Война на Финском побережье 1854-1855 гг.

С открытием навигации, началась кампания 1855 г. Непир был сменен. Его место занял адмирал Ричард Дондас. Под его начальством было 62 вымпела и 1640 орудий. Французский адмирал Пенб привел с собой всего 8 судов разных размеров и, при сравнении с силой англичан, это был лишь маленький дивизион. Первыми в Балтийском море — в начале апреля — были опять англичане, французы явились с большим запозданием. От имени своих правительств адмиралы Дондас и Пенб объявили блокаду всех русских портов. Флот союзников был пополнен канонерскими лодками, бомбардами и плавучими батареями. — Кампания 1855 г. началась таким же бесцельным плаванием союзного флота по Балтийскому морю, как и в предыдущем году. Об этом мы узнаем из рескриптов Государя Императора князю М. Д. Горчакову в Крым. 19-го мая 1855 г., напр., Его Величество соизволил сообщить: «Здесь английский флот приблизился к нам и стал на якорь за Красной Горкой, вероятно, в ожидании присоединения французского. В Кронштадте, где я был на днях, все готово к их принятию: как сухопутные, так и морские войска горят желанием показать себя достойными своих севастопольских товарищей». То же почти повторено в рескрипте от 15 июня. В рескрипте от 22-го июня 1855 г. читаем: «Здесь, кроме малых частных бомбардирований приморских телеграфов, неприятельский флот еще ничего не предпринимал и стоит, по-прежнему, частью в виду Кронштадта и частью в виду Ревеля».

Из частного письма поэта Ф. И. Тютчева от 25-го июня 1855 г. узнаем, что с неприятелем «на этих днях деятельно обменивались парламентерами. Среди других нелепых требований, обращенных к нам, одно довольно своеобразно. Это, просьба, чтобы мы предоставили им клочек нейтральной земли, где английский экипаж мог бы предаваться своей любимой игре, крикету. Все попытки, сделанные ими до сих пор в здешних водах, не серьезнее этого требования. Недавно они обстреливали несколько финских барок в двух верстах от Ораниенбаума, затем попытались сделать нападение на Сестрорецк; но все это вяло и без успеха». 2-го июля Государь писал кн. М. Д. Горчакову, что «слух о 50,000 французском десанте для Балтики снова возобновился». Везде замечались повторения прежних некрасивых способов действия по отношению к мирному населению.

Когда в 1855 г. неприятель повторил свой визит Кронштадту, русское общество отнеслось к нему столь же спокойно, как и в 1854 г. «Странно: жители его (Петербурга) спокойны» ... — отметила в своем дневнике Старая Смолянка. Союзники пожаловали к нам в гости, но «по какому-то странному ослеплению в Петербурге об них и не думают: французский театр идет своей чередой, зимой ждут итальянцев, а вражий флот на глазах». «Страх перед эскадрой, — по словам г-жи Цебриковой, — в общем был настолько незначителен, что командир одного из кораблей решил даже устроить у себя на судне бал. Бал вышел очень эффектным; близость неприятеля, которого видели в подзорные трубы, придавала своеобразный букет оживлению. В антрактах между танцами гости ходили на нос смотреть на его суда. Тревога прервала танцы. Неприятель разводил пары. Вмиг выдвинуты были пушки, команда расставлена по местам, капитан и офицеры заняли свои посты, а гостям было приказано не выходить из палатки. Мы увидели быстро приближавшийся неприятельский пароход, который остановился за чертой выстрелов. Тогда капитан приказал продолжать танцы. Очевидно, что неприятель, увидев наш пароход, а также катера и шлюпки, подвозившие гостей из города, подумал, что какая-нибудь экспедиция, и послал пароход наблюдать. Грянула бальная музыка, разряженные дамы вышли на нос и в трубу отчетливо видели палубу «его» парохода, офицеров с подзорными трубами, матросов на башне. Постояв с полчаса, английский пароход повернул к своей эскадре, разглядев, что на нашей плавучей батарее бал. Но, все таки, часа два — три все было на чеку. Вернувшийся к своей эскадре пароход перестал дымиться, другие паров не разводили и тревога оказалась напрасной».

Поплавав около наших берегов, французский адмирал Пено писал своему правительству: «Мы стоим против неприятеля деятельного, умеющего усилить свои средства и наносить нам вред. Вы верно не оставите без внимания, что паровые канонерки, столь быстро построенные русскими, и которых число вскоре еще может увеличиться, совершенно изменили наше положение в отношении к противнику. Мы теперь должны не только думать о нападении, но и заботиться о собственной защите, потому что у русских больше канонерских лодок, нежели у англичан». Из этого признания видно, что зимним перерывом русские воспользовались для восполнения замеченных недочетов. Тоже самое приходится сказать и о неприятелях. Они также обзавелись канонерскими лодками, которые обладали скоростью в 13 узлов и имели 2 орудия (68-ми-фунтовых) на поворотных станках. В начале кампании союзники их вовсе не имели; в кампанию 1855 г. Англия выставила их не более 16-ти. Но так как они сидели в воде 12 футов, то в шхеры они проникать не могли и потому вполне не удовлетворили требованиям времени. Новинкой явились плавучие батареи. они имели по 16 орудий и были обшиты железными листами (в 10 см толщиной). Походили они на канонерские лодки; ходили под парами и парусами. Ко времени боя люди доставлялись для них с других судов. они представляли собой солидную силу и к ним прибегли потому, что требовалось противопоставить каменным стенам крепостей нечто более прочное, чем высокие деревянные стены кораблей. Недостаток плавучих батарей заключался в тихом ходе и в том, что их нужно были сопровождать другими судами.

НАПАДЕНИЕ НА ГАНГЭ, НЮСТАД И РАУМО. ПОЖАР г. ЛОВИЗЫ.

Как в кампанию 1854 г., так и теперь, англичане пытались приблизиться к берегу в тех местах, где не рассчитывали встретить русскую военную силу. Малые десанты неприятеля появлялись всюду с целью уничтожения телеграфных домиков, фуражировки в окрестных деревнях и вербовки лоцманов[43]. Чтобы воспрепятствовать их разбоям, из Экенеского отряда выслана была команда, состоявшая из 50 человек нижних чинов и четырех казаков, под начальством прапорщика Гренадерского его величества короля прусского полка Сверчкова. 24-го мая с аванпостов, выставленных им по берегу Гангэуддского полуострова, в расстоянии полутора версты от Гангебю, где расположился с командой Сверчков, ему было доставлено сведение, что одно английское судно подошло к берегу и спускает катер. Собрав команду, прапорщик Сверчков тотчас же прибыл в Гангэ и, укрыв команду за естественными прикрытиями, стал выжидать высадки. Около часу дня с английского фрегата «Косак», под кормовым английским флагом, причалил к пристани катер, который стал высаживать людей на берег. Когда половина людей высадилась, то были окружены командой и обезоружены. Вместе с тем прапорщик Сверчков приказал остальным людям, находящимся в лодке, сдаться, под угрозой открыть по ним, в противном случае, огонь. Так как они, не исполнив этого требования, стали быстро уходить, то чины команды, по приказанию нашего офицера, стали стрелять по катеру. В результате находившиеся в нем пять английских матросов и один финн-лоцман были убиты, четыре матроса ранены, а лодка потоплена; имевшиеся же в ней ружья, патроны в патронташах и 360 штук патронов в ящике, вместе с кормовым английским флагом, были взяты прапорщиком Сверчковым и вместе с пленными (в числе 11 человек) доставлены в Экенес к начальнику отдела, генерал-майору фон Моллеру. В числе пленных находился один офицер, один доктор и один гардемарин.

Ни прапорщик Сверчков, никто из нижних чинов его команды переговорного флага не видали, да и сами англичане, взятые в плен, лишь на второй день по доставлении их в Экенес, заговорили о том, что они высадились для переговоров, имея парламентерский флаг. В виду такого заявления, тогда же было произведено дознание флигель-адъютантом ротмистром Чертковым (ныне генерал-губернатор и командующий войсками Варшавского военного округа), которым установлено, что никакого флага, кроме кормового национального, у англичан не было.

Все дело при Гангеудде продолжалось четверть часа. Успех его, как донес командующий войсками, «следует приписать хладнокровию и распорядительности прапорщика Сверчкова».

25-го мая, в 4 ч. дня, фрегат «Косак» опять приблизился к Гангеудду и выпустил в него около 150 снарядов. Простреляв почти два часа, он ушел, не причинив никакого существенного вреда. Маленькому столкновению 24-го ма суждено было возбудить значительную дипломатическую переписку и обойти печать Запада в статьях, носивших заглавие «убийство в Гангэ».

Английский капитан (Феншов или Феншау), основываясь на показании матроса (Броуна), составил совершенно извращенное донесение о событии. По его рапорту выходило, что лейтенант Дженест, неся в руках переговорный флаг, вступил на берег, желая объяснить цель своего прибытия; но русские, коих было 500 человек, убили всех офицеров отряда ружейными выстрелами. Английский парламент и печать заволновались и в них послышались голоса о нарушении международного права и требования кровавого возмездия. Наши власти, не дожидаясь приказаний и запросов, сейчас же произвели расследование дела и весь рассказ английского капитана оказался гнусной ложью. Прежде всего, английские офицеры не были вовсе убиты. Затем оказалось, что письменное показание лейт. Дженеста противоречило и опровергало устный рассказ матроса Броуна. Дженест пояснял, что ему приказано было спустить на берег пятерых финляндцев, захваченных с купеческих судов крейсерами, и он намерен был «войти в сношения с жителями и офицером телеграфа». Но официально ему никакого предложения не было сделано о том, чтобы передать что-либо от одного военного начальства другому. Захват же провизии или рекогносцировку местности нельзя прикрывать белым флагом. Это уже военная хитрость, за которую он отвечал самим собой и успехом своего дела. В данном случае он поплатился пленом. расследование флигель-адъютанта ротмистра Черткова установило, что переговорного флага не было ни на пароходе «Косак» («Cossak»), ни на шлюпке, ни в руках офицера, сошедшего на берег. Англичане сами стреляли: у них найдено три ружья, из которых были произведены выстрелы и три, — заряженных пулями; кроме того, при них находилось 360 патронов. Запутавшиеся в своих измышленных показаниях, англичане не сумели ответить: на каком расстоянии от берега был поднят их переговорный флаг? вызвали ли они по отношению к себе внимание холостым выстрелом? вышли ли они на берег с согласия русского офицера? Фактически сигнала не было ими дано; разрешения высадиться, конечно, не получили. Они двинулись по неприятельской земле, не будучи никем признаны парламентерами; а когда попали в засаду, то в своей трусливости и неосторожности, хотели прикрыться белым флагом.

Наше правительство уполномочило военного министра, кн. В. Долгорукова, сообщить командующему британскими силами в Балтийском море, адмиралу Дондасу, что отправлять парламентеров можно только в три места: в Кронштадт, Свеаборг и Ревель. Когда же P. С. Дондас уведомил, что ему неизвестны были обстоятельства дела в Гангэ, и что на всем протяжении от Торнео до Либавы затруднительно иметь только три пункта для переговоров, то с русской стороны выражено согласие назначить для этого еще Торнео, Вазу, Виндаву и Либаву.

Переписка продолжалась. Дондас пытался оправдать неточности показания матроса Броуна; доказать, что на шлюпке спущенной с корабля «Косак», выставили переговорный флаг, но, вероятно, с берега он не был замечен; что на шлюпке вовсе не имелось пушки[44] и т. п. Так как английский адмирал желал затушевать дело побочными обстоятельствами, то кн. Долгоруков вернул его к существу вопроса, указанием, что лейтенант королевского флота Дженест сошел на землю, не дождавшись, чтобы его звание парламентера было законным образом допущено и признано начальствами. На заявление же о том, что шлюпка выставила парламентерский флаг тогда, когда отошла от парохода «Косак», на котором такого флага вовсе не подымали, адмирал Дондас получил ответ в западной же печати (например, «Nautical Standard»), где ему разъяснили, что раз только при указанных обстоятельствах переговорный флаг был поднят на носовой части шлюпки, т. е. уже на пути от парохода к берегу, то прапорщик Сверчков прав в своих действиях, ибо он мог и должен был принять это за военную хитрость, к которой, как известно, англичане прибегали очень часто и в эту кампанию, и во время прежних своих войн. Некоторые повременные издания Запада, спокойно разобрав донесение английских офицеров, усмотрели в них разные положения, изобличавшие протестовавшую сторону. Кроме того, оправдывавшиеся англичане проявили не мало наивности. Так напр., они придумали, что с парохода «Косак» лейтенант Дженест посылался для уведомления русских о том, что этому пароходу приказано истреблять все каботажные суда и лайбы, что доктору дано было разрешение съехать с корабля для упражнения в гребле, а повару — для закупки яиц. И в подобных ребяческих объяснениях англичане искали тогда основания для их высадки на берег у Гангеудда.

Впоследствии, при размене пленных в Одессе, князю А. В. Мещерскому пришлось лично видеть лейтенанта Луи-Дженест (Geneste), взятого в плен при Гангеудде, виновника всей этой истории и того газетного шума, который подняли тогда англичане. Князь Мещерский, — описав дело и сказав, что Дженест лет 25-ти, высокий стройный брюнет, — прибавляет, «но нахал до высшей степени», несмотря на полученный им урок.

Местоположение Гангэ таково, что бесцельно плававшим неприятельским судам было очень удобно подходить к нему, для проявления своей боевой деятельности. И они подходили часто. Утром 16 сентября одно судно и три канонерские лодки опять открыли по нем огонь, обстреливая дороги, ведущие от Гангеудда к деревне Гангебю. Около трех часов канонада усилилась и от эскадры отошли 6-ть гребных судов с десантом; некоторое время спустя к ним прибавилось еще 4 судна и у Тульгольма высадилось около 400 чел. — Ген.-майор Моллер, руководивший нашими малыми отрядами, намеревался зайти в тыл неприятеля, но тот, заметив это движение, усилил канонаду. Когда неприятель приблизился, его встретили ружейным огнем. После короткой перестрелки, он вернулся к Тульгольму и, сев на лодки, отплыл к кораблю. Дело продолжалось с 11 часов утра до 5,5 часов пополудни. Неприятель выпустил до 2000 снарядов и несколько ракет, но повредил только наш телеграф с караулкой. У нас потерь не было, и все участники дела «держали себя истинно-русскими солдатами», как доносил ген.-м. Моллер.

К городу Нюстаду английский винтовой корвет «Гариэта» впервые подошел 16-го июня. Он приблизился под парламентерским флагом, почему один из ратманов города со шкипером отправился к нему. На корвете от них потребовали съестные припасы. Требование исполнили и англичанам доставили в небольшом количестве яиц и молока, а также одного быка, не смотря на существование секретного предписания абоского губернатора не отпускать ничего неприятелю. Капитан судна сказал ратману, что ему известно о существовании войска вблизи города; ваше счастье, что они не расположены в самом городе, иначе от этого могли бы произойти дурные последствия. Отряд действительно стоял в 7 верстах от города и его не придвигали ближе, в виду того, что не ожидали десанта с одного корабля.

Начальник Абоского отряда, генерал-майор фон Вендт, приказал сосредоточить отряд около самого города и явившиеся после этого военные власти воспретили городу, во 1-х, выставлять флаг, который он обязался подымать, при приближении неприятельского судна, в знак покорности, а, во 2-х, отпускать врагам съестные припасы. На том возвышении, на котором выкидывался флаг, начальник передового отряда, полк. Энгельгардт, вопреки желанию горожан, построил батарею (эполемент). Донося об этом своему начальнику, полк. Энгельгардт прибавил: «ратман просил меня действительно форменной запиской о высылке войска, о выдаче же припасов неприятелю меня не спрашивал».

24-го июня английский корвет вновь появился под парламентерским флагом перед Нюстадом и, бросив за две версты от города якорь, выслал лодку. На встречу лодке выехал, также под переговорным флагом, ратман Лаурентс. При встрече лодок, офицер стал требовать от города мяса и прочих продуктов. Ему ответили, что жителям воспрещено удовлетворять неприятеля всякими припасами. Офицер заявил на это, что будет бомбардировать город. Шлюпки разъехались. Приплыв обратно к судну, англичане сняли белый флаг и четверть 12 ч. начали стрельбу по городу ядрами, гранатами и конгревовыми ракетами. Особого вреда городу они не причинили, весь урон ограничился незначительными повреждениями в некоторых домах. Ядром был убит старик, а одной женщине повреждена нога. Бомбардировка продолжалась три четверти часа. Наши две роты введены были в город и приготовились к отпору десанта; но так как на высадку англичане не решились, то они остались без дела.

Для своих разбойнических нападений англичане выработали несложные приемы, которых придерживались почти повсюду на Финском побережье. Они подходили к городам под парламентерским флагом, предъявляли разные требования и когда им отказывали, то спускали флаг и начинали стрельбу с приготовленных кораблей и лодок. По тому же шаблону все проделано было ими у г. Раумо. Тут они 20-го Июня потребовали выдачи всех купеческих судов и так как согласия на это не последовало, то открыли огонь с пяти вооруженных пушками лодок, пытаясь в тоже время увести купеческие суда. Наш маленький отряд ответил с берега выстрелами, причинившими неприятелю некоторый урон. — Лодки отошли к кораблю, который начал пушечную стрельбу. Перестрелка длилась два часа 15 минут, во время которой англичане сожгли два купеческих» судна. Ни город, ни наш отряд, состоявший под командой капит. Карлстедта, потерь не понесли.

Жители г. Раумо, с бургомистром Петерсоном во главе, всеми зависевшими от них средствами содействовали отражению англичан: перевозили войска бесплатно на своих подводах; доставляли поумеренным ценам припасы; в городе приготовили госпиталь; купец Весандер помогал осуществлению оборонительных работ и нередко на свой счет отпускал солдатам водку; шкипер Линдгрен лично участвовал в перестрелке.

Пример жителей г. Раумо дал ген.-адъютанту Бергу повод особенно усердно хлопотать о поощрении местных обывателей, взявшихся за оружие. «При настоящей войне с морскими державами, — писал Берг министру статс-секретарю 27 июля (8 авг.) 1855 г., — считая усердное содействие мне в оной самих жителей не маловажным средством к успеху, тем более, что военные действия происходят на всем огромном береговом протяжении Финляндии и нередко многие из незначительных прибрежных пунктов должны отражать небольшие неприятельские покушения с самым только ограниченным числом солдат, причем ревностное пособие к тому самих жителей совершенно необходимо».

22-го июня (5-го июля) 1855 г. неприятель взорвал старые укрепления Свартгольма, расположенные в виду города Ловизы на отдельном острове[45].

Случилось так, что в ночь с 23-го на 24-ое июня, т. е. в то время, когда неприятельские суда находились около Свартгольма, в Ловизе произошел большой пожар, истребивший значительную часть города. Пожар приписали действию конгревовых ракет неприятеля. При указанных обстоятельствах военного времени все это казалось весьма естественным. Недостаточно проверенные известия проникли в печать с некоторыми измышленными подробностями. А именно, тогда писали, что англичане, в числе сотни человек, напали на беззащитный город, превратили его в груду пепла, оставив до 2-х тыс. народа без крова и пищи под открытым небом.

В действительности же англичане показались в Ловизском заливе за пять часов до пожара на винтовой канонерской лодке, в числе, примерно, 80 человек. Они разграбили упраздненный казенный магазин на берегу залива, разбив в нем ставни окон, будки и пр. «Неприятель хотя и бросал ракеты, но не по направлению города, почему и не мог, по словам всех очевидцев, быть причиной несчастия, постигшего г. Ловизу».

Финляндцы С. Г. Эльмгрен и Авг. Шауман в своих воспоминаниях о войне 1854 — 55 гг. поставили пожар г. Ловизы в прямую связь с теми лесными пожарами, которые опустошили Финляндию. «К событиям невоенного характера, надо отнести один печальный факт сего чудесного лета, — это совершенное почти уничтожение г. Ловизы пожаром 5-го июля нового стиля. Стокгольмская газета «Aftonbladet», особенно враждебно относившаяся к финляндскому генерал-губернатору Бергу, определенно стала (в 1857 г.) обвинять его в измышлении неверного рассказа об истреблении Ловизы англичанами. В настоящее же время устанавливается, что ни те, ни другие неправы в своих заявлениях. В 11 часов вечера 23-го июня (5-го июля), совершенно независимо от лесных пожаров, загорелся дом купца Сундмана (Sundman) и, несмотря на все старания жителей потушить его, огонь передался соседним строениям и лучшая часть города, состоявшая из 90 домов, выгорела. Сгорели ратуша, церковь, училищное здание и пр. Казенные строения уцелели — Архивы, церковную утварь и прочие ценности успели спасти. Частное движимое имущество, а также и часть купеческих товаров перевезли в соседние деревни еще накануне, из опасения неприятельского нападения. — Полк. Виллебрант, которому поручено было отвезти в Ловизу 5 тыс. рублей, пожертвованные Государем на погорельцев, донес военному министру: ...«нужно полагать, что жители, перепуганные появлением неприятельских судов, и стараясь от них спасти свое имущество, небрежно обошлись с огнем». — Такова наиболее правдоподобная догадка о причине пожара, причинившего до 89 тыс. р. убытка.-Генерал-адъютант Берг для расследования дела немедленно командировал Нюландского губернатора Лангеншельда и, с своей стороны, никогда пожара г. Ловизы неприятелю не приписывал. Финляндские историки перестали теперь распространять прежние небылицы и вполне правильно описывают событие. Пожар произошел во время войны, — пишет напр., составитель описания г. Ловизы, Dr. Georg Ôhman. — Английский флот находился около Свартгольма. Было удобно приписать вину возникновения огня ракетам, якобы брошенным с этого, флота. Между тем это было не так. Напротив, некоторые утверждают, что англичане предложили даже свои услуги по тушению пожара, но их помощь была отклонена.

С несчастьем, постигшим г. Ловизу, связан еще один, хотя и незначительный, но неприятный, факт. Дело в том, что в городе находился отряд, состоявший из 4 сотен казаков, который мог должным образом наказать неприятеля, когда он грабил казенный магазин на берегу залива. Но, вместо этого командир Донского казачьего № 64 полка, подп. Скосырсков, приказал казакам отойти за город и укрыться горным хребтом. Подполковник оправдывался тем, что уступил желанию городских жителей, дабы не подвергнуть их со всем имуществом опасности. Сослался он также на неисправное состояние огнестрельного оружия казаков. Оружие оказалось в порядке, но пули действительно не соответствовали калибру карабинов и пороховой заряд был мал. Подп. Скосырсков (или Скосырский) немедленно же был смещен, по приказанию командующего войсками.

ВЫБОРГ.

Когда обнаружилось, что неприятель готовится посетить Балтийское море, стали наскоро приводить в оборонительное положение наши береговые укрепления. С этой целью в Выборг был послан генерал-адъютант Огарев. В конце 1854 г. он донес, что Выборг готов к обороне и остается только желать, чтобы неприятель дерзнул напасть на него. Донесение ген. Огарева было, конечно, принято во внимание, а потому комиссия, составлявшая в Петербурге инструкции для крепостей Империи, в наставление для Выборга вписала (ст. 3): «Выборгская крепость, по Высочайшему повелению, уже приведена в полное оборонительное состояние, снабжена надлежащим гарнизоном, вооружением и всеми военными и продовольственными запасами. Посему о сих предметах в сем наставлении не упоминается». На деле же оказалось, что вся забота ген. Огарева ограничилась приведением в больший порядок внешнего вида укреплений: на брустверах была скошена трава и поставлены дерновые заплаты, которые к весне снова обвалились, множество дорогого леса было потрачено на палисад, которым прикрыли опасные места с моря и с поля, но самый палисад остался совершенно открытым. бесцельно построено было десятка два блиндажей, в роде навесов для сена... А между тем Выборгу нельзя было не придавать особого значения, по близости его к Петербургу и по связи его с остальной Финляндией.

В апреле 1855 г. Выборг был вновь осмотрен инженером В. Д. Кренке. Из его донесений видно, что крепость, завоеванная Петром Великим, была совершенно запущена и требовала значительных затрат денег и времени, чтобы привести ее в мало-мальски пригодный вид. Выборгская крепость состояла из 9 бастионных фронтов главной крепости, Короно-Санкт-Анненской крепости и Шлосского замка. По отчету, представленному Государю Императору Николаю I, по случаю 25-летия его царствования, в крепости в 1850 г. должно было находиться на лицо 398 орудий, 240 лафетов и станков и 67,750 снарядов. Кроме того, в Выборге имелись помещения на 3,095 человек и 14,500 пудов пороха. Но в действительности Выборг крайне нуждался во всем: в порохе, орудиях, укреплениях, заграждениях, флоте и проч. По отчетам недоставало всего 5.255 зарядов, но в действительности Выборг не имел ни одного заряда, потому что на приготовленные заряды употреблен был порох старинной финляндской заготовки, оставшийся от войны 1808 — 1809 гг. Мало того, этот порох оставался не испытанным. О силе его действия узнали случайно. Понадобилось удостовериться в подготовке артиллерийской прислуги[46].

Произвели несколько выстрелов и что же? Ядра ложились от орудия в 100, в 50 и даже в 20 саженях! При чтении этого донесения, у генерала Ридигера невольно вырвалось восклицание: «Это ведь уж более чем возмутительно!.. Ну, что будет, если Выборгу придется действовать прежде, чем поспеет порох».

С орудиями в 1854 г. распорядились следующим образом: лучшие из них, новые, поставили на сухопутных фронтах и на флангах морских фронтов, где для них не было никакого обстрела, а для встречи неприятельского флота прямыми выстрелами, поставили старые орудия плохого качества. Крепостные валы находились в первобытном виде, амбразуры были столь мелки, что не прикрывали орудий с лафетами, люди оставались также без надлежащих закрытий, в виду отсутствия траверсов и блиндажей. Частные здания столь близко примыкали к укреплениям, что представлялись опасными в пожарном отношении. Для блиндажей в крепости не имелось запасного леса. В госпитале, устроенном на линии Сайменского канала, не имелось ни врачебного персонала, ни медикаментов.

Военным губернатором Выборга или начальником войск Выборгского гарнизона состоял генерал-майор Теслев, человек разумный, спокойный и проявивший большую энергию в деле приведения укреплений в оборонительное состояние. Он обладал, как военными познаниями, так и большим навыком в делах гражданских. Теслев был особенно полезным деятелем в Финляндии, при его преданности России и глубокой привязанности к особе императора Александра II. Как не знакомый с инженерной частью и артиллерийским делом, ген.-м. Теслев нуждался, конечно, в помощниках, а на его беду, начальник артиллерии округа, генерал-лейтенант Волжинский, и начальник Выборгской крепостной артиллерии, полковник Ляпунов, не соответствовали своему назначению: первый был стар (70 лет), а второй, хотя и прекрасный человек, но совершенно больной. Командир же Выборгской инженерной команды, полковник Горскин, оказался едва ли не душевнобольным. Командир 3-го учебного карабинерного полка, полковник Смогаржевский понимал толк только в носк, учебном шаге и ружейных приемах. Саперов в Выборге не было.

Приморские укрепления Выборга оказались в лучшем состоянии, но и они потребовали много работ для исправления и надлежащего заграждения проходов в Выборгский залив.

С апреля 1855 г. работа закипела в разных частях. «Расшевелились все, не только военные, но и мирные жители Выборга». До 1,000 рабочих ежедневно выходили на укрепления. Жители не помнили такого оживления в городе. Исподволь состав начальства был переменен. Главное внимание обращено было на охранение Выборга со стороны моря. Транзундский пролив, наиболее глубокий и удобный для прохода, был загражден довольно надежно и, кроме того, охранялся сотней нанятых вольных стрелков, под начальством лесничего Гука, которые получили казенные штуцера, по 50 патронов на человека и определенное жалование. Нильский пролив заградили каменной гатью, потопленными канонерскими лодками, бонами, канатом и цепью. Кроме того, на островах Хинкус и Равенсари построили батарею на 6 или 4 орудия. Равенсари очистили от леса. Ни одного орудия на этом острове до 1-го июля не было[47]. Для обстреливания Транзундского и Пильского проходов возвели на острове Николаевском или Турки-Саари, приходящемся на главном фарватере Выборгского залива, еще батарею на 8 орудий. Тут же расположено было 9 канонерских лодок. Случилось так, что эту батарею пришлось вооружать в день появления неприятеля в Транзундском проливе.

Ниемильский пролив представлялся наименее опасным по своему мелководью и каменистому фарватеру. Заграждения его признавались достаточно обеспеченными.

После работ 1855 г. Выборгская крепость оказалась готовой к встрече неприятеля, хотя многое еще не успели закончить. Теперь союзники должны были встретить сопротивление и не было опасения, что укрепления будут ими разрушены[48].

В июне 1855 г. начальником обороны северного побережья Финского залива от Петербурга до Выборга был назначен генерал-лейтенант Мерхилевич, поляк, искавший впоследствии, во время бытности варшавским генерал-губернатором, популярности в польской среде. Он хотел было, сообразно своим» взглядам, распределить работы по укреплению, чем вызвал против себя значительное раздражение в тех, которые ранее вели их по строго обдуманному плану. Генерал Мерхилевич не отличался ни достаточным тактом, ни военными способностями. Он находил, что без всякой надобности укрепления выдвинуты излишне далеко вперед, и что достаточно было бы встретить неприятеля с острова Харки-Саари, чтобы не допустить его сжечь Выборга. Другими словами, он готов был отдать без боя англичанам Транзунд и Пильский пролив, т. е. предоставить неприятелю свободно войти в Выборгский залив и лишить таким образом Выборг всякого сообщения с морем. Такое намерение инженер В. Д. Кренке признает возможным заклеймить названием «предательского». По докладе Государю Императору предположений генерала Мерхилевича, Его Величество соизволил повелеть продолжить работы по прежде сделанным указаниям.

1-го июля 1855 г., около 1 ч. дня, к Транзунду подошли три английских судна эскадры капитана Эльвертона. Фрегат «Аррогант» и корвет «Мажисьен» остановились у Кирканеми, а канонерская лодка «Рюби», сопровождаемая семью вооруженными баркасами, на которых было около 700 человек, направилась в Выборгский залив. Около 9-ти часов эта флотилия приблизилась к острову Равенсари. Штуцерные Карабинерного полка осыпали их пулями, пароход «Тосна» и наши канонерские лодки тоже открыли по ним пальбу. Один неприятельский баркас был подбит и стал тонуть. Его на буксире отвели к фрегату. За ним туда же последовали и остальные баркасы. После этого фрегат «Arrogant» открыл огонь по острову Равенсари, а с баркасов принялись метать конгревовые ракеты. К 10-ти часам вечера канонада прекратилась, а 3-го июля, исправив свои повреждения, неприятель удалился. Потери выразились: у нас — 1 убитый и 8 раненых нижних чинов, кроме того, был ранен прапорщик Штальман; у англичан — убит только один гардемарин Старей. В таком виде представляется Транзундское дело 1-го июля по официальному отчету. В настоящее время, по обнародовании разных новых данных, имеется возможность дополнить это описание некоторыми подробностями.

В виду того, что в донесениях двух начальников, Рудакова и Струкова, встречались разноречивые указания, инженер-полковнику В. Д. Кренке предписано было немедленно представить обстоятельное описание дела 1-го июля. Из его донесения, а также из рассказа поручика л.-гв. 1-ой артиллерийской бригады Эгерштрёма, вытекает, что наши канонерские лодки заняли позицию за островом Хинкусом, на высоте Николаевской батареи. 72 человека штуцерных и сотня вольных стрелков были рассыпаны по берегу Равенсари. На этом же острове находились еще две роты С.-Петербургской № 1-й дружины, под командой полковника князя Шаховского, и 100 человек сапер, под командой штабс-капитана Вощинина. Одна рота Петербургской дружины, с штабс-капитаном Галаховым, перевезена была на Николаевский остров. Английская паровая канонерская лодка приближалась по обыкновенному Транзундскому фарватеру, придерживаясь берега Санион-Саари, имея впереди финскую лодку с рогожей, вместо паруса. Канонерская лодка, остановившись перед заграждением, открыла огонь по пароходу «Тосна», который лишен был возможности отвечать по малому калибру своих орудий.

В это время наши 8 канонерских лодок, под начальством кап.-лейтенанта Флотова, выдвинулись вперед и стали между островами Николаевским и Равенсари. Но пока происходил этот маневр, три неприятельских баркаса успели преодолеть Транзундское заграждение. Завязалась перестрелка между лодками и баркасами. Благодаря молодецким распоряжениям Флотова, который лично разъезжал между канонерками на маленьком челноке, наши лодки оправились и направили свой огонь столь удачно, что баркасы вынуждены были отступить. Однако, наибольший урон неприятелю нанесли штуцерные с острова Равенсари. Неприятель с своей стороны успел зажечь на этом острове лес и несколько хат. Ночью охотники из дружины № 1, графа Кутайсова, и матросы произвели рекогносцировку транзундского и пильского проходов. Вообще ополченцы под огнем неприятеля показали себя молодцами. Шутки и остроты сыпались со всех сторон. Под конец ратники стали даже различать выстрелы по звуку. «Ничего, ребята, наша!» говорили они, когда звук был громче, потому что наши лодки находились ближе к нам и на открытой местности. «Держись, чужая!» — сообщали они, и действительно над головой пролетала неприятельская бомба или ракета. При раздаче наград ратники ополчения получили также несколько знаков отличия военного ордена.

На острове Турки-саари или Николаевском происходило следующее. Батарея была окончена постройкой и ее нужно было вооружить. Вооружалась она под наблюдением пор. Эгерштрёма, который был командирован на лето в помощь начальнику Выборгской крепостной артиллерии полк. Ляпунову. Так как Ляпунов в то время хворал, то пор. Эгерштрёму фактически пришлось исполнять его обязанности. Для вооружения батареи имелось 20 нижних чинов, коими командовал поручик Фадеев. 1-го июля, пароход «Тосна», которым командовал прекрасный моряк, капитан-лейтенант А. П. Опочинин, был отправлен в крепость за орудиями. «Тосна» попала в Выборгский залив, благодаря случайности. Опочинин перевозил камень из Пютерлакса в Кронштадт, для постройки форта. Неприятель, подкараулив его, погнался за ним. Барки с камнями пришлось потопить и спасаться от английского фрегата и французского корвета. Таким образом «Тосна, очутилась в Выборге. Теперь этот пароход буксировал барку с орудиями. С этим рейсом генерал-майоры Теслев и Струков также отправились в Транзунд. Не успели доплыть до острова, как по ним был открыт неприятельский огонь, так что разгрузку артиллерии и постановку орудий на батарею пришлось произвести под огнем. Дороги от берега до батареи по острову не существовало, платформа была не вполне окончена и тем не менее наши молодцы-солдаты отлично справились со всеми трудностями, за что им было пожаловано 6 знаков отличия военного ордена, а пор. Н. Эгерштрёму объявлено Высочайшее благоволение.

В деле при Транзунде с нашими канонерками повторилась старая история: неуклюжие лодки, имевшие по орудию на носу и на корме, едва поворачивались, но наши моряки по обыкновению выказались героями. Генерал-майор Теслев находил, что канонерские лодки просто срамили нас: они двигались, как раки или черепахи; покуда одну лодку успеют подать вперед саженей на пять, другую отнесет течением назад саженей на десять. Если бы наши канонерки были сколько-нибудь подвижны, то они не должны были бы пропустить неприятельские баркасы через Транзундские заграждения. Флотов, бесспорно, прекрасный моряк, но он выбился из сил и ничего не мог поделать с лодками. На одной нашей канонерке была повреждена корма, с другой три раза сбивали флаг, но юнкер Зеленецкий каждый раз вылавливал его и поднимал на новой палке.

6-го июня 1855 г. Государь, очень часто писавший в то время князю М. Д. Горчакову в Крым, сообщил: «Маленькая попытка на Выборг была на днях удачно отбита».

Генерал Мерхилевич, докладывая Великому Князю Николаю Николаевичу о деле 1-го июля, находил действия канонерских лодок прекрасными. На самом же деле они могли быть сколько-нибудь полезными только в заливах со спокойной, стоячей водой, но в шхерах, где этим плоскодонкам на веслах приходилось переходить морскую струю, они делались совершенно бесполезными.

Это мнение полковника Кренке и генерал-майора Теслева вполне разделил затем и Великий Князь. Решено было всеподданнейше доложить об этом Государю Императору и испросить повеление уничтожить эту номинальную флотилию, а орудиями воспользоваться для усиления сухопутных батарей. 11-го июля 1855 года была получена депеша от Великого Князя: «Государь Император и генерал-адмирал изволили согласиться относительно канонерских лодок.., можете их затопить, а лишние употребить, как перевозочные средства». Таким образом приговор над канонерской флотилией был изречен.

Финн, указавший неприятелю путь к Транзунду, был разыскан. При нем оказалось и золото, полученное за услугу от англичан. Его расстреляли на Николаевском острове.

Утром 8-го августа, неприятельский флот вновь стал в виду Транзунда, 9-го сжег телеграф на острове Тупорансари и взял 7 саженей дров. Тем на этот раз и ограничились его действия. 12-го августа флот ушел. В августе, когда неприятель вторично приходил на Транзундский рейд, у нас нашлись смельчаки, вызвавшиеся взорвать английский фрегат, и если это не было исполнено, то по причине совершенно от них не зависевшей.

НАПАДЕНИЕ НА ФРИДРИХСГАМ, ГАМЛЕ-КАРЛЕБЮ И ДРУГИЕ ГОРОДА. ИСТРЕБЛЕНИЕ КОТКИ.

9-го (21) июля маленькая английская эскадра, состоявшая из фрегата, парохода, корвета и канонерской лодки, выстроилась в линию перед городом Фридрихсгамом и открыла непрерывную канонаду по нашим береговым батареям, построенным на Чаргольме (Tjarholmen). Неприятеля встретили здесь сильным артиллерийским и штуцерным огнем и заставили отступить, повредив ему одно судно. На донесении командующего войсками, генерал-адъютанта Берга, последовала собственноручная Его Величества резолюция: «Об отличившихся офицерах сделать представление. Всем благоволение в приказе и нижним чинам по 1 рублю. Артиллерийской прислуге три знака отличия и два — роте, стоявшей в прикрытии. О трех лицах гражданского ведомства представить также». — Наград удостоились: начальник Фридрихсгамского отряда подполковник Тавастшерна, который проявил примерное мужество, хладнокровие и распорядительность; он своим личным примером явился главным виновником удачного отражения; инженер подполковник Бредов, произведший «с желаемым успехом» постройку Фридрихсгамской береговой батареи, и вооруживший ее артиллерии штабс-капитан гр. Сиверс. Нижним чинам роздано было триста девяносто восемь рублей. Эта цифра обозначает, следовательно, наличный гарнизон в момент бомбардировки. Из 5 гражданских чинов дали награды парикмахеру Рейнерту и «булочных дел подмастерью» Леману, за усердие по уничтожении, в виду неприятеля, оставленных им морских знаков. Не забыты были наградами еще бургомистр Хорнборг и ленсман Нюман. Жителям, пострадавшим от бомбардировки, Высочайше повелено было выдать пять тыс. рублей. Весь же убыток от неприятельского нашествия был определен здесь в 7523 руб. Конгревовыми ракетами англичане подожгли 14 домов на Сокенгольме. Вообще же неприятель стрелял неудачно и большинство его снарядов упало в болото Бомбёле, т. е. перелетели через город.

В предположении, что неприятель может повторить свое нападение на Фридрихсгам, возникли проекты приведения его в оборонительное положение. При этом хотели занять здание Фридрихсгамского кадетского корпуса под лазарет, а воспитанников перевести в кадетский корпус в Грузино. Бывший же директор финляндского корпуса, ген.-л. барон Мунк, полагал, однако, более удобным переместить корпус в казармы Кексгольмской крепости.

Во многих местах жители содействовали войскам в отражений неприятеля. Но помимо подобных дружных совместных действий, известен также случай, когда крестьяне одними собственными силами справились с разбойническим нападением англичан. Это было у реки Куйваниеми (Kuivajoki) между Улеоборгом и Торнео, Улеоборгской губ., в Ийоском (Ijo) приходе. Дело заключалось в следующем:

Неприятельский трехмачтовый пароход стал 11 июля 1855 г. на якоре у мели Хиеталака, в 7 верстах, и выслал две канонерские лодки в пролив. Неприятель пытался вывести захваченные финляндские яхты, но справился только с одной, остальные стали на мель.

В это время, когда неприятель пытался снять их с мели, 4 крестьянина, с разрешения ленсмана Браксена, скрывшись за скалой, открыли ружейный огонь. Неприятель отвечал залпами. Перестрелка продолжалась 10 минут. Неприятель потерял 6 чел. убитыми, в том числе одного офицера, почему вынужден был уйти и нападения уже в тот день не возобновил. Тихо прошла ночь. На следующее утро неприятель повторил попытку захвата яхты. Перестрелка возобновилась и продолжалась четверть часа. Затем крестьяне заметили, что он хочет подняться вверх по реке. Двое из них засели на берегу в кустарнике и открыли огонь. Неприятель повернул обратно под выстрелами, но на пути к Торнео все-таки сжег одну яхту. Без урона неприятель не ушел.

Ленсман получил за это дело св. Станислава 3 ст., а крестьяне — преимущественно бобыли и работники — серебряные медали «за храбрость» на георгиевской ленте, для ношения в петлице, и денежную награду. Ходатайствуя о награждении крестьян, ген.-адъютант Берг писал министру статс-секретарю 27 июля (8 авг.) 1855 г.: «Весьма важно поощрять обывателей края вооружаться против неприятеля. Желательно было бы возбудить народную финскую войну против морских держав»[49].

В течении 1854 г. на Котке стояли расквартированными наши войска и на его рейде временно находились суда русской гребной флотилии. Но затем решено было Роченсальм упразднить, почему орудия вывезли, солдат отослали, канонерские лодки ушли[50]. Жителям объявили, что никто их защищать здесь не будет. Котка опустела. 14 июля 1855 г., т. е. когда на острове не было ни войск, ни жителей, показалась неприятельская эскадра.

Фрегат и корвет имели на буксире канонерские лодки. Затем подошло еще несколько судов. Все 14 судов сосредоточились на большом Роченсальмском рейде; некоторые остановились на якоре к SW от разрушенного форта Слава. К вечеру пароход и корвет приблизились к мосту, соединявшему Котку с Ховенсари. Заметив около моста 4 казаков, направили в них два ядра. Казаки избежали опасности и затем они с товарищами (всего 13 чел.) залегли на берегу за камнями и открыли бесполезную ружейную перестрелку. Мост неприятельский отряд изрубил и сжег. Ночью неприятель зажег все казенные здания; а вечером 15 Июля он повторил тоже с частными домами.

Из донесения генерал-губернатора видно, что Роченсальм пострадал от неприятельских действий более других городов Финляндии. Случайно уцелели православная церковь и 10 обывательских домов. рассказывают, что спасением церкви мы обязаны вдове полковника Марии Феодоровне Пурпур, которая тогда известна была всем просто под именем Пурпурши. Ей было 102 года. Все покинули Котку, но Пурпурша осталась в своем доме. Когда явились англичане, то один из них по-русски сказал ей: «Выходи из дому. Мы дом твой сожжем; не видишь разве, что вокруг уже все горит». «Ну, сведите меня в церковь на кладбище», — заявила она. «Церковь, — ответили они, — мы тоже сожжем». «Нет, — говорю, — уж храм-то Божий вы мне оставьте». Послушались англичане, не сожгли церкви и ушли.

Мелкие нападения на прибрежные города не прекращались. Все они похожи друг на друга и в военном отношении никакого значения не имели.

21-го августа двухмачтовый неприятельский пароход, со всевозможными мерами предосторожности, подошел к гор. Гамле-Карлебю. Спущенные с парохода гребные суда, в количестве семи, приблизились к берегу и открыли стрельбу конгревовыми ракетами. Наши войска вышли по тревоге и с батарей, устроенных на берегу, ответили огнем. Суда отошли несколько назад вследствие того, что наша полевая артиллерия удачным выстрелом повредила носовую часть одной неприятельской лодки. Затем получил пробоину и пароход, который также удалился за предел наших выстрелов. Перестрелка, продолжавшаяся три с половиной часа, прекратилась, не причинив нам никакого вреда, ни потерь среди людей. Загорелось строение на острове Эльбе, но пожар потушили.

Жители города, как и в прошлом году, стали рядом с людьми небольшого отряда, составленного из частей Финляндского линейного № 21 батальона, 2 поселенного финского стрелк. батал. и полевой гренадерской артиллерии. Батарея № 1 состояла из двух городских орудий и командовал ею купец Лесандер; при нем находился купец Куруна и 8 городских матросов, заменявших прислугу при орудиях. Лесандер и Куруна были уже с прошлого года украшены медалями за храбрость. Батарея № 4 была вооружена тремя городскими орудиями, при которых находился «известный уже своим мужеством и усердием коммерции советник Доннер». Начальник Вазаского отряда ген.-м. Блом просил о награждении его за оказанное в продолжении кампании 1855 г. «примерное усердие к общему делу обороны края». Доннеру Высочайше пожалован был орден св. Станислава 2 ст. с мечами, за примерную деятельность по вооружению батарей, «за мужество и благоразумные распоряжения» при нападении англичан 21 августа. Мало того. По воле Государя Императора Николая I, заказаны были отставному подпоручику художнику Сверчкову портреты коммерции советника Доннера и финляндского крестьянина Канконена, кои и помещены в Гельсингфорсском дворце.

25-го октября (6-го ноября) англичане напали на Якобстадскую гавань, но ничего не добились, вследствие дружного и совместного действия жителей города с отрядом войска. По донесению начальника Вазаского отряда ген.-м. Блома, ратман Стремберг, купец Туден и Черульф, а также шкипер Нюлунд с особым усердием устраивали Якобстадские батареи, снабдили их орудиями и боевыми припасами; во время перестрелки они находились при батарее, а при появлении неприятеля на рейде каждый раз содержали, особенно по ночам, караул. Бургомистр Тенгстрем благоразумно и мужественно ответил отказом на все дерзкие предложения неприятельского парламентера, с редким усердием исполнял требования нашего военного начальства и воодушевлял жителей города к обороне. Из военных мужеством и распорядительностью отличался капитан Шауман, которому не мало обязаны своим спасением от истребления и город, и купеческая флотилия, стоявшая в гавани.

В течении лета 1855 г. произведены были еще разбойнические нападения на гавань Бренд-Э (27 июля — 8 авг.), на Рефс-Э (у Бьернеборга), на Або, около-Уто (9 ноября) и др. Никакого интереса они не представляют и потому описывать их не станем. Упоминания заслуживают лишь жители города Або. Гброд вб все время войны заграждал подступы со стороны моря бонами из железных цепей и эстакадами из новых сосновых брусьев, стоивших до 4 тыс. руб.; первые береговые батареи на острове Рунсала были возведены городом и вооружены пушками с купеческих судов. Тут же на городской счет построены были летние бараки; для сообщения с материком город дал войскам безвозмездно три парома и пятнадцать лодок. Когда об усердии населения было доложено ген.-адъютантом Бергом, то Государь милостиво осчастливил «любезноверных Абоских горожан» рескриптом (от 3 — 15 мая 1856 г.), которым объявил им Свое особенное Монаршее благоволение.

СВЕАБОРГ.

В начале лета 1854 г. флигель-адъютант Н. А. Аркас и Герштенцвейг были экстренно потребованы к Государю, у которого застали Великого Князя Константина Николаевича. «Мой сын, — сказал Государь, — получил письмо без подписи, в котором сказано, что ежели неприятель пожелает занять Гельсингфорс и Свеаборг, то может совершить это в 24 часа, так как большой остров, ограждающий восточную сторону рейда, не вооружен. Неприятель может легко занять его и, действуя оттуда, переходить с одного острова на другой, а когда проливы будут в его руках, то вошедший флот довершит дело. Поручаю вам обоим ехать туда вместе и немедленно подробно осмотреть остров, каждому по своей части и, сверх того, вместе решить, что нужно делать, чтобы усилить вооружение Гельсингфорса и Свеаборга, как вооружить острова, как расположить корабли, чтобы они охраняли входы на рейд и поддерживали батареи, как расположить войска. Все, что вы решите, прикажите Моим именем немедленно привести в исполнение. Торопитесь, потому что Я имею верные сведения о движении неприятельского флота в Балтийское море».

В ту же ночь флигель-адъютанты помчались в Гельсингфорс. Начальника края, генерала Рокасовского, они застали в загородном саду на пикнике. Тут же состоялось маленькое совещание о порядке осмотра крепости и вновь сооружаемых батарей. «Везде мы поражались негодностью и дурным состоянием всего вооружения, читаем в воспоминаниях Аркаса. «Некоторые, вновь созидаемые, батареи были до того неправильно поставлены, что нельзя было не удивляться, для чего затрачивались громадные деньги на сооружение их; между тем, там, где действительно они были нужны, их не было. Главные части Густавсвердских укреплений были до того ненадежны, что с них даже не производилась стрельба из орудий. Указанные в письме острова, ограждающие восточную часть восточного рейда, действительно оказались необитаемыми и до того удобными для занятия и действия с них на рейд, на город и на все укрепление, что мы с флигель-адъютантом Герштенцвейгом, на основании данного нам Высочайшего разрешения, тотчас же именем Государя Императора приказали приступить к постройке батарей на указанных нами местах, а также к постройке бараков для помещения войск, прорубке в лесах просек для проходов войск и для провоза артиллерии».

В июне 1854 г. А. Герштенцвейг вновь побывал в Свеаборге. В письме к военному министру, кн. Василию Андреевичу Долгорукову, он доносил: «Вчерашнего числа (т. е. 13 июня) я осмотрел обе батареи на Сандгаме (ныне Лагерном), к постройке которых приступлено более месяца тому назад... Постройка производится с большой медленностью... Правда, все распоряжения здесь руководимы большей добросовестностью, но за то в них поразительна необыкновенная медленность». Далее Герштенцвейг указывал на «отсутствие энергии и решимости». «Говорят много, пишут еще больше, а настоящего дела не выходит. Вот один из многих примеров. Обширное протяжение обороны Свеаборга с островами и Гельсингфорса требует устройства системы сигналов для того, чтобы действие начальников войск, начальников разных островов, флота, гребной флотилии и крепости, могли иметь возможное единство. Об устройстве опознавательных сигналов говорят и переписываются более месяца, но дело до сих пор не решено. На это обстоятельство с должной осторожностью обратил внимание командующего войсками».

Контр-адмирал Матюшкин, давший в конце 1854 г. очень обстоятельное заключение о состоянии Свеаборгской крепости, пришел также к тому убеждению, что крепость могла быть взята со стороны Скотланда (ныне Александровского) и что исправление её недочетов требовало значительного времени.

«Трудно недостроенную крепость, оставленную без всякого внимания более сорока лет, привести в продолжении нескольких зимних месяцев в столь надежный образ, чтобы флот наш находился вне опасности от нападения неприятеля. Если бы стены крепости во многих местах и не грозили бы падением, то при нынешних разрушительных снарядах они не в состоянии, по тонкости профилей, выдержать сотрясения бомбовых орудий.

5-го августа 1854 г. Государь возложил на Аркаса подробный осмотр отряда канонерских лодок в Роченсальме, новых укреплений в Свеаборге и позиций вокруг Або. Кроме того, предписано было в Гельсингфорсе сделать на эскадре все приготовления на случай её выхода в море и произвести пробную стрельбу с Густавсвердских укреплений. Комендант крепости, генерал Сорокин, никак не хотел дозволить производить ее, говоря, что стены обрушатся при первом же выстреле. «Тем лучше, — отвечал Аркас, — если они обрушатся теперь, чем после, когда они нужны будут против неприятеля. Но комендант упорствовал, пока Аркас не объявил ему, что это есть Высочайшая воля и она должна быть исполнена.

«В назначенный час началась стрельба и, действительно, стена рушилась на значительное пространство, но не после первого, а после седьмого выстрела. И вот на эти-то гранитные твердыни мы рассчитывали так самоуверенно».

«Я был, — продолжает Аркас, — очень рад разрушению стены, так как в Петербурге, когда я говорил об этом главному начальнику, то мне, по-видимому, не верили и даже Государь сомневался. Теперь же факт совершился; необходимо было вновь возводить стены. Я приказал доставить с корабля «Россия» на разрушенное укрепление запасные паруса, которыми прикрыли развалины и до 1000 человек приступили к работе, которая ко времени подхода к Свеаборгу неприятельского флота была близка к окончанию».

Плохое состояние свеаборгских укреплений не должно особенно удивлять, так как после 1808 г. почти ничего не было сделано для их поддержания. Теперь гром грянул и закипела работа. Известно, что верки, обращенные к суше, откуда опасались нападения, были прочнее сооружены шведами, чем верки, обращенные к морю. Инженер — полковник М. Пасыпкин, состоявший в 1855 г. начальником инженерной команды Свеаборга, дает следующую картину фортификационных работ.

Стены не были скреплены скобами и пиронами, а в некоторых местах были вовсе не приспособлены к обороне. Нужно было впереди старых шведских верков построить новые батареи. Таким образом явилась новая крепость для защиты старой. Укрепленная новая позиция заняла 9 верст в длину. Материала под рукой не было. Растительности едва хватало на фашины. Песок имелся, но он находился далеко. Доставка его была затруднительна для экстренных работ. Строили батареи первоначально из дерева (брусья получались из Гельсингфорса), причем средину наполняли щебнем. Это, конечно, было не вполне безопасно при неприятельском огне.

В частном письме к генералу-адъютанту Э. Ив. Тотлебену полковник М. Пасыпкин вновь изложил свое воззрение на оборону этой крепости, причем значительно подробнее перечислил недостатки свеаборгских укреплений, кои нуждались в исправлениях: 1) Во многих местах сделаны палисады; они могли только увеличить пожар во время боя и осколками поражать людей. 2) Внутри крепости имелось много деревянных зданий, которые следовало сломать, как приносящие один вред. 3) Сообщения между островами по мостам на ряжах и шпренгелях были ненадежны. 4) Большие пороховые погреба (около 2 т. пудов пороха), в особенности в капонирах Кайэт и Дельвиг, имели одинокие тонкие стены, весьма опасны и в случае взрыва окружающие их батареи могли быть разнесены. 5) При многих батареях устроены деревянные валганги на стойках, что являлось весьма опасным. 6) Обстрел орудий вообще во всех амбразурах очень мал, около 30. 7) Щеки амбразур чрезмерно круты, почти вертикальны и не плакированы, а обшиты дерном плашмя, а посему от первого попавшего ядра амбразуры могли быть завалены. Кроме того, М. Пасыпкин находил необходимым, чтобы всей оборонительной линией Свеаборга заведовал один инженер, могущий соображать потребности всей обороны.

В течении семи месяцев 1854 года шла самая усиленная работа по вооружению крепости: все орудия, находившиеся на валах, были сняты для того, чтобы сделать под ними прочные установки; часть лафетов и поворотных платформ были вновь построены, а часть исправлены. В это же время в лабораториях готовились принадлежности. Несмотря на столь кипучую деятельность, крепость далеко еще не была приведена в нужный боевой порядок. Из ведомости предметов, назначенных для вооружения укреплений Свеаборга и батарей Гельсингфорса, видно, что в начале 1855 г. определено было поставить еще 449 орудий, требовалось 27.000 бомб и гранат и более 64.000 зарядов.

В какой мере эти требования были выполнены — трудно определить. По крайней мере к.-адм. Матюшкин очень критиковал стены и палисады, орудия и общую неподготовленность. По его мнению, земляная насыпь, с широким основанием у стен ближайших к берегу, была бесполезна. Оборонительные работы 1854 г. и работы шведских времен адмирал признал слабыми и предлагал увеличение калибра орудий. «Мы — доносил он генерал-адмиралу — как в материальном отношении, так и в управлении орудиями принадлежим к прошлому столетию». Матюшкин находил, что если бы неприятель знал, что у нас только 9 бомбовых орудий, знал состояние стен, малость и малочисленность наших орудий, то он нынешней осенью (т. е. 1854 г.) разрушил все. «Но фальшивая слава Свеаборга заставила его отложить до собрания положительных сведений. Даже осторожная атака английская наделает нам хлопот и вреда. Немного ядер наших — пророчил адмирал — будет в неприятельском кузове, а у нас местами будет уже гореть и рушиться».

Адмирал указывал недостатки крепости, но из этого не следует заключать, что он признавал союзников способными взять ее. Отнюдь нет. Он знал, о ком говорил и потому был уверен, что, дерзни враг произвести высадку, его встретили бы штыками. «В трубах зданий и в подвалах — продолжал он — будет порох; где нельзя будет держаться, взорвем или взорвемся». Иначе не мог и не должен был рассуждать истинно русский человек. Матюшкин говорил далее, что флоту нашему не следует находиться вне опасности от нападения неприятеля, но он должен, как батареи, содействовать крепости, так как батареи кораблей сильнее крепостных в Свеаборге.

На батареях Свеаборга, Скотланда (Александровского) и Сандгама (Лагерного) в течении 1854 г. находилось 363 орудия. Для них требовалось 121 фейерверкер и 2156 нижних чинов. Свеаборгский артиллерийский гарнизон ограничивался 47 фейерверкерами и 653 рядовыми; остальные люди назначены были из Финляндских линейных батальонов (№ 5 и № 8).

Вооружение Свеаборга (за 1854 г.) распределялось так: на Густавсверде находилось 61 орудие; на Варгене (Инженерном) 47; на Вестер-Сварт-э (Стрелковом) 20; на Лонгерне (Ключевом) 15; на Скотланде (Александровском) 27; на Сандгаме (Лагерном) 24. Остальные орудия поставлены были на рейде и в проходах.

Дальность этих орудий старой системы равнялась 600 саженям и только во время войны вновь доставлено было в крепость около 200 бомбических орудий, которые стреляли на 1000 и на 1200 сажень.

Всего воинских чинов в Свеаборге расположено было в течении первого (1854) года войны: три генерала, штаб-офицеров — 25; обер-офицеров — 146; а нижних чинов — 5258; кроме того, в крепости оставались некоторые жены, вдовы, прислуга, дети, частные лица и крепостные арестанты. С ними число обывателей доходило до 6906 человек.

Государь Император в бытность свою (в 1854 г.) в Гельсингфорсе повелел выселить из Свеаборга 483 семейства нижних чинов, преимущественно морского ведомства, предназначив для их жительства уезды Тавастгуской губ. Затем уже начальство просило разрешение сделать тоже самое в Гельсингфорсе, чтобы очистить помещения для прибывавших войск. Отсюда 107 семейств было отправлено в уезды, ближайшие к городу Ловизе.

Вслед затем обращено было внимание на то, что среди гарнизона находилось более 2 тыс. католиков и лютеран. Для лиц иноверного исповедания в Свеаборге имелись: костел, две кирки, еврейская школа-синагога и магометанская мечеть. С целью очищения помещений для войск гарнизона, поднят был вопрос о переводе этих иноверческих молитвенных домов в Гельсингфорс. Так как евреев оказалось в Свеаборге более 160 чел., то сейчас же приняты были меры к их выселению во внутренние места Финляндии. Прежде всего природные качества делали их непригодными для службы в крепостях; но кроме того стало известным, что из Бомарзунда бежало к неприятелю несколько евреев, которые передали ему весьма важные сведения.

В июне (с 3 по 7-е) 1855 г. свеаборгские укрепления были осмотрены генерал-инспектором по инженерной части, Великим Князем Николаем Николаевичем. Прикомандированный к Его Императорскому Высочеству инженер-полковник В. Д. Кренке, составивший описание обороны всего Балтийского побережья, удостоверяет, что во всеподданнейшем донесении Великого Князя означено было:

1) Капитальные работы, произведенные в нынешнем году, в течении зимы и весны, так обширны и разнообразны и до того изумительны, что невольно рождается вопрос, что же было сделано в прошлом году, т. е. в течение весны, всего лета и всей осени.

2) Нынешние работы отличаются правильностью, прочностью, искусным применением к местности, верной оценкой средств своих и неприятеля и вообще в них видно желание воспользоваться кровавыми уроками, приобретенными в настоящую войну, и если не все еще достигнуто, то единственно от недостатка физических и материальных средств.

3) В работах прошлого года видна поспешность и желание противопоставить неприятелю возможно большее число орудий в самое короткое время и потому бруствера, одетые деревянными ряжевыми рядами, толщиной всего в 6 — 8 фут., или палисадные стенки, выставлялись прямым пушечным выстрелам; батареи в 5, 8 и 10 орудий не обеспечивались от анфилады; орудия ставились так близко одно к другому, что для раздела их траверсами приходится снимать некоторые из них; прикрытие людей и обеспечение пороховых погребов считалось обстоятельством как бы второстепенным; вообще там, где нужно было употребить камень и землю, предпочитались бревна, брусья и даже доски.

4) Артиллерия в полном совершенном порядке; прислуга сформирована и обучена в полуторном комплекте на полное вооружение крепости с прилежащими отдельными батареями, по числу 565 орудий.

5) Перевязочные пункты для первой помощи и для операций, и все госпитали, сухопутного и морского ведомств выбраны удачно; продовольствие обеспечено, а для отвращения недостатка в пресной воде принимаются надлежащие меры[51].

Говоря об укреплениях Свеаборга, нельзя не указать на один курьез, пущенный во всеобщее обращение, вероятно, не без известного какого-нибудь расчета. Во время войны, заграницей появились довольно большие литографированные виды Свеаборга и Гельсингфорса под названием «Panorama vom Kriegsschauplaz» или «Ansichten vom Kriegsschauplaz» (за разными нумерами). На них крепость изображалась обыкновенно на островах, высоко поднявшихся над уровнем моря. В ряду этих изображений Свеаборга особенно выделяется литография с подписью: «Helsingfors mit der Festung Sveaborg aus der Vogelperspektive nach einer Skizze von Erig Sweynson 1854. (Carlsruhe.-Verlag von J. Veith). Острова, на которых расположена крепость, представлены здесь в виде высоких недоступных гор, по окраине нижнего уступа коих каймой возведены укрепления. На вершинах гор стаи морских птиц. Огромные морские корабли рядом с островами, кажутся маленькими лодочками. В действительности же, как известно, Свеаборг построен на довольно плоских и очень умеренно выдвинутых над уровнем моря островах. К довершению курьеза, наши учителя Зуев и Лакида в своем «Опыте учебного руководства по географии Российской Империи» (Спб., 1874 г.) не нашли ничего лучшего, как поместить именно это безобразнейшее изображение Свеаборга и таким образом поселили в своих учениках и читателях самое превратное представление о «Северном Гибралтаре». Нечего после этого удивляться, что издатели народных картин войны 1853 — 1856 гг. также воспользовались этими нелепыми рисунками Свеаборга, для возбуждения фантазии уличной толпы.

К востоку от Свеаборгской крепости находится остров Сандгам (длиной в 2³/₄ вер., шириной в 2 вер.). Со стороны моря он доступен, так как омывается хорошим рейдом. При морской войне он представлял, таким образом, серьезную опасность для крепости. Особенно это было сознано после рекогносцировки Непира, предпринятой 31-го мая 1854 г. Чтобы воспрепятствовать высадке англичан, матросы 3-й флотской дивизии (контр-адмирала Румянцева) были рассыпаны в стрелки по острову. Вместо того, чтобы укрыться за кустами и пригорками, наши молодцы-матросы пожелали посмотреть в лицо неприятеля и высыпали на берег. Англичане раскланивались с ними с своих трех пароходов и отплыли к эскадре, которая стояла на якоре в 12-ти верстах (7-ми милях) от Свеаборга.

По уходе неприятельского флота, сейчас же решено было (комендантом и адмиралами) построить две батареи. До 1000 матросов работали днем и ночью; их сменяли солдаты линейного (№ 5) батальона. К 15-му июля того же 1854 г. обе батареи были готовы и вооружены 12-ю орудиями. Но неприятель в течении этого лета более к Сандгаму не подходил.

С назначением командующим войсками Финляндии генерал-адъютанта гр. Ф. Ф. Берга, все вновь зашевелилось на острове. Он, переезжая в легких финских санях, в которых крестьяне возят песок, лично (в апреле 1855 г.) осмотрел всю прилегающую местность и избрал пункты для постройки четырех новых батарей. Солдатам роздали двойные палатки, доски для полов, солому для настилки и отправили на работу. Лес и песок разрешено было брать на месте без особых переговоров с обывателями. Гражданский губернатор, камергер Лангеншельд, оказывал со своей стороны всякое содействие. К 3-му июня, т. е. ко времени приезда Великого Князя Николая Николаевича, батареи были почти закончены, а 10 июня трем из них пришлось уже принять участие в отражении 31 пушечного фрегата, явившегося для промеров. Наконец, решено было соорудить еще две батареи, на 16 и 8 орудий. Работали и днем, и ночью. К 28-му и 29-му июля 1855 г. батареи были в полном порядке и этот вновь созданный из 9-ти батарей «истинный форпост», как изволил назвать его Великий Князь Николай Николаевич, встретил несколько запоздавшего с прошлого года неприятеля должным образом.

Говоря о верках Свеаборга, необходимо отметить, что крепость эта вообще не имела передовых фортов и потому она была подвержена бомбардированию.

Для обороны Гельсингфорса с западной стороны построено было, по мысли ген.-л. Рокасовского, шесть прибрежных батарей (за Брунспарком у Рёберген). На них поставили 38 орудий. Недостававшую на это сумму (25 тыс. р.) уплатили из русских денег «военного капитала».

Какие же наши морские силы были сосредоточены около Свеаборга? Прежде всего здесь находились суда 3-й флотской дивизии. На всех его (14-ти) судах имелось 143 штаб и обер-офицера и 6793 нижних чина и более 700 (770?) орудий разных размеров. Начальником дивизии состоял вице-адм. Я. А. Шихманов. По численности эта дивизия представляла внушительную силу; но она была парализована для действия.

Кроме того, около Свеаборга находилась Финляндская шхерная флотилия, под начальством В. А. Епанчина, которая состояла из двух бригад.

На одних лодках имелись две 24-фунтовые пушки, а на других — пушка и полупудовый единорог. Пароходы приданы были лодкам для большей подвижности и поворотливости. Строевые чины назначены были для действия при орудиях; для самозащиты их вооружили ружьями. Ополченцы имелись для гребли, а для защиты им даны были топоры и частью ружья.

Шхерная флотилия должна была защищать пространство берега от Выборга до Свеаборга. 1-ая бригада в начале мая (1854 г.) перешла в Роченсальм, где предполагалось сосредоточить все запасы И-й бригады и устроить лазарет; но уже в конце мая ген.-л. Рокасовский вернул отряд на остров Друмсэ. Вторая бригада оперировала около Або и Бьернеборга. При одном переходе лодки были застигнуты сильной зыбью; качества лодок оказались хорошими, но тем не менее, как говорится во всеподданнейшем отчете, «конечно, в случае нападения неприятеля, лодки, не имея возможности раскрепить орудий, были бы в беззащитном положении».

В виду того, что уже в конце 1854 г. линейный корабль «Андрей» и фрегат «Цесаревич» давали течь, командующий войсками ген. Берг оставил только «Россию» и «Иезекииля». С остальных сняли прислугу и орудия для береговых батарей. Государь (в феврале 1855 г.) соизволил согласиться на такое распоряжение. В июле 1855 г. на Свеаборгском рейде, в Лонгернском проливе были, с Высочайшего соизволения, затоплены блокшифы (под №№ 9 и 10). Всего в разных проходах, ведущих к Свеаборгу, было затоплено 11 лодок. Некоторые лодки, за негодностью, были вытащены на берег. Так что в Свеаборге, в момент бомбардирования, состояло всего 42 канонерские лодки.

Около Свеаборга имелись, наконец, минные заграждения (44 гальванических и 950 нобелевских мин) Минированы были преимущественно доступы к городу с запада, между островами. Пространство между островами Сандгамом, Вестер-грунт и Эстер-грунт также было минировано, причем гальваническая батарея находилась на Сандгаме. Мины ставились на якорях, балласте или особых чугунных сегментах. Русские мины, изобретенные профессором Якоби, имели форму конуса; от вершины конуса шла веревка к камням или якорям. Внутренность мины делалась из листового цинка; в нижней камере помещался слабый заряд пороха, в верхнюю — вставлялся запал со взрывчатым веществом. Взрывы были слабы от малого заряда и недостаточной герметической укупорки. Минные заграждения у Свеаборга были устроены штабс-капитаном Сергеевым. Минные же работы поручены были в 1855 г. купцу-механику Нобелю, который находил берега Финляндии особенно удобными для минирования. Минное дело было тогда еще совершенно новым и неудивительно, что с ним справлялись не вполне удачно. Наш крепостной пароход «Медведь» (под командой Волжского) задел одну из мин, но отделался легкими повреждениями главным образом благодаря тому, что взрыв произошел у борта, а не под дном. Минами заградили только один Свеаборг (по заключению инженер-генерала Дена).

Конечно, при такой поспешности, с которой приходилось вооружать крепости и флот, не обходилось без сумятицы и путаницы. Вот маленький, но схваченный с натуры, эпизод. Известному поэту А. Фету-Шеншину, состоявшему тогда на военной службе, пришлось квартировать в остзейском крае. В марте 1854 года Фет ехал из Петербурга к месту служения. «Погода, — отметил он в своих воспоминаниях, — из снежной и морозной изменилась в теплую и дождливую, превращая путь наш в снежную кашицу по колено лошади. Конечно, для нас не стали бы церемониться, но передвигали не только нашу артиллерию, но и осадную, и потому дорога была занята тысячами чухон, расчищавших снег. Едем и нагоняем засевший в сугробы обоз с санями, в которые запряжены по две и по три тройки, и нам приходится в один конь пробираться мимо этой кричащей и загораживающей дорогу вереницы. «Куда это вы братцы? — спросишь обозного солдатика. — Осадные орудия из Свеаборга в Ригу везем». Версты через четыре обгоняем новый обоз с красными флагами. «Куда вы? — Из Свеаборга в Ригу порох доставляем». Через несколько верст попадаются навстречу такие же обозы, везущие осадные орудия из Риги в Свеаборг. Ясно, что люди и лошади надрывались вследствие канцелярской неурядицы.

Вся линия свеаборгской обороны, в виду её большего протяжения (позиция тянулась на 13 верст, а по очертанию берега на 25 верст), была разделена на три части: центром командовал исправляющий должность свеаборгского коменданта, инженер генерал-лейтенант Сорокин; правым крылом генерал-лейтенант Рамзай, а левым генерал-лейтенант Гильденштуббе.

Современники с похвалой отзываются о распорядительности и хладнокровии генерал-лейтенанта Сорокина — коменданта Свеаборга. В течении двух суток бомбардирования он, как воин решившийся умереть на посту, почти не сходил с своего места, отдавая нужные приказания. Затем, его вообще признавали за человека без особых дарований и несколько самодурного. С подчиненными был крут и в обращении проявлял раздражительность. Он состоял вице-директором Инженерного Департамента и в 1853 г. был командирован для приведения Свеаборга в оборонительное положение. Задача досталась на его долю нелегкая, так как крепость в продолжении сорока лет была совершенно запущена. Исполнял он свою задачу усердно и энергично. Помощником коменданта состоял ген.-м. Алексеев; начальником артиллерии был полковник Гатцук; инженерными работами ведал полк. М. Пасыпкин. Генерал-майору свиты Его Величества А. А. Баранцеву, бывшему до этого времени начальником артиллерии в Свеаборге, повелено было с января 1855 г. заведовать всей артиллерией Финляндии. Центр позиции составлялся из Свеаборга с Николаевской батареей и островами Скотландом (Александровским) и Кунгсгольмом (Михайловским). Всего при Гельсингфорсе и Свеаборге сосредоточено было 50¹/₃ батальонов, 12 ¹/₃ сотен и 52 полевых орудия.

Главные входы на рейд были защищены бонами и тремя кораблями, из которых 74-х пушечный «Иезекииль» стоял между Лонгерном (Ключевым) и Вестер-Сварт-Э(Стрелковым), 120-ти пушечный «Россия» — в Густавсвердском проливе, а 44-х пушечный фрегат «Цесаревич» — между Кунгсгольмом и Сандгамом. Канонерские лодки были поставлены за Сандгамом, у острова Маск-Э. Суда, поставленные ко времени боя в проходах Свеаборга, поступили под начальство контр-адмирала Шихманова. Начальником отряда канонерской флотилии состоял, как было указано, адмирал Епанчин, который находился на пароходе «Ильмень».

Первые раскаты стрельбы с свеаборгских укреплений раздались 10 июня 1855 года. Фрегат «Амфион» (кап. Ки), имея впереди три шлюпки, снялся с якоря у острова Стура-Миэль-Э и, видимо, пожелал сделать рекогносцировку фарватера. Но около Сандгама ему пришлось пройти мимо шести (№№ 3, 4,5,6, 7 и 8) вновь построенных батарей, из коих каждая, по мере приближения и удаления судна, встретила и проводила его своими ядрами. Фрегат отстреливался из своих орудий большего калибра. Огонь наших батарей оказался настолько метким, что «Амфион» потерял одну шлюпку, получил 8 пробоин в корпусе и повреждения в кормовой части и такелаже. Перестрелка продолжалась три часа. Судно вынуждено было уйти. У нас: один матрос убит и несколько контужено; неприятель оставил две свежие могилы на острове Стура-Миэль-Э.

Рекогносцировка, произведенная адмиралами союзного флота, убедила их, что атака Свеаборга возможна, а потому они предложили своим правительствам произвести бомбардировку этой крепости. Франция и Англия одобрили предложения адмиралов и отправили им бомбарды и канонерские лодки. Когда эти суда присоединились к флоту союзников, Ричард Дондас и Пено приступили к исполнению своих планов».

Тишина, водворившаяся вокруг крепости после 10-го июня, продолжалась теперь до конца июля. В первых числах июля около острова Рёншер остановился винтовой корабль неприятеля; он занимался исключительно промерами. Через несколько дней к нему подошло еще несколько пароходов и таким образом в виду крепости, но в расстоянии не ближе 5 верст от неё, собралась маленькая флотилия из восьми судов. Главное их занятие заключалось в промерах, для которых они три ночи кряду перед бомбардированием подходили к крепости. 25-го июля на горизонте показался густой дым. Такого множества военных судов никогда в водах Свеаборга не сосредоточивалось. Любопытные высыпали на крыши. Вскоре для всех было ясно, что эскадра неприятеля держала курс на крепость. Неприятельские суда оставались в расстоянии 4 — 5 верст от Свеаборга. Весь флот в боевом порядке, т. е. выдвинув вперед бомбарды, плавучие батареи и канонерские лодки, расположился по дугообразной позиции между островами Миелькэ и Рёншер с одной и островом Грохараном, с другой стороны, заняв приблизительно пространство в 1500 сажен. На указанном пространстве бросили якорь 77 судов разной конструкции; здесь было 10 кораблей, 7 фрегатов, 2 корвета, 16 бомбард, 25 канонерских лодок, 4 плавучих батареи, 2 яхты, 3 транспорта, 1 яхта (бриг)... всего 73 вымпела[52]. Обладание морем было таким образом вполне обеспечено за союзниками и их огромный флот, совершенно не занятый бомбардировкой, являлся готовым встретить наши суда любой силы. Суда расположились в расстоянии более чем 4-х верст от внешней линии укреплений. Несколько впереди и почти посредине позиции неприятеля находился небольшой скалистый остров Абрагамс-хольм (вернее Лонг-Эрн) в 1100 саженях от крепости, на котором французы сейчас же приступили к возведению батареи из земляных мешков (на три мортиры в 11 дюймов). Порох поместили в углублении скалы, прикрыв основательным блиндажом. Все расположение англо-французского флота было отлично видно из Гельсингфорса, с горы обсерватории. Едва суда заняли свои места, как с них начали снимать снасти и некоторые выдающиеся принадлежности, почему можно было заключить о приготовлении неприятеля к действию. Когда ген. Бергу было донесено о расположении флота на указанной позиции, то он, по словам г. Филиппеуса, состоявшего при нем в качестве чиновника особых поручений, отказался поверить подобному известью, так как на русских секретных картах место между Геншер и Грохаран, было отмечено, как имеющее «опасные скалы».

Свеаборг спокойно ожидал надвигавшейся бури войны. Его защитникам преподано было, в сущности, только два правила: избегать бесцельной торопливости и стрелять лишь тогда, когда неприятельские суда будут заходить в сферу действия нашего огня. Последним распоряжением гарнизон предостерегался от безрассудной траты боевых запасов, ибо известно было, что неприятель обладал дальнобойными орудиями, значительно превосходившими вооружение крепости. Спокойствие обывателей крепости сказалось в том, между прочим, как рассказывал нам очевидец А. К. Симчевский (ныне генерал-майор), что 27-го июля у коменданта был бал, и гости его были застигнуты за стенами укреплений первыми выстрелами. Переправиться в город было не легко под начавшимся дождем ядр; да, кроме того, перевозчики стали требовать крайне возвышенную плату за доставку до материка. Другой современник события, генерал-от-инфантерии K. В. Комаров, состоявший тогда в чине подпоручика адъютантом в штабе Финляндии, добавил нам, что коменданту надлежало удалить всех женщин из крепости, но это распоряжение он приводил в исполнение крайне неохотно и случайность привела к тому, что первой была ранена в Свеаборге жена капитана 2-го ранга Баженова.

В 7 час. утра, в четверг, 28-го июля, с неприятельских судов сперва донеслось до горы обсерватории пение псалма, а затем с красивого адмиральского корабля, с белой трубой, «Веллингтон» раздался сигнальный боевой выстрел. Началась осада Свеаборга и грозная картина боя стала постепенно развертываться.

В крепости послышались звуки тревоги, т. е. загремели призывные барабаны и трубы; солдаты быстро побежали к своим местам. Первые выстрелы были направлены на западную часть крепости, от Вестер-Сварт-Э (Стрелкового) до батареи в Брунспарке. Затем чугунный град посыпался на крепость. Сто орудийных жерл ежеминутно выбрасывали тяжелые смертоносные снаряды в одну и ту же неподвижную цель. Свист ядер и пуль, треск лопавшихся бомб и грохот орудий продолжались затем непрерывно 45 часов кряду! Во все время бомбардирования стояла прекрасная летняя погода. Незначительный ветер дул по направлению к крепости, отчего Свеаборг вскоре окутался густым пороховым дымом, из которого изредка мелькал огонь орудий, а вскоре показались длинные языки пожаров. Первый пожар начался в 10 часов утра на Лилла-Остер-Сварт-Э (Госпитальный), а в 12 часов дня последовал страшный взрыв 4-х бомбовых складов на Густавсверде (Артиллерийском). Крепость переживала критические минуты. Но и тут к счастью, снаряды были взорваны не все сразу, а пирамидами, последовательно, в течении трех минут. «По особой милости Божией, — сообщал комендант, — вред, причиненный взрывом, состоял в одном убитом и трех раненых нижних чинах». Крепость запылала в нескольких местах; горели преимущественно деревянные домики, шлюпочные сараи, склады и мастерские шведских времен. Под первым впечатлением, ген. Берг телеграфировал гр. Граббе в Ревель: «Пожары, произведенные в Свеаборге, ужасны». При виде этих последствий своей стрельбы, неприятель ликовал, и вся линия его судов оглашалась радостными криками. Обороняющиеся же, стоя средь дыма и огня, тушили и отстреливались, не теряя мужества. Таким образом и флот, и крепость дышали огнем и гремели выстрелами.

Видно было, что неприятелем руководило желание сжечь крепость, оставаясь вне наших выстрелов, так как ни один корабль его не находился ближе 2000 ярдов от крепости, а большинство мортирных ботов — даже за 3000 (3700) ярдов. Предусмотрительность англичан простерлась так далеко, что большие свои суда они поставили позади, чтобы охранить их от всяких повреждений. Стрелявшие же канонерские лодки находились в постоянном движении по кругу, чтобы возможно застраховать себя от ядер крепости. И действительно, при таких условиях, шансы попаданий для нашей артиллерии были весьма малы. Бомбарды стояли в шеренгах. Всех бомбард по показаниям одних было 16, по утверждению других — 21 (в том числе пять французских). Главным оружием, на которое более всего возлагали надежды, были мортиры, поставленные на специально для того построенные парусные мортирные суда. Канонерские лодки, вооруженные, кажется, одной или двумя гаубицами большего калибра, представляли следующее орудие атаки. Бомбарды были привязаны (на канатах в 400 сажен) к пароходам, стоявшим на якорях. Эта предосторожность имела в виду подачу скорой помощи: в случае надобности их могли оттащить назад. Четыре английских буксира были поставлены между кораблями и бомбардами, также для подачи помощи. Канонерские лодки — это застрельщики в бою и естественные покровители бомбард. Роль бомбард — осыпать неприятельскую крепость навесными выстрелами. Задачей плавучих батарей являлась борьба с каменными стенами. Ген.-л. Рамзай, наблюдавший за судами со стороны, удостоверяет, что французские канонерки выходили более вперед и действовали живее и отважнее английских. Бомбарды могли действовать только днем, ночью их заменяли канонерские лодки, которые выдвигались вперед и метали боевые ракеты. Ракеты редко достигали цели, но поддерживали известный страх в русских и мешали им отдаться вполне тушению пожаров. — Днем канонерские лодки старались привлечь на себя внимание осажденных, чтобы бомбарды могли спокойно действовать и наносить больший вред крепости.

Изредка неприятель делал попытки приблизиться на канонерских лодках к крепости, но в этих случаях его не отпускали безнаказанным. Множество обломков, принесенных волнами к нашим берегам, пароход, оттаскивавший подбитые канонерки на буксире, и, наконец, поднимание черных флагов на тех судах, в которые попадали наши каленые ядра и бомбы, все это, — говорит один из очевидцев боя, офицер М. Михайлов, — свидетельствовало, что бомбардирование неприятеля не обходилось ему даром. Делал неприятель также попытки приблизиться к Скотланду (Александровскому) и Кунгсгольму, а также к Лонгерну (Ключевому), но был удерживаем меткими выстрелами с корабля «Иезекииль» и с ближайших батарей.

В первый день бомбардирования (т. е. 28 июля) пострадала Александро-Невская церковь. В ней служили божественную литургию и молебен. При произнесении священником слов: «Со страхом Божиим и верой приступите», бомба ударила в западную стену ниже окна; а во время молебного пения другая бомба пробила средний большой купол, причем из паникадила выпали все свечи. Осколками снаряда повреждены были лампада перед образом Св. Апостолов Петра и Павла и местный образ Св. Благоверного Вел. Кн. Александра Невского.

С наступлением темноты, выстрелы стали реже, но общая картина сражения много ужаснее. Неприятель принялся бросать в крепость хвостатые боевые конгревовые ракеты, которые, свистя и шипя, рассекали воздух, оставляя за собой огненный след и освещая все пространство боя. Все это, отражаясь среди темной ночи в зеркальной поверхности моря, увеличивало впечатление и казалось, что самый воздух горел. На буксире бомбарды были отведены в открытое море для пополнения боевых припасов, которые сильно истощились. В 11 часов ночи их поставили на прежние позиции.

Описанный огненный ураган, с оглушительным грохотом орудий и пламенем пожаров, бушевал в Свеаборге и вокруг него с одинаковой силой в течение всего 29-го числа. Пальба глухо слышна была в Ревеле, до которого по прямому расстоянию от Свеаборга 75 верст.

Жители Гельсингфорса имели редкий случай наблюдать всю эту огненную и кровавую драму от начала до конца с горы обсерватории, откуда все было видно, как на ладони. Даже невооруженным глазом можно было видеть самые маленькие, едва возвышавшиеся над водой и находившиеся в постоянном движении, неприятельские суда, а также проследить полет снарядов и обозреть весь боевой порядок флота союзников. Поэтому на горе обсерватории постоянно находились толпы народа и военные власти, а нередко показывался также ген. Берг со своей свитой. Стоявшие здесь имели возможность иногда насчитать до 600 выстрелов, производимых в течение часа с неприятельских судов. Свидетели перестрелки признавали огонь неприятеля весьма метким. Цель была огромная и действительно большинство выстрелов ложилось на территории крепости.

Относительно же ответных выстрелов г. Elnigren писал, что они производились, видимо, только для поддержания мужества гарнизона, и чтобы убедить неприятеля в том, что средства обороны не были ослаблены; «сила нашего пороха, — прибавляет тот же очевидец, — была очень слаба». На долю Свеаборга выпала таким образом страдательная роль и бой, в том виде, в каком он происходил, необходимо признать неравным: союзники имели возможность наносить нам вред, оставаясь сами вне действия свеаборгских орудий.

Миновала ужасная кровавая ночь с 28-го на 29-е июля, когда огненные метеоры падали на крепость и когда бомбардирование усилилось, вследствие принятия участия шести-орудийной мортирной батареи, построенной французами с замечательной поспешностью на Абрагамсгольме (или Лонгерне) из земли, привезенной в мешках с Наргена. Первые лучи солнца застали бой в полном ходу: вся линия гремела орудийными раскатами! Крепость, как раньше, охвачена была огненной лентой. Около 10-ти часов утра на Густавсверде разыгралась драма, об истинном ужасе которой в пылу сражения никто не подумал. Все исполняли свой долг, не размышляя о важности или значении своих действий. Дело в том, что в капонире Каиэт Густавсвердского укрепления (на Артиллерийском острове) находился пороховой погреб, засыпанный, как принято, толстым слоем земли. Из погреба выходила небольшая труба, которая была сколочена из досок. Труба загорелась от неприятельского снаряда. Сотни лиц видели эту трубу, но никому в голову не пришло, во время приведения крепости в оборонительное положение, что деревянной трубе не место над пороховым погребом. Теперь эта оплошность была у всех на глазах. Разбираться в деле, конечно, некогда было: надлежало затушить огонь, или всем предстояла неизбежная гибель. Сейчас же вызвались охотники, и офицеры и нижние чины, которые ринулись тушить огонь, чтобы не дать искре упасть внутрь погреба. Воды под рукой не оказалось, почему пришлось прикрывать пламя полами шинелей. Огонь благополучно потушили и все разошлись по своим местам, точно ничего особенного не было совершено, а между тем в погребе находилось огромное количество пороха! Герои, спасшие крепость от взрыва, не отдали тогда себе надлежащего отчета в своем подвиге и считали лишь, что сделали то, что необходимо было исполнить каждому, стоявшему тогда около погреба. О самом факте даже забыли. Но случилось так, что один из офицеров-героев, поручик артиллерии А. В. Гадолин, был командирован из Петербурга на лето 1855 г. в Свеаборг и потому ему необходимо было получить от крепостного начальства надлежащее удостоверение. Выдавая ему свидетельство, начальство отметило также и его участие в тушении огня у порохового погреба. Прибыв в Петербург, Гадолин представил свидетельство начальству по месту своего постоянного служения. Документ, как водится, пришили к делу и, по прошествии известного времени, сдали в архив. Прошло 15 лет. Михайловское артиллерийское училище собиралось праздновать свой 50-ти-летний юбилей. При пересмотре архива, документ был отыскан и так как он свидетельствовал о подвиге, выходившем из ряда обыкновенных, то на него было обращено внимание и дело кончилось вознаграждением в 1871 г. трех офицеров георгиевскими крестами. Скромными героями оказались, кроме Гадолина, впоследствии известного академика и ученого, Любовицкий, ныне командир корпуса, украшенный уже другим георгиевским крестом и золотым оружием и, наконец, генерал Зиновьев, умерший лифляндским губернатором. Из нижних чинов особую отвагу при тушении проявил фейерверкер Михеев, первый вскочивший на крышу порохового погреба.

«Для отвлечения внимания войск, — как писал в своем рапорте Р. Дондас, — он приказал 28 числа открыть действия также против флангов Свеаборгской крепости». Согласно этому распоряжению, два английских парохода и фрегат делали попытки высадить десант на острове Друмс-э (ныне Графском острове); но эта диверсия каждый раз с успехом отражалась нашими войсками, метким огнем из ложементов. Все, что неприятелю удалось достичь здесь, ограничилось поджогом леса и повреждением телеграфа, но огонь был скоро потушен, а телеграф на другой же день исправлен. По Ульрикасборгской и земляным Рёбергским батареям неприятель стрелял лишь временами, не причинив им ни малейшего вреда.

На другом фланге находился остров Сандгам, которому также пришлось принять участие в общем деле. Утром 28-го июля два английских корабля начали обстреливать остров, но не были в состоянии выдержать борьбы с Сандгамом, который к этому времени располагал уже 66-ю орудиями и капитан Велльзли, только утешая себя в неудаче, мог донести, что «причинил значительный вред одной из его батарей». По умеренному расчету, неприятель выпустил здесь до 400 выстрелов. Прибавим кстати, что на этом острове были опущены в могилу тела тех воинов, которые легли костьми за Царя и отечество в течение 28-го и 29-го июля, как в Свеаборге, так и на корабле «Россия». Вскоре над их могилой, в сосновом лесу, недалеко от залива, был поставлен простой и скромный памятник (по проекту проф. барона Клота). Эта пирамида, увенчанная чугунным крестом, остается единственным памятником кровавых дней 1855 г. на Балтийском побережье, если не считать чугунного креста на могиле храброго подполковника Дергачева, около Экенеса.

Наиболее тяжелая участь во время бомбардирования Свеаборга выпала на долю корабля «Россия»: он оказался настоящим мучеником, опутанным цепями в узком Густавсвердском проливе. С того момента, как неприятель начал стрелять по крепости, «Россия» затряслась и застонала всем своим огромным корпусом, под его навесными ядрами. Снаряды, перелетевшие крепостные стены, находили в «России» удобную цель для поражения, и они с ожесточением пробивали её палубу, впивались в её борта, ломали снасти, рвали в куски её железные части; вода кипела и шипела от ядер вокруг корабля. Трудно описать весь тот ад, который проявился во всей бешенной силе на тесном пространстве корабля. Тут же приходилось переносить и дым, и огонь пожара, оглушающий треск снарядов, визги осколков; приходилось видеть, как врачи производили перевязки и ампутации на солдатской койке в маленькой каюте, где пол был смочен кровью людей и водой от пожарных насосов; здесь же священник причащал Св. Таин или, с крестом в руке, читал отходную. К довершению ужаса, едва не загорелась крюйт-камера. Но к счастью, среди экипажа нашлись многие, которые разделяли мысль матроса Фейхо: «Все равно, братцы, что наверху, что здесь; уж если взорвет, то всем поровну достанется», и эти-то смельчаки, вместе с подпоручиком Ф. С. Поповым, вступили в отчаянную борьбу с огнем и одолели его: пожар был потушен и корабль спасен. Когда затем приступлено было к заделке пробоины под крюйт-камерой, то, к удивлению присутствующих, под осколками в обшивке найден был образ Спасителя, и всем было ясно, Кому они обязаны были своим избавлением от неизбежной смерти. 17 часов кряду «Россия» геройски простояла под убийственным огнем, потеряв 11 человек убитыми, 89 ранеными и перенеся три больших пожара. Ночью этот корабль, пораженный 19-ю бомбами, отвезли, наконец, на буксире в безопасное место гавани. Поистине здесь балтийские моряки мужеством и терпением встали на ряду со своими товарищами севастопольцами. Командиром «России» состоял капитан 1-го ранга Поплонский, проявивший редкое хладнокровие и распорядительность, чему экипаж также не мало обязан своим спасением.

«Россия» не могла отстреливаться. Она, правда, произвела до 352 выстрелов, но только из одной 36-фунтовой короткой камерной пушки. Корабль «Иезекииль», под командой капитана 1-го ранга Бровцына, все время бомбардирования простоял, как верный часовой, у Лонгерна под градом ядер, бомб и ракет. И его ранили, но из строя не вывели. В течении двух суток он сделал шестьдесят три выстрела. В Сандгамском проливе поджидал врага еще фрегат «Цесаревич» (кап. 2-го ранга Токмачев), готовясь грудью заслонить ему дорогу. Издали он задет был ракетой, которая произвела чувствительное сотрясение, но на близкое расстояние неприятель не пришел меряться с ним силой. На долю парохода-фрегата «Богатыря» (кап. 2-го ранга Акулов) пришлось перевезти израненный корабль «Россию» во внутреннюю гавань, где он стал вне выстрелов союзников.

В течение двух дней после бомбардирования флот неприятеля оставался на прежнем месте.

30-го июля с горы обсерватории города Гельсингфорса наблюдалась следующая картина: в Свеаборге раздался благовест соборного колокола, призывая обремененных облегчить свою грудь у алтаря Всевышнего. Во флоте слышались шум и ликование неприятеля. Врагов разделяла тихая поверхность моря и равнодушная природа сияла обычной летней красой. В ночь на 31-е число в крепость было брошено несколько ракет. В 8 часов утра 1-го августа, в понедельник, флот неожиданно для всех снялся с якоря и скрылся из виду.

Рассказывают, что, после нескольких больших пожаров, Пено предложил своему английскому товарищу войти с флотом в Свеаборгский порт; но тут адмиралы убедились, что наши батареи далеко еще не истреблены, что сами они лишены десанта, а потому, после совещания, решили прекратить бомбардирование. Английский адмирал боялся более всего убыли в своих кораблях.

Начальники единогласно засвидетельствовали, что все офицеры и нижние чины прекрасно исполнили свой долг, проявили свойственное русским воинам присутствие духа и нигде убийственный огонь неприятеля не смутил храбрецов!

Посмотрим теперь, что делалось в Гельсингфорсе во время бомбардирования Свеаборга, Гельсингфорс, предчувствуя грозу, несколько приготовился. Наиболее дорогие экземпляры университетской библиотеки были уложены в 30 мешков и спрятаны в подвалы библиотечного здания. Это было сделано в день первой бомбардировки. Манускрипты и отделение Fenika были значительно ранее упакованы в ящики и отвезены в Лауко (Laukko) и Весилакс (Wesilaks Socken). Валюта банка была первоначально отправлена в Тавастгус, а затем в С. Михель. Чтение лекций прекратилось месяцем раньше обыкновенного. Вообще же драгоценности были скрыты в подвалах под Николаевской киркой. Предполагают, что некоторые сокровища университета были там же запрятаны, но весьма секретно. Университетский персонал, в виду каникулярного времени и общей дороговизны, возникшей вследствие блокады и многочисленного постоя, выселился в деревни на дачное житье. Один из очевидцев канонады Свеаборга, S. G. Elmgren (Эльмгрен), оставил следующее описание происходившего в эти дни в Гельсингфорсе.

Вечером 29-го июля в город вошел новый русский полк, по слухам, в числе 4-х тыс. человек, но вероятно, значительно меньшего состава, и расположился биваком в Кайсаниеми-парке среди деревьев. Сила эта предназначалась или для противодействия неприятельской высадке, или для подкрепления уставшего свеаборгского гарнизона. В течение недели полк простоял в парке, который на это время был закрыт для публики. Дисциплина тогда в войсках была настолько водворена, что по уходе полка из парка, ни одно дерево не оказалось попорченным. Никаких жалоб и нареканий не было слышно от содержателя гостиницы, всегда находившейся в этом парке. Воздух оглашался солдатскими песнями... Когда затем полк ушел, то о недавней стоянке напоминали в первое время только кучи соломы, на которой спали солдаты.

Странно, что в городе распространился страх к врагу именно после того, как бомбардировка окончилась. Типографии стали прятать свои шрифты в подвалы, а одна из них (в которой печатались «Гельсингфорсские Ведомости» — Helsingfors Tidningar) перебралась на Вракгольм (соседний с Хегхольмен), где было напечатано два нумера этой газеты, которые в публике назывались Vrakholms Tidningar. Одна — другая лавка закрылась уже в пятницу (10-го августа нов. стиля), а остальные в субботу. Одна бомба упала на набережной города, около магазинов, расположенных по дороге к Брунспарку. Другое ядро долетело до Родберген и осколки его достигли Георгиевской (у Bangatan) и Большой Робертской улиц. Это было, по словам Эльмгрена, единственное ядро, упавшее в самом городе; оно не причинило никакого заметного вреда. Видимо, что здесь неприятель щадил город и частную собственность. Только в Брунспарк попало около дюжины бомб, причинивших менее вреда, чем опасались. — Одна бомба проникла в здание ванн и, пройдя через крышу и пол верхнего этажа, разрушила печку в нижнем этаже, а затем застряла в земле под полом; осколком другой бомбы разбито было стекло в том же здании, а другой осколок попал в женскую купальню и, наконец, одна бомба разорвалась у лестницы гостиницы Брунспарка. Пожара они не произвели и ущерб, причиненный ими, легко был исправлен. Тот же очевидец насчитал всего около девяти выбоин в пределах этого парка. Из воспоминаний другого современника видно, что в Брунспарке была одна человеческая жертва: бомбой убита была наповал маленькая девочка (воспитанница инженер-механика Рихтера), игравшая на берегу залива. Ее похоронили с почестями, как убитую на войне.

Бомбардировка прекратилась, но неприятельские суда оставались в течение двух дней (субботы и воскресения) на своих прежних местах, и только в понедельник (13-го авг. н. ст.) рано утром они снялись с якоря. Вместо того, чтобы успокоиться, население города было охвачено почти паническим страхом. Оно принялось поспешно укладывать свой скарб и длинный ряд возов потянулся за город. Все рассуждали так: неприятель никоим образом не может удовлетвориться тем ничтожным результатом, который им до сих пор достигнут, и раз ему не удалось овладеть Свеаборгом, он сделает попытку разорить Гельсингфорс. Возражению, что уничтожением города он ничего не выиграет, никто не внимал. Многие из тех, которые до сей поры оставались спокойными, охвачены были теперь лихорадкой переселения и, под влиянием временного общественного настроения, поднялись в субботу из города. Другие уложили свое имущество, но решились приступить к его перевозке лишь при возобновлении бомбардирования.

Интересное зрелище представляла Генриковская эспланада ночью: тут можно было видеть кровати с колыбелями, в которых лежали дети — ангелы мира, кушетки, на которых спали старые холостяки; тут же старушки рассуждали о последних днях вселенной. В воскресение в церквах говорились проповеди на текст: «Христос плакал над Иерусалимом». Настроение было особенно тяжелое. В Телэ (окраине Гельсингфорса) все движимое имущество было вынесено из помещений. На острове Хегхольме не менее идиллично поселилось 30 семейств. Тут же появились даже походные лавочки с товарами первой необходимости. Большинство, однако, искало убежища в деревнях на суше. К счастью, погода в эти дни была довольно хорошая, почему бивачная жизнь под открытым небом не имела дурных последствий.

В понедельник, когда от неприятельского флота не осталось ни единого судна, немногочисленное население стало успокаиваться, торговцы открыли лавки и магазины, все приступили к обычным занятиям, но выселившиеся из города не сразу еще решились вернуться в свои дома.

Р. Дондас, отдавая отчет в своих действиях, доносил английскому правительству о значительном числе разрушенных им в Свеаборге зданий и о том, «что впереди не представлялось относительной выгоды, если бы продолжалось бомбардирование еще и на следующий день». Французский адмирал рапортовал, что «удар нанесен неприятелю жестокий». «Times» довел до всеобщего сведения, что во время бомбардирования у русских было убито до 2-х тысяч человек, истреблено 14-15 судов и вообще причинен убыток на 1¹/₃ млн. фунтов стерлингов. «Moniteur Universel» пошел еще далее и заявил, что город Гельсингфорс лежит в пепле, а «Свеаборга больше не существует». Эти небылицы повторяются до сих пор в западной печати. Лейтенант Грассе утверждает, напр., что «ущерб, причиненный русским, был чрезвычайно велик». Надо признаться, что в свое время не мало всевозможных несообразностей циркулировало также и в русском обществе о бомбардировании Свеаборга. В воспоминаниях, например, кап.-лейт. Асламбегова, который находился тогда в Севастополе, читаем следующее: «В первый день бомбардирования Свеаборга, по глупости начальства, весь гарнизон поставлен был в ружье и от этого потеряли более 500 чел.; боялись, чтобы канонерская лодка не пошла на штурм гранитных скал. А второй день, как рассудили, что паром и бомбой не взойдешь на скалу и убрали гарнизон, то потеря была 17 человек, а в третий день — 3. Попова послал Государь сравнить бомбардирование Свеаборга с Севастополем! Похоже, как заяц на корову».

«Вы, конечно, видели из газет, — писал гр. Нессельроде к ген.-адъют. Бергу, — что наш неприятель с своей стороны праздновал победу и, как всегда, наполнил всю Европу своей ложью... Но скоро правда станет для всех ясна».

Действительные убытки сводятся к следующему. Урон людьми у англичан не превысил 33 чел.; по донесению адмирала Пено, французы никого не потеряли. — Судов у них было повреждено — 18. Французская эскадра выпустила всего 4.150 снарядов (в том числе 2.668 бомб. По английскому расчету, одни их бомбарды произвели 6.000 выстрелов. По другому источнику (журналу «Revue Britanique») бомбарды бросили в крепость 3.099 бомб (13-ти дюймовых), а канонерские лодки — 11.200 ядер и гранат. Всего же, говорят, брошено было в крепость, в течение 45 часов непрерывной бомбардировки, около 18.500 снарядов (некоторые утверждают, что число их доходило даже до 22.000). Какой бы подсчет ни явился более верным, одно несомненно, что крепость находилась под «адским огненным дождем», так как к ядрам и бомбам надо прибавить до 700 конгревовых ракет, как телеграфировал ген.-адъют. Берг гр. П. X. Граббе в Ревель (30 июля). По исчислению нашего морского ведомства, в Свеаборг брошено было 60.000 пудов чугуна; иностранные писатели говорят, что их флоты при бомбардировании израсходовали 2.500.000 фунтов железа и свинцу и 250.000 фунтов пороха. По сведениям ген.-лейт. Богдановича, на заряды потребовалось до 12.000 пудов пороха. Если к стоимости израсходованного материала приложить доставку его и порчу орудий и судов, то одно только бомбардирование Свеаборга обошлось союзникам, по их собственному исчислению, примерно, в 5 миллионов франков (или 1¹/₄ млн. руб. Снаряжение же и содержание в Балтийском море флота стоило Англии, по словам «Times», не менее 250 млн. франков, т. е. до 75 млн. рублей. Французская эскадра составляла около трети английской, почему её содержание и снаряжение, в течение четырехмесячного плавания в Балтийском море, должно было обойтись казне около 25 млн. фр. Таким образом кампания 1855 г. стоила союзникам, примерно, около 100 млн. руб.

Наши убытки свелись к следующему: убитых и умерших от ран свеаборгского гарнизона и матросов было 62 чел.[53] и раненых 199 ч. — Гарнизон крепости потерял убитыми 42 чел. и ранеными 110 чел.; на корабле «Россия» было убито 11 чел. и ранено 88 чел.; на корабле «Иезекииль» ранен был один матрос. Огнем неприятеля истреблена значительная часть деревянных построек крепости (по отчету 1850 г. их имелось всего 220, а каменных 58. Комендантский дом, стоявший на возвышенной части крепости, был поврежден. Ядром пробило купол собора и осколками его повреждены несколько стены храма и образ Св. Александра Невского.

Повреждены были корабль «Россия», две-три канонерские парусные лодки и утрачено было значительное количество кораблестроительного материала и судовых вещей. — Отстреливаясь от неприятеля, Свеаборг, по донесению командира Свеаборгского артиллерийского гарнизона, полковника Гатцука, выпустил2.385 выстрелов, причем пришли в негодность 8 орудий, 19-ть лафетов, 23 платформы и 11 зарядных ящиков». — Наши убытки от сгоревших зданий определены были в 150.000 р.; да, кроме того, общее присутствие кораблестроительного департамента (17 окт. 1856 г.) приняло на счет казны 336,437 р. 26 к. убытков, последовавших от огня и утраты кораблестроительных материалов, вещей и двух канонерских парусных лодок во время бомбардирования. Но вместе с тем в Свеаборге собрано было меди, железа, стали, чугуна и олова на 6.318 р. 68 коп. Таким образом, наш урон и убытки в общей сложности нельзя назвать значительными и комендант Свеаборга, не погрешая против истины, мог донести, — как советовала ему одна иностранная газета, — что церковь, военные корабли и укрепления остались невредимыми. Такое заявление вполне совпадало с истиной. Достоверным в этом отношении и случайным свидетелем является записная книжка гр. П. X. Граббе, в которой занесена депеша ген.-адъют. Берга от 30 июля. Преимущественно семипудовыми бомбами и боевыми ракетами произведено «много пожаров; но верки крепости, батареи и артиллерия очень хорошо устояли». И действительно наши орудия были целы, пороху и ядер оставалось достаточно, людей имелось на лицо необходимое количество, сообщения с материком были свободны, провиантские припасы мало тронуты огнем, а стены крепости стояли, без малейшего повреждения, нетронутыми. 11 августа (1855 г.) Государь писал кн. М. Д. Горчакову: «Здесь нового ничего нет. После двух-дневного бомбардирования Свеаборга, не причинившего крепостным веркам и батареям никакого вреда, союзные флоты направились к Ревелю» ... Недаром некоторые газеты Запада негодовали на союзный флот и спрашивали, почему Свеаборг не истреблен? Другие органы печати (напр., «Nautical Standart») иронизировали над английским адмиралом и писали, что в расчеты Дондаса вовсе не входило производить общую атаку на укрепления кораблями, что он не находил нужным превращать укрепления Свеаборга в груду развалин и т. п. Если бы представилась какая-нибудь возможность вплести «северный Гибралтар» в венок побед Альбиона и Галлии, то союзники, конечно, не упустили бы подобного случая. Они сделали что могли: простреляли непрерывно 45 часов, бросили в крепость от 18.500 до 22 тысяч снарядов, сожгли деревянные её постройки, но далее они пойти не могли, ибо лишены были к тому главнейших средств. Надо помнить, что десанта союзники не имели и что двухсуточная пальба настолько сильно повредила их бомбарды и мортиры, что без исправления дальнейшее их употребление сделалось не мыслимым; наконец, отдача орудий крайне вредно повлияла на прочность судов. Иначе говоря, союзники были вынуждены прекратить бомбардирование.

Это обстоятельство достаточно удостоверено в настоящее время самими неприятелями. К журналу «Мемориал морской артиллерии» за 1890 год было приложено сочинение «История морской артиллерии 1692-1889 гг.», в котором, по поводу бомбардирования Свеаборга, говорится между прочим, что английские и французские бомбарды расположились на рейде, в расстоянии около 4.000 метров (1875 саж.) от крепости за островом Абрагам. — Осадная батарея, возведенная на этом острове, «дала очень хорошие результаты», — как писал контр-адмирал военному министру Франции, — и можно сказать, что лучшие и наиболее действительные выстрелы были произведены с мортирной батареи острова. Наэлектризованные примером, который подавали капитан Сапия и Мурет, артиллеристы действовали непрерывно весь день и причинили много вреда неприятелю... Одну мортиру разорвало в течении дня и ее заменили двумя другими». На другой день (10 авг. нов. ст.) бомбардирование возобновилось. Русские горячо отвечали. «Они направляли свой главный огонь на мортирную батарею острова Абрагама, где развевался французский флаг. Осколки бомб и камней покрывали скалы острова... В конце дня мортиры острова были уже не в состоянии продолжать огонь: сильные заряды, которые приходилось употреблять, привели их в негодность. Тоже самое произошло с мортирами на «английских бомбардных судах. Это и было причиной, положившей конец бомбардированию Свеаборга».

В том же смысле высказался, непосредственно после свеаборгского дела, один раненый английский офицер нашему вице-консулу в гор. Висби (на Готланде) Стару (Stare). Офицер признал, что предприятие у Свеаборга оказалось неудачным и оно сильно повлияло на дух во флоте. Вследствие усиленной стрельбы у англичан разорвало 16 мортир, а остальные без исключения дали трещины. На это же обстоятельство указал и Непир в своем письме к издателю «Times». Из Англии послали, продолжает он, подкрепление, которое пришло в тот момент, когда адмирал Дондас принял мудрое решение отослать назад все мортирные суда. Впоследствии, когда вопрос о Балтийской кампании рассматривался в парламенте, Непир еще раз, ссылаясь на признание адмирала Дондаса, указал на то, что нельзя было продолжать бомбардирование Свеаборга, в виду того, что все мортиры перетрескались и стрельба велась слишком поспешно. Наконец, французский историк войны 1853 — 1856 гг. Леон Герен, также признает, что на больший успех союзники не могли рассчитывать, в виду того, что пострадали мортиры и бомбарды.

Тяжелые дни Свеаборга прекратились. У неприятеля не достало сил и средств сокрушить эту твердыню. Свеаборг отстоял себя с честью, так как по определению столь компетентного лица, как адмирал Коломб, «это бомбардирование надо считать самым большим из всех, когда-либо предпринятых с моря». И тем не менее, вся затея союзников у Свеаборга является незаконченной и неудачной.

Для самого Свеаборга война не прошла бесследно. До Восточной войны свеаборгский порт, не имея никакого кораблестроительного значения, был, однако, важным военно-морским пунктом, так как за его укреплениями могли находить себе защиту суда Балтийского флота, из коих ежегодно зимовала здесь очередная дивизия кораблей, фрегатов, транспортов, бригов и шхун. Вследствие этого на островах были раскинуты портовые заведения и склады. После войны Свеаборг лишился своего прежнего значения и на основании Высочайшего повеления было признано необходимым иметь в Гельсингфорсе, — вместо Свеаборга, — только склады угля и некоторых предметов. Флот, после войны, был выведен из Свеаборга, а крепость сдана сухопутным войскам».

После войны подымался вопрос о необходимости устроить в Гельсингфорсе значительный военный порт. Если бы этот план был осуществлен, то город приобрел бы особую важность и тогда создалась бы потребность в новых укреплениях. Конечно, война заставила подумать о многом и естественно, что рождались новые проекты и соображения. Между прочим, подумывали об укреплении Тавастгуса, так как он является центральным пунктом важнейшей части западной и южной Финляндии, где сосредоточена главная промышленность. Кроме того, в Тавастгусе усматривали узел всех дорог, ведущих к главнейшим городам края. Генерал-адъютант Берг признавал полезным устроить на озере Пэйяне небольшую флотилию из канонерских лодок и транспортных судов, «для перевозки войск, расположенных в окрестностях Тавастгуса, в Ювяскюля и еще далее к северу, для действия на Гамле-Карлебю или Улеоборг». — Вообще признавалось, что трудно было воспрепятствовать неприятелю занимать главнейшие прибрежные города, но было бы полезно иметь в 4-х или 5-ти переходах от морского берега сильный корпус войск, которым можно было поддерживать слабые передовые отряды и препятствовать неприятелю в его дальнейшем движении внутрь страны. Подобные соображения, как надо думать, возникали главным образом вследствие того, что решительная атака неприятеля у Гельсингфорса и Свеаборга требовала сосредоточения на этой оборонительной линии весьма солидных сил. По мнению ген.-адъют. Берга, здесь нужно было (на 1856 г.) иметь 36 батальонов гарнизона и 8 тысяч человек прислуги при орудиях и, кроме того, сильный подвижной отряд с сухого пути.

Надо полагать, что Тавастгус обратил на себя особое внимание также и потому, что англичане, готовясь к кампании 1855 г., предполагали атаковать Свеаборг с моря и с суши, заняв предварительно Тавастгус и устроив там базу для своих сухопутных сил.

Много нужно было исправить недочетов, многое требовалось вновь завести; но выполнить все представлялось весьма затруднительным, так как союзников у нас не имелось, а государственный бюджет, по итогам последнего года, показывал уже недочет в 285.000.000 руб. с. — Когда ген.-адъют. Берг обратился к военному министерству с просьбой о доставке Пексановских орудий, то ему ответили, что может получить их не более 35, но орудия эти придется привезти из Екатеринбурга.

Итоги всей Балтийской кампании стали подводиться немедленно, после её окончания. Подсчетами и соображениями занялись как на Западе, так и у нас. Сперва обе стороны, естественно, увлекались, впадая в крайности.

«В Балтийском море явился рано сильный Англо-Французский флот с 15 тысячным десантом, парадировал перед Кронштадтом, Ревелем и Свеаборгом, одолел слабое укрепление на Аланде, взял несколько купеческих судов, рыбачьих лодок и ограбил в Финляндии несколько открытых городов; этим окончились его подвиги ничтожные, осмеянные даже в их отечестве и без всякой соразмерности с огромностью приготовлений и издержек» ... Так отметил в своей записной книжке гр. П. X. Граббе под 27 ноября 1854 г. По словам гр. Левашева, Петербург решил, что Балтийская экспедиция — пуф и что Р. Дондас только для очищения совести бомбардировал Свеаборг и для того, чтобы что-нибудь написать в газетах.

Все это скорее красивые заявления, чем серьезные выводы. Прошло некоторое время, пока все успели осмотреться и пока рассуждения сделались более спокойными и обоснованными.

«Жертвы войны не были в соответствии с теми выгодами, которые можно было надеяться из неё извлечь», — признал маршал Франции Кастеллан.

Адмирал Коломб, рассмотрев в наши дни дело под Свеаборгом, нашел, что результатом бомбардирования был один большой взрыв, несколько меньших и много продолжительных пожаров.

«Великолепный и огромный флот, высланный Англией при всеобщих восторгах, вернулся с весьма сомнительным триумфом, — писала английская газета «Nautical Standart». — Свеаборгские укрепления остались нетронутыми, а русские военные суда не уничтоженными». В другой раз та же английская газета, возвратясь к прежней теме о результатах похода в Балтику, задается вопросом: почему не были разрушены приморские укрепления Свеаборга после того, как плавучая цитадель её — трехдечный корабль «Россия» — принуждена была покинуть Густавсвердский проход? Газета держалась того мнения, что при наличных силах «можно было атаковать приморские укрепления, с полной надеждой на успех» ... «Когда бы вместе со внутренностью крепости, истребили бы и приморские укрепления, что дало бы союзным флотам возможность овладеть и гаванью, и русскими кораблями, тогда бы этим торжеством действительно могли гордиться наши соединенные флоты». Подобного рода замечания вызвали оправдания и разъяснения. Адмирал Ричард Дондас объяснил, что, вследствие усовершенствований, сделанных с прошлого года в свеаборгских приморских укреплениях, в его расчет не входило произвести общую атаку на укрепления кораблями; а предложения его и французского контр-адмирала Пено ограничивались разрушением крепости с арсеналами, в такой мере, какая была доступна действию мортир.

Немецкая печать справедливо находила, что приобретение нескольких развалин не соответствует ценности потерь. Во время кампании 1854 — 1855 гг. покорялись, в сущности, беззащитные гавани, сжигались неукрепленные города, разорялись недостроенные крепости и были несколько уменьшены таможенные доходы Петербурга. Зажигательство и грабежи англичан повредили гораздо более доброму имени их, чем оборонительным средствам России. Захваты финляндских судов не могли принести выгоды Англии, а опустошение финского берега не могло быть полезным западным державам; России они не ослабили, Швеции с Финляндией не сблизили. Вряд ли когда-либо, — заключает немецкий критик «Allgemeine Zeitung» — предпринималась экспедиция со столь большими средствами и малой предусмотрительностью.

В том же смысле высказалась газета «Allgemeine Zeitung» и в 1855 г., имея перед собой еще одну законченную кампанию. Англия оказалась сильной в ограблении мирных мореходов и в сжигании неудобных для «призов» имуществ. «Даже ничтожные успехи в Балтийском море достались на долю французских сухопутных войск». В окончательном выводе Англия ни на одной точке не поколебала могущества исполина (России), о котором она кричала, что он на глиняных ногах. В приемах же англичан сказалась только какая-то «мелочная месть» ... «Dayly News» взглянул на дело с другой точки зрения. По его убеждению, для успеха Непиру нужны были не линейные корабли и большие фрегаты, а несколько небольших пароходов и канонерских лодок. Последние должны быть устроены так, чтобы поднимать пушку большего калибра. Значительная часть кораблей сэра Чарльза Непира слишком были велики для того, чтобы действовать в Финском заливе, а особенно в узких Свеаборгских и Кронштадтских каналах.

В том же духе и сам Непир объяснил своим соотечественникам (на обеде у лондонского лорда мэра в 1855 г.) причины неисполнения данных ему поручений. «Прежде всего, — говорил он, — вода недостаточно была глубока для наших кораблей. Потом, батареи были так сильны, что не дозволяли нам и попытки нападения на крепость, не подвергнув гибели нашего флота. Итак, я полагаю, что действовал благоразумно... Когда разнеслось ложное известие о взятии Севастополя, стали спрашивать, зачем Непир не берет Кронштадта и Санкт-Петербурга. Меня спрашивали даже, зачем я не пошел на Москву». Флот Англии, по уверению Непира, был в 1854 г. плохо вооружен, наскоро снабжен людьми и не имел лоцманов; географические карты ничего не стоили. Тем не менее Непир находил, что сделано было все, чтобы дойти до Кронштадта: флот проводился через скалы и мели. И если флот не погиб, то это не вина адмиралтейства и «Times», так как ими было сделано все, чтобы его погубить. Во вторую кампанию адмиралтейство сделало все, чтобы Р. Дондас не мог разорить Свеаборга. Судя по другому письму того же Непира, ни у английского, ни у французского правительства, при отправлении флота в Балтику, не было одного общего обдуманного плана.

Так объяснял Непир, оправдывая свои действия. Иную картину представил лорд адмиралтейства, сэр Джемс Грехэм. Из его слов ясно, что Непир уже в мае 1854 г. доносил о неприступности Свеаборга с моря и с суши, а между тем сам адмирал, вплоть до (23) сентября, даже не подходил к крепости ближе 8 миль. — Атаковать Свеаборга нельзя с теми средствами, которые выслала Англия. Таково было мнение начальника флота. Вход в порт, по его описанию, настолько узок и затруднителен, что «одного дыма от паровых судов было достаточно, чтобы защитить его без помощи пушек». Это доносилось в сентябре и потому понятно, что Англия ничего не могла сделать для подкрепления своих сил в Балтике. — Генералы же Джонс, Ниэль и Барагэ д’Иллье, осмотревшие Свеаборг после взятия Бомарзунда, были того мнения, что крепость можно атаковать, высадив 5 тыс. чел. на одном из соседних островов. Вот почему из Англии настаивали на рассмотрении (Непиром) плана атаки, а он отговаривался недостаточностью средств и отъездом французов. Как видно из этих замечаний, английский адмирал ни предусмотрительности, ни отваги отнюдь не проявил.

Современные историки Запада, касаясь Балтийской кампании 1854 — 1855 гг., придумали новые оправдания малых успехов громадного союзного флота. «Результаты морской кампании 1854 г., — пишет Шабо-Арно, — значительно охладили воображение народных масс, как в Англии, так и во Франции... Западные державы послали свои великолепные суда с хорошим вооружением для того, чтобы сражаться с такого же рода противниками, а не для осады приморского пункта. Раз, что русские суда из Севастополя и Кронштадта отказались вступать в бой, настоящее назначение боевых кораблей у союзников не имело уже места. бессильные по сравнению с такими сильными фортами и батареями, как русские, принужденные блокировать неприятельские берега издали, при полной невозможности проникать в реки и мелкие места, вследствие своей глубокой посадки, и, наконец, менее способные, чем более мелкие суда, переносить зимние непогоды и штормы — эти великолепные боевые машины должны были уступить место другим, новым элементам в составе союзных флотов. Для них чувствовалась настоятельная необходимость в судах мелко сидящих, могущих проникать всюду, и снабженных либо дальнобойной артиллерией, дабы не опасаться неприятельских выстрелов, либо достаточной толщины броней, чтобы можно было, без особенной опасности, приблизиться к наиболее защищенным пунктам».

Все подобные объяснения не заслуживают разбора; на них достаточно лишь указать. Факты на лицо и ничтожность результатов двух летних кампаний очевидна.

«Целью Балтийской кампании союзников в 1855 г. — как справедливо заявил г. Любовицкий, — было, конечно, желание отвлечь, по возможности, значительную часть наших сил от главного театра войны и предпринять ту операцию против которого-нибудь из наших военных портов, какая будет возможна по состоянию новых вспомогательных средств флотов. Надо признать, что эта цель в известной мере была достигнута неприятелем».

Кроме того, Балтийская кампания обнаружила отсталость и несостоятельность нашего флота: Англия, Франция и Америка, начиная с 1836 г., стали применять пар для движения военных судов. У нас первый пароход-фрегат «Камчатка» появился в 1841 г. и дело парового судостроения двигалось чрезвычайно медленно, за отсутствием в России заводов и техников, и при наличности у старых моряков (напр. кн. Меншикова) предрассудка относительно пригодности винтовых судов в боевом отношении. В два года войны Россия построила 75 винтовых канонерских лодок и 14 винтовых корветов; но и эта изумительная энергия не исправила дела и нам осталось лишь в утешение, что «самое существование парусного флота, укрывшегося в гаванях, принудило первоклассные морские державы к неслыханным дотоле усилиям, издержкам и вооружению небывалого в истории флота, чтобы решиться вступить с нами в борьбу», как говорит историк Морского Министерства С. Огородников, подводя итоги состоянию русского флота в царствование императора Николая I, когда в течении трех лет (1853 — 1855 гг.) на нужды этого ведомства израсходовано было почти 55 млн. р. с.

Затем, во время Балтийской кампании пострадала наша торговля, хотя и очень мало, в сравнении с теми громадными средствами, которые были для этого употреблены западными державами. Наибольшие расходы вызвала, конечно, столица. Родилось особенное опасение за Петербург и для ограждения его устроили целую сеть укреплений в устьях Невы; а у Сестрорецка и в других местах сосредоточили около 137 тысяч войска.

Остается указать еще на нашу убыль, происшедшую от неизбежных и усиленных заболеваний среди войск во время походной жизни. В 1854 г. состояние здоровья во всей Финляндии было вообще неудовлетворительно: дизентерия свирепствовала непрерывно. Войска же наиболее пострадали от холеры. В военное время холера естественно находилась в зависимости от большего или меньшего скопления в стране, прибывших из России, войск. Обыкновенно в крае было расквартировано от 14 до 16 тыт. войск. В 1854 г. число их увеличилось до 36 тыс., в 1855 г. — до 50 тыс., а в 1856 г. — до 68 тыс. Все это количество расположено было по побережью, в крепостях и частью на островах, а потому стеснено. Один врач приходился на 300 человек тяжелых больных. В русских госпиталях в течении 1854 г. умерло от холеры 87 чел. (из 221 заболев.). С сентября 1855 г. по июль 1856 г. умерло от неё в Свеаборге — 99 чел., Гельсингфорсе — 258, в Або — 449, а вместе с другими, находившимися вне этих госпиталей, всего 1635 чел. (из 2695 чел. заболевших холерой). В марте 1856 г., когда готовились к новой кампании, командующий войсками Ф. Ф. Берг доносил, что санитарное состояние Финляндии вообще было плохое. После военного переутомления, по его словам, преобладал тиф и, кроме того, в значительной мере перемежающаяся лихорадка.

По обзору, составленному генерал-штаб-доктором Балтийского флота Гауровицем, известно еще, что в шхерном отряде, расположенном у города Або и состоявшем из 1337 чел., заболеваемость в течении 1855 г. была весьма значительна несмотря на то, что люди были расположены в высоких бараках и получали хорошую пищу. Причину этого усматривали в условиях расположения островов Рунсала и Хирвисала, на коих находился отряд. Прибрежный камыш, сильные жары, гниющая рыба, резкие перемены погоды и сырые туманы поддерживали здесь злокачественную лихорадку, известную в Финляндии под названием «Augusti feber».

Союзники, как мы видели, вообще явно преувеличивали достигнутые ими во время Восточной войны результаты. Более правдивым оказался лорд Кларендон; он, приехав в Париж на конгресс, сказал, что «две предыдущие кампании признаются нерешительными». Такого же мнения был и Наполеон. Он находил, что союзники одержали в Крыму серьезную победу, которая стоила, однако, им очень дорого, так как «русские оборонялись со славой». Но когда дело коснулось Балтики, он признал (в беседе с бароном Зеебахом, зятем гр. Нессельроде), «что союзники еще не совершили ничего важного в Балтийском море», но что они «намерены воспользоваться (в 1856 г.) успехами морской науки для серьезного нападения на русских в Балтийском море и разрушения Кронштадта». Намерение это осталось не приведенным в исполнение, по весьма веским соображениям, оцененным лучше других тем же Наполеоном в откровенном письме (от 10 (22) ноября 1855 г.) к королеве Виктории. Слова его для нас имеют особое значение, в виду того, что объясняют истинную причину прекращения не только кампании в Балтийском море, но и всей Восточной войны.

Пальмерстон, вместе со своим союзником, горел нетерпением восстановить честь оружия, так как до сих пор оба испытывали, в сущности, одни неудачи, как в Крыму, так и в Балтийском море. Но как и где продолжить совместные операции? Англия ласкала себя надеждой снарядить особенно сильный морской экипаж в Финский залив и овладеть Кронштадтом. Но в расчет Франции не входило споспешествование исключительным пользам англичан. «Союз с Англией мне и всей Франции в тягость, — говорил Наполеон барону Зеебаху; — я не хочу, продолжая войну, устраивать дела Англии». Францию увлекала мечта пронести свои знамена через всю Германию и явиться освободительницей угнетенной Польши. — Но следовать в свите французов англичане признавали для себя не особенно лестным. Англия понимала исключительно расчет на верные прибыли. Мечтатель же на троне руководился point d’honneur, увлекался защитой народных прав и вообще старался придать идеальное значение своим войнам. Англия этого не понимала. Ясно что союзникам трудно было согласовать свои дальнейшие действия и стремления. Наполеону оставалось желать мира, что он открыто и высказал в письме к королеве Великобритании. Но существовало еще одно чрезвычайно серьезное обстоятельство, побуждавшее его сложить оружие: у союзников не оставалось надежды на успех в дальнейшей борьбе. «Каково, — спрашивал Наполеон королеву, — наше военное положение»? и сам дал весьма знаменательный ответ на поставленный вопрос. «У вашего величества на востоке, кажется, 50.000 чел. и 10.000 лошадей, у меня 200.000 чел. и 34.000 лошадей. У вашего величества громадный флот в Черном и Балтийском морях, у меня также почтенный, хотя и менее значительный... И что же! Не взирая на эту грозную силу, для всего мира ясно, что хотя мы и можем причинить России много зла, но не можем побороть ее собственными нашими средствами, без посторонней помощи. Итак, что делать нам?» Можно ограничиться оборонительными действиями, блокадой портов в Черном и Балтийском морях, занимая завоеванные местности сухопутными войсками до тех пор, пока Россия, истощенная вооружениями, сама попросит мира. Можно было воззвать к содействию порабощенных народностей и «смело» провозгласить восстановление Польши и независимость Финляндии... Кавказа, но, — заметил император, — такой образ действия был бы крайне опасен и отчасти даже не согласен со справедливостью. Наконец, можно было заручиться союзом с Австрией и Германией и принудить Россию к миру оружием и давлением на общественное мнение Европы. Но, как оказалось, Англия отказалась от помощи Австрии. «Нельзя было яснее сказать, — прибавляет С. Татищев, — что вести войну на дальних русских окраинах, не перенеся ее в сердце России, значило бы продолжать игру, не стоящую свеч».

На совете французских и английских генералов, состоявшемся в Париже под председательством императора, правда, положено было усилить войска в Крыму, разделить их на две армии: одной (в 80тыс.) обложить Севастополь, а другой (в 120 тыс.) идти к Симферополю. Английский флот должен был повторить нападение на Кронштадт. Но в это же самое время в Петербурге обсуждались уже мирные условия. В феврале 1856 г. в Париже собрался конгресс и договор 18-го марта положил конец этой войне, которая стоила:

Франции около ………..100.000 чел. и 1.660 млн. фр. чрезв. расх.

Англии……….. 22.000 " " 1.855 "

Пьемонту………... 2.200 " "

Турции………..35.000 " "

в сумме 642 чел.

Всего ……….. 159.200 чел. и 4.157 млн. фр. чрезв. расх.

Россия потеряла 110.000 чел. и 4.000 млн. фр. чрезвычайных расходов, тогда как все технические усовершенствования были на стороне западных союзников.