Восток в огне

Глава 16

Баллиста лежал в бассейне фригидария. Прохладная вода благоухала гвоздикой. Он был один; и Максим, и Деметрий попросили отгул на вечер. Для любого, кто их знал, это не было неожиданностью после такого дня. Они будут искать релаксации по-разному. Максим найдет себе женщину; Деметрий наверняка предпочтёт менее осязаемые утешения, предлагаемые предсказателем снов, астрологом или еще каким-нибудь подобным шарлатаном. Баллиста был счастлив удовлетворить их просьбы. Одиночество было роскошью для человека в его положении.

Засунув большие пальцы в уши и заткнув ноздри указательными пальцами, он погрузился в воду. Неподвижный под водой, с закрытыми глазами, он слушал биение своего сердца, плеск, плеск капающей воды. Это был хороший день. В башне и на стене все шло хорошо. Но каждая преодоленная опасность влекла за собой новые.

Баллиста вынырнул на поверхность, вытряхивая воду из волос и вытирая ее с глаз. У нее тоже был привкус гвоздики. Он лениво гадал, откуда у Калгака этот новый, непривычный запах. Он лежал неподвижно. Рябь в бассейне утихла. Баллиста посмотрел на свое тело: предплечья, обожженные солнцем, были темно-коричневыми, остальные - бледно-белыми, два длинных шрама слева от грудной клетки были еще более бледно-белыми. Он согнул левую лодыжку, почувствовал, как хрустнула кость. Он широко зевнул, правая сторона его челюсти сморщилась в том месте, где она была сломана. Ему было тридцать четыре. Иногда он чувствовал себя намного старше. Его тело сильно пострадало за те тридцать четыре зимы, что он бродил по Мидгарду между богами наверху и Хель внизу.

Баллиста начал думать об осаде. Он отогнал эти мысли, стремясь удержать мимолетное ощущение покоя, которое принесла ванна. Он подумал о своем сыне. Прошло больше года – тринадцать месяцев – с тех пор, как он покинул Исангрима в Риме. В марте мальчику исполнилось четыре года. Он будет быстро расти, быстро меняться. Всеотец, не дай ему забыть меня. Глубокий Капюшон, Исполнитель Желаний, позволь мне увидеть его снова. Баллиста чувствовал себя раздавленной тоской, печалью. Не желая давать волю слезам, он снова нырнул под воду.

Резко поднявшись, вода стекала с его мускулистого, крепко сбитого тела. Выйдя из бассейна, он отжал воду со своих длинных светлых волос. Из ниоткуда появился Калгак и протянул ему полотенце. Северянин начал вытираться. Почему-то он так и не привык к римской привычке заставлять других вытирать тебя полотенцем.

-Тебе понравились духи? - спросил Калгак, его интонация показывала, что он о них думает.

-Все в порядке.

-Это был подарок. От твоего жеманного маленького трибуна-латиклавия. Видя, как вы с Ацилием Глабрионом любите друг друга, я проверил это на одном из домашних рабов. Он не умер, так что это должно быть безопасно. - Оба мужчины улыбнулись. - А вот и халат, который ты просил, из тончайшего индийского хлопка - ты, чувствительный маленький цветочек, - прохрипел Калгак.

-Да, я знаменит этим

-Что?

-Ничего.

Несмотря на то, что он говорил на той же громкости, Калгак, как всегда, притворялся, что смена тона делает замечания, которые он произносил, когда они оставались наедине, совершенно неслышными.

-Я приготовил для тебя еду и питье на террасе. Он находится в тени портика. На нем есть крышка, чтобы отгонять мух.

-Спасибо

-Я тебе еще понадоблюсь сегодня вечером?

-Нет. Уходи и предавайся любому ужасному пьяному разврату, которого требуют твои пороки.

Не сказав ни слова благодарности, Калгак повернулся и пошел прочь. Когда его куполообразная голова отступила, его жалобы поплыли за ним. - Разврат... пороки… и когда бы я нашел для них время, работая до изнеможения весь день, присматривая за тобой?

Баллиста завернулся в мягкий халат и вышел на террасу. В сгущающихся сумерках под портиком он нашел еду у задней стены. Приподняв тяжелую серебряную крышку за ручку, он налил себе выпить, зачерпнул горсть миндаля. Вернув крышку на место, он подошел к своему обычному месту на стене террасы.

Это было лучшее время дня. На западе сельскохозяйственные угодья Месопотамии были окутаны пурпурной дымкой по мере приближения ночи. Над Евфратом дул прохладный ветер. Засияли первые звезды. По поверхности утеса охотились летучие мыши. Но ничто из этого не вернуло Баллисте мимолетный покой бани.

Сегодня все прошло хорошо. Но это была улыбка Фортуны. Баллиста построил земляные валы, чтобы защитить стены и башни от артиллерии и таранов; то, что они спасли укрепления от подкопа, было чистым везением. Тем не менее, Баллиста печально улыбнулся в темноте: если другие видели в этом его дальновидность, это было неплохо для морального духа. Он отдал приказ воспользоваться своей удачей. Всю ночь люди трудились, засыпая накрененную башню землей. К утру парапеты башни и стены должны были быть заменены или укреплены.

Персы бросили на город Арет все средства осадной войны: осадные башни, таран – Славу Шапура – насыпь, подкоп. Все потерпели неудачу. Оборона выдержала. Сейчас было первое октября. Дожди должны начаться в середине ноября. У персов не было времени, чтобы собрать материалы и начать новые осадные работы. Но только те защитники, которые очень мало понимали, могли поверить, что опасность миновала. Царь Царей не собирался уходить побежденным. Разочарования, потери, пятно на его славе – все это укрепило бы его решимость. Шапур не собирался снимать осаду. Если его осадные инженеры не смогут сдать ему город, он накажет их – возможно, жестоко – и вернется к более простой стратегии. Он предпримет еще одну попытку штурма города.

Пять с половиной месяцев осады сказались на обороняющихся. Число жертв росло. Когда Сасаниды предприняли очередную атаку, Баллиста задался вопросом, хватит ли еще защитников, чтобы отразить их натиск. Шторм разразится не завтра; у Шапура и его вельмож не было достаточно времени, чтобы довести своих людей до боевого безумия. Это произойдет послезавтра. У Баллисты был один день. Завтра он пошлет больше людей к стене пустыни. Он пойдет среди них. Он говорил с ними, старался ободрить их. Завтра вечером он устроит последний ужин для своих офицеров и видных людей города; постарайся вселить в них мужество. Неожиданно он подумал о последнем ужине Антония и Клеопатры в Александрии. Как они называли посетителей? "Те, кто неразлучен в смерти" – что-то в этом роде.

Обнаружив, что он допил свой напиток, Баллиста на секунду задумался, сможет ли он швырнуть тяжелый глиняный сосуд через рыбный рынок далеко внизу в черные воды Евфрата. Он не сделал ничего подобного. Вместо этого он вернулся к портику. За колоннами было очень темно. Он нашел еду только потому, что уже знал, где она находится.

Послышался звук, как будто что-то скреблось по кирпичной кладке. Он замер. Шум послышался снова, с южной стороны террасы. Баллиста низко пригнулся. Из-за южной стены появилась фигура. По сравнению с темнотой под портиком, где ждал Баллиста, на террасе было довольно светло. Баллиста мог разглядеть одетую в черное фигуру, которая спрыгнула с южной стены, стены, которая вела в город. Снова послышался скрежет по кирпичной кладке, и к первой присоединились еще две фигуры в черном. Раздался тихий скрежет, когда все трое вытащили оружие. Звездный свет сверкал на коротких мечах.

Баллиста потянулся за своим мечом. Его не было на бедре. Ты дурак, ты тупой гребаный дурак. Он оставил его в бане. Так вот чем это должно было закончиться: его предали по собственной глупости. Он потерял бдительность и должен был быть наказан. Ты тупой гребаный дурак. Даже этот бедный ублюдок Мамурра предупреждал тебя об этом.

Трое одетых в черное убийц медленно двинулись вперед. Баллиста наполовину натянул халат на голову, чтобы скрыть лицо и длинные светлые волосы. Если каким-то чудом он выжил, он должен поблагодарить Калгака за то, что тот нашел мантию из тончайшего индийского хлопка черного цвета, которую обычно носил его доминус. Темные фигуры двинулись вниз по террасе. Двигаясь очень осторожно, пальцы левой руки Баллисты нащупали большую серебряную крышку от еды. Он взялся за ручку. Его правая рука нащупала тяжелый глиняный стакан, из которого он пил. Как оружие они были так себе, но все же лучше, чем ничего. Он затаил дыхание и стал ждать.

За рекой залаяла лиса. Трое убийц остановились. Они были в нескольких шагах от Баллисты. Один из них помахал рукой, жестом приказывая ближайшей Баллисте пройти под портик. Северянин приподнялся, готовый к прыжку.

Дверь на террасу открылась. Прямоугольник желтого света упал на стену, погрузив все за ее пределами в еще более глубокую тьму. Убийцы остановились.

-Кириос? Кириос, ты здесь? - раздался голос Деметрия. Через мгновение, когда ответа не последовало, было слышно, как молодой грек возвращается во дворец. Его тень исчезла из прямоугольника света.

Один из убийц тихо заговорил по-арамейски. Все трое бесшумно подкрались к открытой двери. Тот, что находился сразу за портиком, его ночное зрение было испорчено из-за того, что он смотрел на свет, прошел не более чем в четырех шагах от Баллисты. На краю желтого пятна они остановились, прижавшись друг к другу. Снова кто-то прошептал по-арамейски, так тихо, что Баллиста, вероятно, не разобрал бы слов, даже если бы он говорил на этом языке.

Первый убийца проскользнул в дверь.

Безопасно, подумал Баллиста. Пусть они войдут внутрь, и надо бежать через террасу, через северную стену, спрыгнуть в переулок, несколько шагов до двух стражников у северной двери, собрать их, добежать до главного двора, забрать пять equites singulares из караульного помещения, подобрать меч, а затем обратно через главную дверь в жилые помещения. Взять одного из ублюдков живым, и тогда мы сможем выяснить, кто их послал.

Второй убийца проскользнул в дверь.

Но– Деметрий. Греческий мальчик будет убит, возможно, Калгак тоже.

Баллиста пришел в движение. Когда третий убийца шагнул в дверь, Баллиста подошёл к нему сзади. Северянин ударил мужчину тяжелым сосудом по затылку. Раздался тошнотворный глухой удар, звук бьющейся посуды. Со вздохом боли мужчина обернулся. Баллиста ткнул обломок сосуда ему в лицо, вонзив края в плоть. Мужчина упал на спину, его лицо превратилось в кровавые руины.

Сразу за дверным проемом Баллиста принял боевую стойку, боком вперед, крышка от еды выставлена в качестве импровизированного щита, обломок сосуда отведен назад для удара.

Один из убийц оттащил раненого с дороги. Третий человек прыгнул вперед, нанося удар исподтишка (прям Sneak attack из ДнД – прим. перев.) своим мечом. Баллиста принял удар на крышку для еды. Он почуял, как прогнулся мягкий металл. От удара его рука содрогнулась до плеча. Он сделал выпад разбитым сосудом. Выпад был слишком коротким, и человек в черном отклонился назад, оказавшись вне досягаемости. Мужчина сделал еще выпад. Баллиста наклонил свой импровизированный щит, чтобы отразить удар. И снова его контрудар не попал в цель.

Другой невредимый убийца толпился позади нападавшего на Баллисту, подпрыгивая, отчаянно пытаясь оказаться в положении, позволяющем атаковать добычу. Баллиста знал, что, пока он удерживает дверной проем, они могут атаковать его только по одному. Еще один удар отколол кусок от импровизированного щита северянина. Баллиста обнаружил, что он кричит, глубоким, бессловесным криком ярости. Снова и снова меч его противника впивался в его все более изодранный щит. Крышка для еды была неудобной, обеспечивала меньшую защиту и казалась тяжелее с каждым нанесенным ударом.

Убийца, не сумевший получить доступ к Баллисте, перестал переминаться с ноги на ногу. Он посмотрел вниз на три дюйма стали, торчащие из его живота. Он открыл рот. Выступила кровь. Его отбросило в сторону. Поняв, что позади него что-то не так, убийца, сражавшийся с Баллистой, пригнулся, развернулся и нанес удар по голове Максима. Кельт парировал удар, повернув запястье, чтобы отвести клинок в сторону, и шагнул внутрь, чтобы вонзить свое оружие в горло убийцы.

-Не убивать другого. Взять живым, - крикнул Баллиста.

Раненый мужчина отполз в сторону от комнаты. На клетчатом кафеле виднелось пятно крови. Прежде чем Баллиста или Максим успели что-то предпринять, последний убийца встал на колени, приставил острие меча к животу, уперся эфесом в плитку и бросился вперед. Раздался ужасный звук, когда меч пронзил его внутренности. Он рухнул набок, обвившись вокруг собственного клинка, дергаясь в предсмертной агонии.

Званый ужин Дукса Реки не предвещал ничего хорошего с самого начала.

Дело было не в обстановке: большая столовая дворца дукса была великолепно убрана. Окна, выходящие на террасу, были открыты, чтобы ловить вечерний бриз, дующий с Евфрата. Для защиты от насекомых были установлены занавески из тонкого материала. Полированные столы из кедрового дерева были расставлены в форме перевернутой буквы U. В нарушение соглашения о том, что количество посетителей не должно превышать количество девяти Муз, места были накрыты на тринадцать персон. Это и военный совет, и светское собрание, но только для мужчин. Обедали с Баллистой его старшие командиры: Ацилий Глабрион и Турпион, а также трое защитников караванов, ставшие римскими офицерами Ярхай, Анаму и Огелос. Присутствовали некоторые менее высокопоставленные офицеры, два старших центуриона из двух когорт IIII Скифского, Антонин Первый и Селевк, один из XX Пальмирской, Феликс и Кастриций, в качестве заместителя префекта инженера. Для полного счета пригласили и трех наиболее влиятельных членов городского совета – бородатого христианина Теодота, невзрачного маленького человечка по имени Александр и, что самое необычное, евнуха по имени Отес. Как часто повторял бедный Мамурра, на востоке все было совсем по-другому.

Дело было не в еде, напитках или обслуживании. Несмотря на месяцы осады, мяса, рыбы и хлеба было в достатке. По правде говоря, фруктов было немного – всего несколько свежих яблок и немного сушеных слив, а овощей было мало ("Сколько-сколько стоит гребаная капуста?", как красноречиво воскликнул Калгак), но не было никакой опасности, что вино закончится и гости будут вынуждены печально пить воду, а слуги приходили и уходили с молчаливой деловитостью.

Во всем, от яиц вкрутую до яблок, на пиру присутствовал призрак. О трех голых трупах, прибитых гвоздями к крестам на агоре, и о предательстве, которое они олицетворяли, никогда не говорили, но редко забывали. На рассвете Баллиста раздел убийц и выставил их напоказ. На каждом кресте под их ногами была прибита табличка с предложением большой награды человеку, который опознает их. Лицо одного было изуродовано, но двух других – вполне сохранились. Они должны были быть легко узнаваемы. До сих пор никто, кроме одного сумасшедшего и двух бестолковых пустомель, не выступил вперед. Солдаты устроили им взбучку за их безрассудство.

Ближе к концу трапезы, когда Баллиста отломил еще один ломоть пресного хлеба и передал половину Турпиону, он понял, что не может быть одинок в мысли, что предатель должен быть в комнате. Произнося здравицы за своих собратьев по трапезе, макая хлеб в общие миски, он должен был быть человеком, который организовал покушение на жизнь Баллисты прошлой ночью, человеком, который, если бы мог, выдал бы город врагу.

Баллиста изучал своих собратьев по ужину. По правую руку от него Ацилий Глабрион производил впечатление человека, который предпочел бы находиться в другой компании, поскольку он пил с непривычной жадностью. Слева от него Турпион создавал впечатление, что втайне наслаждается безумствами человечества в целом и тех, кто сидит за столом, в частности. Трое защитников караванов, воспитанные в суровой школе взаимной ненависти, ничем не выдали своих чувств. По внешнему виду членов городского совета можно было мало что узнать: христианин Теодот выглядел блаженным, евнух Отес толстым, а тот, кого звали Александром, практически безымянным. На лицах четырех центурионов было подобающее почтительное выражение. Вместе компания выглядела настолько далекой от "тех, кто неразлучен в смерти", насколько можно было себе представить – группа разрозненных людей, собранных вместе волей случая, и один из них предатель.

Неудивительно, что вечер тянулся медленно, разговор зашел в тупик. Это было не место для менее важных членов партии, центурионов и городских советников, начинать разговор. Остальные, чтобы избежать темы распятий и всего, что с ними связано, снова и снова обдумывали вероятный ход событий на следующий день.

Никто не сомневался, что утром персы предпримут еще одну атаку. Весь день сасанидские вельможи разъезжали взад и вперед по своему лагерю, разглагольствуя перед своими людьми. Не было предпринято никаких попыток скрыть распределение осадных лестниц или поспешный ремонт осадных щитов. Все согласились с большей или меньшей убежденностью в том, что после ужасных потерь очередного штурма их сердца дрогнут, что они не будут продолжать атаку: продержитесь еще один день, и, наконец, Арет и все, кто остался в живых в городе, наконец, будут в безопасности.

Все были согласны с тем, что последнее распределение скудных запасов людей защитников было лучшим, что можно было предусмотреть. Поскольку девять центурий IIII Скифского на западной стене теперь насчитывали в среднем всего тридцать пять человек в каждой, а шесть центурий XX Пальмирской - всего тридцать, Баллиста приказал разместить там всех выживших наемников из нумеров трех защитников караванов. К ним должны были присоединиться несколько лучников-ополченцев, номинально находившихся под командованием Ярхая; учитывая обычное отсутствие участия последнего, они действительно находились под командованием Хаддудада. Кроме того, Баллиста довел количество артиллерийских орудий до первоначального количества в двадцать пять, взяв их откуда-то еще. Все это казалось надежной организацией обороны стены, обращенной к пустыне. Около 1300 человек, состоящих из 500 римских солдат, 500 наемников и 300 новобранцев, при поддержке артиллерии, должны были противостоять персидской атаке. Конечно, за это пришлось заплатить свою цену. Другие стены теперь удерживались только ополченцы, поддержанных горсткой римских солдат и недостаточным количество метательных машин.

За сырным блюдом молчание нарушил советник-евнух Отес, который, возможно, удивленный собственной смелостью, обратился непосредственно к Баллисте. "Итак, ты говоришь, что, если мы продержимся еще хотя бы один день, мы в безопасности?" Один или два армейских офицера не смогли подавить улыбку, услышав, как евнух употребил коллективное "продержимся" – они никогда не видели его ни на одной из зубчатых стен. Баллиста проигнорировал выражение лиц своих офицеров. Он пытался преодолеть предубеждение против евнухов, привитое ему как его северным детством, так и римским образованием. Это было не совсем просто. Отес был ужасно толстым и обильно поте. Его высокий, певучий голос звенел трусостью.

-В общих чертах, да.

Баллиста знал, что это неправда, разве что в самых общих чертах, но это событие было задумано для того, чтобы вселить надежду в важных людей в Арете.

-Если, конечно, наш таинственный предатель не приложит руку – наш собственный Эфиальт покажет Ксерксу путь вдоль хребта горы и обойдет наши Фермопилы с флангов, чтобы мы все пали, храбро сражаясь, как 300 спартанцев против бесчисленных тысяч восточной орды.

Ссылка Ацилия Глабриона на самый печально известный предатель в греческой истории (дурная слава Эфиальта была увековечена Геродотом) вызвал потрясенное молчание, которое молодой патриций какое-то время притворялся, что игнорирует. Он сделал глоток, затем поднял глаза, его лицо выражало притворную невинность.

-О, мне очень жаль. Я, кажется, указал на то, что Ганнибал у ворот, но это же очевидно.

Баллиста увидел, что, хотя волосы и борода Ацилия Глабриона были такими же элегантными, как всегда, под глазами у него были мешки нездорового вида, а одежда слегка растрепана. Возможно, он был пьян. Но прежде чем Баллиста успел вмешаться, он продолжил:

-Если завтра нам суждено разделить судьбу спартанцев, возможно, нам следует провести нашу последнюю ночь, как они, расчесывая друг другу волосы, смазывая тела маслом, находя утешение, какое только возможно.

Ацилий Глабрион закатил глаза, глядя на Деметрия, когда говорил. Молодой грек, стоя за кушеткой своего кириоса, скромно опустил глаза в землю.

-Я бы подумал, что было бы лучше, трибун-латиклавий, если бы один из Ацилиев Глабрионов, семьи, которая, как я понимаю, утверждает, что восходит к основанию Республики, взял за образец примеры античной римской добродетели – скажем, Горация, Цинцинната или Африкана – не спал всю ночь, совершая обход, проверяя часовых, оставаясь трезвым.

Баллиста понятия не имел, имели ли римские герои, которых он назвал, репутацию тех, кто избегал сна ради службы, если они разбавляли свое вино большим количеством воды. Ему было все равно. Он чувствовал, как в нем поднимается гнев.

-Утверждает, что восходят к основанию Республики. Утверждает! Как ты смеешь! Ты выскочк... - Лицо Ацилия Глабриона покраснело, он повысил голос.

-Доминус! – раздался поставленный командный голос примипила Антонина Первого. Это остановило его командира посреди реплики. -Доминус, уже поздно. Мы должны принять предложение дукса. Пришло время проверить посты часовых. -Антонин продолжал, не давая своему начальнику времени заговорить. - Дукс Реки, офицеры IIII Скифского благодарят тебя за гостеприимство. Мы должны идти. - Пока он говорил, центурион поднялся на ноги и подошел к Ацилию Глабриону. Другой центурион из его легиона появился с другой стороны от него. Вместе Антонин и Селевк мягко, но твердо поставили своего молодого командира на ноги и подтолкнули его к двери.

Ацилий Глабрион внезапно остановился. Он повернулся и ткнул пальцем в Баллисту. Аристократа трясло, вся краска отхлынула от его лица. Он казался слишком сердитым, чтобы говорить.

Взяв его под локоть, два центуриона вывели его за дверь, не сказав больше ни слова.

После этого вечеринка продолжалась недолго. Следующими ушли Турпион с Феликсом и Кастрицием, центурионами под его командованием, за ними быстро последовали защитники караванов и советники.

Как только он попрощался с последним из своих гостей, евнух Отес – "Очень приятно, кириос, большой успех" – Баллиста, Деметрий за ним по пятам, удалился в свои личные покои. Максим и Калгак уже ждали их.

-Ты получил то, что я просил?

-Да, доминус, - ответил Максим.

-И к тому же чертовски дорогой ценой, - добавил Калгак.

На кровати были разложены два комплекта одежды. Яркие красные, синие, желтые и фиолетовые туники, брюки и кепки в полоску, с подшитыми краями и вышивкой контрастных цветов в местном стиле.

-Давайте продолжим. - Баллиста и Максим начали снимать свою обычную одежду и натягивать восточные одеяния.

-Кириос, это безумие, - сказал Деметрий. - Что хорошего из этого может выйти?

Баллиста, сняв с пояса два украшения – осадную корону и позолоченную хищную птицу, смотрел вниз, сосредоточившись на прикреплении нового украшения, на котором было написано "FELIX UTERE".

-Существует опасность, что младшие офицеры скажут своим начальникам то, что, по их мнению, они хотят услышать: "солдаты в хорошем настроении, полны решимости сражаться". Представьте себе, что говорят Царю Царей. Я не Шапур, но всегда приятнее приносить хорошие новости, чем плохие. -Баллиста убрал свои длинные волосы под сирийскую шапочку.

-Пожалуйста, кириос, подумай об опасности – если не для себя, то для всех нас, если что-то случится".

Баллиста раздумывал, не следует ли ему вынуть янтарный целебный камень из ножен своего меча. Он решил не делать этого. - Перестань волноваться, мальчик. Нет лучшего способа проверить моральный дух людей. На своих постах, без присмотра, они откровенно рассказывают о своих надеждах и страхах. - Северянин похлопал Деметрия по плечу. - Все будет хорошо. Я уже делал подобные вещи раньше.

-Кажется, никто особо не беспокоится обо мне, - сказал Максим.

-Ты расходный материал, - сказал Калгак.

Баллиста повесил на плечо комбинированный футляр для лука и колчан, накинул на себя волчью шкуру и посмотрел на себя в зеркало, которое протянул Калгак. Затем он посмотрел на своего телохранителя. - Максим, намажь нос сажей. Спрячь эту белую кошачью задницу, и никто не сможет нас узнать. Мы выглядим как пара самых подлых наемников, нанятых защитниками караванов.

Перекинувшись парой слов со стражниками, двое мужчин выскользнули из северной двери дворца. Они повернули налево и пошли через военный квартал к стене пустыни. На марсовом поле они услышали пароль от легионеров из расквартированной там центурии Антонина Крайнего: libertas. Они назвали отзыв – principatus – и продолжили свой путь.

Они поднялись на зубчатые стены в северо-западном углу стены у храма Бела. Обменявшись паролем и отзывом с еще одним караулом – libertas-principatus, – они некоторое время стояли у парапета, глядя на ущелье на севере и великую равнину на западе. Вдалеке мириады костров лагеря Сасанидов отбрасывали на небо красноватое зарево. По пустыне разнесся низкий гул. Заржал персидский конь, и совсем рядом ему ответил римский.

Вдоль стены потухли факелы. Откуда-то из города доносился звон молота - кузнец работал допоздна, выправляя клинок меча или заклепывая кольца кольчуги. Наверху, на башне, часовой по имени Антиох долго и монотонно рассказывал о своем недавнем разводе: его жена всегда была сварливой, у нее был злобный язык, и, боги нижние, она болтала, хуже, чем быть женатым на собственной мачехе.

Баллиста наклонился поближе к своему телохранителю.

-Я думаю, что прошлой ночью ты сделал достаточно, чтобы вернуть свой долг и потребовать свободы.

-Нет. Это должно быть то же самое. Прошлой ночью, конечно, эти трое, возможно, вскоре убили тебя, но я не могу быть уверен. Когда ты спас меня, не было места сомнениям; я лежал на спине, оружие было выбито из моей руки, еще секунда, и я был мертв. Конечно, это должно быть одно и то же.

-Я полагаю, некоторые религии считают гордыню ужасным грехом.

-Ну и дураки

Баллиста и Максим двинулись на юг вдоль стены. То тут, то там, когда они входили и выходили из луж света факелов, их окликали часовые, худощавые мужчины в поношенных туниках: libertas-principatus, libertas-principatus.

На четвертой башне они подошли к часовым, игравшим в кости. Это были легионеры из IIII Скифского. Их овальные щиты, красные с синими фигурами Викторий и золотым львом, были сложены рядом. Баллиста и Максим оставались в тени, наблюдая, как отблески костра играют на лицах мужчин, слушая их разговор.

-Канис, - простонал игрок, когда его четыре кубика упали в "собаку", худший из возможных бросков.

-Тебе всегда не везло.

-Чушь собачья. Я приберегаю всю свою удачу на завтра, она нам, блять, понадобится.

-Сам чушь несешь. Завтра будет прогулка по райскому уголку. Мы ебли их раньше и выебем завтра.

-Это ты так говоришь. Нас осталось не так уж много. Большинство бойцов на этой стене - просто гребаные гражданские, играющие в солдатиков. Говорю тебе, если гады завтра вернутся домой, нам крышка.

-Дерьмо. Этот большой варварский ублюдок до сих пор помогал нам. Он снова увидит нас завтра. Если он скажет, что мы можем удержать эту стену, ты будешь с ним спорить?

Баллиста ухмыльнулся Максиму в тени.

-Я бы предпочел поспорить с ним, чем с его гребаным телохранителем-кельтом.

Зубы Максиму блеснули белизной в полумраке.

-В чем-то ты прав. Не хотелось бы встретиться с ним в темном переулке. Мерзкий ублюдок, не так ли?

Баллиста взял Максима за руку и повел его вниз по лестнице.

К тому времени, как они добрались до Пальмирских ворот, наступила ночь, и они услышали достаточно. Регулярные солдаты казались достаточно сплоченными; яростно стеная, они поливали презрением поровну врага и ополченцев на их собственной стороне. Часто высмеиваемые ополченцы, особенно новички на стене, обращенной к пустыне, были либо очень тихими, либо хвастливо громкими – как и следовало ожидать от тех, кто еще не заглядывал в лицо битве.

Баллиста решил вернуться во дворец. Им нужно было выспаться. Завтра ждал трудный день.

Деметрий закончил одеваться. Он суетливо повесил блокнот и стило на пояс, заставив их висеть именно так. Он посмотрел на себя в зеркало. Несмотря на искажения в полированном металле, он видел, что выглядит ужасно. Под глазами у него была сеть тонких голубых вен. Он тоже чувствовал себя ужасно. Первую половину ночи он оставался полностью одетым, расхаживая взад и вперед. Он сказал себе, что не сможет уснуть, пока Баллиста и Максим не вернутся со своего дурацкого обхода караулов. Когда, спустя некоторое время после полуночи, они вернулись в приподнятом настроении, смеясь, поддразнивая друг друга, Деметрий уже лег спать. Он все еще не мог заснуть. Лишенный забот о других, он должен был встретиться лицом к лицу со своими страхами за себя.

Нельзя было отделаться от мысли, что утром персы придут снова. Деметрия не слишком успокоило выступление Баллисты на ужине. Он хорошо знал своего кириоса: большой, грубоватый северянин не умел лгать. В его заявлениях о том, что сердца персов будут не на месте, была какая-то пустота. Когда этот толстый евнух спросил, правда ли, что если они выживут завтра, то будут в безопасности, что ответила Баллиста? Что-то вроде того, что это в целом верно. Кириос не умел притворяться. Но опять же, в частном порядке, кириос был более беспокойным. Это было частью того, что сделало его таким хорошим солдатом, одержимая забота о деталях, которая сделала его таким превосходным осадным инженером. Но на этот раз, конечно, он был прав, беспокоясь. Это был бы последний бросок персов. Шапур и его вельможи взбили боевой дух своих воинов до состояния пены фанатизма и ненависти. Они хотели бы съесть сердца защитников сырыми.

Хотя Деметрий и не хотел этого, он продолжал вспоминать то первое нападение персов. Свирепые темнобородые мужчины, карабкающиеся вверх по лестницам, с длинными мечами в руках, с жаждой убийства в сердцах. А завтра это повторится: тысячи за тысячами персов перелезут через парапеты, окружат их своими ужасными мечами, разрубая тех, кто встанет у них на пути: оргия крови и страданий.

Излишне говорить, что в галлиникиум, когда начинают петь петухи, но в мирное время люди все еще крепко спят, в то время задолго до рассвета, когда свите Дукса Реки было приказано собраться, Калгаку пришлось разбудить Деметрия от беспокойного сна, сна, в котором он бесконечно преследовал давнюю мечту- прорицатель по узким, грязным закоулкам города. Мучительно, но мужчина оставался вне досягаемости, в то время как сзади доносились звуки преследования сасанидов, крики мужчин и женщин, треск горящих зданий.

-Нельзя терять времени, - сказал старый каледонец не без злобы. - Они все завтракают в большой столовой. Все будет хорошо. Они чувствуют себя хорошо.'

Калгак не ошибся. Когда Деметрий вошел в столовую, где в этот ранний час все еще горели лампы, его встретили взрывом смеха. Баллиста, Максим, центурион Кастриций, знаменосец Пудент, два оставшихся гонца, один оставшийся писец и десять эквитов-сингуляров столпились вместе и ели яичницу с беконом. Баллиста подозвал Деметрия, пожал ему руку, велел Максиму подвинуться, чтобы освободить ему место. Во всяком случае, Баллиста и Максим были в еще более приподнятом настроении, чем когда вернулись прошлой ночью. Они смеялись и шутили с другими собравшимися. И все же Деметрию, с тарелкой ненужной еды перед ним, зажатому между двумя мужчинами с севера, показалось, что он уловил скрытое напряжение, хрупкость их хорошего настроения. Максим дразнил Дукса за то, что тот пил только воду. Баллиста сказал, что хочет сохранить ясную голову – состояние, которого, как он уверял всех, его телохранитель никогда не знал; сегодня вечером он будет пить, пока не запоет сентиментальные песни, скажет им всем, что любит их как братьев, и отключится.

Покончив с завтраком, они гурьбой направились в главный двор дворца, чтобы вооружиться. Теперь они вели себя тише; негромкие разговоры, короткие взрывы смеха. Один за другим мужчины исчезали в уборных. Из жилых помещений вышли Калгак и Багой, неся парадные доспехи Дукс Реки, которых он до сих пор не носил.

-Если ты собираешься победить сасанидского Царя Царей, ты должен выглядеть как настоящий римский полководец, - сказал Калгак.

Баллиста предпочел бы свою старую, потрепанную войной кольчугу, но спорить не стал. У Калгака всегда было желание снарядить его как можно лучше, желание, которое Баллиста слишком часто разочаровывал. Он стоял, раскинув руки, пока Калгак и Максим застегивали на ним нагрудник и наспинник, надевали богато украшенные наплечники и птерюги из тяжелых кожаных ремней, предназначенных для защиты мужского достоинства и бедер. Баллиста надел пояс с мечом, а затем позволил Калгаку накинуть ему на плечи новый черный плащ. Поверх плаща Калгак накинул волчью шкуру, оставшуюся с прошлой ночи, чтобы защититься от утреннего холода, и вручил Баллисте свой шлем. Он отметил, что волчья шкура была вычищена, шлем отполирован.

-Если ты не победишь Шапура, уверен, ты появишься в Валгалле хорошо одетым, - сказал Максим на родном языке Баллисты.

-Я надеюсь, что это не конец долгого пути для нас, брат, - ответил Баллиста на том же языке.

Они вышли из главных ворот дворца, теперь уже молча. В темноте, с факелами, вспыхивающими на холодном южном ветру, они прошли через военный квартал, через марсово поле и к северной оконечности стены пустыни. Когда они поднимались по ступеням храма Бела к северо-западной башне, часовой окликнул их: "Исангрим", правильно произнесенное диковинное слово. Баллиста дала латинский ответ: Patria, отечество или дом.

Баллиста приветствовал людей на зубчатых стенах, смесь солдат из XX Пальмирской и местных ополченцев, пожимая каждому руку. Затем он наполовину вскарабкался на метательную машину. Он снял шлем, и его волосы разметались по плечам. Гладкая полированная поверхность его кирасы поблескивала в свете факелов. Он обратился к мужчинам.

-Commilitiones, соратники, время пришло. Сегодня последний бросок. - Он сделал паузу. Он полностью завладел их вниманием. - Персов много. Нас мало. Но их численность будет ничем иным, как обузой. У нас будет достаточно места, чтоб размахнуться мечом как следует.

В свете факелов появились печальные улыбки.

-Их количество ничего не значит. Они - изнеженные рабы восточного деспота. Мы - солдаты. Мы свободные люди. Они сражаются за своего хозяина. Мы боремся за libertas, наши свободы. Мы уже ебли их раньше. Мы выебем их снова.

Некоторые солдаты вытащили мечи и начали тихо постукивать ими по своим щитам.

-Если мы победим сегодня, благородные императоры Валериан и Галлиен объявят этот день днем благодарения, священным днем, который будет отмечаться до тех пор, пока стоит вечный город Рим. Благородные императоры откроют священную императорскую сокровищницу. Они осыплют нас золотом.

Солдаты засмеялись, как один, вместе с Баллистой. Старший император не был известен своей щедростью. Баллиста подождал мгновение, затем, изменив тон своего голоса, продолжил.

-Сегодня последний день наших страданий. Если мы победим сегодня, то обеспечим себе безопасность нашими собственными мечами. Если мы победим сегодня, то заслужим свою славу, которую будут помнить в веках. Нас будут помнить вместе с людьми, которые разбили Ганнибала при Заме, людьми, которые разбили варварские орды кимвров и тевтонов на равнинах северной Италии, людьми, которые разбили азиатские полчища Митридата Великого, смирили его восточную гордость и довели его до изгнания и жалкого самоубийства. Если мы победим сегодня, нас будут помнить с этого дня и до конца света.

Все мужчины зааплодировали. Звон мечей, ударявшихся о щиты, был оглушительным. Раздалось пение: "Бал-лис-та, Бал-лис-та". Его подхватили и, подобно огромной волне, покатили по стенам и башням охваченного боем города.

Когда они покинули башню, было утро, когда свет факелов впервые становится бледно-желтым затем исчез совсем. Они прошли вдоль стены на юг. На каждой башне Баллиста произносил очередную версию своей речи. Слушатели всегда аплодировали; иногда они скандировали " Бал-лис-та, Бал-лис-та "; иногда они откидывали головы назад и выли, как волки. К тому времени, как они снова пошли на север и заняли свои привычные места высоко на Пальмирских воротах, солнце припекало им спины.

-Доминус. - Два солдата XX Пальмирской встали по стойке смирно. Между ними стоял человек в персидской одежде. - Марк Антонин Даним и Марк Антонин Темарсас из турмы Антиоха, господин. Это дезертир. Прошлой ночью подошел к северной стене. Говорит, что его зовут Кхур. Говорит, что может рассказать тебе все, что ты хочешь знать о персидском плане нападения.

При звуке своего имени перс оскалил зубы, как собака, ожидающая побоев. Цветастая одежда мужчины была покрыта пылью. Его свободная туника с длинными рукавами была расстегнута. Ремень, должно быть, был снят, когда его обыскивали и разоружали. Под слоем грязи его лицо было бледным.

Баллиста жестом подозвал его вперед. Перс подошел ближе, затем пал ниц. Он склонил лоб к полу, затем встал на колени, протянув руки в мольбе.

Деметрий с отвращением наблюдал за этим человеком, когда Баллиста заговорил с ним по-персидски. Прежде чем ответить, сасанид снова пал ниц, прикрыв руки длинными рукавами. Было отвратительно, как эти восточные люди унижали себя.

Мужчина снова встал на колени и бросился на Баллисту. Нож сверкнул в руке перса, когда он вонзил его под кирасу северянина. Быстрее, чем Деметрий успел последовать за ним, Баллиста шагнул вперед и принял удар на себя. Схватив перса за руку обеими руками, Баллиста поднял его колено вверх. Раздался громкий треск, когда рука сломалась. Мужчина закричал. Солдат по имени Даним прыгнул вперед и вонзил свой меч между лопаток перса. Человек с востока упал вперед. За несколько секунд он лишил себя жизни.

-В этом не было необходимости, солдат, - сказал Баллиста.

-Прости, доминус… Думал... - голос Данима затих.

-Я так понимаю, его обыскали?

-Да, доминус.

-Кто? - спросил Баллиста.

-Я не знаю, доминус.

-Не ты?

-Нет, доминус. - Даним опустил глаза туда, где с лезвия его меча на пол капала кровь. Он сильно вспотел. Его удрученный вид противоречил броским украшениям на его военном поясе: солнечный луч, цветок, рыба, человек, несущий ягненка, и солярный символ. Деметрия поразило, что убийца перса был единственным присутствующим с обнаженным клинком.

-Очень хорошо. Унесите труп.

Даним вложил оружие в ножны, и двое солдат, взявшись за ноги каждый, потащили перса к лестнице. Лицо мужчины заскользило по полу. Он оставил за собой кровавый след.

-Поднимите этот гребаный труп. Кто-нибудь может пораниться, если поскользнется в этой крови, - прорычал Кастриций.

Баллиста и Максим вопросительно посмотрели друг на друга. Если он был обезоружен, когда дезертировал, кто-то, должно быть, дал персу нож. Сейчас не было времени расследовать это. Они могли бы искать преступника завтра, если бы они все еще были живы. Почти незаметно Баллиста пожал плечами, а затем повернулась, чтобы посмотреть вверх и вниз по стене.

Не в силах принять внезапную вспышку крайнего насилия, за которой последовало столь же резкое возвращение к чему-то вроде нормальности, Деметрий наблюдал, как его кириос снимает шлем. Когда Баллиста передал его, Деметрий понял, что его собственные руки дрожат. Большой северянин натянуто улыбнулся и сказал, что он должен показать бойцам, что он все еще жив. Деметрий почувствовал гнетущую тишину на зубчатых стенах, такую тишину, которая предшествует грозе. Он наблюдал, как Баллиста вскарабкался на раму ближайшего артиллерийского орудия и поднял руки над головой. Медленно повернувшись, чтобы все могли его видеть, он помахал рукой. Южный ветер трепал его мокрые от пота волосы. Отполированная кираса сверкала на солнце. Раздался странный звук, как будто тысяча человек одновременно выдохнули. Рядом чей-то голос прокричал: "Флавий, Флавий". Вдоль стены шли солдаты, смеялись и подхватывали скандирование: "Флавий, Флавий", "Блондинчик, Блондинчик".

-Так вот как они меня на самом деле называют, - сказал Баллиста, спускаясь вниз.

-Помимо прочего, - сказал Максим.

Когда Деметрий попытался вернуть шлем, Баллиста попросил его положить его вместе с другими вещами, пока он не понадобится. Молодой грек подошел и положил шлем на аккуратно сложенную волчью шкуру рядом со щитом кириоса, который, после некоторого раздумья, молодой грек ранее спрятал от греха подальше в углу башни.

С переднего парапета Баллиста осматривал укрепления. Мужчины молча ждали. Над их головами на ветру развевались знамена. На двух башнях к югу, где размещался Турпион, развевалась зеленая вексилла XX Пальмирской, название подразделения было выделено золотом, изображение его божества-покровителя, гордого пальмирского бога-воина, реяло на ветру. На самой южной башне висел боевой штандарт Ярхая - красный скорпион на белом фоне. Хаддудад должен был стоять там. Баллиста поинтересовался, будет ли присутствовать сам Ярхай. На расстоянии двух башен к северу находилась красное знамя вексилляции IIII Скифского, на нем были изображены олицетворения победы в синем цвете, орел, лев и надпись полностью золотыми буквами. Молодой патриций Ацилий Глабрион встал бы там. За ним развевался желто-голубой четырехлепестковый цветок Анаму. Еще дальше, у северо-западного угла оборонительных сооружений, было знамя Огелоса - золотое изображение богини Артемиды на пурпурном фоне. А в центре, над главными воротами, зашипел и щелкнул зубами белый дракон Дукса Реки. Тут и там вдоль стены воздух мерцал там, где костры нагревали песок до потрескивающего, плюющегося жара.

Город Арет был настолько готов, насколько это было возможно, к этому окончательному испытанию. Эта стена стала последней границей империума, где Запад встречался с Востоком, где Romanitas, даже сам humanitas, сталкивался с Barbaricum. Ирония того, что четыре из шести штандартов, развевавшихся над стеной Арета, ни в коем случае нельзя было назвать римскими, не ускользнула от внимания Баллисты.

Он посмотрел через выжженную равнину на орду Сасанидов. Шел четвертый час дневного света. Жителям востока потребовалось много времени, чтобы подготовиться к битве. Было ли это нежеланием? Неужели Шапуру, его царям-вассалам и знати было трудно заставить своих людей снова встать в ужасную боевую линию? Или это был расчет, желание, чтобы все было правильно? Неужели они просто ждали, когда солнце скроется из-за восточного горизонта, из их глаз, когда они смотрели на суровую, одинокую стену Арета?

Теперь Сасаниды были готовы - темная линия, протянувшаяся через равнину. Трубы и барабаны умолкли. Тысячи и тысячи воинов молча ждали. Ветер поднял на равнине пыльные вихри. Затем загремели барабаны, пронзительно завыли трубы. Солнце ударило в золотой шар, который венчал большой боевой штандарт дома Сасана, когда его несли по фронту армии. Драфш-и-Кавьян засверкал желтым, красным и фиолетовым. Сначала слабый, а затем наполняющийся, напев "Мазда, Мазда" разнесся по равнине. Песнопение затихло, затем зазвучало новое, на этот раз более сильное: "Шапур, Шапур". Его белый конь поднимал пыль, пурпурные и белые ленты развевались позади него, Царь Царей ехал впереди своей армии. Он спешился, взобрался на высокий помост, уселся на свой золотой трон и подал знак, что битва должна начаться.

Трубы заиграли другую ноту. Барабаны задали другой ритм. Небольшое колебание, и армия Сасанидов двинулась вперед. Экраны были отодвинуты в сторону, и десять оставшихся сасанидских метательных машин выпустили снаряды. Баллиста кивнул Пуденту, который поднял красный флаг. Двадцать пять баллист защитников ответили. Эта фаза дня вызывала у Баллисты мало опасений. Шансы в артиллерийской дуэли были в значительной степени в его пользу.

Когда линия Сасанидов начала свое долгое-долгое наступление, Баллиста потребовал свой шлем и щит. Пальцы Деметрия теребили ремешок на подбородке. Баллиста наклонился вперед, поцеловал Деметрия в щеку, обнял его и прошептал ему на ухо: "Мы все напуганы".

Вооруженный, в сопровождении Максима и Кастриция, Баллиста позвал персидского мальчика Багоя на свою сторону, чтобы помочь опознать врага.

Когда линия Сасанидов оказалась на пределе досягаемости артиллерии защитников, Баллиста снова кивнул Пуденту, который дважды поднял и опустил красный флаг. Артиллерия Арета перенесла стрельбу с восточной артиллерии на их бредущую пехоту. Злые дротики с железными наконечниками и тщательно скругленные камни полетели в персов, стремясь пробить или разбить их осадные щиты, убить и покалечить людей, которые сгрудились за ними. Когда ударили первые снаряды, линия Сасанидов, казалось, пошла рябью, как пшеничное поле, когда поднимается ветер.

К тому времени, когда персы миновали участок выкрашенной белой краской стены, отделявший 200 шагов от городской стены, и попали в зону действия артиллерии защитников, их линия начала распадаться. Между подразделениями начали открываться бреши. Яркие знамена, под которыми маршировали саки, индийцы и арабы, люди царя Грузии Хамазаспа и воины, следовавшие за владыкой Кареном, отставали. Они все еще наступали, но медленнее, чем люди под знаменами отпрысков семьи Шапура: принца Сасана-охотника, принца Валаша, Радости Шапура, царицы Динак из Месены, Ардашира, царя Адиабены. Знамя владыки Сурена все еще было далеко впереди. В первых рядах на дороге, которая вела к Пальмирским воротам, были Бессмертные во главе с Перозом Длинным Мечом, и Ян-Аваспер, возглавляемый римским дезертиром Мариадом.

-Позор, позор тем, кто бездельничает, - пробормотал Багой. - Воистину, они - маргазан. Они будут вечно мучиться в аду.

-Тихо, мальчик, - прошипел Максим.

Баллиста был погружен в свои мысли. Само присутствие двух элитных отрядов в первой волне атаки было обоюдоострым оружием. Это показало, с какой яростью Шапур намеревался довести атаку до конца. Но, с другой стороны, это показало, что резервов не было. Если бы первая волна потерпела неудачу, другой бы не было. "Да будет так", - сказал Баллиста себе под нос.

Когда передовые персидские части были в 150 шагах от стены, красный флаг был поднят и опущен три раза, а лучники среди защитников натянули луки и пустили стрелы. На этот раз сасаниды не предпринимали попыток прекратить стрельбу, пока не оказались всего в пятидесяти шагах от города. Как только римские стрелы попали в цель, персы ответили. Небо потемнело от их стрел. Но Баллиста с удовлетворением отметил, что каждый перс стрелял именно тогда, когда ему было удобно: не было никаких дисциплинированных залпов, и большая часть стрельбы уходила в молоко

Персидская линия становилась все более раздробленной, разрывы между подразделениями увеличивались. Теперь люди лорда Сурена и королевы Динак отставали – как и люди Мариада: "Те, кто жертвует собой" опровергали свое имя. На равнине те, кто уже отстал, были почти неподвижны. Баллиста наблюдала, как ярко одетый всадник издевается над грузинами. Багой подтвердил, что это был Хамазасп, их царь. Он потерял своего сына в начале осады. У него было больше причин, чем у большинства, желать мести.

Затем Баллиста увидел то, чего он никогда не видел ни на одном поле битвы. Позади грузинских воинов была выстроена шеренга мужчин. Они размахивали кнутами. Воин повернулся, чтобы бежать. Он был буквально отброшен назад на прежнее место. Баллиста посмотрел на другие группы воинов. Позади каждого, даже тех, кто все еще был впереди, стояла шеренга мужчин с кнутами. Был даже один, стоявший за Бессмертными. Впервые за этот день Баллиста почувствовал, как его уверенность возросла. Он улыбнулся.

Без предупреждения воины Ардашира, короля Адиабены, отбросили в сторону свои осадные щиты и ринулись вперед, к стене. Баллиста засмеялся от радости. Это была атака, порожденная не мужеством или бравадой, а страхом. Подстрекаемые и уязвленные до предела, воины Ардашира просто хотели покончить с этим тем или иным способом. Отбросив порядок и даже собственную защиту, они побежали вперед. Это было классическое бегство не в ту сторону.

В одно мгновение снаряды защитников были сосредоточены на них. Сгорбившись, спотыкаясь, неся свои осадные лестницы, Сасаниды бросились в бурю железа и бронзы. Люди падали. Лестницы были сброшены. Падало все больше людей.

Первые три лестницы достигли стены. Они качнулись вверх, ударяясь о парапет. Простые деревенские вилы сдвинули одну лестницу в сторону. Она упала, люди отпрыгнули в сторону. Бронзовый котел появился над другой лестницей и обрушил раскаленный добела песок на тех, кто не успел убежать. Воины у подножия третьей лестницы посмотрели друг на друга, затем повернулись и побежали.

Паника распространилась, как пожар на средиземноморском склоне холма в разгар лета. Там, где раньше была армия, отдельные отряды воинов, теперь равнина была покрыта беспорядочной массой бегущих людей, каждый из которых думал только о том, чтобы спасти свою шкуру, убежать от снарядов, которые летели в него с мрачной каменной стены. Защитники не щадили их. Не нуждаясь в приказах, они стреляли и снова стреляли в беззащитные спины своих убегающих врагов.

На зубчатых стенах люди смеялись и ревели. Раздались конкурирующие песнопения: "Бал-лис-та, Бал-лис-та" – "Ro-ma, Ro-ma" – "Ни-ка, Ни-ка". Некоторые выли, как волки. Избиение продолжалось.

Баллиста посмотрел на равнину. На золотом троне, высоко на помосте, неподвижно сидел Шапур. Позади Царя Царей бесстрастно возвышались огромные серые горбы его слонов.

Когда выжившие Сасаниды оказались вне досягаемости, внезапно, как когда корабль садится на мель, всякая дисциплина исчезла. Кувшины и бурдюки с выпивкой появились как по волшебству. Мужчины запрокидывали головы, глотая вино или местное пиво.

Максим передал Баллисте кувшин пива. Северянин обнаружил, что его рот полон пыли. Он ополоснул кружку жидким кислым пивом и сплюнул через стену. Жидкость попала на труп сасанида. Он почувствовал отвращение. Он отпил немного пива.

-Интересно, скольких ублюдков мы убили – тысячи, десятки тысяч с тех пор, как они пришли сюда". У Кастриция был свой кувшин вина. Часть ее стекала по его подбородку.

Баллиста не знал и знать не хотел количества убитых врагов. Он чувствовал себя очень усталым. - Кастриций, я хочу, чтобы сегодня ночью часовые были удвоены.

Центурион выглядел ошеломленным, но быстро пришел в себя.

-Мы сделаем, что приказано, и к любой команде будем готовы.

Он отдал салют и, все еще держа в руке кувшин с вином, отправился отдавать необходимые распоряжения.

Продвижение Баллисты вдоль стены было медленным. Каждый боец хотел пожать ему руку, похлопать по спине, похвалить его. Сначала он пошел на юг. В двух башнях от ворот под зеленым знаменем XX Пальмирской он поблагодарил и похвалил Турпиона. На лице бывшего центуриона отразилось неподдельное удовольствие. Он снял шлем, его волосы слиплись от пота. Он и Баллиста обнялись, лицо Турпиона, ощетинившееся, прижалось к лицу Баллисты. На самой южной башне Хаддудад стоял под красным скорпионом Ярхая. Капитан наемников объяснил, что стратегос Ярхай почувствовал недомогание. Баллиста сказал, что это не имеет значения, когда у благородного Ярхая был такой капитан, как Хаддудад. Северянин огляделся. Он не видел никаких признаков Батшибы. Довольно удивительно, но, похоже, она прислушалась к его приказу избегать стены и боевых действий. В одном углу башни собралась кучка наемников Ярхая. На мгновение Баллиста задумался, не прячут ли они ее. Затем он отбросил эту мысль.

Обратный путь на север был еще медленнее. Обильное количество употребляемого алкоголя превратило оборону в своего рода вакханалию, обычно скрытую секретностью и ночной тьмой. Солдаты пьяно облокотились на парапет. Они лежали группами на склоне внутреннего земляного вала. Они передавали из рук в руки бурдюки и кувшины с вином и пивом. Они выкрикивали шутки и непристойности. Проститутки были на свободе в полном составе. Без всякого стыда одна девушка стояла на четвереньках; ее короткая туника задралась, один солдат пристроился к ней сзади, второй спереди. Другая девушка лежала на спине, обнаженная. Солдат, который энергично толкался между ее ног, был приподнят на скрещенных руках, чтобы позволить двум своим коллегам добраться до ее лица. Когда они опустились на колени, она повернула голову из стороны в сторону, беря в рот сначала у одного, потом у другого. Еще три или четыре солдата стояли вокруг и пили, ожидая своей очереди. Баллиста отметила, что она блондинка, большая грудь, очень большие темно-коричневые соски. Он почувствовал острый укол вожделения. Всеотец, ему не помешала бы женщина.

На двух башнях к северу от Пальмирских ворот развевался красная вексилла IIII Скифского. Когда Баллиста поднялся на боевую платформу на крыше, он обнаружил Ацилия Глабриона, сидящего на табурете и пьющего вино. Симпатичный мальчик-раб держал над головой зонтик. Другой обмахивал его веером. Он восседал посреди своих солдат, разговаривая с ними и восхваляя их в манере патриция, приветливо, но всегда сохраняя определенную дистанцию. Молодой аристократ не спешил вставать и приветствовать своего старшего офицера.

-Дукс Реки, я дарю тебе радость твоей победы, - сказал он, когда в конце концов поднялся на ноги. -Удивительный результат, особенно учитывая все обстоятельства, что были против тебя.

-Спасибо, трибун-латиклавий.

Баллиста проигнорировал двусмысленные намеки второй части фразы трибуна.

-Львиная доля победы должна достаться вам и вашим легионерам из IIII Скифского.

Слова северянина вызвали одобрительные возгласы присутствующих легионеров. Ацилий Глабрион не выглядел довольным. Он сделал еще один большой глоток вина.

-Сюда приходил какой-то идиот-посыльный. Этот дурак утверждал, что пришел от тебя. Я знал, что это чушь. Он сказал, что ты приказал удвоить охрану сегодня вечером. Я недвусмысленно сказал ему, что наш дукс не отдал бы такого нелепого приказа. Я отправил его восвояси. -Ацилий Глабрион сделал еще один большой глоток. Он выглядел покрасневшим.

-Боюсь, произошло недоразумение, – Баллиста старался, чтобы его голос звучал нейтрально, -посыльный был от меня. Я приказал удвоить количество часовых на сегодняшнюю ночь.

-Но почему? - засмеялся Ацилий Глабрион. - Битва окончена. Мы победили. Они проиграли. Все кончено. - Он огляделся в поисках моральной поддержки у своих легионеров. Некоторые кивнули. Большинство избегало его взгляда. Они смотрели в землю, не желая быть втянутыми в растущую напряженность между этими двумя старшими офицерами.

-Да, сегодня мы победили. Но их еще очень много. Шапур теперь будет в отчаянии. Он будет знать, что мы будем усердно праздновать. Это было бы идеальное время для него, чтобы нанести удар, когда мы ослабим бдительность, потому что думаем, что находимся в безопасности.

Баллиста слышал, как гнев закрадывается в его собственный голос. У него в голове крутились злые мысли: Ты, может, и хороший офицер, но не дави на меня слишком сильно, ты, надушенный и накачанный маленький ублюдок.

-Пшшах. - Ацилий Глабрион издал звук, означавший пренебрежение, и взмахнул своим кубком с вином. Немного вина перелилось через край.

-Здесь вообще нечего бояться. Шапур никогда не смог бы заставить их снова атаковать сегодня вечером.

Ацилий Глабрион слегка покачивался.

-Я не вижу причин мешать моим бойцам хорошо проводить время.

Он улыбнулся своим людям. Некоторые улыбнулись в ответ. Заметив, что он не получил единодушной поддержки, молодой аристократ нахмурился.

-Трибун-латиклавий, ты прикажешь своим людям удвоить охрану сегодня ночью. - теперь никто не мог перепутать гнев в голосе рослого северянина.

-Не прикажу. - Ацилий Глабрион с вызовом посмотрел на него.

-Ты не подчиняешься прямому приказу вышестоящего офицера.

-Нет, - выплюнул Ацилий Глабрион, - я игнорирую нелепую прихоть выскочки, волосатого варвара, которому следовало бы остаться в убогой родной хижине где-нибудь в лесу.

На боевой платформе воцарилась глубокая тишина. Из-за башни доносились звуки веселья.

-Ацилий Глабрион, ты отстранен от командования. Сдай оружие. Иди к себе домой и посади себя под домашний арест. Завтра в четвертом часу дня ты явитесь во дворец Дукса Реки, чтобы предстать перед военным трибуналом.

Баллиста разыскал центуриона.

-Селевк, ты сообщишь примипилу Антонину Первому, что он должен принять командование вексилляцией IIII Скифского в Арете. Он должен убедиться, что достаточное количество его людей остаются трезвыми, чтобы удвоить количество часовых сегодня ночью. И скажи ему, что я хочу, чтобы на каждой башне был приготовлен синий фонарь. Они должны быть зажжены при первых признаках любой вражеской активности.

-Мы будем делать то, что приказано, и к любой команде будем готовы.

В словах центуриона не было никаких эмоций.

Ацилий Глабрион огляделся. Никто не встретился с ним взглядом. Поняв, что сказанное им назад не вернуть, он вздернул подбородок и принял позу благородства ошибочно обвиняемого. Он поставил кубок с вином, расстегнул перевязь с мечом, стянул через голову пояс и позволил ему упасть на пол. Не глядя ни направо, ни налево, он направился к лестнице. После минутной нерешительности двое его мальчиков-рабов побежали за ним.