Война на Финском побережье 1854-1855 гг.

II. НАЧАЛО БАЛТИЙСКОЙ КАМПАНИИ 1854 ГОДА.

Высочайшим манифестом от 9-го (21-го) февраля 1854 г. было доведено до всеобщего сведения о несогласии России с Англией и Францией. Обе западные державы, как сказано было в манифесте, без предварительного объявления войны ввели свои флоты в Черное море... После столь неслыханного между просвещенными государствами образа действия, Государь Император отозвал свои посольства.

В первых числах марта (н. ст.) 1854 г. английский флот, назначенный в Балтийское море, снялся с якоря. Кому принадлежит мысль об этой диверсии в Балтийское море — нам неизвестно; но уже в феврале 1854 г. представитель Пруссии при великобританском дворе Бунзен передал совету английских министров предложение своего правительства, чтобы союзный флот вступил в Балтийское море ранее 20-го марта (1-го апреля). Перед выходом флота из Портсмута, королева произвела ему смотр, а затем проводила его на некоторое расстояние в море. Флаг адмирала Непира был поднят на корабле «Веллингтон» — лучшем украшении английского флота. Вся эта морская сила двинулась тремя дивизиями под начальством адмиралов Карри, Чадса и Плюмриджа. В Копенгагене король отказался принять Непира под предлогом болезни. 15-го (27-го марта) война была объявлена нам Англией и Францией официально.

Куда предполагал направиться Непир и что предпринять, не было с достоверностью известно русским. Знали только, что по входе в Балтийское море, он долго совещался с двумя инженерными офицерами, которые давали ему объяснения об укреплении Аландских островов.

Английский флот, войдя в Балтийское море, провел весь март в датских водах, а два месяца спустя появились французские суда. В начале апреля была объявлена блокада этого моря.

Под начальством вице-адмирала Непира находилось 49 судов, вместимостью в 85,454 тонн, 22,000 чел. морского экипажа и 2,344 орудия. Эскадра французов, бывшая под командой вице-адмирала Парсеваль-Дешена, состояла из 31-го парусного судна с 1,308 орудий и 8,300 чел..

Адмирал Карри со своими судами держался сперва около Риги и Ревеля, Плюмридж — около острова Наргена, перейдя затем в Ботнический залив, а Чадс крейсировал у берегов Курляндии[15]. В апреле Непир входил уже в Финский залив; но лед помешал подойти к Гельсингфорсу и Ревелю. В первых числах июня вся балтийская неприятельская эскадра сосредоточилась в Барезунде и отсюда Непир повел ее двумя колоннами к острову Сескару; 14-го июня суда его показались под Кронштадтом. 16-го числа была произведена рекогносцировка крепости, защищавшей столицу, а 20-го июня все суда вновь стянулись к Сескару. Склад угля и провизии находился сперва на острове Готланде, а затем базой неприятельского флота избран был остров Нарген.

В половине июля французская эскадра усилилась десантом в 12,800 чел. Таким образом в Балтийском море против нас сосредоточилась грозная сила, состоявшая из 80 судов, 3,652 орудий и 43,100 человек войска. Перед отправкой десанта из Франции, Наполеон сделал смотр войскам в Булони и объявил им, что они назначены в Балтийское море, куда будут перевезены на английских кораблях. «Факт единственный в истории», — прибавил он, — «доказывающий тесный союз двух великих народов и твердую решимость правительств не отступать ни перед какой жертвой, когда вопрос идет о том, чтобы защищать право более слабого, свободу Европы и национальную честь».

Кампания 1854 года открылась на Западе вообще громкими словами и трескучими циркулярами, которые заменились затем пушечными выстрелами. «Пусть не спрашивают нас, ради чего отправляетесь вы в Константинополь? Мы отправляемся туда с Англией, чтобы отстоять дело султана и в то же время оградить права христиан..., чтобы защищать свободу морей... Мы отправляемся туда со всеми теми, кто желает торжества права, справедливости и цивилизации». Так говорил Наполеон 2-го марта 1854 года членам законодательного корпуса.

Английское министерство положительно и торжественно объявило, что торговля и выгоды частных людей будут, насколько возможно, пощажены войной, что Англия и августейший друг её приняли меры к обеспечению частного достояния; что, наконец, все ядра и все бомбы будут исключительно направлены против великого виновника бед, т. е. против русского правительства с единственной целью громить его крепости, арсеналы и прочее имущество. В газетах Великобритании, кроме того, было напечатано, что в течение четырех месяцев со дня объявления войны торговые суда могут свободно возвращаться домой. Так было на бумаге; а на деле английский адмирал отдал тайный приказ забирать немедленно всех без разбора; даже лодки бедных рыбаков не были пощажены «пиратами». 18-го апреля 1854 года у них на одном корабле было уже 12 чел. русских пленных. 28-го апреля министерство иностранных дел сообщило финляндскому генерал-губернатору, что наш генеральный консул в Копенгагене доставил список шкиперов и матросов, захваченных англичанами в Балтийском море на финляндских торговых судах и освобожденных ими, под условием ручательства нашего посланника при датском дворе в том, что люди эти не будут употреблены против Англии иначе, как по обмене их на равное число великобританских военнопленных. Тайный советник барон Унгерн-Штернберг дал, конечно, соответствующую росписку и все задержанные матросы, — а их по спискам значилось уже около 180 человек, — были через Мальм и Стокгольм отправлены на родину. 8-го мая из Копенгагена сообщалось, что до 50-ти финских и русских купеческих судов было захвачено английскими крейсерами. Абоский губернатор Кронштедт 7-го (19-го июня) 1854 г. доносил, что с купеческого судна был взят англичанами подштурман (Турман) и отвезен в Лондон, где его плохо содержали на особом судне; он рассказал, что англичане понуждали финляндцев подписать обещание не служить против Англии и не вступать на купеческие суда, отправлявшиеся в Австралию.

Стремление к легкой добыче довело мировых мореплавателей до того, что они употребляли даже чужие флаги — русский и нейтральных государств, — чтобы вернее заманить жертву»). В апреле финляндская шхуна «Альма» встретила близ Дагерорта два паровые фрегата, из которых один, приближаясь к шхуне, поднял русский военный флаг. Фрегат спустил затем на море шлюпку и заменил русский флаг английским. Шхуна отделалась на этот раз лишь одним осмотром.

Забота об участи своего торгового флота естественно сказалась на страницах периодической печати Финляндии, непосредственно за появлением неприятеля в Балтийском море. Будущность грозила флоту всякого рода опасениями, но надежд не сулила. Половина, если не три-четверти финского торгового флота находилась в чужих водах, зависящих притом от англичан. Печать рекомендовала поэтому судохозяевам и шкиперам или поспешить возвращением домой, или натурализовать свои суда в приморских городах, чтобы успеть прикрыть их нейтральным флагом, или же, наконец, совершенно продать их. По примерному подсчету «Абоских Известий» (Abo Underrattelser), Финляндия должна была потерять вследствие этого, уже в начале войны, 37 судов, вместимостью в 5,650 ластов.

Русское правительство не последовало примеру Англии, а, напротив, выказало свою особую деликатность и предупредительность, по отношению к торговым интересам иностранцев. От нашего министра финансов объявлено было, что коммерческим судам Англии и Франции, находившимся в наших гаванях, предоставлялся шестинедельный срок, считая с 25-го апреля, для нагрузки и беспрепятственного отплытия в чужие края. В течении этого срока нашим крейсерам воспрещено было чинить какие-либо препятствия этим судам. Мало того, до всеобщего сведения тогда же доводилось, что собственность английских и французских подданных на судах нейтральных наций будет признаваема нашими крейсерами неприкосновенной, а товары английские и французские под нейтральным флагом беспрепятственно допускались к привозу в наши порты «на общем основании тарифа». Наконец, собственность подданных нейтральных держав даже на неприятельских судах не подвергалась с нашей стороны конфискации.

Единственное ограничение, сделанное (в феврале 1854) нашим правительством, сводилось к тому, что оно воспретило въезд в Россию всем английским и французским подданным и вообще лицам, приезжавшим с паспортами этих враждебных нам тогда правительств.

В начале кампании деятельность неприятельского флота в Балтике ограничилась исключительно захватом торговых судов, нарушением неприкосновенности мирных коммерческих портов, истреблением мелких лайб и парусного каботажа, а затем совершенно бесцельным плаванием около берегов. Следует сейчас же оговорить, что грабежами и разбойническими нападениями на мирных жителей занимались англичане, которые и покрыли свое имя благодаря этому заслуженным позором. Французы не одобряли грабежей англичан. Случалось, что с наших наблюдательных постов замечали, как французский катер высаживал людей на островок, где жители пасли баранов и мелкий рогатый скот. «Странно видеть, — писал М. И. Цейдлер, — как храбрые французы гонялись за каким-нибудь бараном или теленком и, поймав его, быстро удалялись». Такие случаи бывали, но они являлись, как исключение. Грабежи и разбои составляли специальность англичан, которую они широко практиковали две кампании кряду. После крикливых заверений союзников настал долгий период бездействия, который некоторые склонны были объяснить тем, что неприятель готовится к обдуманному и важному предприятию. Последующие события этого не подтвердили. Существовала другая догадка, что Непиру приказано было не предпринимать ничего серьезного, пока не прибудет французский флот, дабы и он нес на себе ответственность за все предприятие. Указывали, наконец, на то, что Непир поджидал прибытия канонерских лодок, не имея возможности предпринять без них чего-либо определенного.

Все это праздные разговоры. Дело объясняется проще. Военные операции союзников в северных водах начаты были с малыми знаниями местных условий и с полным отсутствием стратегических комбинаций для флота, находившегося под начальством адмирала Непира. А помимо того, союзники не проявили в Балтике должной инициативы и надлежащего мужества. Совершить что-либо великое, по мнению англичан, можно было, лишь имея 50.000 войска и 200 шведских орудий. 50 тысяч — это и много и мало, ответим мы словами гр. П. X. Граббе: мало для серьезных предприятий и много для мелких. 1-го Июня в «Times» появилась корреспонденция, пролившая некоторый свет на тактику, которой следовали англичане, по крайней мере, в начале своей кампании в Балтийском море. «Предположим, — писал корреспондент, — что мы сделаем нападение на Гельсингфорс и уничтожим стоящий там русский флот. Известие об этом получится в Петербурге чрез несколько часов. Тогда выйдет Кронштадтский флот, состоящий из двадцати линейных кораблей, нескольких 50-ти пушечных фрегатов и других судов меньшего размера... Несмотря на наше искусство и храбрость, мы можем потерять несколько лучших наших кораблей. По-видимому, сэр Чарльз Непир вполне понимает все это, иначе уже предпринял бы что-нибудь... Нам скажут: для чего не разрушили форта Гангэ? Но что выиграем мы от этого? Если мы убьем у русских тысячу человек, они тотчас же могут заменить их другими». Этот вывод корреспондента считался, по-видимому, столь веским и убедительным, что он почти дословно был повторен в министерской газете «Globe», с прибавлением лишь вывода, что адмирал Непир человек смелый, но не сумасшедший. Если такая стратегическая философия действительно была усвоена экипажем английской эскадры, то естественно, что Непиру предпочтительнее было преследовать мирных прибрежных жителей, ловить суда финских рыбаков и заниматься оценкой призов, чем пытаться произвести осаду Кронштадта или Свеаборга.

«Что англичане, не решавшиеся на серьезный десант, дозволяли себе самые бесполезные выходки, мы знали, — писал Фет, — потому что между Ревелем и Нарвой высадились неприятельские стрелки, и когда единственными встреченными ими лицами оказались две бабы в поле, бросившиеся, разумеется, опрометью бежать, то стрелки сделали по ним залп и, убивши одну наповал, вернулись к своим шлюпкам». Сберегая уголь, английские фрегаты ходили под парусами и имели вид громадных хищных птиц, раскинувших крылья над волнами. Конечно, никто не знал замыслов неприятеля и потому нужно было быть готовым во всякое время. Впоследствии мы убедились, что неприятель считал наше побережье гораздо сильнее укрепленным, чем это было на самом деле, и потому не решался подвергать дорогих кораблей повреждениям, подводя их к нам на близкое расстояние». Произведя рекогносцировку Кронштадта, союзные адмиралы 16-го июня (1854 г.) пришли к заключению, что бомбардирование его не может быть произведено по недостатку мортир, и что вообще, при настоящем составе, нельзя предпринять ничего решительного.

До начала кампании Непир рассуждал иначе. Он, напротив, надеялся истребить все наши приморские пункты, не исключая Кронштадт. Английское общество также было уверено в скорой и легкой победе и смотрело на экспедицию Непира, как на увеселительную прогулку, во время которой он будет завтракать в Кронштадте и обедать в Петербурге, а попутно комфортабельно погреет свои старческие ноги у огня Свеаборга.

Слова Непира, — конечно, остроты, в изобилии расточаемые в периоды подъема патриотического чувства; но, в сущности, они были довольно близки к тем воззрениям, которых держались руководители западной политики. Император французов уверял, например, что вся война кончится ранее двух месяцев (а потому во Франции были убеждены, что взятие Севастополя дело одного удара»; лорд Эбердин гордо говорил в марте 1854 года, что Англии рано еще просить Божьей помощи. Джон Россель выразил нашему министру в Лондоне, барону Бруннову, что, если война неизбежна, то она, по крайней мере, не будет продолжительна. «Я мало верю в легкий успех, — ответил барон. — особенно в борьбе между великими державами, где замешаны вопросы чести. Вы знаете, что Россия не уступает в несчастье».

В виду указанного общественного настроения, в Англии скоро послышались упреки бездействию Непира и юмористическое издание «Punch» не замедлило советом своим землякам, заняться хоть ловлей салакушки, дабы не пропали огромные запасы соли, сделанные флотом. Долгое отсутствие успехов, после шумных хвастливых заверений, не прошло совершенно бесследно: создалось известное моральное состояние, которое, между прочим, несколько охладило шведов, расположенных к англичанам.

В столице России появление неприятельской армады никакого переполоха не произвело. Военный министр, кн. В. А. Долгоруков, сообщал (18-го июня 1854 г.) кн. Меншикову, что соседство Непира не причиняет беспокойства. Общество отнеслось к громадному флоту в Балтийских водах как-то особенно спокойно. Это удостоверяется показаниями многих современников-очевидцев. «У нас о Балтийском флоте англичан никто не думает, — писал (6-го апреля 1854 г.) директор педагогического института И. И. Давыдов из Петербурга известному М. П. Погодину. — По мудрой предусмотрительности обожаемого нашего отца отечества, мы спокойно занимаемся делами, как и всегда прежде» ... В том же духе писал Погодину В. И. Панаев (28-го марта 1854 г.): «Начинает пахнуть войной. Незваные гости приближаются, но мы спокойны». Те же заявления находим и в других письмах того времени. «Непира мы не боимся, — сообщал Погодину (29-го апреля 1854 г.) Арапетов, — в частной жизни здесь никакой перемены и только военные приготовления доказывают приближение врага». «До какой степени жители Петербурга пользовались безопасностью, можно судить из того, — читаем у Н. Барсукова, — что И. С. Тургенев поселился на даче между Петергофом и Ораниенбаумом, и у него 20-го июня 1854 года завтракали: гр. А. К. Толстой, Маркевич, Анненков и Некрасов, а сам он ездил на Красную Горку, чтобы смотреть оттуда на английский флот». Из письма А. В. Головина видно, что вся Императорская фамилия предполагала тогда же (в апреле 1854 г.) поселиться в Петергофе. Следовательно, производившиеся в виду Кронштадта маневры судов союзников никого не смущали. Переписка гр. А. К. Толстого и Ф. И. Тютчева с их родственниками и знакомыми также подтверждает изложенное. «Вид англичан меня ободрил, — писал А. Толстой (19-го июля 1854 г.), — я их видел сегодня утром, я был верст 15 за Ораниенбаумом, на Бронной горе, откуда их было видно отлично; я насчитал 31 судно» ... «Я здесь (т. е. в Петергофе), — читаем в следующем его письме (от 22-го июля), — потому, что сегодня именины Цесаревны...». Этим общим спокойным настроением объясняется отчасти и появление того множества карикатур, которыми был встречен приход Непира в Балтику.

Неприятель, появившийся в виду Кронштадта 14-го июня, измерял глубину и перемещал буйки. Один из наших кораблей («Владимир») попытался было снять под носом у неприятеля буек; но сейчас же ядро было пущено в его ограждение. До 19-го июня 1854 года этим ядром ограничились его действия под Кронштадтом. Говорили, что он ждет канонерок. Вообще, Петербург относился к флоту, как к очень интересному зрелищу. Вереница посетителей всегда виднелась на дороге к Ораниенбауму. «Великолепная картина. Чтобы создать ее, — писал Тютчев, — неприятелю пришлось прибыть издалека с большими издержками. Враждебности в нашей толпе не наблюдалось; напротив, благодушная насмешка играла здесь и там на лицах. Особенно много смеялись, вспоминая известие, недавно сообщенное в иностранных газетах, будто Петербург в ужасе, будто все население бежало, и на защиту столицы приведено 40,000 башкир»[16]. «Итак, в 18-ти верстах от дворца Всероссийского Императора стоят эти вооруженные силы, ужаснейшие изо всех, какие когда-либо появлялись на морях. Это весь Запад пришел на Россию, чтобы убить ее и заградить ей будущее». «Чувствовалось, — прибавляет Тютчев, — что присутствуешь при одном из наиболее торжественных событий всемирной истории».

Погода в течении лета 1854 года (до августа) была сказочная.

Перед твердынями Кронштадта, Непир, как было уже сказано, смирил свою отвагу и решил не трогать крепости[17], признав, что она сильнее Тулона, Кадикса и Шербурга. В Англии руководители экспедиции также не лелеяли себя мыслию о возможности атаки Кронштадта, ибо «питали глубокое уважение к каменным стенам».

Шли усиленные толки о заграждении северного фарватера, т. е. рукава залива между Котлиным и берегом Финляндии (у Сестрорецка). Решили запереть его боном (плотом из бревен, опущенных на дно). Минные заграждения были так плохо устроены, что в 1855 году неприятельская канонерская лодка легко их вылавливала.

Внешний вид и карта Кронштадта, надо полагать, были достаточно известны англичанам, так как в их иллюстрированных изданиях помещались рисунки города. Общественное мнение указывало тогда на сына английского консула Симпсона, как на человека, срисовавшего их, ибо русское гостеприимство открывало ему доступ повсюду.

Один из очевидцев, рассказ которого нам лично пришлось выслушать, находился на так называемой «Косе» Кронштадта, где ныне построена батарея Тотлебена. Этот очевидец пояснил, что для противодействия высадке, на Косе были возведены батарея, люнет (адмирала Литке) и редут (генерала Дена). Люнет и редут были построены инженер-капитаном Донцовым с таким расчетом, чтобы с первого можно было стрелять на запад, вдоль по Косе, в случае высадки неприятеля, а редут назначался для действия по Косе и по северному фарватеру Кронштадта. Флот неприятеля, состоявший из 70-ти парусных судов и из 10-ти пароходов, вытянулся в две линии перед Толбухиным маяком, а затем подошел к фортам Александр I и Павел I. Пароходы неприятеля приблизились к южному фарватеру, но до линии нашего огня, — которая установлена была в 700 саж. — не подходили. Артиллеристы (на Косе) стояли наготове и калили уже ядра. В бинокли отлично можно было видеть неприятеля. Около получаса он простоял против Косы и опять вернулся к Толбухину маяку. Наш военный пароход («Владимир») выстрелил вдогонку, неприятель отвечал, но без причинения вреда. Обогнув Толбухин маяк, пароходы пошли по северному фарватеру и достигли высоты бывшей лаборатории. Сделав несколько выстрелов в тыл нашим укреплениям Косы, неприятель пошел далее к Кронштадту, где обменялся выстрелами с поручиком Шишковым. Очевидно, что это была только рекогносцировка. Пароходами командовал Сеймур. На северном фарватере неприятель вытащил одну нашу мину. При исследовании её, произошел взрыв, причем, как сделалось известным впоследствии из газет, Сеймур окривел. Все лето неприятель то приближался к Кронштадту, то удалялся от него. В сферу же нашего огня он никогда не заходил.

В книге полковника Мошнина указана одна чрезвычайно характерная подробность. Оказывается, что адмиралу Непиру из Кронштадта на русском катере ежедневно возили свежую пищу. Чем объясняется такая изысканная любезность — трудно объяснить.

Говоря о взаимной любезности, нельзя не упомянуть, что в июле 1856 г. Непир посетил Петербург. В Смольном институте «злейший враг России» вежливо кланялся и сладко улыбался. «Так обстоятельства меняют людей». Тот Непир, который в 1854 г. хладнокровно сжигал города и истреблял имущество мирных жителей, в 1856 г. дружелюбно прохаживался в стенах города, которого ему не довелось сжечь. В «Абоских Известиях», в корреспонденции из Гельсингфорса, озаглавленной «Редкий визит», было сообщено, что старый знакомый Чарльз Непир задумал посетить Финляндию. Храбрый адмирал, которому стоило много труда убедить своих сограждан в невозможности взятия два года тому назад Свеаборга и Кронштадта, с английской настойчивостью решил теперь так или иначе проникнуть в эти крепости. У Его Величества он испросил позволение осмотреть их и на этих днях ожидается в Гельсингфорс. Дальнейших сведений о сем визите в газете не имеется. Результаты же посещения Петербурга и Кронштадта изложены в книге «The history of the Baltic campaign» соч. Ирпа. — Петербург Непир признал «современным чудом», крепость перед ним — невиданной в свете, армию — великой, а флот таким, с которым Англии еще придется посчитаться.

Война была начата Россией, и Россия же оказалась к ней не подготовленной. Балтийское море одевалось в боевую броню, но медленно и далеко не надлежащего качества.

Для всех было ясно, что неприятель, обладая большим флотом, произведет диверсию в Балтийское море, будет угрожать столице, блокировать берега и запирать порты. Указывали, что этот флот в Англии и Франции снарядили не без труда и что он страдал значительными недостатками. Сэр Чарльз Непир — в собрании парламента — сказал впоследствии, что с ним отпустили всех мошенников, всех кабачных героев Лондона и что никогда еще не бывало во флоте столь отвратительных личностей. На многих судах едва были способны крепить паруса; матросы боялись лазить по реям и т. п. Киселев (в депеше 9 (21) мая 1854 г., № 42) из Брюсселя донес, что французский флот, предназначенный в Балтику, вышел в полном некомплекте; только 3 корабля были хорошо снаряжены; на остальных не хватало людей, принадлежностей, одежды... Но зато англичане во время переходов и на стоянках, в начале кампании, не теряли времени, стараясь восполнить свои недочеты: на кораблях люди обучались стрельбе, производились примерные тревоги, делались опыты и т. п.. Из наших писателей некоторые заявили, что русский флот ни по работам, ни по управлению судами не стоял ниже союзного; но особенное обаяние производили винтовые корабли и прежняя слава английского флота. И у русского флота были не одни хулители. Французский адмирал Jurien de la Gravière говорил: 30 лет тому назад (писано в 1870 г.) мысль содержать постоянно флот в готовности вызвала бы улыбку. После кампании, по окончании какого-либо случайного встретившегося дела, флот возвращали в гавань и экипажи увольнялись. Россия первая позволила себе роскошь держать постоянный флот. В 1854 г. она могла в начале неприязненных действий выставить флот из 42 кораблей: 29 в Балтийском и 13 в Черном море. Англия, по-видимому, решилась подражать этому грозному примеру. Английский адмирал Boroles писал в июне 1854 г.: «Читатели могут видеть, что наше положение совсем неудовлетворительно и что, без содействия Франции, мы не имеем флота для борьбы с Россией — ни в Черном море, ни в Балтийском море — и что в особенности мы должны избегать губительной ошибки относиться с презрением к своему противнику. Те, кто в прошлом году видели Балтийский флот из 28 линейных кораблей, кроме фрегатов и мелких судов, весьма высоко ставят их управление судами, дисциплину и действия артиллерии».

Весь Балтийский флот в 1850 г. состоял из 25-ти кораблей, 12-ти фрегатов, 7-ми пароходо-фрегатов, 51 легкого судна, 78-ми судов гребного флота, 15-ти портовых пароходов и 156-ти разных портовых судов. Сверх того запасных: 6 кораблей, 3 фрегата, 1 корвет. Строилось: 2 парохода-фрегата, 1 тендер. Всего, следовательно, в Балтике находилось 360 вымпелов.

В начале Крымской войны в составе Балтийского флота находилось 217 судов разных наименований и на них 3,374 орудия. Пароходов-фрегатов было 9 (3,430 сил) и малых пароходов 12 (722 силы), но на них орудий не имелось.

«У меня есть сто кораблей, — сказал когда-то Наполеон, — но флота я все-таки не имею». Это же самое мог повторить и Император Николай Павлович, так как суда наши совершенно не соответствовали своему назначению.

Мы запоздали усовершенствованиями, которыми уже пользовались иностранцы, а потому наш флот в действительности был гораздо слабее того, каким казался по своей численности и грозной наружной силе. На Западе переход к паровому двигателю начался уже в сороковых годах и этот двигатель произвел совершенный переворот в условиях военных действий на море. На России переход к новому двигателю отозвался особенно невыгодно, в виду её отсталости в заводском развитии.

Крымская война вообще показала, что парусные суда не могут иметь боевого значения на ряду с судами, обладавшими паровыми двигателями, и с этого времени дни парусного флота были сочтены. В каждой эволюционной эскадре Англии и Франции суда, приводимые в движение винтовым двигателем, составляли значительный процент; «у нас же не было ни одного винтового судна в плавании». Существовал штат (1826 г.), требовавший, чтобы на лицо в Балтийском флоте находилось 27 линейных кораблей. При определении числа судов Балтийского флота «морское ведомство основывало свое суждение», — так сказано во всеподданнейшем докладе, — «на прежнем штате, применяясь притом к нынешнему состоянию флотов соседственных держав. Это число судов будет с одной стороны без отягощения государству в рассуждении содержания, а с другой — и весьма достаточно, не токмо к обороне наших портов, но и для нападательных военных действий в случае надобности в оном».

Этому правилу следовали во все царствование Императора Николая I. По указанному расчету нужно было строить ежегодно по три новых корабля; но это было невозможно для морского министерства. Оно могло строить один корабль через год в Архангельске и один корабль через два года в Петербурге. Суда Балтийского флота в качественном отношении были весьма неудовлетворительны, парусные корабли и фрегаты были большей частью сосновые, из сырого леса, слабой постройки и весьма посредственного вооружения, так что при каждом учебном плавании по портам Финского залива многие из них подвергались разнообразным повреждениям.

В августе 1854 г. состоялся в Петербурге спуск «Орла», предназначенного быть винтовым пароходом, но, в виду войны, англичане завладели заказанной у них машиной.

Флигель-адъютант Н. А. Аркас, посланный непосредственно перед войной осмотреть наш флот, отозвался о нем крайне неблагоприятно. При пушечном учении, стрельбу надлежало открыть корвету «Полтава», который плавал уже 10 лет, и, как оказалось, кроме салютных выстрелов, он ни одного раза не стрелял из своих орудий ядрами. (Заявление флиг.-адъют. Н. А. Аркаса о том, что с корвета «Полтава» не было произведено ни одного выстрела из орудий ядрами является, кажется, ошибочным, так как по воспоминаниям другого очевидца, адмирала Д. И. Кузнецова, в 1853 году, после Высочайшего смотра и маневров, была произведена, в присутствии Государя, пальба на Кронштадтском рейде в щиты, расставленные для кораблей. Надо полагать, что в числе судов, находившихся на смотре, была и «Полтава», пользовавшаяся неизменным расположением Государя. «Орудие, — продолжает Аркас, — зарядили по всем правилам и при первом же выстреле орудие разорвало, причем было убито девять и ранено пять человек. Во время того же смотра, у другого орудия отпала дульная часть. У станков иных орудий клинья вылетали с такой силой, что грозили большой опасностью. Пришлось уменьшить заряды. На военно-морском совете в Кронштадте, состоявшемся в присутствии Государя на корабле «Петр I», адмиралы признали, что наша команда мало подготовлена к бою и вообще очень слаба по управлению парусами. Государь был очень рассержен таким ответом и резко сказал: «Разве флот для того существовал и содержался, чтобы в минуту, когда он действительно будет нужен, мне сказали бы, что флот не готов для дела». И тут же последовало Высочайшее повеление отправиться в море и практиковать команды. После этого плавания флот вернулся в Кронштадт «в ужасном виде: не было ни одного корабля, который не имел бы значительных повреждений в рангоуте и корпусе, а у некоторых судов были свернуты головы рулей и топы мачт, требующие их перемены». Ветер был значительный, но он далеко не достигал силы шторма. Все, конечно, было доложено Государю, который сказал: «Так вот какие они мореходы». Через три дня Государь сам отправился в Кронштадт и приказал всем поставить все паруса. «Крайне медленные работы по управлению парусами и хаос на всех кораблях, сопровождаемый необыкновенным шумом, был поразительный», — прибавляет Аркас.

Существовала тогда еще канонерская гребная флотилия. На нее также затрачивались не малые деньги. Для увеличения состава гребной флотилии, предназначенной для защиты Кронштадта и Финляндских шхер от Биоркезунда до Гельсингфорса, в дополнение к прежним канонерским лодкам, выстроено было вновь в Петербурге, по чертежу контр.-адм. Шанца, на вольной верфи, 64 лодки, под наблюдением вице-адм. Мелихова, к коим присоединилось 10 вновь построенных купцом Громовым лодок. Флиг.-адъют. Н. А. Аркасу также приказано было проверить в Кронштадте и в разных пунктах Финляндии состояние канонерок, путем производства соответственных смотров и маневров. Всюду Аркас убеждался в полной их непригодности: на гребле они оказывались очень тяжелыми, а при легком ветре маневрирование с ними было положительно невозможно. Кроме того, команды канонерских лодок состояли из недавно набранных ратников, мало знакомых с действием артиллерии и с греблей, а командиры, преимущественно молодые офицеры, не имели времени напрактиковаться в управлении лодками. «Лодки были, — пишет Аркас, — до некоторой степени полезны в прежние войны Петровских времен, когда корабли были парусные, зависевшие совершенно от ветра, и вообще плохие ходоки. Тогда, во время безветрия и штиля, действительно, канонерки на гребле подходили к кораблям и могли атаковать, даже абордировать их...; теперь же при паровых судах и винтовых кораблях такие лодки не имели смысла». Мнение Н. А. Аркаса вполне разделял Великий Князь Константин Николаевич. О виденном Аркас с полной откровенностью доложил Государю, который, поблагодарив и поцеловав его за откровенность, прибавил: «Будь всегда таким. Я люблю тех, кто говорит мне правду». Чтобы самому убедиться в непригодности канонерок, Государь назначил смотр в Кронштадте, в присутствии генерал-адъютанта Гейдена, по инициативе которого была создана эта канонерская флотилия. При незначительном ветре флотилия не могла двигаться. Давались сигналы и барабанами, и трубами, но приказания оставались неисполненными. Толку не могли добиться. Все смешалось и получился изумительный хаос. Несостоятельность канонерок была очевидна.

В Кронштадте отыскались еще галеры (или «коровы», как называли их солдаты) сохранившиеся, если не со времен Петра Великого, то Анны Иоанновны или Екатерины II. они представляли из себя нечто особенно неуклюжее. Гребцами были охотники. При легком ветерке галеры оказались совершенно беспомощными. В море их не рисковали пускать. Ими пользовались только для обучения команд гребле.

Финляндия, строго говоря, своего военного флота не имела. Существовал тогда, правда, Финский флотский экипаж (впервые сформированный в 1830 году), в составе 1,000 человек нижних чинов, набранных вербовкой, но о значении и состоянии этого малочисленного и малоизвестного экипажа можно судить по воспоминаниям адмирала Д. И. Кузнецова. Он пишет: «В 1844 г. командиром этого экипажа состоял капитан I ранга Нордман, который предложил Д. И. Кузнецову командовать фрегатом сего экипажа «Мельпоменой». Кузнецов согласился. 13-го февраля 1845 г. он выехал из Ревеля в Гельсингфорс. Нижние чины фрегата — ни слова по-русски, а я ни слова по-фински и шведски». Офицеры все говорили по-русски и наверху все командные слова произносились по-русски. Кампания «Мельпомены» на этот раз совершена была в составе третьей дивизии. «Команда «Мельпомены» хороша и офицеры знающие», — прибавляет Дмитрий Иванович Кузнецов. В 1847 г. «наши финские экипажи — корабль и фрегат — поступили в состав эскадры, назначенной в крейсерство в Немецкое море, под флагом вице-адмирала И. П. Епанчина. «Лейпциг» и «Мельпомена» на 13 году службы показывали уже признаки гнилости; «но мы просились и были назначены». В Немецком море пробыли около 60 дней, но цынги среди финнов не было и «не мудрено: финны еще на берегу просолены». В 1848 г. «Мельпомену» назначили на брандвахту в Свеаборг. Начальник 3 дивизии Епанчин 2-й, по приезде в Свеаборг, объявил мне одному очень туманное приказание, что, в случае политических беспокойств в Гельсингфорсе, я должен буду действовать своей артиллерией по финнам. Тогда было тревожное состояние по всей Европе, но в Гельсингфорсе было спокойно, как и во всей Финляндии».

28-го декабря 1853 г. состоялось Высочайшее повеление о вербовке солдат, в количестве 500 человек, для 2-го Финского морского экипажа. Окончательным сроком сформирования его был назначен 1855 г. Вследствие стеснения неприятелем морской торговли Финляндии, много моряков оставалось без занятий и потому сформирование этого ополчения явилось довольно кстати. Вновь набранным матросам пришлось служить на канонерских лодках[18].

Во время войны Финляндия выставила 40 канонерских лодок. В январе 1854 г. Великий Князь Константин Николаевич уведомил ген. Рокасовского о том, чтобы в Финляндии было выстроено 40 лодок, для чего из финляндской казны надлежало отпустить заимообразно нужную сумму, а государственному казначейству вменялось в обязанность возвратить ее в течении года. Но уже в феврале того же года местный сенат просил Государя Императора от имени Финляндии дозволить отнести все расходы по сооружению канонерских лодок на финляндские суммы. По прочтении сего адреса, Его Величество соизволил объявить, что «всегда был уверен в преданности и благородных побуждениях любезных Его финляндских верноподданных, но при всем том с душевным удовольствием увидел в этом отголоске народа новый знак тех же чувств и побуждений». Предложение сената было принято и «за сей верноподданный поступок» объявлена «совершенная Монаршая признательность».

Начиная с февраля, на Абоской верфи, где строилось 15 казенных шлюпок, проявлялась кипучая деятельность. 400 рабочих были заняты экстренным судостроением. Другие лодки изготовлялись в Гельсингфорсе и Бьернеборге. Наблюдал за постройкой контр-адмирал Шанц.

14-го мая 1854 г. капитан-лейтенант князь Голицын донес Великому Князю Константину Николаевичу, что 40 канонерских лодок были готовы и вооружены (24-фунтовой пушкой или единорогом), и что постройка лодок произведена прочно. Далее он же сообщал, что военные матросы набирались весьма успешно. В течение трех недель в Або, Бьернеборге и Ништадте собрали до 1,200 чел. Народ здоровый, и на ²/₃ из матросов.

«Военные матросы» набирались успешно, но наем в Финляндии гребцов для восточного отряда канонерской флотилии происходил столь медленно и неуспешно, что Государь Император повелел капитану I ранга Нордману отправить эту флотилию из Петербурга в Финляндию с гребцами из русских охотников. Расходы на этих гребцов приказано отнести на суммы Империи. Наем гребцов в Финляндии тем не менее продолжался и им имели в виду пополнить убыль русских и, в случае надобности, усилить флотилию.

Из переписки, сохранившейся после контр-адм. Б. А. Глазенапа, видно, что ген. Рокасовский предвидел неуспех найма финляндцев. Кроме того, он основательно держался того мнения, что если большинство чинов каждой лодки составится из финнов, то флотилия не принесет ожидаемой пользы по той естественной причине, что люди, «не понимая своего непосредственного начальника, лишены будут его морального влияния и не будут, следовательно, иметь к нему того доверия, какое необходимо для усердного и успешного действия».

В начале мая (1854 г.) шхерная гребная флотилия, состоявшая из 32 канонерских лодок и других судов, пришла из Петербурга в Роченсальм. Бородатые её ополченцы сохранили свою народную одежду, а шапка их была украшена крестом и якорем.

Финляндская шхерная флотилия находилась под начальством вице-адмирала Епанчина, у которого начальником штаба состоял контр-адмирал Глазенап. Для усиления мер по охране берегов Финского залива, в апреле 1854 г., Высочайше повелено было сформировать в России резервную гребную флотилию. Для укомплектования её были образованы четыре дружины морского ополчения. В это ополчение поступали только охотники из лиц всякого звания. Им сохранили одежду крестьянского покроя. Срок службы полагался до 1-го ноября 1854 г. (Втор. Поли. Собр. Закон. Рос. Имп. 1854, № 28121). Но вся эта морская сила представлялась столь незначительной, что в расчет серьезных действий она не могла входить.

«Для защиты берегов Финляндии вольными прибрежными судами контр-адмирал Шанц уже приготовил 19 контрактов с хозяевами судов и шкиперами, и ожидает приказаний от генерала Рокасовскаго», — писал кн. Голицын. Ясно, следовательно, что имелось еще в виду создать вольную флотилию для береговой обороны.

Предложение о сформировании вольной флотилии, или подвижной береговой стражи, исходило от сенатора тайн. сов. барона Гартмана. По его мысли, надлежало приобрести двадцать вольнонаемных судов и вооружить каждое из них одним или двумя орудиями. Команда судна должна была состоять из 7 или 10 чел., под начальством ловких и отважных шкиперов, набранных с купеческих судов. Общее начальство предполагалось вручить контр-адмиралу Шанцу, который обязан был этой флотилией прежде всего оберегать шхерные входы от Гангеудда до Экерё (на Аланде), а вместе с тем защищать рыбаков, присматривать за лоцманами и т. п.

Но названный адмирал с своей стороны, не разделив мнения Гартмана, представил весьма обстоятельный разбор его проекта. И действительно, на вольно-наемные суда затруднительно было поставить артиллерию, а еще невозможнее было предоставить ее необученным людям. Кроме того, какое противодействие могла оказать подобная флотилия союзному флоту? Она в состоянии была лишь предоставить неприятелю легкую возможность приобрести для себя несколько наших орудий. Наконец, как справедливо заметило морское министерство, проект Гартмана мог бы еще оказать известную пользу при том условии, если бы население шхер отличалось особой воинственностью и поголовно снабжено было оружием. Тогда вольная флотилия имела бы поддержку от населения, а в шхерах развилась бы народная война.

От плана Гартмана отказались, но идея шхерного корсарства не была совершенно оставлена и генерал-губернатору (Бергу) впоследствии крайне желательно было разными мерами поощрить прибрежных жителей к противодействию неприятелю собственными средствами и силами После некоторой переписки по делу остановились на том, что обратились к Государю Императору, прося Его Величество разрешить: 1) дать финляндские таможенные пароходы в распоряжение командовавшего прибрежьем (ген.-лейтенанта Рамзая); 2) объявить рыбакам и мореходам устно, что они могут быть полезны правительству, отечеству и себе, если будут своими силами беспокоить неприятеля и вредить ему; и 3) ген.-лейт. Рамзаю и полковнику Фуругельму (на Аланде) предоставить права по своему усмотрению награждать прибрежных жителей, за содействие общему делу. 13-го (25-го апреля) 1854 г. Государь Император соизволил положить следующую собственноручную резолюцию: «Согласен; но не могу не жалеть, что время прошло бесплодно, ибо все это можно было бы и прежде предвидеть и тогда должно бы было приступить к более надежным мерам, т. е. построить еще один или два батальона канонерских лодок в северной Финляндии и ими усилить оборону до Аландских островов. Немедля сообразить, не спорить, а делать».

Из последующей переписки оказывается, что вместо предположенной к сформированию при открытии настоящей войны вольной флотилии, для защиты входов в шхеры между Гангеуддом и Экерё, была учреждена по этому пространству береговая стража для наблюдения за движением неприятеля, уничтожения выставленных им вех и морских знаков. Прибрежным жителям объявили, что они по долгу присяги обязаны доносить о движении неприятеля и что за своевременные сообщения им будут выдаваться губернаторами и главным директором лоцманского ведомства награды, также как за снятие неприятельских морских знаков. Это воззвание не прозвучало напрасно. Жители побережья откликнулись. Известно затем, что чины лоцманского ведомства заработали за снятие неприятельских морских знаков 844 р.; вся же береговая стража обошлась финляндской казне в 11,000 р. с.

Таковы были наши морские силы, предназначенные для обороны Балтики. В виду того, что союзники двинулись на нас целой армадой, невиданной еще в XIX веке, естественно возник вопрос о том, как встретить неприятеля русскому флоту: вступать ли ему в бой или вовсе не меряться с ним силами?

Более отважные моряки предлагали заградить неприятелю доступ в Балтику, занятием Зунда и Большего Бельта. Князь Меншиков не разделял подобного мнения по разным соображениям и, между прочим, вследствие невозможности положиться на Данию и Швецию. Князь Меншиков склонился к тому, чтобы ограничиться обороной Финского залива, сосредоточив весь наш флот в хорошем рейде и проведя по берегу залива телеграфную линию.

Вторично князю Меншикову пришлось коснуться того же вопроса в декабре 1853 года, по поводу Высочайше сделанного ему запроса. Государь Император склонялся к тому, чтобы вывести весь флот из гаваней и поставить его по северную сторону Кронштадта, по направлению к Лисьему Носу, в одну или две линии. Князь Меншиков доказывал, что таким расположением не будет достигнута цель Балтийского флота: прикрытие портов и поражение неприятеля. Ревель и Свеаборг оказались бы без защиты и Финский залив предоставлен господству неприятеля. «Если, — писал он, — решиться принять сражение, то нужно выдвинуть флот к острову Наргену; если же ограничиться защитой, стоя на якоре, то сообразнее расположить его в виду Свеаборга или Поркалаудда».

Наши авторитеты в морском деле — адмиралы Корнилов, Рикорд, Литке и гр. Гейден — высказали довольно разнообразные соображения. Корнилов предлагал сосредоточить главные силы флота в Барезундском рейде, около Поркалаудда; Литке, сомневаясь в возможности открытой борьбы с флотом неприятеля, а Рикорд склонясь к тому, чтобы соединить все три дивизии в Свеаборге и не пропускать неприятеля к Кронштадту; граф Гейден стоял за то, чтобы заградить вход западной эскадре в Финский залив. Свеаборгский порт он находил несколько тесным для трех дивизий, а выход из гавани узким. Между прочим, граф Гейден предлагал удалить всех жителей с Гогланда и прибрежных островов, чтобы отнять у неприятеля возможность пользоваться ими для указания плавания по шхерам. Вице-адмирал Меликов писал: если флот таков, каким его в праве ожидать Государь и отечество, то следовало бы встретить неприятеля у входа в Финский залив и принять сражение, при условии, однако, чтобы численная сила не слишком превосходила нашу...

Указание на Свеаборгскую позицию, как наивыгоднейшую, само собой разумеется, предполагает принятие «в соображение нейтралитета Швеции, и заслонение Гельсингфорса с сухопутной стороны не от малочисленного десанта, а значительного корпуса войск. Если же можно, почему-либо, предполагать, что и Швеция увлечется общим противу нас стремлением, в таком случае Свеаборгская позиция не представляется уже столь выгодной потому, что Финляндия в свою очередь может быть увлечена противу нас Швецией».

Контр-адмирал Лутковский стоял за оборонительный образ действия нашего флота. Контр-адмирал Глазенап предлагал сосредоточить возможно больше сил в Свеаборге, а гребной флот разделить на два отряда — Восточный и Западный (у Роченсальма и Гангеудда). Контр-адмирал Мофет, после длинного сравнения моральной и физической силы нашего флота с неприятельским, пришел к тому заключению, что при одинаковом числе кораблей, наш флот мог принять сражение только на якоре и при том условии, чтобы фланги были надежно укреплены рифами, банками или затопленными судами. Но так как неприятель ожидался в числе значительно превосходящем наш флот, то Мофет рекомендовал оборонительные и выжидающие действия.

Долгие рассуждения наших адмиралов кончились следующим «Постановлением особого Совета о возможных действиях в Балтийском флоте в 1854 г.:

«Превосходная сила ожидаемого в Балтийское море неприятельского флота не дозволит нам вступить с ним в открытый бой с какою-либо надеждой на успех. Посему мы должны по необходимости остаться в положении чисто оборонительном, под защитой крепостей наших, но будучи в совершенной готовности пользоваться каждой благоприятной минутой переходить в наступление».

«Главной заботой нашей должно быть соединение всех трех дивизий в Свеаборге. Сильный флот в сей центральной позиции свяжет движения неприятеля и, вероятно, воспрепятствует ему сделать какое-нибудь важное покушение на Кронштадт».

«Так как, вероятно, главная цель неприятеля есть нанесение нашему флоту поражения, то нам паче всего должно пещись о том, чтобы не допустить его исполнить это намерение. Если он должен будет оставить наши воды, не успев в главном предмете экспедиции, то эта неудача будет для него чувствительнее потерянного сражения». Это постановление подписали: ген.-адмирал Константин, адмир. Рикорд, ген.-адъютант Литке, вице-адмир. Балк и вице-адмир. Замыцкий.

«Несмотря, однако же на то, — пишет генерал-лейтенант М. И. Богданович, — что наши моряки большей частью склонились на сосредоточение Балтийского флота в Свеаборге, две дивизии его, под начальством адмирала Рикорда, были оставлены в Кронштадте, для усиления обороны этой крепости, и только 3-я дивизия, по-прежнему, расположена в Свеаборге». Итак, в силу необходимости, наш флот обречен был на бездействие.

Чтобы затруднить плавание неприятельских судов, все маяки в Балтийском море были погашены, вехи на банках не ставились и лоцмана с открытых станций сняты и удалены во внутрь шхер. Минные заграждения были поставлены у Кронштадта, Ревеля, Динамюнде и Свеаборга. Мины употреблялись преимущественно плавучие на якорях, как гальванические, так и пиротехнические или ударные. Заряды их не превышали 10 — 15 фунтов обыкновенного пороха. Мины Якоби были одинаково опасны, как для своих, так и для чужих судов. Вообще английский флот от них не пострадал. По прошествии некоторого времени лежания мины в воде, действие её становилось неверным, вследствие ржавчины и порчи.

Говоря о минах, не можем не указать на записку завод чика Эм. Нобеля, от 18 января 1854 г., «о летучих минах». Подлинная записка находится в бумагах контр-адмирала Б. А. Глазенапа, а содержание её сводится к следующему. После того, как правительство приняло мины Нобеля для защиты гаваней и фарватеров, выдав ему награду, изобретатель носился с мыслию устроить летучие (движущиеся) мины для «нападения на неприятельский флот» и произвел ряд соответствующих опытов. «Мины сии, — пишет Эм. Нобель, — должны летать по поверхности воды в данном им направлении и, при ударе в бок корабля, опускаться под ватерлинию и сильным взрывом разломить (разрушить) подводную часть корабля и потопить его. Для надлежащего употребления этих мин я придумал пароход, могущий безопасно подходить под выстрелами неприятельского флота. Нижняя подводная часть этого парохода железная, для помещения машины, а верхняя часть деревянная, с толстыми стенами, обшитыми металлом. Пароход может опускаться на уровень воды и потом по произволу (по желанию) подыматься. Он, кроме того, с большой выгодой может быть употреблен для рекогносцировки».

О дальнейшей судьбе Нобелевской движущейся мины нам ничего не известно; сведений о том, чтобы они употреблялись во время войны 1854 — 1855 г., не имеется. Но, тем не менее, указанный факт сам по себе чрезвычайно интересен, показывая, что идея столь разрушительной ныне мины существовала в России уже в период Крымской кампании.

Как обстояло тогда дело с нашей сухопутной обороной? Вдоль Финского залива поспешно настроено было много укреплений; но орудий для всех не хватило. Из имевшихся орудий практическая стрельба почти не производилась, ради экономии в снарядах. В Петербурге учрежден был особый комитет, с целью определения стратегического значения наших крепостей, их слабых сторон, силы их сопротивления и т. п. с тем, чтобы в зависимости от этих данных привести крепости в оборонительное положение. Председателем его состоял Великий Князь Константин Николаевич, а главным деятелем — генерал-адъютант Берг. Но труды этого комитета едва ли не ограничились только составлением инструкций комендантам крепостей империи, так как сделать что-либо существенное он был бессилен. Представилось затруднительным даже на бумаге собрать надежные сведения. Справки получались самые противоречивые. По одним данным, например, в Кинбурне должно было находиться 250 орудий, а по другим — всего 25. Отысканные планы крепостей оказались старыми.

Что касается финляндских крепостей, то комитет предложил ряд мер для усиления их обороны, но насколько они были фактически исполнены, трудно сказать. С работами, произведенными в Свеаборге, Выборге, Бомарзунде и Гангеудде, мы будем иметь еще случай ознакомиться, а здесь коснемся только самых незначительных укреплений Роченсальма, Форта-Славы и Свартгольма, чтобы более не возвращаться к ним. Все эти укрепления были столь ничтожны, что о них почти не нужно было бы упоминать. Свартгольмская крепость (в 10 верстах от города Ловизы) состояла из одной сомкнутой оборонительной казармы, где могли поместить 1 штаб-фицера, 5 обер-офицеров и 118 чел. нижних чинов. Командовавший войсками, ген.-л. Рокасовский, пожелал, однако, вновь вооружить ее. Комитет по обороне берегов усмотрел, что в стратегическом отношении крепосца эта не имеет важного значения, но так как будучи занята неприятелем, могла, однако, вредить шхерному судоходству, то постановил вооружить ее двенадцатью (18 фунт.) пушками; но при этом комитет мог дать только по три артиллериста на орудие, предложив пополнить остальную прислугу из пехоты. Двенадцать орудий для крепости, очевидно, было недостаточно; но помимо того, орудия были размещены на всех бастионах, почему не имели взаимной обороны и лишены были общего сосредоточенного действия. Роченсальм (или Котка) был уже упраздненной крепостью (у устьев р. Кюмени). Он имел 19 отдельных укреплений, из коих Форт-Слава, лежавшая в 4 верстах на утесе Финского залива, являлась как бы особой крепостью. Оборону Роченсальма приказано было ограничить укреплениями Форта-Славы, при содействии канонерских лодок. О ничтожности укреплений Форта-Славы достаточно скажут следующие данные. По инструкции (25-го мая 1854 г.) на Форте-Слава полагался один инженерный офицер или кондуктор и один офицер морского ведомства. Весь его гарнизон в июне 1854 г. состоял из коменданта, подполковника Ходоровского, 8-ми офицеров и 254 нижних чинов. Когда, в сентябре того же года, Комитет по обороне прислал 50 крепостных ружей, то не оказалось людей, которые могли бы воспользоваться ими для обороны, так как все были распределены при (42) орудиях. Неудивительно поэтому, что уже в октябре 1854 г. состоялось Высочайшее постановление о снятии вооружений со всех батарей Роченсальма (всего 57 орудий) и Форта-Славы, дабы не дать неприятелю, в виду слабой защиты их, значительного числа орудий и снарядов. Все вооружение было свезено в упраздненную Кюменьгородскую крепость.

Крепости Выборг, Свеаборг, Гангеудд, Аланд и Форт-Слава были объявлены на военном (не осадном) положении в феврале 1854 г.

Одновременно с приведением крепостей в боевое состояние, по северному берегу Финского залива проводились телеграфы. Один телеграф был сигнальный, оповещавший досками и шарами, а другой — электромагнитный. Пока (в 1854 г.) имелся только телеграф сигнальный.

Высочайшее повеление об устройстве его последовало в феврале 1854 г., по представлению Управляющего Морским Министерством. Первоначально линия его простиралась от Гангеудда до Кронштадта, а в 1855 г. была продолжена через Або до Нюстада. В хозяйственном отношении, т. е. по устройству и содержанию, эта линия подчинялась генерал-губернатору, а в отношении действия телеграфа, т. е. передачи известий — Морскому Министерству. Начальником всей линии состоял сенатор, ген.-м. барон ф. Котен. Телеграф от Свеаборга до Гангеудда действовал досками по проекту Рамстедта. Всего по берегу Финского залива расположено было при телеграфе 22 офицера и 460 нижних чинов и вольноопределяющихся. Высочайшим рескриптом (9-го (21-го) августа 1855 г.) все издержки по содержанию телеграфной линии отнесены были на финляндские статные суммы.

Электромагнитный телеграф задумали провести только в ноябре 1854 г. и пользоваться им явилась возможность только начиная с мая 1855 года.

Служба телеграфистов на сигнальных станциях была не из легких и не из веселых, в виду того, что «любимым занятием неприятельской эскадры была стрельба в цель» по несчастным их избушкам. По словам одного очевидца, обстановка телеграфных избушек была самая бедная; она состояла обыкновенно из небольшого столика, на котором лежала книга для записывания сигналов, убогой кровати, самоварчика и чайника с неизбежно отбитым носом. Нередко такая избушка бывала прострелена ядрами. Однако, расположение духа у телеграфистов было хорошее. рассказывают, что один из них у подножия сигнального телеграфа держал барабан. Когда полюбопытствовали узнать о цели хранения его, то телеграфист объяснил, что ежедневно спускается по тропинке в долину и там барабанит во всю мочь, желая ввести этим в заблуждение неприятеля, который может подумать, что тут имеются войска; «все же безопасней», — прибавил изобретательный телеграфист.

По всему финскому побережью тянулись наблюдательные посты. Их занимали в 1854 г. Гродненские гусары и казаки. Пост состоял из пяти человек; на возвышении обязаны были всегда иметь две оседланные лошади; остальные могли отдыхать в шалашах. Крестьяне, вообще относившиеся к войскам дружелюбно и смотревшие на них, как на своих защитников, нередко добровольно помогали нашим гусарам нести аванпостную службу и удерживали их иногда от поднятия фальшивой тревоги. Наблюдательная служба вообще была тяжелая, так как случалось, что в деревнях отводили для кавалеристов дома без окон и почти без крыш.

По Балтийскому побережью распределено было всего до 200 тысяч войск.

В материальном отношении союзники, конечно, находились в более благоприятных условиях, чем Россия. По справке, представленной графом Киселевым, четыре союзные державы имели 108.000,000 населения и три миллиарда дохода; у России имелось только 65.000,000 населения и один миллиард дохода.

Неприятель был многочислен и охватывал Россию с разных сторон. Его отряды появлялись у Соловецкого монастыря, у берегов Амура, у полуостр. Камчатки. Чтобы стройно и систематически отражать его, Государь Император решил разделить оборону России на три главных отдела, сообразно с угрожающей опасностью: северный, средний и южный. В интересующий нас северный отдел входила Финляндия и все прибрежье Балтики до Прусской границы. Расположенные здесь войска имели целью оборону берегов от высадки англо-французов, а также действия против Швеции, если бы она присоединилась к нашим врагам.

В конце 1853 г. в Финляндии находились: 22 пех. дивизия, Донской казачий № 28 полк, растянутый от Сестрорецка до Торнео; в Выборге, Форте-Слава, на Аланде, в Свеаборге, Гельсингфорсе и Гангеудде расположены были роты и полуроты артиллерийских гарнизонов. Финские войска состояли из л.-гв. стрелкового батальона, гренадерского стрелкового батальона (в Або) и 27 флотского экипажа. 10-го февраля 1854 г. военный министр, кн. В. Долгоруков, уведомил командующего войсками, что для усиления обороны Финляндии назначены: одна Гренадерская дивизия с её артиллерией, Атаманская дивизия, л.-гв. Уральский казачий эскадрон и резервная бригада 1-й гренадерской дивизии. Все это вместе к весне 1854 г. составило 24*/г батальонов, 6 эскадронов и 36 орудий. С присылкой новых частей число их, конечно, возросло и к концу 1854 г. мы имели в Финляндии:

Примечание. В этот расчет не входят запасная рота л.-гв. Финского стрелкового батальона, находившаяся в Гельсингфорсе, и инвалидные команды. Сент. 1854.

Чтобы дать понятие о том, какими небольшими отрядами и на каком расстоянии разбрасывались наши силы, приведем для примера дислокацию (утвержденную в январе 1854 г.) для Гренадерской дивизии, занявшей берег между Гельсингфорсом и Гангеуддом.

Название войск — Место расположения:

Дивизионный штаб — г. Гельсингфорс.

Бригадный штаб — г. Экенес.

Полковой штаб — Кирхшпиль Тенала.

1-й батальон — Кирхшпили: Тенала, Поио, Карис и Лойо

2-й — Кирхшпили: Тенала, Поио, Карис и Лойо

3-й — Кирхшпили: Тенала, Поио, Карис и Лойо

Полковой штаб — Кирхшпиль Карис.

1-й батальон — Кирхшпили: Карис, Снапертуна и Инго

2-й — Кирхшпили: Карис, Снапертуна и Инго

3-й — Кирхшпили: Карис, Снапертуна и Инго

Бригадный штаб — г. Гельсингфорс

Полковой штаб — Кирхшпиль Лойо

1-й батальон — Кирхшпили: Лойо, Шундео и часть Вихтиса

2-й — Кирхшпили: Лоио, Шундео и часть Вихтиса

3-й — Кирхшпили: Лоио, Шундео и часть Вихтиса

Полковой штаб Кирхшпиль Чюркслет.

1-й батальон — Кирхшпили: Чюркслет, Эсбо и часть Гельсинге.

2-й — Кирхшпили: Чюркслет, Эсбо и часть Гельсинге.

3-й — Кирхшпили: Чюркслет, Эсбо и часть Гельсинге.

Штаб и две роты — Кирхшпиль Тенала.

Две роты — Кирхшпиль Карис.

Резервный стрелковый батальон — Кирхшпиль Лойо.

Штаб — г. Гельсингфорс.

Батарейная батарея — Кирхшпиль Хопьерси.

Батарейная батарея — Кирхшпиль Лойо

Легкая батарея — Кирхшпиль Инго.

Полковой штаб — Кирхшпиль Гельсинге.

1-й дивизион — Кирхшпиль Гельсинге.

2-й — Кирхшпиль Гельсинге.

3-й — Кирхшпиль Нурмиерви.

4-й — Кирхшпиль Тюсбю.

24-го мая (5-го июня) 1854 г. ген.-л. Рокасовский всеподданнейше представил Государю Императору следующие свои соображения.

«Общее опасение жителей Финляндии, при виде, что обширные береговые пространства не будут заняты войсками, открыты нападению неприятеля, внушило мне мысль составить и повергнуть на Высочайшее Вашего Императорского Величества благосоизволение предложение о сформировании, для защиты сих земель, военной силы из среды обитателей страны». Затем давалась справка о том, что организовать финские войска можно было двояко: созывом милиции (Landvarn) или восстановлением поселенных войск (Indelt trupp). Милиции с своей стороны генерал-губернатор не рекомендовал созывать, так как она набиралась из волонтеров «неодобрительной нравственности»; эта «недисциплинированная толпа» могла, по его мнению, причинить более вреда, чем пользы.

«Нет сомнения, — продолжал ген. Рокасовский, — что неприятель употребит все меры обольщения к поколебанию чувства долга и верности в прибрежных жителях Финляндии»; но в народном войске он встретит «преграду сильную, не столько может быть физическую, сколько моральную». Отразить врага — естественное желание. Население, имея в этом войске своих сыновей и братьев, будет искренно сочувствовать его успехам».

Вместе с тем ген. Рокасовский надеялся, что поселенное войско «положит начало возрождению в стране высшего военного сословия» ... «внушит ему благородный военный дух» и разовьет любовь к порядку. В политическом отношении оно покажет врагам, как мало сочувствия встретят их замыслы. Эта военная сила «в особых случаях, по прежним примерам, может быть привлечена к действию и вне пределов Финляндии. Содержание войска, пока оно находится в Княжестве, должно производиться на средства страны.

Сформирование войска будет принято, как новый знак доверия Монарха. Способы созыва войска указаны в местных законах. В 1809 г. это войско было распущено, а после того повинность сия была заменена податью, вносимой хлебом и деньгами; но указы о поселенном войске не отменены и остается только «привести в действие существующие законы». Ген.-л. Рокасовский просил о сформировании первоначально двух батальонов (по 600 чел.) из людей Улеоборгской, Вазаской и Абоской губ.

Государь Император «с истинным удовольствием прочел рапорт и совершенно одобрил предположения и. д. генерал-губернатора».

Всеподданнейшее представление командующего войсками повело к созыву так-называемых поселенных войск Финляндии. В его представлении мелькают мало известные наименования и отрывочные исторические указания. Это показывает, что затронут был старый забытый вопрос, нуждавшийся в разъяснениях и напоминаниях. И действительно, история и практика созыва поселенных войск настолько забылись, что о них заспорили сами финляндские власти и учреждения. Поселенные войска еще раз призваны были к жизни и затем роль их окончилась навсегда.

Участием в войне 1854 — 1855 гг. прекратилась не только боевая деятельность поселенных войск, но, можно сказать, вся их двухвековая история в Финляндии. Правда, они продолжали еще существовать до 1876 года, когда были официально упразднены, но их действительная служба закончилась, в сущности, роспуском по домам, вслед за окончанием Крымской войны.

Учреждение способа укомплектования войск по поселенной системе относится к царствованию шведского короля Карла XI. Опыт указал ему на многие неудобства рекрутских наборов. Нужно было придумать иной путь пополнения рядов армии, приняв во внимание малолюдство страны и интересы земледелия.

Поэтому Карл XI решил на будущее время связать защиту отечества с недвижимыми имениями. В глазах его времени справедливость требовала, чтобы обязанность обороны была соединена именно с той землей, которую предполагалось защищать, и чтобы формирование войск составляло таким образом повинность, нераздельную с недвижимыми имениями.

Исходя из этого положения, риксдагу 1682 года было предложено, чтобы поселяне, с освобождением их от рекрутского набора, обязались поставлять и содержать определенное число солдат в каждой провинции.

Особыми контрактами (Knekte kontrakt) землевладельцы обязались постоянно содержать: в Або — Бьернеборгской и Нюландско-Тавастгуской губерниях по 2,050 человек пехотных солдат в каждой, разделенных на два полка, в Саволакской — 1,033 человека и в Эстерботнии — 1,200 человек, т. е. по одному полку в каждой из этих губерний.

За исключением дворянских привилегированных имений, все прочие земли по этим контрактам обязаны были участвовать в поставке солдат. Самая повинность распределялась таким образом, что ближайшие гейматы или имения, составлявшие по величине и качеству два манталя, были соединены в один участок (Rota; рута), и землевладельцам его (Rotehàllare) рустгальтерам надлежало сообща ставить и содержать в готовности одного солдата (Knekt).

Обязанности участков или рут (Rota) в отношении к солдатам заключаются в том, что: 1) каждая рута ставит и содержит одного солдата, замещаемого, в случае убыли, в течении трех месяцев, другим человеком; 2) солдат получает от руты задаток и жалованье, а также домашнюю одежду, за которую он, однако, должен производить работу; 3) каждому солдату, на то время, когда он не находится на действительной службе, в командировках или при общем сборе, отводится от руты, для жительства и содержания, особый торп (двор), с необходимыми для малого хлебопашества луговыми и полевыми угодьями; 4) руты (за исключением Эстерботнии) первоначально по контрактам обязаны были содержать солдата также во время нахождения его при ежегодных полковых и ротных сборах, но эту обязанность правительство впоследствии приняло на себя, с тем, чтобы руты вместо того вносили ежегодно денежную подать, называющуюся «пассевалансным сбором».

Жалованьем и помещением военного начальства и гражданских чиновников поселенного войска распоряжалась казна. Штаб, обер и унтер-офицерам, а также гражданским чиновникам отводились для жительства (bostalle) удобные имения, а в жалованье им назначались следовавшие казне оброки с известных имений. В каждом штаб и обер-офицерском бостеле выстроены были, на казенный счет, жилые дома. Унтер-офицеры же и прочие должны были сами содержать свои строения в бостелях.

В Финляндии (до 1809 г.) существовали три кавалерийских полка, а именно: Лейб-Драгунский[19] полк, в 1,000 человек, Нюландский Драгунский полк, в 1,000 человек и Карельский Драгунский отряд, в 250 человек. На укомплектование их были назначены известные гейматы, рустгальты (Rusthâll). которые за эту повинность были освобождены от казенного оброка. Каждый рустгальт обязан был поставить одного кавалериста, с лошадью и всеми к обмундированию и снаряжению их потребными вещами, а также отвести драгуну особенный торп (двор) с принадлежащим к нему полем и лугом.

Что же касается до укомплектования флота, то некоторым приморским приходам и землям вменено было в обязанность, вместо солдат, ставить боцманов, число коих простиралось до 1,200. Но за освобождением впоследствии городов от этой повинности и по приписке многих боцманских гейматов к пехотным полкам, обязанность ставить боцманов осталась только за некоторыми гейматами в Абоских шхерах, почему боцманов имелось только одна рота.

Высочайшими Манифестами 27-го марта и 1-го августа 1810 года Его Императорское Величество соизволил объявить, что Финское поселенное войско не будет, впредь до надобности, созываться, но рустгальты и милиционные руты, за это освобождение должны вносить денежную подать. Таким образом землевладельцы Финляндии, обязанные поставлять поселенных солдат, с 1809 по 1854 г., вместо этой натуральной повинности, платили подати: вакантную (вместо поставки солдат), резервную (вместо содержания подставных или резервных чинов) и пассеволансную (взамен сборов на учения). Теперь вместо денег потребовались люди и 11-го (23-го июня) 1854 г. последовало Высочайшее повеление о сформировании части поселенных войск. В этом манифесте указывалось, что Император Александр I в 1810 г. соизволил не призывать поселенных войск, пока обстоятельства того не потребуют и доколе не изгладятся следы опустошений предшествовавших войн. Но в виду того, что Финляндия была предметом постоянных попечений и отеческих забот Российских Монархов и она развилась и достигла небывалого прежде благосостояния, то повелевалось приступить к сформированию двух батальонов с тем, чтобы два поземельные участка в совокупности поставили и содержали по одному солдату.

Эти стрелковые батальоны составлялись из населения Абоской, Вазаской и Улеоборгской губерний, т. е. частей Финляндии, прилегавших к Ботническому заливу. 16-го октября и 13-го ноября того же 1854 г. последовали повеления о сформировании еще четырех поселенных батальонов из населения остальных губерний, за исключением Нюландской и Выборгской.

Высочайшая воля о сформировании поселенных батальонов, по удостоверению ген.-л. гр. Армфельта и барона Котена, была всюду принята «с непритворной радостью и восторгом, свойственными народу, одушевленному преданностью Монарху и готовому жертвовать всем для защиты родного края».

По штатам (15-го февраля 1855 г.) в каждом батальоне состояло 16 офицеров, три чиновника, 673 строевых и 46 нестроевых нижних чинов. При каждом батальоне должно было состоять по одной резервной роте, в 160 чел., но (за окончанием войны) они не были собраны. Лейб-гвардии Финский и Гренадерский (также Финский) стрелковые батальоны были сформированы в 1854 — 1855 гг. вербовкой. Поселенные батальоны были вооружены за счет военного министерства, израсходовавшего до 50,000 руб.; снаряжение было заказано в Петербурге распоряжением нашего интендантства, но на средства финляндской казны.

Забота по сформированию сей «национальной милиции» (nationalmilisen) была возложена на сенатора Казимира фон Котена и особо учрежденную для сего комиссию. Барон Котен отличался живым характером и пылким воображением. В стремлении к намеченной цели, он нередко пренебрегал формальностями и указаниями закона. Формирование финских поселенных батальонов, несомненно, сделало честь его имени и его предприимчивой деятельности, так как своей энергией он преодолел свойственную его соотечественникам неподвижность. Исполнением трудного дела формирования он удивил всех и без него оно, конечно, не имело бы того успеха, каким отмечено. Кроме того, Котен отличался преданностью русскому правительству. Восстановление финского войска на прежних основаниях значительно повлияло, — по показанию Августа Шаумана, — на подъем национального чувства, чем в известной мере облегчалась тяжесть этой воинской повинности. Общество содействовало делу, чем могло: давали воинским частям удобные помещения, строили экзерцир-гаузы, кухни и пр., жертвовали кровати. Котен, со свойственной ему энергией, переезжал из прихода в приход вместе с предназначенными батальонными командирами, и договаривался с содержателями рут, обязанными поставлять пехотинцев по требованию правительства. Первые два батальона были собраны и обучены в течении пяти недель и, впредь до надобности, распущены по домам, где занимались хозяйством и ремеслами. Офицеры и унтер-офицеры размещались среди них для наблюдения за порядком и поведением, а ротные командиры со штабами находились в городах. Унтер-офицеров и сигналистов подготовляли в школах, учрежденных тогда в Або, Гамле-Карлебю и Улеоборге. Нижним чинам, пожелавшим вновь поступить на военную службу, Высочайшим объявлением 20-го декабря 1854 года, были дарованы разные преимущества и награды: шевроны, медали с надписью «за усердие», добавочные оклады и пр. Нижних чинов оказалось достаточно; труднее было найти офицеров. Для пополнения их комплекта приглашались не только служившие прежде в пехоте и кавалерии, но даже офицеры-моряки разных возрастов. Им пришлось покинуть свои дома, заменить плуг мечем и вновь начать службу прежним чином. Поселенные войска получили сперва свое прежнее светло-серое обмундирование, но вскоре оно было заменено другим, так как показалось излишне «национальным». Это ли соображение, или какое-либо иное руководило начальством при изменении цвета сукна парадных мундиров финских стрелков, остается нам неизвестным. Установлено только, что гр. Берг высказался за серый цвет, находя его более практичным и подходящим к домашней форме стрелков. Проект обмундирования был передан, по Высочайшему повелению, ген.-адъютанту Огареву. 28-го мая 1855 г. состоялся приказ по военному ведомству (за № 122), из которого видно, что серое сукно было оставлено для «полукафтанов и шароваров».

«Для поддержания собратства, которое должно соединять русские войска с поселенными финскими войсками, и для приобретения практических познаний в русском языке», ген.-майор барон Котен предлагал, чтобы все офицеры в чинах подпоручика и прапорщика, поступившие в поселенные войска не из действующих войск, прикомандировывались к образцовому пехотному полку в Царском Селе...

Главным начальником обороны Балтийского побережья от Нарвы до Выборга, исключая Кронштадта, назначен был Его Императорское Высочество Наследник Цесаревич, который состоял тогда главнокомандующим гвардейских и гренадерских корпусов. Начальником штаба Балтийского корпуса был Свиты Его Величества ген.-м. Ф. Л. Гейден. Должность военного генерал-губернатора Кронштадта была вверена генералу Дену. Все побережье Балтийского моря разделено было на участки под командованием отдельных начальников. Отрядом в Сестрорецке командовал ген.-л. П. А. Степанов; участком от Петербурга до Выборга ведал генерал-майор Демидов; от Выборга до Гельсингфорса — генерал-майор Воронцов (главная квартира около Кюменьгорода); западным (Абоским и Экенеским) отрядом командовал ген.-лейтенант барон Рамзай, Абоским ген.-м. Блом и Вазаским генерал-майор Вендт.

Финляндским генерал-губернатором и командующим войсками состоял кн. А. С. Меншиков, но он постоянно жил в Петербурге и, в его отсутствие, краем правили его помощники, сперва старый и слабый генерал Теслев, а затем ровный и спокойный генерал Рокасовский. На князя Меншикова в Финляндии установилось два взгляда; одни находили его большим бюрократом и недолюбливали влиятельного начальника его Петербургской канцелярии чиновника Фишера; другие, напротив, видимо, были довольны режимом князя и его нахождением вне края. Партия финляндских администраторов, во главе со всемогущим сенатором или, как его величали «Его Угрюмостью» — ф.-Гартманом, постановила, в виду «незабвенной признательности» (ofôrgatliga fôrbindelse) страны к кн. Меншикову, озаботиться приобретением для него майората Аньяла на общественные суммы. Деньги (46 т. р.) были собраны, имение куплено (у барона Вреде) и подарено князю. Главная заслуга кн. Меншикова, по словам местного историка М. Г. Шюбергсона, выразилась в том, что раза два он заступился за финляндскую конституцию, когда со стороны русских деятелей были сделаны попытки напасть на нее. Известный публицист Финляндии, Авг. Шауман, в своих мемуарах, по поводу изложенного, говорит так: «В Петербурге судьба Финляндии находилась в руках генерал-губернатора кн. Меншикова, который пользовался высшим доверием Государя Николая Павловича. Новый министр статс-секретарь гр. Армфельт относился к делам осторожно и не смел еще особенно проявлять себя. В Гельсингфорсе генерал-губернатора замещал Теслев... В сенате у руля держал свою крепкую руку Л. Г. фон Гартман.

При посредстве удивительно таинственной покупки, в 1842 г., майората Аньяла и дарения его кн. Меншикову, Гартман закрепил свое влияние над последним и, быть может, прочнее закрепил князя к Финляндии.

Как бы то ни было, но когда началась война, кн. Меншиков, хотя и продолжал числиться генерал-губернатором Финляндии вплоть до конца 1854 г., был занят другими поручениями: в 1853 г. послали его, в качестве чрезвычайного уполномоченного России, в Константинополь, а в 1854 г. он командовал армией в Крыму. В Финляндии оставался его помощник Платон Иванович Рокасовский. Он участвовал в турецком походе 1829 г., был при Силистрии, переходил Балканы, а впоследствии имел схватки с горцами на Кавказе, но тем не менее надлежащей боевой подготовкой он не обладал и качествами полководца не отличался. Временно возложенные на него обязанности генерал-губернатора и командующего войсками Финляндии (с 1850 по 1854 г.) он нес добросовестно и к новой военной обстановке относился внимательно, стараясь предусмотреть нужды края по обороне. Качеств выдающегося государственного мужа он не проявил, а наступившие осложнения настойчиво требовали их, почему Рокасовский просил, в декабре 1854 г., о своем отчислении от должности. Просьба была уважена и в январе 1855 г. ему прислали заместителя, в лице генерала Ф. Ф. Берга. Финляндцам Рокасовский вполне доверял, с местной администрацией уживался и общество относилось к нему с заметным расположением. Когда он покидал Гельсингфорс, его проводили торжественными обедами, сочувственными стихами и адресами, в которых выражали признательность за заботу об общественных финансовых средствах.

Начальник штаба войск, расположенных в Финляндии, назначен был в 1854 г. генерал-лейтенант Иван-Мориц Норденстам. Финляндец по рождению, он проходил службу в России и проникся дисциплиной николаевского времени. У него было боевое прошлое, так как участвовал в турецкой войне (1828 г.) и в схватках на Кавказе, да кроме того он обладал известным административным опытом. Особой популярностью среди местного общества Норденстам тогда еще не пользовался вследствие того, что не склонен был мирволить студенческим выходкам 1848 г. Его приказы отличались ясностью и деловитостью; по ним всегда определенно видно, чего он хотел и к чему стремился. Недостатка энергии он не обнаружил в это трудное время военного испытания.

Когда стала надвигаться гроза и не оставалось сомнения в разрыве с европейскими державами, ген. Рокасовскому предложено было высказаться о тех мерах, кои необходимо принять, при объявлении Финляндии на военном положении, без нарушения, однако, прав всемилостивейше дарованных Великому Княжеству Самодержцами Империи. Ген. Рокасовский, перечислив условия общего военного положения, применяемые по законам в России, и сообразив их с духом финляндского законодательства, усмотрел, что местные обстоятельства отнюдь не затрудняют распространить их также и на Финляндию, за одним изъятием. В виду того, что население края судится за преступления по законам Княжества в особом порядке, и так как законы Финляндии вообще довольно строги, а в военное время усугубляют наказания, то он находил возможным не распространять на жителей Финляндии власти командующего войсками о предании их военному суду. Государь Император повелел (8-го февраля 1854 г.) иметь в виду предположения ген.-л. Рокасовского, при объявлении прибалтийских областей на военном положении.

Гр. Армфельт не удовлетворился этим и представил свои объяснения, по предварительном совещании с ген. Рокасовским. Министру статс-секретарю желательно было избежать термина «на военном положении», в виду якобы его полной неизвестности в Финляндии, где он в состоянии подать только повод к недоразумениям. Он указывал затем, что если мнение ген. Рокасовского обратить в Высочайшее повеление, то этим вполне будет достигнуто в Финляндии то же самое, что в других губерниях достигается объявлением их на военном положении. При этом статс-секретарь ограждал сенат от всякого соприкосновения с главнокомандующим. Но в случае вступления неприятеля в Финляндию, действие гражданских законов должно было прекратиться и вся власть сосредоточиться в руках главнокомандующего. Когда поэтому неизбежно речь зашла о разделении высших властей — гражданской и военной — министр статс-секретарь домогался, чтобы отрешение, напр., от должностей, предание суду, как жителей, так и чиновников, и т. п. предоставлено было исключительно генерал-губернатору (а не командующему войсками), чтобы финские войска подчинялись главному начальнику имперских войск только «с того времени, когда войдут в состав отрядов, предназначенных к действию для обороны края». «По части хозяйственной и по укомплектованию» эти войска должны были оставаться в зависимости от генерал-губернатора. Даже «отделение, учрежденное при штабе для производства дел по финским войскам», оставлялось в ведении гражданской власти генерал-губернатора. На докладах статс-секретариата карандашом рукой Государя Императора Николая I значилось: «совершенно справедливо»; «и это можно»; «не вижу к сему никакого затруднения». Вопрос разрешился манифестом от 17-го февраля (1-го марта) 1854 г., которым и. д. генерал-губернатора и командующего войсками предоставлены были следующие полномочия, «нужные для принятия и немедленного исполнения мер к охранению безопасности Финляндии»: «делать наряд подвод для перевозки войск, продовольствия их и военных тяжестей, по ценам, им установленным, за наличные деньги или под квитанции; отрешать от должности чиновников, как низших, так и высших, полицейской части, полагая в том числе и почтовое ведомство, назначать на место отрешаемых других, к исправлению их должности, и принимать непосредственно и неотлагательно все меры, какие он признает нужными по военным обстоятельствам. Финляндским же начальствам Мы вменяем в обязанность исполнять немедленно требования исправляющего должность финляндского генерал-губернатора и командующего войсками в Финляндии, и наблюдать за неукоснительным их со стороны подчиненных исполнением, хотя бы требования сии и превосходили власть, общими постановлениями ему присвоенную, с чем каждому, до кого сие касаться может, сообразиться». С прекращением военных обстоятельств, эти особые полномочия были отменены 25-го апреля (7-го мая) 1856 года.

Помимо сего военный министр (22-го февраля 1854 г.) сообщил, что главное начальство над всеми войсками и крепостями в Вел. Кн. Финляндском возложено Государем Императором на ген.-лейт. Рокасовского, предоставлением ему прав командира отдельного корпуса, на основании устава об управлении армиями (5-го декабря 1846 г.). Своеобразным дополнением ко всем приведенным положениям явилось следующее правило, которое исходатайствовал (21-го апреля 1854 г.) гр. А. Армфельт: повелено было все проекты по военным мероприятиям обязательно направлять к ген.-лейт. Рокасовскому, который повергал полезные из них на благовоззрение Монарха. Но затем статс-секретариат обязан был по «делам стратегическим» объявлять, последовавшие по ним Высочайшие решения, если они касались финляндских управлений.

Воинские части, предназначенные для обороны Финляндии, пришлось разбросать по длинной береговой линии края. В зависимости от обстоятельств, эти маленькие отряды должны были перемещаться в разные стороны. Если берега Финляндии представляют известные удобства для обороны, то, с другой стороны, обширность протяжения их по Финскому и Ботническому заливам является при защите громадным неудобством. От Торнео до Выборга считается около 1,500 верст береговой линии. Некоторые топографические, гидрографические и тактические условия едва ли не более благоприятствовали союзникам, чем нам. Так, например, многие фарватеры края, недоступные для парусного флота, сделались доступными, по введении на судах пара и винта. Из 32-х городов и местечек — 21 или ²/₃ были доступны неприятельскому нападению. И вообще, если бы неприятель пожелал сделать высадку, то мог для этого отыскать десяток глубоких и удобных пунктов. Серьезным препятствием должны были явиться шхеры с их трудно изучаемыми проходами, но эту преграду англичане одолевали, отчасти благодаря своей опытности в морском деле, но главным образом, к глубокому нашему сожалению, при посредстве лоцманов из местных уроженцев Финляндии. Для приобретения проводников-лоцманов англичане прибегали и к насилию, и к хитрости. Одну партию лоцманов, как рассказывали тогда, они добыли себе следующим образом. Еще осенью 1853 г. какой-то таинственный субъект приехал в Гельсингфорс, выдавая себя за ихтиолога (т. е. исследователя рыб), рекомендованного университету. Под предлогом рыбной ловли, ему удалось сманить многих лоцманов, с которыми он тогда же уехал в Англию. Известно затем, что один из финляндских уроженцев, находившийся в Стокгольме, указал англичанам на карте фарватер от Борго к Гельсингфорсу, по которому можно было подойти к Гельсингфорсу, минуя Свеаборг. Иногда английские суда, руководимые собственными моряками, терпели крушения, но гордые мореплаватели очень старательно скрывали подобные случаи.

По особенным свойствам настоящей войны, высшему начальству трудно было с точностью определить образ действия расставленных по берегу отрядов. Главная задача их сводилась к прикрытию прибрежных городов от разорительных набегов неприятеля и к организации хорошей системы наблюдения. Берега усеяны были сторожевыми постами казаков и гусар. Донские казачьи полки (№№ 63 и 64) выставили аванпосты (в 1855 г.) от Або до Гельсингфорса и таким образом на их долю пришлось пространство в 250 верст. Не легче было положение отряда ген.-м. фон Вендта, так как Гамле-Карлебю отстоял от Кристинестада на 300 верст. Отряд был малочислен и в то же время надлежало иметь войска всюду наготове к встрече неприятеля. Для облегчения передвижения генерал-майор фон Вендт приказал перевозить пехоту и артиллерию на обывательских подводах. Тем не менее города Каскэ и Кристинестад остались без всякой защиты и жители их, через своего Вазаского губернатора, усердно просили о присылке войск. Чтоб выйти из этого затруднительного положения, предложено было отправить ген.-лейт. Армфельта в северную Финляндию и поручить ему, при доверии к нему жителей, вооружить их для действия партизанскими отрядами на случай, если бы неприятель дерзнул углубляться внутрь Финляндии.

Через местных губернаторов, земским и городским управлениям дано было знать, чтобы они извещали начальников о замеченных движениях неприятеля. И действительно, отовсюду, где только появлялись его суда, делались сообщения и военными и гражданскими властями, и даже частными лицами. Подобными сообщениями изобилует военный архив Финляндского округа. Доклады о планах и предположениях неприятеля получались также отовсюду, а вместе с тем и из-за границы. 16-го апреля 1854 г., например, командующий войсками Финляндии получил от генерал-адмирала, Великого Князя Константина Николаевича, такое уведомление: «Посланник наш в Швеции сообщает министру иностранных дел, будто бы адмирал Непир высказал намерение начать военные действия атакой Свеаборга. Не зная, в какой степени это известие достоверно, считаю, однако, нужным предварить о том Ваше Превосходительство». В конце того же апреля Я. А. Дашков прислал известие о том, что Непир имеет в виду Гангеудд, но в то же время желает утвердиться на Аланде, или каком-либо ином острове. 20-го мая военный министр писал командующему войсками: «По Высочайшему, Государя Императора, повелению, имею честь сообщить Вашему Превосходительству, что по сведениям, сего дня полученным Его Величеством из-за границы, главная цель адмирала Непира (Napier), вследствие данных ему наставлений, состоит в том, чтобы воспрепятствовать соединению дивизии нашего флота, находящейся в Свеаборге, с той частью оного, которая теперь в Кронштадте; а также, что соединенные англо-французские морские силы намерены употребить всевозможные усилия, дабы овладеть Свеаборгом, как пунктом особенной важности, для дальнейших военных действий». 7-го июля ген. Рокасовский был уведомлен о том, что из Франции отправляется десант в Балтийское море на английской эскадре, названной «Channel Squdron». Союзники полагают овладеть сперва Аландом, чтобы иметь опорный пункт для действий на Гельсингфорс.

Все подобные вопросы не могли, конечно, не занимать также и Государя. Отражение его дум и забот видны в его рескриптах. -3-го (15-го июля) 1854 г. Государь Император писал Паскевичу: «Флоты все у Поркалаудда и вероятно выжидают десанта; а что предпримут потом, один Бог знает. Это нам неведение тягостно, ибо препятствует располагать войска как бы хотелось. Осторожность требует быть готовыми на все». 7-го (19-го июля) 1854 г. Царь сообщил кн. Д. М. Горчакову: «Здесь нового ничего; но достоверно знаем, что десант около 20,000 отправлен из Франции, или на Аланд или к Гельсингфорсу. На днях окажется». Предположения о намерении неприятеля произвести высадку около Гельсингфорса и затем большим десантом занять Петербургскую дорогу, взять Борго и двинуться на Фридрихсгам и Выборг держались долго и упорно. Эти действия союзников ставились в связь с восстанием в Польше. Командовавший войсками в Финляндии также склонялся к тому, что неприятель имеет в виду взять Гельсингфорс и уничтожить наш флот.

Все эти предположения не оправдались, а на деле произошло следующее.