Мечтышка выждала, пока Ластик-Перышкин немного успокоится. Она прекрасно знала, что писатели очень чувствительны.
— Вот что… — наконец сказала она. — Вы не можете дать мне сухую тряпочку?
Писатель, не переставая жалобно вздыхать, дал ей тряпку.
Мечтышка проворно вытерла чернила со стола и с пола.
— Я скоро вернусь, но вы обещаете спокойно ждать меня?
Чего еще писателю оставалось делать? Только сидеть над лопнувшей чернильницей! Ластик-Перышкин на все махнул рукой. Он был похож на тяжелобольного, который потерял всякую надежду на выздоровление. Мышка торопливо шмыгнула за дверь, постукивая тонкими каблучками. В коридоре она остановилась и открыла портфель. Что-то сосчитала, сунув нос в маленький кошелек.
Когда Мечтышка вернулась, Ластик-Перышкин сидел, бессильно поникнув, с головой, обмотанной мокрым полотенцем. Он даже не глянул на мышку.
— Извините, — разбудил писателя ликующий голосок Мечтышки. — Поглядите-ка, что у вас на столе!
Ластик-Перышкин расстроенно кусал свои тонкие губы.
— Все-таки… может быть, вы взглянете? Честное слово, вы ничего не потеряете, если посмотрите! — умоляла Мечтышка.
Писатель заморгал и увидел… Угадайте, что он увидел?
Толстобокую, граненую чернильницу! С желтой, как цветок одуванчика, этикеткой и надписью «Чернила»!
— Где ты достала? Где? Скажи! — так и впился он глазами в чернильницу, которая была точь-в-точь похожа на разбитую. Вот и мелкими буквами написано «для авторучек»…
— Купила в магазине. Там этих чернильниц сколько хочешь, — призналась ученая мышка.
— В магазине? Там, где торгуют мылом, уксусом и хлебом?
Ластик-Перышкин не любил толкаться в магазинах, а потому и не знал, что можно и чего нельзя в них купить.
И писатель разразился смехом. Мышка смеялась вместе с ним.
Вдруг Ластик-Перышкин так и обомлел:
— Что же я смеюсь, как маленький? Ведь моя чернильница была волшебной… А эта? Нет, нет, все кончено…
— Нет, не кончено! — топнула модной туфелькой Мечтышка, чуть не плача от досады. — Вы сами говорили по телевидению, что есть много волшебных вещей…
— Да ведь я-то говорил для других! Себя, как известно, труднее всего убедить! Не верю!
— Не верите? — заблестели глазки Мечтышки. — Эй, конек, сюда!
Отфыркиваясь и сигналя, окутанный вонючим дымом, в комнату въехал железный конек, когда-то красный, а ныне весь помятый и пестрый, как дятел.
Мотороллер остановился возле самого письменного стола, но не выключился, а только глухо пророкотал:
— Нет житья мне от этого рыжего… Бьет, пинает меня… Не выдержу я здесь… Пустите меня в сказку… Честное слово, там от меня будет больше проку. Я берусь обучить тамошний народ вождению. Ведь они, наверное, отстали.
— А если он… попробует? — осторожно вмешалась Мечтышка, лапкой показывая коньку чернильницу.
— Ха-ха! — расхохотался писатель. Такой смешной и безнадежной показалась ему просьба железного конька.
Конек заурчал, подпрыгнул! Вот уже переднее колесо въехало на стол… вот уже…
Ластик-Перышкин смотрел во все глаза, чернильница сперва раздулась, забурлила, потом проглотила мотороллер и снова уменьшилась, по-прежнему заблестела, как холодный синий камень.
— Видали? — послышался ликующий голосок Мечтышки. — А вы не верили!