Война

Глава 27

Глава двадцать седьмая

В апартаменты Величия вошли не с парадного входа, а через коридор, заваленный разнообразным пыльным барахлом вроде картин, свернутых драных гобеленов, ковровых скаток. Изнанка власти, так сказать. Изрядно поеденная молью, к тому же. Из-за стены слышался пчелиный гул — придворные и гости томились в ожидании.

— Движения и жесты ваши должны быть выверены, — поучал Блоджетт, неся на плече парадный раззолоченный жезл, — и сочетаться с вашим августейшим достоинством.

— Я трусливый алкоголик, сенешаль. По крайней мере — такова моя легенда. И я не крашусь и не завиваю ресницы. И не буду этого делать, даже когда меня коронуют.

Он крякнул за моей спиной, все-таки тяжко ему давалась ломка стереотипов, он подвисал, как старый процессор. Пока он просчитывал средневековые байты, я, ориентируясь на звук, нашел скрытую за драпировкой дверь и прошмыгнул в апартаменты Величия на ступенчатый, крытый малахитовой тканью помост.

Тут же смолк пчелиный гул, около двух сотен человек уставились на меня блестящими глазами. Сердце екнуло, потом забилось ровнее: ну что я, толпы не видел, или как? Взгляды настороженные, никакого восторга на нарумяненных рожах. Согласно пущенным мною слухам — я в панике и готовлюсь линять. Однако придворные — те, что уцелели — тертые сухари и понимают, что ситуация, какой бы однозначной она не казалась, может поменяться, ох, как поменяться может! Некоторые спешно прячут «Мою империю», шелестят предательски. Ну, читайте, читайте. В Нораторе снова чума, а под Варлойном замечены пираты. Читайте и трепещите, презренные существа, гордые павлины со сгнившим нутром. Ни один в этом зале не годится на так называемую кадровую скамейку. Всех вас я просто вычищу из власти, когда начнется война.

Я единственный в голубом мундире, прочие в черном и всех оттенках серого и белого с непременной золотой и серебряной отделкой. Несут траур по убиенным, ну конечно, пряча душевный срам под богатыми одеждами.

Трон с позолоченной прямой спинкой и жестким деревянным сиденьем стоял в центре помоста. Я нетвердо прошел к нему и уселся, зная от Блоджетта, что принц-наследник имеет законное право сидеть на месте своего папаши.

Блоджетт охнул, выскочил в зал, остановился на нижней ступеньке помоста и ударил жезлом в пол трижды.

— Святейший наследник Эквериса Растара, Аран Торнхелл-Растар, его милость, принц Санкструма!

Я вяло махнул рукой и почесал небритый подбородок, удачно изображая подпитие выше среднего. Блоджетт представил меня кратко, как я и просил. Придворные и гости отвесили скупые поклоны. Сенешаль хлопнул в ладоши. Немедленно на хорах — так тут называют навесные балкончики — заиграла легкая музыка: квартет музыкантов в каких-то шутовских колпаках с лютней, скрипочкой и духовыми.

Блоджетт приблизился и сказал, наклонившись:

— Музыкантов всего четверо, экономия! Раньше до восьми собирали! Вот секретари ваши из Великих! — Он показал на трех молодцев за конторками у края возвышения. — Как и говорил, записывать будут.

— Напомните, сенешаль, мои обязанности.

— Вам будут представляться и кланяться. Просто кивайте в ответ. Затем некоторые дворяне и обычные люди поднесут вам прошения… А вы будете обещать разобраться и все устроить. Так полагается.

О, знакомое дело. Выслушаем, пообещаем, и… позабудем. Как и следует делать политику.

Апартаменты Величия — огромный прямоугольник с мозаичными черно-белым полом. Простенки занавешены драпировками со сценами рыцарских поединков и каких-то пафосных шествий. Окна с двух сторон зала — стрельчатые, узкие и, конечно, замкнутые. Воздух спертый, тоскливо тянет благовониями и свечным салом.

— Сенешаль, прикажите открыть все окна.

Он обмер:

— Никак нельзя! Если открыть, по залу начнут гулять сквозняки, а от сквозняков случаются простуды! Сам Экверис Растар приказал в свое время…

— Пусть откроют все окна без исключения, сенешаль!

Он залопотал что-то, однако быстро собрался и отдал приказ лакеям, что замерли у стен. Они ужаснулись, будто я велел открыть иллюминаторы на подводной лодке перед самым погружением, однако приказ начали исполнять.

Толпа, шушукаясь, испуганно подалась к середине зала, точно стадо баранов, окруженное волчьей стаей. Я заметил среди народа знакомых падальщиков — Сакрана и Армада. Ну-с, господа прокураторы… Вы даже не скрываете, что берете страну под свое управление, и, верно, деятельно обрабатываете придворных из фракций Простых и Умеренных. И что-то подсказывает мне, что второй транш от вас я не получу… Слишком у вас каменные лица, слишком тяжелым взглядом вы меня меряете. Черт возьми, а если у них еще один ментальный аудитор? Я выпил-то всего ничего, значит, он меня на раз-два… Мой взгляд в панике забегал по залу.

Они видели меня в Коронном совете, когда я нахлобучил Таренкса Аджи, однако впоследствии, с моей помощью, конечно, решили, что действую я с подачи Блоджетта, что я не самостоятельный игрок. Эту карту я разыгрывал и сейчас, но ведь не сумею одурачить, если мне явят нового аудитора.

Я начал беспокойно ерзать в царском кресле. Никак у меня не получается адаптировать свою психику под местные реалии, вон, пью, нервишки гуляют, паранойя поднимает зубастую морду, и порой кажется, что все местные — безжалостные убийцы, не имеющие даже зачатков жалости. Хотя почему кажется? Так оно и есть.

Сбоку пахнуло сладкой свежестью. Амара остановилась у трона, иронично улыбнулась стороной лица, не видной залу, отвесила полупоклон и бухнула у моих ног один из бочонков Бришера, куда вчера врезали серебряный краник, поставила рядышком два серебряных же кубка.

— Торнхелл…

Я перевел дух.

— Ну наконец-то!

— Прости, у меня были дела.

Сплошная таинственность!

— В зале есть ментальный аудитор?

Она повела головой, полуприкрыв глаза.

— Аудитора в зале нет. Не переживай. Я буду в коридоре. Если аудитор явится — я его заблокирую.

Она ушла, я же повернул бочонок так, чтобы краник располагался между моих ног, не видный залу. Поднял один из кубков и нацедил виски примерно с палец, однако сделал вид, что кубок полон, и начал отпивать, делая крупные фальшивые глотки.

Прекрасные отношения с алкоголем у будущего императора. За-ме-ча-те-ль-ны-е!

Блоджетт смотрел, ожидая, когда его будущее величество милостиво разрешит начать прием. Я вдруг заметил Алых: они сгруппировались возле помоста. Восемь человек в парадных доспехах, но с боевым оружием. Моя охрана. Сакран и Армад оживленно треплются с кучкой каких-то вельмож, те держатся подобострастно — слушают внимательно. Послы наверняка втирают, что я скоро сбегу, подтачивают мою репутацию… То есть — делают то, что я хочу: работают на меня.

— Сенешаль, сколько обычно длится малый прием? И большой?

— Как когда, ваше сиятельство. Большой прием — с утра и до самого вечера. Малый — с утра… и до самого вечера.

— Или когда я захочу его прекратить?

— Безусловно!

— Скольких мне нужно выслушать, прежде чем свернуть эту лавочку?

Его седые брови взлетели до середины лба:

— Лавочку? О, уразумел, простите! Следует выслушать хотя бы десять человек… Последний высочайший прием в Санкструме был пять лет назад, и желательно… вы понимаете, государь? — Он сделал акцент на «государе», напирая на мою ответственность перед державой. — Малые приемы устраивали покойные принцы Хэвилфрай и Мармедион, но это все не то… Дворяне и народ должны знать, что сам император печется о благе страны!

— Мы играем роль перед послами, не забывайте.

— Я помню, государь. Да, разумеется, пока это всего лишь игра.

Чертов Блоджетт не предупредил заранее, что такое малый прием, для него это — вещь сама собой разумеющееся, а я по наивности не уточнил, ну прием и прием; у меня в голове крутились все эти балы, кадеты, юнкера с хрустом булки, и я не подозревал даже, что прием — это длительная и нудная работа, именно работа: сидеть в спертом воздухе и выслушивать разнообразные просьбы.

Толпа, между тем, шушукалась. Там шли интенсивные дебаты по поводу порта. Я слышал отголоски: «Чума!», «Морская Гильдия завезла!», «В порту чума!». Голоса испуганные. Прекрасно. На фоне стресса критическое восприятие сужается, и в голову людям можно вложить нужные мне вещи, что моя газета и сделала. Прием я, конечно, проведу, и в порт опоздаю… Но это ничего, тем сильнее разогреются в Нораторе страсти…

Я сделал вид, что выпил еще кубок, выпил с жадностью. Вновь подозвал сенешаля, показал глазами на кучку вельмож вокруг Сакрана и Армада.

— А это кто? Больно рожи постные…

Он глянул исподтишка, будто на мгновение из-за угла высунулся.

— О! Сие послы мелких, однако же неприязненных к нам держав. Флаэгри, Нортуберга, и иных, что обретаются на одном с Санкструмом континенте. А во-он тот куцый мерзавец — это Джонтри, посол единственной независимой державы на стороне Адоры — горного Марканира.

Внешняя политика при Экверисе Растаре велась спустя рукава…

— Рассорились давно?

— Не вполне так, в-ваше сиятельство… Санкструм скорее… перестали принимать всерьез. И уже давно не принимают всерьез… Послы, как видите, почтительно слушают Сакрана и Армада, то есть Адору и Рендор слушают.

Ну да, слабых нигде не уважают. А я хорош: так увлекся внутренней борьбой, что забыл — в этом мире есть иные державы — мелкие, но гордые, с которыми еще предстоит наладить отношения. И сделать это — как можно быстрей.

Я пошевелился на троне, стараясь делать это дергано, развязно, как обычно движутся пьяные. Ощущение огромной власти вдруг сдавило обручем грудь. Пусть она, эта власть, пока зыбкая, не устоявшаяся, однако я могу приказать арестовать… судить… предать казни по выдуманному обвинению.

Влезать в судьбы людей — великая ответственность. Влезать в судьбу целой империи — преступное безрассудство, или… единственно возможный, радикальный путь к спасению тысяч жизней.

Я велел начинать прием.