Волк в бабушкиной одежке

Глава десятая

Бывают случаи, когда единственное ведро холодной воды суть божий дар.

То, которое щедрая рука выплескивает на мою мордуленцию, производит эффект нежной ласки. Открываю глаза. Пилот меня усыпил, он же — добрая душа — и пробуждает.

Торс у него в виде бункера. Солидный череп. Мозг с костными извилинами. Ну и все остальное.

Осознаю, что я привязан к креслу салона. И не комфортабельно. Ощущение, что составляю одно целое с креслом. Эльза деликатно курит турецкую сигарету с египетским запахом. Взгляд у нее коагулирующий. Она наклоняется ко мне.

— Ну, господин комиссар Сан-Антонио, — говорит она, — здорово вы нас поимели!

— Что касается тебя, дорогая, у меня впечатление, что в этой области трудно справиться, — усмехаюсь я.

Она пускает мне в лицо облако дыма от травки Нико.

— Лучше бы вы пользовались флакончиком от Карвена, — советую я, — пахло бы приятнее, чем ваша армянская бумага.

Это приводит ее в холодное бешенство. Она вынимает сигарету изо рта и нежно прижимает ее к моей щеке. Хоть я и цыпленок жареный, но пахнет почему-то паленой свиньей. Терплю боль.

— Это мне уже делали, — уверяю я ее. — Но это меня не стесняет, я стал уже огнеупорным.

— Мы позвонили в Париж, чтобы получить ваш словесный портрет, — возобновляет она диалог.

— И опознали меня? Это не удивительно. С первого взгляда видно, что ваш мозг так же хрупок как буфет с посудой.

Она дает мне пощечину.

— Время физзарядки, дорогая? Вы странно ведете себя с добряком, который едва ли час назад вынуждал вас звать мадам вашу мамочку на родном немецком!

Появляется тип цвета беж. В руках он держит небольшую черную сумку для инструментов.

— Сейчас вы заговорите! — обещает Эльза.

— Но я только этого и хочу, моя хаврошечка.

— Вы нам все расскажете!

— Начиная с Адама, или пропустим первые миллионы лет?

— Через минуту вам станет не до шуток.

Тип, оплащенный ранее, открывает сумку. Вытаскивает шприц, укрепляет иглу, выбирает ампулу из железного ящичка.

— Вернер вколет вам кое-что из своего запаса, — говорит она. — Ваши страдания будут столь невыносимы, что вы будете умолять прикончить вас!

— Интересно, — говорю я. — А он запатентовал изобретение, ваш Вернер?

Произнося это, мои нежные козлятки, я вовсе не чувствую себя героем. Для меня оплеухи, штучки с щипцами, ласки паяльной лампы не столь страшны, я их выношу, так как имею темперамент железного дровосека, но прививки, нет, я против, особенно когда выступаю в роли ковбоя, как говорит Толстый. Кстати, где же мои Лоурел и Харди? Почему не вернулись? Нарвались на неприятности? Ах! Как на духу, ребята, что-то барахлит коробка передач.

Вернер отпиливает верхушку предательской ампулы. Набирает затем ее содержимое в шприц. Эльза балдеет. У нее два способа наслаждения: мужчины с карточкой активного члена (клуба) и сильные эмоции. Приятно быть в состоянии предоставить ей оба способа.

Она отрывает рукав моей рубашки, чтобы оголить руку. Надо заметить одну вещь, которая говорит о менталитете этих добрых людей: они колют без предупреждения. Никакого ультиматума. Их метод не похож на классический: «говори, или…». Нет. Они начинают с действия. Следует признать — это эффективнее. Я крепко сжимаю зубы. Мой Сан-А, ты нашел, что искал. На память приходит песенка «Ах, не нужно было, не нужно ему было туда ходить!»

Шприц приближается к моей руке. Вернер готовится прицепить брошку. Он ищет вену. «Увидишь свои вены, жди в жизни перемены», — часто повторяет мне Фелиция. Воистину она права.

Сан-Антонио, супермен брачных ночей и банкетов, сейчас так же неуязвим, как микроб на фабрике по производству пенициллина. Он взывает к маме, Франции, своему делу, дамам, которым оказал честь своим доверием… Вы возразите, что поскольку он мыслит, следовательно, существует. Согласен: он существует! Только недолго. О, боль! Гроза! Бездна-дежность? Неужели я закончу свое существование таким ужасным концом? Неужели здесь закончится занимательная история сан-антонионесок (или сан-антуанесок, по вашему выбору, я не привередлив)?

Нет! Чудеса существуют не только в сказках. В тот момент, когда Вернер нашел мою любимую вену (бледно-голубую с сиреневым оттенком), некий тара — так называемый — рам раздается снаружи.

Похоже на взрыв и затем автоматную очередь.

Пилот взревывает и устремляется наружу. Гремит выстрел. Он быстро возвращается, держась за левое плечо. Кровь капает из рукава. Похоже на битву. Я выпрямляюсь, как могу, а могу я немного, но это позволяет мне тем не менее узреть посередине эспланады костер. Горит вертолет. Ах, какой красивый огонь! Там пронесся Атилла! Если только не Берюрье или Пино? Не правы те, кто согревается пылающим углем: вертолет настолько лучше!

Смена декораций в салоне. Актеры устремились к оружию и сунулись к амбразурам. В игру вступает порох, который так укорачивает жизнь человеческую. Снаружи раздается «бум», изнутри тоже «бум-бум»!

Это осада, мои хорошие! Вызывайте гинеколога! Думаю, речь не идет о моих виндзорских приятелях. Они ведь не были вооружены. Опять снаружи дернуло на букву «п». Я на слух определяю четыре выстрела. Витражи старого поместья разлетаются вдребезги.

Вернер что-то командует пилоту. Тот хватает из шкафа три рожка для автомата, сует их в карманы и выбегает, держа шприц под мышкой. Усекаю маневр. Наверняка имеется скрытый выход из крепости. Наш приятель хочет зайти осаждающим в тыл. Эльза тоже стреляет. Валькирия, достойная Вернера-Вагнера. Спокойствие у нее прямо олимпийское.

Бах-бах!

Бах-бах!

У меня одна забота: как бы избежать подарочка, что спутал бы мой каркас с тихой пристанью после утомительной дороги. Один такой как раз пролетел под носом! Второй в двух миллиметрах от виска, третий в сантиметре от сонной артерии, четвертый на расстоянии ноль, ноль, один от гипофиза и, наконец, пятая штучка (но не бетховенская) в метре ото лба. Какое ужасное время! Если бы я мог перейти на другую сторону улицы!

Однако тип, запеленавший меня, видимо, работал колбасником в Лионе и научился там перевязывать соотечественников. Снаружи спорадический всплеск эмоций, затем затишье, и вдруг Ватерлоо с Трафальгаром и Верденом. Усекаю, что это наш маленький друг пилот мстит за свой аппарат, павший на поле брани. Работает автоматом и гранатой. Армейский корпус в одном лице. Это длится не более трех минут, время, достаточное сварить яйцо, а затем полный стоп. Тип, у которого была раньше привилегия носить белый плащ поверх твидового костюма бежевого тона (не путать с джином без тоника) выходит, рыча что-то очень понятное по тону. Любимая Эльза швыряет хлопушку на стол и приближается ко мне.

— Попытка ваших сообщников провалилась, господин комиссар! — говорит она насмешливо.

Она хлещет меня по щекам с двух рук. Затем наклоняется и впивается в мои губы, кусая их.

— Черт побери, я пропишу вам лечение электрошоком, — говорю я ей, — ибо мне кажется у вас не все дома, моя дорогая. В вашей семье должно быть все садисты до четвертого колена!

И получаю право на новую серию оплеух. Она прерывается, так как появляется впечатляющий кортеж. По порядку: толстый и высокий лысый тип с острым черепом, Берюрье, Пино и несгоревший пилот сгоревшего вертолета.

Бывают же в жизни сюрпризы! Ну что тут скажешь, прекрасная маркиза? Таракан в супе!

— Привет, Толстый! — бросаю я лихо. — Вы что, со старой развалиной на рыбалку ходили?

— Поговори со мною, мама! — шумит в ответ Могучий, — об этой с… стране! Только выползли в лес с этим мертвым мешком дерьма, как навалилась банда ублюдков и взяла нас в плен!

Он бы рассказал мне подробности, да сеньор пилот, не любящий болтунов, отвешивает ему прикладом по хлеборезке. Толстый замолкает, чтобы выплюнуть пережеванное.

Сколько же бедняга принял в пасть в течение своей блистательной карьеры! Неудивительно, что наш красавчик не Ален Делон после всех этих оплеух, смазей и тычков!

Эльза и два ее приятеля устраивают совет, не переставая с трогательным единодушием держать нас на мушке. Их конференция не занимает много времени. Пять минут спустя мы оказываемся опять в подвале, посаженные на цепь, как злые собаки. Столько усилий, чтобы попасть туда же. Стоило ли стараться?

Пинюшет своим блеющим голоском точно выражает чувства всех:

— С меня вполне хватит!

Берю выплевывает остатки коренного зуба и взрывается.

— Если бы не твоя бредовая идея выбросить ту дохлятину, мы бы здесь не были, Сан-А! Для комиссара не больно-то шурупишь! Как подумаю, что нужно сдавать экзамены, чтобы иметь право делать закидоны в твоем жанре, благодарю покорно. Воистину, когда видишь тебя за работой, хочется изучить закон Курвуазье о погруженном в жидкость теле и принцип Архимеда впридачу! Если бы ты принес нам пукалки, мы бы заняли дом. Дождались бы возвращения вертолета, обезвредили бы оккупантов и заставили бы пилота отвезти нас в Ле Бурже без посадки.

— Да заткнись ты! — отвечаю я.

Мысленно я признаю его правоту и то, что заслуживаю хорошего тумака. Заставляя их заховать труп в лесу, я рассчитывал влопушить вновь прибывшим свою версию бегства Сан-Антонио! Это помогло бы завоевать их доверие и узнать побольше об этом странном деле.

Но Толститель прав, констатируя, что я слишком наворотил.

Мой интерес переключается на лысого здоровяка. У него весьма угрюмый вид. Я бы отдал антенну на Эйфелевой башне за возможность узнать, кто он и какую роль играет в этом деле. Почему он с сообщниками прятался поблизости? Почему поджег вертолет? Почему осаждал поместье? Поскольку ничего не стоит все спросить у него самого…, я и спрашиваю.

Он говорит по-французски. Плохо, но достаточно, чтобы понять.

— Кто вы? — спрашиваю я.

В другом месте и при других обстоятельствах этот господин считал бы своим долгом захлопнуть пасть или постараться захлопнуть мою, но когда вы скованы общей цепью с каким-то типом, чувствуешь определенную солидарность с этим типом.

— Самуэль Дюшнок, — говорит он мне.

Делаю маленький заход в персональную картотеку. Это имя о чем-то говорит. Самуэль Дюшнок… Нашел! Речь идет о международном агенте, работающем на сеть Артуро, специализирующемся по купле-продаже документов разного рода.

— Это тот самый мерзавец, который нас уделал в лесу, — сучит ножищами Берю. — Ничего и сообразить не успели, как они накинулись и страшно врезали по черепушке! Ах, зараза! Мне показалось, что третья ступень ракеты отделилась!

Он склоняет свою доблестную тыкву и показывает нормальных размеров апельсин на макушке.

— Полюбуйся панорамой, Сан-А!

Дорогой Берю! Он уже позабыл свой гнев и упреки.

— Что же вы делали в лесу? — спрашиваю я у Самми Дюшнока.

— Готовились атаковать дом.

— Зачем?

Он одаривает меня улыбкой на 18 карат, учитывая, что клавиатура давно уже искусственная.

— Вы слишком любопытны, комиссар!

— Исходя из обстоятельств, в которых мы находимся, вы можете говорить…

— Я знаю.

— Сейчас только и осталось удовлетворять любопытство, кстати и вам тоже!

Он опять улыбается. Сильная натура. Явно фаталист. Проиграл и совершенно спокоен. Это — часть его работы и входит в тариф услуг.

— Я хотел получить другую часть документов, — говорит он.

— Расскажите…

Он пожимает плечами.

— Что рассказать? И что вы знаете?

— Все расскажите. Даже то, что я знаю. Приятно будет услышать это от вас, из первых рук.

— Дело Симмона, вы в курсе?

— Он покончил с собой в гостинице «Дунай и кальвадос».

— Да. Но после того, как спрятал документы, которые стянул у нашей организации.

— Какие документы?

— Касающиеся методов прополки.

Берю подскакивает.

— Он над нами издевается, Сан-А!

— Помолчи! — успокаиваю я его.

И, поворачиваясь к собеседнику.

— Продолжайте…

— Речь идет об открытии итальянского ученого. Бросаете на поле десять кило этого продукта, и четыре года там не растет ни травинки. Ничто не выдерживает: ни деревья, ни кусты!

— Удобно для сада, — мечтает Пино. — Если бы мне немножко для моего…

Самми Дюшнок разражается хохотом.

— Если только щепоточку бросите, ваш садик превратится в террикон. Вы отдаете себе отчет в значении такого открытия? В случае конфликта страна, владеющая этим продуктом, может ввергнуть противника в голод движением брови. Раз, и ни зерна! Ни фруктов, ни овощей! Нет пастбищ! Скот погибнет через несколько дней. Выжженная земля! Сотни тысяч гектар, превращенные в лаву.

У меня пересыхает в горле.

— Вы говорите, Симмон завладел формулой?

— Да. По заказу этих людей. Он должен был вручить им ее в Париже. Я шел по его следам. Я должен был во что бы то ни стало перехватить документы, но опоздал.

— Он действительно покончил с собой?

— Да. Сначала я думал, что его убили. Но когда я узнал, что речь бесспорно идет о самоубийстве, я начал размышлять и изучил этот случай поглубже.

— Ну и что?

— Удалось узнать, что организация Симмона не достала формулы.

— Что же с ней стало? — спрашиваю я, хотя на этот счет у меня есть свои собственные соображения.

— Тайна! Мы связались с Фуасса, владельцем гостиницы. Мы сказали ему, что если на имя Симмона пришло почтовое отправление…

— Почему вы говорите «мы»?

Дюшнок улыбается.

— Потому что Эльза Ферботтен действовала там же и таким же образом.

— И какова была реакция Фуасса?

— Как честного человека, не желающего быть замешанным…

— И затем?

— Через какое-то время подруга хозяина…

— Мадам Ренар?

— Именно. Мадам Ренар, стало быть, связалась со мной. Она сказала, что ей удалось наложить лапу на то, что я искал. Но это будет дорого стоить.

— Сколько?

— Десять миллионов.

— И заплатили?

— Естественно. Организация Артуро заплатила не торгуясь…

— И?

— И получила половину формулы. Она напечатана шифром на четырех страничках обычного формата. Дама вручила нам только один лист, то есть две страницы. Сказала, что остальное будет дано потом.

— А вы не пытались действовать… погрубее?

— Нет, так как знали, что команда Симмона участвует в деле. Мы предпочитали ждать…

— Что же произошло?

— Дама Ренар продала вторую половину Эльзе.

— У нее был волчий аппетит. Хорошенькая двойная игра!

— Плебейский расчет, — выругался Дюшнок. — Мы бы заплатили ей за формулу и двадцать, и тридцать миллионов, если бы она осмелилась их потребовать! Но ублюдок остается ублюдком…

Я улыбаюсь.

— Таким образом, у вас половина формулы, а у кодлы Эльзы вторая половина.

— Именно.

— Чтобы получить вторую половину, они и похитили папашу Фуасса?

— Для меня это очевидно.

— Для меня тоже-с! — сообщает Берю, который внимательно слушал объяснения пленника…

Пинюшет, который давненько помалкивал, испытывает зуд к вокальным упражнениям. Поскольку он не может исполнить нам песенку герцога, то удовлетворяется бормотанием:

— Вот откуда эти знаменитые миллионы, которые Фуасса якобы получал по почте!

— Да, — говорю я. — И мне становятся ясными происки старого прохвоста…

— Какавы оне? — интересуется наш скромный грамотей Берю.

— Я так это представляю. Фуасса все планировал, вел дела, но не хотел быть замешанным. Когда и одни, и другие обратились к нему с предложениями, он всех отшил, записав их адреса. Затем стал искать, где спрятана формула, и нашел!

— Хотел бы я знать, где она была! — чертыхается Берю. — Я обшарил всю комнату и фига-с-два нашел.

— А вот он нашел! Вам должно быть стыдно, старший инспектор Берюрье!

— Если бы не эти чертовы браслеты на лодыжках и кистях-с, я бы тебе показал, — рычит Перекормленный.

Я непроницаемо продолжаю.

— Он прокручивал операцию через свою кошечку. Только пришел момент, когда обе неудовлетворенные команды показали зубы. Он понял, что запахло жареным. Ситуация поджимала. Надвигалась месть обманутых. Тогда в его мозгу возник маккиявельский план. Поскольку мадам Ренар заварила кашу, она испьет чашу до дна. Он же только бедный астматический рантье, раздавленный событиями.

Я умолкаю, чтобы собраться с мыслями.

— Очень интересно, — говорит Дюшнок, — теперь моя очередь попросить вас продолжать.

— Фуасса, — повинуюсь я, — должен был принять в расчет три фактора: вашу шайку, вышеупомянутую нашу маленькую подружку Эльзу… и полицию. Он начал с того, что нашел полицейского в отставке, владельца частного детективного агентства, и представил дело так, будто он получил по почте миллионы анонимно. Этот трюк позволил ему считаться невиновным, поскольку он уже решил убить компаньонку. Никогда еще убийство не было так ловко задумано. В самом деле, кто заподозрит человека, который заявил, что ему присылают деньги! Очень сильно психологически. Оставалось только запрятать куш и ждать удобного момента, чтобы унасекомить старушенцию. Мы сами дали ему шанс ночным визитом. Для полиции кража была идеальным мотивом убийства. К тому же каждая из двух команд должна была приписать противнику устранение старой интриганки. Блестяще, не правда ли?

— Замечательно! — бормочет Пино. — Кто бы мог подумать! Человек, кажущийся таким…

— В тихом омуте рыбка мутная, — вступает Берю, который умеет интерпретировать старинные пословицы.

На какой-то момент каждый из нас задумывается.

— Эльзина банда что-то не очень вписывается в комбинацию. Хотел бы я знать, почему…

У меня нет времени продолжать, потому что дверь открывается. Пилот и Вернер входят, не исключая Эльзы. Они бросаются к Дюшноку и обыскивают его с головы до пяток.

— Да нет, у меня его нет! — улыбается последний.

— Где документ?

— У Артуро.

— Мы только что обшарили его труп, — чеканит Эльза, — и ничего не обнаружили.

Самми склоняет розовую лысину, слегка поцарапанную и побитую.

— Конечно он спрятал это в надежном месте.

— Конечно нет. Ему же нужно было проверить соответствие со второй частью, которую он рассчитывал найти здесь…

— Не в моих возможностях сообщить вам что-либо еще, — ответствует Дюшнок.

— Однако в этом есть необходимость, — парирует Эльза со смешком, который бросил бы в дрожь взрослую кобру.

Она говорит что-то мне непонятное двум типам, которым все понятно. И вот всех нас выгоняют наверх, связав друг с другом и руки за спиной. Наше дефиле очень напоминает шествие паломников. Тем не менее я предпочитаю быть наверху. Ужасно, по-моему, заплесневеть в трюме. При дневном свете жизнь кажется более обещающей.

Ох уж эти гуси-лебеди в салоне!

Вернер хватается опять за свои причиндалы, которые держал перед атакой: шприц, ампулы и прочее.

Только на этот раз он приближается к Дюшноку. Эльза закатывает ему рукав, как ранее делала мне. Иголка впивается в плоть нашего товарища по несчастью. Мертвая тишина. Все смотрят на Дюшнока. Поведение мужика заслуживает восхищения. Вот один из тех, кто умеет проигрывать. Он немного побледнел, но пасть держит закрытой. И вдруг резко где-то на двадцатой секунде происходит перелом. Глаза выкатываются, рот приоткрывается и из груди вырывается ужасный вопль. Никогда человеческая боль не выплескивалась в таком крике. Он рычит и весь вибрирует. Затем бьется и выгибается. Черты лица искажаются, глаза совсем вылезают из орбит.

— Огонь! — ревет он. — Это огонь! Перестаньте! Перестаньте!

Пот стекает по его лбу. Он стареет на глазах. Как будто мы присутствуем при пожирании человеческой жизни. Он сгорает. Морщины углубляются. Он плавится. Скукоживается. Белеет. Видеть это невыносимо.

— Нет! Нет! — умоляет он.

И как последний крик…

— Прикончите меня!

Это призыв сумасшествия. Самое ужасное, что я когда-либо слышал.

— Ради бога! Прикончите меня! Добейте!

— Да прикончите его, господи! — бросаю я в отчаянии.

— Вбейте ему в прическу маслину, недоноски! — вторит Его Толстительство.

Пино тоже присоединяется.

— Мерзавцы! Негодяи! Убийцы! Бессердечные!

Фройляйн Эльза забавляется, как маленькая дурочка.

— Говорите! — предлагает она. — Говорите, и ваши страдания закончатся.

— Да, да, все, что хотите! Все! Но помогите скорее!

— Где документы?

— Они были у Артуро!

— Только они уже больше не у него. Что с ними стало?

— Я не знаю. Я НЕ ЗНАЮ!

Как можно сомневаться в его искренности сейчас? Он не знает!

— Он, наверное, спрятал их в лесу перед сигналом к атаке, — предполагаю я.

Эльза качает головой.

Затем переводит мою догадку двум другим. Они выходят, в то время как Дюшнок продолжает дергаться в своих путах и умолять, чтобы прервали его несчастную жизнь.

Страдания его все возрастают. Это длится уже добрую четверть часа. Невыносимо. Я бы все отдал, чтобы это кончилось. Наконец Бог сжаливается над ним. Шпион резко умолкает, голова его падает на грудь. Разрыв сердца.

— Вам тоже все это предстоит, — обещает Эльза. — Вот шеф приедет! Я вам это обещаю.

— Скажите, — спрашивает Берюрье, — вы тут вертолеты выращиваете, или как?

Вот уже больше часа мы плесневеем в салоне перед ставшим фиолетовым трупом Дюшнока. Пилот и Вернер еще не вернулись. Эльза курит сигарету за сигаретой, нервно вышагивая по комнате. Окурки она тушит на наших лицах, и мы похожи на разноцветные обертки новогодних конфет.

Слышен мощный рокот, который нарастает и приближается. Второй вертолет приземляется в сотне метров от каркаса первого.

Вылезают трое. Их силуэты приближаются к нам. Идут журавлиным клином.

Впереди выступает худой тип в черном костюме и шляпе с загнутыми полями. Вид прямо как у нотариуса. У него седые волосы и очки в золотой оправе.

Двое других тоже элегантны. У одного на голове зеленая кротовка, у другого шляпа из черной соломки с лентой, очень америхунского фасона. Оба в черных очках типа секретный агент.

Трио проникает в комнату. После трех десятых секунды гробовой тишины тип с белесыми волосами начинает квакать. Цаца ему отвечает.

В середине ляляканья я ощущаю вздох. Это Пино падает в обморок. Подавлен эмоциями, бедная пташка!

Берю замечает это и начинает скулить.

— Наш Пинюш скопытился! — жалуется он. — Ты видишь, он протянул лапы? У него всегда был слишком слабый органон. Он говорил мне, что у него вывихнута вазобаскульная система.

Он умолкает, затем опять открывает пасть. Чтобы сказать «… твою мать». И остается с отвислым ковшом. Я слежу за его взглядом, что приводит меня к одному из компаньонов биг-босса. А именно того, у которого шляпа из черной соломки. В свою очередь, я чуть не отрубаюсь. И когда я вам скажу, кто этот гусь лапчатый, убежден, что у вас матка опустится.

Я бы, конечно, предложил вам догадаться, да только и через тыщу лет вы будете на том же месте. Заинтриговал, да? А хочется узнать? Вправду хочется? В таком случае, ладно.

Но сначала я закончу главу, чтобы прочистить мозги.

Кто любит меня, за мной, как сказал один известный мне тип.

Он, впрочем, всегда ходил один.