Война на Финском побережье 1854-1855 гг.

ДЕЛО ПРИ ЭКЕНЕСЕ.

7-го (19-го) мая 1854 года пролита была «первая капля крови» на Финляндском берегу. В этот день неприятель на двух судах, — двухтрубном фрегате и малом судне конструкции шхуны, — предшествуемый 16-ти весельным баркасом, производившим промеры, направился к гор. Экенесу (Ekenâs). Заведовавший обороной этой части финского побережья, генерал-лейтенант Э. А. Рамзай, узнав посредством телеграфа и через лоцманов о движении неприятельских судов, принял нужные меры для наблюдения за ними и распорядился распределением отряда для защиты. В его ведении находилась всего только одна рота финских стрелков, две роты гренадер и дивизион батарейной батареи. Полувзвод (в 50 чел.) гренадерского стрелкового батальона, под командой молодого подпоручика Гюллинга, укрылся на лесистом берегу, у станции Лапвик, где Пойоский залив (Pojo-viken) наиболее суживается. Остальные части растянулись до станции Трольбёле. рассказывают, что в этом месте была протянута под водой цепь через пролив, на которую жители Экенеса возлагали немалые надежды. Но цепь не воспрепятствовала проходу неприятельских судов. В 4 часа пополудни, когда неприятель приблизился на 300 шагов, подпоручик Гюллинг приказал своим стрелкам открыть огонь. Солдаты стреляли настолько метко, что баркасу вскоре пришлось вернуться на двух веслах; потом ружья направлены были на суда и с берега видели, как до десятка матросов, находившихся на вантах и реях фрегата, были поражены нашими пулями. Неприятель, однако, не остановился. Продолжая медленно двигаться вперед, он стал отвечать гранатами и картечью на огонь стрелков. Неприятель подвигался к батарее, стоявшей «против узкости Витсанда у Гулль-э». Здесь неприятель остановился на расстоянии дальнего пушечного выстрела и переночевал.

На нашей батарее при Витсанде, как надо полагать, могли находиться только четыре 12-ти фунтовых пушки. По крайней мере, подполковник Моллер, комендант Гангеудда, 24-го апреля 1854 г. доносил, что эти четыре пушки, со всеми принадлежностями и зарядами, были им отправлены на купеческом судне для вооружения батареи в проливе Витсанда. Пролив у Витсанда — единственный морской проход к городу Экенесу. Местами этот пролив столь узок, что более двух малых судов одновременно по нем проходить не могут. Прибывшей за несколько часов до начала боя дивизионной батарейной № 1 батареей 1-ой гренадерской артиллерийской бригады ген.-лейтенант Рамзай подкрепил береговую батарею. А в 1855 г. отряд достиг здесь силы 3500 чел., из коих финнов было 500 чел.

8-го числа, в 5 часов утра, неприятель продолжал наступление. Береговая батарея действовала сперва удачно и, видимо, причинила неприятелю значительные повреждения, так как он остановился на час в своем наступлении. Но затем неприятель, открыв самый учащенный огонь из всех орудий левого борта обоих судов («Arrogant» и "Hekla»), настолько осыпал нашу батарею картечью, что она вынуждена была сняться и переехать к деревне Лексваль, оттуда, с новой позиции, около 2-го часа пополудни, возобновила свои действия. Стрелки оставались на своих местах. Один английский пароход («Hekla») пододвинулся к городу; но в это время другой («Arrogant») сел на мель. «Гекле» пришлось подать помощь товарищу. Чтобы оберечь себя от наших выстрелов, «Гекла» забрала на рейде у Лексваля купеческое судно, нагруженное солью, и, поставив его около своего обстреливаемого борта, благополучно миновала нашу батарею. За 1¹/₂ версты до города Экенеса суда, однако, остановились, не дерзнув идти далее.

Генерал-лейтенант Э. А. Рамзай, командовавший наскоро собранными здесь воинскими частями, с большой похвалой отозвался об их стойкости и о меткости их стрельбы. Финские стрелки удачными выстрелами снимали храбрецов с рей и палубы. Чтобы отвлечь ружейный огонь вверх, англичане прибегли к хитрости, повесив на мачте чучело из парусины. В этой стычке финляндцы проявили свое хладнокровие, а казаки — находчивость и расторопность. Самому ген. Рамзаю мы много обязаны успешной обороной южной Финляндии в течении 1854 и 1855 гг.

Он обладал большой опытностью, твердым и энергичным характером. Для всей Финляндии он служил примером преданности России и старания упрочить связь этого края с Империей. Потери наши были незначительны: 3 убитых нижних чина и 6 раненых; но среди павших находился прекрасный «служака», майор Дергачев. Большой чугунный крест указывает место его могилы (в селении Трольбёле). На кресте значится: «Гренад. Принц. Фридр. Нидер. полка майор Дергачев убит в сражении против англичан 8-го мая 1854 года при Витсанде. Общество офицеров храброму товарищу».

Все это маленькое дело на столбцах европейской печати выросло в блестящий подвиг англичан, яко бы разбивших и разогнавших целые полки русских войск и взявших с сильной батареи у Витсанда три орудия. По английским известиям, мы потеряли до 500 человек. В газетах Швеции эта стычка также превратилась в грандиозное дело, о которой публика была извещена статьей под заглавием: «500 русских убитых и раненых». Сведения эти основывались яко бы на рассказах капитана Халля с корабля «Гекла». В книге Эжен Вёстин "Победы и завоевания союзных армий» (Paris 1856) читаем: «Редут замолк; земля усеяна обломками лафетов, касками, ранцами и оружием, брошенным русскими. Капитан Халль сходит на шлюпке на берег, берет одно орудие и переносит его на борт, как трофей экспедиции. На следующий день корабли присоединяются к эскадре, и «Веллингтон» дает по их адресу следующий сигнал: «хорошо действовали «Аррагант» и «Гекла». Остальные суда разукрашиваются флагами и приветствуют троекратным восторженным «ура». Опровергать, после изложенного, подобные измышления, нет, конечно, надобности. Восточная война приучила нас к подобного рода донесениям союзников. Сэр Никольсон отправил, напр., рапорт в Англию, в котором уверял, что далекий Петропавловск по своим укреплениям является вторым Севастополем! Остается только указать, что пушки, явившиеся трофеями англичан у Витсанда, оказались маленькими фальконетами, бывшими прежде на купеческих судах для салютаций.

Отряды, побывавшие первыми в огне, не остались, конечно, без Царской милости. Флигель-адъютант Стюрлер приехал с наградами. Подпоручик Гюллинг получил следующий чин, один хорунжий и артиллерийские офицеры — ордена, нижние чины деньги и 15 крестов «солдатского Георгия». Исп. должн. командующего войсками в Финляндии, генерал-лейтенант Рокасовский, велел напечатать известие об Экенеском деле в «Гельсингфорсской (шведской) газете», для успокоения жителей и предупреждения превратных толкований. Рокасовский просил военного министра и впредь разрешить ему поступать таким же образом. Это обстоятельство показывает, что русские вовсе не были склонны скрывать происходившее и что их сообщениям приходится поэтому доверять. В виду того, что известия, исходившие из русских источников, как тогда, так и впоследствии, старались заподозрить и лишить их должного значения, уместно указать, что военный министр кн. В. Долгоруков, в частной своей переписке с командовавшим крымской армией, князем А. С. Меншиковым, рекомендовал последнему ознакомиться с делами при Экенесе и Гангеудде по официальным источникам. Князю Меншикову опубликованные бюллетени посылались военным министром весьма исправно. Будь эти сведения составлены только для введения публики в заблуждение, то ими не стали бы, конечно, обманывать руководителя наших сил на юге. Если бы сведения были ненадежны, на них не стал бы ссылаться министр, да притом еще в переписке интимного характера.

После боя 7-го и 8-го мая 1854 года, оборона Экенеса была несколько улучшена. В проливе Витсанд, в шести верстах от города, построили батарею и вооружили ее шестью орудиями. Эта батарея приходилась как раз на месте той батареи, где завязалась перестрелка 7-го мая. По берегу пролива, кроме того, заготовили в разных местах ложементы для стрелков и эполементы[20] для полевых орудий. В городе сосредоточили отряд, состоявший из пяти батальонов, полусотни казаков и восьми полевых орудий. Но никакого нового предприятия со стороны неприятеля не последовало. На дело при Экенесе, как ген.-л. Рамзай, так и в Петербурге, смотрели, как на диверсию, имевшую целью отвлечь наше внимание от Аланда, или на разведку перед нападением на Гангеудд. Нам же теперь затея англичан представляется совершенно бесцельной и предпринятой без какого-либо заранее обдуманного плана.

ДЕЛО ПРИ ГАНГЕУДД.

Укрепления маленького Гангеудда, или Гангута, как называл это место Петр Великий, состояли из нескольких слабых старинных фортов. Главные из них находились на островах, а один форт, казармы, дом коменданта и церковь помещались на берегу, где ныне выстроена железнодорожная станция порта и курорта Гангеудд. В апреле 1854 г. комендантом Гангеудда был назначен (из Або) подполковник Моллер. Вступив в должность, он донес, что нашел инженерные работы «в самом жалком состоянии». Комендант решил кое-что сделать в этой крепости для улучшения верков и артиллерийской части, но, тем не менее, недочеты её были значительны. Подполковник Моллер, как умел, приготовлялся к отражению неприятеля. Так как траверса на батарее Скансгольме не имелось, то он построил полисад с амбразурами. Так как для некоторых орудий не хватило лафетов, то он поставил их на станки. Подполковнику Моллеру шел 66 год; при Бородине он был ранен в правую руку и контужен в грудь.

Но энергии у него оказалось достаточно, чтобы воодушевить свой маленький гарнизон.

К Гангеудду неприятель подходил несколько раз. 6-го (18-го) апреля 1854 года, около 11-ти час., здесь раздался первый выстрел неприятеля. В крепости ударили тревогу. На горизонте показались неприятельские корабли, которые остановились, однако, вне пушечных выстрелов. Последовало еще два неприятельских выстрела. Крепость ответила; но дело не разыгралось. В три часа утра 7-го (19-го) апреля виднелись огни на мачтах. Вдали стояло только два парохода. Англичане занялись промерами и когда они приблизились к укреплению, то были встречены ядрами. 27-го апреля вновь показались суда, но до настоящей перестрелки дело дошло только 10-го мая. К старым укреплениям шведских времен — Густавсверн, Густав-Адольф и Скансгольм — неприятель подошел теперь на шести пароходах, имея на рейде до 26 судов. Первое укрепление могло отвечать на огонь англичан только двумя орудиями, а форт Густав-Адольф только одним. И тем не менее гарнизон прекрасно выдержал пяти-часовой бой и успел причинить нескольким судам неприятеля существенные повреждения.

О ходе боя подполковник Моллер представил донесение; но, как значится в письме генерала Рамзая к генералу Рокасовскому, из него «трудно понять настоящую связь целого дела», почему генерал-майору Базину, как очевидцу боя, предложено было составить «пояснение главнейших обстоятельств атаки». Видно, что подполковник Моллер хорошо владел мечем, но не мог совладать с пером. Генерал Базин, в рапорте от 12 мая, изложил обстоятельства дела в следующем виде. Из состава эскадры, в 26 вымпелов, вышли три парохода; один из них открыл огонь по Густавсверну, другой атаковал укрепление Мейерфельд, третий взял такое направление к Экенесскому заливу, которое понято было за желание произвести десант. По берегу поставили поэтому ротные колонны (8-го Линейного батальона) и дивизион легкой Гангеуддской артиллерии. Но, на поверку оказалось, что один пароход открыл сильную канонаду по укреплению Густав-Адольф. Действием артиллерии на берегу отвлечено было несколько внимание команды парохода от Густав-Адольфа и даже приостановлена была временно его канонада. В это время ядро из укрепления ударило в корму парохода и заставило его отойти и заняться починкой. Из Густавсверна тоже причинили повреждение, осаждавшему его трехмачтовому пароходу. Его заменил другой большой трехмачтовый винтовой пароход, который вскоре также вынужден был уйти за боевую линию: бомба удачно попала в корму. В это же время из-за острова, позади укрепления, стрелял по Густавсверну еще один трехмачтовый пароход навесными выстрелами. Выйдя потом из-за укрепления, он был встречен двумя меткими выстрелами; однако, он пошел к поврежденному пароходу, прикрыл его сперва своим корпусом, а потом скрылся вместе с ним из вида. Маленький пароход, осаждавший Мейерфельд, при обратном прохождении мимо укрепления Густавсверн, также был настигнут двумя ядрами.

Старожил города Ганга, служивший во время войны на телеграфе, передает в своих воспоминаниях о скромном герое Густавсверна, капитане артиллерии Семенове, следующие подробности, характеризующие симпатичные черты старого воина. Семенову было 70 лет. Он состоял начальником острова Густавсверна, когда два неприятельских судна открыли огонь по вверенному ему форту. Видя, что можно отвечать только из двух фланговых орудий, он распорядился, чтобы остальная команда ушла в каземат. — Все наши фортовые орудия, кроме двух действовавших, были подбиты. Борьба с орудиями новейшей системы неприятеля казалась бесполезной, почему некоторые из офицеров местного финляндского происхождения предложили Семенову выкинуть белый флаг. Но престарелый и больной воин ответил: «Пока я жив и со мной есть хоть один человек, я не сдамся; в крепости взорву собственноручно пороховой погреб и погибну вместе с другими». Но от такой крайности видно Господь его избавил. Одно из русских ядер попало в стрелявший корабль и неприятель, прекратив огонь, отошел к эскадре, которая в 4 часа пополудни двинулась по направлению к Свеаборгу. По прекращении сражения, шлюпка от коменданта забрала раненых, коих оказалось 9 (8) человек. Вместе с тем предложено было капитану Семенову, которого застали в безнадежном состоянии, переехать на берег в госпиталь. «Теперь не такое время; я умру здесь». Так крепко было сознание долга в этих героях николаевского времени. Однако, на другой день его свезли с острова и через несколько дней он скончался, произведенный накануне смерти в следующий чин и награжденный орденом.

Из другого рапорта генерал-майора Базина видно, что неприятель выпустил до 1500 зарядов, стреляя 68- и 96-фунтовыми ядрами и 3 пудовыми бомбами. На случай невозможности держаться в каком-либо форте, приказано было ночью вывести войска и взорвать укрепления.

Говоря о бое 10-го мая, нельзя умолчать о действиях штурманского офицера прапорщика Данилова, заведовавшего Гангеуддским телеграфом. Во время атаки фортов, батарея Мейерфельд начала стрелять, но огонь был бесполезен. Данилов переплыл на лодке рейд, под перекрестным огнем, и передал приказание коменданта прекратить огонь. На острове Мошере англичане возвели батарею. Пользуясь бездействием их, Данилов вызвался с 30-ю охотниками разрушить ее и действительно разрушил.

Гарнизон, одушевляемый примером своего доблестного коменданта, действовал с таким хладнокровием и меткостью, что пароходы вынуждены были отступить. Неутомимый ветеран все время находился на укреплениях, побуждая подчиненных к истинному геройству. Его мужество и распорядительность, как доносил генерал-лейтенант Рамзай, стояли «выше всякой похвалы». Когда командующий войсками довел до Высочайшего сведения о достойнейшем поведении подполковника Моллера и его гарнизона, Государь Император 13-го мая 1854 года собственноручно начертал: «Коменданта в генерал-майоры, нижним чинам по три Георгиевских креста на батарею и всем по 1 руб. сереб.». Егора Ивановича Моллера о таковой Монаршей милости уведомил письмом непосредственно сам военный министр. Государь, кроме того, повелел выслать Моллеру генеральские эполеты.

Подход к Гангеудду Непир считал подвигом, в виду того, что у русских в Гельсингфорсе находилось 8 или 9 линейных кораблей! Приближение к Гангеудду, как пояснял английский адмирал, имело целью выманить русский флот из Свеаборга, но маневр этот не удался.

«Мы заглянули в Гангэ, — писал один из английских корреспондентов, — подошедши, насколько позволяло нам благоразумие. Около всех пушек на фортах стояли солдаты и мы могли различить отряды войск, двигавшиеся под предводительством офицеров, которые сидели на лошадях. Гангэ наполнен войсками и укреплен еще добавочными батареями, из которых одна вооружена 11 пушками и имеет грозный вид». Очевидно, что это описание весьма мало соответствовало действительности, так как главные укрепления были разбросаны на маленьких островах и представляли из себя крайне незначительные бастионные фронты. Более 410 человек нельзя было поместить в стенах этих бастионов[21].

В бумагах контр-адм. Глазенапа сохранился рапорт Гангеуддского коменданта, подполковника Моллера, подписанный 11-го мая 1854 г. и дающий полный отчет о состоянии гарнизона этой маленькой крепосцы. В гарнизоне состояло: 25 офицеров, 1187 строевых нижних чинов (в том числе 87 рекрут), 82 нестроевых чина и 52 лошади. Вот та наличная сила, которую застал за укреплениями Гангеудда (в бастионах и на берегу) неприятель, «неудержимо рвавшийся в бой». Непир едва сдерживал пыл экипажа, почему, — по его признанию, — вынужден был разрешить судам «Dragon», «Magicienne», «Basilisk» и «Hecla» испробовать свои силы.

После дела при Гангеудде в одном иностранном издании «Staats-Anzeiger» появилась депеша из Стокгольма о том, что форт Густавсверн истреблен английским флотом и 1500 русских взято в плен. В финляндском издании последнего времени автор прямо глумится над этим делом, рисуя его с грубой иронией и в карикатурном виде. Он пишет, что пушки стояли на таких лафетах, которые после первого выстрела разваливались. Во время самой осады, пехоте приходилось переливать пули от кремневых ружей для новых, только что выданных. Около города, на горе Дротнигсберг, возвели укрепление из бревен, заложив промежутки между ними, за неимением земли, пучками соломы. То же самое делалось и на островах. Комендант, боявшийся десанта, предложил на всякий случай огородиться палисадом и эта «китайская стена» спешно возводилась под его личным наблюдением. При появлении союзного флота, ударили тревогу и решили всем собраться для принесения Всевышнему горячей молитвы о заступничестве. «По уверению очевидца, молились с усердием, чуть ли не до слез». К изумлению защитников форта Густавсверна, с эскадры открыли огонь. Пришлось отвечать на выстрелы противника. Бой продолжался несколько часов... Простояв несколько дней, союзная эскадра ушла в море... Радости и ликованию не было конца. Тотчас же было послано донесение в Петербург о полном успехе дела, об отступлении противника с уроном.

Даже Эжен Вёстин, книга которого «Victoires et conquêtes» — является сплошным панегириком союзников, и тот признает, что нашим ядром произведено разрушение на фрегате «Драгон», что форт Густав-Адольф «жестоко отбивался» и что эскадре оставалось только продолжать свой путь на восток.

После ухода неприятельской эскадры, Гангеуддские укрепления были нами разрушены. Этим обстоятельством воспользовались иностранные писатели для нового возвеличения своих военных сил. Один только слух, что в будущем году в Финский залив войдет эскадра с десантом, побудила русских взорвать Гангеудд, писал Леон Герен. Европа удивлялась, что гордое государство разоряет свои укрепления из боязни встречи с неприятелем. «Одно появление англо-французского флота перед Гангеуддскими фортами, читаем затем в «Истории военных флотов», сочинения капитана Шабо-Арно(Chabaud-Arnault), заставило русских взорвать эти укрепления. Нет, не так было дело! Русские дали сперва мужественный отпор врагу, превосходившему их силой; русские, с достоинством отстояв в честном бою укрепления, сами решили добровольно упразднить их, в виду того, что экенеский отряд ген.-л. Рамзая находился далеко и форты легко могли быть взяты с северной сухопутной стороны. Представление об этом сделал (11 августа) командующий войсками, и Государь одобрил его. Гарнизон, крестьяне и 200 лошадей работали над подготовлением трех фортов к взрыву. В воскресенье, 15-го (27-го) августа, взлетел на воздух форт Мейерфельд, за ним последовали остальные, при громадном стечении народа. Па этот взрыв израсходовано было до 950 пуд. пороха; 86 орудий крепости были затоплены в заливе. После разрушения фортов, в Гангэ заходили только казацкие разъезды да гренадерские патрули.

ПОДЖОГИ В БРАГЕСТАДЕ И УЛЕОБОРГЕ

Начиная войну, иностранные державы провозглашали самые возвышенные принципы, много говорили о гуманных началах, о цивилизации, о справедливости, горячо восставали против «варварских обычаев»; их декларации объявили о желаниях ослабить бедствия войны, «ограничивая ее регулярными силами»; по это были лишь красивые слова и пустые обещания. Едва эскадра вошла в Балтийское море, как во имя торговой свободы и неприкосновенности начались захваты купеческих судов и лодок пи в чем неповинных прибрежных жителей. У встречных рыбаков отбирали рыбу, тюлений жир, хлеб, дрова, не думая, конечно, об уплате. Но все это оказалось детской забавой в сравнении с тем, что англичане проделали в Брагестаде и Улеоборге.

Рассказ очевидца английского разрушения, профессора Гельсингфорсского университета С. Барановского, представляет этих «просвещенных мореплавателей» при полном освещении зажженных ими пожаров.

На трех фрегатах английские воины приблизились к городу Брагестаду 18-го (30-го) мая. Версты за три, англичане пересели в шлюпки, из коих некоторые имели по одной пушке. Приблизившись к судам, стоявшим на верфи, английский офицер спросил: «есть ли тут войско»? На отрицательный ответ он сказал: «Жаль. Будем жечь, и этот прекрасный корабль должен сгореть». При этом он имел в виду новое строящееся судно, только что обшитое медью. Прогнав всех рабочих с верфи, англичане предали все огню. Жертвой пламени последовательно сделались 13 судов, склады корабельного леса, пять домов, множество бочек соли, дегтю, смолы, 2000 сажен дров и пр., всего на сумму 300,000 руб. Склады корабельного леса истреблялись на том (английском) основании, что из этого материала имелась возможность построить канонерские лодки, следовательно, склады являлись военной контрабандой. Войска в городе не было, не было даже людей, носивших мундир, казенных домов не имелось и тем не менее все предавалось «господами англичанами» пламени. Один бриг составлял собственность шведского купца, одна шхуна принадлежала русскому, а часть материалов были уже закуплены английскими купцами; но моряки высококультурной нации ничего подобного в расчет не желали принять и жгли все без разбора, без малейшей надобности, и без всякого основания. И если Брагестад не погиб в пламени, то только благодаря тому, что ветер дул от города к верфи.

Огонь погас только через сутки. Город опустел. Это был один из первых подвигов воинов образованного Запада. Впоследствии к ним присмотрелись и выходки их перестали изумлять мир. Но в начале кампании подобное поведение, конечно, поражало всех. В июле 1854 г. они подошли к Соловецкой мирной обители дальнего глухого севера. Архимандрит монастыря просил архангельского губернатора Бойля прислать подкрепление. «Англичане тоже христиане и нападать на монастырь не станут» — ответил Бойль. Но англичане бомбардировали обитель!

К рассказу С. Барановского можно прибавить лишь две-три подробности. Жители города вышли спокойно на набережную, уверенные в том, что слово адм. Плюмриджа — о неприкосновенности частной собственности — будет свято соблюдено. Узнав, что хлебные запасные магазины являются достоянием народа, англичане пощадили их, но в тоже время, истребляя остальное частное имущество, они не дозволили бедным рабочим спасти от огня орудия их труда. На верфи кипела работа.

Три судна были на ней только-что закончены, четвертое достраивалось. Англичане все предали пламени. Для этих подвигов в город, на 14 шлюпках, прибыли 25 офицеров и 279 матросов, под предводительством лейтенантов Тельволь и Левиса (Thelwall and Lewis). Перечисляя свои трофеи, англичане доносили, что истребили всего 14 судов, 25,000 бочек смолы и дегтя, много судостроительного материала и 3 верфи.

На донесении генерал-лейтенанта Рокасовского 23-го мая (4-го июня) 1854 г. об истреблении огнем Брагестада, Государь Император собственноручно написал: «Разбойники».

Та же возмутительная картина беспричинного истребления частного имущества повторилась в Улеоборге 20-го мая (1-го июня).

Долго работали англичане, желая проникнуть на рейд, но это им не удавалось, так как они наталкивались то на одну, то на другую мель. Затем, неожиданно для жителей, четыре корабля («Леопольд», «Оден», «Валарус» и «Вольтюр») быстро и смело пошли вперед по надлежащему фарватеру. Оказалось, что суда вел лучший лоцман города Ананий Михельсон, отставленный от службы за пьянство и захваченный англичанами по пути в Торнео. Суда были вооружены 54 орудиями и на них находилось до 1010 матросов и морских солдат. Депутация от города встретила англичан на пристани, объявив, что в городе нет войска. От адмирала Плюмриджа предъявлено было особое письменное объявление, в котором говорилось, что англичане имеют намерение «истребить только крепости, военные снаряды, корабельные припасы и собственность Императора России». Ознакомившись с объявлением, депутация заявила, что в таком случае горожанам нечего опасаться, так как в Улеоборге нет ни войска, ни укреплений, ни военной контрабанды. Но адмирал возразил: «У вас большие склады дегтя, корабельного леса; у вас корабли, верфи и оборонительные средства: все это надо сжечь». «Но ведь это частная собственность», — указывали улеоборгцы, — «которая к тому же частью уже куплена английскими капиталистами». Никакие доводы не помогли. На 28-ми шлюпках подъехали 475 матросов и 145 морских солдат; из них было высажено 50 человек, которые и принялись поджигать. Опять истреблены были суда (16), корабельный лес, деготь, смола и пр. на 300,000 руб. На пристани неприятельские шайки обыскивали купеческие амбары, причем найденные парусину, сахар, вино и другие предметы, перенесли на свои лодки. Разведенный ими костер частного имущества ни в чем неповинных мирных обывателей был так велик и ужасен, что многие из поджигателей едва спаслись, плывя на лодках по середине реки с возможной быстротой. Этим англичане не ограничились. Как бы в награду за понесенные труды, или в виде отступного, они потребовали доставления им запасов говядины, свинины, картофеля, овощей, яиц, 8 лодок дров и проч., заплатив великодушно за все вместо 400 — 150 рублей. Никакого сопротивления грабителям не было оказано, хотя одна часть местного населения, ожесточенная неслыханным поведением англичан, готова была довести дело до кровопролития[22]. Город и здесь избежал опасности, благодаря тому, что пошел дождь со снегом и ветер понес дым и искры к морю. По отпускной торговле Улеоборгу принадлежало видное место среди городов Финляндии. Свой товар он направлял преимущественно в Англию. Грабительский набег англичан временно убил эту торговлю, превратив склады в пепел.

Эскадра подняла якорь и под командой Real-Admiral Hanway Plumridge и руководительством лоцмана-изменника Михельсона оставила Улеоборг 23-го мая (3-го июня). Михельсон не только указал путь к городу, но открыл неприятелю те места, в которых часть жителей укрыли свое имущество.

В финском издании «Oulun Viikko-Sanomia» за 1854 г. говорится, что дым Брагестадского пожара напугал жителей Улеоборга, которые поспешили увезти часть своего имущества за город. Сперва англичане в Улеоборге подожгли те строящиеся суда, кои находились у Вариакка (Varjakka), а затем уничтожили деготь и пр. Жители негодовали и хотели воспрепятствовать высадке англичан у площади пакгаузов (Packhustorget).

От города англичане перешли к его окрестностям. Особенно пострадал Иоский приход. Там суда также сжигались и топились, а где этого нельзя было сделать, грабители рубили мачты и портили палубы.

27-го мая (8-го июня) неприятельская канонерская лодка, имея 40 чел. экипажа, поднялась вверх по реке Келлю и превратила в пепел склады планок, досок, крестьянское судно и проч., всего на 10,700 руб. Французский историк «Войны в России» (1853 — 1856) Леон Герен, подводя итоги истребительным подвигам адмирала Плюмриджа, говорит, что с 5 мая по 10 июня он уничтожил на верфях 46 судов и причинил всего убытков более, чем на 8 млн. франков.

Государь Император, узнав о несчастье, постигшем жителей Брагестада и Улеоборга, повелел сейчас-же, впредь до возможности дальнейших воспособлений, выдать им безвозвратно 50,000 р. с. из прибылей финляндского банка.

Описание поступков англичан было послано в Лондон (торговой фирме «Dresser и Сотр.») известным финляндским деятелем и публицистом (а впоследствии сенатором) Й. В. Снельманом. Печать, конечно, широко огласила подвиги адмирала Плюмриджа. Затем стало известным, что в палате общин был сделан запрос первому лорду адмиралтейства о беспощадных истреблениях, произведенных в коммерческом городе, не имевшем в своей черте ни одного солдата и ни единого снаряда. Сэр-Джемс Грехэм не смутился подобным запросом, так как Плюмридж, прикрывая свои гнусные поступки, пытался доказать, что морские припасы принадлежали заведениям Российского Императорского флота и что на истребленных предметах находились штемпеля русского правительства! Сэр Грехэм с истинно геройским беспристрастием ответил: «Говорили, что некоторые товары принадлежали англичанам. Может быть». А затем почтенный лорд дал иной оборот делу и сказал, что первой наградой морякам, исполнившим свой долг, явилось нападение на них в парламенте.

Враждебное России общественное мнение, конечно, оправдывало брагестадские и улеоборгские подвиги англичан. Шведская газета «Aftonbladet» старалась разнести по свету вопиющую ложь о том, что в Брагестаде англичане жгли только канонерские лодки. Даже у одной части финляндского общества, как увидим, не нашлось слова осуждения для поступков, от которых оцепенели их бедные сограждане на севере.

Возмутительное и позорное поведение англичан являлось для всех неопровержимым фактом. Но панегириста союзной армии Эжена Вёстина оно не смутило. Он вышел из затруднительного своего положения в данном случае очень просто. По его словам, 6-го июня (нов. ст.) Charles Wyse, старший лейтенант с судна Yulture, предшествуемый парламентерским флагом, сошел на берег в Гамле-Карлебю, требуя выдачи ему всего принадлежащего русскому правительству имущества. Магистрат отказал, а когда лейтенант поехал обратно на шлюпке, то ему якобы вдогонку послали с берега ружейный залп. Высадку он не мог сделать, вследствие малой глубины бухты. Потери его отряда были довольно значительны... «Этот удар быстро исправляется адмиралом Плюмриджем... Менее чем через 6-ть часов, без единого выстрела, он зажигает в Брагестаде 14 судов, 10 тыс. бочек дегтя и проч. и уходит, освещенный столпами пламени, высотой в 100 метров. В Улеоборге лейтенант фрегата «Леопард» захватывает город, жители которого удаляются в деревню. Губернатор, не пробуя сопротивляться, сопровождает английских моряков до верфи, где они сжигают 16 судов, громадные склады леса и пр. Пожар длится 16 часов; не убежавшие жители безмолвно присутствуют на зрелище, занятые только тем, что меняют своих быков, овец, картофель и проч. на английские гинеи». Далее следуют суммированные итоги трофей «ужасного для России крейсерства адм. Плюмриджа». Трудно отнестись к серьезному делу описания Восточной войны более цинично, чем автор книги «Victoires et conquêtes», на верху которой красуется указание: «Общенародная подписка». Он не стесняется фактами, он пренебрегает хронологией, он смеется над всем и над вся. Грабежи и разбой в Брагестаде и Улеоборге он рисует, как возмездие за поражение при Гамле-Карлебю, тогда как поджоги и истребления произведены были 18 (30) мая и 20 мая (1 июня), а дело при Гамле-Карлебю происходило 26 мая (7 июня), т. е. на целую неделю позже улеоборгских и брагестадских «подвигов».

Но если они не явились возмездием, то, может быть, в них скрывался другой смысл, или иное значение в деле осуществления плана войны. Люди серьезные так и хотели взглянуть на северные набеги. Напр., контр-адмирал Глазенап доносил (31 мая) морскому министерству, что единственная цель разбоя и грабежа в портах Ботнического залива состоит в том, чтобы отвлечь туда части наших сухопутных сил и тем ослабить защиту Гельсингфорса и вообще южной Финляндии. Однако, дальнейший ход кампании 1854 г. показал всю ошибочность такого предположения. Оказывается, что члены этой новой великой армады грабили единственно ради грабежа и сжигали, не будучи способными предпринять что-либо более серьезное, честное и мужественное.

ДЕЛО ПРИ ГАМЛЕ-КАРЛЕБЮ.

Гамле-Карлебю, как и многие другие маленькие города побережья, оставался без защиты. Около него показались неприятельские суда, но бурная погода не благоприятствовала действию, почему они ушли. Начальник Вазаского отряда генерал-майор Вендт, узнав о грозящей городу опасности, отрядил две роты и два орудия. Через двое суток отряд был на месте, пройдя 140 верст (из них 90 пешком и 50 верст на подводах), а артиллерия сделала в трое с половиной суток — 230 верст. 26 мая 1854 г., в 3 часа пополудни, два английских парохода — фрегата (Оден — 16 пушек и Вольтюр — 6 пушек), спустив лодки и измеряя глубину фарватера, медленно подвигались вперед. В 9 часов вечера пароходы остановились в 10 верстах от города. Затем неприятель, приготовив девять (16-ти и 20-ти весельных) баркасов, вооруженных каждая медной пушкой большего калибра, прибег к следующему своеобразному способу разведки о силах противников. Один из баркасов под парламентерским флагом подошел к пристани, где был встречен бургомистром города г. Роосом. Прибывший лейтенант, начальник эскадры, спросил Рооса: «имеются ли здесь войска». Бургомистр ответил, что не намерен вступать с ним в объяснения, и что с заданным вопросом лейтенант может обратиться к командующему войсками в Гельсингфорсе. Тогда лейтенант объявил, что он прибыл с тем, чтобы сжечь корабли и всякую военную контрабанду, а потому требовал, чтобы его впустили в город. Получив мужественный отрицательный ответ, он уехал с угрозой и обещанием войти в город силой.

Отряд, сосредоточенный в Гамле-Карлебю, состоял из двух пушек полевого взвода Выборгской гарнизонной артиллерии и из двух рот (1-й и 4-й) Финляндского линейного батальона № 12. К этому отряду присоединилось около сотни добровольно вооружившихся граждан города. Войска были укрыты за амбарами, находившимися на берегу залива. Когда, по приказанию английского лейтенанта, двинулись все девять баркасов, то наш отряд дал им доплыть на расстояние выстрела и затем встретил их дружным и метким огнем. Завязалась перестрелка, которая продолжалась 45 минут. — Дело кончилось для англичан полным поражением. Особенно пострадали три баркаса, из которых один остался на месте и был захвачен нашими людьми, а два других англичане успели оттащить. Неприятель потерял двух офицеров и пять матросов убитыми и 22 нижних чина ранеными и взятыми в плен.[23] Кроме того, нам достались их флаг, медная пушка, несколько снарядов и ружья. — У нас было всего четыре раненых, что объясняется удачным расположением отряда. Особой похвалы заслужили капитан артиллерии Еркушко, майор Симонов 3-й и казаки-сотник Лагутин и хорунжий Клевцов. Руководивший делом ген. Вендт известен был, как прекрасный строевой офицер, умевший внушить подчиненным уважение к себе и поддержать порядок во вверенной ему части.

Мужественно действовали также горожане и тем вписали в историю своего города прекрасную страницу. Среди них особенно выделился коммерции советник Доннер. Он с выдающимся усердием приводил город в оборонительное положение; предложил построить три батареи и дал для этого большие суммы. На счет его было приобретено 6 пушек. Наконец, он содействовал постройке, ночью, своими рабочими и из собственного материала, моста чрез реку и тем облегчил приход войска. Бургомистр Роос отличился присутствием духа и распорядительностью. Из числа других необходимо отметить ко. ронного фогта Гольма, купца Чинцель, шкипера Хенелиуса, матроса Экстрема и крестьянина Канконена. Отрядом молодых горожан руководил отставной капитан Артемьев. Когда о красивом и самоотверженном подвиге жителей Гамле-Карлебю было доведено до сведения Государя, то Рыцарь-Монарх не мог, конечно, не отозваться на патриотическое возбуждение своих подданных и он не только наградил названных героев орденами и медалями, но особым рескриптом (9 июня 1854 г.) объявил свою Высочайшую благодарность всем жителям города, принимавшим участие в отражении неприятеля. Вазаский губернатор Валлен поехал в Гамле-Карлебю и там торжественно вручил горожанам царскую грамоту, которые при этом заявили, что событие 26 мая никогда не изгладится из их памяти и что полученную грамоту с гордостью передадут потомству.

По признанию англичан, они потеряли, при «внезапном нападение на них русских, устроивших будто бы «засаду», 6 офицеров и 40 нижних чинов (в том числе три офицера и 12 матросов убитыми, 28 пленными). Причиной их экспедиции явилось желание приобрести маленький пароход, который, по дошедшим до них слухам, укрывался в гавани Гамле-Карлебю. Ни парохода, ни казенного имущества в городе не оказалось, а экспедиция привела не только к убыткам, но и к справедливым нареканиям. Историк Непира выражает нечто в роде сожаления, говоря, что уничтожено было имущество финнов, которые англичан не обижали и с которыми им политичнее было бы состоять в хороших отношениях. Мало того, англичанин (Еагр) пишет, что все это предприятие поставило адмирала Непира в затруднение, так как поведение экспедиционного отряда не согласовалось вообще с действиями образованных стран. («The history of the Baltic campaign of 1851», стр. 207 — 208).

ДЕЛО ПРИ АБО.

После экспедиции к Аланду, у Непира явилось желание напасть на Або, где, по его мнению, находилось до 10.000 русского войска. Для разведок он послал кап. Скотта, который донес, что в Або находятся канонерские лодки, а позиция русских заграждена цепью и бревнами. «Леса кругом кишели войсками». Русские получили якобы накануне 4.000 чел. и ожидали еще подкрепления в 4.000 или 5.000 чел. От финнов кап. корабля «Албан» Оттер узнал, что в Або 6 русских пароходов и 18 канонерских лодок, с командой по 80 человек на каждой. Расследование Оттера убедило Непира в возможности атаковать Або, почему он предложил своим «французским коллегам» принять участие в деле. Но они (Барагэ д’Иллье и др.) не одобрили плана английского адмирала, ссылаясь на позднее время года и на холеру (G. B. Ирп «The history of the Baltic campaign of 1854», стр. 401 — 404).

Ген.-л. Рамзай, узнав о приближении к городу неприятеля, приказал разместить 10 вооруженных канонерских лодок[24] и два парохода за бонами и произвести надлежащую разведку. В 4 часа дня 10 (22) августа показались пять[25] пароходных неприятельских судов, которые, остановясь у острова Виттакари, т. е. на расстоянии 2000 саж. и даже более, открыли огонь преимущественно по канонерским лодкам гребной флотилии. Стрельба ядрами и бомбами продолжалась непрерывно три часа, но никакого вреда она не причинила, ибо большинство снарядов не долетало и наши лодки «ни на шаг не отступили со своих позиций. Неприятель, по обыкновению, находился вне наших выстрелов, хотя на острове Рунсала у нас имелось две батареи. Батареи стояли на мысах острова и имели каждая по три пушки, которые были сняты с лодок. — Построили укрепления люди с разоруженных канонерок, при содействии города Або. В самых узких местах проходов у острова Стура Бокгольм заведены были цепи; кроме того, по сторонам острова Лилла-Бокгольм забиты были сваи. Батареи прикрывала фузелерная рота Гренадерского Короля Прусского полка. Благодаря тому, что своевременно узнали о появлении неприятельских судов у города Нодендаля, эту роту успели усилить еще двумя ротами Гренадерского стрелкового батальона, гренадерской батареей и командой казаков. Так как снаряды наши не достигали до английских судов, то действия Рунсальской батареи остались пассивными и вообще бой был неровный.

Все участники этого боя действовали прекрасно: волонтер — коллежский советник Ломан, — под неприятельским огнем, развозил приказания своего начальства; вольнонаемные финские матросы, глядя на хладнокровных ветеранов — бессрочных, усердно действовали при орудиях; на береговой батарее и подчиненные, и начальники проявили свою стойкость и поддержали до конца отличный порядок. При появлении неприятеля, на батареи прибыл комендант, старый ген.-л. Дершау, известный своим хорошим отношением к горожанам. На лодках у нас было убито 4 нижних чина и 8 раненых. Контр-адмирал Глазенап, в донесении своем от 17 августа, писал: «В этом деле участвовали исключительно морские силы, ибо на действовавших батареях командиры, прислуга орудий, резервы и самые орудия — были морские» ... Канонерскими лодками командовал капитан I ранга Акулов. Государь, узнав, что все участники боя заслуживали поощрения, собственноручно надписал (16 авг.) на донесении: «Дать на канонерские лодки, бывшие в деле, 12-ть знаков военного ордена и участникам дела благоволение». — Флигель-адъютант полковник Герштенцвейг, исполнявший в Або особые Высочайшие поручения, с своей стороны просил наградить шкипера Викмана, вахтера Фредеберга и лоцмана Августа Петерсена за быстрое доставление, и при том с большой опасностью, верных сведений. «Была рекогносцировка к Або, перестрелка с батареями и канонерскими лодками и тем кончилось. «Что далее! — написал Государь 16 (28) авг. 1854 г. кн. Меншикову. — Что дальше?» Этот вопрос после падения Бомарзунда служил предметом особого исследования ген. Левина, который был командирован к Або, со специальной целью изучить дело на месте. 15 Августа 1854 г. ген. Левин послал Государю из Гельсингфорса всеподданнейшее письмо, в котором представил следующие соображения. После Аланда неприятель может пойти на Або. Город может пропасть, но и только, так как идти в глубь страны и там зимовать неприятелю нет расчета. Он мог бы предпринять с суши что-нибудь только против Гельсингфорса и Свеаборга, но для этого ему необходимо иметь 20 тыс. чел., а их он не имеет и ему надлежит предварительно получить подкрепление.

Все это давало основание предполагать, что союзники более ничего не предпримут в течении лета 1854 г. На это указывал также один из дезертиров — матрос английского флота (Джон Джонсон). Он показал (в июле), что в эту кампанию флот неприятеля ограничится взятием Аланда, а весной будущего (1855) года он возвратится в Балтийские воды и будет иметь канонерские лодки[26].

Лето клонилось уже к концу, а союзники ничего существенного (если не считать дела при Бомарзунде) еще не предприняли. Они тревожили ничтожные города и местечки; главные же крепости Финского залива — Кронштадт и Свеаборг — оставались нетронутыми. Англичане носились с мыслию об атаке Свеаборга, многократно исследовали его, но далее переписки о нем Непира со своим правительством не пошли.

Первое расследование крепости и её окрестностей поручено было адмиралу Чадсу (в июне 1854 г.). Его заключение приведено в книге G. Butler Ирп: «The history of the Baltic campaign of 1854», изданной в Лондоне, вскоре по окончании войны (именно в 1857 г.). По сведениям, добытым Чадсом, в Свеаборге имелось до 2.000 орудий. Крепость адмиралы признали неприступной. Атаку её можно было вести только на судах, что (потребовало бы много жизней и кораблей. По мнению Чадса, можно было еще расположить соединенные морские и сухопутные силы на острове Сандгаме (?) и поддерживать их флотом, поставленным позади острова. Для этих войск (от 6 до 10 т.) потребовалось бы до 40 больших ланкастерских орудий, считая при этом на каждое орудие от 250 до 300 снарядов. План Чадса оказался совершенно неосуществимым потому, что Англия располагала тогда только восемью ланкастерскими орудиями; во флоте же Непира не было ни одной пушки названной системы. Упоминаем же здесь о мнении адм. Чадса вследствие того, что в вопросах стрельбы он считался наиболее авторитетным в Балтийской эскадре англичан.

Сведениями Чадса о Свеаборге адм. Непир не удовольствовался. Как оказывается, у него имелся обширный материал об этой крепости, почерпнутый из шведских источников. Английский историк Балтийской кампании Ирп (Еагр) с большой тщательностью воспроизводит в своей книге указания, полученные из Швеции. Не повторяя из записки истории крепости и её осады в 1808 г., приведем только советы, данные её составителем Непиру в то время, когда он стоял у стен «северного Гибралтара», в раздумье о средствах и способах для покорения его английской короне. «Затруднительно указать более слабые места Свеаборга», говорилось в записке. Таковыми, однако, в записке признаны были Лонг-Эрн, Вестер-Сварт-Э и стены Варгена. Для того, чтобы взять крепость, рекомендовалось произвести предварительно, в течение нескольких дней, непрерывную канонаду и, причинив ею возможно больший вред веркам и утомление гарнизону, внезапно атаковать затем укрепления одновременно с разных сторон. Особенно удобным признавалось атаковать крепость с высот Ульрикасборга (в Гельсингфорсском Брунс-Парке), так как они давали вместе с тем прикрытие от огня русских. «Не знаем, как укреплен Ульрикасборг, — продолжал составитель записки, — но надо полагать, что на нем можно произвести высадку в тот момент, когда огонь будет преобладать с моря. Занятие этого пункта признавалось выгодным еще в том отношении, что тогда враг обязан покинуть город, который легко взять с этих высот в течение нескольких часов. Ульрикасборг и Сандвик (западная гавань Гельсингфорса) могут быть укреплены только полевыми батареями, так как их начали строить нынешней весной (1854 г.). Далее в записке следовали обозначения ширины всех входов в Гельсингфорсскую гавань, описание вооружения Свеаборга и т. п. Бутлер Ирп сообщает, что английский адмирал получил еще другие подробные указания, которые могли заменить осмотр окрестностей Свеаборга. Редко враг снабжался таким количеством сведений о крепости, которую он собирался осаждать, как Непир; да и вообще, едва ли в литературе Великобритании имеется столько сведений о какой-либо другой крепости, как о Свеаборге, читаем у того же писателя.

При отправлении Непира в Балтику, ни у французского, ни у английского правительства не имелось обдуманного плана, почему флот бесцельно плавал в разных направлениях, теряя непрозводительно время. К концу лета Барагэ д’Иллье, Парсеваль и Непир донесли своим правительствам, что, за неимением канонерских лодок, мортирных батарей и в виду позднего времени, Свеаборга нельзя будет взять. Но генерал-бригадир Гарри Джонсон взглянул на дело иначе. Он находил, что Свеаборг со стороны моря слабее, чем с суши, и что позиции его слишком растянуты, почему предлагал, подобно адм. Чадсу, высадить на Бокгольмен (Скотланд) 5.000 чел. и построить там укрепления. Он утверждал, что при одновременном действии сих батарей и флота, Свеаборг мог быть взят в семь-восемь дней. Для истребления многочисленных деревянных зданий, Джонсон признавал полезным прибегнуть к зажигательным конгревовым ракетам. Ими он имел в виду уничтожить преимущественно арсеналы и склады. Бомбардировку он предлагал произвести поздно осенью, чтобы русские не успели вновь отстроиться. Генерал Барагэ д’Иллье и Ниэль не разделили мнения Джонсона.

Генерал Ниэль со своей стороны держался того воззрения что семи или восьми линейных кораблей вполне достаточно для того, чтобы часа в два времени превратить крепостные стены Свеаборга в мусор. Однако, генерал оговорился, что подобного опыта из прежних крепостных осад ему не известно. Когда проекты Джонсона и Ниэля попали в печать Англии, нация вознегодовала. Лорды адмиралтейства предписали Непиру созвать военный совет; но французские маршалы со своими войсками успели уже покинуть Балтийское море, почему английские адмиралы решили, что, при наличности их малых средств, против Свеаборга ничего предпринять нельзя. Сам Непир был убежден, что Свеаборг можно превратить в пепел, но для этого необходимо располагать большим числом канонерок. Эти лодки, при бомбардировании, следовало поставить впереди судов, обязав последних высылать затем смены людей на лодки.

Все эти планы и предположения не лишены интереса в том отношении, что при бомбардировании Свеаборга в 1855 г. некоторыми из них, несомненно, воспользовались.

БОМАРЗУНД.

В октябре 1809 г. генерал-от-инфантерии М. Барклай-де-Толли, занимавший тогда должность командующего войсками и начальника края, донес военному министру, гр. Аракчееву, что расположить на Аландских островах гарнизонный полк будет особенно полезно и необходимо для надзора за почтовой конторой и другими гражданскими учреждениями, но прежде всего для всегдашней защиты островов «и особенно ежели построена будет на большом Аланде малая крепосца».

Возведение Аландских укреплений решено было Государем Императором Александром I вскоре после присоединения Финляндии к России. Они были задуманы не отдельно, а в связи с мерами общей оборонительной системы новой окраины Империи. В центре обширного операционного базиса предполагали укрепить г. Куопио, или местечко Иденсальми; Аландские укрепления должны были представить крайний оплот левого фланга; а правый фланг хотели примкнуть к непроходимым болотам и озерам Архангельской губернии. На Аланде желали иметь близкое к берегам Швеции укрепленное адмиралтейство, а также порт для гребной флотилии и корабельного флота. Проект Аландских укреплений повелено было (в конце 1809 года) составить флигель-адъютанту полковнику Барклаю-де-Толли, который в 1810 году приступил к съемке и представил обозрение островов. Местом для главной крепости он избрал Бомарзунд, как более удобный для стоянки флота. В первоначальный проек, составлявшийся в 1811 году, входило, во-первых, укрепление трех передовых позиций, или линий, на острове Аланде, которые должны были затруднять со стороны Швеции приступ к главному укреплению при Бомарзунде, а затем ограждение входа в залив Лумпарен, совершенное закрытие некоторых зундов (Болеро, Буссе и Лумпарен) и, кроме того, возведение еще разных батарей.

Из отношения генерал-лейтенанта Штейнгеля из Або к военному министру Барклаю-де-Толли (от 21-го марта 1811 года, за № 80), видно, что Штейнгель, получив повеление Государя Императора, переданное ему через военного министра, (№ 240), отправился на Аланд и сделал там нужные распоряжения. За землю, долженствовавшую отойти под крепость, владельцы гейматов требовали 59,000 руб. сер. и, кроме того, они просили об отводе им новых участков для населения. — Штейнгель приказал полковнику Энгельману приступить безотлагательно к срубке леса, а генерал-майору Горбунцову озаботиться доставкой кирпича. Тогда же Штейнгель решил ходатайствовать о назначении на работы нижних чинов. В 1812 году, последовало Высочайшее повеление, взамен временных укреплений, приступить к постройке постоянного укрепления. В виде опыта на о. Гарен были построены деревянные казематированные редут и батарея, которые простояли до 1847 г., когда за полной ветхостью были уничтожены.

3-го марта 1816 года на имя генерал-лейтенанта графа Штейнгеля дан был Государем Императором Александром I рескрипт, в котором значится: «признавая нужным предоставить Вашему попечению производство инженерных работ, предполагаемых в Палонсе (?) и производимых предварительных укреплений на Аланде по прежним предположениям генерал-майора Барклая-де-Толли, кои уже Мною утверждены, Я подчиняю Вам на сей конец генерал-майора Барклая-де-Толли, или кто его место занимать будет, в качестве инженера, инспектора означенных работ... Я приказал выслать к Вам 50,000 руб. инженерной суммы.

«Когда же от генерал-майора Барклай-де-Толли представлены будут Вам планы долговременных верков на Аланде, так и в Палонсе, то оные с мнением своим представить ко Мне.

«Поручая таким образом по начальству Вашему в Финляндии производство означенных работ... Я на вас вследствие сего возлагаю и ревизию отчетов, которые неупустительно должны Вы требовать от кого следует и по рассмотрении отослать куда подлежит».

В 1817 г. был возбужден вопрос об усилении северо-западной границы долговременными укреплениями. 1-го июня этого года именным указом, данным начальнику главного штаба, последовало «учреждение комитета для сочинения проектов долговременных укреплений в Финляндии». Этот комитет именовался «учрежденным по Финляндским укреплениям». Во главе его был поставлен свиты Его Величества генерал-майор Барклай-де-Толли, который (согласно п. 10 указа 1817 г.) получил право личного доклада Государю; что же касалось «до самого построения предварительных укреплений на Аланде и всех по сему предмету хозяйственных распоряжений», то в этом отношении Барклай-де-Толли остался «по прежнему в ведении генерал-лейтенанта графа Штейнгеля», на основании указа, данного последнему 3-го Марта 1816 г.[27]

По заявлению историка главного инженерного управления, ген.-майора И. Н. Фабрициуса, этот комитет подробно исследовал Аландские острова и выяснил, какие пункты их следует укрепить, для прочного обладания архипелагом, выдвинутым далеко вперед от Финляндского материка. Кроме того, комитет составил точную карту окрестностей Бомарзунда и проект укрепленной позиции. Вследствие смерти ген.-и. Барклая-де-Толли проект не был осуществлен, а комитет закрыт.

В апреле 1825 года начальник главного штаба Его Императорского Величества уведомил Его Императорское Высочество, генерал-инспектора по инженерной части, что Государю Императору благоугодно построить на Аланде для войск оборонительные казармы, которые должны войти в состав предполагаемых на Аландских островах укреплений. Для избрания места был командирован генерал-майор Трузсон 2-й. Ознакомившись с прежними планами и обзорами, Трузсон также остановился на Бомарзунде, а гавань для флота он полагал иметь в заливе Нотвик. Трузсон же предложил построить одну башню на Прест-Э. Предположения Трузсона рассмотрел, проверил и одобрил начальник главного штаба Его Императорского Величества барон Дибич. В 1828 году опять повелено было составить проект и план укреплениям на Аланде. В виде руководящих начал указано было, что местоположение Бомарзунда представляло наиболее выгод для обороны и наступательных действий; что укрепления надо построить отдельно, но так, чтобы в совокупности они представили оборонительную систему и в то же время могли защищаться порознь; далее предполагалось иметь флотилию в 100 канонерских лодок; верфи вовсе не требовалось, а считали достаточным иметь сарай для починки судов; гарнизон определялся в 4,000 — 5,000 чел. В начале 1829 г. Государь Император рассмотрел «проект сей на модели». По смете стоимость оборонительной казармы в виде форта определена была в 2.168,755 руб., а при употреблении для постройки военно-рабочих — 1.648,162 р. Наконец, Высочайшее утверждение проекта того укрепления Бомарзунда, часть которого была возведена к 1854 году, состоялось 8-го июня 1829 года. К выполнению этого проекта приступлено было в 1830 году, когда начали разравнивать местность. «Сумму же на производство всех вообще строительных работ на Аланде, с распределением их на пять лет, предписано было употребить из финляндских доходов, с позаимствованием её из кредитных установлений Российской Империи» (6-го февраля 1830 года).

Из росписи доходов и расходов Финляндии видно, что в 1830 году был сделан заем в России (в Государственном Казначействе) на сумму 2.600.000 руб., предназначенных на сооружение Николаевского лютеранского собора в Гельсингфорсе и постройку Бомарзундской крепости, которая в официальных отчетах называлась Аландской, а также Скарпанс, от близ лежавшей деревни. По поводу сего займа историк края наших дней поясняет, что во время Николая I, финляндское управление сделало первый шаг по колеблющейся наклонной плоскости системы государственных долгов. Из занятой суммы на Бомарзундский форт было израсходовано всего 571.400 рублей.

Всех обитаемых Аландских островов насчитывают около 90[28]. На юго-восточной оконечности главного острова Аландского архипелага, при проходе из пролива Варгата в залив Лумпарен (Lumparen), проектировано было построить форт (А), окруженный оборонительными башнями. Между фортом и одной из башен (В) надлежало устроить оборонительный магазин (М. L.), а между другими башнями (В. и G.) — оборонительный госпиталь. Со стороны материка все башни предполагалось соединить между собой и с главным фортом земляными брустверами, а со стороны Варгатского пролива — каменной стенкой. Для обстреливания этого пролива и прохода в залив Лумпарен, решено было на главном острове возвести три башни, а на Прест-Э — четыре. Таким образом, явилась бы возможность разместить 5.000 человек и 500 орудий. Место для крепости было выбрано с таким расчетом, чтобы большие корабли в военное время с значительным грузом могли проходить мимо его форта. В 1843 г. адмиралу Д. Н. Кузнецову довелось быть на Аланде и осмотреть строящийся Бомарзунд. Укрепления этой крепости были начаты, по словам адмирала, «в огромном масштабе».

Постройка укреплений производилась только летом, в виду затруднительности доставки строительного материала через Ботнический залив. Вследствие такой медленности в работе, к 1854 году успели выполнить только одну пятую часть всего проектированного. К началу кампании форты не имели взаимной обороны и лишены были возможности должным образом обстреливать прилегающую местность. (Главный форт состоял из каменной двухэтажной сводчатой оборонительной казармы на 2.500 человек с 115 амбразурами. Из башен были построены только три (С, U и Z, каждая на 125 чел.). Наружные боевые стены были сложены из кирпича и облицованы гранитным камнем. Оборонительный госпиталь был начат постройкой, а для оборонительного провиантского магазина (L, М) и для трех остальных башен успели заложить только фундаменты[29]. В таком виде Бомарзунд представлял «тело исполина без мускулов и сухожилий». На все работы с 1830 по 1854 гг. израсходовано было 1.439.400 рублей.

Как ни ничтожна была по своим размерам Бомарзундская крепость и как ни мало было вообще её значение среди архипелага шхер, тем не менее она уже в тридцатых годах успела обратить на себя особое внимание Англии, когда едва только приступлено было к постройке долговременных её укреплений. Лорд Пальмерстон в 1833 г. обвинял Россию в воинственном настроении, в виду того, что она вооружалась на Балтийском и Черном морях. Вооружения, по его мнению, были направлены исключительно против Англии и тем нарушали её права. В Англии рассуждали так: морской торговли у России нет, следовательно, военного флота ей не надо, а раз этот флот она, тем не менее, заводит, то, очевидно, с завоевательными целями, так как флотом ей охранять нечего. Русский посол доказывал лорду, что Аланд грозит Англии столько же, как Кронштадт; но Пальмерстон стоял на своем, говоря, что «Аландские острова расположены в начале Ботнического залива, который почти никогда не замерзает, и таким образом движения России, в случае нападения, будут свободнее и независимее с этого пункта, нежели с другого. Он прибавил, что, владея крепостью в Або, Россия имеет полную безопасность со стороны Швеции, что, следовательно, укрепляясь на Аландских островах, Россия может иметь в виду только Англию». Надо помнить, что войны в 1833 г. не было, и потому претензия Пальмерстона являлась особенно неосновательной. В январе 1834 г. вице-канцлер граф Нессельроде, вероятно, желая успокоить взволнованного лорда, писал нашему лондонскому представителю, что в Балтийском море число военных судов то же самое, что было при Екатерине II и Александре I, а в городе Або совсем нет укреплений. На Аландских островах построена укрепленная казарма на два батальона. В апреле 1834 г. Пальмерстон опять разразился, в присутствии нашего представителя, гр. Поццо-ди-Борго, целой обвинительной речью против России, которая, по его словам, на всех своих обширных границах желает практиковать систему захватов: угрожает Пруссии и Австрии, в Дунайских княжествах она сеет смуту, строит большие крепости в Финляндии, с целью навести страх на Швецию. Граф Поццо-ди-Борго ответил, что Швеция находится в наилучших отношениях к России и ни на какие вооружения в Финляндии никогда не жаловалась.

Хотя Бомарзунд не беспокоил Швеции, но тем не менее на него иногда оглядывались. Так в 1828 г. барон Анкарсверд на риксдаге предлагал Швеции, в виду потери Финляндии, укрепить Вапесскую крепость, приходящуюся против Аланда, но, так как он сам «чистосердечно сознавался», не видел тогда ни малейшего повода для Швеции опасаться вторжения со стороны сильного соседа, а исходил исключительно из возможности всяких непредвиденных политических осложнений.

В 1854 г. стокгольмские газеты неожиданно стали упрекать нас в построении укреплений на Аланде, до истечения 50-летнего срока со дня заключения Фридрихсгамского договора; обвинение это, хотя и было тогда очень широко распространено, явилось совершенно незаслуженным и объясняется исключительно возбужденным состоянием военного времени.

13-го января 1854 года состоялось Высочайшее повеление об усилении Аландских укреплений. Проект этот представлен был комитетом, состоявшим под председательством великого князя Константина, из генерал-адъютанта Берга, генерал-адъютанта Философова, инженер-генерал-лейтенанта Сорокина и генерал-адъютанта Безака.

Для вооружения главного форта было привезено всего 139 орудий; но из них в казематы поставлено было только 66, а остальные лежали на дворе крепости без лафетов. В трех готовых башнях находилось только 46 орудий. Следовательно, для встречи всей армады союзников на Аланде имелось 112 орудий[30].

Гарнизон Бомарзунда состоял из:

В 10 линейном батальоне было много ссыльных и штрафных людей; а в военно-рабочей роте — около ста евреев.

Число строевых не превышало 1.600 человек[31].

Вот все те боевые силы, которые неприятель застал в Бомарзунде. По описанию же французского историка, Бомарзунд властвовал над Ботническим заливом, угрожая Швеции и её столице Стокгольму. Другой француз, лейтенант Грассе, утверждает, что Прест-Э был защищен «сильной цитаделью», а Бомарзунд представлял собой «обширное сооружение».

Третий — Леон Герен утверждал, что цитадель хотели устроить на 60,000 солдат и на 600 орудий. Эжен Вёстин рассказывает, что Государь Николай I любил «величественный» Бомарзунд, как Louis-Philippe музей Версаля.

Комендантом Бомарзунда состоял полковник артиллерии Яков Андреевич Бодиско. Он родился в 1794 году и происходил из дворян Орловской губернии. Поступив на службу в 1811 году, он в молодых чинах принимал участие в сражениях при Тарутине, Вязьме, Дрездене и других мелких схватках, находясь в тех войсках, которые преследовали неприятеля вплоть до Парижа. Но тем не менее, по прежней своей службе, у него не было широкой боевой подготовки. Не обладал он, по оценке его современников и начальства, ни особой энергией, ни особыми умственными способностями; но всегда отличался усердием по службе и благородством чувств. Плац-адъютантом состоял штабс-капитан В. Викберг, отличавшийся хорошими умственными способностями и честностью, но человек слабого характера[32]. Так как сношения Аланда с материком могли прекратиться, то Государь повелел определить туда особое лицо, в звании помощника Абоского губернатора, каковым и был назначен подполковник Фуругельм. Около этого же времени, в виде полицейской меры, на Аланд был командирован один офицер, знавший местный язык, для наблюдения за приезжавшими туда из Швеции.

Адмиралы неприятельского флота пришли к тому заключению, что Кронштадт нельзя было им взять, а потому они решили напасть на аванпост России, не менее важный чем Кронштадт, на Аланд. Русские современники иначе взглянули на дело.

«Союзники, в 1854 г., — повествует в своих воспоминаниях князь Васильчиков, — жаждавшие какого-либо успеха, для рекламы в своих газетных статьях, усмотрели в Бомарзунде легкую добычу, могущую достаться им без всякого пожертвования и, одержавши победу над врагом, который не в силах был обороняться, получили первый трофей, возбудивший, конечно, общественное мнение Англии и Франции к торжеству и болезненно отозвавшийся в русских сердцах, при виде невольной и бесполезной жертвы». Но посмотрите, с какой затратой сил и времени союзники достали эти первые трофеи.

В ожидании неприятеля, наши войска были распределены следующим образом: в главном форте находилось 7 штаб и 27 обер-офицеров и 1,528 нижних чина; остальной гарнизон распределен был по трем башням. Башней С командовал штабс-капитан Теше, башней U — поручик Зверев и Z — поручик Шателен. Для большего обстреливания залива Лумпарен, наскоро насыпана была штабс-капитаном Теше земляная батарея (N) на четыре полевых орудия. Комитет, на обязанности которого находилось приведение крепостей империи в оборонительное состояние, выработал для всех комендантов специальные инструкции. Такое же наставление было составлено и для коменданта Аландских укреплений. Государь Император, ознакомившись с этим наставлением, 12-го марта 1854 года собственноручно начертал карандашом: «Хорошо, кроме отделения вдоль постов казаков, что по слабости гарнизона совершенно невозможно; гарнизон должен быть только озабочен обороной укрепления; внешняя оборона может быть только производима вооруженными жителями, которым потом дозволить отступать к крепости и принять в оную, но, разумеется, только тех, кои надежными показались. Наставление дано было специально на случай атаки крепости с моря. Предполагалось, что Бомарзунд может подвергнуться только нападению неприятельского флота, «без высадки войск», а потому коменданту предлагали ограничиться обороной собственно Аландских укреплений. Если и допускалась высадка, то только матросов, вооруженных ружьями.

История осады Бомарзунда начинается маленьким эпизодом. Государь Император, усмотрев из донесения 4-го мая, что неприятельская флотилия прошла по Бомарзундскому проливу, Высочайше повелел запросить: стреляли ли по неприятелю или нет, и если не стреляли, то по какой причине. По расследовании оказалось, что донесение было основано на слухах, а корабли прошли на далеком расстоянии от крепости.

Начиная с 1-го мая военные английские суда ходили по всем направлениям около Аландских островов, производя промеры и забирая людей, от которых расспросами старались узнать о положении наших укреплений. 9-го (21-го) июня 1854 г. неприятельские суда, державшие в блокаде аландские шхеры, близко подошли к крепости. Проводниками служили рыболовы, захваченные капитаном корабля «Гекла» (Халлем). Обращает на себя внимание то обстоятельство, что по уверениям местных лоцманов, глубина пролива и залива Лумпарен не превышала 22 футов и что по узкости фарватера здесь с трудом могли проходить только фрегаты; в районе же выстрелов форта, по их же словам, находились подводные камни, которые должны затруднить эволюции более чем двум фрегатам. Через северный фарватер, говорили те же лоцмана, в состоянии пройти разве малые пароходы. Последствия показали, — как пишет Шателен, очевидец происходившего на Аланде, — что там, где с трудом должен был, по нашим ожиданиям, проходить фрегат — прошли линейные корабли, и где было недостаточно места для двух фрегатов — могла действовать целая эскадра. Подобное незнание фарватера можно объяснить тем, что лоцмана измеряли глубину фарватера по картам, сделанным сто лет тому назад, и притом всегда по одним и тем же направлениям. Неудивительно после того, что у англичан в руках оказались карты более позднего происхождения, и что они имели возможность «блистательно обнаружить свои способности к действию в море».

Во время стокгольмского визита, Непир узнал, что русские не только не покинули Бомарзунда, но, сняв всюду лоцманов, видимо готовились к отпору. Тогда он послал капитана Солливэна осмотреть Аланд и тот донес, что острова «очень сильны» и гарнизона на них находится 2,200 человек! Непир стал настаивать на присылке десанта в 10,000 человек! Он писал в Англию, что вообще Бомарзунд трудно будет взять, без помощи Швеции. Если она примкнет к союзу, задача будет значительно облегчена; в противном случае, к осаде придется приступить не скоро, так как потребуется время для предварительных судовых работ. Надо полагать, что пассивное положение Швеции было тогда тем более неприятно союзникам, что возвращением ей Аланда они предполагали вознаградить ее за содействие («The history of the Baltic campaign of 1854», соч. G. B. Ирп, стр. 129 и др.).

21-го июня союзники пожелали сделать «пробу своему флоту». Неприятель подошел на двух паровых фрегатах и одном паровом корвете, имея на них в сложности более 96 орудий. За островом Михельс-Э стоял еще один пароход, которого первоначально не обнаружили. Когда он открыл огонь, главный форт отвечал из своих орудий. Огнем руководили поручик пехоты Шимановский и подпоручик артиллерии Пищулин. Так как неприятель находился в 1000 саженях от форта, то вред, причиненный ему, не стоил траты пороха, почему Бодиско вскоре приказал на время прекратить стрельбу. Неприятель переменил тогда позицию, чтобы обстреливать форт продольно; но здесь он наткнулся на скрытую земляную батарею (п) и цепь стрелков, которые не замедлили открыть по нем огонь. Батарея (п), помещавшаяся на мысе, выдающемся в залив Лумпарен, состояла из четырех орудий. Ее прикрывали две роты гренадерского стрелкового батальона, при которых находились майор Гран и подполковник Фуругельм, принявший здесь на себя главное начальство. Командиром дивизиона был штабс-капитан Шветов. В числе защитников батареи выделялся старый воин. Он доживал свой век на покое; но, видя надвигавшуюся грозу и недостаток в людях, без колебания оставил семью и встал охотником к орудию, как верный слуга Царя, еще раз пожелавший ревностно стать грудью на защиту отечества. Перестрелка продолжалась три часа (с 5 до 8 вечера); нашим орудием подбито было колесо у одного парохода; но затем батарея была повреждена, амбразуры её засыпаны, и она замолчала; её защитникам подполковник Фуругельм приказал перейти в форт. Стрелки же продолжали действовать с берега до ухода судов. После этого суда вновь стали против форта и теперь пытались огромными пустотелыми снарядами и конгревовыми ракетами зажечь укрепления. Одно частное деревянное строение имаркитанта действительно загорелось, вызвав громкое ликование на кораблях. Нашей артиллерии из нижнего этажа форта удалось поджечь один пароход и подбить руль у другого; спустя некоторое время неприятель удалился в безопасное море. Англичане должны были прекратить огонь вследствие того, что расстреляли все свои снаряды. На судах у неприятеля было пять человек раненых (Ирп). В течение трех дней жители видели его суда в шхерах, но затем он скрылся из вида. Мы выпустили около 300 снарядов из форта, 56 из орудий батареи (п) и несколько из башни С. Другие башни по своему расположению не могли принять участия в бое. Наши потери ограничились четырьмя убитыми и 15-ю ранеными. Но, к сожалению, в числе убитых были лекарь Боровкович и аудитор Сорокин. Форт выстоял почти неповрежденным. До бомбардирования инженер-капитан Краузольд успел устроить над сводами форта земляные насыпи, и они много содействовали уменьшению разрушительного влияния неприятельских ядер, коих было брошено в крепость от 2000 до 2500. Французский историк восточной войны (1853 — 1856 г.), Леон Герен, не определяет цифрой этого количества, но говорит, что выпущено было колоссальное число снарядов. Он же признает, что суда неприятеля сильно пострадали. У «Геклы» оказалась поврежденной корма и кроме того она получила семь пробоин.

На рапорте командующего войсками с изложением дела 9-го июня Государь Император собственноручно (16-го июня) написал: «Публиковать; хорошее дело; всему гарнизону по 1 руб. сер.». Бодиско был произведен в генерал-майоры, Фуругельм — в полковники, капитан — Краузольд получил Владимира 4-й степени с мечами и бантом и т. д. Нижним чинам отправлены были знаки отличия военного ордена.

Когда наш военный агент, состоявший тогда при русской миссии в Стокгольме, полковник Бодиско, сообщил королю о бомбардировании Бомарзунда (Скарпанса), Оскард I ответил: «Слава Богу; это война; но жечь и разорять, как это делали в Брагестаде и Улеоборге — варварство, недостойное нашего времени».

Для освидетельствования последствий бомбардирования, по Высочайшему повелению был отправлен ротмистр H. В. Шеншин, состоявший адъютантом военного министра. Шеншин горячо верил в историческое величие нашей родины, жаждал её духовного освобождения от наплыва чужеземных стихий и искал спасения в сближении с простым русским народом, поскольку в этом простонародии сохранено коренных и вековечных начал православной жизни. С редким благоразумием и неустрашимостью он выполнил трудное поручение, заслужив себе звание флигель-адъютанта. 1-го июля он выехал из Петербурга и 10-го числа готовился уже покинуть Аланд, чтобы пуститься в обратный путь. В это время показался сильный дым неприятельских пароходов, вновь вошедших в залив Лумпарен. Их встретили выстрелами и даже повредили один пароход, но англичане не отвечали. Из Швеции до крепости дошел слух, что неприятель будет дожидаться десанта. Комендант Я. А. Бодиско предложил Шеншину вернуться и доложить Государю, что гарнизон решил защищаться до последней крайности.

20-го июля 1854 года Шеншин вторично отправился на Аланд, к обреченному на гибель гарнизону. На этот раз поездка не обошлась без приключений, так как нужно было пробираться среди шхер, за которыми внимательно наблюдали англичане. Пришлось укрыться от английских офицеров в сарай с сеном, переодеться в крестьянское платье и даже разорвать предписание военного министра, чтобы не иметь при себе уличающих документов. Пакет с георгиевскими крестами и копию с приказа, в котором объявлялось Высочайшее благоволение Аландскому гарнизону, удалось еще сохранить под передником бабы, ехавшей вместе с ним на лодке. Наконец, последние бумаги были уничтожены, и лодка Шеншина благополучно проплыла между двумя пароходами-корветами, в расстоянии всего нескольких десятков шагов. Благоволение и награды Государя Императора осчастливили гарнизон; особенно обрадовались крестам финские стрелки. Письма Шеншина военному министру и жене о благополучном его приезде 25 июля на Аланд, не дошли по назначению. В заливе Лумпарен в это время насчитывали уже до 30-ти неприятельских вымпелов, а через день началась уже высадка на остров. Шеншину надлежало теперь перебраться на шведский берег. «Не уезжайте, говорили ему, солдаты вас полюбили, без вас худо пойдет». До Стокгольма он добрался свободно. Наш посланник Дашков оказал ему содействие к скорейшему возвращению домой через Любек. 6-го августа он был уже в Петербурге.

Опасность побудила ротмистра Шеншина уничтожить Высочайшее повеление, которым Государь Император указывал коменданту, в случае невозможности удержать форт, вывести гарнизон, взорвать укрепления, истребить запасы и повредить орудия. Для отступления делалось три предположения: или перейти в башни, или уйти во внутрь острова и начать партизанскую войну, или, наконец, скрытно переправиться в Або, если подойдут канонерские лодки и пароходы. Все эти предположения исходили из уверенности, что неприятель нападет на Бомарзунд с моря, а с суши станет действовать лишь несколько вооруженных матросов. Так как подлинного предписания не было, то Шеншин передал сущность его ген. Бодиско в общих выражениях. Если бы документ достался неприятелю, то он раскрыл бы ему всю слабость Аланда и потому в минуту опасности ротмистр Шеншин уничтожил его и Государь изволил одобрить такой поступок. Шеншин лично видел высадку неприятеля и убедился, что всякая возможность отступления из форта была сразу уничтожена. Ген. Бодиско, стремясь узнать воззрения Государя, спросил Шеншина, желает ли Его Величество, чтобы гарнизон положен был до последнего человека. Нет, ответил ротмистр, Государю угодно, чтобы вы держались до крайности или невозможности.

Во французской печати поездка Шеншина превратилась в рассказ о том, что Государь послал своего адъютанта и одного моряка для исследования Бомарзунда. Переодетые финляндскими рыбаками, эти смельчаки миновали крейсера неприятелей и, исследовав силы и подступы к укреплению, донесли царю подробным рапортом, что крепость неприступна и что союзный флот потерпит крушение перед Бомарзундом.

С 10-го по 27-е июля, неприятель, блокируя острова, простоял перед фортом в ожидании десанта, для которого Наполеон отправил дивизию, квартировавшую в Булонском лагере. На английских судах она была перевезена к Аланду. «Факт — единственный в истории», как сказал Наполеон». Начальником этих французских войск состоял Барагэ д’Иллье, бывший до того времени послом в Константинополе. На корабле «Королева Гортензия» Барагэ д’Иллье прибыл в Стокгольм, где не принял визита английского посланника Маджениса, из чего можно заключить, что отношения между французами и англичанами были тогда уже не особенно хорошие.

Аландские острова были отрезаны от Финляндии. Эскадра командора Мартина, состоявшая из 9-ти линейных судов, крейсировала в Финском заливе, наблюдая за русским флотом. 10-го июля (н. ст.) 1854 г. Чарльз Непир писал уже сэру Джемсу Грехэму по поводу предполагавшейся атаки: «Я должен озаботиться, чтобы быть на страже русских интересов в Кронштадте. Если они выйдут оттуда, тем лучше». План неприятеля не составлял уже секрета и 23-го июля 1854 г. генерал Рокасовский донес военному министру, что неприятель намерен взять укрепление Аланда с сухого пути, дабы не повредить оборонительных зданий, предназначенных для зимовки. Хотя между англичанами и французами первоначально не существовало согласия и единомыслия относительно способов и средств к овладению Аланда, но, тем не менее, теперь неприятель деятельно готовился к осаде: он производил промеры, заготовлял на острове Михельс-Э, куда высадил довольно значительные отряды войск, туры, фашины, штурмовые лестницы и и пр. Малочисленность нашего гарнизона, отдаленность острова и совершенный недостаток вооруженных гребных судов, лишили нас возможности препятствовать неприятелю. С каждым днем прибывали новые и новые неприятельские суда. Аланд был охвачен настолько плотным кольцом их, что сообщение даже с ближайшими окружавшими островами почти прекратилось. Сборным пунктом флота союзников был Ледзунд. Баркасы с судов часто подходили весьма близко к форту; делалось это обыкновенно ночью, когда темнота препятствовала стрельбе по ним. Прибывавшие суда становились вне наших выстрелов. Случалось, что башни Бомарзунда стреляли по рекогносцировавшим пароходам, но без последствий.

Государь, узнав о том, что неприятель желает взять Бомарзунд, был очень озабочен его участью и не желал допустить союзный флот в его бухту, сознавая, что малочисленный гарнизон укрепления будет поставлен в весьма тяжелое положение. В виду этого флигель-адъютанту Аркасу повелено было, взяв из Гельсингфорса и Або канонерские лодки и нужное число пароходов, спешить к Аланду и заградить бухту крепости. Великий князь, генерал-адмирал, и военный министр, князь Долгорукий, не предвидели успеха от подобного плана, так как неприятельские корабли были уже снабжены винтовыми двигателями. В Гельсингфорсе флигель-адъютант Аркас получил 4 парохода и 20 канонерских лодок. В Або к этому отряду присоединили еще 20 канонерских лодок, и вся флотилия двинулась к острову Кумлингу, с которого видно было, что неприятельский флот стоял уже в виду крепости Бомарзунда. Флиг.-адъют. Аркасу не пришлось таким образом привести в исполнение, возложенного на него, поручения. Он вынужден был вернуться в Або.

Суда нашего флота были плохи; канонерские лодки оказались совершенно неприспособленными к требованиям времени, но среди наших моряков, как всегда, находились отважные воины, способные хладнокровно исполнить самые рискованные предприятия. Если бы мы не зазевались введением у себя паровых двигателей во флоте, результат Балтийской экспедиции союзников и осады ими Бомарзунда, конечно, был бы иной. Там же, где русскому моряку представлялась малейшая возможность действовать в 1854 — 1855 гг., он проявил свои прекраснейшие качества.

Вот маленький, незамеченный нашими историками, эпизод, подтверждающий сказанное. Когда флиг.-адъют. Аркасу надо было из Гельсингфорса отправить в Або отряд, состоявший из пяти пароходов: «Гр. Вронченко», «Ястреб», «Рюрик», «Адмирал» и «Летучий», то начальником отряда назначили капитан-лейтенанта Владимира Павловича Романова. Романова спросили, как полагает он охранить честь русского флага, если отряд будет окружен неприятелем? Он ответил: «я уже говорил с командирами и мы дали слово в таком случае сцепиться с неприятелем и взорваться на воздух». 17-го июня снялись с якоря, построив свой расчет на том, чтобы, пользуясь темнотой, обмануть неприятеля. Из Поркалаудда дано было знать по телеграфу, что там виднеются четыре неприятельских крейсера. Отряд, скрыв огни и не мешая в печах, чтобы уменьшить дым, смело двинулся вперед по шхерному лабиринту, лишенному всех опознавательных знаков. Крейсеры неприятеля, уверенные в своей силе и не подозревая смелой дерзости, беспечно лежали в дрейфе и наши пароходы в близком от них расстоянии благополучно миновали их. Перед Гангеуддом также виднелись неприятельские пароходы и храбрый комендант, генерал Моллер, не подозревая, чтобы русский отряд с таким пренебрежением к неприятельской силе мог отважиться на плавание, остановил наш отряд тремя пушечными выстрелами. Но скоро дело объяснилось к общей радости. В 10 часов вечера отряд был уже в Або, где также не хотели верить неожиданному появлению русских пароходов». Другой пример беззаветной преданности своему долгу представил экипаж корабля «Россия». Но о нем речь еще впереди.

Начальником английской эскадры был Чарльз Непир, 63-х лет, полный, небольшого роста, тщательно выбритый, седой старик, как описал его лейтенант нашего гвардейского экипажа К. Костенко. За несколько дней до Бомарзундского дела, Чарльз Непир, говоря с одним из жителей острова, расспрашивал его также о состоянии духа гарнизона и возможности овладеть крепостью не военной силой, а другими средствами. Ответы собеседника отняли у него в этом отношении всякую надежду. Непир остался недоволен справкой и произнес: «Жаль, потому что в таком случае нельзя избежать кровопролития», но затем, оправившись, прибавил, обращаясь к лицу своей свиты: «впрочем беда не велика; это ведь дело французов». Корреспондент «Journal de St.-Pétersbourg», Е. Кедик, сообщая об этом из Стокгольма, нашел необходимым особо оговорить, что ручается за достоверность всего рассказанного. И действительно, такой разговор был у Непира с таможенным чиновником Калониусом, при чем справки наводились о том, не пожелает ли полковник Фуругельм, за значительную сумму, сдать крепость или финские стрелки не выразят ли готовности перейти на сторону союзников. Последовавшая затем осада Бомарзунда также вполне оправдала этот разговор и еще раз показала, что Англии трудно вести войну без иностранного войска. Согражданам же своим Непир пояснил впоследствии (в 1855 г.), что «французский адмирал был моего мнения и мы предположили напасть на Бомарзунд. Для этого мне не было нужно войск; но французский адмирал думал, что без них он не обойдется, и написал о том своему правительству. Я все-таки полагаю, что они были нам не нужны и что эти солдаты были бы полезны в Севастополе».

Войска Барагэ д’Иллье (перевезенные на 4 винтовых кораблях, 4 колесных пароходах и 8 транспортных) состояли из бригады ген. Хюг (в состав её входили: 12-й егерский батальон — 1.100 ч., 3-й линейный батальон, 2-й линейный полк) и бригады ген. Гризи (Гресси) (48-й и 51-й лин. полки, каждый силой в 2100 чел.); кроме того, надо прибавить 1¹/₂ батареи, одну роту саперных минеров, от 2 до 3-х тыс. морской пехоты; всего более 12-ти тыс. чел. и 18 орудий. Их сопровождала сводная рота инженеров под командой Гарри Джонса, начальника инженерной школы в Чаттаме.

Под Бомарзундом союзники сосредоточили от 13.000 до 14.000 десантных войск, а всего — до 30.000 человек. Когда союзные силы оказались в сборе, адмирал, генерал Ниэль (инженер), полк. Джонс и начальник штаба генерала Барагэ д’Иллье, на мелкосидящем пароходе «Lightning», произвели рекогносцировку Бомарзундских укреплений.

Для высадки главных сил была назначена местность на юге, у мыса Транвик (I бригада ген. Хюга, подкрепленная 48 линейным полком); но чтобы развлечь наши силы, она производилась одновременно еще: севернее Бомарзунда, у острова Хультагольмен (полк. Дженес с 3 тыс. моряков, в числе коих находилось только 900 англичан), и восточнее крепости, близ деревни Хогбольта (51-й линейный полк из бригады Гризи). Затем все части должны были сходиться в направлении к деревне Финбю, назначенной главной квартирой командующего войсками. Финбю отстояла от крепости в 3-х верстах. 26-го июля, с 3-х часов утра, началась высадка союзников во всех трех избранных пунктах, под защитой кораблей «Эдинбурга» и «Дипере». В течение трех с половиной часов было высажено 11 тыс чел. При этой высадке никто даже ног не промочил. При наших ничтожных силах, высаживающимся не было оказано никакого противодействия. Убедившись, что Транвик слишком удален от крепости, неприятель стал выгружать свои припасы, осадные материалы и парки у острова Оон. При общем нападении решено было, чтобы французы шли в центре, англичане составили левое крыло, а флот — правое. Кроме того, постановлено, чтобы флот сделал диверсию и тем облегчил производство инженерных работ по атаке. Ознакомившись с местностью, осаждавшие решили, что башня С мешает их дальнейшему наступлению и потому готовились сосредоточить на ней огонь своей артиллерии. 27-го июля продолжалась выгрузка осадных материалов и заготавливались туры и фашины. 28-го июля десантные войска особенно приготовлялись к нападению на башню С. Перевозка осадных орудий с кораблей окончилась только 29-го июля.

Что же было у нас предпринято для отражения неприятеля? Комендант знал, что неприятели ожидают лишь прибытия десанта, чтобы повести правильную осаду Бомарзунда. 7 (19) мая 1854 г. подп. Фуругельм сообщил полк. Бодиско, что один из аландских обывателей (Эриксон) в г. Грисельгаме имел случай говорить с двумя английскими офицерами, которые открыто заявили ему, что Аланд будет взят, как только прибудет французский десант, и что это случится или в конце мая, или в начале июня». Подобное же сведение сообщил коменданту его брат, состоявший при русской миссии в Стокгольме. Итак, что же было сделано в Бомарзунде для встречи врага?

После 9-го июня исправлены были незначительные повреждения первой бомбардировки, сняты все буйки, поставленные англичанами, и перекрашены морские знаки на скалах и отдельных камнях. Батарея (п) на берегу залива Лумпарен восстановлена и вооружена орудиями большего калибра, но на импровизированных лафетах, за недостатком настоящих. Однако, в ночь с 24-го на 25-е июля люди, по приказанию коменданта, покинули эту батарею (п), взорвав два орудия, а три — перетащили на башню с. Насыпь батареи разбросали. При вторичном приближении неприятеля, мы разрушили все мосты и дороги, ведшие к прибрежным пунктам; устроили несколько рвов и засек; лошадей (24) сдали коронному фохту, для раздачи их жителям на прокормление, впредь до востребования; наконец, сожгли и разрушили все деревянные строения в деревне Скарпансе и Прест-Э, находившиеся ближе 600 сажен к укреплениям. Тогда же погибли в пламени госпитальные строения на Прест-Э, провиантские магазины, острог и пр. — У заставы к Финбю и Сибис находились батарейки на 2 полевых орудия каждая. К этим укреплениям назначили сначала прикрытия, но вскоре, при высадке неприятеля, сняли их. Убраны были также и наблюдательные посты. Кирпичом и бревнами в форте заложили оконные, дверные и амбразурные отверстия. Переставлялись орудия сообразно потребностям обороны. Орудия были постав лены (еще в марте 1854 г.) даже в церкви, причем комендант, особым предписанием, сберег, однако, алтарь. После первого бомбардирования в крепости оставалось по 60 снарядов на орудие, а продовольственных припасов хватило бы до декабря 1854 г.

В 10 часов утра, 28-го июля, с адмиральского судна Непира «Бульдог» была брошена первая бомба и загорелся бой. Чтобы действовать огнем по нашим укреплениям, союзники строили батареи и траншеи; на эту работу требовалось значительное время, так как землю в мешках приходилось иногда приносить с довольно далеких расстояний. Всех батарей ими было насыпано пять, на разных расстояниях от форта.

Первый натиск союзников пришлось принять на себя башне С. Эта казематированная двух-ярусная круглая башня имела в каждом ярусе по 16 казематов, глубиной в 3,5 сажени. Круглый двор её имел 10 сажен в поперечнике. Башня находилась на высоте 150 футов над уровнем моря и 135 ф. над горизонтом форта. Она командовала над местностью (исключая Чертовой горы, которая подымалась еще выше). К её подошве, по первоначальному проекту, должен был подходить третий фронт укреплений. Но эти укрепления не были возведены и теперь башня С стояла одиноко, при чем местность благоприятствовала подступам неприятеля, который с одной стороны приблизился на 60 саж., а с другой отстоял от башни на 150 саж. Чтобы избежать внезапного овладения башней, все амбразуры и окна нижнего этажа были заложены кирпичом и превращены в бойницы. За неимением подвала, заряды и снаряды были положены в двух казематах верхнего этажа. Ко времени атаки в башне С находилось 10 орудий, 140 нижних чинов и три офицера: кап. Теше, поручики Сальберг и Брофельд (последний был ранен и заменен поруч. Конради). 27-го июля, по занятии дер. Финбю, неприятель выдвинул к башне передовой отряд, состоявший, кажется, из двух рот. Под огнем из крепостных ружей и стрелков эта колонна рассыпалась по сторонам дороги. Пользуясь удобным месторасположением, неприятель обложил башню густой цепью стрелков. Чтобы отражать их, на башне С устроен был постоянный караул и люди, не занятые у орудий, разделены были для этого на три смены.

Запас зарядов и патронов пополнялся присылками из форта, что делалось обыкновенно ночью. На помощь к 30 стрелкам башни, прислано было еще 50 чел. В течение ночи на 31-е июля из башни С поддерживался настильный огонь, чтобы помешать французам возведению траншеи. Тем не менее, на рассвете 31-го числа такая траншея вырисовывалась уже из-за холма, в расстоянии 300 сажен. К вечеру наша артиллерия почти уничтожила эполемент неприятеля. Но в течение следующей ночи неприятель успел, однако, вооружить свое укрепление четырьмя пушками и значительным числом мортир. Завязалась борьба между башней С и этим укреплением. После четырех выстрелов каземат, который по положению своему не имел сквозного ветра, наполнялся настолько дымом, что люди на время должны были выходить из него, а орудия наши накаливались столь сильно, что периодически приходилось прекращать из них стрельбу, покрывать мокрыми рогожами и обливать холодной водой. Стрельба наша сперва была все-таки удачна: мерлоны батареи были разрушены, три орудия подбито и неприятелю не раз приходилось прекращать огонь. Это обстоятельство отмечено и в рапорте ген. Барагэ д’Иллье. Наиболее вредила башне С навесная стрельба французов. Своды башни во многих местах сильно потерпели и опасность грозила каземату, в котором хранился порох. Гарнизон изнурялся. Одно орудие в башне было сбито. Кап. Теше, в 5 час. 31-го июля, поднял белый флаг и предложил французскому инженерному генералу Ниэлю, лично явившемуся перед башней, перемирие на два часа. После некоторых возражений, генерал согласился на часовой перерыв стрельбы. Кап. Теше лично отправился к коменданту с докладом о положении дела, прося указаний о дальнейших действиях. Ген.-м. Бодиско указал, что ему самому не следовало отлучаться из башни, а затем приказал держаться до последней возможности, и, наконец, заклепать орудия, взорвать башню, и отступить с людьми к форту. В 6 час. открылась опять перестрелка, но ненадолго: своды грозили обрушиться; для пороха не оставалось безопасного помещения. Кап. Теше, — как он писал в своем объяснении, — опасаясь взрыва пороха и, в то же время, видя, что гибель гарнизона пользы для обороны не принесет, а причинять вред врагу он уже не в состоянии, решился отпустить (в 9 час. вечера) людей в форт, а сам, оставшись с 30-ю нижними чинами, заклепал орудия и приготовить башню к взрыву; но не успел этого сделать в течение ночи с уставшими и неопытными нижними чинами. К утру около башни С приготовлены были еще две батареи: одна французская, а другая английская. На рассвете неприятель проник в башню, при чем в схватке кап. Теше был обезоружен и ранен штыками. Он и нижние чины сделались военнопленными.

Так описана история дела в рапорте кап. Теше, который он подал генералу Бодиско, после возвращения из плена.

В форте решили обратить две мортиры против башни С и 3-го августа, в 7 час. вечера, удачным выстрелом из форта воспламенили порох, остававшийся в башне, и она таким образом была взорвана нашим ядром.

Падение башни С явилось для союзников большим шагом вперед при осаде Бомарзундских укреплений.

Покончив с башней С, союзники принялись за Нотвикскую башню U. Здесь было 181 нижних чина, 18 орудий при трех офицерах: поручике Звереве, шт.-кап. Меларте и подпоручике Блуме. Всех принадлежностей и провианта было достаточно; но недостаток мог обнаружиться в воде: при разрыве бомб на дворе башни, деревянные чаны были пробиты осколками. Наиболее вооружена была башня со стороны моря и наименее к стороне тех высот, с которых последовала её осада. Неприятель громил башню U из двух батарей: одной открытой пушечной и другой маскированной мортирной. Производилась еще стрельба с кораблей, но не метко и не долго. Но тем ожесточеннее была канонада с батарей, длившаяся, 3-го августа, с утра до 5 часов вечера. Башня мужественно отстреливалась. Ей удалось подбить два орудия, неоднократно разрушить амбразуры неприятельской батареи и убить английского артиллерийского офицера. Но силы здесь истощались. В свою очередь три орудия башни были подбиты; одно орудие, по сделании бреши в стене, свалилось с верхнего этажа в нижний. После непрерывной 10-ти часовой стрельбы, часть стены между амбразурами была выбита, а верхний этаж совершенно разрушен. Брешь оказалась так велика, что неприятельские снаряды совершенно свободно влетали в нее и достигали до противоположной стены. По словам английского офицера, осматривавшего батарею 5-го августа, это была великолепная брешь и, продолжайся стрельба еще час-другой, то ядра пробили бы насквозь башню и просто на двое рассекли бы ее. Об исправлении повреждений нельзя было и думать; заменить подбитых орудий новыми не было возможности, за отсутствием подъемной машины, а уцелевшее орудие, на беду, находилось на поврежденной стене; помощи ожидать неоткуда было; произвести вылазку со столь незначительным гарнизоном являлось бесполезным; отступать к форту нельзя было, за прекращением сообщения. Гарнизон ожидал приступа, но неприятель продолжал донимать своим огнем. Сквозь широкую брешь снаряды стали угрожать каземату с порохом. Весь гарнизон убедился, что держаться долее не представлялось возможности. Печальная необходимость побудила поручика Зверева в 8 час. вечера 3-го августа поднять парламентерский флаг, хотя башня потеряла всего 6 чел. убитыми и 14 ранеными. Непир выразил свое удивление, спросив поручика Зверева по-немецки: «Как могли вы так долго держаться против огня нашей батареи», и затем, из уважения к мужеству поручика, оставил ему шпагу. Явился медик и подал помощь нашим раненым.

Для характеристики боя башни U на Нотвике с английской батареей №2 является интересным «Рассказ старого солдата» — очевидца. «Солдат этот попал в Плимут. Однажды в казарму к пленным пришел господин, у которого рука была ампутирована. Он обратился к нашим по-немецки и спросил: говорит ли кто-нибудь на этом языке. Среди нас были солдаты из Риги и один взялся быть переводчиком; тогда этот господин попросил, чтобы собрали всех унтер-офицеров, бывших в Нотвикской башне и рядовых, действовавших при двух орудиях, которые обстреливали английскую батарею. Когда мы собрались, он обратился к нам с такими словами: «Бомба одного из ваших орудий так удачно разорвалась на нашей батарее, что у меня оторвало руку, человек 12 ранило, а четырех убило. Я хотел вам сказать, что я нисколько не сержусь на вас и не считаю русских солдат врагами, а, напротив, друзьями. Ваши орудия не давали нам времени строить батарею, так метко вы стреляли по ночам калеными ядрами, а днем холодными». После этого он простился с нами и сказал, что он отставной капитан армии и, уходя, подарил каждому унтер-офицеру по два шиллинга, а рядовым — по одному».

Очередь дошла до главного форта. Он заключал в себе 68 орудий, 1.526 нижних чинов при 6 штаб и 27 обер-офицерах, кроме коменданта, плац-майора, плац-адъютанта и др. нестроевых. В ночь на 28-е июля к нему приблизились несколько неприятельских баркасов, но, после нескольких выстрелов по ним, они удалились. Днем форт стрелял по пароходам, шедшим к заливу Лумпарен. Утром 29-го числа английский фрегат «Пенелопа» наскочил на камни у острова Прест-Э, в районе выстрелов форта, и ядра стали пронизывать его корпус. Пристреляться к нему было не легко; чтобы достичь его, пришлось увеличить заряды и дать орудиям наибольшее возвышение. Спасаясь от гибели, «Пенелопа» стала выбрасывать свои орудия в воду. На помощь к ней пришли два судна, а остальная эскадра, желая отвлечь от неё огонь форта, начала бомбардировку. «Пенелопа» получила девять пробоин; ее увели на буксире. В продолжение наступившей ночи, с форта стреляли и картечью, и из ружей, чтобы не дать неприятельским стрелкам приблизиться. То же повторилось и в ночь с 30 на 31 июля. Днем было замечено, что неприятель вооружает оставленную нами береговую батарею. Но помешать ему нашими выстрелами нельзя было. 1-го августа французские стрелки приблизились к форту, в котором ударили тревогу и усилили огонь с капонира, чтобы помочь башне С. 3-го августа удалось разрушить башню С, куда неприятель успел после нас втащить 50 орудий.

Час испытания для гарнизона форта настал после того, как 3-го августа, союзникам удалось покончить с башнями С и U. В течение ночи неприятели устроили мортирную и гаубичную батарею (№ 4) у северной оконечности фундамента недостроенного нами госпитального здания, т. е. в 930 шагах от капонира форта. Начиная с 8 часов утра, батарея не умолкала в продолжение целого дня, обстреливая своими тяжелыми снарядами горку и вход в главный форт. Этот тыльный огонь оказался, конечно, очень вредным, так как действовал по слабым частям нашего укрепления.

3-го августа был день тезоименитства Наполеона, и союзники желали ознаменовать его падением Бомарзунда. Суда украсились флагами и в 12 часов французские корабли салютовали ядрами. Тринадцать кораблей союзников, на расстоянии 2.600 шагов от форта, весь день сверкали огнем из своих бортов, направляя удары против правого крыла укрепления. Кроме того, фрегат «Леопард» метал 100-фунтовые ядра; два полевых орудия системы Наполеона (12 фунт.) поочередно выезжали на позицию, чтобы прославить своего изобретателя, а французские егеря метили своими пулями в крепостные амбразуры. Многострадальный Бомарзунд почти не причинял вреда атакующим, так как орудия его были слабы; а к вечеру он заметно стал смолкать, хотя временами и грохотал жерлами своих пушек. Тяжелые ядра «Леопарда» и снаряды 10-дюймовой пушки дробили несколько и отколупливали гранитную облицовку форта, которая, кстати сказать, ничем не была связана с кирпичной кладкой; амбразуры были здесь и там повреждены, кирпичи местами крошились. Но, во всяком случае, если принять во внимание, что около 800 орудий в течение 8 часов не прерывали бомбардировки, то приходится признать, что успехи союзников были незначительны, так как никакого существенного повреждения форту они не причинили. В течение одной ночи на 4 августа французы возвели в 500 шагах от капонира форта новую батарею № 5 на шесть орудий, со специальной целью пробить брешь. Форт гранатами и картечью желал отделаться от неприятного соседа, выведя из строя на новой батарее 14 человек. Но то были уже последние судороги. Ядра береговой батареи сильно стали потрясать наружную стену. Но наибольший вред все-таки причиняла мортирная батарея. Она без промаху била в своды казематов, зажигала часто крышу, тогда как снаряды гаубичной и полевой артиллерии залетали с тыла, в окна казематов. Наши стрелки усердно работали, но средства их были ничтожны. Стрельба осадной батареи и стрелковый огонь неприятеля продолжались всю ночь. Сосредоточенный огонь с моря и с суши делался, конечно, все ощутительнее и ощутительнее; железная крыша оказалась во многих местах разрушенной, земляная насыпь на сводах изрыта бомбами; люди едва успевали тушить начинавшиеся пожары; недавняя кирпичная кладка в окнах, амбразурах и дверях стала разрушаться; усиленные наши заряды влияли на амбразуры и лафеты. Многие орудия и лафеты были, кроме того, подбиты. Гарнизон был малочислен; десант превосходил его слишком в 10 раз. Средства обороны были ограничены, в сравнении со средствами атакующих. Всю ночь на 4 августа огонь не смолкал. Теперь против маленького форта дружно и упорно работали: мортирная батарея, стрелки, тесно обложившие укрепление и метившие в амбразуры, две батареи, которые перед тем заняты были башней U, полевые орудия, береговая батарея и 10 судов. Ко всему этому ветер дул в амбразуры, наполняя казематы дымом. Главная сила обрушилась на горку, которая менее всего была подготовлена для обороны. Стены левой половины казармы и правой половины капонира были сильно повреждены. Стены офицерского флигеля местами пробиты насквозь. Дух гарнизона был хорош; но на приступ союзники не собирались идти.

Сопротивление было доведено до пределов, за которыми начинается бесполезная трата людей. Пятидневное почти беспрерывное бодрствование сказалось, конечно, физическим утомлением. Вредить врагу гарнизон не мог ни ядром, ни штыком: он был в сущности обезоружен. В первом часу дня (4-го августа) комендант созвал начальников частей на совещание. Решили послать парламентера к главнокомандующему, чтобы выиграть два часа перемирия. О результате совещания начальники сообщили своим частям. Те приняли известие, по показаниям одних, «с ропотом на свою участь», но беспрекословно повиновались распоряжению; другие говорят, что нижние чины хотя и обнаружили горесть и досаду, но покорились неизбежной судьбе. Кап. Краузольд распорядился поднятием белого флага и прекращением стрельбы с капонира. Молодой офицер Аквиландер должен был исполнить приказание о флаге. Флаг выставили. Стрельба прекратилась. Прошло некоторое время, и огонь неприятеля был возобновлен. Все недоумевали. Оказалось, что флаг принят был обратно в амбразуру, по недоразумению, солдатом, придерживавшим его рукой. Прежде чем наш парламентер успел выйти из форта, в форт явился парламентер неприятеля (в сопровождении английского и французского офицера), заявивший, что главнокомандующий требует безусловной сдачи.

Переговоры вел ген. Бодиско в присутствии штаб-офицеров.

Бомарзунд сдался. В форт приехал Барагэ д’Иллье и сказал коменданту: «Генерал, вы вели себя, как храбрый воин; при вас, гг. офицеры, останутся ваши шпаги». Ген. Бодиско ответил: «я вынужден был решиться на сдачу, ибо оружия наши были не равны, и я все ожидал случая помериться на штыках». «Напрасно вы этого ожидали; если бы вы не положили оружия, то к утру была бы готова еще новая батарея и я не оставил бы камня на камне». Объехав форт, он приблизился к коменданту и сказал: «Генерал, а та башня, что за водой...» Я. А. Бодиско ответил: «Генерал, у меня такие офицеры, которые, видя меня в плену, не примут моих приказаний». «В таком случае, дайте мне офицера». Ген. Бодиско остановил проходившего в то время подпоруч. Пищулина. Главнокомандующий назначил еще нашего священника Прокофьева и подозвал одного из своих офицеров и всем троим приказал отправиться к башне Z на Прест-Э и предложить ей сдаться, в противном случае никто не будет выпущен из неё живым[33].

На острове Прест-Э оставалась еще башня Z, которой командовал поручик Шателен. В его распоряжении находилось 20 орудий и 141 нижних чинов, при двух офицерах. Видя своего товарища на Нотвике (башню U) в опасности, он не раз стрелял, желая отвлечь внимание неприятеля. Но скоро вокруг него самого задвигались корабли союзников и потребовалось удвоить внимание, чтобы разить суда и не допустить десанта на берег. Уже с 26-го июля, чтобы обеспечить башню от внезапных нападений, поручик Шателен стал высылать в секрет стрелков Финляндского гренадерского батальона. Предосторожность эта оказалась не лишней. Неприятельские баркасы, предполагавшие занять Прест-Э, в виду его обособленного положения, наткнулись на секреты и, под дружным и сосредоточенным его огнем, вынуждены были отойти назад.

В 9 часов утра 4-го августа неприятельские суда («Леопард», «Гекла» и «Косит») принялись специально за разрушение башни Z. Местность им благоприятствовала: корпуса судов оказались прикрытыми лесом. Перестрелка башни с судами продолжалась два часа; неприятель отступил. На башне был подбит единорог, а прислуга его частью убита, частью переранена. «Леопард» потерял грот-мачту и получил 11 подводных пробоин.

Белый флаг на главном форте не смутил защитников башни: они единодушно приняли решение «не сдаваться». Однако, после 4-х часов к ним прибыла лодка, в которой находились: священник Прокофьев, подпоручик артиллерии Пищулин и два офицера, англичанин и француз. Все они явились с предложением сдаться. Иностранные представители грозили в противном случае разрушить башню и не уважить впоследствии её белого флага. Священник и Пищулин передали приказание коменданта положить оружие. В это время, кроме того, с обеих сторон к башне стали приближаться в значительном числе неприятельские суда, а на Прест-Э утром высадилось до 3 тыс. десанта. Поручик Шателен, поставив людей к орудиям и сдав начальствование старшему по себе офицеру, отправился к генералу Барагэ д’Иллье и установил с ним следующие условия сдачи башни: 1) чтобы офицерам было сохранено оружие и 2) что гарнизон сдается французским войскам, а в плену он не должен быть разлучаем. Генерал на это согласился. — Прекрасными сподвижниками достойного Шателена были: поручик Волков, прапорщик Пермяловский и отставной ординатор Надежин. Они сдались последними; сдались французскому инженерному офицеру, потеряв в башне двоих убитыми и 11 ранеными.

Бомарзунд был взят не флотом союзников, а десантом их сухопутных войск, т. е. преимущественно французами и искусством генералов Барагэ д'Иллье, Ниэля и Джонса. Наиболее разрушительно на стены форта действовали, конечно, орудия большего калибра, свезенные с кораблей и направившие свой огонь на капонир, т. е. на задний фас крепости. Кроме того, давно уже известно, что «правительство торгашей», — как выражался Journal de Frankfourt, — никогда «не любило стишком подвергать себя опасности при удовлетворении своему любостяжанию». Английские корабли только тогда вступают в бой, когда не подвергаются слишком большому риску. Так поступили они и при Бомарзунде, предпочитая находиться вне сферы действия нашего огня.

Жители Аланда утверждали, что всего неприятель сделал до 120,000 выстрелов по нашим укреплениям.

«Услыхав о сдаче, финские стрелки ломали ружья», и некоторые из них, с помощью аландских жителей, спаслись бегством от плена. Ходили затем разные рассказы о том, что несколько артиллеристов пробовали зажечь пороховые склады; что часть пехоты отказывалась положить оружие; остальная часть изнуренного гарнизона находилась в совершенном изнеможении; говорили, что среди нижних чинов 10 линейного батальона находились такие, которые желали взорваться; что между охотниками, пытавшимися поджечь пороховые ящики, были даже евреи.

Сведения об этом довольно многочисленны и упорны. Прежде всего о намерении взорваться писал военный инженер Шателен, т. е. один из участников обороны Аланда. Затем, многие, находившиеся во время осады Аландских островов в самом форте, также указывают на желание некоторых проникнуть к пороху, чтобы только не сдаться неприятелю. Очень определенно по этому поводу говорит рядовой I. Загородников в своем дневнике: «В минуту грозного покушения неприятеля, в оборонительной казарме произошло сильное смятение, по случаю объявления кем-то намерения поджечь пороховые ящики, дабы форт взорвать на воздух... Но вдруг раздалось приказание г. полковника Гранкина и затем коменданта о тщательном надзоре за означенными ящиками, по этому фельдфебель Яков Парфенов, рядовой Казимир Шумлинский и я были поставлены для предохранения ящиков от злонамеренного действия» ... По словам стрелка Гренадерского батальона Лапп (или Слаг), нижние чины из евреев хотели поджечь пороховые ящики, но поручик Гек остановил их. В том же смысле показал свидетель Лемберг, допрошенный флигель-адъютантом полк. Герштенцвейгом, в присутствии ген.-л. Рамзая. По рассказу Лемберга, в ночь, когда стрелки перешли из башни (С) в форт, нижние чины из евреев хотели взорвать крепость, но были остановлены финскими стрелками, после чего к каждому ящику поставили по 5 — 6 человек охраны. В рапорте, подписанном тремя аландскими врачами, также виден намек на попытку взорваться и указание на бесполезность жертвы. Наконец, в дознании подпоручика Гаделли подтверждается намерение нижних чинов 10 линейного батальона взорвать форт.

Естественно, что в виду такой распространенности рассказа, на него было обращено особое внимание следственной комиссии. Комендант Бодиско при допросе отозвался, что в ночь с 1 на 2 августа подобный слух дошел до него и так как в гарнизоне находилось много поляков и евреев, то он, догадываясь, что кто-то хотел взволновать людей, приказал поставить к пороховым ящикам по другому часовому, а к каземату, где помещался маркитант и продавалась водка, — 20 человек финских стрелков. Полковник Фуругельм также помнил, что до него доходили слухи о желании воспламенить пороховые ящики, и хотя слухи эти явно не имели никакого основания, однако, комендант, для успокоения гарнизона, поставил к ящикам вместо одного по два часовых. Один из трех врачей, подписавших общий рапорт, на следствии заявил, что многое в их описании осады Аланда основано было на слухах и рассказах разных лиц, — Впоследствии оказалось, что слухи о поджоге пороха вышли от какого-то пьяного солдата, который, не попав к маркитанту, пустил этот слух, в расчете воспользоваться им при суматохе для добычи себе водки.

Итак, при проверке слухов следственной комиссией они не подтвердились. Верным оказалось то, что перед выходом военнопленных со двора оборонительной казармы, оружие бросалось в кучу; при этом некоторые бросали с таким негодованием, что оно ломалось; это одинаково проделывали, как финны, так и русские. Были и такие стрелки среди финнов, которые, не желая, чтобы их хорошее оружие досталось врагу, бросали его в колодцы, как свидетельствует очевидец F (uruhjelm).

В первое время по взятии крепосцы союзники принялись грабить; но скоро удержаны были своим начальством. В записках английского офицера от 13 августа отмечено, что французы занимаются одной только укладкой награбленного добра... «Неприятель, собрав в форте дрова, разложил огонь в комнатах офицерского флигеля Церковь взорвали, а церковное имущество союзники поделили между собой. В лондонском Тоуэре сохраняются ружья и колокола, вывезенные из Бомарзунда, в качестве русских трофей. «Да это не русские колокола», сказал находчивый Герцен, осматривая их в 1857 г., вместе с известным писателем А. Милюковым: «на них шведская надпись». Неприятель увез еще наши медные пушки и ядра, зарытые в землю в окрестностях оборонительной казармы, а также ружья, которыми завалены были крепостные колодцы. Знамя финляндского линейного № 10 батальона успел сжечь подп. Клингстедт в то время, когда неприятели были в в форте и искали это знамя.

Вся наша потеря людьми за время второй осады ограничилась 53 убитыми и 36 большей частью тяжело ранеными. По взятии Бомарзунда, 10 раненых русских офицеров перевезено было на госпитальный корабль «Бель-Иль». Комендантом крепости назначили полковника Моншеля. Войска союзников были расставлены шпалерами от форта к пристани. Весь гарнизон посадили на баркасы и перевезли на корабли, на которых потом пленных доставили одних во Францию, других в Англию.

Судя по рапорту Непира, убыль у союзников не превысила 120 человек убитыми и ранеными. Генерал Барагэ д’Иллье официально доносил, что французы лишились только 21 чел., почему соотечественники дали ему прозвание «Генерал двадцать один». Если верить дневнику английского офицера, то холера похищала у французов по 50 человек в сутки (в августе 1854 года).

Жители Аланда указывали Костенкову, что на острове было разбросано множество неприятельских могил. На кладбище в Прест-Э их находилось до 150; говорили, что в одну могилу зарывали по нескольку тел. Над могилами встречалась надпись: «Victimes du flâeu».

Едва весть о падении Бомарзунда дошла до Стокгольма, как любопытные в большом числе на пароходе (Motala) поспешили к форту. При виде развалин, они ликовали и оглашали воздух криками своего восторга. Когда Непир поинтересовался узнать, какое впечатление произвело среди шведов падение Бомарзунда, то ему ответили указанием на легкость и скорость, с которыми были организованы поездки из Стокгольма на Аланд».

«Тотчас после капитуляции Бомарзунда отправлен был и адмиралом Непиром пароход в Стокгольм, с предложением шведскому правительству принять Аланд и крепость в свое владение. По истечении пяти дней пароход возвратился с отказом Швеции». Так значится в расследовании подпоручика Гаделли, посланного на Аланд нашим начальством. К этому слухи прибавляли, что если шведское правительство возьмет Аланд, то оно вышлет туда 15 тыс. своего войска. Союзники желали, чтобы король Оскар занял острова немедленно до заключения мира. Король отказался и это объясняли его осторожностью. Непир писал в Стокгольм к английскому представителю (Мадженису), желая, чтобы он узнал о намерении короля по отношению к Аланду; a Барагэ д’Иллье послал своего адъютанта непосредственно к Оскару. Но так как союзники не гарантировали Швеции возможности сохранить за собой такого подарка, то королю оставалось только отказаться от него. Что было делать союзникам с укреплениями? Оставить в них гарнизон было рискованно, так как в течение зимы русские имели возможность по замерзающему проливу привести свои войска. Кроме того, представлялось довольно затруднительным продовольствовать здесь части иностранных армий. Но мысль оставить часть судов в Балтийском море, видимо, серьезно занимала Непира, так как говорили, что он осматривал с этой целью остров Форезунд. — План зимовки судов был после того оставлен союзниками. «Русского мало убить, надо еще повалить». Видимо, что подобные соображения побудили французов и англичан срыть до основания наши верки. Лорд адмиралтейства, сэр Д. Грехэм, узнав о взятии форта, писал Непиру: «Я чрезвычайно доволен благоразумной осторожностью, которую вы обнаружили, и надеюсь, что вы примете меры, чтобы Бомарзунд был разрушен до основания, так чтобы в нем не осталось камня на камне. Первой была разрушена 18-го (30-го) августа башня на Прест-Э, которая досталась им последней. Двумя взрывами она была почти сравнена с землей. За ней последовала башня на Нотвике. Над разрушением же главного форта неприятелю пришлось поработать три дня и заложить 20 минных горнов. Над дугообразной частью оборонительной казармы он производил вместе с тем опыты пробивания бреши. Для совершенного разрушения Бомарзунда неприятель накаливал фундамент, а затем обливал его холодной водой. Имеется своеобразное сообщение барона Унгерн-Штернберга из Копенгагена (от 15-го августа 1854 г.). Он уведомлял, что французский фрегат «Королева Гортензия» прошел Данию, направляясь во Францию. Фрегат шел из Бомарзунда и был нагружен разными вещами, добытыми при взятии этой крепосцы. Вез он также и обломки гранитного укрепления. Начальник французского войска посылал эти образцы своему правительству, как доказательство того, что гранит не может сопротивляться действию артиллерии, как думали тогда военные авторитеты[34].

Первое сведение о падении Аланда было получено следующим образом. Контр-адмирал фон Шанц отправился 4-го (16-го) августа на пароходе «Суоми» в Абоские шхеры для того, чтобы узнать о положении Бомарзунда. По пути к острову Кумлинге он получил от аландского пастора Сулина извещение, что форт взят 4-го августа. 5-го числа адмирал Шанц донес ген.-л. Рокасовскому, а 6-го (18-го) августа он отправил об этом рапорт военному министру.

Непир, по взятии крепости, выразил готовность переправить в Финляндию жен и детей защитников Аланда. Этим обстоятельством воспользовался генерал-губернатор, чтобы получить достоверные сведения о положении дела в Бомарзунде. За оставленными семьями Аландского гарнизона немедленно был отправлен особый пароход «Летучий» под парламентерским флагом. Командир этого парохода, лейтенант Костенков, удачно выполнил свою задачу. В проверке же сведений имелась настоятельная необходимость, так как в обществе ходили самые разнообразные и нелепые слухи о Бомарзунде.

Удивляться этому не приходится: Аланд был совершенно отрезан от остальной России и даже нашему правительству в первое время приходилось руководствоваться сведениями, получаемыми из враждебного нам западноевропейского лагеря. Государь очень интересовался ходом дел на Аланде и делился своими мыслями о нем с князем Меншиковым, графом Паскевичем и др. Из Высочайших рескриптов к этим сановникам, а также из писем военного министра, видно, что Бомарзунд волей судьбы обречен был на жертву неприятелей и оставалось только делать предположения о том, сколько времени он в состоянии продержаться. В этом последнем отношении ожидания и расчеты, быть может, не оправдались, но они основаны были не на положительных данных, а исключительно на гаданиях и надеждах. «Союзники уже приступили к Аланду; гарнизон форта, думаю Я, удержаться может дней 10, стало, примерно, до 1/13 августа», писал Государь князю Горчакову 19-го (31) июля 1854 г. — 3-го (15) августа тоже повторено было гр. Паскевичу: «Долее 10 дней настоящей атаки не думаю, чтобы форт мог выдержать. Вероятно, придется зимой нам брать обратно» ... «Гарнизон в добром духе», писал Государь несколько ранее (20 июля) кн. Меншикову.

Когда началась атака форта, то, как свидетельствуют теже собственноручные письма Государя, Его Величество особого беспокойства не высказывал, очевидно, в виду ничтожности всего предприятия союзников. «Аланд пал с честью, читаем в письме Государя от 16 — 28 августа к кн. Меншикову; говорят, что одна башня взорвана; никаких официальных известий не имеем». 19-го (31) августа Государь писал кн. Горчакову: «Аланд пал, как кажется, после упорной обороны; подробности доходят к Нам только от неприятелей и сколько из описания их заключать должно, то долг исполнен по возможности».

Совершенно также отражались аландские события в письмах военного министра кн. В. Долгорукова. «Моя мысль, — писал он 20-го июля 1854 г. кн. Меншикову, — защита Аланда не может продлиться долго, так как крепость недостаточно прочна, гарнизон малочислен, а неприятель очень силен. Мы не можем рассчитывать на тот успех, который желали иметь. Взятие Аланда, мне кажется, составит цель кампании этого года; только бы он не ускользнул навсегда, вот, между нами, чего я сильно побаиваюсь».

Те, которые знали истинное положение дела, не могли смотреть иначе на участь Бомарзундского гарнизона. H. В. Шеншин был на Аланде за месяц до вторичной осады форта и в письме к графу Н. А. Орлову писал (8 авг. 54 г.): «… Бедный гарнизон Аланда выдерживает может быть последний натиск; погибнет он с честью то, что для него были батареи, то ему суждено было быть для России, сначала полезная хотя и временная защита, потом неизбежная жертва. При всей слабости недоконченных Аландских укреплений, коих внутренние кирпичные стены совершенно подвержены выстрелам с моря, что доказало бомбардирование 9-го июня, а это известно неприятелю, не смотря на это, Аланд, в продолжении месяца, сосредоточил на себе внимание двух соединенных флотов и тем, может быть, принес относительную пользу».

Возвращаясь к вопросу о Бомарзунде, кн. Долгоруков сообщал (16 авг. 1854 г.) кн. А. С. Меншикову: «Потеря Аланда причинила мне жестокую горечь. Конечно, нельзя было рассчитывать на его сохранение, раз только он был атакован большими силами; но событие тем не менее грустное и оно вызовет много отголосков». В следующем письме (25 авг. 1854 г.) военного министра к тому же главнокомандующему Крымской армией мы находим уже его спокойное и правильное заключение по делу. «В Балтике нет ничего нового со времени Аланда, который, как мне кажется, мог бы продержаться дольше и причинить более вреда неприятелю. С другой стороны, физическое изнурение так часто берет верх над самыми лучшими нравственными расположениями, что нельзя никого осуждать в чересчур скорой сдаче Бомарзунда». Но с чувствами, возбужденными падением форта, совладали, конечно, не сразу. «Донесение Вашего Превосходительства», писал военный министр генералу П. Н. Рокасовскому, «о взятии неприятелем Бомарзунда, было крайне прискорбно Государю Императору и тем более поразило Его Величество, что, по предшествовавшим сведениям, от Вас полученным, можно было надеяться, что Аландские укрепления удержатся еще довольно долго.

Таковы были сведения о положении Бомарзундского гарнизона в высших сферах в период блокады Аланда и непосредственно после падения форта. Общество же пребывало почти в полном неведении того, что делалось на острове. Каковы были те сведения, которые проникали в Петербург, можно судить по частной переписке того времени. Граф Алексей Константинович Толстой сообщал (22 июля 54 г.) своему приятелю из Петергофа: «Последние известия об англичанах с островов Аланда, где они соединили свои силы и думают прозимовать» ... 5 авг. он писал: «Вчера пришло известие, что 3000 французов сделали десант на Аланде, но их отбили». 5-го августа Петербург узнал, следовательно, только о первом нападении (9-го июля) французских войск на форты Аландских островов. «Вот где — на Аландских островах», пишет Ф. И. Тютчев, «довелось возобновиться, после 40-летнего промежутка, борьбе Франции с Россией, прерванной в Париже». 18-го августа он писал: «на днях из иностранных, т. е. враждебных журналов, узнали новость об окончательном занятии Аландских островов, после сдачи крепости». Обращает на себя внимание, что в записной книжке гр. П. X. Граббе также под 18 августа записано: «Аланд точно взят, по показанию неприятеля взято 2 тыс. пленных; свою потерю показывают незначительной, — кажется в 130 чел.». Командующему войсками Финляндского округа первоначально приходилось также ограничиваться рассказами случайных людей и едва ли не самые достоверные сведения доставил ему смотритель провиантского магазина на Аланде, титулярный советник Вестениус. К такому заключению приводит, по крайней мере, отчет, помещенный в «Русском Инвалиде» 1854 г. № 191. Вестениус был командирован для покупки фуража и других запасов. Возвращаясь 27-го июля, он увидал, что крепость оцеплена неприятелем. Скрываясь по деревням и лесам, он собрал разные слухи и, счастливо миновав линию неприятельских крейсеров, добрался до Гельсингфорса 16-го августа. рассказ Вестениуса вообще весьма близко совпал с позднейшими данными, обнародованными об осаде Аландских укреплений.

Хаос слухов и толков наиболее отразился в записках старого преображенца, князя Имеретинского, который, по поводу Аланда, отметил: «День полкового праздника (6 авг. 1854 г.) омрачился официальным известием о взятии Аландской крепости. Как ни преувеличены, как ни чудовищны были подчас тогдашние толки, но они имеют интерес, так как служат выражением беспокойного лихорадочного настроения в русском обществе. Мы все еще были не уверены в себе и каждую неудачу охотнее всего приписывали измене и подкупу. С начала лета 1854 г. и до конца Крымской войны я вел деятельную переписку с одной почтенной личностью. Это была Наталья Александровна Азаревич, дочь писателя Измайлова, женщина просвещенная и вполне русская женщина. Она жила постоянно в Петербурге и имела возможность выезжать в общество и принимать его у себя. Я приведу выдержки из её писем, потому что в них ясно высказывается тогдашнее возбуждение жителей столицы и слухи, их волновавшие. Она писала мне от 22-го сентября 1854 г.: «Болтать так болтать обо всем. Говорят, что Б(одиско) был подкуплен, почему Аланд и сдался в такое короткое время. Здесь (т. е. в С-Пб.) находится теперь священник из Бомарзунда, он рассказывает, что дрались весьма плохо, потому что солдатам было запрещено стрелять и что сам Б. просил священника уговорить солдат не стрелять, на что священник отвечал, что в его сане нельзя отклонять солдата от исполнения обязанностей, а напротив, он должен поддерживать людей в намерении стоять твердо за веру, царя и отечество. Б(одиско) женат на сестре или родственнице Барагэ д’Иллье. Невольно призадумаешься, что женщины часто бывали причиной падения и славы государств. Ф(уругельма) называют таким же изменником. Припомните первые рассказы о взятии Бомарзунда: белый флаг, выкинутый неизвестно кем и вслед за тем сильная перестрелка, потом часть войска, хотевшая драться, а другая безмолвно, положившая оружие. Все это набрасывает тень сомнения». Из письма от 2-го ноября: «Когда будет размен пленных и Б. возвратится в Россию, ему предстоит награда: казнь на месте измены».

В ту ночь, когда башня С была взята неприятелем, между нижними чинами разнесся слух, что капит. Теше подкуплен и потому он сдал башню. Этот слух получил столь широкое распространение и так упорно держался среди аландцев, что он был сообщен подпоручику Гаделли, когда он прибыл для расследования Бомарзундского дела. Впоследствии к этим измышлениям прибавились новые рассказы. Во время одной из последних поездок по шхерам, в Бозе почивающему Государю Императору Александру III пришлось зайти в маленькую избу на Аландских островах; застав в ней двух стариков, он осчастливил их несколькими вопросами. (Они не узнали своего августейшего собеседника, который был в гражданском платье). Из полученных ответов выяснилось, что они инвалиды и были, между прочим, участниками обороны Бомарзунда. «Как же вы так плохо защищали крепость, что она была сдана неприятелю». «Не мы сдались, объяснили старослужилые, а комендант, который во время бомбардирования сидел в погребе за мешками». Полковник Мошнин в своей книге «Оборона побережья» написал, что комендант Бодиско начал переговоры о сдаче крепости «под влиянием своей жены, находившейся в крепости. Прибавим ко всем этим упрекам и обвинениям еще суровый отзыв рядового Иоанна Загородникова, одного из участников защиты Бомарзунда. По возвращении из английского плена (в 1856 г.) он изложил свои воспоминания в виде письма к родственнице. Вот что, между прочим, отмечено в этом редком дневнике русского солдата.

«Справедливее сказать, что крепость сдана на скорую руку, без должного совещания коменданта, генерал-майора Бодиско, и заведовавшего батальоном, полковника Клингстеда, с гг. офицерами, на каком основании оставить укрепления неприятелю и нас, как бы овец, без счета поспешно предали в жертву врагу... Казенные вещи: оружие, амуницию и проч. собственные материалы и припасы маркитантов брошены также в добычу победителям без заключения акта. О денежных же суммах разных ведомств, хранившихся в кладовой, умолчу, потому что не знаю, кто ими воспользовался, но жаль, мои артельные деньги и прочих солдат там были и верно не возвратятся...[35]. Кроме сего, один предмет остается в безгласности, по причине недоумения моего: от кого именно приносил малолетний сын аландского почтальона 1-го августа в крепость письма и кому, ибо почта не имела уже сообщения с городом Або, о чем состоялся приказ по гарнизону в первых числах июля, и какими средствами мальчик этот мог пройти из деревни Момстеки в форт через неприятельскую цепь с сумочкой на плечах для разноски пакетов... Окончание театра безуспешной войны, при малочисленной потере убитых и раненых, сокрушило мое сердце; я тайно, в чувствах душевной боли, со слезами, приносил раскаяние, что мы не сыны церкви и не истинные слуги отечеству, предавались почти целым гарнизоном постыдному плену. Попечение монарха было велико об нас, но нами не оправдана его милость... Картина Аландской войны и плена была грозна и смешна: главное начальство в бое нигде не присутствовало, не подавало собой пример неустрашимости воинам и не внушало подчиненным иметь мужество и самоотвержение в опасности, исполняя священный долг воли Царя Небесного и Царя другого нашего отечества, и где они находились во время битвы, не знаю (кроме офицеров, заведующих орудиями); семейства же гг. офицеров и нижних чинов, жительствовавшие в окрестности острова Аланда, не переставали иметь свидание с супругами и в опасную минуту грозы. Да возможно ли мужчине, занятому нежными ласками и приятными поцелуями жены, не ослабить дух рыцарства против врага, и в приятном воображении верной расположенности к нему драгой, забывает должную предприимчивость в защиту себя от неприятеля, падает под слабым его ударом. И, извинительно, любовь не имеет предела, она преступает закон... Если не возбраняется и не предосудительно писать правду, то изъясню: мне чрезвычайно жаль, что Аландские укрепления сданы неприятелю, что обещанное мне награждение не получил и что время, проведенное в плену, по закону исключат из числа службы моей... Словом сказать: Аландский гарнизон потерял честь и похвалу».

Эти замечания, прежде всего, делают честь русскому солдату, умеющему болеть душой, в случаях, подобных падению Бомарзунда, и способному принимать так горячо к сердцу дело своей родины и славу её армии. В его голосе звучит горькая нота, но сведения его были очень ограничены и потому неправильно отражают общее положение дела. Аландский гарнизон не запятнал русского оружия и в измене его укорить нельзя.

Правда, что мы, русские, гордые прошлыми заслугами нашей доблестной армии, стяжавшей себе мировую славу, желали бы видеть до сдачи крепости стены Бомарзундского форта с зияющими брешами, снаряды расстрелянными, порох израсходованным до последнего зерна. Когда нет пороха — идут в штыки. Нам, конечно, по сердцу, когда во главе рати видны его начальники, высоко подняв дух своих подчиненных. К этим требованиям нас приучила история, которая постоянно и правильно говорила, что русский умирает, но не сдается. Конечно, не все рождены героями; не каждому дано быть Суворовым и Скобелевым; но каждый обязан сделать то, что может и исполнить честно свой долг. И гарнизон Аландских укреплений исполнил эти требования. Недостатка в примерах отваги у него не было. Один канонир, лишенный возможности служить Государю и не желая живым сдаться неприятелю, перерезал себе на руках жилы и свалился у стены форта. Унтер-офицер Далин, 10 стрелков и каменных дел мастер Рененберг вызвались напасть ночью на неприятельский баркас. По свидетельству трех наших военных врачей и других участников обороны, пришлось убеждать гарнизон в невозможности крепости более держаться, так как солдаты горели желанием сражаться до последней возможности. О том, что некоторые солдаты помышляли взорваться, было уже говорено. Батальонное знамя сожгли, дабы оно не досталось неприятелю. Общее настроение во время бомбардировки среди нижних чинов следует признать хорошим. Они спокойно стояли под огнем, изощряясь в остротах и шутках по адресу осаждавших. «Ишь отпетый аглич, по воронам знать стреляет», говорил ярославец своему соседу. «Не простудись, голубушка», крикнул другой, видя, что неприятельская бомба нырнула в воду. Когда затем в воду упало еще несколько бомб, он же добавил: «не куражься, ухи не сваришь». Среди подобных солдатских острот нередко слышалось и трогательное разумное слово. «Ну, ребята», говорил, например, рядовой Леонтьев: «резерва нам нет; на помощь не рассчитывай, а каждый отвечай за себя. Казне мы стоим дорого. Чуть кума (т. е. бомба) горит на земле, а ты у ней справа крестным тотчас в лежачку, лежача не бьет». «Что робеть, — говорил старый воин рекруту, — убьют, так Бог грехи отпустит».

Наш солдат и здесь, как везде и всегда, сделал свое дело и не посрамил земли русской. Поэтому ни малейшего упрека он не позволяет делать своей военной доблести, и этим вероятно объясняется горячее слово Загородникова о сдаче Бомарзунда.

Для Бомарзунда наступила уже история; архивы для исследования этого дела открыты и потому возможна его спокойная и обоснованная оценка.

Все эти истории о подкупах, о родстве госпожи Бодиско с Барагэ д’Иллье и о влиянии её на мужа и т. п., ни на чем решительно не основаны. — Мы проверили эти сообщения по документам и имели случай лично говорить с почтенной вдовой коменданта, Анной Петровной Бодиско, и убедились, что все эти рассказы в основе своей совершенно неверны, лживы и истекают из нелепейших слухов. Достаточно сказать, что А. П. Бодиско урожденная Теше и ни в каком родстве с Барагэ д’Иллье не состояла. Во время второго бомбардирования она вовсе не находилась в форте, который оборонялся под командой её мужа, а жила в деревне, в сорока верстах от Бомарзунда, и очевидно никакого влияния на своего мужа иметь не могла. Во время первого бомбардирования (9-го июня) женщины находились в Бомарзунде, потому что перестрелка с неприятелем завязалась довольно неожиданно; но, когда англичане систематически начали вторую блокаду — все они были удалены из крепости. Малолетний сын почтальона проник в форт, но он явился не с предложениями от неприятеля, а с предупреждением, исходившим от наших доброжелателей. Факт этот проверен и документ о нем в сохранности. Ген.-м. Бодиско ни в каком погребе за кулями не укрывался. Он во время осады находился днем и ночью вместе с солдатами и не имел никакой особой квартиры; спал на нарах. Все приведенные слухи и россказни теперь должны быть оставлены, как не имеющие под собой никакой основы.

Крепость сдалась; факт, конечно, печальный, но он имеет свое серьезное оправдание. Положение её было прежде всего действительно безвыходное; одного сухопутного войска у неприятеля было высажено на берег от 12 до 14 тыс. (против наших 1600 ч.), да всех судов у него было более 70-ти. Крепость была изолирована и со всех сторон охвачена войсками. «Приступая к осаде, англо-французский флот имел Балтийское море в полном своем обладании и поэтому мог контролировать все, что происходило в водах, окружавших Бомарзунд. Флот неприятеля стоял вне наших выстрелов и потому он спокойно, как на учениях, мог наводить свои пушки в амбразуры форта и подбивать наши орудия. Крепость была не достроена и потому, с падением башен, неприятелю открывалась слабая сторона форта — её тыл. Форт не был так приспособлен и не был так снабжен боевыми и продовольственными запасами, чтобы осажденный гарнизон мог держаться продолжительное время. Кроме того, «начертание верков имело в виду считаться с нападением только с моря. При той степени неоконченности, какую представляла система Аландских укреплений, Бомарзунд не мог даже называться укреплением ни в научном, ни в практическом смысле. Его вооружение, по калибру орудий и по количеству пороха, являлось скорее мнимым, чем действительным. Перед второй осадой на орудие приходилось по 60 зарядов. Такое количество могло быт расстрелянным в несколько дней и если пороха осталось (около 20 зарядов на орудие), то только вследствие того, что вообще не было орудий, из которых можно было бы действовать хотя бы с малейшим успехом. Порох приходилось держать при каждом каземате в ящиках и, следовательно, ежеминутно опасаться взрыва. В этом обстоятельстве современники падения Бомарзунда и жители Аланда видели одну из главных причин капитуляции. Два последних дня форт находился под градом ядер и бомб. Людей с соответственной подготовкой по специальностям не было. Аудитор, коллежский регистратор Хорошевский, унтер-цейхвахтер инженерной команды, коллежский секретарь Перхинский, комиссар военного госпиталя, коллеж. секрет. Тверской участвовали в обороне, командуя орудиями. Гарнизон был малочислен. Отбиваться приходилось на все стороны. Отдыха никому не было, а с физическим утомлением борьба невозможна. Местность благоприятствовала наступлению неприятеля с суши: естественные прикрытия он находил на каждом шагу за оврагом, камнем, в расселинах скал и т. п. Не забудем, что при всех указанных условиях неприятелем была сосредоточена вокруг Бомарзунда такая артиллерия по числу, силе и калибру, какой до того времени никогда не употребляли для осады даже больших крепостей. «При обороне надо бить, а не только отбиваться. Лучший способ обороны самому напасть», гласит наставление генерала Драгомирова. Нужно было, следовательно, выйти из форта и отбросить неприятеля. Но с чем выйти? 1600 чел. против 12-ти или 14-ти тысяч десанта, причем наши изнурены, а их люди бодры. Кроме того, наш гарнизон естественно предполагал, что за ослаблением форта непрерывным артиллерийским огнем, последует штурм и потому нельзя было расходовать людей рискованными вылазками. Обстоятельства указывали, что гарнизону при дальнейшем сопротивлении предстояла одна только бесполезная убыль людей. Решение военного совета было поэтому прекратить сопротивление.

Таковы выводы из истории дела, проверенные нами по архивным документам.

Но, помимо этого, в 1855 году, была произведена проверка действий аландского гарнизона иным путем. Ген.-м. Бодиско сдал неприятелю Аландские укрепления, когда в главном форте не было сделано ни одной бреши и когда гарнизон форта не выдержал ни одного приступа. Такая сдача, на основании 89 ст. инструкции комендантам крепостей, считалась преступной, и по своду военных постановлений каралась смертной казнью. Вследствие этого Высочайше учреждена была в Гельсингфорсе особая комиссия для расследования дела. Комиссия допросила всех офицеров и чиновников аландского гарнизона, устраивала очные ставки для выяснения противоречий и пришла к следующим заключениям. Гарнизон форта, по поводу решения военного совета сдаться неприятелю, не выразил негодования; об этом негодовании ходили слухи, которые, однако, не подтвердились. Все офицеры единогласно отозвались, что гарнизон «хотя мог сопротивляться еще лишь самое короткое время, но это бездейственное сопротивление его имело бы последствием совершенное истребление гарнизона без всякого вреда неприятелю». Наконец, следственная комиссия нашла, что «участь, постигшая Аландские укрепления, была неизбежна», так как укрепления не были достроены и лишь в некоторых частях представляли крайне незначительную совокупную оборону. Окружавшая же местность способствовала неприятельским подступам. Десант, наступавший с сухого пути, в шестеро превышал число войск, находившихся в укреплениях. Вне укреплений гарнизон действовать не мог.

«Из всего этого следует, что сдача Аландских укреплений одним днем раньше, по местному их положению, не могла причинить государству никакого вреда, между тем как сдача одним днем позже могла нести вред бесполезным истреблением нескольких сотен храбрых верноподданных Государю Императору воинов».

«По означенным причинам следственная коммисия признала, что ген.-м. Бодиско, употребив всевозможные от него зависящие средства продолжительнейшей защите, сдал укрепления только вследствие крайней необходимости и что все гг. штаб и обер-офицеры, как равно и нижние чины, составлявшие гарнизон, исполняли свои обязанности по долгу чести и присяги».

Аудиториатский Департамент Военного Министерства присоединился к этому выводу комиссии, почему Государь Император, по докладе Ему всего дела, Высочайше повелел (2-го апреля 1856 г.) исполнить по заключению Департамента. В виду этого, 4 апреля 1856 г. Военный Министр сообщил (за № 1959) командующему войсками Финляндии, что по докладе Государю Императору обстоятельств следственного дела о бывшем Аландском коменданте, ген.-м. Бодиско, Его Величество, признавая уважительными открытые следствием причины, побудившие Бодиско к сдаче Аландского форта, Высочайше повелеть соизволил: 1) ген.-м. Бодиско, на основании 84 и 98 ст. Общей Инструкции Комендантам, освободить от всякой по сему делу ответственности, и 2) равным образом не подвергать никакой ответственности никого из чинов Аландского гарнизона, так как все они, при обороне укреплений, соблюдали обязанности по долгу чести и присяги.

До сих пор это Высочайшее решение не было нигде опубликовано. Теперь же, когда Царское слово делается известным, должны прекратиться разные нарекания на Аландского коменданта, и все увидят, что чины гарнизона сделали все, что от них зависело, чтобы сохранить доброе имя русского воина. Бедный старый комендант! Ему пришлось пережит трудные дни. Нравственная ответственность перед родиной и Царем за участь форта невольно пала на его плечи и побежденному всегда трудно оправдаться перед потомством, как бы красноречиво не защищала его история. «Я слышала», — пишет в своих воспоминаниях М. Цебрикова, — «от родни коменданта Бодиско, что необходимость сдать крепость нравственно убила и сильно сократила жизнь генерала». В бумагах капит. А. Э. Краузольда сохранились частные письма и записки, коими во время осады и бомбардирования обменивались Фуругельм, Бодиско, Теше, Зверев и Краузольд. Эти записочки писались на разных клочках и на разных языках (немецком, французском и русском) и, конечно, не предназначались для истории и начальства, почему имеют исключительное значение и особую ценность. Чтение их убедило нас, что защитники Бомарзундских укреплений вели себя под огнем неприятеля спокойно и с подобающим достоинством. Капитану Теше нужно было, напр., произвести перестановку орудия и 31 июля.(1854 г.) в 8 часов утра он уведомлял, что если при этом будет стрелять из башни С, то только для удержания стрелков в известном отдалении. В 2 часа дня он писал, что впервые открыл стрельбу картечью, так как стрелки близко надвинулись. «Даром зарядов, поверьте, тратить не стану, хотя опасаюсь, что картечи не хватит». В этих строках сквозит полное самообладание, несмотря на то, что минуты башни С были уже сочтены и в 5 час. она должна была сдаться, так как французы, как шмели, облепили ее.

Итак, нет сомнения, что гарнизон Аланда верой и правдой послужил Царю и Отечеству. Но, как говорит русская пословица, семья не без урода и два — три печальные исключения дали западной печати повод заявить, что солдаты радовались падению Бомарзунда. Не следует забывать, что часть Аландского гарнизона состояла из арестантов (скопцов), евреев и штрафованных, а потому не удивительно, если среди них нашлись люди, недостойные звания солдата. По заявлению рядового 1. Загородникова, в продолжении военных действий, с нашей стороны бежало к неприятелю 6 человек военно-рабочих, 3 арестанта и 1 артиллерист. Столько ли действительно было бежавших, не знаем; но что из гарнизона Аланда перебежало несколько человек к неприятелю, это, к сожалению, факт, установленный журналом обороны. Из пяти отлучившихся солдат было четыре еврея и один военно-рабочей роты. По признанию неприятеля эти изменники доставили ему весьма точные сведения о состоянии крепости и её окрестностей.

2-го (14-го) сентября последние англичане покинули остров Аланд и несколько недель спустя над скалами острова вновь развевался русский двухглавый орел. Из Ледзунда последний неприятельский корабль ушел 29 октября.

7-го сентября 1854 г. (№ 13309) военный министр сообщил командующему войсками, что по докладе Государю Императору письма вице-адмирала Непира к абоскому губернатору о необходимости восстановить на Аланде власть, для охранения мирных жителей от действий людей злонамеренных, приказано было ответить, что меры будут приняты.

Взяв Бомарзунд, неприятель торжествовал... Эхо его ликований перекатывалось по Англии и Франции. В английских газетных известиях говорилось: «в восемь дней мы уничтожили глыбы гранитных валов, которых камни нигде не могли устоять против нас». Английский офицер, посланный с Аланда курьером в Лондон, рассказывал по пути, что «сдача Бомарзунда явилась совершенной неожиданностью, потому что место очень удобное и приготовленное для сильной обороны, но пушки там были столь стары, что совершенно не годились и причиняли более вреда осажденным, чем неприятелю. Победа союзников расписывалась и комментировалась на разные лады и постоянно в самом невыгодном для нас освещении. Упоение славой было всеобщим на Западе. Бомарзунд превратился в «величественную» крепость, от которой не осталось камня на камне... В феврале 1855 г., на обычном обеде у лорда-мэра Лондона, Непир в застольной речи рассказал, между прочим, что «взятие Бомарзунда ничего не стоило. Дело было очень легкое; без потерь и труда мы разрушили очень большую линию укреплений. рассказы о взятии Бомарзунда возросли последовательно до колоссальной пошлости. «Когда, отдавшиеся в плен русские войска шли между рядами французских и английских солдат, — говорилось в газетах Франции, — музыканты играли шотландскую джигу и русские стали танцевать под эту музыку». Маршал Кастеллан, как человек серьезный, занес в свой дневник строки, заслуживающие большего внимания: «Взятие Бомарзунда, 16-го августа, произвело отличное впечатление; это первое действие французов против русских. Командующий войсками генерал Барагэ д'Иллье будет, вероятно, сделан маршалом Франции. Действительно, маршальский жезл был вскоре ему вручен довольно своеобразно, в момент его пребывания в Данциге, где он в 1813 г., будучи молодым поручиком, потерял руку. Парсеваль Дюшен получил большой крест Легиона, в ожидании звания адмирала Франции, что является равнозначащим маршалу. Пылкая французская фантазия людей легкомысленных представила Бомарзунд в виде неприступнейшей крепости в мире, выстроенной на скалах. К истории взятия Аландских укреплений французские изобретательные авторы не замедлили присоединить и несколько романтических приключений. «Монитер» напечатал рассказ «Бомарзундская сиротка» («L’orpheline de Bomarsund»); по фабуле сего рассказа, французам довелось освободить из казематов аландской крепости беззащитную невинную жертву, муж которой томился в далекой Сибири. Какой только несообразности не распространяла тогда о русских европейская печать! Писали, напр., что по отъезде наших пленных из Бомарзунда, многие женщины покончили жизнь самоубийством. Разного рода побасенки встречались даже в книгах, претендовавших на серьезное описание военных действий. — Эжен Вёстин в «Guerre d’orient» или «Victoires et conquêtes» сообщал, например, что в то время, когда Непир и Парсеваль тщательно изучали Аландские острова, солдаты нашего гарнизона, облокотись на амбразуры, равнодушно смотрели на работы англо-французских моряков. Но за то был якобы установлен строгий надсмотр за сношениями неприятельских моряков с жителями острова. Всех, возвращавшихся с судов союзников, осматривали, и двое детей 15-17 лет, у которых нашли несколько шиллингов, были обезглавлены! В казематах форта союзники нашли, кроме 2000 пленных, еще 400 раненых! Названный автор утверждает затем, что защитники Бомарзунда стеснены были приказом Государя, воспрещавшим, даже в случае грозящей опасности, трогать основания этой фортификации! Наконец, он рассказывает, что портреты императора и императрицы Франции встречались на Аланде в каждой хижине! Победители жаждали привезти с собой лавры с места своих триумфов и, за скудостью природы, им пришлось ограничиться пучками сосновых ветвей...

Когда прошел пыл первого восторга и когда французы и англичане ближе рассмотрели действительность, то она оказалась для них далеко непривлекательной. Шум радости заменился раздражением, насмешками и укорами, и даже «Times» предался священному и патриотическому гневу против флотов, так как на деле гора родила мышь. Вместо кита Непир поймал салакушку. Хвастливому адмиралу «не удалось продеть кольца сквозь ноздри грозному Левиафану». Он «пришел, увидел, но не победил», как писали тогда в английских газетах. Та же английская печать, сравнивая его деятельность с деятельностью Веллингтона, усмотрела, что «Веллингтон поражал вооруженного неприятеля и щадил частную собственность, а Непир щадил вооруженного неприятеля и поражал частную собственность. «Русские смеются, и мы смешны на самом деле», говорили англичане. Действия флота в Балтийском море стали называть вообще «жалкими и смешными». В «Times» читаем: «Английские пушки не говорили в Балтийском море. они, правда, шептали перед Бомарзундом, но вся Европа ждала того, чтобы голоса их раздались перед Кронштадтом или Свеаборгом… Трудно было нанести военной чести Англии на море более тяжкий удар, чем тот, который нанесли ей события в Балтийском море». «Шум на Западе, конечно, не соответствовал успеху на Аланде. Награды были несоразмерно велики», — признается французский историк.

Подтрунивала над успехами Непира и русская печать. Западная эскадра без шума поплыла домой, «спрятав ничтожные Бомарзундские лавры в трюм», писала «Северная Почта» (1857 г., № 206). «Как не сказать теперь про Непира, — продолжает газета, — с чем поехал, с тем и приехал. Нет. У него, конечно, есть в кармане несколько камней от Бомарзундских укреплений, героически взорванных перед отъездом». «Дорого, очень дорого стоила Бомарзундская скала, — прибавила в другой раз та же газета, — и флоты вынуждены были воротиться домой без трубных и барабанных звуков, так как находились в положении лисицы, оставившей свой хвост в капкане».

Не упустила случая также и немецкая печать сказать язвительное слово о героях дня. «Искали флотов и не нашли их; осматривали, как можно ближе, крепости и объявили их неприступными».

Газетные статьи Западной Европы в период Восточной Войны 1853 — 1856 гг. отличались особым обилием всякого рода клевет на Россию. Состоявший при нашей миссии в Берлине, свиты Его Величества генерал-майор граф Бенкендорф, письмом от 15-го октября (за № 165), просил поэтому военного министра о высылке ему надлежащих сведений об Аланде, так как иначе он лишен возможности опровергнуть ложные и неприязненные сообщения из английских и французских реляций. Сведения эти были ему доставлены и хотя они считались тогда секретными, но графу Бенкендорфу разрешено было представить их «главному прусскому правительству единственно по доверию к оному». Князь П. А. Вяземский, живя тогда в чужих краях, надумал облегчить свое нывшее сердце и возмущенную душу составлением опровержений в местной периодической печати. Встретив отказ, он издал свои статьи отдельной брошюрой в Лозанне под названием «Письма Ветерана 1812 года» («Lettres d’un vétéran russe 1812 sur la question d’Orient, publiciées par P. d’Ostafiewo»). Двадцать второе письмо почтенного ветерана посвящено Бомарзундской экспедиции. Сделав несколько колких замечаний о слабом военном красноречии императора мира и сравнив его с тем (Наполеоном I), у кого на уме всегда была настоящая армия, а не армия, нужная для увеселения, ветеран продолжает: «если самое (бомарзундское) дело не принадлежит к числу таких, за которые обыкновенно дается маршальский жезл, то нет сомнения, что маршал Барагэ д’Иллье заслуживал награды в качестве нового Христофора Колумба. Бомарзунд открыт, конечно, им и его славными аргонавтами. До сих пор он оставался страной неизвестной (terra incognita) не только для Европы, но и для большинства русских людей. Кстати скажем, что нельзя довольно похвалить скромность, которой отличаются начальники союзных войск. Вместо того, чтобы заставить говорить о себе, нападая на крепости, всем известные, они предпочли напасть на маловажное и, в добавок, недостроенное укрепление с малочисленным гарнизоном. Впрочем, не годится чересчур издеваться над новым маршалом по поводу лавров, которые он пожал. Благородному ветерану времен первого Наполеона, без сомнения, было горько заслужить маршальский жезл при современной обстановке. Этот жезл наверно не радовал его и показался слишком тяжел, когда после своей знаменитой Бомарзундской экспедиции он высадился в Данциге, где в 1813 году оторвало ему руку. Сопоставляя эти, дорогия для него во всех отношениях, воспоминания давнишней славы с впечатлениями настоящего времени, он, конечно, не мог радоваться. Смешная и мелочная обстановка второй империи должна была бесить храброго человека, который служил под знаменами первой и под начальством вождей, получавших маршальские жезлы не за такие дела, как взятие Бомарзунда.

«Севастополь не Москва, Крым не Россия», — писал Государь (3-го сентября 1855 г.) к М. Д. Горчакову. Что же после того сказать об Аланде? Потеря столь ничтожная, что в общем ходе дела она представляется лишь булавочным уколом. Любовицкий, рассматривая вообще вопрос об атаке и обороне берегов, спрашивает: да нужно ли было укреплять Аландские острова? И отвечает: «Пространство моря между берегом и островами замерзает зимой (пролив же, отделяющий Аландские острова от Швеции, напротив того, почти не замерзает); для охранения же их летом от неприятеля, могущего заставит наш флот укрыться в портах, пришлось бы построить чрезвычайно сильные укрепления, которые были бы в состоянии держаться при полном обложении, по крайней мере, шесть месяцев; мы думаем поэтому, — прибавляет Любовицкий, — что для нас нет надобности в укреплении Аландских островов». Князь Васильчиков более резко отозвался о бесцельности крепости. «В Балтике, — писал он, — неизвестно для какой цели существовал укрепленный замок на Аландских островах, известный под названием Бомарзунда. Замок этот никому не мог преградить вход в Балтийский залив, не защищал берегов Финляндии и даже не доставлял действительной обороны запертому в нем без всякой надобности гарнизону. И действительно, если в Бомарзунде не держали сильного флота, — могущего или ударить во фланг наступающему неприятелю, или, пропустив его вперед, отрезать ему путь отступления, — то крепость эта совершенно никакого значения не могла иметь, так как неприятель, желающий идти на Петербург или Гельсингфорс, имел полную возможность обходить ее и игнорировать, зная, что в тылу он не оставляет никакого опасного врага».

Оценивая теперь последствия падения Бомарзунда, можно более основательно ответить и на вопрос о том, полезно ли было в стратегическом отношении возведение крепости на Аланде. Прежде, когда существовал шхерный гребной и парусный флот, Аландская стоянка, быть может, имела значение. Не отваживаясь на плавание в открытом море, он мог отсюда выходить для прикрытия финляндских шхер и для нападения на шведский берег. При прежних условиях, крепость могла здесь подвергнуться только атаке шхерного флота, который, как бы велик он ни был, едва ли был опасен для Аландского укрепления без содействия линейных кораблей. Узкий же и извилистый фарватер Аланда делал маневрирование линейных кораблей парусного флота почти невозможным. С введением же пара во флоте, обстоятельства совершенно изменились, как справедливо говорит Шателен. Для парового флота Аландская стоянка едва ли нужна и полезна. Содержать большой гарнизон на Аланде было бы довольно затруднительно, в виду ограниченности средств населения, не могущего доставлять значительных запасов для пропитания. Все это, вместе взятое, убеждает, что Аландский архипелаг утратил свое значение в стратегическом отношении, почему уничтожение Бомарзунда не может считаться важной утратой для России.

Это вполне сознали как в Англии, так во Франции, где никто не был удовлетворен достигнутыми результатами, при тех громадных затратах, которые принуждены были сделать союзники. Никаких выгод неприятель из двухмесячной осады Аланда не извлек; даже блокада Балтийских гаваней не уничтожила русской вывозной торговли. Сами англичане покупали сало и другие русские произведения через Пруссию. Что же касается специально экспедиции на Аланд, то она по характеру своему более похожа на измышление кабинета Наполеона III, — весьма изобретательного на подобные диверсии, — чем на план Непира, претендовавшего на звание опытного адмирала. Союзники отлично знали, что в Бомарзундской гавани не было ни одного русского корабля и, следовательно, они не оставляли у себя в тылу никакой русской силы. И если, тем не менее, они затеяли осаду безвредных и недостроенных укреплений, то успехи в подобных случаях или ровно ничего не доказывают, или свидетельствуют только о полном отсутствии предприимчивости у союзников и неимении какого-либо плана для серьезных операций. Отсутствие строго обдуманного плана действий подтвердил впоследствии сам Непир письмом, напечатанным в английских газетах. Даже после Бомарзунда союзники не успели собрать данных для оценки условий и требований войны в Балтике.

Во время парижского конгресса речь об Аландском укреплении возникала неоднократно, и так как крайне ничтожное значение форта было теперь для всех очевидно, то наши дипломатические представители не желали, конечно, делать из него камня преткновения на трудном пути к миру. Гр. Нессельроде указывал гр. Орлову, при отправлении последнего в Париж, что мы не станем сопротивляться и дадим свое согласие на то, чтобы не возобновлять укреплений Бомарзунда. В инструкции гр. Орлову было написано: «Соглашаясь не возобновлять укреплений Бомарзунда, желательно не вносить этого в трактат и даже не упоминать вовсе о Бомарзунде, избрав, например, такую редакцию: «Аландские острова останутся в том виде, в каком находились во время войны» (Statu quo belli). В этом именно смысле и высказался гр. Орлов на аудиенции у Наполеона III, когда тот спросил: «А Бомарзунд... согласитесь ли вы не возобновлять его»? По словам гр. Валевского, — как доносил Бруннов, — англичане потребуют срытия укреплений на Аланде и Франция будет поддерживать это заявление. Лорд Кларендон действительно настаивал на том, чтобы укрепления на Аландских островах не возобновлялись. Удовлетворить это требование не представляло затруднения для России: оно возникало из одного только тщеславия противников. «Не возобновлять Бомарзунда было тем более легко, — как писал гр. Нессельроде, — что русское правительство не имело даже и мысли восстановлять разрушенные на Аландских островах укрепления и требование это только и нужно союзникам в силу трактата, заключенного ими со Швецией». Вообще же гр. Нессельроде находит странным включение вопроса о Бомарзунде в трактат, определяющий восточный вопрос.

Так как прения о Карсе на конгрессе обострились, то гр. Валевский собрал на предварительное совещание к себе некоторых дипломатов и тут первым вопросом были поставлены укрепления Бомарзунда; гр. Орлов был сговорчив, надеясь тем побудить англичан быть менее требовательными. На конгрессе гр. Орлов требовал лишь, чтобы вопрос о Бомарзунде решался только между Россией, Францией и Англией, т. е. участниками, бывшими в водах Балтийского моря. Кроме того, Орлов и Бруннов пытались поставить дело о Бомарзунде так, чтобы оно явилось в виде добровольного соглашения со стороны России и не было введено в трактат. Но это им не удалось достичь и между Россией, Францией и Англией 18-го марта 1856 г. состоялась конвенция, касающаяся Аландских островов, которая состоит из одной только статьи следующего содержания: «Его Императорское Величество, Император Всероссийский, согласно с желанием, изъявленным Ему их Величествами императором французов и королевой Великобритании и Ирландии, объявляет, что Аландские острова не будут укрепляемы и что на оных не будет содержимо, ни вновь сооружаемо никакого военного или морского заведения». Этот трактат был ратификован 3-го апреля 1856.