Воссоединенные

Глава 21. Ксандер

Пациент номер 73 — улучшений не наблюдается.

Пациент номер 74 — улучшений не наблюдается.

Стоп, здесь какая-то ошибка. Я же еще не обследовал пациента под номером 74. Я удаляю заметку и подключаю к пациенту под номером 74 аппарат, фиксирующий состояние. На мониторе загорается ряд чисел. Селезенка увеличена, поэтому я переворачиваю больную с большой осторожностью. Она не реагирует, когда я направляю свет на глаза.

Пациент номер 74 — улучшений не наблюдается.

Я перехожу к следующему больному. — Я еще раз проверю ваше состояние, — сообщаю ему. — Ни о чем не волнуйтесь.

Прошло уже несколько недель, но ни одному пациенту не становится лучше. Сыпь вокруг пораженных нервов перешла в нарывы, в высшей степени болезненные, если, конечно, неподвижный вообще что-то может чувствовать. Мы так не считаем, но до конца не уверены.

Лишь некоторые из нас, оставшихся здоровыми, уехали. Я по-прежнему работаю медиком, но учитывая нехватку персонала, большую часть времени провожу, ухаживая за больными: сменяю пакеты с питательными веществами, катетеры, наблюдаю за общим состоянием и провожу физический осмотр. Потом несколько часов отдыхаю и снова принимаюсь за работу.

В последнее время новые пациенты поступают все реже, разве что заболевшие люди из персонала. У нас не хватает палат для всех, потому что неподвижных невозможно отправить домой. Я испытывал приступы гордости за себя, от того, как быстро восстанавливались наши пациенты. Теперь же я доволен тем, что они хотя бы остаются здесь как можно дольше. Потому что, если пациент покидает стены больницы, это означает, что он умер.

Как только я закончу осмотр, то пойду чуть отдохну. Думаю, что усну мгновенно. Я просто истощен. Если бы я не знал себя так хорошо, то подумал бы, что меня свалила эта мутировавшая чума. Но это лишь все та же застаревшая усталость, которую я ощущаю последние дни.

К этому моменту большинство работников медицинского центра уже выяснили, что те, у кого есть небольшая красная метка, являются исключением из правила, это те, кому Восстание изначально привило иммунитет. Теория вирусолога оправдала себя. Если кому-то посчастливилось переболеть ранней формой чумы, они теперь защищены и, как следствие, имеют красную метку на спине. Восстание не говорило общему населению об этой метке, потому что наши лидеры беспокоились о последствиях. И еще они старались найти лекарство от мутаций.

Слишком много всего навалилось на одного Лоцмана.

И снова мне повезло. Наименьшее, что я могу делать, это слоняться поблизости. А вот такими людьми, как Лей, я действительно восхищаюсь. Они знают, что у них нет иммунитета, но все равно остаются здесь и ухаживают за больными.

Я иду по ряду коек к последнему пациенту под номером 100, который прерывисто дышит, отплевывая мокроту. Я пытаюсь не думать о том, могло ли лекарство стать причиной мутаций, или о том, где сейчас моя семья и Кассия. Я их подвел. Но эту сотню человек подвести не могу.

***

Когда я заканчиваю, то не нахожу Лей во дворе, поэтому нарушаю протокол и заглядываю в комнату отдыха. Здесь ее тоже нет. Сбежать она не могла. Так, где же она?

Когда я прохожу мимо затемненного кафетерия, то замечаю вспышку света. Порт включен. Кто там может быть? Это Лоцман говорит с нами? Обычно нас приглашают к одному из больших экранов, когда он выходит на связь. Я открываю дверь кафетерия и замечаю силуэт Лей напротив порта. Подойдя ближе, я вижу, что она просматривает Сто картин.

Я уже собираюсь что-то произнести, но останавливаюсь и с минуту наблюдаю за ней. Я никогда не видел, чтобы кто-то так разглядывал рисунки. Она наклоняется вперед, отступает на пару шагов назад. Затем останавливает изображение, и я слышу ее тяжелое дыхание, когда она прислоняет руку к экрану. Она так долго глядит на рисунок, что я, наконец, откашливаюсь. Лей тут же стремительно оборачивается, я едва могу разглядеть ее лицо в отраженном свете порта.

— По-прежнему проблемы со сном? — спрашиваю я.

— Да, — кивает она. — Я нашла самое лучшее средство от бессонницы. Когда я ложусь, то снова и снова прокручиваю в памяти эти рисунки.

— Ты тратишь на эти картинки много времени, — пытаюсь я пошутить с ней. — Можно подумать, что ты никогда их не видела.

Я чувствую, что она хочет сказать что-то важное. Но говорит лишь: — Только не эту, — и отходит в сторону, давая мне поглядеть на экран.

— Это номер 97, — говорю я. На картине изображена девочка в белом платье, в окружении света и воды.

— Почему-то раньше я ее не замечала, — говорит Лей, и ее голос обрывается, как плотно захлопнувшаяся дверь. Я не понимаю, что я сказал не так. По какой-то причине мне отчаянно хочется снова распахнуть эту дверь. Я здесь все время говорю, со всеми, с пациентами, врачами, медсестрами, но Лей другая. Мы работали с ней вместе еще до того, как попали сюда.

— Что тебе в ней нравится? — я снова пытаюсь вытянуть ее на разговор. — Мне нравится, что невозможно сказать, в воде она стоит или на берегу. Но что она делает? Я никогда не мог этого понять.

— Она ловит рыбу, — поясняет Лей. — А в руках у нее сеть.

— Она что-нибудь поймала? — спрашиваю я, приглядываясь.

— Сложно сказать.

— Вот почему она тебя привлекает, — говорю я, вспоминая, как Лей рассказывала мне о приплывающей в реку Камаса рыбе. — Из-за рыбы.

— Да, — кивает Лей. — И поэтому тоже. — Она касается небольшого белого пятнышка вверху картины. — Это лодка? Или солнечный блик? А это что? — указывая на боле темные пятна. — Нам не известно, что отбрасывает эти тени. Какие-то предметы, оставшиеся за краем картины. Она оставляет в тебе ощущение чего-то, что ты хотел бы увидеть, да не можешь.

Кажется, я понял. — Как Лоцман, — говорю я.

— Нет, — отвечает она.

Издалека до нас доносятся крики и призывы. Над головой шумит истребитель.

— Что там происходит? — спрашивает Лей.

— Думаю, что и обычно. Люди по другую сторону заграждения пытаются прорваться внутрь. — Оранжевый свет костров выглядит зловеще, но это все не ново. — Не знаю, как долго еще офицеры смогут сдерживать их.

— Если бы они знали, что здесь творится, они бы не захотели войти, — говорит Лей.

Теперь, когда мои глаза приспособились к свету, я замечаю, что усталость Лей — это на самом деле боль. Лицо выглядит изможденным, слова, обычно легко слетающие с губ, теперь звучат напряженно.

Она заболевает.

— Лей, — я уже собираюсь подхватить ее под локоть и вывести из кафетерия, но не уверен, как она отреагирует на прикосновение. На мгновение она удерживает мой пристальный взгляд. А затем медленно поворачивается и задирает рубашку. Вдоль спины протянулись красные линии.

— Молчи, — просит она, опуская рубашку и поворачиваясь ко мне лицом. — Я уже знаю.

— Нужно подключить к тебе пакет с питательными веществами. — И немедленно. — Мысли забегали в моей голове. Не стоило тебе оставаться, надо было уйти вместе с остальными, пока не нашли бы выход из положения...

— Я не хочу ложиться, — говорит Лей.

— Идем со мной, — прошу я и на этот раз беру ее за руку и чувствую тепло кожи через рукав.

— Куда ты меня ведешь?

— Во двор. Посидишь на скамье, пока я схожу за трубкой и пакетом с питательными веществами. — Так ей не придется заходить в здание и ложиться в койку. Она сможет оставаться на воздухе столько, сколько сможет.

Она глядит на меня утомленными и прекрасными глазами. — Поспеши, я не хочу остаться одна, если что-то случится.

***

Когда я возвращаюсь во двор, неся с собой оборудование, Лей ждет, устало опустив плечи. Странно видеть ее в позе, менее-чем-идеальной. Она вытягивает руку, и я ввожу иглу в вену.

Я присаживаюсь рядом с ней, поднимая пакет выше руки, чтобы жидкость лучше стекала.

— Расскажи мне историю, — просит она. — Мне необходимо слышать хоть что-нибудь.

— Какую из Ста ты хотела бы послушать? — спрашиваю я. — Я помню большинство из них.

В ее голосе я слышу слабую нотку удивления, прорвавшуюся сквозь усталость. — А разве ты не знаешь что-нибудь другое?

Я замолкаю. Действительно, у Восстания было не так много свободного времени, чтобы делиться с нами новыми историями, и придумывать их я не умею. Я научился лишь делать свою работу.

— Да, — я пытаюсь вспомнить хоть что-то, а потом просто рассказываю эпизод из собственной жизни. — Около года назад, еще во времена Общества, жил мальчик, который был влюблен в одну девочку. Долгое время он наблюдал за ней и надеялся, что она станет его Парой. И потом так и случилось, и он был счастлив.

— И всё? — спрашивает Лей.

— И всё, — отвечаю я. — Слишком короткая?

Лей начинает хохотать и на миг становится прежней. — Ясно же, что это про тебя. Это не история.

Я тоже смеюсь. — Прости, я не мастак.

— Но ты любишь свою Пару, — Лей больше не смеется. — Я знаю это. А ты знаешь то же самое обо мне.

— Да.

Она глядит на меня. Раствор медленно перетекает по трубке.

— Я знаю одну старую историю про людей, которые не могли стать Обрученными, — говорит она. — Он был Отклоненным. А она была горожанкой и пилотом. Они стали первыми из исчезнувших.

— Исчезнувшие? — не понимаю я.

— Люди, которые хотели сбежать из Общества, — объясняет Лей. — Или вывезти своих детей. И были пилоты, которые занимались такими перевозками в обмен на разные вещи.

— Я никогда не слышал ничего подобного.

— Такое случалось. Я сама видела. Некоторые родители продали бы все, — рискнули бы всем — потому что думали, что, отправляя детей подальше, они спасают их.

— Но куда же их увозили? — удивляюсь я. — На территории Врага? Бессмысленно.

— Нет, их увозили за пределы этих территорий, в места, которые называют каменными деревнями. А затем люди сами решали, остаться им в деревне или попытаться пересечь территории Врага и отыскать место, известное как Иные земли. Но никто из тех, кто ушел в Иные земли, так и не вернулся обратно.

— Не понимаю, — говорю я. — Как можно отослать собственного ребенка неизвестно куда — почти к Врагу — и думать, что это безопаснее, чем остаться в Обществе?

— Возможно, они что-то знали о чуме, — говорит Лей. — Но твои родители, видимо, ничего не слышали об этом. Как и мои. — Она смотрит на меня. — Ты говоришь так, будто защищаешь Общество.

— Вовсе нет, — отрицаю я.

— Знаю. Прости. Я не собиралась рассказывать настоящую историю, всего лишь какой-нибудь рассказ.

— Я готов. Я слушаю.

— Ну, тогда рассказ. — Она приподнимает руку и смотрит, как перетекает жидкость. — Эта девушка-пилот любила мужчину, но у нее были обязательства перед семьей, которые она не могла нарушить. И были обязательства перед своим командиром. Если бы она сбежала, пострадали бы многие люди. Она везла любимого до самых Иных земель, до этого никто так не делал.

— Что случилось после этого? — спрашиваю я.

— На обратном пути ее подстрелил Враг. У нее так и не получилось рассказать людям, что она видела в Иных землях. Но любимого она спасла. Это она знала точно, что бы ни случилось потом.

В наступившей тишине Лей прислоняется ко мне. Думаю, она даже не осознает этого. Она теряет силы.

— Как ты думаешь, смог бы ты сделать такое? — спрашивает она.

— Летать? Возможно.

— Нет. Смог бы ты отпустить кого-то, если бы думал, что это будет лучше для них?

— Нет, — отвечаю я. — Мне нужно быть точно уверенным в том, что так будет лучше для них.

Она кивает, будто ожидала такой ответ. — Почти любой мог бы так поступить, — говорит она. — Но что, если у тебя нет знания, а есть лишь вера?

Она даже не знает, правдива ли эта история, ей просто хочется верить.

— Этот рассказ никогда не включили бы в число Ста, — говорит она. — Это приграничная история. Одна из тех, которая могла произойти только в тех районах.

Была ли она когда-нибудь пилотом? Это там находится ее муж? Это она отвезла его туда и сейчас ее сразила болезнь? Это правдивый рассказ? Хоть какая-то его часть?

— Я никогда не слышал об Иных землях, — говорю я.

— Слышал, слышал, — возражает она, но я трясу головой.

— Да, — повторяет она, подначивая меня. — Даже если ты не слышал это название, ты должен был понять, что эти земли существуют. Мир не может состоять только из Провинций, и он не такой плоский, как на картах Общества. Как движется солнце? И луна? А звезды? Ты не глядел в небо? Не заметил, что они изменились?

— Да.

— И ты даже не задумывался о том, почему так происходит?

Я покраснел.

— Ну, конечно, — тихо произносит Лей. — Зачем им нужно было учить тебя этому? Тебе с самого рождения предназначили быть чиновником. И такие сведения не даются в Ста уроках науки.

— А ты откуда узнала?

— Отец научил меня.

Мне о многом хочется расспросить ее. Какой у нее отец? Какого цвета платье было на ней на банкете Обручения? Почему я раньше не поинтересовался обо всем этом? А теперь у нас уже нет лишнего времени на подобные мелочи. — Ты не сочувствуешь Обществу, да? — говорю я вместо этого. — Я всегда знал об этом. Но ты не была повстанцем с самого начала.

— Я не за Восстание и не за Общество, — возражает она. Жидкость медленно стекает в ее руку, слишком неравномерно, учитывая, как беспокойно мечется Лей.

— Почему ты не веришь в Восстание? — интересуюсь я. — В Лоцмана?

— Не знаю, но хотела бы знать.

— Во что же ты веришь? — спрашиваю я.

— Отец так же учил, что земля — это гигантский камень, — говорит Лей. — Катится и вертится по небу. И мы крутимся вместе с ней. Вот в это я верю.

— Почему же мы не падаем с нее? — задаю следующий вопрос.

— Не сможем, даже если попытаемся. Что-то держит нас здесь.

— Значит, прямо сейчас мир движется под моими ногами?

— Да.

— Но я не чувствую этого.

— Почувствуешь, — заверяет она. — Когда-нибудь, если ты ляжешь на землю и будешь лежать совершенно неподвижно.

Она смотрит на меня. До нас обоих доходит, что она сказала: неподвижно.

— Я так надеялась увидеть его снова, прежде чем это произойдет, — говорит она.

Я чуть не сказал: Я здесь. Но глядя на нее, понимаю, что этого будет совсем не достаточно — я не тот, кто ей нужен. Я уже видел, как кто-то смотрел на меня почти так же. Не совсем сквозь меня, но, как будто видя другого человека.

— Я надеялась, что он отыщет меня.

***

После того как она впадает в кому, я нахожу оставленные врачами носилки. Укладываю ее туда и подвешиваю пакет. После приходит один из главных врачей. — В этом крыле уже нет свободных палат, — говорит он.

— Она же одна из нас, — возражаю я. — У нас есть свои комнаты.

У этого врача тоже имеется красная метка, поэтому он, не колеблясь, наклоняется к ней и вглядывается пристальнее: узнавание отражается на его лице. — Лей. Одна из лучших. Вы ведь работали вместе еще до этой эпидемии, не так ли?

— Да.

На лице врача появляется сочувствующее выражение. — Такое ощущение, что все это было в какой-то другой жизни, да?

— Да, — соглашаюсь я. Чувствую себя так, будто я раздвоился и со стороны наблюдаю, как ухаживаю за Лей. Скорее всего, это последствия истощения, но в голове стучит вопрос, не так ли чувствуешь себя, когда становишься неподвижным? Тело лежит в одном месте, а разум путешествует где-то еще?

Может, разум Лей уже летает вокруг медицинского центра и дальше, по тем местам, которые она когда-то знала. Вот она в палатах больных, наблюдает, как за ними ухаживают. Вот она во дворе, вдыхает свежий ночной воздух. Вот стоит у порта, глядит на картину с девушкой, ловящей рыбу. А может, она уже далеко за пределами медцентра, разыскивает своего любимого. Может, сейчас они уже вместе.

Я помогаю занести Лей в палату. Теперь их сто и один человек, все как один неподвижно смотрят в потолок или в стену.

— А сейчас тебе необходимо поспать, — приказывает мне главный медик с экрана порта.

— Хорошо, через минуту. Позвольте мне только устроить ее, — я призываю женщину-врача на помощь, чтобы провести медицинский осмотр.

— Она так долго держится, — говорит врач. — У нее все в норме, и кровяное давление тоже. — Прежде чем уйти, она касается моего плеча. — Мне очень жаль, — говорит она.

Я вглядываюсь в застывшие глаза Лей. Я разговаривал со многими пациентами, но совсем не знаю, что должен сказать ей. — Мне очень жаль, — эхом повторяю я слова врача. Но этого мало: я ничем не могу ей помочь.

Потом у меня появляется идея, и прежде чем я успеваю отговорить себя от этого, я бегу вниз в кафетерий, к порту, с которого Лей рассматривала картины.

— Пожалуйста, пусть будет бумага, пусть будет бумага, — заклинаю я порт. Если я разговариваю с безмолвными пациентами, почему я так же не могу поговорить с портом?

Порт слушается. Когда я ввожу команду, он печатает все Сто Картин. Я поднимаю листы, полные красок и света, и забираю их с собой. Именно это я сделал для Кассии, когда она оставила меня: я постарался дать ей что-то, что ей понравилось бы носить с собой.

***

Большинство работников думает, что я сумасшедший, но одна из медсестер соглашается, что моя задумка может помочь. — Как бы там ни было, мне понравится глядеть на что-то другое, — в кладовке она отыскивает скотч и хирургическую нить и помогает мне повесить картины на потолок, над головами пациентами.

— Портовая бумага очень быстро портится, — говорю я, — значит, нам придется печатать их каждые несколько дней и менять местами, чтобы пациентам не приедались одни и те же картины. — Я отхожу на шаг назад, чтобы осмотреть проделанную работу. — Вот, если бы у нас были новые картины. Я не хочу, чтобы пациенты думали, что они вернулись в Общество.

— Мы можем сами их нарисовать,— возбужденно говорит другая медсестра. — После окончания начальной школы я так скучала по рисованию.

— И чем бы ты рисовала? — интересуюсь я. — У нас даже нет красок.

— Я что-нибудь придумаю. Неужели ты никогда не мечтал воспользоваться таким шансом?

— Нет, — отвечаю я. Кажется, она не ожидала услышать такой ответ, поэтому я смеюсь, чтобы ослабить напряжение. Мне хочется, чтобы я был совсем другим человеком, таким, в которого могли бы влюбиться Лей и Кассия.

— Главный медик не разрешит тебе выйти в смену, если ты сейчас же не пойдешь в комнату отдыха, — предупреждает меня медсестра.

— Я знаю, — говорю я, — я слышал его с порта.

Но здесь есть кое-кто, с кем мне надо поговорить, прежде чем я уйду. — Прости, — говорю я Лей. Слова звучат так же неискренне, как и в первый раз, поэтому я делаю еще одну попытку. — Они обязательно найдут лекарство, ты же знаешь, — я указываю на рисунок над ее головой. — Где-то в углу надо было добавить пятно света. — Я не увидел бы необходимость в свете, если бы она не указала мне на него, но как только она это сделала, его невозможно было не замечать.

***

Когда я иду в комнату отдыха, дверь, ведущая во двор, распахивается, и кто-то в черном вваливается в коридор, преграждая мне путь. Я спотыкаюсь. Эту девушку я уже видел раньше, но мой истощенный разум не дает мне вспомнить, где именно. В любом случае, я знаю, что она не имеет никакого отношения к нашему заблокированному крылу. Главный медик не предупреждал о том, что кто-то должен прибыть, и даже если так, то они уж точно вошли бы через парадную дверь.

— О, как здорово, — восклицает она. — Вот ты где, а я тебя искала.

— Как ты сюда проникла? — интересуюсь я.

— Прилетела, — смеется она, и тут я вспоминаю: это же Инди, та девушка, которая вместе с Каем привозила лекарство. — А еще я знаю некоторые комбинации, открывающие двери.

— Тебя не должно здесь быть, — говорю я ей. — Это место полно больных людей.

— Знаю, — отвечает она. — Но ты-то здоров, не так ли?

— Да, я не болен.

— Мне нужно, чтобы ты пошел со мной. Прямо сейчас.

— Нет, — возражаю я. В этом нет никакого смысла. — Я медик. — И я не имею права бросить всех этих неподвижных, и, конечно, не могу оставить Лей. Я тянусь к мини-порту.

— Но я прилетела, чтобы отвести тебя к Кассии, — говорит она, и моя рука падает. Она не врет? Неужели Кассия где-то рядом? А затем меня охватывает страх. — Она в медицинском центре? Она больна?

— Да, нет же. Она в полном порядке и ждет снаружи, на моем корабле.

Все эти месяцы я ждал встречи с Кассией, и теперь мне выпал такой шанс. Но я не могу. Здесь слишком много больных, и одна из них — Лей.

— Прости, — говорю я Инди. — Мне нужно ухаживать за пациентами. И, возможно, ты уже подхватила мутацию, тебе нельзя уйти. Придется поместить тебя на карантин.

Она вздыхает. — Он предполагал, что тебя будет сложно убедить. Поэтому я скажу тебе так: если ты пойдешь со мной, у тебя будет возможность помочь ему создать новое лекарство.

— О ком ты говоришь?

— О Лоцмане, конечно, — говорит она таким будничным тоном, что я ей верю.

Сам Лоцман хочет, чтобы я помог ему в создании лекарства.

— Ему известно, что ты получил все необходимые знания о мутировавшей чуме, — продолжает Инди. — Ты нужен ему.

Я оглядываюсь на коридор.

— Сейчас. Ты нужен ему сейчас. Нет времени для прощаний. — Ее голос звучит искренне и решительно. — Они же по любому не смогут услышать тебя?

— Я не знаю.

— Ты веришь Лоцману, — говорит Инди.

— Да.

— А ты когда-нибудь встречался с ним?

— Нет, — отвечаю я. — Но ты встречалась.

— Да, — кивает она. Она вводит код и толкает дверь. Уже почти рассвело. — И ты прав, что веришь в него.