Волчья ягода (СИ)

Глава 17. Ёжик

Трасса постепенно вставала на дыбы, сворачивалась кольцом, и невероятных размеров колесо из бетона превратилось в огромный, отлитый из черного металла или самой земли шар. Он катился навстречу, ломая ели, выкорчёвывая вековые деревья, и их корни, обвешанные рассыпающимися комьями земли, беспомощно растопыривались в стороны. Я знала, что это смерть, хотя всегда поставляла её по-другому. Чугунная тяжесть, неотвратимо давящая всё живое и крушащая мир, выглядела куда убедительнее пресловутой старухи с косой.

Дуб раскалялся под пальцами, вокруг ствола начал оплавляться и оседать снег, но мне было мало, я требовала больше информации, хотя, чем могла помочь Жене Васильевой, спешащей из Кленового стана навстречу своей погибели, не знала.

Я заметила знакомый джип после крутого поворота. Поначалу Славик не догонял, но и не отставал, давя на нервы, а потом и вовсе стал подъезжать так близко, что почти слышен был удар о бампер. Вот сволочь! Рука вцепилась в набалдашник переключателя передач, но я пока сдерживалась, чтобы не разогнаться до предела. Камер-кукушек никто здесь, на лесной трассе, не боялся, начиная строго соблюдать скоростной режим лишь на подъезде к городу, но зима диктовала свои условия езды.

“Семерка” шла ровно, без привычного дребезжания — ребята постарались на славу, вернув шедевру “ВАЗа” молодость и наделив новыми качествами. Я понимала, что уйти от японского внедорожника у меня нет шансов, но сдаваться не хотела. Хочешь поиграть в догонялки, Славик, тогда давай поиграем.

В кармане вибрировал сотовый, но ладони приросли к рулю, и отвлекаться опасно. Где-то там, за лесом, садилось солнце, окрашивая багрянцем небо, и оно выглядело предвестником беды.

Белоснежный заяц выбежал на дорогу и замер, я жала на клаксон из всех сил, но ушастый самоубийца не двигался с места, фары дальнего света резанули в зеркало заднего вида, ослепляя на несколько мгновений. Славик пытался обойти по встречке, давил на газ, не предвидя моего манёвра, и удар был такой силы, что “семерка” взбрыкнула в воздухе задними колесами, прежде чем полететь с дороги вниз, в просвет между елями. Полет был долгим, словно время растянулось, показывая мне каждую деталь. Сколько раз папа советовал не класть вещи сзади — чемодан завис в невесомости, прежде чем пробить лобовое стекло, по касательной задев меня по щеке. Мир начал сворачиваться над головой, перед глазами плыло по воздуху грязное днище джипа, улетающего дальше и отталкивающегося от пустоты всё еще вращающимися колесами. Огромный раскалённый шар со всей силы врезался в солнечной сплетение, и в последний миг я увидела себя в странной одежде, вцепившуюся в ствол большого дерева…

Меня словно ударили в солнечное сплетение, лишив возможности дышать. Всё. Нет больше жизни, в которую я могла бы вернуться. Перед глазами еще стояла окровавленная рука — моя, в моем любимом полушубке — подрагивающая на капоте, из под которого вился серый дым. Ужас сковал челюсти намертво — ни крикнуть, ни позвать на помощь. Не всякому дано увидеть собственную гибель.

Дуб остывал, и мне совсем не хотелось продолжать.

Мстислав, наконец, что-то понял по моему ошеломлённому виду, подбежал, подхватил и на руках понес к лошади. И потом ни о чём не спрашивал, лишь пару раз оглянулся, пока ехали назад. Его люди опасливо держались позади, справедливо полагая, что иметь со мной дело опасно. Я рыдала в голос, совершенно не стесняясь слёз и текущего носа.

Будь оно всё проклято!

На третий день Мстислав не выдержал:

— Неужели не понимаешь, что у тебя еще есть шанс. Ты здесь жива, вот — руки ноги, глаза моргают. Нам просто нужно вернуться домой, Женька. Не кисни!

— Ты тоже там погиб. Нас, наверное, уже похоронили. Как можно вернуться, Слав? Из могил восстать?

— Не знаю, — вдруг сорвался в крик товарищ по несчастью. — Не знаю! У меня мама болеет, батя не вытянет её один! А может, ее и нет давно, а я...

— Не ори на меня, ублюдок!

— Сама не ори, дура! Вставай давай, корова, шевелись, думай, ходи! Разлеглась она тут, понимаешь! Сдохнуть хочешь?

— Хочу!

— Ну и дохни, только напоследок… — он рванул ворот моей рубашки и впился губами в шею.

Кусал, сжимал грудь, что-то бессвязно шептал, но тело оставалось холодным, словно кусок льда. Ни гнева, ни вожделения, ни просто возмущения.

Славка грязно выругался и толкнул меня на подушку.

— Ну и чёрт с тобой. Сам Кощея найду. Вынюхаю, выслежу… — Что? — опять заорал он, обернувшись к приоткрывшейся двери.

Испуганное лицо служанки ещё больше побледнело:

— Волче кабанчика принёс, велели надысь позвать.

— Велел-велел, — Славка вдруг успокоился и странно посмотрел на меня. — Охотничек твой пришёл проверять, не съели ли тебя здесь, да?

— Не знаю. Да и не мой он.

— Твой-твой, глаза у меня пока на месте. Может, встретишь друга сердечного?

— Не хочу…

— Не хочешь… Лады.

И снова осталась одна. Выплакивать больше было нечего — слёзы иссякли, но вместе с ними ушло всякое желание чего бы то ни было.

— Горюха…

Я дёрнулась как от удара: в простенке, боясь переступить порог, стоял серый Волче. Он мял шапку в руках, перегораживая широкими плечами дверной поход. Как быстро оправился от смерти Малуши — огурец огурцом... Ну да что ему, сам-то жив.

— Чего пришёл?

— Проведать. Баяли люди, хвораешь ты, должно простыла.

— Да, захворала, а от твоего вида еще тошнее стало.

— Я вот тебе, — Волче полез за пазуху и достал полотняный мешочек, — дай-ка ладошку, — и высыпал мне в руку горстку сухих сморщенных ягод неопределенного цвета, — ешь-ка то!

Совершенно не понимая, почему слушаюсь лесного увальня, я закинула в рот несколько штук. Кисло-сладкое вязковатое угощение пришлось мне по вкусу.

— Что за ягода?

— Медвежья.

— Чего? Малина что ли?

— Не слыхивал про такую. Медвежьей кличут ягодку-то.

— Вкусно…

— Вот, — Волче вдруг оказался совсем рядом, — и дружка тебе Моревна передала, — из другого полотняного свёртка высунулся блестящий чёрный носик, — велела беречь пуще ока, матушкино подарение, говорила.

— "В мире животных" просто отдыхает! — выдохнула я с удивлением и радостью, стараясь не замечать недоуменного взгляда охотника. — Вот подарочек так подарочек! Передай Моревне земной поклон. — зверёк дал себя поднять, доверчиво открыв нежный животик и вытянув в разные стороны смешные лапки.

Волче улыбнулся, и мне, поймавшей эту улыбку, вдруг стало горячо-горячо. Лёд, сковывающий еще полчаса назад, крушился и растекался тёплой лужицей у ног мужчины, который так нравился мне.

— Это кто у нас такой смешной? У кого такое пузико? И как тебя звать, колючая голова?

Еж смешно двигал носиком, пытаясь нащупать крошечными пальчиками точку опоры.

— Благодарю, Волче! — я приникла к его губам, чуть уколовшись об усы, и засмеявшись в такой желанный рот.

— Балуешь, горюха, пошто мучаешь? — со стоном оторвал меня от себя Волче. — Дай срок, и я мучить стану.

— Жду не дождусь! — перевела дыхание и пригладила жесткие иголки ручного ежика, не стесняясь яркого румянца, зацветающего на щеках. — Ты мне слово дал, охотник!

Перед сном заглянул Славка и, в изумлении приподняв брови, спросил:

— Птицу помню, птица прилетала, а теперь что — на грызунов перешли? Своеобразная манера ухаживать. Деревенщине и сучок — лошадка. Кстати, если ты не знала, ежи здорово кусаются.

— Он ручной совсем, смотри! — опустив ладонь к полу, я ойкнула, когда острые коготки ощутимо царапнули кожу, и маленький лесной хищник забрался подставленную руку. — Видел!? Я и имя ему придумала — Колючкин!

— Один чёрт. — раздражение Мстислава чувствовалось на расстоянии нескольких шагов почти физически. — Ежи спят зимой, Волче тебе его из-под снега выкопал, похоже.

— Слав, ты ревнуешь что ли?

— Ревную. Что ты в нём нашла? Немытый, нечёсанный, двух слов связать не умеет. Ну, разве что силой родители не обидели. Повезло дураку, что я его в прошлый раз не прирезал. Повезло. И как он так быстро на ноги встал? Не знаешь?

— Неа, — мысль о том, что Малуша украла у Моревны живую воду, обожгла поздним раскаянием, — сам же говоришь, что сильный. Но ты ведь мне обещал, что больше никакой поножовщины, да?

— Обещал, — буркнул Мстислав, — но это не значит, что ты мне не нравишься, Евгения. И что я не буду стараться отбить тебя у этого придурка.

— Уф! Спокойной ночи, Ромео!

Признаться, я понятия не имела, как обращаться с ежом, и его ночное бдение, сопровождаемое поистине слоновьим топотом, стало неприятным сюрпризом. Так не хотелось вылезать из-под тёплого пухового одеяла, но шумные передвижения зверя не давали спать. Подавив желание пристукнуть животину ударом чего-нибудь смертельно тяжёлого, я обратилась к хулигану самым ласковым тоном, на какой была способна:

— Слушай, дружок, ты реальная заноза в заднице! Ну, чего тебе не спится-то, а? — глаза никак не могли привыкнуть к темноте. — Иди-ка сюда, чудовище колючее!

Ёж затаился, и пришлось опускать ноги на холодный деревянный пол.

— Давай, Колючкин, покажись! Я тебя на ручки возьму, честно-честно!

Легкое голубое свечение заметно стало лишь после того, как я встала с кровати. Оно шло из-под лавки у окна.

В детстве мне нравилось рассматривать светло-зеленого оленя на подставке в виде камня, который стоял у отца на комоде. Сувенир был подарен кем-то из коллег и сделан был из особого пластика, который днём “накапливал” солнечный свет, а в темноте светился вот точно так же. А зверёк-то непростой!

— Эй, ты светишься, ёж? — свечение переместилось к дальнему углу. — Охренеть! Ёжик-светлячок — это из разряда научной фантастики. Иди-ка, чего я тебе дам, — пальцы скатывали хлебный мякиш в шарик. Хорошо, что остатки ужина не унесли, а накрыли плотным полотном.

Колючкин высунулся и повел носом, ловя запах угощения. Каждая его иголка светилась, будто намазанная флуоресцентной краской, и когда зверек побежал ко мне, тонкие чёрточки света смешно и одновременно завораживающе задвигались.

— Колючкин, давай поспим чуточку. У тебя же зимой спячка, неужели совсем не тянет вздремнуть?

Ёжик пошебуршал, покрутился и улёгся, наконец. Прилегла и я...

...{ — Прости меня, Жень! Прости! Но ты сама виновата, кто только тебя водить учил! Прости! А-а-а-а!... }

В ушах ещё звенел этот крик, когда я открыла глаза. Было еще совсем рано: не суетилась прислуга, не плыл по коридорам ароматный дух свежевыпеченного хлеба. Дом и его обитатели спали, и только противный топот маленький когтистых лапок переворачивал мои представления о физических способностях ежей. Но сейчас не об этом были мысли. Значит, сшиб Женьку с трассы Славик. Зачем он гнался за ней? Почему бросил на месте аварии, как посмел убежать, оставив человека и даже собственную машину в вечернем лесу?

Впервые я задумалась о том, как Женя жила всё это время после нашего раздвоения. Что происходило в её, а, значит, и в моей жизни? Ответов, конечно же, не было, но теперь груз отчаяния и вины придавил голову: там, за этим чёртовым порталом остался папка. Как теперь он, как переживёт смерть дочери? Как я буду жить здесь, понимая, что страдает он?

Мстислав прав, нужно как можно быстрее добраться до Кощея и вытребовать исполнение желания.

Одевалась я споро, благо навык теперь имелся. Доела остаток ужина, завернула ежа в тряпку, засунула за пазуху, неприятно морщась от уколов растопырившихся иголок. Внутри росло чувство, что всё делаю правильно, что именно сейчас и нужно идти.

В тереме скрипело всё — половицы, ступени и большая, запертая на неподъемный засов дверь. Казалось, что грохот стоит на весь дом и сейчас разбудит людей, но, постояв на крыльце несколько секунд, я не услышала шума и тихо спустилась во двор. Лошадей запрягать я не умела, так что идти к Моревне пришлось пешком.

За воротами я растерялась — предутренний сумрак пугал, напоминая о волках и разбойниках. Больно колясь иголками, за пазухой заворочался ёж, и я вынула его, удивившись всё еще заметному свечению. Обернулась на шум больших крыльев: На конёк ворот присела серебристая сова, флегматично моргнувшая огромными глазами.

— То есть, вы вроде как проводники? — повинуясь импульсу, я поставил ёжика на утоптанный снег, — тогда ведите!

Сова летела, а ёжик, будто не замечая холода и не боясь отморозить лапы, мчался вперёд так быстро, что я совсем скоро начала немного задыхаться. Они вели меня в чащу, где всё еще царила тьма, где под лапами елей мерещились горящие волчьи глаза, и потому я старалась не смотреть по сторонам, и всё же, увидев домик, высоко поднятый от земли на толстом бревне со странным рисунком, от неожиданности вскрикнула.

— Это что? — рассматривала я маленький, потемневший от времени сруб под двускатной крышей. — А где дверь? Или окно хотя бы?

Круглая голова совы отвернулась на 90 градусов, ёжик просился на руки, цепляя лапками подол юбки, и укладывая его за пазуху, я пыталась сообразить, куда же привели меня посланники Марьи. Ни знаков, ни намёков.

— Ну, ладно, вспомним народное творчество! — откашлялась я и, порывшись в памяти, негромко произнесла: — Избушка, избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом?

Домик на деревянной ноге не шевельнулся.

— Ладно, "сезам, откройся" явно не прокатит, как там еще было? Избушка, избушка, встань по-старому, как мать поставила?

Тишина.

— Ребят, ну так нельзя! Давайте как-то решать вопрос, я же замерзну!

Рискнула обойти домик, который в сумерках казался очень мрачным. Подошла поближе к столбу, на котором он держался — искусная резьба покрывала всю поверхность некогда могучего ствола. Неизвестный мастер методично и, видимо, очень долго трудился над чешуйчатым рисунком. Я скинула рукавицу и приложила ладонь к дереву. Вся конструкция неожиданно вздрогнула. Да, именно так, как живое существо! Раздался противный скрип, и домик начал поворачиваться вокруг своей оси, при этом медленно опускаясь вниз по столбу.

Когда сруб оказался на уровне моих глаз, в стене уже зиял чёрный непроглядный проход, в который я уверенно и без всякого страха шагнула.

Шла сквозь мглу долго, пока не уткнулась в большую знакомую дверь — такая же была в земляном коридоре под избой Лешака. Надо было бы, конечно, постучать, но не хватило ума. А потом я и вовсе замерла, ошарашенная увиденным: посередине уже знакомой мне “лаборатории” Моревны стояла огромная кровать, окружённая догорающими в больших железных поставцах факелами, на которой занимались любовь Марья и ее законный супруг.

Ну невозможно было сразу отвести взгляд от этого сплетения прекрасных тел, от растёкшегося по простыням и подушкам водопаду волос, от сильных рук, крепко держащих влажное женское тело.

— Извините, — проблеяла я, и два красивых лица разом повернулись ко мне. — Не знала, что у вас тут…

Марья громко засмеялась, запрокидывая голову и демонстрируя мне безупречный ряд зубов. Иван — княжий сын ругнулся неизвестными науке словами и натянул на себя и жену одеяло.

— Ранёхонько-о ты поднялась, не ждала! — всё ещё потешалась над моим нелепым положением Моревна, а потом хлопнула в ладоши, и чудесный, украшенный потрясающим узором из цветов полог упал вниз, скрывая кровать от моих глаз.

Вскоре из-за завесы показался Иван, одетый в вышитую рубаху и штаны, он, не глядя в стороны, натягивал сапоги и, обогнув мой остолбенелое тело, исчез в проходе за спиной.

Моревна выплыла из алькова в красивом халате, перехваченным шелковым шнуром с длинными кистями. Ее роскошные волосы были распущены, на щеках играл румянец, и вся она была так томна и очаровательна в своей неге, что мне стало немного завидно ее женскому счастью.

— Садись, коли пришла, — Моревна села напротив, с хрустом закусив совершенно свежее зелёное яблоко, которому взяться посреди зимнего леса было неоткуда. — Стало быть, поняла?

— Нет, — честно призналась я, — это всё ёжик, — и достала из-за пазухи зверька, — вот.

Колючий топотун быстро подбежал к хозяйке, привстав на задние лапы, попросился на руки. Моревна посадила питомца на колени и, откусив большой кусок яблока, протянула ёжику.

— Место твоё тут, кровное место, пращурами нагретое, бабками уготованное. Кликуши скоро не в чести станут, ну да пока мы в силе, а там видно будет. Смертыньку видела свою?

— Видела.

— Уразумела, что дороги назад нет?

— Уразумела.

— Боязно?

— А тебе не боязно было бы? Там отец у меня, родные, они как без меня?

Моревна нахмурилась.

— Возвернуться думаешь?

— Да! Отец без меня не сможет! — крикнула я в лицо сказочной красавицы, утирая кулаком выступившие слёзы.

— Отец, говоришь… — Моревна снова хлопнула в ладоши, и комната начал погружаться во тьму. — Вот, — протянула она мне надкусанное яблоко, — в руку вложи! — и свет вокруг меня померк полностью.