Возвращение

БРИЛЛИАНТ

— Господин Онодзаки! Господин Онодзаки!

Наконец он заметил улыбающееся лицо Саэко.

— А, это вы.

— О чём это вы так глубоко задумались? Я ещё издалека вас узнала.

— Как это невероятно с моей стороны! — На его лице заиграла лёгкая улыбка.

— Это просто позор не заметить такую красивую женщину, идущую мне навстречу. Но я ведь вас заметил, но не узнал. Вот идёт великолепная молодая девушка, подумал я.

— Я вам благодарна за комплимент, тем более что сладкие речи не облагаются налогом. Но я бы посоветовала вам сходить к окулисту и проверить зрение. Похоже, что с возрастом оно у вас ухудшилось.

— Ничего подобного. Вы ошибаетесь, — сказал он, театрально жестикулируя руками. — Всё дело в весне.

— Она затуманивает ваши глаза?

— Я безнравственный человек. Насколько бы это казалось невероятным, госпожа Такано, я иду — как вы называете это? — на рандеву с красивой женщиной. И по пути на рандеву джентльмен должен из уважения к своей избраннице делать вид, что он не замечает встречных женщин, какими красавицами они бы ни были. Между прочим, я хотел бы поблагодарить за угощение, которое вы для меня в прошлый раз устроили. Надеюсь, что миниатюрный джентльмен пребывает в добром здравии?

— Миниатюрный джентльмен? О, вы имеете в виду маленького Тоси. Это он миниатюрный джентльмен, не так ли?

— Безупречный. Как будто он только что сошёл с витрины пошивочного ателье.

— Я ему передам то, что вы сказали.

— Он не рассердится. Я подозреваю, что ему это даже понравится.

Саэко не могла определить, шутит ли Онодзаки или говорит серьёзно.

— Посмотрите на этих послевоенных джентльменов. Они все выглядят как стандартные модели с витрин магазинов. Они ничего не умеют — ни разрушать, ни создавать. Посмотрите на рекламу в американских журналах — шляпа, костюм, ботинки и носки, всё подобрано по фасону и цвету, и всё можно заказать за несколько десятков долларов, даже если вы живёте где-нибудь в маленьком местечке в Техасе. Разве можно желать чего-нибудь более лучшего? И скоро у нас в Японии будет то же самое. Я собираюсь ещё долго жить и получать удовольствие, наблюдая за эволюцией миниатюрных джентльменов. Всё будет так, как я говорю.

Они стояли и разговаривали на тротуаре оживлённого квартала Гиндзы, и каждый старался одной рукой оградить себя от непрерывного потока спешащих прохожих.

— Господин Онодзаки, — прервала его Саэко, — могу ли я угадать имя красивой женщины, на свидание с которой вы идёте?

— Пожалуйста.

— Томоко Мория. Я права?

Глаза Онодзаки широко раскрылись.

— Потрясающе! — вырвалось у него.

Но он быстро разгадал, как ей удалось это сделать, и перевернул пакет с иллюстрациями для журнала, который был у него под мышкой.

— Знаменитый детектив. Мадам Шерлок Холмс. Вы просто прочитали адрес на пакете.

— Красивая девушка?

— Вне сомнения.

— Сколько ей примерно лет?

— О, двадцать один или двадцать два. Может, немного моложе.

— Пошли, — спокойно предложила Саэко и, не смущаясь, что она идёт в том направлении, откуда только что шла, зашагала рядом с художником.

— Как же так, получается, что вы знаете эту девушку? — повернувшись к своей спутнице, спросил Онодзаки. Саэко слегка наклонила голову и меланхолически улыбнулась.

— Немного. Она дочь моего друга, но я никогда её не встречала. Вы не будете возражать, если я пойду с вами, господин Онодзаки?

— Разумеется, нет! — Художник забыл о вопросах, которые ему задавала Саэко во время ужина в ресторане, и поэтому спокойно воспринял её просьбу.

— Вы несёте какие-то рисунки?

— Иллюстрации к роману. И вы знаете, о чём они? О Малакке, о нашей Малакке. Я нарисовал тот холм, где мы были вместе. Сейчас это похоже на сон, но я полюбил этот город сильнее, чем любое другое место на юге.

— Это то место, где вы рисовали развалины старой церкви в то время, когда я ездила по городу?

— Это то самое место. Помните, как там было тихо, как будто всё вокруг погрузилось в сон?

Саэко вспомнила залитую солнцем пустынную улицу Хеерен, вдоль которой тянулись особняки местных китайцев с постоянно закрытыми воротами и тишиной за их стенами, что создавало впечатление об их необитаемости. Но она была в одном из них, где в прохладной, закрытой от лучей солнца комнате впервые встретилась и разговаривала с Кёго Мория. Тогда он был одет в китайский халат, и Саэко отчётливо помнила содержание их короткой беседы, в которой Кёго предсказывал, что японские женщины после войны откажутся от кимоно, а она ему возражала.

— Когда идёшь, то становится уже тепло, — заметила она.

— Похоже, что это так. — Онодзаки внимательно посмотрел на неё. — Особенно, когда на тебе одето толстое шерстяное пальто.

Редакция журнала Etoile находилась на третьем этаже небольшого здания в районе Симбаси, которое не было разрушено во время войны. Краска на стенах лестницы была покрыта грязью, и плохо освещённые коридоры напоминали полутёмные туннели.

— Темно, не правда ли?

Саэко ничего не ответила, и Онодзаки, почувствовав за этим молчанием овладевшее ею беспокойство, повернулся к ней.

— Господин Онодзаки, пожалуйста, не представляйте меня. Просто скажите, что мы случайно встретились и решили зайти вместе.

— Почему?

— На это нет особой причины. Я просто хочу спокойно понаблюдать за ней, посмотреть, что она из себя представляет.

— Я всё-таки не понимаю. Вы ведь специально захотели прийти.

— Я хочу просто избежать ненужного беспокойства.

— Вот мы и на третьем этаже.

Они шли по коридору, читая названия фирм на матовых стёклах дверей, пока Онодзаки не нашёл редакцию Etoile. Открыв дверь, они оказались в узкой комнате, заставленной столами, за которыми, стоя и сидя, работали более десяти мужчин и женщин.

— Можно увидеть госпожу Мория?

Круглолицая девушка, сидящая за ближайшим к двери столом, прекратила разбирать почту и поднялась к ним навстречу. Несмотря на свою молодость, она, подражая взрослым, уже пользовалась губной помадой, цвет которой был необычно ярким.

— Она ещё не пришла, — сообщила девушка.

Сидящий за соседним столом молодой человек добавил: — Госпожа Мория бывает здесь только во второй половине дня. По утрам она работает в пошивочном ателье «Одуванчик», расположенном на Гиндза Ентемэ.

— Я принёс иллюстрации для журнала, которые заказала госпожа Мория. Мне не обязательно встретиться лично с ней и, если кто может заменить её…

Сидящий у окна молодой человек в очках встал и подошёл к художнику.

— А, вы господин Онодзаки?

— Да, я обещал принести иллюстрации сегодня, и вот я здесь.

— Большое спасибо. Извините, что мы доставили вам столько неприятностей. — Он предложил им сесть. — Извините, что у нас так тесно.

Один угол узкой комнаты был завален книгами, стены были оклеены рекламными плакатами, некоторые из сотрудников громко разговаривали по своим телефонам, и всё это делало атмосферу в редакции довольно оживлённой. Но в глазах Саэко она выглядела странным миром, в котором в беспорядке смешались люди и пыльные книги, а отсутствие Томоко, которую она так ожидала увидеть, ещё более усиливало это чувство.

Ателье «Одуванчик» состояло из двух комнат, которые были разделены деревянной перегородкой. Задняя комната, оформленная в японском стиле, представляла собой как бы рабочий цех со швейными машинками и другим необходимым оборудованием, и в ателье её называли «Кулисами». Европейская комната с трёхстворчатым зеркалом, служила для приёма клиентов и одновременно играла роль примерочной.

Томоко работала за большим деревянным столом у окна рядом с трёхстворчатым зеркалом. В утренние часы на него падали яркие лучи солнца и освещали лежащие волнами свежепорезанные куски материи, которые отражались в зеркале как разноцветная мозаика. Сама Томоко, подобно олицетворению ярких цветов, сидела неподвижно, глубоко задумавшись над эскизом модели. По утрам на швейных машинках не работали, и в комнате было тихо. Окно было открыто навстречу весеннему солнцу, и кружевные занавески, смягчающие его яркие лучи, слегка колебались от дуновения лёгкого ветерка. Томоко сняла свой жакет, и яркий кружевной рисунок занавески на какой-то момент отражался на её левом рукаве, а затем исчезал.

Взяв карандаш, Томоко внесла некоторые изменения в выкройке корсажа летнего платья, которое она моделировала. В это время у ателье было больше всего заказов, так как клиенты в летний период, казалось, имели больше всего денег.

Владелица ателье «Одуванчик» училась в школе вместе с матерью Томоко. Её муж после войны был уволен с государственной службы, а небольшие накопления ушли на оплату новых налогов или были заморожены согласно послевоенному законодательству. Она решила попытаться зарабатывать на жизнь женскими руками, мобилизовав нуждающихся друзей, молодых жён и девушек из числа своих родственников, и в результате было создан «Одуванчик».

Мать Томоко ухватилась за возможность разрешить давнее тайное беспокойство за будущее дочери, и её планы сделать её независимой от дома Оки начали наконец осуществляться. Томоко быстро стала одной из самых ценных работниц «Одуванчика». Она в отличие от большинства женщин после войны поступила на работу не из-за чистой необходимости, а была к ней уже подготовлена и сразу полюбила её. С детских лет её мать готовила Томоко к трудовой деятельности и, если бы не открылся «Одуванчик», она мечтала когда-нибудь начать собственное дело. Не указывая своего имени, она уже начала писать для журналов статьи по кройке и шитью европейской одежды.

Работой ателье руководила группа женщин старшего возраста, все они были друзьями и выпускницами женского колледжа, у большинства их них мужья погибли на войне. Томоко с удовольствием занималась моделированием, а также другими практическими вопросами. Она была самой молодой среди других женщин, которые приходили на работу по очереди, но они относились к ней как к взрослой, ибо она часто помогала им разрешать возникающие у них проблемы. Когда Томоко молча сидела за столом, сконцентрировав всё своё внимание на работе, она напоминала студентку, погруженную в чтение учебников.

Когда кто-то, не постучавшись, открыл дверь ателье, Томоко от неожиданности повернулась с видом рассерженного ребёнка.

— Томоко, к тебе посетитель, — предупредила её заведующая ателье, и, обращаясь к вошедшей, сказала: — Пожалуйста, входите. Извините за беспорядок.

Томоко поднялась навстречу посетительнице и, увидев её, широко раскрыла глаза от удивления. Учитывая, что сама Томоко занималась моделированием, ей было достаточно одного взгляда, чтобы определить, что костюм вошедшей женщины был хорошо сшит, великолепно сидел на ней и что она умела его носить. Но что ещё больше поразило Томоко, так это её холодная красота, в которой было что-то демоническое. Её большие глаза, ясно очерченный узкий нос и рот производили впечатление твёрдости характера. Она имела стройную фигуру, но некоторая округлость форм её тела мягко вырисовывалась в линиях шерстяной материи костюма, не вызывая ассоциации с полнотой.

Её большие глаза с улыбкой взглянули на Томоко, а затем она спокойно осмотрела комнату.

— Какая у вас приятная комната!

— О нет. Мне всегда стыдно за постоянный беспорядок.

Саэко посмотрела на себя в трёхстворчатом зеркале под разными углами, поворачиваясь на деревянном полу среди танцующих бликов от лучей утреннего солнца. Затем она, мягко улыбаясь, вновь посмотрела на Томоко.

— Вы знакомы с господином Онодзаки, художником, не правда ли?

Томоко почувствовала себя неловко от этого вопроса и слегка покраснела.

— Я недавно была вместе с господином Онодзаки в редакции журнала Etoile, куда он приносил свои рисунки. Мы с ним только что расстались, и я даже знаю, как вас зовут — Томоко Мория. Какое милое имя. Более того, господин Онодзаки рассказал мне, как вы красивы — он пел такие дифирамбы о вас.

— Значит, иллюстрации уже готовы?

— Да, мы вместе доставили их. Но вы работаете здесь и одновременно в журнале, не так ли?

Заведующая открыла шкаф и достала несколько рулонов материи.

— Как видите, она ещё совсем молодая, но очень серьёзно и с большим интересом занимается моделированием. Она очень популярна среди наших клиентов, и все просят, чтобы именно ей были поручены разработки фасонов их одежды. Несмотря на молодость, она обладает поразительным талантом и способна только посмотреть на клиента, чтобы без труда придумать фасон, о чём мы даже не можем и мечтать. Сначала у нас иногда бывают сомнения, но в конечном счёте получается оригинальное платье, сделанное с высочайшим вкусом. Это просто невероятно.

— Я завидую вашей работе. — Саэко посмотрела на эскиз на столе Томоко.

— Можно я взгляну на него?

— О, пожалуйста, не надо. Он ещё не закончен.

— Всё равно, дайте мне посмотреть.

— Я пока нарисовала только контуры.

Кровь прилила к голове Томоко и отразилась на её лице. Но она всё ещё не могла оторвать взгляд от лица Саэко, белая нежная кожа которого имела мягкий, блестящий, можно даже сказать зеленоватый, оттенок, а её причёска с пробором была привлекательна и неотразима даже для человека одного с ней пола.

— Это уже для лета?

— Да, но это только предварительная попытка. — Томоко улыбнулась. — Я хочу также придумать купальный костюм для этого лета. В редакции Etoile мне сказали, что они устроят его демонстрацию с привлечением киноактрисы и поместят снимок на обложке журнала.

Даже Саэко с удовольствием наблюдала энтузиазм девушки.

— Вы, действительно, великолепно работаете. Я даже завидую вам. Молодёжь в наше время стала совсем другой.

Заведующая выложила на стол рулоны тканей и ждала, когда Саэко просмотрит их.

— Как вы видите, сейчас у нас нет хороших материалов.

— В наши дни с этим приходится мириться, — тактично улыбнулась Саэко. — Мне рассказывали, что даже в театрах, прежде чем решать, какую ставить пьесу, вынуждены проверить, что ещё осталось в костюмерном гардеробе. Так что они могут ставить только те спектакли, для которых у них есть костюмы. В результате получается, что решающее слово принадлежит не актёрам и авторам, а заведующим костюмерными. К счастью, костюмы для ведущих ролей были вывезены из Токио, и они сохранились. А хлопчатобумажные ткани для второстепенных ролей все сгорели, и сейчас всё это превратилось в серьёзную проблему. Я думаю, что и вы, Томоко, сталкиваетесь с подобными трудностями, когда не можете осуществить задуманное из-за отсутствия необходимых материалов.

Саэко просматривала один за другим рулоны материалов. Для работников ателье было трудно определить её социальное положение, и даже камень в кольце на её руке ни о чём не говорил, так как это был отнюдь не броский бриллиант, а всего лишь скромный кошачий глаз.

— Не могли бы вы отложить этот отрез для меня, хотя он и для зимней одежды?

— Вы определённо обладаете хорошим вкусом. Материал такого качества сейчас невозможно найти в Японии, и он ещё долго не появится.

— Хотя, возможно, он слишком ярок для меня.

— Ни в коем случае. Одна моя знакомая привезла этот материал из Англии много лет тому назад и недавно предложила его нам, так как ей понадобились наличные деньги. Вы можете быть уверены в его качестве. Это подлинная шотландская ткань.

— Между прочим, — неожиданно сказала Саэко, — не могли бы вы, Томоко, завтра в удобное для вас время прийти ко мне домой. Я бы хотела, чтобы вы посмотрели несколько отрезов материалов, которые у меня имеются, и решили, что можно из них сделать. Вы могли бы стать моим консультантом по европейской одежде.

На следующее день небо было затянуто облаками, как это часто бывает весной, и похоже, что собирался дождь. Томоко вышла из дома в плаще, но во второй половине дня дождь так ещё и не пошёл, хотя низкие облака весь день висели в безветренном небе.

Следуя полученным от Саэко инструкциям, Томоко пришла на улицу Минамите в жилом квартале Таканава, который мало пострадал от войны. Это был тихий район со старыми деревянными домами, и даже деревья выглядели старыми, но не было видно развалин и пепелищ, хотя в воздухе, казалось, витал дух заброшенности. Подобное впечатление возникало не только из-за недостатка света в этот пасмурный день, но также из-за поломанных заборов и видневшихся за ними неухоженных деревьев и кустов, что отражало тяжёлое экономическое положение владельцев в послевоенный период. Там и здесь сквозь дыры в заборах виднелись цветущие ветви сакуры, но на фоне серого неба цветы не выглядели яркими и радостными.

Откуда-то слышались звуки игры на сямисэне, которые, казалось, парили в сонном воздухе улицы. У Томоко возникло ощущение, что она попала совсем в другой мир, отличный от шумного и суетливого окружения, в котором она вращалась каждый день. «Какая большая разница между местами, которые были затронуты войной и которые она пощадила», подумалось ей.

Она задавала себе вопрос, в каком доме может жить женщина, обладающая таким чувством стиля, как Саэко Такано, вкус которой в западной одежде был совершенно естественным и зрелым, далеко выходящим за пределы простого копирования журналов мод.

Томоко увидела табличку с фамилией Такано на одних из ворот с распахнутой калиткой, сквозь которую можно было увидеть большой дом в японском стиле и раскинувшийся перед его входом сад с довольно старыми деревьями. Томоко заметила на воротах ещё три таблички с мужскими именами и подумала, что Саэко, вероятно, поселила у себя пострадавших во время войны, что было обычным для владельцев больших домов. Подойдя к решётчатой раздвижной двери, которая вела в дом, Томоко вновь услышала звуки сямисэна и искусно поющий женский голос, который к её изумлению был похож на голос Саэко. Она исполняла старую мелодию в стиле Киемото.

Томоко позвонила в звонок. Молодая служанка вышла и вежливо встретила её, открыв раздвижную дверь, ведущую внутрь дома. Теперь у Томоко не осталось и тени сомнения, что музыка и пение исходили со второго этажа этого дома, и что голос принадлежал Саэко. Служанка проводила её по коридору в гостиную в западном стиле, а сама пошла дальше в глубь дома. Комната была старая, но светлая, так как её окна выходили в сад. На стенах висели картины известных художников модернистского направления, стулья и вся обстановка были выдержаны в новейшем стиле.

Музыка прекратилась. За окном в саду стали видны белые полоски дождя, за которыми почти исчезли растущие в саду деревья. Вскоре из передней раздался голос Саэко, которая провожала своего гостя, похоже, женщину:

— Ах, кажется пошёл дождь?

Представшая перед Томоко Саэко выглядела совершенно другим человеком, чем накануне. Она была одета в японское кимоно с тёмно-синим, почти чёрным, рисунком, завязанным широким белым поясом оби, украшенным сложным узором из цветов.

— Извините, что заставила вас ждать. Ко мне приходила учитель музыки…Я очень рада, что вы пришли. Как вы видите, мой дом довольно старый, и он выглядит несколько мрачным в такую погоду как сегодня.

— Вы носите также и японскую одежду. — Томоко выглядела так, как будто она только что пришла в себя от изумления. — Я считала, что вы носите только европейскую одежду.

— Это зависит от моего настроения… Я попросила вас прийти посмотреть некоторые материалы. Это обязательно нужно сделать сегодня?

— Нет, почему. Я могу прийти ещё раз.

— Давайте с этим не спешить. Я хочу кое о чём с вами поговорить.

Саэко несколько раз посмотрела на Томоко, и её взгляд был полон интимности, который вряд ли мог быть предназначен молодой девушке, которая только что пришла с визитом из пошивочного ателье.

— Вы красивая, и очень похожи на своего отца.

Томоко подняла свои глаза. Она не успела даже удивиться, и у неё не было основания воспринять слова Саэко в буквальном смысле слова. Дождь за окном тихо падал на бетонное покрытие веранды.

— Томоко, у меня к вам просьба… Не согласились бы вы стать своего рода моим секретарём. Вам не надо будет делать что-то особенное. Просто быть рядом со мной. Вы будете свободно продолжать свою работу и одновременно придумывать для меня фасоны одежды. Что касается шитья, то у меня есть прекрасный портной, женщина-китаянка, а вы будете решать, какая одежда мне лучше всего подходит. Я знаю, что вы работаете в журнале. Я только что дала группе молодых людей деньги на создание издательства. Я бы хотела, чтобы вы присоединились к ним. Что вы думаете об этом? Ваша зарплата будет в два раза выше, чем вы получаете сейчас, не считая того, что вы будете получать как мой секретарь и как консультант по одежде. Я хочу заполучить вас любой ценой. Возможно, я своенравная женщина, но с этим ничего не поделаешь. Могу ли я сделать вас моим союзником?

После этого с озорной улыбкой она сделала поразительное для Томоко добавление:

— Но вы должны об этом своему отцу некоторое время ничего не говорить.

Томоко с удивлением посмотрела на Саэко. Её глаза были ясные, почти прозрачные, в них не было видно груза прошлого, и светились они яркой невинностью. Томоко подумала, что Саэко имела в виду Тацудзо Оки, когда она говорила об её отце. Ничего другого не могло прийти ей в голову.

— У вашего отца нет причин сердиться на меня. Я не имела намерений нанести ему вред… Это было во время войны. Из-за плохих людей я невольно доставила ему серьёзные неприятности. Я чувствую себя просто ужасно и уверена, что он сердит на меня. Поэтому, — на лице Саэко появилась улыбка, — я и хочу, чтобы Ваш отец ничего не слышал обо мне, пока не придёт соответствующее время. А пока это время не пришло, я хочу подружиться с Томоко. Вы мне обещаете?

— А где вы познакомились с моим отцом?

— В Сингапуре.

Томоко с ещё большим удивлением раскрыла глаза.

— Впервые я встретила его в маленьком тихом городе Малакке, расположенном в красивом месте на берегу моря. Он был прекрасный человек и очень добрый. Все последние годы он провёл в Европе и не был похож на других японцев — современный и прекрасный собеседник. Насколько я знаю, он в конце концов вернулся в Японию.

Томоко пристально смотрела на Саэко. Глаза её настолько расширились, что, казалось, заполнили всё бледное как полотно лицо. Она хотела что-то сказать, но не могла произнести ни слова. У неё ещё не было времени решить, как воспринимать то, что она сейчас услышала от Саэко, и что она должна об этом подумать. Невольно, под воздействием мгновенного импульса у неё вырвалось:

— Человек, которого вы встретили, говорил вам что-нибудь обо мне?

— О чём вы, Томоко? Вы что, ещё не видели своего отца?

Томоко резко покачала головой, но ничего не сказала, пытаясь усилием воли сдержать дрожь в своих руках. Неподвижны были только глаза, в которых появился тяжёлый блеск. Её красивый рот и ноздри непроизвольно исказились, и лицо приняло одержимое выражение.

Саэко поняла, что Томоко не могла обманывать её, но невольно она всё же спросила:

— Это, действительно, так?

Шум дождя становился всё громче. Томоко сидела вся бледная и без движения, и всем своим внешним видом напоминала статую. Только пальцы на её руках непроизвольно дрожали от возбуждения, как будто они обрели свою собственную жизнь, и Томоко не могла их остановить.

— В это трудно поверить. Ваш отец вернулся в Японию, и вы даже не знаете, где он?

— Этот человек, — лицо Томоко приняло паническое выражение, — мне стыдно об этом говорить, но я не помню, когда я звала его отцом. Мне было три или четыре года, когда… Когда я говорю папа, я подразумеваю того, кто сейчас является моим отцом. Что касается другого — я видела только его фотографии, и это было так давно, что едва ли помню, как он выглядит. Если он неожиданно появится передо мной, я приду в замешательство.

— Вы не помните его.

— Нет. Совсем нет! — уверенно сказала Томоко, и было видно, что она вот-вот заплачет. — Мама вновь вышла замуж… Он не должен приходить, не должен. Бедная мама — он не должен заставлять её страдать ещё больше. Я об этом ничего не знаю, но он не должен причинять ей боль. Госпожа Такано, вы говорите, что знаете его. Если вы его увидите, передайте ему это, пожалуйста. Бедная мама, она достаточно настрадалась.

Томоко закрыла лицо руками, её плечи задрожали, и она разрыдалась. Саэко отвела свой взгляд и в позе глубокой задумчивости смотрела, как мелкий весенний дождь падает на сочную молодую зелень деревьев в саду. Неожиданно совершенно новое чувство зародилось в её сердце и стало распространяться по всему телу, и на какое-то мгновение на её лице появилась улыбка. Чувство уверенности и гордости за себя как за женщину овладело ею.

— Томоко, — сказала она нежным, сочувствующим тоном. — Ваша мама это ваша мама, а вы это вы. Ваш отец, хотя и вернулся в Японию, не посетил вас, оберегая чувства вашей матери. Я бы очень хотела устроить встречу господина Мория с его дочерью, которая выросла в такую замечательную девушку. Или вам это неприятно?

Томоко ничего не ответила. Саэко встала и подошла к ней.

— Когда мы были вместе в Сингапуре, ваш отец говорил только о вас. Он был одинок, он человек с нежными чувствами, и в нём не было ничего от военного. Я даже плакала после встреч с ним. У него на висках была седина, и он не мог вернуться домой, а был вынужден всю свою жизнь скитаться по чужбине. Он настолько страдал, что неожиданно был откровенен с такой женщиной, как я… Он говорил, что вы были совсем маленькой, когда расстались, и всё спрашивал себя, какой вы стали теперь.

Саэко кусала себе губы, и настоящие слёзы медленно текли по её щекам. Томоко чувствовала, что она подошла к ней ближе и нежно положила свои руки на её плечи. Запах редких духов исходил от её одежды, и чувственные движения её тела под кимоно вызывали у Томоко тревожные, неприятные ощущения, ибо с детских лет она никогда не была так близко к другому телу за исключением тела своей матери. Ей было также неприятно, что в обнимающих её руках угадывалось больше физической чувственности, чем искренней привязанности.

— У меня такое ощущение, что вы для меня не чужая, — с жаром сказала Саэко.

Томоко подняла глаза, и её бросило в дрожь, когда она увидела так близко лицо Саэко, искажённое страстью и напряжением, как будто перед ней был другой человек.

— Ваш отец, действительно, хороший человек.

Почувствовав на себе немигающий взгляд Томоко, Саэко естественным движением убрала свои руки с её плеч и взяла её за руку.

— Вам следует встретиться с ним, можно и одной. Я скоро узнаю, где он остановился, и организую вам встречу наедине. Хорошо?

— Я подумаю и сообщу вам.

— Но почему?

Томоко не смогла что-нибудь ответить.

— Вы разве не понимаете, насколько одиноким должен чувствовать себя ваш отец, вернувшись в Японию?

Томоко покорно кивнула головой.

— Тогда, пожалуйста, сделайте, как я говорю. Я буду держаться в тени и только организую вам встречу с отцом. Вам не о чем будет беспокоиться.

— Но я, — неуверенность вновь появилась на её лице. — Я не могу решить, как поступить. И я не хочу иметь секретов от моей мамы, во всяком случае, секретов, подобных этому. — В глазах Томоко вновь навернулись слёзы.

— Вы беспокоитесь о своей маме?

— Маме было труднее всего, — почти прошептала Томоко.

— После того, как она рассталась с отцом, все её помыслы были направлены на меня, она жила только этим. Ради меня она вновь вышла замуж. Я только позже поняла всё это.

— А в семье есть ещё дети?

— У меня есть младший брат, но он ещё ребёнок.

Томоко сейчас яснее, чем когда-либо поняла положение, в котором находится её мать. Она раньше об этом глубоко не задумывалась, а сейчас до боли в сердце осознала всю серьёзность возникшей ситуации.

— Госпожа Такано, я не хочу встречаться с ним. Извините, но я не могу.

Я понимаю, — сказала Саэко, и выражение её глаз как бы подтвердило это. — Мне не надо было об этом говорить, я сделала вам больно. Но вы должны знать, что я этого не хотела, и не подумайте обо мне плохо. Когда мы там встречались, я поняла настроение вашего отца и, не подумав, захотела рассказать вам… Это свойственно женщинам.

— Пожалуйста, не упрекайте себя.

Саэко не могла не заметить следов колебания, которые ещё остались на лице Томоко. Она могла убедительно говорить, но всё же оставалась молодой девушкой. Если бы перед ней вдруг предстал её отец, разговор принял бы другое направление. Так что Саэко знала, что у неё ещё будет возможности поговорить на эту тему, и тогда она поведёт себя по-другому. На её лице появилась светлая улыбка.

— Об этом хватит. Забудем этот разговор. Как я и просила, давайте посмотрим мои материалы. Но прежде вернёмся к первой теме нашего разговора. Вы согласны стать моим секретарём?

— Я не думаю, что я смогу. Действительно, я ничего не знаю.

— Дело не в этом. Я своенравный человек и хотела бы тем или иным способом приблизить вас к себе. Поэтому я и прошу вас ни о чём не беспокоиться.

Томоко промолчала.

— Я не прошу вас приходить ко мне каждый день. Я часто хочу быть одной. И даже у такой женщины, как я, есть муж, к которому я иногда езжу. Для вас самое лучшее было бы работать в издательстве, о котором я говорила. Там работают только молодые студенты.

— Я вам очень благодарна, но у меня есть обязательства перед теми, с кем я сейчас работаю, и я не могу неожиданно покинуть их.

— Я рада, что вы такая бескорыстная девушка. Но вы можете быть моим консультантом по западной моде. Когда через некоторое время поймёте, что я ни такая плохая и лживая женщина, и, может, согласитесь заняться чем-нибудь ещё. Во всяком случае, хотя я и своенравная женщина, я хотела бы, чтобы вы, Томоко, стали моим другом. Более того, я решила так просто вас не отпустить.

Саэко была чрезвычайно добра к ней, и Томоко смутно понимала, что это из-за её отца. Она также сознавала, что Саэко сильно притягивала её к себе, несмотря на короткое время знакомства. Она никогда не встречала женщину, которая жила так свободно во всех смыслах этого слова, что само по себе было чрезвычайно привлекательно. Но когда она вспоминала о своей матери, ею овладевали сомнения.

— Я, действительно, не знаю, что вам ответить.

— Не унывайте. Посмотрите! Дождь перестал, и светит солнце. Только у маленькой Томоко погода ещё не установилась.

И действительно, лучи солнца играли на мокрых ветвях деревьев в саду. Красные плоды подобно ярким цветам виднелись здесь и там среди вечнозелёной листвы.

Когда Томоко вернулась в редакцию и стала разговаривать со своими коллегами, она почувствовала, что ей хочется побыть одной, и чтобы никто её не тревожил. Она уже не была в том шоковом состоянии, когда впервые услышала, что её отец, о котором она ничего не знала с тех пор, как стала понимать окружающий мир, неожиданно вернулся в Японию, и была уверена, что может самостоятельно принимать решение. Но что-то неведомое вошло в её душу, подобное мешающему чёткому зрению пятну на глазу, или призраку, действующему на нервы и заставляющему постоянно притягивать к себе её внутренний взор. Вот в таком душевном состоянии разговаривала она со своими коллегами в редакции.

Только в электричке по пути домой она осознала, что поражение Японии открыло путь её отцу к возвращению на родину, и эта мысль превратила туманное до сих пор чувство в шокирующую реальность, ибо это стало не абстрактной идеей, а реальным фактом. И где-то, когда-то её отец предстанет перед ней. Вечерний поезд был переполнен, и нельзя было исключать, что её отец вполне мог бы оказаться здесь в этой толпе пассажиров. Когда она поймала себя на этой мысли, то почувствовала, что теряет контроль над собой, и взяла себя в руки.

Что было в этом удивительного, и почему она должна плакать? Что будет плохого в том, если она повстречается со своим отцом? Она не должна беспокоиться, ибо пойдёт на встречу с ним, чтобы помешать ему сделать её мать несчастной. Вся ответственность лежит на нём, а не на ней, и ничего не может удержать её как свободного взрослого человека от встречи со своим отцом.

Закрыв глаза, Томоко невольно улыбнулась. Неожиданное чувство возникло и распространилось по её телу. Её отец, о лице и фигуре которого она не имела ни малейшего представления, вошёл в её сердце и занял там прочное место. Это было странное чувство, но отнюдь не печальное, и она наполнило её сердце радостью. Саэко сказала, что у него седина в волосах. Эти слова отчётливо и глубоко вошли в её сознание.

Томоко воображала своего отца подобно тому, как молодая мать, чувствуя, как растёт и двигается в её чреве ребёнок, пытается представить, каким он будет, когда родится. Отец вошёл в её сердце как отвлечённый образ, и она пыталась представить себе его лицо, одежду и предположить его возраст. Придавать шаг за шагом его невидимому образу реальные черты было похоже на её работу по моделированию одежды, и это наполняло её счастьем и вызывало непроизвольную улыбку на её губах.

Звёзды были затянуты облаками, когда Томоко подходила к своему дому. Войдя в калитку, она поняла, что в доме гость, так как в гостиной, являющейся продолжением рабочего кабинета Тацудзо Оки, горел свет. Оки, как и многие другие учёные, вёл затворнический образ жизни в европейской части дома и присоединялся к семье только во время принятия пищи. Томоко вошла в дом через боковой вход и прошла на кухню поздороваться с матерью.

— Я пришла, мама.

Перед буфетом стоял поднос с чайным набором.

— Ты как раз вовремя, дорогая. Отнеси это в гостиную.

Сэцуко, мать Томоко, была женщиной, которая не позволяла себя фотографировать и не любила появляться перед гостями. Томоко ждала, пока её мать положит сахар в чай. После войны Оки требовал, чтобы настоящий сахар клали только в его чай или кофе, а для гостей использовали сахарин. Томоко с грустью наблюдала, как её мать следовала этим инструкциям. Рядом с чашкой Оки была положена особая чайная ложка.

— Кто к нам пришёл?

— Журналист.

Томоко слегка постучала в дверь гостиной.

— Войдите, — ответил Оки и, коротко взглянув на неё, вновь повернулся к своему гостю, который записывал в блокнот карандашом, продолжив монолог характерным для себя снисходительным тоном.

— Реформу нельзя осуществить, если Академия художеств не получит больше прав и её влияние не будет усилено. Она не должна оставаться тем, что она есть в настоящее время — домом для престарелых. Она должна быть независимой от бюрократов и иметь возможность активно работать. Но в действительности, отношения учитель-ученик и непотизм феодальных членов превратились в препятствие для проведения реформ и…

— Подождите минутку, подождите минутку, — запротестовал журналист, но Оки, проигнорировав его, продолжал говорить, как будто он участвовал в серьёзной дискуссии.

— Прежде всего в Японии необходимо создать здоровый академизм. Вторым шагом является демократизация. До тех пор пока бюрократы будут контролировать решения в области гражданской жизни, прогресса не будет. Культура это тоже политика. В прошлом писатели и художники в традиции восточных деятелей культуры старались избегать политики, но в наш век демократизации это уже невозможно. Художественные гении могут продолжать творить в одиночестве, но что нам необходимо, так это популяризация. Я имею в виду популяризацию культуры и искусства. А это уже политика, не так ли? И самой неотложной проблемой является избрание членов Академии художеств в парламент.

Томоко вышла из гостиной и отправилась переодеться в свою комнату на втором этаже японской половины дома. Тон высказываний Оки был достаточно энергичным, но то, что он говорил, звучало бессодержательно и непоследовательно. А Томоко сегодня вечером ожидало тайное открытие. Её мать передала ей плотно запечатанный конверт с письмами и фотографиями, который она должна взять с собой, когда, став независимой или выйдя замуж, покинет родительский дом. Сегодня Томоко собиралась вскрыть пакет и взглянуть на фотографии своего отца. Она включила свет и открыла свою сумочку, чтобы достать ключ от своего шкафчика. Из сумочки выпал маленький бумажный свёрток, который Саэко передала ей при расставании. Томоко развернула его, и у неё на руке ярко засверкал бриллиант величиной с соевый боб.