Волчий корень

Глава 7 УБИЙСТВО В ПОЛНОЛУНИЕ

Волков очнулся на полу в незнакомой, жарко натопленной избе. В трех шагах от него у стола сидел незнакомый молодец в синем, расстегнутом на груди кафтане, из-под которого выглядывал ворот белой горничной рубахи. В печи потрескивали поленья, было тепло, но тревожно. Обычно гостей на полу не укладывают. Волков попробовал подняться и только тут осознал, что связан по рукам и ногам, затылок болел. Он покосился на спокойно пьющего что-то из большой глиняной кружки боярина, между ними обнаружилась ладно сработанная решетка.

— Очухался душегубец? — услышал он неприятный скрипучий голос, но молодец за столом молчал, спокойно и без злобы разглядывая своего пленника. Его губы не разжимались, да и голос, разве мог быть у такого красивого, рослого человека столь неприятный тонкий голосок? Раздался скрип, и суетливый плюгавенький человечек в богато расшитой свитке подскочил к решетке и, попробовав ее на прочность, просунул головенку на тонкой цыплячьей шее сквозь прутья решетки. — Очнулся, очнулся, Федор! Кому говорю?! Вот мы его теперь же в прорубь и бросим. Жив курилка! Может, рыба лучше клевать станет. Как считаешь, Феденька? Понравится моим окушкам сей живопыра? Это же надо совести не иметь — монахов резать!

— Прежде всего, Емельян Кондратьевич, я разбойника обязан допросить и узнать, куда он награбленное дел, — спокойно и рассудительно ответствовал тот, которого назвали Федором. Волкову сразу понравилось его лицо, спокойное, рассудительное, и взяли они его на дороге, если разобраться, здорово. Сразу видно, хорошо здесь с этим делом поставлено, ладно ребятки сработали, да и клетка для преступников, слава Всевышнему, не в холодном подполе, где человек первым делом себе все отморозит, а уж потом будет доказывать, что невиновен, а в натопленной избе.

— Ну, добре, добре. Допрашивай. Только чтобы потом непременно в воду, — снова заскрипело, но как-то по-другому. Со своего места Волков увидел, как любитель рыбной ловли вытаскивает тяжелое кресло и ставит его аккурат напротив решетки. Место в первом ряду, в замок Поенари несколько раз заезжали бродячие комедианты. Им выделялась целая зала, загоралось множество свечей, и слуги важно выставляли стулья, на которых зрители следили за историями олимпийских богов и богинь, сопровождаемых танцами и песнями.

— Назовись, разбойник, — спокойно начал Федор.

Не без удивления Волков заметил, что тот придвинул себе чернильный прибор. Очень интересно: значит, воевода или кто он тут, грамотен, без писца справляется.

— Я не разбойник, а честный человек. Пиши: Волков Юрий Сигизмундович.

— Колдун! Я же сразу все понял! Оборотень проклятый переродился! — подскочил на месте Емельян Кондратьевич, ткнув в сторону пленника суковатым пальцем, унизанным большим перстнем. — Вот ты скажи, негодяй, почто монаха загрыз? А еще раньше ребенка украл, слышь, Федя, твоего же сродника, между прочим. Что молчишь?

— Какого еще монаха? Какого ребенка? — опешил не ожидающий подобного напора пленник.

— Будто сам не знаешь?! — вскочил плюгавый. — Чернеца растерзал, дите малое загрыз. Сам убил, сам загрыз. Люди все видели. Пока ты тут отдыхал, приходили, на тебя, ирода, смотрели и сразу же опознали. Видели, как ты с покойником гутарил, а потом тайно поехал за ним и убил. Ладно, ты, Федор, поди, снова станешь тягомотную писанину разводить, только чернила переводишь. Пойду я. Как начнется потеха, зови.

Федор вздохнул, проводив торопыгу уставшими глазами.

— Кого убили? Кого загрызли? — Волков постарался повернуться на бок, чтобы видеть своего дознавателя. — Только давай по порядку. А то от вашей ласки у меня до сих пор затылок болит. Так кого зарезали-то?

— Сам будто бы не знаешь кого? — усмехнулся Федор. — Слышал ведь, люди видели, как ты с покойником на потакинском дворе беседовал. К чему теперь отпираться, когда живые свидетели?

— Очень интересно! — Волков напрягся и сел, веревки натянулись, больно давя на запястья, но это можно было пережить, теперь ему было просто необходимо смотреть в глаза вопрошающему.

— Али запамятовал? — Федор сделал удивленные глаза.

— Кабы я с одним с кем сегодня общался. — Он огляделся в поисках окна.

— Ночь уже, — понял его мысли Федор. — Вчера общался, вчера и убил.

— Кого? — снова спросил Волков.

— Я его не знаю. — Федор казался усталым.

— А когда убил?

— Ты убил, сам и вспомни.

— Не-а, я не убивал, но мог бы помочь. У вас тут, как я понял, произошло два убийства. Кого-то растерзали и кого-то загрызли. Какое первое?

— Первое — ребенка загрызли, но Емельян Кондратьевич напрасно на тебя это вешает. Ты в ту пору, скорее всего, еще не родился, а если и родился, то мамкину титьку сосал. Так что мы с тобой поговорим о зарезанном и растерзанном монахе.

— Все легче, — вздохнул Волков, пытаясь восстановить кровообращение в суставах. — В какое время?

— Ага, сейчас в холодную сбегаю, у покойника поинтересуюсь. — Федор поднялся и поправил полешко в печи.

— Да нет же, в какое время люди видели, как я разговаривал с покойным?

— Часа два было. — Федор подошел к столу и записал что-то.

— А в котором часу ваши меня взяли?

Федор молчал, и Волков сам сообразил:

— Смеркаться начинало, стало быть, около семи.

Федор кивнул.

Получается, что убийство произошло приблизительно с двух до семи вечера.

— Где его убили?

— Недалече от того места, где тебя споймали, в леске возле Покровского монастыря. — Теперь в голосе сельского дознавателя звучала заинтересованность.

— От двора боярина Потакина, где кто-то мог видеть, как я прощаюсь с двумя хлопцами, до того места, где вы меня нашли, час езды или около того. Я ребятам велел в Москву скакать, по дороге они должны были заночевать в Михайловке. У тебя карта есть?

— Я сам карта, — усмехнулся Федор.

— Места там людные или не очень, я хотел спросить, возле монастыря женского обычно днем много народу?

— Да какое там много! Считай, никого. Там, где твоего дружка зарезали, летом девки грибы да ягоды собирают. Зимой же рыбаки на каменке ловят, дрова могут привезти или еще за какой-то надобностью. Но обычно ни души.

— В два я их проводил, час до монастыря, вряд ли он бы там на снегу сидел, своей судьбы дожидался. Получается, что парня моего около трех зарезали. Мимо проезжал, лихие люди его заметили и напали. Если все было именно так — убийство произошло в три часа, — рассуждал Волков. — Я же, проводив ребят и взяв с собой восемь человек, отправился в Покровский монастырь. В три, когда убийство произошло, мы еще только прощались с Потакиным. Спроси, там подтвердят. Стало быть, никак убийцей быть не могу. В четыре или около того мы неспешно добрались до Покровского. Там я общался с игуменьей Евпраксией, сей факт она отрицать не станет, другие матушки меня тоже видели, правда, я с ними не разговаривал и, как их звать-величать, не знаю. С племянницей Евпраксии Ириной немного поговорил, но да вы, поди, свидетельство малолетки не примете. Парни мои в монастырской гостинице остались. Может, до сих пор там, может, сорвались меня разыскивать. Хватит вам свидетелей или еще кого вспомнить?

— С лихвой. — Федор почесал затылок и, подойдя к решетке узилища, отодвинул щеколду. Приблизившись к пленнику, развязал узлы на запястьях. — Однако покуда я тебя отпустить не могу, потому как, — он покосился на дверь, — Емельян Кондратьевич решил, что именно ты убивец, и коли я заместо тебя не хочу на корм рыбкам пойти, то придется тебе тут еще малехо поскучать, пока я слова твои проверяю. Это ведь ты, Юрий Сигизмундович, так гладко стелешь, мол, если парни от тебя выехали в два часа, а до монастыря час, стало быть, в три один из них здесь смерть принял, а в жизни-то оно не всегда так складно получается. Почему, скажем, ему было бы по дороге в трактир не заехать или, может, у него здесь сердешная привязанность? Или с другом поругался и вообще решил никуда не ехать…

— Государево дело! — Волков поднял указательный палец. — Должны были все, как велено, исполнить.

— Тогда так. — Федор морщил лоб, ища несостыковки в логике Волкова. — Если матушки подтвердят, что в четыре ты был в монастыре и потом сидел там до половины седьмого, то получается, что ты тут ни при чем. А коли не подтвердят, можно предположить, что ты убил и поехал своей дорогой, пока никто не заметил, вот тогда-то тебя наша стража и споймала.

— Хочешь сказать, что я в три выехал, час пути, убил в четыре, а потом еще три часа сидел в трех шагах от трупа, жопу морозил, дожидаясь, когда же вы наконец меня заберете в теплую камеру? Даже костер не жег, чтобы согреться. — Волков тщательно растер запястья, восстанавливая кровообращение, и только после этого развязал ноги. — Не глупи, воевода, матушки подтвердят, что я по государеву приказу монастырь посещал. Пошли кого-нибудь, как рассветет. Теперь о жертве. Если меня видели с двумя парнями, как я на потакинском дворе с ними прощался, и убитый один из них, стало быть, это либо, — он тяжело вздохнул, — Митка Холопов, либо Васка Безобразов. Хотя нет, Митка местный, даже если ты его не знаешь, кто-нибудь из твоих непременно бы вспомнил. Стало быть, Васка лютую смерть принял.

— Не знаю я и такого монаха, — удивился Федор. — Что он у нас делал?

— Не монах он. — Волков вздохнул. — Опричник.

На последних словах из горла Федора-дознавателя вырвался возглас отчаяния. Убийство человека, находящегося на царевой службе, тем более убийство опричника, арест высокопоставленного чиновника, а он уже сообразил, что Волков не простой холоп. Непроизвольно он схватился за голову.

— Самое плохое для вас, что, — Волков понизил голос до шепота, так что Федор был вынужден потянуться к нему, — самое плохое для вас, что государь здесь. — Последние слова были произнесены одними губами, но Федор расслышал.