Война на Финском побережье 1854-1855 гг.

IV. В ПЛЕНУ.

Бомарзундский гарнизон, по взятии форта союзниками, был посажен на баркасы и отвезен на разные пароходы, которые затем доставили одну часть пленных во Францию, а другую в Англию. — «К удивлению нашему, — пишет один из бывших в плену русских офицеров, — мы были приняты (на кораблях) англичанами с полным радушием». Во время плавания военнопленные офицеры обедали за общим офицерским столом с англичанами и французами. Вопреки существовавшему в Англии закону, воспрещавшему женщинам находиться на кораблях, жены многих наших офицеров были приняты с учтивостью и также обедали за общим столом. Некоторым пленным довелось быть сперва на английском судне, а затем на французском и они находили обращение англичан менее официальным и более свободным. Но, к несчастью, на судах развилась холера, которая не щадила ни победителей, ни побежденных. Ко времени прибытия на место назначения она прекратилась, унеся несколько жертв. Плавание продолжалось три недели. Уже во время нахождения на кораблях наши офицеры почувствовали, что англичане относились враждебно к французам и признавали войну тайным замыслом двух союзных дворов. Комендант Бодиско, 24 офицера и 932 нижних чина были отвезены во Францию, остальных отправили в Англию ген.-майора Бодиско с супругой, вместе с капитанами Викбергом и Теше, высадили в Гавре; всех других водворили на небольшом острове Экс (Aux), находящемся в Атлантическом океане, при устье Шаранты, имевшем всего 450 жителей и отличавшимся бедностью, чтобы не сказать нищетой. Коменданту предоставили на слово свободу и дали ему право избрать себе место жительства в любом городе Франции, исключая Парижа; впоследствии тоже право распространено было на всех офицеров. Ген.-м. Бодиско со своими спутниками, избрал город Эврё (Evreux); а остальные офицеры — г. Тур[36]. Определенного французским правительством содержания едва хватало для приличной жизни и скромного пропитания. Офицеры были увезены в плен в том платье, в котором находились в момент сдачи форта, т. е. в солдатских шинелях. Материальное их положение было потом несколько улучшено, благодаря главным образом неустанным заботам протоиерея Васильева, оставшегося в Париже после отъезда оттуда нашей Миссии. Первоначально офицерам пришлось разместиться на острове Экс в недостроенном здании, лишенном всяких удобств и мебели; одна комната оказалась даже без оконной рамы.

«Живем здесь довольно жалостно, — писал капитан А. Э. Краузольд ген.-м. Я. А. Бодиско, — вопреки газетным статьям, утверждающим, что будто бы все было приготовлено к нашему приему. Я и Фуругельм... занимаем каждый по одной комнатке с оборванными висящими обоями. Это бы еще ничего... Но дело в том, что осенью и зимой здесь невозможно будет жить. У меня даже камина нет, а по ночам теперь (в сентябре) уже бывает довольно холодно. Прочие господа разместились по 4 или по 5 человек вместе, в малых комнатках, с дверью прямо на улицу, или на чердаке... Дров отпускают на каждого в день менее 3-х фунтов, что весьма достаточно для того, чтобы не переварить яиц, если кто любит их в смятку... Остров Aux вполне может назваться ссыльным местом. Нет ни одного дерева, или что достойно было бы этого названия. Трава выгорела; на полях везде запах гниющих устриц, а свежия так тощи, что их и есть не стоит» ...

Когда наступили холода, то невольные обыватели Экса предпочитали проводить более трети дня в постели.

Местные офицеры предупредительно отнеслись к нашим офицерам, которые, кроме того, принимались во всех домах Экса. Вскоре по прибытии пленных, французские офицеры пригласили к себе на вечер наших, с целью сблизиться. Наши явились. Небольшая комната едва могла вместить гостей. Угощение состояло из табака, кофе, коньяка и кислого вина. Были тосты, даже объяснения. Но из всего видно было, писал впоследствии один из пленных, что французские офицеры ограничивались знанием гарнизонной службы и мало видели порядочный свет.

При переезде из Экса в г. Тур, в г. Пуатье, корпус кавалерийских офицеров пригласил русских офицеров на обед, а вечером в театр. Политических разговоров наши избегали; но заметно было, что война с Россией вообще обществом не одобрялась. Нечего и говорить о том, что любопытные осматривали наших с головы до ног и задавали неизбежные вопросы о льдах России и об ужасах Сибири.

Расспросы окружающих побудили наших офицеров к известной осмотрительности и сдержанности в рассказах, особенно по отношению к тому, что касалось сдачи Бомарзунда. Некоторые, по слабости характера и недальновидности, забыли это правило, и потому товарищи, в частной своей переписке, вынуждены были напомнить о нем. В Эксе среди офицеров прошел слух, будто бы один из пленных выразил свое мнение, что Бомарзунд в состоянии был продержаться еще четыре дня. Так как подобный факт говорил не в пользу участников обороны форта, то наиболее, видимо, предусмотрительный из них напомнил о необходимости взвешивать свои слова, особенно перед иноземцами, которые не замедлят оповестить все слышанное в газетах. рассказы легко могут быть перетолкованы и составится извращенное общественное мнение. А между тем пленные отлично понимали, что им, как участникам дела, придется дать ответ перед своим начальством.

Отсюда, надо полагать, родилась у них мысль, составить подробные реляции об осаде и сдаче форта. Такие описания действительно явились. Одни составили их еще во время нахождения в плену, другие — по приезде в Россию. Полк. Фуругельм, по прибытии во Францию, счел своим долгом донести начальству о постигшей его участи. Написав свой отчет в Эксе на французском языке, он отправил его по почте брату в Гельсингфорс, для передачи ген.-л. Рокасовскому. Очень подробные реляции представили плац-майор подп. Тамеландер (начальнику штаба Финл. воен. окр., ген.-м. Норденстаму), кап. фон Кнорринг и кап. Теше. Сводкой всех собранных сведений занялся капит. Краузольд, перу которого принадлежит «Журнал обороны Аландских укреплений»; краткий журнал написан рукой плац-адъютанта Викберга. При составлении своих реляций, некоторые делали (напр. кап. Теше) ссылки на официальные донесения Барагэ д’Иллье, Ниэля и Парсеваля, которые появились в «Монитере».

Офицеры тем внимательнее изучали дело, что знали об ожидавшей их, по возвращении в Россию, следственной комиссии. Естественно также, что им желательно было избежать этого неприятного расследования и они заграницей носились с мыслию о том, чтобы комендант составил столь обстоятельную реляцию, которая, будучи представлена через военного министра Государю, побудила бы Монарха оправдать всех без всякого следственного производства. Почему этот план не был осуществлен — остается неизвестным.

Нижних чинов поместили в казармах в местечке Экс и в форте Лиедо, где при них добровольно остались четыре офицера. В казармах не имелось даже нар, а стены пропитаны были сыростью. За ними наблюдал французский гарнизон из 200 солдат и 20 жандармов. Сношений с посторонними не допускалось. Обходились с нижними чинами «весьма ласково». Перекличка производилась в день три раза. Кормили их хорошей пищей, но порции были малы. Особенно недовольны были солдаты белым хлебом, жидким супом и отсутствием кваса.

Протоиерей И. Васильев лично ознакомился с положением пленных и описал его саксонскому министру, барону Зеебаху (родственнику гр. Нессельроде). «По моей просьбе, добрый барон Зеебах обратился к военному министру, фельдмаршалу Вальяну, с твердым объяснением и убедительной просьбой решить участь офицеров-пленников, которых пребывание на острове Экс невыносимо». Достойный протоиерей хлопотал об улучшении содержания пленных, их жилища, хлебной порции и пр. Просьба была частью уважена, хотя и не сразу. На удовлетворение нужд офицеров и нижних чинов прот. Васильев получил из России 25.000 франков.

О поведении русских французская печать распространила некоторые небылицы, которые были опровергнуты комендантом Гериссо и прот. Васильевым. По их свидетельству, все русские воины вели себя во Франции безукоризненно, почему отец Васильев горячо заступился за соотечественников, указывая на то, что недостойная журнальная клевета переполняла чашу скорби бедных пленных. По донесению коменданта острова Экса, напечатанному во французских газетах, пленники вели себя вообще «очень хорошо».

Раздор в семью русских воинов внес иезуит и польский беглец Еловицкий. В качестве французского католического священника, он допущен был к пленным для исполнения треб; но вместо того, чтобы исполнять свои прямые обязанности духовника, он занялся политической пропагандой и убедил многих уроженцев польских губерний изменить верноподданнической присяге. Когда коварная его цель была достигнута, он письменно сообщил о результате своей деятельности. Военный министр доложил письмо Наполеону и император Франции приказал принять желавших поступить в его службу и отправить их в Алжир, а польский легион в Турцию. Из 260 поляков и евреев во французскую службу записалось 160 человек (по сведениям Кнорринга — 120 поляков и 64 еврея, т. е. всего 184 чел.). Многих вовлекли обманом: заявили французскому начальству, что они были согласны на поступление, тогда как они подобного желания не выражали. Ни один из русских и финляндцев не последовал их гнусному примеру. Верными присяге остались также польские офицеры и даже наши арестанты. Этот факт, видимо, немало смутил некоторых немцев, так в «Allgemeine Zeitung» появилась статья, в которой говорилось: «мы думали, что все русские пленные — дезертиры, желающие поступить на службу Франции; мы обольщали себя мечтой, что в каждом русском солдате найдем своего тайного друга. Ничуть не бывало. Русские солдаты не только дрались отчаянно за свое отечество, но и возвращаются в Россию с радостью несмотря на то, что во Франции им оказывали всевозможное внимание» ... Так как между изменившими и остальными нижними чинами начались ссоры и распри, то первых пришлось отделить. Справедливость требует прибавить, что ни комендант острова, ни многие другие французы не одобрили действий подстрекателя Еловицкого. В декабре к полякам приезжал ларошельский архиепископ, который, в своей проповеди, нашел почему-то уместным упомянуть о восстании Польши.

Четверо из пленных предстали пред судом за покражу казенных кроватных принадлежностей. Кроме того, один из них вооружился бутылкой против жандарма. Военно-судная комиссия признала, однако, их не подлежащими наказанию военно-уголовного закона. По проверке, все оказалось шалостью и безрассудной ветреностью молодых людей, из коих двое вздумали убежать из плена на захваченной у берега лодке.

Вопрос о размене пленных разрешился в июле 1855 г. Французское правительство охотно согласилось дать свободу русским пленным и взять на себя дорожные издержки, по доставлении их до границы Франции. Командир жандармского округа в Evreux официально уведомил ген. Бодиско (31 июля) о даровании свободы пленным и о предоставлении им права возвратиться морем или сухим путем и провести несколько дней в Париже, с обязательством явиться в главный штаб 1-го военного дивизиона. На обратном пути, в Париже, наших офицеров развлекали соотечественники обедами, театрами и пр. Перед отъездом из Эврё, ген.-м. Бодиско поместил в «Courrier de l’Eure» следующее письмо: «Г-н Редактор. Е. В. Император Наполеон великодушно дозволил мне и моим офицерам возвратиться в отечество. Оставляя Францию, я никогда не забуду того утонченного внимания, которым соотечественники ваши старались облегчить наш плен. Благосклонность начальства, приятные сношения с жителями — словом все заставляло нас полюбить ваш добрый город. Мы жили в нем, если нельзя сказать счастливо, — ибо невозможно быть счастливым вдали от своего отечества, — то по крайней мере мирно и спокойно. Считаем большим для себя утешением, что могли испытать сколько есть благородного и возвышенного в характере французского народа» и проч.

Наполеон изъявил желание видеть ген. Бодиско при его приезде в Париж. Аудиенция состоялась. Кроме Бодиско были приняты еще двое из Бомарзундских офицеров. Наполеон сказал им: «Я счастлив вашему возвращению на родину и рад, что мог, насколько возможно, облегчить ваше пребывание в в плену. Я охотнее желал бы видеть вас своими союзниками, чем врагами; но когда оружие слагается в честном бою, тогда уже более нет врагов».

Нижних чинов отправили в Россию на судах. Когда комендант Гавра и жандармский офицер готовились покинуть пароход, все наши унтер-офицеры (числом 16) окружили их и выразили им искреннюю признательность за хорошее обхождение с ними. Наказанные за нарушение дисциплины просили извинения и признали, что наказаны вполне заслуженно. Все это не осталось без известного впечатления.

В Англию Бомарзундских пленных отвезли около 500 человек. Их жизнь там описана двумя нашими солдатами 10 Линейного батальона — Загородниковым и Тарновским. рассказы их местами совершенно тождественны, местами же прекрасно дополняют друг друга. По словам этих пленников-очевидцев, англичане обращались с нижними чинами вообще хорошо и проявили даже известную «скромность». Кормили наших солдат порядочно, но непривычная пища их мало удовлетворяла; особенно вспоминали они черный хлеб. В английских же сухарях случалось попадались даже черви. Во время двадцатидневного пути в Англию холера унесла несколько жертв. 26-го августа пленные прибыли в гавань Ширнес, где их пересадили на старый корабль «Девоншир», устроенный внутри в виде казармы. Здесь всех продержали месяц в карантине; гг. офицеров отвезли в город.

Утешением на чужбине явился наш священник Евгений Иванович Попов. На палубе корабля (Девоншир) он отслужил молебен и произнес слово, которым пробудил «стесненные чувства пленных» столь сильно, что многие прослезились. Он предупредил, что, будучи в плену, они обязаны терпеливо нести крест свой. 22-го сентября пленные были отправлены в Плимут, где их разместили в каменном 3-этажном здании, с железными решетками у окон и оградой вокруг двора. Это здание было сырым продовольственным магазином, которое теперь отапливали газовыми печками. По рассказам, в этом же здании когда-то сидели пленные французы, коих здесь заморили. Сюда каждую субботу из Лондона приезжал священник Попов для исполнения треб. В город пленных пускали только раз в неделю партиями, под строгим конвоем. Публику допускали в это заключение, и она несколько своим присутствием развлекала пленных, хотя русская речь и русские газеты были при этом воспрещены. Изредка томившихся в плену навещали русские купцы, которые во втором поколении забыли уже родную речь, хотя и сохранили привычку креститься на образа. Приходили еще за милостью нищие, которых тогда в Англии было очень много.

Офицеры (их было, кажется, 10 чел.) жили в городе по частным квартирам, получая денежное содержание.

В Англии повторилась печальная история измены поляков и евреев. Среди них уже раньше слышались речи: «у меня нет царя; Царство Польское имеет своего короля; я государю никогда не стану служить» ... Нелепые слухи о том, что Царство Польское взялось за оружие, ходили среди поляков даже на Аланде до первого его бомбардирования. Теперь же их смутили рядовой военно-рабочий Тарасевич и унтер-офицер Михневич, но не обошлось дело, конечно, без внешнего влияния. Поляков отвели на другой двор в особое помещение. Чтобы показать ненависть к русским, некоторые из них отказались от полученных знаков отличия военного ордена. Часть поляков была совращена обещанием им офицерского чина. 7 апреля 1855 г. всех изменников, в числе 198 человек, отправили из казарм на корабль и, вероятно, определили на английскую службу.

Весть о кончине Императора Николая Павловича глубоко поразила русских на чужбине. Англичане же вообще радовались ей и, между прочим, выразили это картинками, расклеенными на улицах.

В сентябре 1855 г. часть пленных (около 200 чел.) отправили обратно в Россию (в Либаву), а остальные пробыли в Англии до апреля 1856 г. В первой партии были все офицеры и женатые нижние чины. Из Либавы семейных этапным порядком отправили через Петербург в Финляндию. Известно, что английское правительство, в противоположность французскому, крайне неохотно согласилось на освобождение пленных, чем вызвало колкие замечания иностранной печати. «Мы взяли Бомарзунд с его гарнизоном, — писали французы; англичане же едва сделали в нсм несколько повреждений. Мы только из великодушие уступили нашим союзникам половину пленных». Последнее заявление неверно в том отношении, что еще до начала кампании между союзниками состоялось условие делить пленных поровну. Упорство англичан наложило новый недружелюбный отпечаток на отношения к русским. «Англичане не могут забыть, что благодаря упорной обороне русских, поблекнул венец славы английского оружия, а русские сильно раздражены разбойничеством англичан и их системой поджога мирных городов...

Читатели, конечно, заметили, что часть поляков и евреев, как в Англии, так и во Франции, отступили от присяги и перешли на службу наших врагов. Таже история повторилась и среди кинбурнских пленных, отвезенных на остров Жуанвиль, т. е. на самый большой из архипелага Принцевых островов. В лагерь наших солдат стали приходить ксендзы и католические сестры милосердия, под видом, конечно, доставления католикам духовной пищи. На деле же они раздавали брошюры, призывавшие к освобождению угнетенной якобы Польши. Пропаганда велась ловко и последовательно и кончилась она предложением поступить в иностранные легионы, для борьбы за «польскую ойчизну». Когда наши офицеры жаловались на агитаторов и просили воспретить им вход в лагерь, иностранные власти отвечали: «Сотня подлецов не увеличит нашей армии. Но мы не в праве запретить сестрам милосердия, ксендзам и офицерам иностранных легионов посещать наш лагерь, не в праве запретить им говорить вашим солдатам то, что несогласно с вашими коренными народными убеждениями... всякий солдат и офицер может обсудить, что истинно и что ложно, что благородно и что низко и действовать сообразно полученным выводам».

Конечно, это уже софистика, граничащая с иезуитской изворотливостью.