Война

Глава 28

Глава двадцать восьмая

Ко мне выстроилась очередь. Блоджетт сверялся со списком — заранее все подготовил, вписал туда, конечно, и своих, кого хотел.

Первым был кардинал Омеди Бейдар — в мои сети, наконец, явился очень весомый игрок. Кардинал был пожилой, сухой и лысый, с маленькими темными — очень умными — глазами. Сутана — черная, щедро пропитанная слепящими золотом — висела на нем мешком, словно он был летучей мышью, обернувшей вокруг себя крылья.

Распространяя запах свечного воска и каких-то сладких церковных благовоний, он протиснулся в коридор, образованный восьмеркой Алых, поприветствовал меня ритуальной фразой:

— Да не ввергнешься ты в уныние! — и протянул мне для поцелуя сухую, усыпанную старческими пятнами кисть.

Я привстал и бодро стиснул ладонь кардинала, после чего запанибратски хлопнул его по плечу, придерживая за руку, чтобы высший клирик не слетел с возвышения — больно легкий он был. От моих действий по залу пролетел шумок, даже музыканты сбились с монотонного ритма. Кардинал выпучил глаза.

Я сделал вид, что отпил из кубка:

— Да я и не унываю!

Омеди Бейдар замешкался, переваривая мои действия. Однако быстро собрался, и пламенно продолжил, немедленно взяв быка за рога:

— Господин будущий император! Проведал я недавно, что среди ваших приближенных есть некий брат Литон — один из мельчайших служителей Ашара при Санкструме. Ничтожный и подлый еретик, авантюрист, смутьян, который немало крови нам попортил! Его везли в Норатор для суда и справедливой казни, однако по дороге он бежал… — Бейдар сделал значительную паузу, показывая, что знает, с чьей именно помощью сбежал Литон. Я промолчал, катая кубок в ладонях. — Он втерся к вам в доверие, господин архканцлер… будущий император! Бойтесь его! Его речи полны яда и смуты! Он фанатик, маньяк!

— Он хороший счетовод, — бросил я, изо всех сил делая вид, что предмет разговора мне неинтересен, что больше всего мне интересней нарезаться вусмерть.

— Он смутьян прежде всего! Он готовит проповедь о нестяжательстве и сознательной нищете всего клира Ашара при Санкструме! Он готовит… церковный переворот! Это… недопустимо! Его речи пустили гнилые корни среди моих людей… Деятельный, как все безумцы, он умеет опутать речами, гнилыми корнями! И сейчас я занят тем, что выпалываю эти корешки, без жалости выпалываю! Нестяжательство и кроткий образ жизни и без того присущ всему клиру Ашара в Санкструме… — Он бросил на меня молниеносный взгляд, проверял — подействовали его слова, или нет. Я с трудом сфокусировался на кардинале.

— Вы чего-то хотите, Бейдар?

Его передернуло: даже император обращается к высшему чину церкви — «ваше преосвященство». Он же видел сейчас на троне пьяную, вульгарную, вздорную деревенщину, которая не ведает пиетета перед церковными иерархами.

— Я прошу: выдайте мне брата Литона, выдайте прямо сейчас! Взамен я направлю в Варлойн сколь угодно много прекрасных счетоводов!

Я бессильно оглянулся на Блоджетта, промямлил:

— Не знаю… Мне надо посоветоваться… — И добавил совершенно земную, классическую фразу: — Зайдите через недельку…

Он ошеломленно отступил. Кажется, ни один из Растаров так с ним не обращался. Даже кретин Мармедион, даже забияка Хэвилфрай, не говоря уже о самом Экверисе Растаре — все питали врожденное уважение к церкви и высоким ее чинам.

— Я еще раз, настоятельно… умоляю: выдайте смутьяна!

Интересно. Ты ведь, как ставленник Адоры, несомненно, знаешь, что я временщик, что Варвест явится вскоре, что меня заключат в Дирок, а может и убьют. Но ненависть к Литону, который хочет лишить церковь Ашара огромных денег, перевешивает — ты все равно идешь и просишь, чтобы я выдал человека на смерть, чтобы показательно его казнить, чтобы никто и никогда не покусился на самое святое для церкви Ашара — на ее деньги.

Я же набулькал во второй кубок виски и протянул кардиналу:

— А не выпить ли нам, Бейдар? А?

Он покачал плешивой головешкой, снова отступил, протянул было руку для поцелуя, но вспомнил оглушительный хлопок по плечу, и сделал еще шаг назад. Он непременно грянулся бы со ступеньки спиной, если бы один из Алых не подхватил, не помог спуститься с возвышения.

— Смотрите, куда ступаете, кардинал! — крикнул я вдогонку.

Он стремительно оглянулся, взгляд презрительный, но всеми силами пытается наполнить его почтительностью. Не сдержался, выкрикнул:

— И вы… Смотрите, куда ступаете, господин архканцлер! Смотрите, куда ступаете!

Покои Величия зашумели. Так говорить с будущим императором не дозволялось никому. Фактически, Омеди Бейдар меня оскорбил. Собственно, этого я и добивался. Прекрасный будет материал для завтрашнего выпуска «Моей империи». Я смешаю кардинала с грязью, и это будет первый кирпичик в основание бесславного склепа, куда я его закатаю почти сразу, как начнется война. И сразу, как начнется война, церковь Ашара будет лишена всяческой большой коммерции. И земли ее я секуляризую, то бишь отберу в казну и раздам фермерам. Но сначала я подготовлю почву… через свою газету.

Следующим на приеме был дородный усач, один из уцелевших сановников Варлойна. Он был одышлив, волновался, и речь его я передам вкратце и так, как он говорил: рвано, кусками.

— Я выборной от Простых и Умеренных!.. С тех пор как погибли лучшие дворяне… воцарилось безвластие! Дио Ристобал — канцлер! Шендарр Брок — военный администратор… Сенешаль Грокон — без меры благородный, великий человек! И иные достойные лица мертвы… Но что мы видим? На все посты безвременно почивших временно расставлены люди из Великих! Попраны все права Умеренных и Простых! Требуем… умоляем и просим… Справедливо разделить посты между всеми фракциями!

Хо-хо! Раньше, когда Простые и Умеренные были в силе, они затирали Великих и плевать хотели на справедливость, но стоило им ослабеть — они тут же побежали умолять будущего императора разделить посты верно.

Ну а Великие — на них я пока вынужден опираться, пусть до времени властвуют… Вакуум власти нужно кем-то заполнять, и пусть пока это будут Великие. После коронации я слегка перетряхну правящий аппарат.

Я щедро развел руками, будто собирался обнять, и протянул усачу кубок:

— Выпейте.

Он отпил, закашлялся, отставил кубок с таким видом, будто я налил ему серной кислоты. Крепкие напитки в Санкструме не слишком популярны среди знати, у них в ходу больше в ходу вино.

— Обязательно рассмотрим, — пообещал я. — Сразу, как откроется заново Коронный совет, да!

Я почувствовал себя полноценным политиком: обещаю и не делаю. И более того: даже не собираюсь делать. Но — обещаю. Так надо. Обещать и не делать — суть всякого политика мира Земли, почему бы не привнести земной опыт в Санкструм? По крайней мере, в обращении с разными мерзавцами.

Еще несколько дворян побеспокоили своими просьбами — в основном, они касались тяжб за землю с другими дворянами. Все они были нравственно мертвы, одномерные мыслители, которые видели вокруг только деньги. Я оттопчу им мозоли новыми законами, они — выпишут мне солидные счета в плане мести, но все эти счета сожрет война.

Депутация купцов Норатора с нагрудными золотыми знаками поверх черных кафтанов. Мне поднесли петицию, подписанную сотней виднейших негоциантов, не прогнувшихся под Морскую Гильдию. Требуют и умоляют — прижать Морскую Гильдию и открыть свободную торговлю.

— Сегодня же прижмем, — сказал я, и лица их вытянулись — господин архканцлер, будущий монарх — шутят?

— Говорят, в порту — чума? — проговорил один, самый смелый.

— Есть такое, — кивнул я. — Поэтому порт нораторский пока побудет на карантине. Но сразу, как его снимут — вы сможете торговать, не глядя на Гильдию. Она больше не станет вам мешать. Да-да, вот так просто: не станет. Выпейте.

Этим словом я заканчивал каждую аудиенцию.

Толпа, забыв пиетет, шумела, очередь ко мне не уменьшалась. Основная масса просителей была своекорыстными идиотами. Мне было душно, скучно и противно.

Молодой дворянчик из Великих, господин Аркетт, упал на колени, подал бумагу — прошение о разводе. Блоджетт смущенно пояснил: в Санкструме разводы запрещены, церковь очень не одобряет, и развести может лишь монаршая подпись. Монарх снисходит редко. Последний раз Экверис Растар восемь лет назад после всестороннего обсуждения изволил развести три пары и пять оставил мучиться в браке до скончания дней. Один дворянин из пятерки, несчастный малый, не стал дожидаться скончания дней, и, разочарованный императора решением, убил жену, не выдержал, — за что пребывает ныне в Дироке, заключенный туда навечно.

Я ощутил интерес. Разводы запрещены? Вот как? О боги мои, это ведь золотое дно для пополнения казны! Что ж, придется разрешить разводы… конечно же, за деньги! Дворянам и купцам — за одну сумму, крупную. Крестьянам — за другую, малую. И чтобы разводящийся мужчина оставлял женщине сумму, которая позволит ей жить нормально. В этом патриархальном мире — только так. Завтра же об этом будет объявлено в газете. Известие вызовет потрясение. Очень сильное — сравнимое с землетрясением. Но последствия землетрясения поглотит война. А разводы — они будут осуществляться даже в войну, исправно пополняя мою казну.

— Богат ли господин Аркетт? — спросил я шепотом у Блоджетта.

— Б-богат, ваше сиятельство! По нынешним временам — состояние весьма значительное! Оч-чень любит госпожу М., простите, не могу назвать ее по имени — ибо господин Аркетт еще не разведен… Но как только… Он сразу же намерен жениться!

— А бывшая его супруга не пострадает?

— О нет, г-гоподин архканцлер, она сама — обладательница значительного состояния!

Прекрасно. Введем разводную шкалу — прямо как прогрессивную шкалу налогообложения. Чем больше состояние — тем больше денег с дворянина или купца я возьму. Крестьянам и горожанам из простых сделаю фиксированную ставку. Конечно же, придется провести реформу — я запарюсь ставить высочайшие подписи под разводными бумагами. Это будут делать малозаметные клерки очень скоро. Но для начала — мне придется.

Я поманил Аркетта пальцем.

— Решили удовлетворить вашу просьбу. Четыреста крон золотом будет стоить вам развод.

Он не понял, и я повторил. Велел прийти завтра-послезавтра, принести деньги. Он пытался осмыслить, наконец, понял, расцвел, пытался поцеловать мне руку, но вместо этого я протянул ему кубок:

— Выпейте.

Мысленно я пожалел земных политиков. Чувствовать себя на острие внимания даже нескольких сотен — тяжелый труд, выматывает психологически. Люди, которых уже отпустил, не уходили, скапливались у трона, многие застыли в лакейских позах, светили лицом, надеялись таким образом запомниться мне, примелькаться.

Вельможа с похоронным худым лицом, несколько облезлого вида, явно не богатый, похожий на весеннего клеща, что с прошлого лета не пил крови, приблизился, упал на одно колено и отрекомендовался:

— Господин Дарбар, дворцовый видный философ, граф, урожденный дворянин! Неоднократно отмечен вашим батюшкой за высказанные полезные соображения об государственном управлении!

Он презентовал мне трактат, озаглавленный: «О наилучшем устройстве Санкструма. Посильные размышления» — книгу, оправленную в засаленный кожаный переплет с вытесненным затейливым гербом. Я отпустил Дарбара мановением руки, просто чтобы отвлечься, пролистнул увесистый, от руки написанный том. Начинался он словами: «Люди, давайте же любить друг друга!», а следующие речения, которые подцепил взгляд, вызвали легкую оторопь: «И с радостью душевной оголить суть вечных ценностей, и принять в себя истинное сияние величия человеческого разума! А для наискорейшего процветания Санкструма прежде всего надо извести всех хоггов!».

Я спокойно передал трактат одному из секретарей и вздохнул без преувеличения тяжко. Ну вот, начинаю репрессии. Трактат надо сжечь, а самого господина Дарбара придется упрятать в Дирок — навечно. Беда, когда безумцы дорываются до власти, беда, когда такие же безумцы смущают незрелые умы, способные только к одномерному мышлению в стиле «черное — белое», проще говоря — умалишенные подчиняют своим идеям дураков, которых, как известно, большинство, а никто не поручится, что этот самый Дарбар не соберет вокруг себя последователей… как неизвестный мне пока прозрец, хитроумный владыка дэйрдринов.

Барон Арвальт — выборный от владельцев игорных домов Норатора, напрямую предложил крупную взятку, чтобы я не трогал эти самые дома. Дошли, видимо, слухи, что дома я собираюсь реквизировать, дабы они приносили деньги в казну. Я, не чинясь, назвал цену: двадцать тысяч золотом в год. На размышление — неделя. Все деньги хочу получить целиком и сразу, без отсрочек платежей. Барон спал с лица, что-то пробормотал. «Эк ты крупно-то хватил, государь трижды тебя за ногу да головой об стену пятижды!» — сказал его взгляд, который он быстро пригасил.

Барон Арвальт откланялся.

Я мысленно подмигнул сам себе. Выгорит с отступными — прекрасно, я получу некоторую сумму на войну и избавлю себя на год от мороки с реквизицией. Не получится — ну что ж, я хотя бы попытался… А игорные дома я реквизирую в любом случае. Эта дойная корова нужна будет Санкструму, чтобы привести дела в порядок после войны.

Ни Дарбару, ни Арвальту выпить я не предложил.

Господин Крожак Дорри, начальник муниципальной стражи Норатора, капитан, явился с двумя избитыми, закованными в кандалы пленниками. Был господин Крожак Дори полнотел, рыжеволос, с тяжелой челюстью и выпуклыми рачьими глазами.

Отвесив поклон, он пустился в объяснения, суть которых сводилась к следующему: все злодеи у него здесь (господин Крожак показал плотно сомкнутый веснушчатый кулак), убийцы и торговцы чудом и иной дрянью давно пойманы. Особливо что касается окраин — то там уже тихо, а вести про шум и кровавую поножовщину в трактире «Красная мельница» — то вранье собачье, там только одного бездомного прирезали, да и как прирезали — он все обратно запихал, ему все зашили, а на следующее утро уже под трактиром околачивался! А что касается дел с убийствами из-за мест торговых на Южном рынке, когда якобы восемь человек и двух хоггов — торговцев мирных — порешила некая банда, названная Палачами — так ложь все и наветы. Во-первых, не восемь и двух — а только одного хогга и то — не порешили, а выбили глаз, случайно зацепив в толчее локтем, а что касается мифических Палачей — так их в природе не существует, это все придумки голытьбы.

Капитан говорил с запалом, набычив шею, так что вены на ней взбухли.

Я вспомнил, что низовые попечители, то бишь контролеры уличных азартных игр — Страдальцы, Палачи и Печальники. Резня, скорее всего, на Южном рынке была именно из-за игровых точек. А вот эти точки мне придется подавить, направить потоки людей в легальные заведения.

Начальник стражи втирал мне очки столь самозабвенно, что я даже заслушался. Боги мои, за кого он меня принимает? За идиота? Ведь муниципальная стража в ведении Таленка, и что — Таленк ни разу не говорил с Крожаком Дорри обо мне? Или говорил, но все-таки обрисовал как слабоумного? Ибо только слабоумный правитель поверит такого рода силовику, что дела идут прекрасно, да что прекрасно — просто исключительно хорошо — а в большом городе, тем более в столице, дела никогда не идут хорошо просто потому, что это столица — а она аккумулирует как лучшие умы, так и самое талантливое преступное отребье.

Нет, наверное, это была личная инициатива Крожака — побеседовать с будущим императором, заручиться его поддержкой. Прощупать уровень идиотизма правителя, так сказать.

— Город в полном спокойствии и дела идут прекрасно! — закончил капитан и, дернув за цепь, продемонстрировал мне двух преступников — избитых до синевы, немолодых уже, тощих мужчин.

Оба рухнули на колени перед троном.

— Я Мондо Шоки, злодей я, вор презренный… — скороговоркой выговорил первый. — И еще торговал я чудом и вещами из сиротского приюта! — Его нос пошевеливался, я понял, что он уловил запах горячительного. — Но меня поймали стражи капитана, в порту поймали, когда я пытался сесть на купеческий корабль, дабы удрать в Рендор с добычей!

— Я Красин Болар, злодей… — проговорил второй более размеренно. — Краж и убийств я совершил не счесть! Но ныне я изловлен капитаном самолично… Меня вскорости казнят. Я раскаиваюсь… О, если бы можно было время повернуть назад! О, если бы можно было повернуть время!

— В моем городе, — произнес капитан веско, — места нет злодеям и убийцам, а если появляются таковые — мои люди и я немедленно их ловим.

Прекрасно. То есть в Нораторе — глухое беззаконие и тотальный беспредел. Впрочем, это все я видел и сам. Люди, обремененные моралью и совестью, в этой стране пренебрежения к закону не могут выбиться никуда, а наверх пробиваются манипуляторы и упыри, подобные Крожаку Дорри.

Красин Болар звякнул ржавыми цепями и тут я его узнал: даже под синюшно-красным гримом я узнал одного из актеров, которые сопровождали меня в тот вечер полнолуния, когда я шагал к храму Ашара, чтобы получить мандат архканцлера. Ну везде пытаются надуть господина аркханцлера прямо-таки с вопиющей наглостью.

Я незаметно подмигнул Болару, вскочил и завопил дурным голосом, расплескав половину кубка на серый мундир капитана:

— А черный мор в порту? Разве он не требует твоего попечения? Так почему ты здесь, Крожак? Почему ты говоришь мне, что все хорошо — когда в порту черный мор? Вон отсюда! Вон! В порт! И если мор выйдет за пределы порта — я лично прикажу тебя казнить!

Мне удалось его поразить, уши капитана налились малиновым сиянием. К выходу из зала он пробирался сквозь коридор позора, а липовые преступники ковыляли за ним, комично переставляя ноги. Красин Болар обернулся, послал мне душевную улыбку, я подмигнул в ответ.

С капитаном и бургомистром нужно будет разобраться как можно быстрей. Оба — крысы. Оба стоят друг друга. Хотя сдается мне, Крожак не очень расположен к Таленку — иначе не устроил бы этот перформанс на приеме. Он решает свои проблемы. Стелет соломку на случай, если я свалю бургомистра. Предусмотрительная мразь.

Как там в порту, интересно? Опаздываю… Ничего, приеду в порт позже, к тому времени ситуация как раз нагреется…

Все время, что я занимался приемом, господа Сакран и Армад наблюдали, пристально изучали меня. Движения их были вкрадчивы, как у хищных птиц. Рядом с ними все время терся какой-то смазливый детина — не в меру плечистый, молодой, с льняными буйными кудрями, сбегавшими до середины спины — до того длинны и густы они были. Детина, как и послы, разглядывал меня, однако его взгляд постоянно соскальзывал на женские вырезы, он даже привставал на цыпочки, чтобы получше заглянуть в декольте, если дама оказывалась рядом.

Вдруг по залу пронесся тревожный шум, толпа и очередь начала распадаться сама собой, люди и хогги отхлынули к стенам. В зал с центрального входа чинно, сыто переваливаясь, вошел кот-малут — безжалостный убийца женщин, стариков и детей. К толпе он, как видно, был уже привычен — и шествовал, не особенно глядя по сторонам, как маленький ледокол, серым телом своим отбрасывал к стенам траурно-черные льдины. Кот взобрался на помост и уселся рядом с бочонком, после чего раскинул лапы, показав залу свое хозяйство, и нагло — будто и не было кругом лишних глаз — принялся намывать все свои ладные места.

Из толпы, в которую преобразовалась очередь, выскользнула женщина в черном с серебром платье с оголенными плечами. По местным меркам — не так уж молода, лет двадцати пяти. Волосы кудряшками, от чего похожа на овечку с глазами прозрачными и невинными.

— Господин архканцлер, ваше сиятельство! Я баронесса Марселлина Тоутти, господин архканцлер! Нижайше прошу не гневаться… У меня прошение… — Она подала его свернутым в трубку. — Ой какой хороший! Я слышала про него много, даже видела однажды, но вблизи впервые… Разрешите, господин архканцлер?

Не дожидаясь разрешения, нагнулась и начала почесывать малуту холку.

Чего Шурик не любил и боялся — так это утомительной женской ласки. Я вспомнил, как Атли его гладила, и как тоскливо он на меня поглядывал. Малут способен был отгрызть палец мужчине, однако женщинам по какой-то причине не мог отказать. Уважал он их, что ли?

Он терпеливо дождался, пока Марселлина Тоути потреплет его за ушами, потом пыхнул ноздрями, как бык, и, тяжело переваливаясь, ушел черным ходом — прямо в руки к Амаре. Несчастный.

Все это время я изучал прошение, озаглавленное «Список гуманизма! Или наикратчайший путь к всеобщему счастию». Наученный предыдущим опытом, я уже понял, что все трактаты о всеобщем счастии, скорее всего, содержат жутчайшую ересь, едкие, как кислота, идеи и радикальные мысли, внедрение которых приведет к распаду государства. Так и оказалось. Список гуманизма был велик. Марселлина Тоути просила высочайшую фамилию кнуты запретить, шпоры запретить, запретить охоту и выступления животных на пирах и балаганах, не трогать бродячих собак, даже если те сбиваются в опасные стаи, по возможности ограничить использование тягловой скотины (пусть люди сами впрягаются), закрыть также бойни, чтобы народ питался лишь плодами земли, молоком, яйцами и рыбой, и — вишенка на торте — госпожа баронесса умоляла господина архканцлера ввести смертную казнь за убийство любого животного или птицы.

Она была сущим эльфом, живущим в стране грез, эдакая невинная овечка с прекрасными глазами, не понимавшая в устройстве жизни ничего вообще. Однако в отличие от философа Дарбара, не была столь опасна, хотя бы потому, что все ее помыслы были направлены на охрану жизни, а не уничтожение (и я скромно умолчу о смертной казни за убийства птиц и животных).

— Ворон в парке начали отстреливать эти ваши… Алые! — прощебетала. — Это же ужасно! Как можно вот так… жестоко! Ужасно жестоко! Просто так стрелять птиц?

Почему зоошиза везде вот такая… шизанутая? Почему никогда не знает умеренности? Конечно, должны быть разумные законы о гуманном обращении с животными, но зоошиза всегда возводит гуманизм в тотальный абсурд, и, таким образом, просто нивелирует добрые дела реальных защитников животных. Такой вот гнусный парадокс — фанатики всегда ломают все, до чего доберутся. Ну вот скажем запретить истреблять ворон на полях фермеров — так ведь они сожрут посевы и в стране наступит голод. Но такие простейшие умозаключения зоошизе неподвластны.

Слушая ее щебетание, я вдруг увидел в толпе господина Аркетта. Он не отрывал от Марселлины пламенного взора, чисто выбритые его щеки расцвели красными пятнами. О, так вот кто это — таинственная «госпожа М.». Бедняга парень, если я подпишу твой развод — ты же с этой госпожой М. пропадешь. Впрочем… Может, у тебя хватит сил обуздать ее гуманистические порывы. А не хватит… Казна Санкструма пополнится еще четырьмя сотнями крон.

Я отпустил госпожу М. с миром, вкрадчиво сказав ей в спину:

— Развод господину Аркетту я выпишу. Однако помните: слушайтесь во всем мужа. Это мое условие! Иначе… если он вздумает мне пожаловаться на ваше непослушание… Я разведу вас и насильно обвенчаю вашего супруга с бывшей женой!

Ну, немного я тебе помог, парень. Сделал все что мог. Надеюсь, она не перетянет тебя на свою сторону и ты не пойдешь по кривой дорожке защитников всего живого от человечества.

Я сделал знак Блоджетту, и тот стукнул жезлом в пол трижды:

— Малый прием окончен! Окончен! Окончен!

Музыканты разом смолкли, вытянув напоследок тягучую ноту, похожую на звук икания слона.

Тут же толпа зашевелилась, потекла к выходу. Однако послы Сакран и Армад, напротив, приблизились к помосту, прошли оба через коридор Алых, а смазливый детина следовал за ними — как хвостик.

— Господин архканцлер…

— Господа… ик!.. послы?

— Мы весьма обеспокоенны происходящим, господин Торнхелл.

Я с трудом навел резкость на Армада.

— Что там… Не понимаю… Хотите выпить?

Он сделал усилие, явное усилие, чтобы не вымолвить ругательство. Сказал просто:

— Корабли!

Я вскинул брови:

— Корабли? Ах да, да… три пиратских судна, что болтались на траверзе Варлойна… Странным образом сгорели!

Сакран произнес резко:

— Сгорели, архканцлер! И не просто сгорели: их сожгли, а экипажи подло убили!

Он хотел, очень хотел сказать, что корабли эти — от Адоры и Рендора, но вынужден был пока скрывать этот секрет.

Я отпил из кубка.

— Н-ну да, пираты не поделили… Или рыбаки… У меня нет флота, да и какая уже разница, а? Ни… ик!.. какой разницы… Скоро ваш флот сюда пребудет!

Блоджетт сунулся под руку, протянул бумагу.

— Господин архканцлер, в-ваше сиятельство! Вот список неугодных, подлежащих аресту!

— Мне… подписать?

— Подпишите сейчас же!!!

Вместо списка имен на бумаге красовался перечень блюд на коронацию. Однако при беглом взгляде его нельзя отличить от списка фамилий. Блоджетт подал мне перо, смоченное в чернилах, и я быстро поставил свою подпись.

— З-завтра парадный выезд, — напомнил сенешаль.

О Небо, как я мог забыть. И правда же — забыл.

Пришлось покорно кивнуть, чувствуя, как сверлят меня взгляды послов. Ох, не верили они мне, и сенешалю не верили.

— Вы, господин Торнхелл, выпустили Адженду, — промолвил Сакран резко.

Я вздрогнул, словно проснулся:

— А? Ах, эти… Ну… мы посовещались, и решили… — Я беспомощно оглянулся на Блоджетта, который сошел вниз, к секретарским местам. — Собрать немного денег с семей этих заключенных… и выпустить оных заключенных на волю. Все ведь просто, разве нет?

Послы перебросились взглядами, столь же легкими, как свинцовые ядра.

— Вчера вы до утра почти кутили в Нораторе, — сказал Армад.

Ха-ха, не я, мой двойник кутил. И прекрасно кутил, раз вы приняли его за меня. Вы подозреваете, конечно, что ваши кораблики сожгли мои люди — но доказать не можете, а я — вот он, всю ночь прокутил в собственной столице!

— Было дело, — кивнул я. — Ой хорошо погулял! — А сам подумал: а ну, как начнут выспрашивать меня о подробностях гулянки? Я же не знаю, где мой двойник бывал, и вся моя легенда тут же распадется.

Послы переглянулись снова.

— Вы побывали в самых опасных и злачных местах Норатора… — сказал Армад. — И часто уходили с небольшой охраной.

— Мы решили сегодня поэтому, что оставлять вас без присмотра — опасно, — подхватил Сакран. — И ради вашего же блага порешили приставить к вам нашу личную охрану! — Он отодвинулся, показав мне смазливца, который поспешил навесить на физиономию строгое выражение. — Барон Гицорген! Он будет сопровождать вас отныне повсюду. Нет-нет, мы не примем возражений. Повсюду! Барон Гицорген — самый умелый боец в Рендоре. Он всегда сможет вас защитить!

Я выругался про себя.

Вдруг у входа в зал раздался шум. Несколько плечистых стражников внесли в зал носилки, на которых, вся в окровавленных тряпках-перевязках, возлежала груда плоти, некогда принадлежавшая… Я увидел бычий, налитой кровью глаз, бешено светящийся сквозь окровавленное тряпье, и понял — в зал пожаловал Трастилл Маорай, глава Умеренных, что выбрали Торнхелла подло.

Он собрался с силами, приподнялся на носилках, так, что стражники — вся шестерка — присела, ибо весил Маорай по земным меркам килограммов сто пятьдесят — приподнялся и выкрикнул, клокоча легкими:

— Предатель! Мы все знаем и все проведали! Ты… отдаешь страну Варвесту! Так будь же ты проклят! Будь проклят ты, будь прокляты все Растары, что довели… довели… — Он упал на носилки, зашелся мертвым, клокочущим кашлем.

Я возликовал в душе. Трастилл Маорай в своей искренности был неподражаем. Его появление сняло с меня часть подозрений у послов.

Однако ко мне приставили надзирателя. Конечно, никаким защитником Барон Гицорген не был.

Ну и как я буду руководить сегодняшним захватом порта, хотелось бы знать?