Волчья ягода (СИ)

Глава 22. Перемена мест слагаемых

— Пап, давай прогуляемся? Сможешь меня на улицу вытянуть?

— Ну, давай, — отец отложил в сторону очередную приспособу — металлическую ручку, которую он хотел установить в подъезде возле нашей входной двери. Коляска отъезжала от порога ровно на 70 сантиметров — папа замерял. Неровность пола, которую раньше никто не замечал, сейчас осложняла жизнь: пока сопровождающий меня человек отпирал дверь, я оказывалась опасно близко от лестницы

— Вот сюда еще крючок вдену, чтобы сумку там или пакет повесить, да, Жень? — взвизгнул замок демисезонной куртки. — Табуретку вынесу к Михайловым в закуток, так что давай, надевай свою одёжку.

Тётя Таня сшила мне странный, по меркам нормального человека, комбинезон на синтепоне — широкие брючины и рукава, молния, поднимающаяся от колена на одной штанине до самого ворота. Ткань была лёгкой и скользила подкладкой по телу. Левую руку всё ещё немного выворачивало назад, но мышцы прогрессировали. По мнению Эльмиры, это возвращалась мышечная память. Зря что ли в своё время я тратила деньги на фитнес-клуб.

Испарина выступала на лбу, тело дрожало, невыносимая тяжесть каждого движения заставляла стискивать зубы. Но в этой борьбе с самой собой я научилась ловить удовлетворение даже от маленькой победы. К приходу отца была готова — мокрая от пота, чертовски уставшая, но безумно довольная.

— Ого! — присвистнул он. — Да ты у меня просто героиня, Василёк!

Папа легко надел мне на ноги «прощайки» — фабричные, еще советских времён, отысканные Михой в тётиных кладовках. Теперь я хорошо ориентировалась в нашем общем прошлом, за исключением последнего месяца перед аварией, и кузен был счастлив.

С привычным уже сопением отец втолкнул коляску в лифт, а затем вывез из него, чуть буксуя на порожках. Теперь оставалась главная преграда — лестница к подъездной двери, состоящая всего-то из шести ступенек. Оставив меня, папа забежал в закуток — так называли причудливое ответвление коридора перед квартирой Михайловых, и вынес табуретку — четвёртую с начала наших активных прогулок. Три остальные были бессовестно украдены неизвестными нам корыстными людьми.

Пересадив меня на круглое сидение, отец спустил коляску вниз, и когда он тяжело поднимался вверх, запищал домофон, и в дверном проеме я увидела прилично одетого человека лет тридцати-тридцати пяти с привлекательным, но каким-то что ли хищным лицом. Незнакомец улыбнулся, приоткрыв ровный ряд зубов с чуть выступающими клыками. Я скользнула по мужчине взглядом и сконцентрировалась на папиных руках, которые должны были перенести меня вниз. Не то, чтобы я ждала от незнакомца помощи, но неприятно резануло равнодушие — он её и не предложил даже.

Устроившись в коляске, удивилась тому, как быстро испарился мужчина. Кому захочется иметь дело с калекой...

Даже и представить себе не могла, что умею так быстро двигаться! Широким вышитым рукавом рубахи я сшибла капли на земляной пол, но тело здорово приложилось о решетку, лицо впечаталось аккурат между прутьев, и ледяные безжизненные губы коснулись моих, а затем отлетели прочь.

— Ты чего? — искренне удивилась я. — Одичал совсем здесь?

— Сссладкая...

— Начинается! Уймись, пособие по анатомии! Посмотрите-ка: кожа да кости, а все туда же! — я поглаживала ноющие от удара щёки. — Держись от меня подальше, хотя куда уж...

Происходило что-то странное: теперь вместо иссохшего лица Кощея я видела лик Волче. Протирание глаз мало помогло. Я моргала и трясла головой, картинка рябила, пропадала, чтобы снова начать обманывать моё неверное зрение.

— Да что за чёрт?! — Волче, обнаженный и такой желанный, висел на цепях за решеткой и улыбался так, что подкашивались ноги.

— Горюха моя, сладка ягодинка, иссушила ты меня, в груди печёт, дай водицы испить — огонь унять!

— Марья совсем берега попутала! Тебя-то за что?

— За милушку свою вступился... Водицы бы...

Выскажу я Моревне всё, то думаю об её стиле общения, сбрендила совсем баба. Резной деревянный ковшик потяжелел от воды. Теперь не расплескать бы...

— Пап, а тебе не кажется, что вот тот мужчина за нами наблюдает? — не шла из памяти улыбка, показавшаяся знакомой. — Или у меня опять голова глючит?

— Гуляет человек, погода отличная, аллея тут одна, где ему ходить-то? Был бы знакомым, поздоровался бы, как считаешь? Ты просто пытаешься в каждом встречном обнаружить старого приятеля, Василёк.

— Не знаю... Странное ощущение, что я его уже видела, меня не покидает. Впрочем, ты прав, наверное. Давай за мороженым, а?

— А как же контроль веса? Что Эльмире говорить буду, она ведь строгая?

— Нравится тебе, да?

— Мороженое?

— Гречка, папа, гречка! — хорошо, что советский кинематограф выручал меня в самые непростые моменты. Я видела нарождающуюся симпатию, даже пыталась смотреть на отца глазами молодой женщины и поняла, что он до сих пор способен волновать — стройный, с интригующей сединой, подтянутый, с хорошо развитой мускулатурой, которою из-за меня вынужден подкачивать почти ежедневно.

— Что за горькие вздохи, Жека?

— Мне пломбир. На сливках. И тебе бы тренч пошел, такой, знаешь, бежевый с пуговицами. Ты у меня красивый, пап!

— Не подлизывайся. Никакого пломбира, только сливочное!

Оставив меня у скамейки с чугунными ажурными боками, отец отошёл к киоску и встал в небольшую очередь.

— Привет! — и снова та же хищная улыбка.

— Здравствуйте. Мы знакомы? Почему вы нас преследуете?

— Преследую? — мужчина сел на скамейку так, словно и не разговаривал со мной.

Со стороны могло показаться, что мужчина просто отдыхает, а я сама по себе.

— Слышал, тебе деньги на операцию нужны. Сколько сейчас артроскопия стоит? Сто двадцать? Сто пятьдесят? Двести?

— Вы о чём? — левое колесо снова заело, и я не могла развернуть коляску, чтобы взглянуть в лицо собеседника.

— О деньгах, Женечка, о деньгах. Ты сейчас их легко можешь заработать и стать... ну... почти здоровой.

— Что значит заработать?

— Отказаться от претензий, милая. Небольшая оплошность на дороге, твоё неумелое вождение повлекло за собой аварийную ситуацию... А место ДТП я оставил в состоянии шока. У меня и справка есть. — говорящий коротко и язвительно хохотнул. — От доктора.

Мужчина встал и, чуть нагнувшись, сунул мне в ладонь клочок бумаги:

— Позвони. Буду ждать.

За спиной раздался разъярённый крик, заставивший с шумом взлететь стайку голубей, собравшуюся у моих ног. Мишка орал так, как будто кто-то воровал его машину. Незнакомец сорвался с места и побежал, а за ним нёсся двоюродный брат.

Отец удивлённо посмотрел им вслед и повёл плечом.

— Жень, а что происходит? Вот, твой пломбир. Пожалел я тебя. Это вообще кто?

— Пап, я немного не поняла…

— Милый мой! Да как она посмела тебя голым в такую сырость. Сейчас, мой хороший, сейчас! — Я держала ковшик над ладошкой, осторожно ступая в темноте. Странно: факел погас, ноги свои не вижу, а Волче — вон он, как под фонарём.

Еще шаг.

— Краса моя ненаглядная, уж как сладим с тобой, единым домом заживём, ребятишек заведём!

Что-то кольнуло в самое сердце. Ребятишек? Домом? Волче не унимался:

— Уж как я тебе, любушку, тешить буду! Как в первый раз, когда свечи из воску ярого тело твоё белое мне явили.

— Стоять! — приказала я сама себе. — Свечи, говоришь? Из воску ярого? Да ты знаешь, набор суповой, сколько я за солярий денег отвалила. Тело белое!? Дуру нашел. Водички тебе? Щас!

Я успела повернуть обратно и вылить воду, когда внезапный свет ожёг глаза.

— Выходи, насиделась ужо! — лицо Марьи трудно было рассмотреть, но тон был явно дружелюбным. — А ты, Кощеюшко, один повисишь, неча девку блазнить!

Отец изменился в лице. Миха, взмокший и запыхавшийся, что-то ему говорил, а сам криво мне улыбался. Я философски ела мороженое. Пломбир. На сливках. Характер менялся что ли? Торопиться не имело смысла, утолить любопытство еще успею. Всё равно эти двое сейчас ничего правдивого не расскажут.

— Скорая ты на расправу, Марья Моревна. Знаешь ведь, что не я воровала.

— Ведаю, ведаю, кто похитник.

— Тогда зачем в подземелье сунула?

— А не твой нынче спрос, девонька. Ступай, банька топлена, застынет тебя дожидаючи.

— Значит, проверку я прошла, да? Вам с Кощеем прямо рекрутинговое агентство открывать можно. Рога и копыта. Нет! Коса и кости, блин!!

— Сквернословишь зря. Меня поносишь по косогорам да заулочкам. Ступай в баню, после смолвимся.

Баня — это, конечно, чудесно. Мягкий пар проникал под кожу, размягчал кости и мышцы. Отвар из листьев березы — женского дерева, как учила Марья, исходил ароматом из небольшой бадейки, куда для густоты запаха был всунут запасённый ещё с лета подсушенный веник. Я зачерпнула настой небольшим деревянным ковшом и плеснула на камни, которыми была обложена печка.

Потом просто легла на полок. Вытянулась, задышала неглубоко и часто, не давая горячему пару обжечь лёгкие. Въевшаяся вонь подземелья выходила из пор, очищалась кожа, прояснялась голова.

— Спину подставляй! — отрывисто приказал хмурый Волче и застыл надо мною отряхивая веник. — Что очи вылупила? Меня Марья прислала.

Пикантная ситуация лишила дара речи и, мысленно призывая на голову Моревны самые страшные кары, я перевернулась на живот. Больше, конечно, от стыда, чем из послушания. Интересно, бить будет больно или для проформы? Вот когда прилетела "ответочка" за мои речи.

— Ну, и кто первый начнёт свой искренний рассказ? — я с хрустом откусила кусок яблока, который сразу и прожевать-то не сумела, так и застыла, едва ворочая челюстями. Этот фрукт никогда особо не любила, но теперь началась, как говорил отец, яблочная мания. Я уже перепробовала все сорта, продающиеся в магазинах, и теперь ждала, когда дачники начнут продавать первый урожай. Эльмира считала, что организм восполняет недостаток клетчатки и микроэлементов.

Мы сидели за столом, и Миха за минуту до моего вопроса слишком воодушевлённо нахваливал подгорелую картошку, на скорую руку приготовленную отцом.

— О чём? — натурально удивился кузен, в изумлении заломивший красивые васильевские брови.

— Миш... — кашлянул отец.

— Да не могу я, дядь Коль! — брат вскочил со стула и закружил по кухне. — Меня от злости разорвёт сейчас к едрёной фене! — и склонился ко мне: — Вот что, что он тебе говорил?

— Кто? — протолкнув кое-как разжёванную мякоть в горло, хрипло спросила я.

— Конь в... — Миха осекся, прикрыл глаза и сел на место. — Мстислав. Он подходил к тебе сегодня.

— Говорил что-то про ошибку в вождении, справку от доктора и шоковое состояние. Он покинул место ДТП в шоковом состоянии. Вот!

— Неужели ты не вспомнила? — продолжал горячиться брат. — Ну хоть немного?

Отец не перебивал племянника, так же выжидательно наблюдая за моей реакцией.

— Нет... Клыки у него странные. Как у волка.

Мишка снова подскочил и выбежал из кухни, а потом и из квартиры.

— Не обижайся на него, Жека! — папа гладил мою руку. — Он себя винит во всём. Был такой спокойный, уверенный парень, спортсмен, а вот поди ж ты!

— Я правда не помню ничего.

— Знаю, милая, знаю. Ты поэтому Егора отваживаешь?

— Смотрит он на меня, как... как будто я должна ему денег. Много денег. А у меня и копеечки нет. Показываю ему пустые карманы, а он не верит. В глазах вижу — не ве-рит!

— М-да. — отец хотел что-то добавить, но тут снова хлопнула входная дверь, и запыхавшийся Миха схватил мою ладонь и вложил в неё металлический тяжелый предмет.

Я разжала пальцы, чтобы рассмотреть вещицу, и комната закрутилась вокруг меня, ускоряясь и превращаясь в пёстрое грохочущее колесо.

— Отчего не сказала, что Малуша меня на ноги ставила, живой водой отпаивала? — Волче водил распаренным веником по моему телу, чуть встряхивая его время от времени. — Пошто сама повинилась?

Если он не уйдёт сейчас отсюда, дело кончится плохо. Я сжала пальцы в кулаки.

— Меня и не спрашивал никто, сграбастала, как котёнка, и швырнула.

— Одна томилась? — веник задержался на копчике.

Вот зачем он спрашивает об этом? Тоже Кощей понадобился?

— Что тебе с того, одна ли я была? Наши тропочки разбежались, вроде бы?

Хлёсткий удар по попе был лишь прелюдией ответа. Волче низко склонился, и на мою лопатку сорвалась капля пота:

— И то! На три прыска лошадиных не подошел бы, коли б не Марья!

— Вот и не подходи! На три прыска! Больно надо! Сама попарюсь, а-ну, дай веник!

Не стоило этого делать. Ох, не стоило...

Нестерпимый жар спаивал нас, спекал, сращивал. Не было сил сопротивляться. Ах, Марья!

Мы пришли в себя лишь на полу в предбаннике, куда сквозь приоткрытую дверь залетал холодный ветер, шевелящий солому, укрывающую пол.

— Холодно, дверь бы прикрыл.

— А я и прикрыл. Просквозило, должно.

Волче глубоко дышал, моя голова поднималась и опускалась вместе с его грудью.

— Замерзаю я, пошли греться.

Охотник обнял и засмеялся в темечко:

— Мало парил?

— Мало...

Когда через полчаса Волче со смехом выволок меня распаренную на улицу и облил ледяной водой из кадки, а я заметила среди голых веток ракитника, растущего у берега, мужчину, подглядывающего за нами. Иван смотрел мне прямо в глаза.

— Женя, ты чего?

— Дочка, может, водички?

Серебряная волчья лапа оттягивала ладонь, но всё пережитое, вернувшееся разом, тяготило куда сильнее.

— Это Славик был... Миш, а заключение о телесных повреждениях после нападения где?

— Какое заключение? — всполошился отец. — У нас же бумаги все дома. Какое нападение, Василёк?

— Я сказала нападение? Голова, видимо, еще не в порядке, забудь, пап! Полежать хочу.

Голова разрывалась от мыслей. Луша, горячий кофе, газовый ключ, пустынная трасса, Егор, спящий на животе, ботинок, застрявший в двери, яблоко. Злёное надкусанное яблоко в моих руках. Откуда?

Михай и отец, посчитавшие, что я уснула, долго шептались в коридоре. Страх противно скрёбся в душу. Значит, Славик нашёл меня и надеется уйти от ответственности. Но ведь прошло так много времени, неужели полиция его не прижучила? Как же так? Как же так?

— Только не спрашивай меня больше ни о чем, — я заплетала пальцы во влажные русые кудри. — Не проси.

— Не стану, горюха. Согрелась?

— Ага. Значит, говоришь, Марья послала. И часто она тебя к девушкам посылает? — я оттолкнулась от влажного мужского тела. — Смотри мне!

— Ведает она, по ком сохну, вот и подсобила. Сладила.

— Знаешь, странная она. Ну, я вот думаю, что она одна, а она совсем другая. А потом снова другая, и так постоянно. Понимаешь?

Синие глаза смешливо сощурились.

— Она мальца на ноги подняла, что в избе у Лешака помирал. И мужика того, что порубили, и бабу твою. Всю ночь ведовала, а по утру все по домам разошлись. Много в ней добра и силы, да не все видят, не всем она по мерке. — Волче нахмурился вдруг. — Малой была защипанным утёночком, попреки сносила да тычки. А как в силу вошла, так вороги в дружки перекинулись. Не верит Марьюшка никому, оттого и ярится.

Я десятый раз пробежала глазами по цифрам на клочке бумаги и все-таки решилась набрать номер.

— Слава, нам нужно поговорить!