Восточней Востока

Амами Осима

Когда мы говорили, что собираемся на остров Амами Осима, собеседники вскидывали брови:

— Ого! Далековато…

Это и вправду не близко — в японских по крайней мере масштабах. Сначала нужно добраться до южной оконечности острова Кюсю. А потом долго, больше полусуток, плыть на юг по Тихому океану. Настоящему Великому, или Тихому! Не какому-то там филиальчику в виде моря или залива…

И вот уж трепещут на ветру длиннющие ленты из цветной бумаги — так в Японии всегда провожают корабли: один конец ленты в руках отплывающих, другой — у тех, с кем они расстаются. Провожают школьники своего товарища. Провожает семейство солидного, делового папу. Прощаются двое: она — на борту, он — у причала. Не кричат, не машут — ленточку держат. Ритуал. Отвалила от берега «Такатихо мару» — и пошли рваться ленты одна за другой. До свидания!

Уменьшились, попятились и спрятались в углу залива бетонные коробки портового города Кагосима. И почти сразу же стемнело. Только оранжевая закатная каемка очерчивала еще какое-то время горную цепь по правому борту. А когда она погасла, оказалось, что все звезды на небе уже в сборе. Тихий был относительно тих, но какая-то упрямая волна, увязавшаяся за кораблем чуть ли не от самой пристани, все время подпрыгивала рядом, тщась дотянуться белой лапой до высокой палубы. Ручаюсь, что это была все одна и та же волна: утром я снова узнал ее. В лицо.

Дело пахло романтикой.

Память через силу пыталась соотнести эти звезды и волны с потрепанной школьной картой.

Один из заливов на Кюсю

«Господи, — вдруг озарило, — да ведь это ж то самое, о чем столько мечталось в мальчишестве! Океан, волны, качаются светила над снастями — неужели исполнилось? Проникнись же наконец всей значительностью этого момента в твоей биографии».

Но — проклятие! — проникнуться до конца, «на сто процентов», не удавалось. Мысли, как назло, так и норовили удрать куда-нибудь в сторону. Вылезала из недр памяти давняя шахматная партия — насилу от нее отвязался. Потом, того хуже, явились какие-то стихи, добро бы путные или подходящие к случаю, так нет же — безымянные, графоманские строчки, много лет назад попавшиеся мне на литературной консультации. Прости меня, Великий, или Тихий! «Ничего! — прошумел Тихий в ответ. — Все это пустяки. Зато потом много-много раз в тесном городском автобусе, над скучной книгой или просто на улице города ты, вдруг задумавшись, снова и снова переживешь эту нашу встречу. И с каждым разом — чище, возвышеннее и точнее…»

Так перевел я речь океана.

И теперь вижу, что перевел правильно.

Таких островков множество у берегов Японии

Становилось холодно (юг-то юг, а все-таки конец ноября!), но идти в каюту было бы кощунственно. Хотя, впрочем, и в каюте было небезынтересно. Любопытна, во-первых, сама по себе каюта. Хотя и второй класс — ни тебе коек, ни диванов. Просто затянутый материей пол. Так всегда на японских кораблях. Снимай обувь при входе и располагайся, как можешь. На ночь возьми матрас, простыни, одеяло — и стелись тут же. Во-вторых, в каюте есть попутчики, с которыми можно поговорить, составить некоторое представление: кто и зачем едет на дальний остров. Разговорились же мы (мы — это я и переводчик) сразу после отплытия на палубе с двумя юными островитянками! Оказывается, они приезжали в город Кагосима на вступительные экзамены. Экзамены не в университет, а в… универмаг. Крупные торговые фирмы устраивают ежегодно такие экзамены для учащихся выпускных классов школ. Сейчас девушки едут доучиваться. Окончат школу — и за прилавок. И не здесь, в Кагосиме, а в самой Осаке — экзаменационная сессия была выездной. Года два-три поработают, поживут самостоятельной жизнью, свет посмотрят, себя покажут. А потом опять на родной остров, там и замуж пора, и снова мир станет маленьким. А на смену им в универмаг придут такие же, как они сейчас. Тоже на два-три года.

Нет, рано еще в каюту! Прохладно, правда, но, если подобраться поближе к толстой и доброй теплоходной трубе, можно, пожалуй, продлить свою добровольную вахту…

А утром был остров.

Митиё — маленькая островитянка

— У тебя очень странное лицо, — со свойственной ее возрасту прямотой констатировала трехлетняя Митиё, глядя мне прямо в глаза. Было это на автобусной остановке в Надзе, главном и единственном городе на Амами Осима. Давным-давно, лет пятнадцать назад, задолго до рождения Митиё, на Амами Осима и близлежащих островах существовали американские военные базы. Такие же, какие долго еще сохранялись на соседней Окинаве. И было народное движение против этих баз. В конце концов базы пришлось убрать. С тех пор лицо западного, европейского типа действительно крайне редко можно встретить в этом дальнем уголке Японии. Так что Митиё можно понять.

А уж из России, тем более из советской, едва ли вообще кто-либо когда-нибудь бывал здесь. Во всяком случае, господин Нагасаки (именно так: «однофамилец» известного города на Кюсю!), сотрудник «Нанкай нити-нити симбун», что в переводе означает «Ежедневная газета южных морей», старый островитянин, такого не мог припомнить.

В сувенирной лавчонке — панцири гигантских черепах.

В «рыбной» — лангусты чудовищных размеров.

В пыльном скверике — пальмы. Не те, правда, стройные красавицы, с гладкими и серыми «бетонными» стволами, которые радуют глаз где-нибудь на Кубе, а приземистые, на короткой и кривоватой волосатой ноге. И другие, у которых вместо ствола как бы ананас.

Невысокое дерево, у вершины — гроздь удлиненных, похожих на гирьки, плодов. «Папайя», — пояснил на бегу мальчишка-школьник.

А у девушек часто — косы, которых почти не встретишь на японском «материке»…

Не совсем обычная Япония. И все же — настоящая Япония. Островные патриоты готовы даже утверждать, что самая настоящая из настоящих, потому что здесь, на Амами Осима, как и на Окинаве, сохраняются доныне элементы древней, исконной национальной культуры, здесь поются песни и исполняются танцы, давно забытые на больших островах, а в местных диалектах живут слова, восходящие к древней эпохе Хэйан.

Все это рассказывал мне господин Ояма, сотрудник муниципалитета, историк-энтузиаст, оставивший ради родного острова работу в столице. В прошлом году он издал в Кагосиме (о, за свой счет, разумеется, как же иначе!) первый том истории острова, сейчас занят подготовкой второго.

Амами Осима, кладбище. Католические кресты мирно соседствуют с буддийскими и «языческими» — синтоистскими — надгробиями

Присмотритесь к планировке наших деревень, говорил Ояма. Вы увидите много типичных элементов. Например, обязательно существует прямая дорога, соединяющая берег моря со «священным» лесом на горе. И не случайную точку на берегу, а ту, против которой, по верованиям древних, находилась «нериа» — обиталище морской богини, главной фигуры здешнего пантеона. Как раз на половине «дороги богов» — площадь для празднеств. Ежегодно, в феврале, морская богиня выходила из пучины, отправлялась на гору, совещалась там с другими богами, а затем приходила на площадь, где в честь ее устраивались пение и танцы. Богиня оставалась жить с людьми на целых три месяца, для чего ей приходилось воплотиться в одну из местных женщин. Женщина, шаманка, со своей стороны, готовилась к перевоплощению — очищалась в течение недели, питаясь водой и сырым рисом. Бога пашни у островитян не было, они верили, что все существенное, даже «душа риса», даже огонь приходит к ним из моря. В рыбацких деревнях и поныне можно слышать старинные песни, стихи, в которых сохранились следы этих древних верований, лишь позднее, в измененном виде включенных в одну из господствующих религий — синтоизм.

А вот другая общеяпонская религия — буддизм — не получила на острове развития. До 1868 года — до «революции Мэйдзи», с которой начинается новая история Японии, — здесь существовал всего один буддийский храм — для аристократов-самураев. Учение Будды пришло сюда как религия господ и потому встретило глухое, но упорное сопротивление. Островитяне прятали в своих жилищах древние языческие алтари. Так всегда: за кулисами «войны богов» — человеческая борьба, социальные страсти времени.

Взаимоизнуряющая схватка неожиданно подготовила благую почву для христианства, которое появилось здесь — уже в начале эры Мэйдзи — в своем протестантском варианте и утвердилось как религия угнетенных масс, но ненадолго. В один прекрасный день распространился слух (кто его распустил, осталось невыясненным), что второе пришествие Христа состоится чуть ли не завтра. Новообращенные с тем легковерием и наивностью, которые обычно свойственны этой категории людей, роздали беднякам свое имущество и стали ждать, когда же для них отверзнутся райские врата. Но Христос не пришел, а жизнь продолжалась. И протестанты сошли на нет.

Вскоре явились католики. Их миссионеры были дальновиднее и не расстравляли души своей паствы безответственными посулами. В результате и сейчас одно из самых приметных зданий в Надзе — новенький католический собор, процент христиан на острове больше, чем где-либо в Японии, а на городском кладбище кресты мирно соседствуют с буддийскими надгробьями подчас в пределах одной и той же семейной оградки. И к подножию креста ставят такие же фарфоровые чашечки с водой для душ предков, как на любую соседнюю могилу.

В кабинете у Оямы — старинные деревянные жернова. Еще в семнадцатом веке этой «техникой», завезенной с Окинавы, пользовались для перемалывания тростниковой массы на сахарных плантациях. Амами Осима и поныне единственное в Японии (не считая Окинавы) место, где выращивается сахарный тростник. Однако жизнь на острове — отнюдь не сахар.

Что же такое сегодняшний Амами Осима?

Получить первоначальные данные по этому вопросу совсем нетрудно, как, впрочем, почти в любом городе, на любом мало-мальски значительном предприятии: к вашим услугам — красочный проспект, статистический справочник. Эта служба поставлена в стране превосходно. Справочник сообщит вам, в частности, что на острове (разумеется, в среднем) рождается 2,3 младенца в день, а умирает 0,8 человека, что на остров прибывают 281 человек в месяц (тоже в среднем), а уезжают — 314, что ежедневно играется 2,2 свадьбы, а в месяц совершается 7,1 развода, что телевизор приходится на каждые 1,6 семьи, телефон — на 7,1, один учитель — на 27,3 детей школьного возраста, один полицейский — на 628,6 жителей, а один врач — на 1083 жителя. Вы можете узнать даже, что средний островитянин выпивает в год 1,41 литра сакэ (японская рисовая водка, крепостью 16–20 градусов) и 23,83 литра пива.

В разделе, отражающем занятия населения, вы с удивлением обнаружите, что рыболовство на острове, лежащем посреди Тихого океана, развито очень слабо. Только прибрежный, потребительский лов. Почему? Да потому, объяснит вам, непонятливому, знающий человек, что для ловли хорошей рыбы подальше от берега надо иметь большие суда, а чтобы иметь большие суда, надо иметь большие деньги, каких нет на острове ни у кого, а есть эти большие деньги у больших рыболовных компаний, которым нет никакого расчета устраивать свои конторы или даже филиалы на Амами Осима, потому что с большого острова, из Кагосимы, например, они могут доплыть куда угодно. И потому рыба на острове часто привозная, и рыбных блюд в местных ресторанчиках не найдешь. Такие вот парадоксы.

Зато и в справочнике, и в специальной цветной программке много рассказывается о производстве особых тканей для кимоно, чем издавна славится остров.

Вся улица — мастерская

Еще до того как мне сказали об этом, я заприметил протянувшиеся кое-где, прямо вдоль городских улиц, по специальным колышкам нити пряжи, белые, черные и синие мотки на просушке под навесами. В лавочках Надзе — классических японских лавках, каких немного осталось в основных районах страны, в лавках, где продавец и покупатель ведут свой неспешный торг, сидя с поджатыми ногами на циновках татами, поминутно кланяясь и отхлебывая из маленьких чашечек зеленый чай, — видел я полуразвернутые рулоны знаменитых здешних тканей: неожиданно суровых, темноватых, даже несколько сумрачных расцветок, с плавными, нерезкими переходами тонов, особенно ценимыми, как сказали мне, знатоками. Самые дорогие ткани в Японии, объяснили мне. Дорогие — потому что ручной работы, и каждая штука — уникальна.

Хозяин одной из семидесяти текстильных фабричек, имеющихся на острове, охотно согласился показать свои владения, разместившиеся в скромном двухэтажном доме. В основном цехе фабрики, которую, пожалуй, правильнее было бы назвать старинным словом «мануфактура», трудились шестнадцать работниц. Всего же фирма «Ногути» насчитывает тридцать три человеко-единицы.

Женщины — молодые и старые — сидели за деревянными станками. Только пусть это слово — «станки» — не покажется противоречащим сказанному прежде о ручном труде и «мануфактуре». «Деревянная механизация» — самого древнего и нехитрого свойства. Босые ноги на педалях, натянутые нити основы, подвешенное к перекладине станины лукошко с набором простейшего инструмента…

Не буду пытаться передать словами сам процесс рождения узора: много раз читал о подобных вещах у других авторов и знаю, что не увидев, все равно не представишь. Могу засвидетельствовать только, что получается в итоге — нечто удивительное. Не броское, не для среднего потребителя. Именно для знатока. Утонченное. Серое на сером, старое серебро на старом серебре. На зависть художникам-модернистам.

Тем и живо, тем и держится текстильное производство на острове Амами Осима. Вводить механизацию, идти на снижение цен — значит вступать в непосильную конкуренцию с большими компаниями и в итоге погибнуть. Только и остается рассчитывать на богатых эстетов, на воспитываемый с детства вкус к «бытовой» красоте. И на женскую психологию, конечно. На традицию, согласно которой количество и качество кимоно в личном гардеробе, а в особенности наличие редких образцов — предмет особой заботы и гордости. Я знал в Токио семью, жившую во всех отношениях более чем скромно. Обедая в городе, глава семьи неизменно заказывал одно, самое дешевое блюдо. Но у хозяйки было сорок кимоно, среди которых — уникальные!..

На изготовление одного куска ткани (довольно узкая полоса длиной в двадцать три метра, ее хватает на два кимоно) уходит самое малое тридцать рабочих дней, по восемь часов каждый. А получает работница в месяц двадцать тысяч иен. В среднем. Много это или мало на Амами Осима?

Одно блюдо с признаками мяса в городской харчевне— триста иен. Почти вдвое дороже, чем в Токио, который, как и всякая столица, далеко не самое дешевое место для жизни. Если питаться вне дома меньше чем на тысячу иен в день, сыт не будешь…

— Очень это мало — двадцать тысяч иен! — укоризненно гляжу я на мелкого капиталиста. Он грустно кивает: конечно, мало. Знаю. У самого душа разрывается. А что делать? Буду платить больше — сам пойду по миру. Я-то добрый, это капитализм у нас такой нехороший…

«Что делать?» — об этом на острове думают многие. И не только по поводу текстильных проблем. Средний доход на душу населения на Амами Осима составляет меньше половины среднего по стране. Мне говорили об этом и Нагасаки — в редакции, и Ояма — в муниципалитете.

— Наша газета существует уже тридцать лет, — рассказывал Нагасаки. — Экономика занимает главное место на наших страницах, как и на страницах другой газеты, возникшей десять лет назад, «Осима симбун». Нас беспокоит убыль населения на острове, в особенности мужского. Причины этого — несомненно экономические. А ведь наш остров лежит под благодатным южным небом, он мог бы стать цветущим уголком Японии, а не заштатной окраиной. Надо расширить и благоустроить порт, проложить хорошие дороги, завести кое-какую собственную индустрию, развивать молочное скотоводство, коневодство. А рис мы могли бы ввозить с больших островов, что мы, кстати, и делаем, ибо местные плантации не могут обеспечить даже нас самих. Нам надо увеличивать посевы сахарного тростника…

— Судьба нашего острова имеет глубокие исторические корни, — говорил Ояма. — Еще в давние времена правители на Кюсю и Хонсю считали его захолустьем, а жителей его — людьми второго сорта. Им даже не разрешалось иметь, подобно «стопроцентным» японцам, имя, состоящее из двух слогов. Только один слог, чтобы имя было коротким, как кличка. Ко времени Мэйдзи — 1868 году — треть населения острова была рабами на сахарных плантациях. Все это — давняя история. Но последствия — отсталость и бедность — ощущаются и поныне.

Мой собеседник задумался — и вдруг широко улыбнулся, как и подобает стороннику традиционного японского этикета, который не рекомендует слишком обременять гостя рассказами о собственных горестях. Даже о печальном надо повествовать по возможности с улыбкой: такова, мол, жизнь, ничего не поделаешь, но вы, пожалуйста, не расстраивайтесь!

— Вам, кстати, не холодно? — переменил тему Ояма. — Конец ноября все-таки. Я вот греюсь…

И, к моему удивлению, извлек из обоих карманов и из-за пазухи металлические коробочки, внутри которых оказался медленно тлеющий прессованный уголь.

На мой взгляд, греться действительно не было нужды. Над улочками Надзе ярко светило солнце, минутами становилось даже жарко.

— Мне тоже казалось первые два-три года после возвращения из Токио, что на моем родном острове не бывает зимы и даже осени, а теперь вот чувствую — бывают… — усмехнулся Ояма.

Мы вышли на главную улицу, не имеющую, как и все улицы почти во всех городах Японии, специального названия. Проехала, пыля на ухабах, «говорящая» автомашина с репродуктором на крыше:

— Платите своевременно налоги!

Другая такая же машина советовала островитянам заранее приобретать билеты на предстоящие гастрольные выступления корифеев национальной борьбы «сумо».

Плакаты оповещали о выступлении перед избирателями члена парламента Яманака, о предстоящей лекции «Морская пища», призывали читать газету социалистической партии. Над перекрестком покачивалась табличка: до Ямато — 241 километр, до Акасина — 312. Не так уж он мал, островок Амами Осима с его 180-тысячным населением, из коих 45 тысяч — в столице. Правда, по прямой длина острова всего 120 километров, а расстояния между пунктами, превышающие эту цифру вдвое и чуть ли не втрое, — прямое следствие извилистых горных дорог: горы занимают четыре пятых всей территории. Равнинной земли не хватает. На выезде из Надзе мы увидели широкую полосу земли, недавно отвоеванной у моря, о чем оповещала надпись на памятном камне. В Японии часто ставят такие монументы человеческому труду, и, пожалуй, этому стоит поучиться. Это воспитывает не только потребителей созданного, но и самих созидателей. На «молодой земле» еще не зазеленели деревья, но уже раскинул свои корпуса школьный городок со спортивной площадкой. Школьному воспитанию на острове по традиции уделяется большое внимание. Здания школ здесь едва ли не лучшие из всех, какие мне довелось видеть в Японии. Жители Амами Осима гордятся, что их остров дал стране многих видных ученых, литераторов, общественных деятелей, в том числе известного русиста, автора «Истории русской советской литературы» Новори. Он же написал первую историю Амами Осима, которую называют сейчас «Библией острова». Гордятся островитяне и ныне здравствующим писателем Симао. Он живет в Надзе и заведует местной библиотекой. Однажды в составе делегации Симао побывал в Советском Союзе. Так что существуют, оказывается, нити, связывающие и этот далекий остров с нашей страной!..

Все живое — прекрасно!

Наш автобус карабкался по горным дорогам, сигналил на поворотах встречным машинам, останавливался в глубинных деревушках. В деревнях то и дело попадались характерные навесы для хранения продуктов: квадратные, с высокой соломенной крышей на четырех столбах. Говорят, что такую форму имели старинные святилища. А сейчас миниатюрные изображения таких навесов продаются в сувенирных лавках, они стали своеобразным символом острова.

Голубели морские заливы, столь глубоко врезанные в сушу, что они казались озерами: при всем желании глаз не мог отыскать узкий проход, соединяющий их с океаном.

На ночлег остались в неожиданно большой, современной гостинице, выстроенной муниципальными властями на уединенном скалистом мысу. Власти рассчитывают привлечь на остров туристов.

Вдруг послышались звуки музыки и пения. Оказалось, в «большой комнате» празднуют свадьбу. Собственно, свадебный пир состоялся здесь же три дня назад, потом молодые — сотрудник сельской администрации и дочь фермера — уехали в двухдневное свадебное путешествие на соседний остров, а сегодняшняя застолица означала конец праздника и начало семейных будней.

Нас пригласили принять участие. На подушках, за столиками на низеньких ножках, составленными в виде буквы «П», сидело человек сорок. На эстраде поместился небольшой оркестр из флейт и национальных струнных инструментов самисен. Как я понял, этот оркестр не был приглашен специально: время от времени кто-то из музыкантов спускался в зал выпить и закусить, и тогда кто-нибудь из-за стола — всякий раз это был новый человек — подменял его. По очереди выходили на эстраду и пели: кто по собственной инициативе, кто по просьбе присутствующих. Японцы вообще очень любят петь, и никому не приходит в голову отказываться, если попросят, ссылаться на отсутствие голоса или слуха: каждый уверен, что его вокальные упражнения будут встречены доброжелательной улыбкой. Иначе просто быть не может.

Танцевали народные танцы: шли «с притопом и прихлопом» по кругу, женщины — молодые и старые — взмахивали над головами цветными платочками. Наверное, правы знатоки: есть в танцах Амами Осима что-то очень свое, восходящее к седой, глубокой древности, непохожее на то, что можно увидеть в «основной» Японии. Но я не мог отделаться от ощущения схожести этих танцев с крестьянским русским хороводом, — или, может быть, потому возникло такое ощущение, что очень уж знакомо выглядели загрубелые, с потемневшей кожей, крупные руки и обветренные лица островитян?

Пришел директор гостиницы, неожиданно заговоривший со мной по-русски. Правда, его русского языка хватило ненадолго, но ведь и простое «здравствуйте!» в этом дальнем уголке земли способно удивить. Оказывается, был в плену после 1945 года, работал в Сибири, там и приобрел свои лингвистические познания. Это была не первая встреча такого рода. И всякий раз удивляло чувство, с каким вспоминают люди эти времена. Говорят откровенно: да, было трудно, да, работа была тяжелая, — так иначе и быть не могло, плен есть плен. Но тут же вспоминают о каких-то добрых и справедливых людях, о сердобольных женщинах, приносивших японцам хлеб, хотя и сами они жили в ту пору нелегко. Вот и директор вспомнил имя какой-то девушки Гали. Что с ней сейчас? Наверное, у нее, как и у него, взрослые дети. Пусть советский гость напишет об этом разговоре, может быть, Галя прочитает и узнает, что один человек на острове в Тихом океане до сих пор хранит о ней добрые воспоминания… Вспоминают, что русская администрация не позволяла пленному офицеру ударить пленного солдата, решительно пресекала подобные проявления былой субординации. Не все, вероятно, вспоминают годы плена именно так. Я говорю лишь о том, что слышал. И могу добавить, что один из бывших солдат — Сиро Хасегава — стал писателем и, посетив нашу страну через много лет, написал книгу «Вновь обретенная Сибирь» — очерки, переводы стихов сибирских поэтов…

Утром заблестели на солнце прибрежные скалы и обозначился четкой линией горизонт, за которым — Окинава. У подножий пальм цвели колокольчики — те самые «цветики степные». Шумели под ветром низкорослые кусты, в которых, уж наверное, гнездятся змеи хабу, составляющие одну из достопримечательностей острова Амами Осима. Именно про хабу мне и осталось рассказать.

Незадолго до поездки в Японию мне довелось побывать в змеелаборатории во Фрунзе и даже написать статью о нуждах добытчиков ценнейшего змеиного яда — а теперь вот и в Надзе пришлось попасть в такое же учреждение.

Как сравнивать?

Если говорить о научной квалификации сотрудников, то, конечно, японский змеецентр не выдержит конкуренции с фрунзенским. Пожалуй, также и по части технической оснащенности: если во Фрунзе для изъятия яда у змеи пользуются электродами слабого тока, то на Амами Осима применяют механическое раздражение.

Накамото, хозяин, директор и ведущий сотрудник «Хабу-центра», берет реванш в другом: его заведение расположено в светлом и чистом трехэтажном белом здании на берегу моря; кроме лаборатории тут же находится и небольшой музей, и магазинчик, в котором можно купить изделия из змеиной кожи (сумочки, кошельки, пояса, туфли), а также патентованные лекарства, производимые в столице из поставляемого «фирмой Накамото» сырья. Дважды в сутки, облачась в белый халат, Накамото водит экскурсии по своим владениям, дает пояснения к экспонатам и диаграммам. На одного амамиосимца приходится, по его утверждениям, не менее семи змей, в нынешнем году было укушено двести пятьдесят человек. Смертных случаев, слава богу, не было. А тринадцать лет назад, в тридцать первом году эры Сева по японскому календарю, от укусов погибло двенадцать человек. Такие благотворные перемены объясняются, конечно, успехами медицины, и в частности применением сыворотки, которая приготовляется из яда самих же хабу, получаемого здесь, в «Хабу-центре».

Но самое интересное ждет посетителей в конце экскурсии. В небольшом зальце на третьем этаже Накамото усаживает своих гостей и устраивает небольшое шоу. Сперва он демонстрирует, как отбирается у змеи яд. Для этого из ящика выдергивается двухметровая змея, которая на секунду свободно распластывается на бетонном полу. Жутковато! Вся надежда на опыт хозяина, который, по его словам, шестнадцать лет обучался ловле змей и обращению с ними и лично поймал их более двухсот тысяч. Его рука не ошибается и на этот раз: змея поймана, пасть ее, светло-розовая изнутри, распахнута, чуть ли не вывернута наизнанку. Пока Накамото объясняет, хабу висит беспомощно, не в силах даже хвостом пошевелить. И вдруг жалко ее становится, хоть и змея. Плохо быть змеей на Амами Осима!

А посредине зала, в разделенной надвое клетке, ожидают своей минуты участники предстоящего представления: хабу и мангуста. Змея нервничает и «тренируется»: кидается время от времени на сетчатую перегородку. Мангуста совершенно спокойна, только смотрит, конечно, в сторону противника, и в этом взгляде, даже чуть меланхолическом, читается ясное понимание своего предназначения: я, мангуста, для того и живу, для того и существую, чтобы при первой возможности схватить за шкирку вот эту желтоватую длинную гадину и грызть, пока она не перестанет извиваться. И никакого нет в моей крови противоядия, это вы, люди, сами придумали, чтобы себя успокоить, и в каждой драке я рискую жизнью, — вы слышали, хозяин сказал, что на всякий случай у него наготове другая мангуста. И даже если победа останется за мной, что, впрочем, бывает почти всегда, это не значит, что я останусь жива: в ходе схватки можно запросто подхватить смертельную дозу яда…

Накамото поднял перегородку, и сражение началось. Мгновенно. Голова пресмыкающегося моментально оказалась в зубах зверька. За время боя мангуста только два или три раза поудобнее перехватила челюстями змеиную голову.

Я вспоминал, конечно, Киплинга — историю бесстрашного Рикки-Тикки-Тави и ликующую песнь птицы-портного Дарзи:

А потом вернулся к прозе и подсчитал присутствующих: больше двадцати человек зрителей. Каждый билет — триста иен. Значит, несмотря на ранний час, в маленьком островном городке, где все, казалось бы, все уже знают и все видели, Накамото заработал дополнительно больше шести тысяч иен, из которых часть, правда, придется списать на «израсходованную» змею и на возможный риск с мангустой. И заодно — поднял уважение и интерес к своей редкой и опасной профессии.

Корабль, на котором плыть мне обратно в Кагосиму, оказался тот же самый — «Такатихо мару». И опять были волны, и звезды, и доброе тепло толстой белой трубы, возле которой я нес свою заполуночную вахту. Но настроиться на должный романтический лад снова не очень удавалось. Может быть, мешали пять черно-белых коров, за рога привязанных на палубе. Куда и зачем их везли — не знаю, но о том, что морское путешествие едва ли означает поворот к лучшему в их бессловесной судьбе, — догадывался. Коровы, кажется, тоже.

Качались светила над снастями.

Если бы мое путешествие состоялось лет на десять раньше, я наверняка перебирал бы сейчас в памяти экзотические подробности. С возрастом сильнее стремление — порой даже неосознанное — заглянуть глубже под яркую цветную обертку жизни. Вспоминались люди: лица, руки, слова.

Историк Ояма с его смешными грелками и серьезными размышлениями об исторической справедливости.

Крестьяне, плясавшие в гостинице на свадьбе.

Работницы ткацкой «мануфактуры».

И трехлетняя Митиё, которая сказала, глядя мне в глаза: «У тебя очень странное лицо…»