Волчья ягода (СИ)

Глава 28. Кровавая жатва

— Урон? — Кощей наблюдал, как бабка спиной к зрителям выползает из ступы.

Зрелище было комичным, но никто не улыбался.

— Косточки мои старые! Охо-хо, ажно в глазах потемнело. — кому-то жалуясь, приговаривала Яга, оправляя юбки. — Разорение кликуша учинила в моем подполе, людишек навела, кровью утопила. Урон! Как не урон?

Машинально я крепко прижала Золика к себе. Парень пошатывался, но стоял.

— Это ты, людоедка, урон наносишь! Зачем ты в Марью входила? Зачем ею прикидывалась? Сволочь ты!

— Эка! — Яга развела руки в стороны, призывая в свидетели оторопевших дружинников, которые, похоже, наконец, начали осознавать, что натворили. — Люди добрые! Видано ль, чтобы Ягу укоряли? А кто ж вас в последний час пред загробьем приветит? Кто ж вам под порогом домину разметёт? Кто ж в баньке попарит, отмоет от зла ядовитого и горя тягучего? Бабушка Яга! А что тела молодого себе восхотела, так не зазорно! — она остановилась в шаге от нас с вороном. — Всяк теплое да молодое ищет, всяк хвори забыть хочет, а с Марьюшкиными телесами я бы еще век людей в Кощеево царство провожала! А теперь истлеют мои косточки, мхом зарастут, порушили красу ненаглядную, порубили березоньку белую, сгубили богатырку неодолимую! У-у-у-у, — старуха сжала костлявый кулак. — Без тебя, кликуша, жить бы ей, да поживать по добру!

Я задохнулась от злости:

— Врешь! Ты хотела Кощея отыскать да за каждый глоток воды цену назначить!

— А то не вина! — Яга страшно улыбнулась. — Тебе-то, чернь, не по уму загадка. Не ты ли водички поднесла Кощеющке? Не ты ли себе отраду выменяла? Охотника своего прибрать хочешь? Так уж червивый он, не восцветет наново!

— Как это, червивый?

— Ну… Какие ваши годы, — преувеличенно бодро отвечал хирург. — Спицы вынем, восстановитесь, а потом будем смотреть динамику. Да. — он отложил серо-черные листы рентгеновских снимков в сторону. — Нос не вешать! Не получилось одним способом, получится другим.

— А затемнение?

— Анализы, пункция, рентген в нескольких проекциях. Хорошего ортопеда посоветую. Туберкулез костей летальности не даёт.

— А что даёт? Хромоту?

— Милая девушка! — хирург сцепил пальцы. — Пока ничего не ясно. Есть только пятно, идентифицировать его, извините за термин, в данный момент, не имея полной клинической картины, я не возьмусь. Другая, знаете ли, специализация. Излишне драматизировать ситуацию не нужно. Нужно собраться и методично обследоваться. У вас еще одна операция, не забывайте! Не век же вам со спицами ходить. Да?

— Да…

Эля катила коляску, то и дело порывалась начать разговор, но мне говорить не хотелось. Все катилось в бездну — брак, здоровье, сама жизнь. Перспектив в 26 лет никаких.

Яга не ответила. Тяжело ступая, она подходила к Кощею.

— Поднялся, хозяин темной сторонушки, поднялся! Не бывать больше вольнице людской!

— Не твоя ли вольница была? — Кощей спрашивал спокойно, но по коже побежали мурашки.

— Уходим! — шепнула я Золику. — Пусть перегрызутся!

Но не тут-то было. Гаденыш Иван в попытке выслужиться ухватил меня за косу и громко спросил:

— Куда засобиралась, голубка? Куда воронка несешь?

Кощей и Яга разом обернулись. Золика сильно качнуло, он потянул меня в сторону, и волосы, зажатые в кулаке, затрещали, а я вскрикнула.

Но тут пальцы Ивана разжались, его приподняло над землёй, пронесло как дирижабль над нашими головами, перевернуло и шваркнуло на спину. Княжич пытался пошевелиться, но его давило сверху, и только тихое "а-а-а" доносилось до наших ушей. Взметнулся огромный меч, и Кощей разрубил Ивана ровно посередине. А потом еще, и ещё... Длинный широкий клинок взлетал и опускался, сея вокруг себя кровавые семена и белоснежные осколки костей.

— Ой ты! — суетилась Яга, неожиданно проворно оббегая палача то с одной, то с дугой стороны, облизывая с губ попадающие на них ошметки плоти. — Мясцо-то, мясцо! Без жиринки! Славное мясцо-то. Пропадает, ой, попадает княжье мясцо!

Предел был пройден. Я не чувствовала больше ни страха, ни омерзения, ничего из того, что должна испытывать в этой ужасающей ситуации. Преодолена грань, за которой сознание просто отказывалось воспринимать происходящее. Крепче прижимая к себе Золика, начала медленно уходить в сторону: нужно было спасать друга, о себе и не думалось. Я запретила себе думать и рефлексировать. Не сейчас, не здесь. Я все перетерплю, все вынесу, только бы уйти!

Мимо, даже не пытаясь воспротивиться Кощеевой воле, протащились Сокол Соколович и Орёл Орлович. Оба таращили глаза в немом ужасе.

— Живой и мертвой воды в три дни отЫщете, сполОснете, — Кощей ткнул пальцем в кровавое месиво, — восстанет Иван от земли, а нет, так летать вам во веки вечные птицами!

Краешком мозга отметила изощренность ловушки, выстроенной Кощеем для Ивановых приспешников. Жестоко.

Убежать от судьбы у нас не получилось. Яга, вдруг вспомнившая обо мне, ринулась наперерез, подскочила почти вплотную, ткнула в живот и больно вцепилась в груди:

— А крепка кликуша телесами! Крепка, сладка, моложава! — омерзительный запах бил в нос, кровавая слюна стекала вниз с морщинистых губ. — Ты пошто у меня хозяевала? Пошто не тобою покладенное с места трогала? Тати ночные! Без просу во хозяйском подполье разорение творила! Отдай мне кликушу, Кощеюшко! Уважь подруженьку старинную!

— Мы, — отчего-то я терялась под тяжелым взглядом Кощея, который намеренно или случайно закрыл от меня жуткие останки Ивана, — Марью хотели попросить... чтобы она ягоду волчью, чтобы отвар... Домой мы хотим вернуться. Вот!

— Ведьминой воды восхотела! — в притворном удивлении вскинула руки и шлепнула ими по бестелесным бедрам Яга. — Ишь, ягоду!

— Марья научила бы! — настаивала я, теряя всякий страх.

— Не Марьиного разумения мои заговоры!

— Ничего, справились бы! Не бином Ньютона!

Старуха вдруг начала приплясывать на месте, наматывая на пальцы концы платка, съехавшего с головы еще во время полета:

— Взять яду змеиного полнаперсточка, водицы полнолунной, — она посмотрела на небо, отыскивая Луну, — из тихого омута, тарвы-одолень щепотку, волчью ягодку и, — Яга резко выбросила в сторону руку, — вороний глаз!

Я не успела отбить это ее движение, острые черные когти проткнули кожу глазницы и и вырвали у Золика глаз.

— На-ка то, подареньице! — бабка подхватила мою руку, вложила в ладонь теплый влажный шар и сжала пальцы. — За лихо тебе отмщенье!

Я перевела взгляд со своего кулака, сочащегося тоненькими кровавыми струйками, на Золика. Ворон терял опору и жизнь, а на лице его вместо глаза зияла дыра. Меня накрывало толстым ватным одеялом, лишающим возможности слышать, и уже совершенно равнодушно я смотрела, как огромный меч рассекает плоть и сносит с худых старческих плеч косматую голову. Два тела рухнули наземь одновременно — Золика и Яги. Колени подогнулись, и я, ощущая почти благодарность собственному телу за избавление от мук, потеряла сознание.

Очень хотелось пить, очень. Лошадь подо мною и всадник за спиной, видимо, не слишком торопились, ехали медленно. С трудом разлепила ресницы.

Над бескрайней серой равниной низко нависало свинцовое небо с редкими белыми прожилками перистых облаков. Плотная тишина, которую можно было пощупать, пробивалась стуком копыт по каменистой почве. Дороги не было. Конь просто шел вперед, раздвигая широкой грудью высокую, почти ему до морды, безжизненную траву.

— Куда мы едем? — преодолевая невыносимую сухость во рту спросила я.

Ответа не последовало.

Но это не раздражало и не огорчало. Прохладное умиротворение капля за каплей проникало в вены. Кто там умер? Кого изрубили? Кому вырвали глаз? Не всё ли равно? Мне хорошо и покойно на груди у мужчины, который не хочет разговаривать. Попыталась разжать кулак, но пальцы слиплись. Раскрыла ладонь с трудом — человеческий глаз с черной радужкой смотрел куда-то в сторону. Надо же. Это Золика. Вороний глаз. Для ведьминой воды. Вода.

— Пить? — спросила, но снова не получила ответа. Тот, кто сидел сзади, дунул мне в темечко, пальцы сомкнулись над подарением Яги, глаза сами собой закрылись, и я сладко, с облегчением заснула.

Проснулась от холода. Графитового цвета стены без малейшего декора были строги и величественны. Большое — в полстены, зеркало, стиснуто массивной кованой рамой, свитой из чугунных веток, птиц, змей и большеротых рыб. Стол, пара размахнувшихся подлокотниками в стороны стульев. Вместительный, в готическом стиле шкаф. И лежу я на широкой кровати с высоким деревянным изголовьем. Чудеса!

Ничего не болело, не мучило, прошла жажда и нервный зуд, от которого хотелось расцарапать кожу. Но засохшие грязь и кровь остались. Боже мой, сколько смертей я видела? Было ли всё это правдой?

Встала и подошла к зеркалу, пора было взглянуть правде в лицо. Жуткая картина. Я уткнулась в ладони: такой грязной видеть себя никогда ее доводилось.

— Ступай, смой с себя горести.

Обернулась на голос и встретилась с пронзительным взглядом черных, чернее моих, глаз. Кощей. Холоден, статен, отстранен. В подземелье он был куда коммуникабельнее.

— Зачем сюда привез? Ты отпустишь меня домой? Выполнишь желание?

Не ответил! Только жестом показал направление, и я повиновалась. Баня — это кстати.

Натопленное огромное помещение мало напоминало Марьину баньку. Стены были выложены серо-голубой мозаикой, в центре мерцал чистейшей водой овальный бассейн, в котором плавали огромные листья кувшинок, увенчанные желтыми цветочными головками. Почему они не вянут? Жарко же.

Я разделась и, зачерпывая большим ковшом теплую воду из большой бочки, без каких-либо эмоций смотрела, как коричневые потоки стекали с моего тела и устремлялись к углублению с отверстием слива, прикрытого искусно выкованным цветком. Меня никто не торопил, никто не входил, и я плескалась столько, сколько понадобилось мозгу, чтобы считать тело полностью отмытым. Пахучий травяной настой был приготовлен для волос, и я, продираясь пальцами сквозь спутанные пряди, промывала и промывала их, пока не почувствовала шелковое послушание. Ворох грязной одежды остался лежать на полу. Надеть это снова не могла, но где взять чистую, не представляла. Не голой же появляться перед Кощеем! Чтобы как-то оттянуть время, спустилась в бассейн и, расталкивая кувшинки, поплыла вдоль бортиков из черного с серыми прожилками мрамора. Силы должны были покинуть меня после интенсивных водных процедур, но они прибывали, я не чувствовала усталости, наоборот, хотелось двигаться, делать что-то, куда то идти. И очень хотелось есть.

Голод был странным, постепенно оттесняющим все остальные чувства, животным. Если бы пришлось отбирать еду у другого, я бы отобрала, ничуть не устыдясь. Кувшинки сбились в центр бассейна, а я всё никак не могла выти из воды, пока не увидела входящего Кощея. Испанские гранды в пору своего величия могли бы позавидовать этой осанке и гордой посадке головы. Как славно он изрубил Ивана. Как правильно. Как призывно смотрят сейчас его глаза. Медленно поднимаясь по ступенькам, ведущим со дна, я подошла к повелителю и склонила голову:

— Я в твоей воле! — невыносимый восторг разлился по телу, едва большая ладонь легла на плечо. — Делай со мной, что хочешь!

Хотелось, чтобы он сжал крепко, до боли, смял в комок, втиснул в землю, и тогда я бы стала опорой его прекрасным ногам, и ни один враг не смог бы свалить господина, попрать его власть! Если бы в руках был нож, я вспорола бы себе живот, если бы он приказал, умерла бы за него. Обожание нужно было как-то выразить, доказать, и я рухнула на пол, и простерлась ниц перед тем, кого сердце, в невозможности разлюбить, поставило выше жизни.

Кощей не двигался и молчал. Повелителю мало поклонения? Конечно, нужно другое. Я поползла к вороху своей одежды, принялась шарить в грязных тряпках, пытаясь найти хоть что-то, что помогло бы отдать жизнь за господина. Я испытывала настоящее желание отдаться смерти и получить от этого самое большое удовольствие. Руки продолжали перебирать складки, щупать, но внезапно что-то иное начало пробиваться сквозь сладостный морок. Что-то сильное, подобное ростку дерева, пробивающего асфальт. Моя личность возвращалась, а с нею всё, что было пережито. Кощей стоял, не меняя позы, не смотрел. Что я творю! Он же подавляет меня, козёл костяной!

Прямо передо мной высился металлический поставец под большой глубокой чашей с травяным отваром. И еще перед этим негодяем голая на пол падала? Вот дура! Руки ухватили загнутые кнаружи края, и я размахнулась, целясь в голову.

Неуловимым движением мой враг вскинул руку, и чаша треснула в воздухе, осыпаясь мелкими осколками на пол.

— Да что ты о себе возомнил? Я тебе не кукла! Придурок!

Кощей подходил, скользил взглядом по обнажённому телу.

— Не мне над тобою властвовать! Ты владычица и надо мною, и над моим уделом!

По коже прошелестели невидимые прикосновения. Тончайшая рубашка, богато расшитый перламутром и речным жемчугом сарафан, сафьяновые красные сапожки — всё появлялось из ниоткуда, всё было в пору и отторжения не вызывало.

— Домой отпустишь? — я не собиралась продаваться за шмотки, надо будет, голышом убегу.

— Здесь отныне дом твой.

— Ну уж нет! С меня ваших злодеяний хватит! Я хочу спокойной привычной жизни, слышишь? Без всего этого сказочного дерьма!

Кощей протянул руку:

— Со мною править будешь. Женой назову, единой плотью своей.

— Чего? — невозможно было поверить в услышанное. — Не хватало еще с маньяком жить. А ты маньяк, убийца! — и я оттолкнула руку, тянущуюся погладить меня по лицу.

Кощей качнулся от слабого удара и, подняв на меня глаза, полные то ли радости, то ли обожания, скомандовал:

— Ступай по пятам моим!

Стена купальни расступилась — чудеса когда-нибудь здесь кончатся? — и мы вышли на поляну, опоясанную черными мертвыми деревьями.

Прямо посередине стояла конструкция, весьма напоминающая колодец. Последовала еще одна просьба:

— Встань по правую руку.

Я повиновалась, но не успела осмотреться, как перед колодцем появился человек. Он был хорошо, даже дорого одет, но растерян и испуган.

— По болоту бродит, не здесь. — Кощей пристально смотрел на меня. — Позови водицу!

Я не спросила, как, уже откуда-то знала — сложила ладони лодочкой. Из колодца потянулись тонкие прозрачные струйки и слились в лужицу в моих руках.

— Взгляни…

Экран возник мгновенно, погружая меня в чужую жизнь. Уже знакомый мужчина сидел за столом и что-то с улыбкой объяснял старушке, прижимающей к себе целлофановый пакет. Она кивала, но в глазах еще оставалась неуверенность. Но вот прозвучал решающий аргумент, морщинистые руки принялись разворачивать сверток и выкладывать разномастные пачки купюр, перетянутые детскими резинками для волос.

Смена картинки.

Бабушка лежит на диване. На руке манжета от аппарата для измерения давления. Рядом туда-сюда ходит сын. Он громко ругается с кем-то по телефону. Его жена машет руками, и мужчина выходит из комнаты. Бабушка плачет, женщина сообщает цифры давления, качает головой, но потом ободряюще улыбается, протягивает стакан с водой, гладит по щеке, утешая. Бабушка кивает, а потом отворачивается к стенке. Жена сына встает и тихонько выходит. В глазах ее боль и сожаление, в коридоре она утыкается мужу в грудь, тот гладит ее по спине, обещая и грозя карой мошеннику. Бабушка делает последний вздох и замирает навечно.

Мужчина мечется по поляне, не понимая, как оказался на ней.

— Есть ли зло за ним?

— Есть.

— Ответит ли?

— Ответит.

— Смерти повинен?

— Погоди! — я снова смотрю на экран, где тот же мужчина сидит в больничном коридоре. За несколькими стенами от него бьется маленькое сердечко. Оно цепляется за жизнь, борется, и молодой хирург, стоящий на ногах третий час, осторожно выдыхает.

— Нельзя смерти! — вода в руках мутнеет, но всё ещё прозрачна. — Ты что делаешь?! Я не могу, не имею права!

— Смерти!

— Нет! Пусть искупит. Или… Нельзя смерти. Зачем ты заставляешь меня решать? Это жестоко!

— Ответ держи!

— Хорошо! Пусть остается, пусть искупает вину. Боже! — тяжелая ноша ложится на душу. — Ты не отпустишь? Я не вернусь?

— Нет. Тебе судьбы вершить людские. Хочешь, в чертогах моих оставайся, хочешь — в избу Яги перебирайся. Воля твоя. Но отсюда нет тебе пути-дороги. Сына родишь — он наша замена, как срок придёт.

— А как же желания? Кто-нибудь уже спросит, чего я хочу? Ты же обманул меня!

— Не было обману, — Кощей дышит мне в лоб, и в дыхании его смешана полынь и свежий ветер. — И не будет!

— Тогда я хочу к Волче! Отпусти! Какая тебе разница, где мне жить? — развожу ладони, и вода, в которой видна суть человеческая, поднимается, распадается на мельчайшие капельки и становится серым облачком, тянущимся к небу.