю. Я понимаю.

Так ли это? Каконим задумался. Понимало ли это абстрактное существо приведённую им параллель? Насколько далеко оно от реальности — от Реального — будучи теоретически внутри его?

Из того немногого, что Какониму удалось почерпнуть у своего собрата по Разуму — в основном из слухов, которые тот неоднозначно подтвердил — существование в Сублимации означало вечное расширение в восприятии и понимании в пространстве, которое никогда не могло быть до конца заполнено. Независимо от того, как любое Перешедшее — перенесенная цивилизация или процветающее индивидуальное существо — расширяло свои масштабы, охват и выражение, всегда имелось ещё больше места, и больше места в образуемом новом наборе измерений, неустанно предоставляющего сонм неисчерпаемых возможностей.

Реальность — с ее огромными объемами пустоты между планетами, звездами, системами и галактиками — в основном состояла из вакуума; усредненное «почти ничто», не способное к истинной сложности из-за неизбежного обеднения структуры и явного преобладания небытия над субстанцией. Возвышенное было совершенно другим: наполненным существованием, постоянно имманентизирующим контекст, бесконечно разворачивающимся бытийным пространством.

Как и многие Разумы Культуры, Каконим пытался имитировать опыт пребывания в Сублимации: существовали различные легкодоступные и настраиваемые пакеты, которые Разумы передавали от одного к другому, полученные в результате многовекового изучения, анализа, размышлений, воображения и просчётов. Утверждалось, что они дают представление о том, на что должно быть похоже существование в Сублимации, хотя, конечно, никто не мог этого доказать.

И ни один из этих пакетов не выглядел удовлетворительным, хотя у каждого имелись свои адепты, а у некоторых даже те, кто, в сущности — и это шокировало Умы Культуры — являлся наркоманами.

Каконим попробовал несколько и обнаружил, что все они недостаточны: разочаровывающие, неадекватные, даже странно унизительные.

— Ну, — сказал он, — ты, по крайней мере, пообещаешь, что подумаешь, как найти способ помочь?

Зоолог улыбнулся.

— Это я могу сделать. Я обещаю.

Аватоид Каконима посмотрел вниз, снял крошечное насекомое со скамейки и зажал его между двумя пальцами. Он держал его, шевелящего антеннами, направив в сторону перевернутого аватоида.

— Ты всегда говоришь, что ничто не имеет значения. Будет ли иметь значение, если я уничтожу это сейчас?

Зоолог пожал плечами.

— Это просто пакет кода.

— Он живой, в каком-то смысле. Он имеет набор запрограммированных реакций, ответов и вовлечений. Крошечная часть богатства этой среды была бы исчерпана, если бы я свел ее к виртуальным компонентам.

— Все это и все, что ты под этим подразумеваешь, известно. Продумано, учтено, включено. И много более этого.

Аватоид Каконима вздохнул. Он положил насекомое обратно на скамейку, на угол, к которому оно, казалось, направлялось.

— В любом случае спасибо, что согласился подумать.

— Меньшее, что я могу сделать.

Каконим встал, затем остановился.

— Я сказал, что доверяю тебе, — сказал он перевернутому аватоиду, висевшему в нескольких метрах от него. — И прямо сейчас я верю, что ты сделаешь, как говоришь, и подумаешь об этом, потому что ты обещал. — Он помедлил. — Я веду себя глупо? Вне принудительной правовой базы — чего здесь явно нет — доверие действует только там, где у существ есть понятие чести и, как правило, репутация — положение — которое они хотят защищать. Такие соображения затрагивают тебя? Они всё ещё имеют для тебя значение?

Зоолог выглядел обеспокоенным. В конце концов, он сказал: — Когда вы возвращаетесь из Сублимации, вы как будто оставляете там все свои чувства, кроме одного, как будто все остальные у вас удалены, вырваны — а вы привыкли иметь их сотни. Он помедлил. — Представь, что ты, — сказал он, кивнув на Каконима, — являешься человеком — даже так: простым человеком, без дополнений и изменений — медлительным, ограниченным, хрупким, с горсткой очень ограниченных чувств. Затем представь, что у тебя есть все чувства, но — скажем — осязание убрано, а также большая часть воспоминаний, включая все те, что связаны с языком, за исключением простых вещей, о которых говорят дети. Затем ты сослан, слепой и глухой, лишенный обоняния, вкуса, холода и тепла, в умеренный водный мир, населенный только рыбами, губками и морскими тварями, чтобы плавать и прокладывать свой путь среди них, в мир без острых краев и почти неосязаемый тобой. — Зоолог помолчал. — Вот что значит вернуться от Сублимации к Реальному.

Каконим медленно кивнул:

— И почему ты…?

Зоолог пожал плечами.

— Чтобы пережить своего рода крайний аскетизм, — прозвучало в Какониме, — и обеспечить больший контраст, когда я вновь вернусь.

— Что ж, — заметил Каконим, — это, возможно, самая недвусмысленная информация о Сублимации, которую когда-либо сообщали. Мне, по крайней мере. Однако ты не ответил на вопрос, который я на самом деле задал.

— Дело в том, что даже такое уменьшенное, ослабевшее существо все еще в каком-то смысле было бы своим прежним я, даже если бы ему было трудно выразить такой факт. И то, что было для него важно прежде, если оно имело тогда какую-либо реальную ценность, осталось бы для него важным и теперь, несмотря на все прошедшие изменения, возвышения и умаления.

— Буду считать, это означает, что я не слишком безнадежно глуп.

— Может быть ты и глуп, но тогда и я тоже.

— Хорошо, давай не будем делать из этого соревнование.

— Я посмотрю, могу ли я что-нибудь сделать. Я буду на связи. Спасибо, что зашёл ко мне.

— Сплошное расстройство. Я позволю себе выйти.

Аватоид Каконима исчез без попыток продемонстрировать уход или улететь.

Аватоид Зоолога еще некоторое время оставался неподвижным, глядя на крохотное насекомое на скамейке, потом покачал головой и переместился обратно — туда, где тихо дымилась стойка с пробирками.