Война

Глава 25

Глава двадцать пятая

Небо темно-грязное, в низких рваных тучах, луна в просветах похожа на нищенский грош с пятнами окислов. Три галеры, наспех выкрашенные в черное, уже покачиваются на водах залива, почти не отражаясь в мертвой зыби, которую нагоняет бушующий где-то вдалеке шторм. К каждой галере привязана вереница лодок для отступления команды. Но не только для отступления — лодки будут находить вражеских моряков и… убивать.

Я молился, чтобы во время акции нас не прихлопнуло ненастьем. В дождь затруднительно поджечь вражеские суда даже с помощью брандеров. Вернее, поджечь-то мы сумеем, но вот удастся ли пустить корабли на дно Оргумина с помощью огня — другой вопрос. Но один плюс в пасмурной погоде, несомненно, есть — луна почти не видна, а значит, мы сможем приблизиться к противнику незамеченными.

Кроттербоун опустил подзорную трубу, промокнул слезящийся глаз тылом кисти, кивнул:

— Корабли Адоры на рейде. Огни кормовые, марсовые… Они не таятся. Крупные, прости Ашар, заразы… Не видал таких никогда. На каждом не менее сотни экипажа. Это навскидку! Еще раз, архканцлер: идете с нами?

Я послал ему бодрую ухмылку, по крайней мере, попытался это сделать:

— Никаких сомнений. Я должен принять посильное участие.

Стоящий подле Фальк Брауби что-то прорычал невнятно — очень уж хотел пойти с нами, даже руки зудели.

Адмирал смерил меня взглядом.

— Тогда раздевайтесь до исподнего, или хотя бы куртку сбросьте. Только пояс с ножнами оставьте. Хотя шпага ваша… м-да… Свалка будет знатной. Я пойду с вами на передовой галере.

На меня нападали, я отбивался. Но ни разу не участвовал в спланированной военной акции. Да, нужно преодолеть себя, и опыт не помешает, а кроме того — мне необходим контроль за ходом операции. Я не имею права ее провалить. Санкструму нужны пушки.

Однако раздеваться до исподнего не стал, лишь сбросил куртку. Подумал, и оставил ботинки. Знаю, что босиком на деревянной палубе драться гораздо удобней, но в ботинках я чувствовал себя более защищенным.

Кроттербоун уже распоряжался, отдавал краткие сухие команды. Ветераны слушались с полуслова, у старика во флоте был огромный авторитет. Его не просто слушали: команды выполнялись с невиданным энтузиазмом — три сотни пожилых ветеранов шустрили, будто всем им было по двадцать годков.

Последнюю галеру на катках из бревен начали выдвигать из сухого дока. Ритос оказался рядом, оглядел меня критически и сказал, основательно почесав щетинистый подбородок:

— Шпажку бросьте, не годится она в общей свалке. Эй, Монтеро, принеси господину архканцлеру пупыру, которой я давеча Душечку приколол. Хотя можете и шпагу оставить, тля внебаночная, прошу прощения. Но пупыру в руке держите — ежели стакнемся толпа на толпу — только она вам спасением станет. Принесли б что другое — так нет уже, тля внебаночная, все оружие расхватали.

О боги, кого он зарезал? Кого он приколол? Мне потребовалось несколько секунд ошеломленного молчания, чтобы сообразить: боцман имеет в виду, скорее всего, обычную свинью.

— Мав! — требовательно раздалось под ногами.

— Кот?

Шурик сидел, устроившись тылом на камнях причального мола, и с бесстрашным любопытством наблюдал людскую суету. Бесполезно спрашивать, как он тут оказался. Похоже, все окрестности Варлойна считает своими угодьями. Ну, и за мной присматривает в меру своих кошачьих сил.

— Очень качественный кот! — сказал Ритос, потрепав малута за ушами заскорузлой ладонью. — Передушил у нас всех крыс, распахал руку смотрителю северному, хотел еще полпальца откусить — но раздумал. Смотритель не в обиде, не знает он с котами верного обращения, тля внебаночная, а я знаю! Эх, был у нас на «Деве» кот… всем котам кот… Усища — во! Под хвостом — сокровища, две штуки! А капитан зверь был… Душечкой его прозвали, за горло хватать любил, ежели вина нахлещется. Эх, кореха! Тля внебаночная, простите!

Мне принесли свинокол — тяжелый матросский тесак в потертых ножнах на таком же потертом поясе с застежкой в виде трех ржавых крючков.

— Вот эта хрендюлина за эту пимпочку, — наукоемко пояснил боцман, помогая мне застегнуть второй пояс вокруг бедер. — Это как ежели у баб бывает устройство такое под платьем, на грудях носят, для пышности, стало быть, и чтобы мужикам в глаза тыкать. Не у всех, правда, у знатных токмо имеется! Застегивается оно хитро! Так вот пока его сам расстегнешь, особенно ежели с нею в темноте лежишь — семь потов сойдет и уже никакой радости от нее не восхочется. Придумали, бесовки, чтобы над мужчинами издеваться!

— Муаррр? — требовательно спросил Шурик, раззявив пасть с огромными клыками.

— Нет, кот, останешься здесь.

— Муу-а-а-аррр? — Серая морда кота ощерилась, янтарные глазища недобро блеснули.

— Нет, — твердо сказал я. — Иди к Амаре, охраняй Амару!

Кот не собака, никуда он не пошел, остался на моле, провожал меня задумчивым взглядом, пока я по веревочному трапу спускался в лодку. Мы споро подгребли к передовой галере — ее адмирал выбрал для атаки на тот корабль адоранцев, которому надлежало снабдить нас пушками. Кроттербоун уже был на палубе, распоряжался вполголоса. Кивнул мне сдержанно, затем прочистил нос и промолвил задумчиво:

— Значит так, ваше сиятельство, экхе-кхеее… — он решил прочистить еще и глотку. — Вы тут на правах солдата и смотрителя. Главное — голоса не подавайте. Ничему не удивляйтесь. Пойдем в полной темноте без огней. А вы молчите, доколе вплотную не подойдем, ясно? — Он говорил простыми словами, и услышь я его впервые, никогда бы не догадался, что передо мной дворянин.

— Придется. — Я вспомнил давнюю шутку, что в море уважающие себя моряки ходят, а не плавают, однако же ни в коем случае нельзя спрашивать прожженного моряка, почему в таком случае существует капитан дальнего плавания.

— Добро. Галеры пойдут впритык. Ориентир — посвист. Ваш алхимист сообразил все мудро. На каждой галере лежат жаровни и запас факелов. Бочки с маслом и сено с соломой. Жаровни прикрыты дерюгой, света никакого не видать. Только посвист.

— Добро, — эхом откликнулся я. — Вы только из моря меня выловите, если я туда попаду.

— Да чтоб я задницей сел на якорь, — вмешался Ритос с ухмылкой. — Всех кого надо выловим! А кого не надо…

Я вздрогнул. Что там говорила про меня Великая Мать? Второе мое имя — милосердие? Не сказал бы. Сегодня нам предстоит отправить на тот свет около трехсот человек.

Посвист боцмана погнал людей по местам, короткие свистки передали сигналы другим брандерам.

Во мгле наступившей ночи галеры растворились. Слышались только глухие шлепки весел о тяжелую мутную воду. Я лихорадочно облизывал губы и теребил рукоять свинокола вновь и вновь. Ритос похлопал меня по плечу и коротко рассмеялся.

— Держите, вашество! — Он протягивал мне горсть углей. — Это чтобы рожу зачернить. Все так делают. Чтобы своих можно опознать было. И не волнуйтесь, тля внебаночная, прошу прощения. Они нас не заметят, в таких-то сумерках. И не услышат. Во-он, вон они! Ох, кореха!

Даже сквозь холодную мокрую пелену я увидел огоньки как раз там, куда боцман указывал рукой.

Чем ближе мы подгребали, тем яснее становилось, что корабли Адоры — настоящие великаны. Пожалуй, людей на каждом борту — далеко за сотню. А может — и за две.

— Ах ты пропастина! — выругался боцман. — Отродясь не видал таких громад. Их там как головастиков навылупленных… Внутри-то! Вашество — быстро к борту, прячьтесь! — Подавая пример, Ритос укрылся за фальшбортом, лишь вымазанное углем лицо торчало. Я оглянулся словно в полусне, осознал, что стою на носу галеры. Позади два ряда скамей, на которых сидят гребцы — голые торсы без голов; только по блеску глаз тут и там можно понять, что головы все же имеются, а лица — и даже волосы с бородами у тех, кто рыж или белобрыс, — тщательно зачернены углем и сажей. Прочие галеры идут вплотную, весла, обмотанные тряпками, гонят смертоносный груз навстречу кораблям Адоры…

Ритос громким шепотом принялся задавать ритм гребцам:

— Давай-валяй, давай-валяй, давай-валяй!

Я оглянулся: огни Варлойна вытянулись неровной цепочкой, тускнели…

Кроттербоун раздраженно дернул меня за руку, и я спешно опустился на колени, пытаясь избавиться от дрожи. Да, планировать операцию — это одно, а самому участвовать… Хорошо, что ума хватило передать бразды правления профессионалу. Я все-таки штабная крыса. Это только высокомерные дураки и блаженные идиоты у власти считают, что могут всем управлять и во всем участвовать лично.

Размытые пятна кораблей оформились в четкие силуэты — тяжеловесные, тупорылые, со вздернутой кормой. Чем-то они были похожи на испанские галеоны, мачт, правда, на каждом всего две. Мы стремительно приближались.

Я бросил руку в сторону ближайшего «галеона»:

— Нам туда!

— Цыть! — обрубил адмирал злобно. — Цыть, тля внебаночная! Я здесь говорю! — Он смягчился, сказал примирительно: — Подойдем мы первые, и полезем тихонько в самую задницу. И влезет нас сколько сможет…

— Пока часовые пипать не почнут, — добавил с кривой улыбкой боцман. — Это ежели почнут…

— Прочие галеры будут ожидать, пока на нашей не поднимется тревога — вот тогда и они вступят. Их дело попроще, наше — сложнее. Всякая минута вражеского покоя нам дорога. Поняли, архканцлер? Четвертая галера в резерве. На всякий случай.

Я молча кивнул. Мой план был куда проще: налететь одновременно, и будь что будет.

— На якорях стоят, ничего не боятся, — проговорил Ритос шепотом. — Как у себя дома… Ночной команды нет, смекаю, расслабились, лютики нежные, никого не боятся. Фарватер хорошо знают… — Старый боцман снова хохотнул и стер с бородищи насевшую влагу. — Как в старые времена, помните, адмирал? Когда Риипар Голый и Мамаша Лие оборзели так, что подогнали свои кораблики прямиком под Варлойн, вымогая с Растаров монету… Эх, как вы нас ловко-то прижали тогда, адмирал, черт вам был не брат! Нет, славно нас прижали!

— Да ты пират, никак? — не удержался я. — Я ведь читал в Законном Своде… Мамаша Лие и Риипар, они же…

— Что ж, сиятельство, скрывать не стану, зарабатывал, как мог, — рубленная прорезь рта его уползла вниз в горькой ухмылке; он явно испытывал сожаление от упрека, глаза впились в меня. — Был пиратом, так и есть. Адмирал нас повязал, и помиловал тех, кто перешел на сторону короны. Эх, кореха!

Галера подпрыгнула, кивнула носом — я едва не врезался лбом в борт — и начала замедляться. Я услышал шорохи — это весла осторожно втянули на палубу. Громада корабля выросла сбоку. С расстояния в десяток метров полетели абордажные крюки, мигом соединили галеру и адоранский парусник. Заработали крепкие руки, подтягивая галеру к адоранцу. Пошли в ход еще крюки и заготовленные лесенки — все-таки галера была почти вдвое ниже корабля. Ветераны тут же начали взбираться на борт, как юркие белые муравьи.

Ритос кивнул с улыбкой:

— Время! Вот что, вашество. Когда начнется — вы главное не думайте о гороховом супе, смекнули? Даже когда покажется что все, край, и помирать надо — все равно о супе не думайте! Поняли? Не думайте о супе!

Он схватился за ближайший канат и споро, будто молодой, полез наверх.

Я застыл в нерешительности: при чем тут суп? Может, какое-то моряцкое присловье? Да, видимо присловье, или специфическое пожелание удачи.

Кроттербоун щелкнул ногтем по костяному свистку на груди, хлопнул меня по плечу, сказал совершенно без апломба:

— Ради блага страны! Ради Света Ашара! Двигай, береговой! Эх-х, не погорим задешево!

Я оглянулся — на брандерах разгорались огни жаровен. Народ там только ждал сигнала…

Ухватился за канат, уперся подошвами ботинок и тут же понял, почему следовало разуться: ботинки скользили по доскам обшивки и, чтобы забраться на корабль, мне пришлось затратить массу сил. Когда перевалился через борт, на судне уже шла резня: ветераны Ритоса отворили квадратные палубные люки и устремились вниз сплошным муравьиным потоком. Они знали, куда надо бежать и зачем. Раздались первые смертные крики. Затем палуба под моими ногами содрогнулась: там, внизу, в чреве корабля началась бойня.

Сердце екнуло и принялось выделывать кренделя, пытаясь выскочить наружу.

Распахнутый зев люка — буквально в трех метрах, черный, кажется, немного багровый, как глотка, вижу первую ступеньку…

Я извлек пупыру, затем, подумав миг, выволок шпагу. Осмотрелся, тяжело заглатывая воздух. Я стоял возле носовой надстройки, по бокам тяжелой двери — два маленьких витражных оконца, за ними тьма, все еще спят в каютах… А вот и пушки: тяжелые, похожие на заснувших тюленей, масляно блестят шкурами у бортов. Четыре с одного борта — четыре с другого. На палубе три тела ничком, у одного странно вывернута голова — лицо белое, значит — это враг, собственно, все трое — враги, часовые, ребята боцмана их прирезали.

На корме, там, где помещается рулевое колесо, несколько человек — это мои, наши, ломают управление, режут штуртрос, чтобы, если нападение сорвется, нас не смогли никаким образом догнать. Кормовой фонарь на длинном шесте бросает ломаные людские тени на палубу…

Суп… Все-таки зачем боцман толковал мне про суп?

Палуба дрожала. Кто-то заорал страшно из-под низа.

Куда же мне бежать?

Двери кормовой надстройки распахнулись рывком, на палубу выскочил полуголый человек с какой-то железкой в руке. За ним — еще трое, все вооружены, однако едва одеты. Увидели меня, что-то крикнули злобно. Ветераны Ритоса, те, что занимались поломкой руля, прыгнули за их спины, язвя ударами тесаков и абордажных сабель. Один из адорцев вытянул руку: бабахнуло знатно, пространство схватки заволокло клубами дыма, серого в полумраке.

Пистоль, как у Хвата! Надеюсь, эти штуки только у офицеров!

Из люка вдруг высунулся по голые плечи растрепанный, с шалым взглядом адоранский матрос, уставился на меня, тут же деятельно полез наружу. Грудь рассечена ударом наискось, но рана не смертельна. В руке блестит, кажется, кортик. Я замешкался, хотя следовало бить сразу, пока не выполз, и он прочно встал на ноги и с хеканьем атаковал. Я отвел удар шпагой, примерился ударить пупырой, но матрос ловко скакнул в бок. Я, хоть и дрался криво-косо, все же успел достать шпагой в шею, рубанул вдогонку пупырой, целя в спину, между лопаток, где скалилась нагло в усмешке татуировка какого-то лохматого уродца. Человек заорал, перевалился через борт; я различил глухой плеск.

Под палубой сошлись в схватке две сотни мартовских котов. Я слышал треск, будто когтями раздирают шкуры, вопли, взвизги и звон и скрежет железа.

На соседних кораблях заговорили тревожные колокола. Тут же откликнулся боцманский свисток Кроттербоуна. Галеры — темные приземистые массы на фоне черного неба — двинулись стремительно к адоранским кораблям. На галерах вдруг очнулись от сна сотни светлячков. Факелы.

Суп. При чем тут суп, мать его так?

Снова бабахнул выстрел.

— Души порося драное! — взревели со стороны кормы.

Дверь носовых кают распахнули пинком, я едва успел отскочить — на меня из темной глубины проема кинулся брюхатый человек в исподних штанах. Он был немолод, и я замешкался, не приняв его всерьез. Все-таки пожилой, даже старик, если судить по морщинистым, гладко выбритым щекам. Но старик был не лыком шит. Шпага в его руке прыгнула в мою сторону, отбила пупыру далеко в сторону и снова атаковала. Я начал глупо пятиться, чувствуя, как скользят по палубе подошвы ботинок, а старик все наседал. Проем осветился огнем свечного фонаря: на палубу выбрался еще один человек — помоложе, тоже в исподниках, однако на плечи наброшен темный камзол. Увидел картину боя, ахнул, снова скрылся в каютах. Старик еще нажал, тряся седыми космами ниже плеч; опыт в драках такого рода у него был, очевидно, огромный. Я начал быстро пятиться в сторону кормы: там, судя по сдавленной ругани, дело было на стороне ветеранов.

Вдали что-то ухнуло, затем ахнуло. По-моему, в сторону одной из галер дважды выпалили из пушки. Черт, разве можно держать такие пушки заряженными на кораблях, порох же отсыреет?

Суп… Да при чем тут суп, когда меня вот-вот убьют?

Взгляд старика сделался острым, я понял, что он решил со мной кончать, и, в отчаянии, запустил пупырой ему в лицо. Рукоятка смазала его по носу, и этого хватило, чтобы, как говорится, сбить настройку: он опустил шпагу на миг, я же прыгнул вперед и вогнал острие под его грудину.

Молодой выскочил на палубу, в каюте обзавелся абордажной саблей. Кажется, он не понимал, что происходит — мысль о том, что под палубой сейчас идет резня, еще не посетила его голову.

Я с трудом извлек шпагу и, не мешкая, рубанул молодого офицера по лицу — наискось, жестоко. Добавил секущий в шею, а подбежавший с кормы ветеран рассек тесаком грудь. Задачей нашей было убить всех, убить как можно быстрее и действенней. Офицер свалился на палубу, свечной фонарь упал, прокатился немного, однако не погас — косой луч остановился на проеме.

Из люка исторгся тяжкий стон. Я услыхал голос Ритоса:

— А, внебаночная! Н-на! — И седая голова боцмана возникла над срезом палубы. — Готово, вашество! — гаркнул он. — Почти всех сделали. Ищем вашу эту… хранилище с порошком и железными камня… — Он не докончил фразу, взглянул поверх моего плеча, глаза расширились в великом удивлении.

Я оглянулся. В проеме носовой надстройки стояла женщина. Абсолютно нагая, очень худая женщина лет пятидесяти. Безбровая и, кажется, лишенная ресниц. Единственный предмет на теле — мерцающее золотыми искрами ожерелье в виде змеи, заглотившей свой хвост.

— Баба! — выкрикнул ветеран подле меня.

Чудесница! Безбровая магичка из Рендора! Ментальный аудитор!

Она шагнула за порог, развела ладони и хлопнула ими, что-то немо сказав. Невидимый ветер саданул меня в грудь, отбросил к борту. Я стукнулся затылком о край пушки — больно! — и едва не выпустил шпагу. В груди было жарко. Как тогда, когда брат Горишка испытывал на мне простенькое заклятие.

Луна выползла из-за туч, осветила палубу гнилостно-зеленым. Взгляд магички повис на мне, точно пудовый камень. Губы вновь что-то немо сказали.

Узнала. Готовится убить.

Хлоп!

Силовой удар смел с палубы ветерана, а Ритоса загнал обратно под палубу.

Магичка двинулась на меня, разводя ладони для нового хлопка.

— Кончай ее, кореха! — взревел Ритос, высунув голову. — Это же…

Она шла на меня, как сомнамбула, с пустым, отсутствующим взглядом. Я вскочил, мельком отметил, что десятки светлячков перепархивают на палубы адоранских кораблей — это ветераны метали факелы, в то время как другие намертво скрепляли брандер с кораблем крюками и цепями, которые не перерубишь, как обычный канат…

— Убей! — крикнул Ритос.

Убить женщину?

Я…

Не…

Могу…

Воздух стал вязким.

Суп… даже в эти проклятые моменты в голову лезут мысли про гороховый суп!

Наверное, я так и помру, не узнав его секрета.

Магичка начала сводить ладони. Я понял, что делает она это быстро, просто время замедлилось. Старый боцман взмахнул рукой, и окровавленный тесак, блеснув в свете луны, с глухим стуком воткнулся в спину чудеснице. Она застыла, на гладком, фарфоровом лице проступила уродливая гримаса боли. Затем тонкие ноги подломились, она рухнула, похожая на марионетку, которой вдруг, махом, отсекли все управляющие нити.

Ритос выбрался из люка, и, подволакивая ушибленную ногу, приблизился ко мне.

— Эх, вашество! Я же ходил с Мамашей Лие… Она бедовая была чертовка, всех резала напропалую… Да и какая разница, кого резать, если человек хочет прикончить тебя? Эх, вашество! Тонкой вы души этот… мудрец вы субтильный, короче говоря… ай. Пупыру еще мою потеряли-посеяли. Ну что за…

— Один вопрос, Ритос… — проговорил я, страстно мечтая о литре охлажденной минералки. — К чему этот разговор про суп?

Боцман смерил меня снисходительным взглядом, стер разводы чужой крови со лба и щек, от чего лицо его превратилось в тигриную маску.

— Это, вашество, хитрожопое морское чародейство. Затычка от страха. Чтобы, значит, во время драчки у всякой тли внебаночной, береговой, в портках сухо было. Думали вы про супец-то постоянно, э? — И он рассмеялся.

Брандеры сыграли свою роль. Корабли Адоры, наглухо сцепленные с галерами, сгорели дотла. Пленных мы не брали. Их негде содержать так, чтобы это не стало известно соглядатаям Адоры и Рендора.

Милосердие перестало быть вторым моим именем.

Мы сгрузили все восемь пушек на галеру. К ним — большой запас ядер и пороха и найденный пистоль. Затем сцепили корабль с оставшимся брандером и подожгли его.

Я помогал грузить пушки, и в какой-то момент заметил, что на каждой сбоку, возле дульной части, имеются отлитые цифры. Пушки, которые мы сгрузили, были пронумерованы с 18 по 25.

Все было бы хорошо, только цифры эти были классические земные, изобретенные хитромудрыми арабами тысячи лет назад.

Со стороны Адоры и Рендора мне, очевидно, противостоял такой же крейн.