Волшебная чернильница. Повесть о необыкновенных приключениях и размышлениях Колобка и Колышка

За проделки человечков достается и Ластик-Перышкину, однако выясняется, что у Распорядкина есть тайная мечта…

Топоча клумпами, волшебник подбежал к зазвонившему телефону.

— Алло! Это квартира работника литературного фронта товарища Ластик-Перышкина?

— Да-да, Ластик-Перышкин слушает…

— Очень приятно! Вы-то мне как раз и нужны, уважаемый. Говорит общественный регулировщик уличного движения Распорядкин!

Трубка выскочила у писателя из рук и хотела забиться в глубокую щель, которая уже лет десять змеилась по стене прихожей. Резкий голос Распорядкина так и драл горло трубки.

Ластик-Перышкин шепнул чуткой трубке, что потом смажет ей горло пенициллиновой мазью. Трубка успокоилась, зато сам писатель дрожал, как осиновый лист.

— Вы, товарищ писатель, очевидно, не знаете меня? — басил по телефону Распорядкин. — Где вам, избранным, так сказать, знать всех смертных! Но, возможно, Раса иногда рассказывала вам о своем дедушке? Так я и есть дедушка… Трудная у меня внучка, ох трудная… И как вы только ладите — удивляюсь!

— Что вы! У вас замечательная внучка! — перебил Ластик-Перышкин как можно горячее. Ведь всем дедушкам нравится, когда хвалят их внуков — не устоит и Распорядкин. — Раса мне очень много рассказывала о вас. Она вас по-своему любит!

— Любит? Действительно? — треснул, раскололся густой голос Распорядкина, но затем стал еще более суровым. — Может быть, и любит плутовка, только вот не слушается. Такая мода теперь — не слушаться ни родителей, ни дедушек, ни бабушек! Я и звоню вам из-за того, что развелись всякие неслухи… Вот хотя бы и эти подозрительные личности, которых я был вынужден задержать на улице при исполнении своих почетных, чрезвычайно ответственных обязанностей… В один голос клянутся, что вышли из вашей чернильницы…

Неужели ваша чернильница, позвольте усомниться в этом, пассажирский поезд или воздушный лайнер? Ха-ха-ха!

Распорядкину очень понравились собственные сравнения, и он долго хохотал.

— О, это обыкновенная чернильница, но иногда она вдруг начинает расти… — кое-как удалось вставить Ластик-Перышкину.

— Послушайте, а вы случайно не больны? О каком таком росте вы говорите? Таких вещей в нашей стране не может быть — чтобы обыкновенная чернильница вдруг взяла и стала расти! Но если вы в самом деле не больны, то, может быть, ваша чернильница из эластичного материала, так сказать, из синтетики или кибернетики? Да, в научной области у нас имеются громадные достижения, можно похвастаться…

Писатель поспешил согласиться, хотя чернильница у него была из простого стекла, как все чернильницы.

— Вот видите! Но если даже предположить, что они из такой чернильницы, — продолжал Распорядкин, разделавшись с одной загадкой, — то, выбравшись из нее, они были бы, так сказать, синими… Вы пишете синими чернилами? Вот видите! Тем не менее один белехонький, а другой розовый, будто только что с курорта… Я говорю, может быть, они только прикрываются почетной чернильницей советского писателя?

— О нет, — поторопился рассеять его подозрения писатель. — Они не прикрываются. Они действительно из моей чернильницы. Однако, выйдя из нее, они помылись с мылом…

— Они любят мыться? — несколько поостыл Распорядкин. — А Расу мне приходится силой гнать к умывальнику!

Наступила хрупкая тишина, которую Распорядкин тут же расколол своим мощным басом:

— Допустим, что они из чернильницы, хотя это не самый лучший способ попасть в наш цветущий город. В таком случае я вынужден сообщить вам, что вышеупомянутые безответственные личности в течение пяти минут совершили шесть тягчайших преступлений. Едва не произошла жуткая авария… Что вы на это скажете?

Что мог сказать на это Ластик-Перышкин? Он боролся с бородой, которая так и лезла ему в рот.

— …без умысла… прошу простить… первый раз… неопытные экскурсанты…

Распорядкина не убедил этот лепет.

— Если уж выскочили из писательской чернильницы (пускай даже самовольно) неожиданные персонажи, вы обязаны ознакомить их с правилами уличного движения… И непременно снабдить удостоверением личности… Или же водительскими правами, если они интересуются техникой… Мы должны знать, кто они, так сказать: игрушки, электронные человечки или малолетние нарушители? В противном случае неизбежны недоразумения и преступления. На каждом шагу катастрофы с человеческими жертвами, да, да!

Ластик-Перышкин кланялся всем телом и поддакивал:

— Да, да… Я понимаю… Слушаюсь…

— На сей раз, из уважения к товарищу писателю лично, так сказать, я не дам хода этому делу… Разумеется, за молоко и яблоки придется заплатить. Я слыхал, что писатели гребут деньги лопатой, ха-ха! Может быть, это и несколько преувеличено, но из-за нескольких рублей не обеднеете… А нарушители должны дать письменное обещание, что никогда не сядут больше за руль.

— Прошу извинить, товарищ Распорядкин, — несмело вмешался писатель. — Вряд ли мои подопечные умеют писать…

— Вот видите, — приструнил его густой, строгий голос. — Выпускаете на улицы безграмотных персонажей… Не забывайте, в какой век мы живем, товарищ писатель! Век поголовной грамотности и синтетики, так сказать!

— Поголовной грамотности и синтетики, так сказать, — слово в слово повторил Ластик-Перышкин, чтобы лучше запомнить, в какой век он живет. Писатель клятвенно обещал больше никогда не выпускать на улицу неграмотных героев. Если даже будут со слезами проситься — сперва пусть выучат азбуку!

— А теперь вы посоветуйте мне, — голос Распорядкина вдруг дал трещину. — Трудно ли сделаться писателем? У меня накопилось так много материала, что я хотел бы познакомить всех, так сказать… Ведь не боги горшки обжигают? А?

Ластик-Перышкин заверил, что, действительно, не боги.

— Я знаю, вы, писатели, не очень-то любите молодых авторов, хе-хе! Не бойтесь, я только собираюсь… Пока что занят более важным делом — веду борьбу с нарушителями правил уличного движения, которых развелось видимо-невидимо… Так что писаниной заниматься некогда… Как-нибудь на досуге, когда времени будет побольше… Так, говорите, из вашей чернильницы персонажи сами выскакивают, так-таки берут и выскакивают?

— Да, да… — согласился писатель, лишь бы только быстрее отпустили бедных Колобка и Колышка.

— И положительные и отрицательные выскакивают? — проворчал Распорядкин обеспокоившись. — И без предупреждения, так сказать? Без спроса?

— Да, да! — уже более бодрым голосом подтвердил Ластик-Перышкин. — Отрицательные еще куда ни шло… Хуже всего, что какие-то сомнительные вылазят…

— А этих отрицательных и особенно сомнительных этих, — подчеркнул Распорядкин, — нельзя ли их за шиворот да обратно в чернильницу?

— Увы! — вздохнул Ластик-Перышкин. — Нельзя. А некоторые даже кусаются, когда пытаешься призвать их к порядку…

— И кровь течет? — упавшим голосом уточнил Распорядкин.

— Так и хлещет! Вот совсем недавно мне едва не откусили палец… Ой, болит!

Будущий писатель Распорядкин тяжело вздохнул на другом конце провода.

«Пожалуйста, милости просим в писатели… — смеялся в душе волшебник, приободрившийся от этого вздоха. — Перышком скрипеть — это тебе не на мотоцикле гонять, пугать шоферов и пешеходов! Заведешь у себя вот такую коварную чернильницу…»

— И вот такую бороду! — грубо перебила его мысли борода и, распустившись веером, мазнула писателя по носу.

Ах! Она еще больше выросла, стала еще пышнее.