Волк в бабушкиной одежке

Глава одиннадцатая

Компаньон шефа. Человек в шляпе черной соломки с лентой, это Гектор!

Понятно? Усекли своими моллюскными мозгами? Пишу по буквам: ГЕКТОР. Мой кузен. Бывший функционер, ставший частным детективом благодаря гостеприимному агентству Пинюша. Ничего необычного, что наш храбрый Портняжка брякнулся замертво, узнав его. Я изо всех сил стараюсь спрятать мое изумление. Впрочем, в настоящее время никто мною не интересуется. Наши тюремщики поглощены дискуссией. Интересно, как они друг друга понимают! Гектор же как бы нечаянно приближается ко мне. Приподнимает черные очки и подмигивает. Перемещается за мой стул. Чувствую подергивание веревок, затем они чудесным образом спадают и я ощущаю свободу движений.

— Не двигайся, Тото! — шепчет Гектор.

Затем так же незаметно он переключается на Берюрье. В команде тем временем нарастает волнение. Шеф уже израсходовал столько денег, принес в жертву людей и вертолет, чтобы споткнуться на финише. Насколько я понимаю, он костерит Вернера и пилота, которые только что вернулись, не сумев откопать второй половины формулы. Поскольку Артуро, босс другой банды, имел ее в своем распоряжении, не могла же она испариться…

В глубине комнаты на низком столике лежат три револьвера и автомат, с помощью которого пилот так удачно действовал в тылу атакующих. Я вижу, что храбрец Гектор подвигается в этом направлении.

Он делает незаметный знак мне и Берю. И потом действует. Двумя руками хватает бухалки и бросает нам. Я перехватываю свою на лету. Берю промахивается, но успевает подобрать с пола. Изумление остальных, видящих нас вдруг свободными и вооруженными. У них нет времени действовать. Гектор готов сыграть им «оставь меня, мне дурно» на своей балалайке. Тип, который раньше носил чистый плащ, хорошо сделал, что не надел его, а то бы запятнал. Он рушится с пируэтом, словно пораженный молнией. Пилот обнажает ствол и собирается выстрелить в Гектора. Но Сан-Антонио является обладателем трех золотых медалей в международных соревнованиях по стрельбе. Пилот получает маслину в кузов и перестает шутить.

— Руки вверх! — рычу я. — Быстро! Быстро, ребята, время торопит!..

Эльза поднимает руки. Шеф тоже. А тот, который в зеленой кротовке, не понимает, видно, по-французски. Что и вызывает его кончину. Потому что французская культура на первом месте в мире, ее надо знать. Он заглатывает своей хлеборезкой полдюжины свинцовых пилюль, отмеренных Берюрье.

Он орет «яволь» и бежит занимать место в очереди к святому Петру, так как в поезде на тот свет может не хватить мест.

Теперь можно оглядеться. С помощью Толстого я привязываю Эльзу и старого шлепака к стульям, которые занимали только что мы сами.

— Это называется перемена декораций, — замечаю я, вытирая пот со своего благородного чела. — Ты можешь объяснить, Гектор, как случилось, что…

Он объясняет с гордой усмешкой на устах. Наш Тотор стал настоящим лисом, хотя вроде бы по стажу еще лисенок.

— Одномоментно, — говорит он, вынимая сигарету из кармана. — Я шурую по последнему своему расследованию и тут узнаю, что ты исчез, равно как и Пино с Берюрье. Жена последнего разъясняет мне, что она выставила свой жиртрест с чемоданом шмоток. Разнюхиваю. Узнаю, что вы все трое более или менее заняты делом Фуасса, и являюсь к нему в дом. Там пусто, двери настежь и в саду, как потерянный, воет сенбернар. Обыскиваю все подворье, вас нигде нет. Нахожу, однако, чемодан Толстого. Даю его обнюхать Шарику и говорю: «Ищи! Ищи!» Обалдев от запаха, он приводит меня перво-наперво к унитазу, но, осознав свою ошибку, устремляется затем на улицу… Я за ним. Он пробегает сто метров и останавливается перед каменным павильоном. Я уже собирался позвонить, но перед тем, по старой привычке, оставшейся от времен функционерства, прикладываю ухо к двери и прислушиваюсь. Я слышу голос господина Обалдука… — Он указывает на босса. — … говорящего по-немецки вот с этим… — Он показывает на мертвого в кротовой шапочке. — А затем звонит телефон. Обалдук отвечает по-французски. Из его разговора ясно, что «все отъехали в Германию». Когда в голове не сено, а мозги, как это в моем случае, «все» означает: Сан-Антонио, Пино, Берю, Фуасса, не так ли?

— Точно, кузен, ну, ты даешь, продолжай же…

Обалдук волнуется. Он дергается, пыхтит, шуршит, скрипит, скрежещет как немазаная телега. Кузен Гектор подходит к нему.

— Я тебя немного поимел, а, племянничек? — говорит он, дружески защемляя старикашке нос двумя пальцами.

Шутник он, наш Тотор.

— Слушая телефонный разговор, я понял, что ты ждешь специалиста по дешифровке, которого возьмешь с собой в Германию. Парень должен был вот-вот материализоваться, и послал его некий Бульбульхонар. Что же я сделал? Чтоб моя рожа стала похожа на кожу задницы при рожистом воспалении! Я дождался прибытия этого типа, некоего Марзана, как я понял.

Он вылез из такси и пока расплачивался, я спросил его, он ли это, он ответил, что да, тогда я ему выдал, что я его жду и что у нас дело в доме напротив. Я проводил его в хибару Фуасса…

Взрыв смеха со стороны Гектора, к которому присоединяется громогласный орган Берюрье.

— Еще не все! Я вырубил его и связал в кладовке. Затем присвоил его бумаженции и выдал себя за него. Вот так я смог отыскать вас, козлятки.

Он засовывает два пальца за ворот рубашки.

— Не хвастаясь, я думаю, что поспел вовремя, не так ли?

Пино, который открывает глаза, скромно просит развязать его. Ему хочется увериться, что он не умер и все это происходит в действительности!

— Чем займемся теперь? — требует Толстый. — Я бы заморил червячка, а вы?

— Заберем сначала то, что у господина, — говорю я, указывая на Обалдука…

Босс крутится, клянется, что у него нет половины формулы и т. п.

Но я-то знаю, что она у него. Если Артуро прихватил свою для сверки двух листов, Обалдук, у которого в черепе ни мыльная пена, ни стружки, наверняка принял такие же предосторожности. В этом деле обе команды работали под копирку…

Обыскиваю господина и в двойной подкладке бумажника откапываю лист, сложенный вчетверо, обтрепанный с одной стороны. Видимо, его отдалили от другой части с помощью разрезного ножа, который резал плохо. Отпечатанное на листе мне ни о чем не говорит. Расшифровка — это дело нашей спецсекции.

— Теперь попробуем добраться до Западного Берлина.

— Но пилота уже нет! — бормочет Пинюш.

Я слегка бледнею. Серьезное препятствие. Двое, которые умели рулить, загибаются у наших ног в весьма жалком виде.

— Послушайте, ребята, — говорит Гектор, — вы же знаете, что я помешан на технике. Пока летели, я смотрел, как управляет усопший приятель, и я теперь могу справиться сам, без хвастовства. Только вот куда лететь?

— Не дрейфь, — перебиваю я, — я был штурманом в армии. В дорогу! Эта страна начинает мне надоедать!

— А они? — осведомляется Берю, указывая на Эльзу и Обалдука.

— Оставим здесь. У меня нет привычки добивать пленных.

— После того, что сделала эта девка?! — возмущается Толстый.

— Вот именно, у нее будет время поразмышлять! Пока их отыщут в этом забытом богом углу, сквозь их каркасы прорастут грибы, не так ли, мой ангел?

Я наклоняюсь и целую ее. Эльза в полной прострации. У нее нет сил даже протестовать.

— Хороша крошка, — оценивает Гектор, — если бы кусочек времени, я бы охотно…

— Целомудрие узницы так же священно, как ее жизнь! — возмущаюсь я. — Отваливаем!

Сильно болтает, и я в какой-то момент думаю, что карбюратор объявит развод коробке скоростей, но должен тем не менее признать, что Гектор выкручивается вполне прилично.

— Похоже, что он управляется с этой керосинкой всю жизнь! — признает Берюрье…

— Говорят, «управляет вручную ножным управлением», — исправляю я.

— Говорят так, как знают! — протестует его Толстячество, фыркая.

Чтобы скрыть презрение, он хватает французский еженедельник из бардачка жужжалки. Гектор объясняет, что это газета, которую он купил перед отъездом из Франции. Берю начинает листать ее и вдруг орет как резаный.

Требуем в чем дело и он указывает на маленькую рубрику в разделе брачных объявлений. Я читаю вслух:

«Дама за тридцать в процессе развода, но ненавидящая одиночество, рассмотрит предложения о новом замужестве с мужчиной от двадцати пяти лет, желательно зажиточным. Писать в газету на имя Берты Пуальфу».

— Ну и что? — удивляюсь я. — Тебя-то чем это касается?

— Так это же Берта, моя жена! — багровеет Величайший, у которого от натуги отскакивают четыре пуговицы на ширинке. — Ее девичья фамилия Пуальфу! Ах, с…, она не теряет время! Уже подала на развод и ищет себе голубка! Извините, возраст-то какой: двадцать пять годков! Мадам желает молочного поросенка! Лучше бы я стал папой римским, чем тащить в мэрию этот кусок жира с дерьмом.

— Утихомирься! — успокаиваю я его. — Аппарат и так перегружен. Если ему еще придется тащить на себе твой раж, мы все окажемся на газончике.