Восточней Востока

Гиганты и карлики

Телефонный звонок, которого со страхом и надеждой ожидали в семье Ёкомндзо, владельца ломбарда в токийском районе Сибуя, наконец раздался. Голос в трубке продиктовал условия: если родители хотят увидеть снова своего шестилетнего сына Масатоси, они должны приготовить пять миллионов иен выкупа. «И не подумайте сообщать в полицию, — предупредил говоривший, — иначе ребенок будет мертв. Я позвоню через час…»

Неизвестный не знал одного: в эту минуту полиция уже дежурила у телефона.

Еще рано утром, вскоре после того как семья проводила мальчика в школу, неожиданно позвонил встревоженный учитель Асано-сан: Масатоси не явился на занятия, двое одноклассников видели, как незнакомый молодой человек неожиданно схватил его за плечо и потащил к пешеходному мосту, переброшенному через улицу. «Дерзость преступника и равнодушие токийцев позволили совершить похищение… на многолюдной деловой улице Токио в среду утром», — писала несколько дней спустя газета «Асахи». После часа бесплодных поисков семья позвонила в полицию. Опытные полицейские немедленно заподозрили похищение с целью получить выкуп: такого рода преступления — киднап — становятся все более модными в последнее время.

Всего этого не знал похититель.

Но родители и полиция, со своей стороны, не знали другого — самого страшного: к моменту телефонного разговора маленького Масатоси уже не было в живых. Сразу после похищения преступник оттащил кричащего мальчика («Мне показалось, он борется со своим старшим братом», — объяснил позднее один из очевидцев) в общественную уборную на другой стороне улицы, прикончил его ударами ножа в грудь и шею, затем, оставив тело мальчика в уборной, побежал в ближайшую лавку, купил виниловый пакет, поместил в него труп и сдал в камеру хранения на станции городской железной дороги. «Я с самого начала решил убить его», — признался преступник, девятнадцатилетний юноша из Нагасаки, арестованный вскоре после звонка возле самого полицейского участка.

Завлекательные ужасы кинорекламы

Имя убийцы, как несовершеннолетнего, не упоминалось в печати. Но подробностей, в том числе и представляющих определенный общественный интерес, было приведено немало.

Одна из газет воспроизвела страницу из записной книжки преступника, заранее распланировавшего, как он распорядиться пятью миллионами: двенадцать тысяч иен — на контактные линзы для глаз, пятьсот иен — на прическу, сто пятьдесят тысяч — на квартиру, пятьдесят тысяч — на новый костюм, двести тысяч — на цветной телевизор. Убийца сообщил также, что первоначально он собирался похитить какую-нибудь кинозвезду и даже записал адреса наиболее популярных актрис, включая Саюри Ёсииага и Юрико Хосп, но потом сообразил, что с ребенком хлопот, пожалуй, будет поменьше, чем с королевой экрана. Было замечено, наконец, что дополнительной причиной преступления было желание юнца «доказать» бывшим одноклассникам, третировавшим его как «слабака» и «рохлю», что он — настоящий мужчина.

Убийца признался, что идею преступления он почерпнул из одного виденного им кинофильма.

Не бог весть какое открытие — установить связь между сценами насилия и убийств, заполнившими экраны кинотеатров, и преступлениями, подобными тому, которое было совершено в Сибуя. Не нужно обладать особой зоркостью, не нужно даже быть «свежим человеком», гостем из другого мира, чтобы увидеть, какую реальную общественную опасность представляют собой многие развлекательные иллюстрированные журналы и пресловутые комиксы.

Бьют тревогу педагоги, социологи, литераторы.

Летом газета «Йомиури» опубликовала статью: «Четыре разгневанных гиганта восстают против низкого качества фильмов».

«Четыре гиганта» — это всемирно знаменитый Акира Куросава, автор «Расемона» и «Красной бороды», Кон Исикава, завоевавший международную известность своей документальной лентой «Токийская Олимпиада», Киесуке Кипосита и Масаки Кобаяси.

Все они испытывают затруднение с выпуском фильмов. Даже Куросава, при его мировой известности, мастер, которого многие в Японии называют «великий Куросава», не создал к тому времени, начиная с 1965 года, ничего нового. И причина — не какие-то личные творческие кризисы, от которых никто не застрахован, а вполне прозаические обстоятельства, откровенно изложенные газетой: «К несчастью, пять главных студий — Тохо, Дайэй, Сетику, Тоэй, Никкацу — не способны финансировать продукцию разгневанных гигантов, фильмы их обычно велики и требуют большого съемочного периода…»

В этих обстоятельствах «четыре гиганта» объединились в творческую группу, назвав себя «Четыре мушкетера кино», и задумали создать совместный фильм.

Что ж, подумалось тогда, дай бог, конечно, успеха мушкетерским шпагам, дай бог осуществиться надеждам газеты, что ближайший год «возможно, будет знаменательным в истории японского кинематографа, если «бунт», поднятый разгневанными гигантами, будет развиваться в намеченном направлении».

Но пока гиганты гневаются, карлики не дремлют. У них есть свое существенное преимущество: они не ограничены в выборе оружия. Если гигантов благородство обязывает пользоваться лишь мушкетерской шпагой, то в распоряжении карликов — и отмычка, и тихий подкоп, и демагогический нахрап, и тонко разработанная система подмены общеизвестных понятий, способная порой ввести в заблуждение даже весьма здравомыслящего человека.

Вот передо мной номер газеты «Майнити дейли ньюс» с небольшой редакционной статьей, озаглавленной «Свобода самовыражения». Формула знакомая: каждый, кто бывал за рубежом, в несоциалистических странах, знает, сколь часто она фигурирует в неизбежных разговорах на тему: «У вас — у нас».

Что же имеется в виду в данном случае?

Оказывается — не более и не менее, как недавнее разбирательство в Верховном суде: допустить или но допустить к изданию перевод одного из романов печально известного маркиза де Сада.

Газета вспоминает аналогичный эпизод, имевший место двенадцать лет назад, когда Верховный суд единогласно осудил публикацию романа Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей». Времена меняются, замечает «Майнити дейли ньюс», «например, некоторые произведения, казавшиеся вершиной непристойности несколько лет назад, могут читаться сегодня без малейшего чувства протеста». Правда, и на этот раз публикация была приостановлена, но уже не единогласно, а лишь восемью голосами против пяти. «Один из судей даже выразил мнение, — пишет газета, — что, если художественная и идеологическая (!) ценность работы весомее, чем содержащийся в ней элемент непристойности, она не должна более рассматриваться как непристойная. Иными словами, «свобода самовыражения» поддерживается сейчас более последовательно, чем когда-либо прежде».

Трудно понять, всерьез это сказано или с какой-то долей иронии, но воспринимается многими, кажется, всерьез.

Вот список некоторых книг, находившихся на полках-вертушках в книжном магазине в Касумигасеки — самом центре Токио, где расположены парламент и правительственные учреждения: Ф. Форберг, «Руководство по классической эротологии».

Его же, «Сексуальная революция» (в краткой «вводке» автор характеризуется как «пионер среди пишущих о сексе»).

«Кофе, чаю или меня?» — воспоминания стюардессы с подзаголовком «Национальный бестселлер».

«Особенное для жен (искусство секса для женщин)».

«Мужчины» («первая правдивая эротическая автобиография, написанная американской женщиной Глорией Баррет»). На обложке — портрет леди с сигареткой.

«Новейшая техника секса» («с восхитительной откровенностью автор показывает, как духовное единство достигается только при условии полной сексуальной гармонии»)…

И так далее.

Некоторые из подобных сочинений откровенно непристойны. Но большинство осложнено претензиями на теоретизирование, на научность, рассуждениями о «сексуальной революции» и необходимости полового воспитания, без которого-де не может быть полного счастья. Разговоры о такого рода воспитании велись одно время и в нашей печати. Не знаю, может быть, в каких-то формах это воспитание и было бы полезно. Но, да простится мне, я прочел (по-английски) две книги, усиленно рекомендованные как «сочетающие научность с увлекательностью бестселлера», — и не обнаружил там ровно ничего, что выходило бы за пределы естественного опыта нормального взрослого человека. Кроме, пожалуй, трехстраничной (!) библиографии в конце. И еще возникло ощущение мелкого жульничества, спекуляции на человеческой слабости, на физиологическом любопытстве…

В магазине в Касумигасеки были и книги несколько иного толка. Одна из них привлекла мое особое внимание: «Грушенька» — роман из русской жизни. Фамилия автора на обложке не значится — это деталь, очевидно, несущественная. Зато есть подзаголовок: «Книга, которую вы никогда не забудете». И аннотация, излагающая краткое содержание: «Еще юная и наивная, она продана в прислуги всесильному князю Алексею Соколову и его невесте Нелидовой…» Затем упоминается «роковая ночь», после которой Грушенька, сбежав, попадает в какие-то «Бренские бани», где «должна давать удовлетворение хозяевам и потребителям обоего пола». Но вот после многих приключений она становится хозяйкой богатого дома в Москве, «она наконец по другую сторону, там, где царь, где носители власти… и кнут!» — так заканчивается аннотация этого «шокирующе сильного романа о России перед революцией, когда люди были объектом удовольствия для их хозяев, а пытка — всеобщим развлечением…»

На обложке, разумеется, обнаженная.

В том же магазине, правда, если хотите, можно купить и другую литературу: Хемингуэя («Смерть после полудня», «По ком звонит колокол») и Грэхема Грина («Тихий американец», «Власть и слава», «Частный агент»), Фитцджеральда и Сноу, Фолкнера и Джойса, Стерна и Диккенса.

Должен оговориться: здесь речь шла об «английских» полках. Но и «японские» в значительной мере соответствуют им по составу. Слов нет: выпускается много хороших книг, отечественных и переводных. Я побывал в нескольких издательствах, в том числе в крупнейшем издательстве «Иванами», размах деятельности которого, солидность и высокая производственная культура вызывают уважение, при всем том, что «Иванами» — предприятие капиталистическое, со всеми, так сказать, вытекающими отсюда последствиями. «Иванами» издает классику, и только классику: художественную литературу, философию. «Иванами» может позволить себе не размениваться на выпуск развлекательной литературы, что вынуждены делать порой, скрепя сердце, издательства помельче, даже такие известные, как «Синтося» или «Каваде». Особая осторожность проявляется в отношении современной, не прошедшей проверку временем, литературы.

— Если бы вы были японским поэтом, — сказали мне в «Иванами», — мы бы подождали, простите, сорок лет после вашей смерти, а уж там решали бы вопрос, издавать вас или нет…

Классика — «верняк», вкладывать капиталы в ее издание, будь то массовые дешевые «библиотечки» или роскошные фолианты для коллекционеров — надежное дело. Но по плечу это выгодное занятие только тем, кто может позволить себе жить не ближайшей, сиюминутной выгодой, а дальним прицелом, кто способен ждать месяцы и годы, пока разойдется тираж, хранить в специальном помещении матрицы сотен книг и не спеша допечатывать их по мере распродажи, чтобы не омертвлять раньше времени лишние тонны бумаги, не забивать полки магазинов и складов…

У «Иванами» — благородная эмблема: сеятель, разбрасывающий семена. Но я не мог освободиться от мысли о том, как все взаимосвязанно в пределах данной социальной системы, о том, что борозда, по которой шагает сеятель, все-таки очень узка, и едва ли оп смог бы заниматься своим прекрасным делом, не выполняй рядом другие «черную» работу по изданию астрономическими тиражами всяческой развлекательной и завлекательной макулатуры.

Как-то раз меня пригласили на занятие Рабочего института — просветительного учреждения, где люди разных возрастов и профессий слушают лекции по экономике и философии, литературе и искусству. Аудитория была немногочисленной, но весьма разнообразной и активной. Рассказ поэта Кусака о Маяковском вызвал множество вопросов.

Потом наступила моя очередь спрашивать.

— Что привело вас сюда, в эту аудиторию? — задал я вопрос всем присутствующим. Ответы были разные. Один из слушателей, служащий министерства, сказал:

— Я не хочу быть похожим на своих сослуживцев. Восемьдесят процентов из них знают одни комиксы и другое легкое чтиво…

Вспоминается еще один разговор со знакомым японцем — мягким, интеллигентным человеком лет сорока, поклонником Баха и старинной живописи. В тот день одна из газет опубликовала огромную, на целую полосу, статью под названием: «Студенты предпочитают комиксы». Автор статьи проделал с профессиональной точки зрения большую работу: он приводит много цифр, имен и других данных, полученных в результате опросов, доказывая, что сегодняшние студенты читают не в пример меньше серьезных книг, чем прежние, и что даже лозунги, которые они пишут на стенах своих университетов, зачастую рождены не глубоким изучением философских и политических идей, а пришли тоже чуть ли не из комиксов. Не думаю, что журналист был полностью объективен — мой небольшой опыт позволяет думать лучше о японской молодежи: живя в студенческом районе Канда, я радовался, глядя на толпы в книжных магазинах у стеллажей с самыми что ни на есть серьезными книгами, я видел студентов, занимающихся в Парламентской библиотеке, и, помнится, подумал еще, как это похоже на собственные наши давние бдения в ленинградской «публичке». Наконец, я мог предположить, что в условиях непрерывных студенческих волнений тенденция к прямой или косвенной дискредитации студенчества тоже может иметь место. И все же какая-то тревожащая убедительность чувствовалась в некоторых выкладках журналиста.

— Что вы думаете об этом? — спросил я моего собеседника.

— Не сочтите мой ответ за ворчание преждевременно состарившегося человека, но, мне кажется, в наши студенческие годы мы действительно уделяли больше внимания серьезному чтению. Причин, я думаю, много, и не последняя из них та, что самих «комиксов» и подобной им литературы было несравненно меньше, — ответил он. — А теперь издатели нашли золотую жилу…

— И не кажется ли вам, что это представляет определенную опасность для общества, для нации? Я глубоко верю в здоровые начала человеческой природы, в ее сопротивляемость низменным влияниям, но ведь этой сопротивляемостью люди наделены не в равной степени. Так не подтачивают ли некоторые ваши «паблишеры» духовное здоровье общества? Если хотите, их можно сравнить с торговцами наркотиками, преследуемыми ныне во всех странах мира.

Мой собеседник задумался, потом сказал:

— Опасность существует, сомнения нет. Но что делать? Ведь у нас — свобода. Свобода — это лучшее, что мы имеем. И потом, вы начинаете, мне кажется, не с того конца. Если бы люди не хотели читать такую литературу, если бы она не была доходной, никому не пришло бы в голову издавать ее. Спрос рождает предложение — так, кажется, сказано у Маркса?

— Да, но все ли виды спроса имеют равное право на удовлетворение? В человеческой природе есть элементы высокие и низменные. Неужели гуманность и, допустим, жестокость, самоотверженность героя и цинизм циника, благородная жажда знания и животное любопытство равны перед лицом той богини, которую вы называете Свободой?

— А кому, скажите, дано судить о том, что именно возвышенно и что низменно? Где критерий? Допустим, я согласен с вами, но можем ли мы, двое, или даже будь нас хотя бы сто, навязывать обществу свои оценки?

— Критерий, мне кажется, есть: опыт человечества. Если, конечно, мы придем к соглашению, что у человечества накопился кое-какой опыт, что весь путь его не есть бесконечное хождение по кругу, как пытаются уверить нас некоторые философы…

На том разговор наш, кажется, и закончился. Но я не раз возвращался к нему — мысленно.

Недалеко от моей бывшей квартиры в районе Накано существует лавчонка. Не совсем обычная лавчонка — хотя хозяйка улыбается каждому вошедшему и благодарит за покупку точно так же, как в соседней, бакалейной.

В этой лавчонке можно купить фашистский шлем со свастикой и новенький железный крест — шлем стоит около тысячи иен, вымпел (конечно, тоже с соответствующей маркой) — не больше трехсот, нарукавная повязка — двести. Там же продаются пистолеты различных калибров — говорят, что они не стреляют, что продажа действующего огнестрельного оружия запрещена в стране, но выглядят тем не менее воинственно. Оранжевое полотнище с белым кругом и свастикой посредине свешивается над тротуаром. Хозяин — еще не старый грузный человек, всегда почему-то перепоясанный патронташем, мрачно шевелится в полутемной глубине лавки. Иногда к нему заходят молодые парни— потолковать. Подошли двое рабочих с соседней стройки — потрогали вымпелы, посмеялись, пошли дальше.

Кто запретит человеку торговать тем, чем он хочет?

И кто вообще сможет (вспоминаю моего собеседника!) определить, «что такое хорошо и что такое плохо», если опыт освенцимов и майданеков — еще недостаточный критерий?

Казалось бы, очень разные вещи: безобидный приключенческий комикс — свастика над лавочкой в Накано — убийство ребенка в Сибуя. Но нельзя не думать о том, что это — три вершины одного треугольника, соединенные прямыми, пусть, может быть, и довольно длинными, отрезками.

Но есть и совсем другая сторона дела. Мне пришлось однажды услышать откровенное признание:

— Общество нуждается в балласте, чтобы быть хотя бы относительно устойчивым. Как корабль, вышедший в бурное море. «Ограниченно мыслящие» люди выполняют роль такой инертной массы балласта. Имея миллионы читателей комиксов, общество может сравнительно безбоязненно позволить поэту-радикалу выпустить за его собственный счет триста экземпляров «крамольных» стихов. Они разойдутся среди ближайших друзей, которым образ мыслей автора и без того известен. Кроме того, если чересчур уж настойчиво приобщать всех и каждого к высшим радостям духовной жизни, можно, знаете, остаться без охотников делать будничную, однообразную, но необходимую работу. Да, конечно, вы будете говорить о высоком предназначении человека, о том, как вы понимаете истинное равенство и равноправие. Но надо считаться с реальностью. Мы, хотя и молимся в храмах, мыслим реалистически. А вы — идеалисты, хотя и провозгласили материализм основой своего мировоззрения!..

Это была знакомая логика.

И снова вспомнились мне, по контрасту, «разгневанные гиганты» с их верой в человека, в высшие и лучшие начала человеческой природы…