Волчий корень

Глава 5 ТАЙНА УСЫПАЛЬНИЦЫ

27 лет продлился брак Ивана и Анастасии, двух первых девочек — Аню и Машу — погодок молодые супруги схоронили через год после их рождения, сын Дима прожил всего год. Наследник престола — одиннадцатилетний Ваня — внешне был похож на отца, но и сохранил в себе какие-то черты матери, младший Федор, восьми лет, на горе родителей, оказался скорбен разумом.

Анастасия умерла пять лет назад, после чего Иван изменился настолько, что теперь его было трудно узнать. Казалось, что все доброе, что было прежде в нем, вся та дружба и расположение, которыми молодой царь одаривал друзей и близких, вся та нежность, которую он обращал на детей, были похоронены вместе с Настенькой.

Великую княгиню Анастасию убили, отравили, причем, судя по всему, травили давно. Об этом говорил ряд признаков, но до расследования Волков так и не был допущен.

Убийц изобличал и судил сам вдовец, и делал он это странно. Сначала решил, что виновны некоторое время назад отстраненные от дел советники, священник Сильвестр и начальник Челобитного приказа Алексей Федорович Адашев³⁵. Малюта пытал некую польку Магдалену из дома Адашева, которая на дыбе показала, будто Алексей Федорович и его друг Сильвестр прокляли царицу, используя чародейство. После чего на совместном заседании Боярской думы и Освященного собора во главе с митрополитом Макарием³⁶ обвиняемые были осуждены. Полетели головы виновных и их окружения, многие отправились в бессрочную ссылку.

Прошло какое-то время, Иван посадил на освободившиеся места других сановников, а после вдруг задался вопросом, а не могло ли быть так: люди, желавшие подняться выше, чем могли по праву рождения, специально сделали так, что подозрение в колдовстве против царицы пало на невинных? Провели чистку еще раз, а потом еще раз. Царь давно уже женился на Марии Темрюковне, но все еще не мог забыть горечи потери первой и любимой жены, все искал, кому еще можно отомстить, где еще отыскать притаившихся врагов.

Как и следовало ожидать, игуменья Евпраксия ждала гостей в своей келье. Сняв шапку и вежливо поклонившись, Волков перекрестился на красный угол, после чего поздоровался с матушкой. Отложив перо, Евпраксия встала из-за стола и подошла к Волкову. Освещающая келью свеча осталась за спиной женщины, так что дознаватель теперь видел только совершенно черный силуэт.

— Досточтимая матушка… — Волков оглянулся на мявших шапки за его спиной опричников, и Хряк подсказал: «матушка Евпраксия».

— Досточтимая матушка Евпраксия, — послушно повторил Волков. — Дозволь с тобой словом перемолвиться по приказу царя.

— Что же, молви свое слово, светлый боярин, — раздался приятный молодой голос, игуменья повернулась, взяла с полочки две свечи, зажгла их от своей и поставила рядом с уже горевшей. После чего указала на стул у стены. — Да ты проходи, садись, в ногах правды нет. А людей твоих тем временем наши матушки в трапезной покормят. Не побрезгуйте, гости дорогие. Елена, отведи молодцев в трапезную, скажи, чтобы столы накрывали. Подкрепитесь, чем бог послал. И медку еще моего достань. Брат был, привез бочонок. Вот лакомимся теперь, и вы откушайте.

По ее слову от стены отделилась незаметная прежде старушка и, кланяясь, устремилась к двери. Волков кивнул побратимам, чтобы следовали за ней. Разговор предстоял трудный.

Теперь, когда он подсел к столу, он уже мог разглядеть лицо матушки Евпраксии. Кстати, молодое и достаточно привлекательное лицо. На вид лет тридцати или чуть больше, маленькая, Волкову, наверное, едва бы до груди достала, но, по всей видимости, шустрая да бойкая. Юрий глянул на открытую перед Евпраксией книгу и понял, что до его прихода она вписывала туда какие-то расходы монастыря, делая подсчеты на отдельной бумаге.

Всматриваясь в ясные черты монахини, Волков не мог отделаться от мысли, что уже где-то встречался с этой женщиной. Вот только где? В Покровский монастырь попадали жены и дочери знатных бояр; возможно, он видел ее, будучи в гостях у кого-то из знакомых; может быть даже, хозяин представлял их друг другу и они, согласно заведенному обычаю, обменялись поцелуем в уста. Только слишком сильный контраст: боярыня в жемчугах да золоте, в шелках да бархате, с нарумяненными, по обычаю, щеками и насурьмленными бровями — и бледная черница. Игуменья была в рясе, поверх которой для тепла была надета меховая безрукавка, на голове плотно сидел черный платок-апостольник. Гостей не ждала, на службу не собиралась, сидела смирно, подсчитывала доходы-расходы, потому в домашнем, без показной строгости.

— Гадаешь, откуда меня можешь помнить, Юрий Сигизмундович? — Евпраксия улыбнулась. И тут он узнал ее. Перед ним сидела Евдокия³⁷, жена удельного старицкого князя Владимира Андреевича³⁸, двоюродного брата царя Ивана. Одно время по службе Волков частенько заезжал к Владимиру Андреевичу и оттого знал Евдокию и их деток. Потом князь развелся с ней и женился на другой³⁹, но в то время Волков находился далеко от Москвы, был занят очередным расследованием и в светские новости особенно не вникал.

— Евдокия Александровна, а я, грешным делом, запамятовал, что вы здесь.

— Здесь, здесь. Где мне еще быти? — простодушно отмахнулась от него игуменья. — Давно ли видал моих? Детей видел, Васеньку, Фимочку⁴⁰, красотулечку мою ненаглядную? Про изверга не спрашиваю, накажет Господь двоеженца проклятого. За жизнь мою загубленную, и особливо за то, что он ко мне ни разу сына с дочкой не отпустил. Хорошо, хоть письма пока писать не возбраняет.

— Сколько вы здесь уже, Евдокия Александровна?

— Одиннадцать годков уже. — Она вздохнула. — И не называй меня, бога ради, Евдокией, Евпраксия теперь мое имя. А Евдокия Нагая, по мужу Старицкая, померла давным-давно. Нет ее, и памяти о ней не сохранилось. Так-то. Откушаешь ли со мной, Юрий Сигизмундович? Как же приятно на тебя смотреть, милый друг. Вот кабы не ряса, разве посмела бы я тебе такое сказать? А я и в ту далекую пору сердцем замирала, когда ты на наш двор заезжал, потому как, на тебя смотря, руку Создателя нашего ощущаешь, кто, кроме Всеблагого, мог такой лик создати? Ведь сказано, по образу и подобию. Но что это я, глупая, раскудахталась, точно квочка. Так трапезничать желаешь?

— Рад бы, да некогда. По делу я тут.

— По цареву указу, слышала. Хорошо, коли трапезничать не желаешь и келью уже видел, то чем я тебе еще помочь могу?

Продолжая украдкой разглядывать ясное лицо бывшей знакомицы, Волков изложил всю историю старицы Софии, попросив напоследок помочь с усыпальницей.

— Старица София, великая княгиня Соломония… Вот, значит, как… — Евпраксия задумалась. — Я ведь не застала ее, старицу-то. Хотя первые ее покои действительно нетронутыми стоят, и в усыпальнице я вам ее могилу покажу, конечно. Про ребенка тоже слышала. Женщины без мужчин, что еще делать, покровы для церкви драгоценные расшиваем да промеж себя сказки рассказываем. — Она задумалась. — Знаешь, Юрий Сигизмундович, чего только наша сестра не напридумывает, взаперти сидючи. Мне Ира сказала, вы сразу в заколоченную келью пошли. И что? Считаешь, монастырь, где одни только женщины — и половина тебя ненавидит, — подходящее место ребеночка прятать? А ведь новорожденный плакать станет, посреди ночи орать. Взрослого человека спрятать можно, а младенца… — Она подперла щеку рукой, всматриваясь в черты боярина. — Сразу видно, не нянькался ты с новорожденным дитятей. А то бы знал.

Волков слушал не перебивая.

— С другой стороны, был здесь младенец, а может, и не один. — Она встала, потянувшись, подошла к сундуку в углу и, порывшись там, положила перед боярином любовно расшитый бирюзовым бисером детский сапожок. — Вот что нашла. — Она скрестила руки на груди. — Видишь, крохотный какой, но носивший его малыш уже на ножки встал и ходил. На подошве видно, что ношеный. Случайно нашла и не выбросила. Больно рисунок понравился, решила срисовать и после повторить. Были и другие детские вещички. Но да это ведь совсем не обязательно, что были и детки. Знаешь, как это случается. Я четыре года замужем жила. Двоих детей супостату родила, а потом он и говорит, мол, не люба ты мне, опостылела, век бы не видел. Меня в монастырь, а с этой, не хочу божье место именем разлучницы⁴¹ осквернять, под венец. А то, что у меня дома детки маленькие, что ручонки ко мне тянут, что теперь чужую бабу будут мамой называть… Думаешь, я одна тут такая? Нас много, вот и берут с собой на память игрушку ли, которую любимое чадо в ручках держало, распашонку его застиранную, пеленку… — Она вытерла глаза. — Из родных мне здесь только Ира⁴² — племянница моя, дочка князя Михаила Александровича Нагого. Она вам келью показывала. Хорошая девочка, что мачеха ее не жалует, не понимаю. Вот, своих детей не довелось воспитывать, с племянницей вожусь.

Про Соломонию и ее ребенка здесь давно слухи ходят. Жила она в отдельном домике со своими девушками, и ребенок, мальчик, при них находился. Только Соломония — старица София померла лет двенадцать тому. И никого, кто бы ее тогда знал здесь, насколько мне известно, не уцелело. Так что не знаю, не ведаю, чем вам и помочь.

Вместе с Евпраксией Волков вышел из кельи, и игуменья повела его в монастырскую усыпальницу.

— Расскажите о похороненных здесь инокинях, — поразмыслив, попросил Волков.

— Родственников Сабуровой ищешь? — сразу поняла, что к чему, игуменья. — Думаешь, помер мальчишечка в младенчестве и мамка его кому-нибудь из умерших родственниц на грудь положила?

— Угу. — Даже подготовленные и обученные побратимы не могли бы так быстро уловить мысль своего Старшого и сделать выводы.

— Близких родственников нет, а про дальних я ничего не знаю. Подумать надо. — Несмотря на маленький рост, игуменья не только не отставала от Волкова, но и временами чуть опережала его. Во всех ее движениях была заметна стремительность и властность. По дороге она посоветовала какой-то чернице не лазить в погреб, пока не сколет со ступенек лед; другой, должно быть, только что отошедшей от болезни, и вылезшей на двор подышать воздухом, велела не гневить Господа и ложиться обратно, дожидаясь, когда к ней явится лекарша. Она энергично перекрестилась, входя в усыпальницу, и сразу отправилась к стоящему в нише гробу, украшенному бархатным покровом, расшитым серебром и золотом. — Вот тут и покоится старица София, — вздохнув, произнесла она. — Только вы же не думаете, что кто-то хранил лет двадцать в своей келье прах ее ребенка, чтобы потом возложить в ее гроб?

— Нет, конечно. — Волков огляделся. Идея с родственным подхоронением казалась ему удачной.

— Сабуровых здесь, кроме Соломонии, точно нет. Вот разве что родственницы мужа, — размышляла вслух Евпраксия. — К примеру, инокиня Александра⁴³ приходилась нынешнему царю двоюродной бабкой. Правда, она умерла почти за год до того, как Соломонию постригли.

— Получается, она ее здесь живой не застала. — Волков почесал бороду.

— Почему нет? Лет за десять, а то и за пятнадцать до пострижения великая княгиня взяла монастырь под свое крыло. Часто приезжала на богомолье, деньгами помогала, если что сделать надо, никогда не отказывала. Ее стараниями монастырь процветал. И матушек здешних она наверняка всех знала, тем более бабушку мужа. Навещала старушку и гостинцы привозила и в саду вместе сидели, у одних икон молитвы произносили. Великая княгиня одну мечту имела, о чаде Господа молила, так нешто бабушка с ней не помолилась бы? Или вот. — Она подошла к следующему гробу. — Александра, в миру княгиня Мария Волоцкая⁴⁴ — вдова последнего волоколамского князя Федора Борисовича⁴⁵, сына князя Бориса Васильевича⁴⁶ (брата Ивана III). Еще одна двоюродная бабушка нашего царя. Только я не знаю, когда она преставилась.

— Ну да, ну да. Если я правильно помню, ее наследство прибрал к рукам отец нашего государя, а саму наследницу, выходит, заточил в этом монастыре.

— Или вот княгиня Евфимия Щемятичева⁴⁷, а рядом ее дочери Евфросинья и Марфа. Мужа ее осудили за измену, дворню разогнали, а семью, благо все бабы, сюда сослали. — Она поправила искусно вышитый покров на гробе и вдруг с удивлением обернулась к Волкову. — Говорили, когда Соломония только приехала в монастырь, она привезла с собой византийский бирюзовый бисер, какого здесь никогда прежде не видели. Да и вообще нигде не видели. Купцы специально доставали за морем для великой княгини бисер, а этот цвет ей был подарен одним ее родственником незадолго до развода. Сюда она привезла целый сундучок. Вот взгляни: по краю узор из незабудок — бирюзовые бусинки.

Волков наклонился и какое-то время разглядывал цветочки, после чего достал платок и сличил обнаруженные в келье бусинки. Они были точно такие.

— Может, это знак? — Юрий поднял глаза на Евпрак-сию.

— Какой знак? Бисера было с полпуда. Ясно же, что за столько лет куда его только не применяли. А Евфимию она точно знала, их ведь в один год сюда сослали.

— Что же мне теперь, все могилы здесь вскрывать?

— Да что ты, что ты! — Игуменья испуганно перекрестилась. — Чай, не татарин, православный боярин, как можно смиренный прах тревожить? Опомнись, Юрий Сигизмундович!

— А что делать? — Он покаянно опустил голову. — Либо я аккуратно подниму крышку и погляжу, что к чему, либо царь пришлет своих опричников и те здесь камня на камне не оставят.

— Грех-то какой. — Евпраксия какое-то время еще смотрела на Волкова широко раскрытыми испуганными очами. Но он не отвел взгляда.

— Надо, Евдокия Александровна. Что же делать, царское слово — закон.

Не в силах вымолвить еще хотя бы слово, она кивнула.

— Хорошо. Тогда, — ее голос неожиданно снова обрел твердость, — я бы эту вскрыла, — она кивнула на гроб дочери Ивана Ш. — Они с Соломонией знались близко, я теперь припомнила, как лет пять назад меня спрашивали, можно ли скамью в садике, где любила сиживать матушка Александра с матушкой Софией, сносить. Я тогда как раз домик княжны решила разобрать и заместо него новый ставить, чтобы большее число насельниц устроить. Вот и снесла ее.

— А там они похоронить младенца не могли? — Волкову и самому было неприятно вскрывать гробы в усыпальнице.

— Нам пришлось там яму под подпол копать, потому как место удобное очень, земля податливая. Решила одним разом две проблемы решить. Было бы что, уж мне бы доложили. Так что, — она опасливо кивнула на гробы, — Бога не боишься — тут смотри.

Когда опричники явились в усыпальницу, Волков показал на гроб Сабуровой, и те, косясь на стоящую тут же игуменью, помолились, после чего Хряк и Брага занялись крышкой.

Евпраксия зашептала молитву, раздался треск, скрип, крышка гроба начала подниматься, Волков ожидал, что труп будет смердеть, но не учуял ничего, кроме пыли. Соломония лежала под расшитым золотом и серебром покровом, ее лицо позеленело, но черты лица сохранились в целости. Никакого младенца рядом не было. Оглядев гроб, Волков попросил закрыть его и перешел к гробу Александры (княгини Марии Волоцкой). Снова короткая молитва, снова знакомый треск и скрежет. В гробу смирно лежала сухенькая старушка, Волков оглядел гроб и чуть не вскрикнул, заметив в ногах старушки крошечный детский гробик.

Евпраксия ойкнула, зашатавшись, и, наверное, упала бы, не поддержи ее стоявший рядом Томило. Ждан выбежал из усыпальницы и через минуту вернулся с пригоршней снега, которым растер игуменье виски.

— Мужайся, Евдокия Александровна. Немного осталось, или, хочешь, возвращайся к себе, а я после зайду, расскажу, что и как.

Игуменья отрицательно помотала головой.

Волков подошел к детскому гробику и кивнул Хряку. Раздался щелчок, хруст и…

— Ой, грех-то какой! — завыла Евпраксия, закрывая ладошками глаза, и тут же Волков обнял ее за плечи, не дав снова сомлеть.

— Какой же грех? Не грех это, а баловство. Ну, сама посмотри, матушка, какие дела в твоем монастыре деются. Да не пужайся ты, не страшно тут, ну ни капельки. Сама гляди. Да не бойся, не бойся. — Он ласково взял монахиню за запястья, убирая ее ладони от лица. — Удивляешь ты меня, матушка Евпраксия, нешто девочкой никогда не была? В куклы не играла? Это же не всамделишный младенец, это…

Схватив Волкова за руку, Евпраксия сделала над собой усилие, подошла к маленькому гробу и уставилась на лежащую в нем тряпичную куклу в вышитой бисером рубашечке.

— А где же ребенок? Или ребенок обратился куклой? — Оленьи глаза игуменьи увеличились от страха, губки тряслись.

— Грешно тебе, светлая матушка, такие глупости говорить, — хохотнул Волков. — Нет уж, младенцы куклами не обращаются, это ты что хочешь со мной делай, не поверю. — С предельной осторожностью дознаватель извлек из гробика куклу и положил ее на крышку соседнего гроба. Игуменья тяжело дышала.

— Это ничего не доказывает. Нас же не было при ее погребении. Может, это кукла ее умершей дочери, и она просила положить ее себе во гроб. Мы же не знаем… — Игуменья казалась напуганной, взгляд метался от одного опричника к другому.

— Не знаем, — согласился Волков, — зато ты сама нам сказала, что бирюзовый бисер появился в монастыре вместе с Соломонией, когда ту постригли в монахини. А Соломония получила его перед разводом, стало быть, не могла раньше преподнести диковинные бусинки здешним мастерицам. Бабушка же умерла до того, как Соломонию постригли. Стало быть, когда это понадобилось, гроб вскрыли и положили туда куклу. Хорошо бы знать: зачем?

Вернувшись в келью игуменьи, Волков положил рядом куклу в рубашечке и сапожок — бисер был тот же самый. Кукла изрядно прогнила, но он все равно попытался натянуть ей на ногу сапожок, тот был сделан на ножку побольше, да и сложно представить, чтобы тряпичная кукла сама бродила по монастырю.

— Понимаю, что утомил тебя, матушка, ужо сверх возможного, но помоги еще в одном. Подскажи, кто управлял монастырем, когда сюда поступила Соломония Сабурова.

— Когда женщина принимает постриг, о ней следует говорить, используя ее монашеское имя, — устало напомнила Евпраксия. — Это думать надо. До меня была Анна, а до нее Христина, а еще раньше… Ирина. Да, когда старица София в своем новом статусе в первый раз прошла через монастырские ворота, чтобы остаться здесь навсегда, место игуменьи занимала матушка Ирина.

— А нельзя ли узнать, чьих она была? — Волков с удивлением наблюдал за матушкой Евпраксией. Вот, казалось бы, уставшая, испуганная, растерянная, кажется, ляжет да и, не приведи боже, помрет. Но вот понадобилась ее помощь — и какие перемены: глазки заблестели, ланиты осветил заметный румянец. И вот перед Волковым не уставшая, замученная баба, а воин в рясе и апостольнике.

— Ирина. Это должно быть записано, погоди чуток. — Она скользнула в сторону сундука и извлекла оттуда книгу с коричневым кожаным переплетом. — Ирина, ну так я и думала. И в миру она тоже Ирина Стефановна по фамилии Косач. Я, понятное дело, ее не застала. Но тут написано, что муж ее — сербский герцог святого Саввы⁴⁸. Не ведаю, что сие означает.

— Косач? Что-то знакомое, — задумался Волков. Больше о ней ничего не известно?

— Как же, тут и думать особенно нечего, — устало улыбнулась Евпраксия. — Анна Косач вышла замуж за Василия Глинского.

— За отца Елены Глинской, матери государя! — ахнул Волков. — А Ирина в таком случае родная тетка Елены Глинской?

— Выходит, что так.