Вой молодых волков

Глава 16

В то же самое время. Мейсен. Земли племени далеминцев.

Земли далеминцев восстали. Верным остался только сам град Мейсен, где стояла фарфоровая мануфактура, принадлежавшая Приказу Большого дворца и семье Бань. Потерять его было нельзя, а потому в свое время сюда нагнали столько отставников-ветеранов, что мятежные владыки решили на рожон не лезть. Походили вокруг, как голодные собаки и ушли к Праге, подумав, что вернутся позже.

Княгиня Ванда молилась Богине на глазах сотен людей. Плавные движения, которыми она рассыпала жито на капище, были отработаны тысячами повторений. Свекровь хорошо учила ее. Княгиня благословляла детей, которых ей протягивали, благословляла баб, которые просили легких родов, благословляла больных и увечных, не показывая страха или брезгливости. Это ее высокое служение, ее долг перед семьей и страной. Только одно печалило княгиню: она, перешагнувшая на четвертый десяток лет, потеряла то сладостное чувство единения со свои божеством, которое раньше захлестывало ее как блаженная волна. Еще лет десять назад она, впитывая в себя жадные взгляды толпы, словно улетала за кромку неба, где познавала немыслимое счастье. А вот сейчас это чувство пропало, а служение перестало приносить ей прежнюю радость, превратившись в тягостное ярмо.

Она не понимала сначала, почему это стало так. Да только если когда-то она как будто попадала в Ирий, каленой стрелой своего разума прорываясь через тенета бренного мира, то с каждым днем Ирий отдалялся от нее, а потом и вовсе отгородился прочной стеной, за которую ей не было ходу. Как это могло получиться? Она терялась в догадках. И вот однажды, когда вместо душевного подъема и притока силы она снова ощутила лишь пустоту и скуку, Ванда призналась во всем мужу. Она рыдала как девчонка, не понимая, что происходит.

— Богиня покинула меня, государь муж мой, — всхлипнула она, доверчиво уткнувшись в плечо самого дорогого ей человека. Она знала, что он не осудит ее, хоть и был христианином. — Почему? За что?

— Ты стала сомневаться, — просто сказал он ей тогда, и это все объяснило.

— Да! — прошептала она. — Я стала сомневаться…

Истинная вера способна творить чудеса, да только это обходится дорого. Вера требует полной отрешенности и безусловной преданности, иначе она рассыпается в прах, словно прогоревшие угли. Ванда, которая всегда была неуемно любопытной, живя с человеком, обладавшим острым умом, не могла не измениться. Истинно любящие друг друга люди начинают думать в унисон. Им не требуются слова, чтобы понимать друг друга, а потому на многие вещи они начинают смотреть одинаково. Ванда читала то же, что и он. Она обсуждала с ним вопросы государства, потому как княгини — тоже часть Золотого рода, и олицетворяют непоколебимость его власти. Она, получившая великолепное образование, постигнув риторику и логику, со временем стала больше походить на мужа, чем на свекровь. Так постепенно слепая незамутненная вера сменилась критическим анализом, и ее мир рухнул. То, что раньше казалось ей незыблемым, словно Карпаты, теперь стало суетным, мелким и даже немного смешным. Так она потеряла свою Богиню и превратилась в служительницу той, кого стала считать просто куском мертвого мрамора. Она творила ритуалы бездумно, словно кукла на веревочках, и испытывала невероятное облегчение, когда все заканчивалось, и больше не было необходимости врать. Тогда она просто ехала домой, к мужу и детям, превращаясь до следующего воскресенья в княгиню, мать и жену. И она продолжала жадно читать все подряд, от стоиков до отцов церкви. И от этого у нее образовался какой-то свой, ни на что не похожий взгляд на божественную сущность.

Для нее, как и для многих нобилей, посвящение Высшей справедливости стало откровением. Уже давно имя Мораны не поминали, строго следуя плану, который когда-то разработали два умника из университета. Языческая богиня должна была умереть, и она почти умерла, скрывшись за абстракцией в виде великой идеи. Это было непросто поначалу, пока делами руководили старики вроде Горана, но потом, с их уходом, пошло полегче. Богиня, оказывается, не любила, когда ее поминали всуе, и это имя перестали произносить вслух, да так, что молодые его не слышали вовсе. Они приходили служить Высшей справедливости, а не той, кто олицетворял у словен смерть и смену времен года.

Вот тут-то, в подземелье Тайного Приказа, Ванда и нашла ответы на все свои вопросы. Для нее, язычницы, чье сознание не изменила христианская мораль, насильственная смерть не являлась грехом. Напротив, смерть во благо великой цели сама становилась благом. Потому-то она так легко и карала, и миловала, не тратя время на сожаления. Да у нее их и не было, сожалений этих. Как в этот день, когда племя мильчан поклонилось ей головами своих владык. Тогда она только и поверила, что ее муж победит.

Ее бесцеремонно отвлекли от воспоминаний…

— Госпожа! — гвардеец-хорутанин ударил кулаком в грудь. — Лесовики какие-то у городских ворот стоят, вас зовут. Мильчане вроде.

— Меня? — уточнила княгиня. — Не цезаря Александра и не князя Берислава?

— Вас, госпожа, — кивнул гвардеец. — Молодой государь за Дунаем воюет. Он кочевья кочагиров истребить под корень решил.

— Собираться! — Ванда велела служанкам подать одежды для парадного выезда. Она исполнит свой долг. Ведь именно для этого ее и отправил в поход многоумный муженек.

Выезд живой Богини всегда поражал многолюдностью и торжественностью, но теперь он удивлял и количеством охраны, что его сопровождала. Конная сотня в тяжелой броне взяла ее в круг. После того как предыдущий командир стражи и десяток гвардейцев, позволивших убить государя, удавились от позора, хорутане озверели совершенно. Их отцы и братья погибли позорной смертью, не удостоившись честного железа. Задохнуться в петле — это худшая судьба для воина, а потому мильчан обыскали с головы до ног, лишив даже поясных ножей. Тем пришлось терпеть.

Они стояли у ворот острога, пугливо поглядывая на его стены и башни. Мало кто из людей этого племени уходил из своих земель дальше, чем на день пути. Кроме тех, кто собрался в поход с князем Кием. Мильчане, дивясь здешнему многолюдству, приуныли. Такой город, хоть и слабый, им не взять нипочем, они это понимали прекрасно.

— О прощении молим, матушка! — в пояс поклонились старцы. — Не дай кромешникам погубить наш народ. Отложились мы от мятежного войска, а владыки наши вот…

На стылую землю из дерюжного мешка спелыми яблоками посыпались головы бояр и их сыновей. По движению брови стражник поднял каждую голову и показал ей. Да, все трое родовых вождей мильчан были здесь. Остальных она не знала. Видимо, это их сыновья и самые упорные заводилы.

— Ваши вины прощены, люди! — глубоким грудным голосом произнесла Ванда, и голос ее разнесся по площади перед княжьей цитаделью. — Славьте милость государей Святослава и Александра. За преступления ваши иной кары не будет, но собственным владыкам от сего дня у племени мильчан не бывать. Править вами станет княжий жупан, который прибудет в ваши земли по первому льду. Власть его будет справедлива, как и везде в империи. У нас один закон от холодного Гамбурга до жаркой Нубии, и теперь вы будете жить по нему.

— А как же вече наше? — крикнул кто-то из толпы.

— Собирать можете, — махнула Ванда рукой, пальцы которой были унизаны множеством перстней, — но писаный закон превыше решения Веча. Там вы можете наказ принять и к государю челобитную отправить. Челобитный Приказ — в Братиславе. Найдете.

— Понятно, — нахмурились мильчане, но протестовать не решились, поглядывая на гвардейцев, которые только и ждали, что кто-то начнет дурить. Не дождались.

— Благослови, матушка, — сказал один из делегатов, и Ванда милостиво протянула руку вперед.

Она теперь добрый дознаватель, а ее муж злой. Ну что же, пусть так. Она согласна, раз Высшая справедливость требует этого.

***

Незадолго до этого. Окрестности Новгорода.

Осада не задалась, и армия Кия, прогулявшись до Солеграда и назад, засела здесь прочно, словно гвоздь в доске. Князь победил во всех сражениях без исключения, правда было их немного, и они скорее походили на короткие стычки, после которых отряды хорутан, вооруженных дротиками и копьями, скрывались в лесу. Остатки легиона заперлись в Новгороде и Солеграде, сделав попытки их штурма обреченными изначально. Городское ополчение, сияющее золотом шлемов, привезенных из Кента и Дании, сыто гыгыкало со стен, приводя князя в неописуемую ярость. Его собственное войско голодало, пока к пирсу бывшей княжеской цитадели причаливали корабли, груженные зерном. Город забивали продовольствием по самую крышу.

Подвести под укрепления Новгорода подкоп больше было нельзя. Покойный государь учел свои ошибки, и теперь крепостные стены дугой окружал ров, соединивший Дунай и Инн. Взять крепость можно только осадой. На худой конец — зайти в пролом стены после длительной бомбардировки валунами фунтов по сто весом. Но ни машин таких, ни тех, кто мог их построить, у Кия попросту не было. Он знал устройство требушетов, и примитивный вариант сделал бы за несколько дней, да только все это не то. Не выйдет с разношерстным войском такое большое дело провернуть. Местность лесистая, камня здесь почти нет, а точность у корявых поделок такая, что до лета провозишься, пока сокрушишь неприступную твердыню. Это Кий, которого дремучие словене почитали за воплощение Яровита, бога войны, понимал прекрасно. И выхода из этой ситуации он не видел, особенно когда случилось вот это…

— Конунг! — датчанин просунул башку в наскоро срубленную избу. — Там лесовики буянят. Ты бы сходил к ним…

Кий рывком встал, набросив на плечи кафтан. Щелястый сруб с очагом из камней в центре провонял дымом и кисловатым запахом кожи. Тут было затхло и стыло, потому что дуло из всех щелей, а распахнуть дверь, когда на улице поздняя осень — это, почитай, все тепло на улицу выпустишь. А деревянная изба тепла не держит, придется по новой топить. Тут печей, как в отцовском дворце, нет. А от камней очага прок невелик. Кий хлопнул дверью и пошел в центр лагеря, где туча словен из разных племен оживленно галдела, разглядывая разложенные в рядок тела без голов. Князь похолодел. Он узнал почерк дорогого братца, проклятого труса-лекаришки… Это он любит играть людьми, словно куклами, переняв эту мудреную науку у отца. Только отца, в отличие от брата, Кий искренне уважал, потому что тот был воином великим, а таким хитрости простительны. Сердце могучего бойца сжалось в плохом предчувствии. Он вызубрил книгу Сунь Цзы почти наизусть, и та наука неизменно приносила ему победы. Да только брат бил его на том поле, где он, Кий, был слабее кутенка. Кий не смотрел дальше следующего боя. Для него победа в бою значила поражение врага. А вот для его брата — нет. Берислав втягивал его в длинную шахматную партию на нескольких досках. Он был мастак в этой игре.

— Что тут? — спросил Кий, растолкав толпу.

— Мильчане ночью владык своих порешили, — хмуро сказал ему князь сербов Виго Дерванич. — Головы отрезали и ушли, словно тати.

— Зачем? — спросил Кий, хотя и сам знал ответ.

— Люди говорят, кромешники княжьи по весям скачут, — сплюнул Виго на мерзлую землю, — а потом как бы невзначай Богиня приходит с полком кирасир и милость свою являет. Да только пока эта милость придет, лучшие люди тех родов на кольях повиснуть успевают. Запугали людей, князь… Откупаются они теми головами от государевой кары.

— Я слышал об этом, — хмуро ответил Кий, — да только не думал, что у нас народ такой жидкий пошел. Мы, когда победим, егерей самих на колья пристроим. А Варту, пса поганого, я конями разорвать велю.

— Из моих земель весть пришла князь, — отводя глаза в сторону, включился вождь далеминцев. — Мы егерям отпор дали, да только после них пятый Молниеносный пришел. Воины похвалялись, что им за челядь из моего рода двойную цену из казны платят. Уходим мы, государь…

— Ты клятву давал! — резко ответил Кий. — Или забыл?

— Что тебе с моей клятвы, — грустно ответил владыка. — Вон Мната и его сыновья без голов лежат. Утром и я так же лежать буду. Говорю в лицо тебе, князь: мне надо свои земли защищать. Пока наших жен и детей в холопы продают, я своих людей класть у этих стен не стану.

— Ты клятву давал! — снова прорычал Кий, но владыка лишь покачал головой.

Это все, что крепкий седой мужик успел сделать, потому что голова его слетела с плеч, а тело грузно упало навзничь, марая сафьян княжеских сапог фонтанчиками алой крови. Кий развернулся и пошел в избу, понимая, что из словен уйдет не меньше половины, и случится это уже сегодня. Останутся сербы и малые отряды чехов и дулебов, до которых еще не добрались княжеские каратели. И они уйдут тут же, как только запахнет жареным. Ну ничего, у него еще есть наемники-лютичи, даны и кочагиры. Он еще повоюет, если не разбегутся и остальные.

Прошло совсем немного времени, и Кий понял, что оказался прав. Отряды словен таяли на глазах, а владыки в лицо ему заявляли, что они люди вольные, и не он ли сам им грамоту подписывал? А раз так, то не они за него, а он за них воевать должен, когда их земли разоряют. Он скрипел зубами, видя как-то один, то другой род поднимался с места и уходил на север, порой оставляя ему своих безголовых владык в виде прощального подарка. Каждое ушедшее племя лишало его трех-четырех сотен бойцов, и никакие обещания земли и золота изменить ситуацию не могли. Им было не до него. Селения бунтовщиков опустошались без всякой жалости. Их стариков казнили, а жен и детей уводили на юг, в Дакию и южную Паннонию, к самому Белграду. Тут не привыкли к такой войне. На что государь Само был суров, но и тот не поступал так. Он любил договариваться, опутывая бывших врагов сетью из торговых интересов и свадебных договоров. Покойный император не любил лишней крови, а вот сыновья его, истинные дети своего времени, оказались не таковы. Варта, ручной демон князя Берислава, пощады не ведал, вырезая под корень непокорные семьи родовой знати. А почуявшие звон серебра воины его любимого Пятого Молниеносного, на который он так рассчитывал, продались все как один за деньги и наделы в Италии и Африке.

А потом в лагерь прискакал гонец из родового кочевья Юрука. Он принес страшную весть: народ кочагир перестанет существовать, если его хан не придет спасти своих людей. И тогда вернейший из верных, побратим и друг детства, поднял всадников в седло и ушел на восток по крепко вставшему льду Дуная. Он до последнего не верил, что ханы, Великим Небом клявшиеся в вечной дружбе, ударили ему в спину. Так Кий остался с данами и наемной тысячей словен, пришедшей с севера, из земель лютичей и бодричей.

— Надо уходить, конунг, — дева Одина, смотревшая на него преданным собачьим взглядом, встала рядом, сверкая серебряной гривной на шее. Он возвысил ее, признав равной лучшим из воинов, и она готова была умереть за него. Да и ее даны тоже, получившие еду, хорошую добычу и серебро. Они оставались верны ему, пока он им платил.

— Выходим в Прагу, — кивнул Кий, бессильно глядя на следы копыт аварских коней, которые заметала сухая, словно пшено, снежная поземка. — Мы будем зимовать там, а потом начнем все сначала.

Великий воин не привык заглядывать так далеко, как это умел делать его отец. Тот не раз говорил ему, что сила и ум должны идти рука об руку, и тогда никто не сможет победить их. А Кий только смеялся над стариком, думая, что тот начинает выживать из ума. Княжич привык решать проблемы здесь и сейчас. Поросль великого рода была сильна только вместе, но Кий этого так и не понял, как и не понял того, как можно проиграть войну, выиграв все сражения в ней. Князь повернулся и пошел в продуваемую всеми ветрами избу. Завтра в путь, ему понадобятся свежие силы.