Возвращение

СТАДНЫЕ ДВИЖЕНИЯ

Когда Томоко пыталась вернуть бриллиант, Саэко оттолкнула её руку и отказалась взять его.

— Оставьте его у себя. Они иногда могут пригодиться. — Она улыбнулась, и то, что она сказала, затронуло тайные мысли Томоко.

— Этот бриллиант является слезой, которая выпала из ваших глаз, когда мы говорили о вашем отце. Это было так красиво! Это я заставила вас плакать, поэтому бриллиант принадлежит Вам.

Аргументация была странная, но она была изложена с обычным для Саэко очарованием. Томоко пыталась вновь отказываться, но Саэко прервала её.

— Тогда просто сохраните его для меня. — И она передала ей билет на концерт.

— Вы пойдёте со мной? Они будут исполнять мой любимый квартет Чайковского. Господин Онодзаки принёс их нам.

Утром в день концерта кто-то пришёл с визитом к Оки в то время, когда Томоко собиралась идти на работу. Это была её очередь принести чай, и она, как обычно, занесла его в кабинет, когда Оки разговаривал с посетителем. Им оказался Тосики Окамура. Она была потрясена.

Тосики поднял глаза и тоже увидел её. Было видно, что он не ожидал встретить её здесь, ибо поздоровался с ней сугубо официально:

— Спасибо, что вы составили мне компанию в прошлый раз. Вы живёте здесь?

Томоко побледнела от неприятной неожиданности, испугавшись, что Тосики может заговорить в присутствии Оки об её отце в Киото. Она едва поздоровалась и выскочила из комнаты.

Оки выслушал просьбу своего посетителя, наотрез отказал ему и встал, ожидая, когда он уйдёт. Он посмотрел в окно, и молодая зелень сада искажённо отразилась на стёклах его очков. Но его посетитель не проявлял признаков, что он собирается уйти, и спокойно продолжал сидеть, пока Оки вновь ни повернулся к нему и ни заговорил своим высокомерным, внушительным тоном.

— Я придерживаюсь правила не позволять вновь созданным издательствам публиковать мои книги. Будьте настолько любезны смириться с этим. У меня есть постоянный издатель, и по этому вопросу бесполезно в дальнейшем обращаться ко мне.

Но его слова не имели эффекта, и нежное молодое лицо продолжало смотреть на профессора.

— Не могли бы вы, профессор, передать нам для публикации хотя бы одну книгу, чтобы помочь студентам в их начинании?

— Я сожалею, но если ты занимаешься издательским бизнесом, то должен знать японского читателя. Книга, изданная известным издательством, продаётся лучше, чем книга того же автора, но изданная неизвестной фирмой. Фактически вы просите, чтобы я сознательно нанёс ущерб своим собственным интересам. Я на это не пойду и, пожалуйста, поймите меня.

Тосики продолжал оставаться невозмутимым.

— Как вы смотрите, если мы предложим вам гонорар в двадцать процентов и аванс, половина которого выплачивается при подписании контракта? Как мне известно, обычная ставка равна пятнадцати процентам. К сожалению, я принёс с собой только пятьдесят тысяч иен, но если вы не возражаете против этой суммы, я могу её вам передать.

— Дело не в деньгах, молодой человек, — сказал Оки холодным тоном. — Дело в моей репутации как писателя. Мои книги должны издаваться хорошо известными издательствами. Таково моё правило.

Тосики не признавал отказа и был уверен, что в конечном счёте он добьётся своего.

— Если каждый будет рассуждать, как вы, профессор, то вновь созданные издательства никогда не смогут заполучить хороших писателей. Разве это не будет печально?

— Вы можете договориться с кем-нибудь ещё, но что касается меня, то вам лучше смириться с тем, что меня вы не получите.

— Но нам нужны именно вы. Если бы вы не были профессором Оки, я бы так с вами не разговаривал. Нам необходимо издать одну из ваших книг, чтобы наша фирма могла начать успешную деятельность. Благодаря вашей репутации, мы получим немедленное признание.

Оки уже устал от своего внешне женственного, но поразительно сильного оппонента. Очень немногие фирмы были бы готовы заплатить десятки тысяч иен, прежде чем они узнают, о чём будет книга, которую им передаст автор. Если бы он ни ценил свой авторитет так высоко, то был бы готов принять предложение, дав туманное обещание написать книгу в неопределённом будущем. Однако Оки страдал от чувства собственного достоинства, как от хронической болезни, и не мог позволить, чтобы с ним обращались так легко.

— Так ты говоришь, что ваша фирма состоит только из студентов, которые в ней подрабатывают наряду с учёбой в университете. А не странно ли выгладит, что студенты имеют такие деньги в своём распоряжении?

— У нас есть спонсор, который готов предоставить нам необходимые средства для создания первоклассной фирмы. Именно поэтому я осмеливаюсь надеяться получить от вас книгу. Мы хотели бы, чтобы все знали, что профессор Оки передал молодёжному издательству для публикации книгу, чтобы помочь новому поколению добиться успеха. Так как же, профессор Оки? Только одну книгу.

— Ты поставил меня в затруднительное положение, — сказал он и вновь посмотрел в сад. Стёкла его очков, которые всегда придавали ему холодное выражение лица, вновь отражали зелёные деревья.

— Для меня трудно сделать исключение, так как я имею обязательства перед другими издательствами. Но коль скоро ваша фирма студенческая, мне надо подумать. Я мог бы подобрать статьи, написанные для различных журналов, и составить из них сборник, своего рода собрание критических очерков о культуре.

Тосики издал почти победный клич:

— Значит, мы можем надеяться!

— Я не могу это сделать прямо сейчас. Я должен буду немного их обработать, хотя они уже и опубликованы, и на это потребуется время. Сейчас я работаю над новой книгой, и смогу заняться сборником только в свободное время. На это мне потребуется, видимо, два-три месяца.

— Это прекрасно. Я чрезвычайно благодарен вам, профессор, за этот подарок.

— Хорошо, я сделаю это. — Он улыбнулся. — Ты заставил меня капитулировать. Упомянутые тобой условия меня устраивают. Что касается количества экземпляров и другие вопросы, то я полагаюсь на вас.

Тосики положил на колени вновь купленный портфель и достал приготовленные деньги. Когда Оки писал расписку, он вдруг сказал:

— Между прочим, Томоко просила меня сообщить ей название гостиницы господина Мория в Киото.

— Чью гостиницу? — Оки спокойно поднял голову и посмотрел на Тосики. На его лицо было написано удовлетворение и даже гордость тем, что он делает.

— Господина Кёго Мория — отца Томоко, который долгое время был за границей.

Оки перестал писать и, сморщив свой лысый лоб, некоторое время смотрел на Тосики, а затем молча продолжил писать.

— Вот, пожалуйста.

Он передал листок бумаги и вновь стал смотреть в сад со своим обычным выражением полного безразличия к своему окружению. Будучи трусливым с молодых лет, он с годами выработал эту маску на лице как своего рода защиту от внешнего мира. Только его близорукие глаза иногда выдавали его нервозность.

Тосики достал свою записную книжку, вырвал из неё листок и написал шариковой ручкой адрес гостиницы Мория.

— Вы не могли бы позвать Томоко.

— Нет! — резко сказал Оки своим обычным высокомерным тоном. — Я передам ей сам.

Он взял листок, сдвинул очки на лоб и прочитал адрес.

— Этот сборник я сделаю, по возможности, быстро, так что я предпочёл бы, чтобы меня по этому поводу не беспокоили… Томоко тебя просила об этом?

— Да, профессор.

— Какие у тебя отношения с этим человеком — Мория?

— У меня нет особых отношений с ним. Один из моих родственников в прошлом служил на флоте, и он помог мне получить адрес от бывшего адмирала Усиги.

— Значит, кое-кто из них ещё остался. — Тон, которым это было сказано, не вызывал сомнения в резкой неприязни Оки к бывшим военным.

— Насколько я знаю, во время войны вы сами были в северном и центральном Китае, — спокойно заметил Тосики.

— Меня попросили поехать. Это было давно и не имело никакого отношения к войне, связано с культурными вопросами… Я получил удовольствие от вкусной пекинской кухни, побывал в Пекинской опере и тому подобное.

Поле того как Оки проводил Тосики, он сразу не вернулся в кабинет, а бросился в японскую половину дома.

— Сэцуко! — закричал он. Мать Томоко поспешно выскочила из кухни и увидела испуганное лицо своего мужа.

— Томоко уже ушла?

— Нет, она ещё здесь, хотя сказала, что сейчас уходит.

— Зайди на минутку, — сказал он и вернулся в кабинет. — Закрой за собой дверь.

Оки был определённо в плохом настроении. Он сел в своё кресло, сложив на груди руки, и с оскорблённым видом на лице уставился в сад. Сэцуко стояла перед ним, ожидая, когда он заговорит.

— Сэцуко, ты знаешь, что Томоко намеревается сделать? — начал он повышенным тоном.

— Томоко? О чём это? Я ничего не знаю.

— Это верно? — вновь спросил он, внимательно глядя на лицо жены.

— Ты должно быть всё-таки знаешь. Я не поверю, чтобы такая послушная дочь, как Томоко, могла так поступить, не сказав родителям.

Жестокость в характере Оки в этот раз проявилась с особой силой. В последнее время у него вошло в привычку работать в утренние часы, когда никто его не тревожит, и как раз сегодня он закончил заказанную ему небольшую статью о положении в семье при новой конституции. В ней он утверждал, что основным условием создания новой семьи является уважение её каждого члена к личности друг друга. Закончив статью, Оки почувствовал счастье, что он живёт в таком прекрасном мире, который только что описал. И создание подобного мира доставалось ему легко, ибо он с удовольствием писал о том, как всё должно быть. Сочинения Оки всегда были высокопарными, проблемы в них ставились в мировом масштабе, и они были настолько пронизаны красотой, добром и правдой, что внушали непоколебимое доверие многочисленным читателям, которые жили достаточно далеко для того, чтобы быть знакомым с профессором и знать его личную жизнь. Однако к конкретной семейной проблеме, с которой он сейчас столкнулся, мировые критерии нельзя было применить. Разумеется, небольшие отступления профессора в своей личной жизни от его всеобщих идей отнюдь не препятствовали читателям в таких далёких префектурах, как Нагано или Хиросима, продолжать уважать его образ мышления. Здесь было бы уместно обратить внимание на распространённый феномен, когда читатели книги невольно отождествляют изложенные в ней идеи с самим автором.

Оки не чувствовал ни малейшей необходимости демонстрировать свои принципы у себя дома, и, хотя он проявлял чрезмерную осторожность в своих отношениях с посторонними, здесь, в кругу своей семьи, ничего не сдерживало его проявлять истинные черты его характера.

— Я не знаю, что это за человек, я никогда не встречал его, — сказал Оки, показав жене вырванный из записной книжки листок бумаги. — Может быть, этот Мория и есть отец Томоко?

Сэцуко побледнела, как будто невидимая рука ударила её по лицу, и ей стоило больших усилий удержаться на ногах.

— Похоже, что этот человек, который, как ты сказала, умер, как ни в чём не бывало вернулся в Японию, ибо он может уже не бояться наказания за совершённое им отвратительное преступление. Япония сейчас находится в таком жалком состоянии, что любому нежелательному лицу не может быть отказано в возвращении. Но страна страной, а что принесёт его возвращение нашей семье?

Чтобы не упасть, Сэцуко ухватилась за спинку стула и старалась выдержать безжалостный и неумолимый взгляд мужа, которым он пронизывал её через свои очки. Оки чувствовал, что его высказывания звучат грубо и вульгарно, но он также считал, что его заставили так говорить, и что во всём виновата Сэцуко. Кёго Мория является бывшим мужем Сэцуко, и отсюда следует, что именно она навлекла эти неприятности на его дом.

— Ты долго будешь молчать? — раздражённо прошипел Оки, и затем он взорвался и перешёл на крик, будучи не в состоянии контролировать себя.

— Я предупреждаю тебя, что я так с тобой разговариваю не из-за ревности к этому человеку. Это было бы вульгарно. Так это правда, что ты ничего не знала?

— Абсолютно ничего.

— Значит, Томоко действовала одна?.. Я полагаю, что Мория каким-то способом связался с ней. Я бы предпочёл об этом вообще ничего не говорить, но я должен заботиться о мире в семье. Как мы, по-твоему мнению, должны поступить?

Сэцуко отрицательно покачала головой, показав, что она не знает.

Вдруг Оки вспомнил, что он собирается выставить свою кандидатуру на следующих выборах в палату советников парламента и уже начал подготовку к ним, оповестив о своём желании различные круги, и это опять вывело его из себя. Что произойдёт, если какая-нибудь газета узнает, что бывший муж его жены, совершив позорное преступление, бежал за границу и сейчас после капитуляции вернулся в Японию? Подобная романтическая история несомненно вызовет всеобщий интерес. В газетах появятся фотографии не только Томоко, и его жены. К нему самому будет привлечено неблагоприятное внимание общественности. Разводы и повторные браки сейчас обычное явление, но в данном случае всё выглядит серьёзнее. Его враги с радостью используют этот случай в предвыборной кампании и позаботятся о том, чтобы все знали о скандале в доме Тацудзо Оки, «человека исключительных личных качеств».

Неожиданно силы, казалось, покинули Оки, и он стал задыхаться. Сэцуко бросило в дрожь.

— Теперь я, видимо, должен буду забыть о выборах в палату советников. Если я появлюсь перед общественностью, они меня втопчут в грязь. А я до сих пор был так осторожен, но теперь…

— Я не знаю, как мне просить прощения, — со слезами в голосе причитала Сэцуко, как будто её побили.

— Твои извинения не принесут мне никакой пользы.

Показав своё трусливое нутро, Оки уже был не в состоянии больше гневаться.

— Что собирается делать Томоко? Она что, собирается нас бросить и уйти к этому человеку? Ты не должна позволить ей поступать опрометчиво. В конце концов она мне кое-чем обязана. Я вырастил её, И она должна сознавать свой долг. Ты не должна позволить ей поступать, как ей захочется, без моего разрешения. Тебе это понятно? Это самое важное. Она не должна пытаться встретиться с ним за нашей спиной. Я должен с ней поговорить или это сделаешь ты?

Естественно, что именно Сэцуко как родная мать должна была поговорить со своей дочерью, как бы тяжело это ей ни было. К тому же Оки простонал, что для него опасно выходить из себя.

Томоко должна была бы уже уйти на работу, но приход Тосики взволновал её, и она задержалась дома. Она слышала, как Оки позвал её мать в кабинет, и, ожидая неизбежного, сидела на кухне как пригвождённая к стулу. Стараясь отвлечься от тревожных мыслей, она стала придумывать фасон костюма для своего отца, с которым ещё не встречалась. Это было единственное, что ей помогало. Перед ней была фотография, на которой её отец был изображён молодым морским офицером, таким молодым, что его было трудно воспринимать как отца, он скорее был похож на её старшего брата. Фотография вызвала улыбку на её лице и наполнила её сердце радостью. Она знала, что поступает плохо, действуя тайком от матери, но не могла воспротивиться чувству приятного ожидания предстоящей встречи. Молодость придавала ей силу, о которой она и не подозревала, и была готова бросить вызов любому решению родителей. Она была наполнена беспокойством и вместе с тем чего-то ожидала.

Дверь кабинета отворилась, и её мать вышла. Томоко поднялась ей навстречу и была потрясена, увидев её белое как поверхность фарфора лицо и съёжившуюся фигуру. Повернувшись к Томоко, она попыталась улыбнуться.

— Ты ещё не ушла?

Дрожащими руками она взяла с полки чашку, подошла к раковине, открыла кран, наполнила чашку водой и выпила её.

— Вкусно.

Затем она обмыла чашку, вытерла её и осторожно поставила на полку. Её движения были почти автоматические.

— Да, да, — сказала она про себя и, не взглянув на Томоко, пошла в свою комнату, двигаясь как механическая кукла.

Звук её голоса продолжал звучать в ушах Томоко, и она была испугана поведением своей матери, подобно тому как в детстве она иногда испытывала по ночам страх, что её мама может умереть, и не могла спать, не убедившись, что она была рядом с ней. Сейчас ещё большее чувство тревоги заставило её в трансе последовать за своей матерью.

Сэцуко как потерянная стояла посреди комнаты и вздрогнула, когда увидела в дверях свою дочь. Томоко бессознательно, как в молитве, сложила руки у себя на груди, опустила голову и разразилась рыданиями. Прошла минута, прежде чем её мать заговорила.

— Заходи, Томо-тян. Не стой там. Взрослые не плачут. Посмотри на меня. Я не плачу, хотя мне намного тяжелее, чем тебе.

При виде дочери она почувствовала, что силы вернулись к ней и её решимость никогда не плакать и рассматривать неизбежные в жизни несчастья и горе как нечто обычное. И когда придёт её время уйти из этого мира, и вокруг не будет никого, кто бы мог поблагодарить её, она будет готова сказать себе, что прожила эту жизнь не напрасно.

— Перестань, Томо-тян, ты уже взрослая.

Но что она должна сказать дальше? Она продолжала пребывать в замешательстве. Всё произошло так неожиданно, как будто сильный порыв ветра ударил ей в лицо, от которого она всё ещё продолжала задыхаться. Единственное, что могло бы принести ей облегчение так это возвращение к своим повседневным домашним делам. Она наклонилась, чтобы поднять нитку, которая вылезла из постеленного на полу ковра, и стала наматывать её на неестественно дрожащие пальцы. Не замечая, что она делает, Сэцуко заговорила:

— Пожалуйста, подумай о Таро. Он ещё такой маленький. Ты его старшая сестра, поэтому не должна поступать необдуманно. Разве ты не можешь продолжать спокойно жить, как будто ничего не случилось? Что в этом плохого? Не поступай, пожалуйста, опрометчиво.

Закрыв лицо руками, Томоко молча кивнула головой.

— Что же произошло на самом деле, не знаю даже я, твоя мать… Ведь всё случилось неожиданно, и никто не хотел этого. Томо-тян, когда ты станешь совсем, совсем взрослой, ты поймёшь меня. Как бы мне ни было тяжело и невыносимо, я вынуждена терпеть. Томо-тян, помоги мне.

Томоко с трудом сдерживала слёзы и, открыв своё лицо, посмотрела на мать. Сэцуко уронила нитку, и у неё не было сил вновь поднять её.

— Томо-тян, когда-нибудь ты покинешь нас и будешь жить одна. Я воспитывала тебя так, чтобы ты смогла это сделать.

Слова застряли у неё в горле, и она едва могла сдерживать слёзы, которые душили её.

— Поэтому, поэтому…

Сэцуко не заметила, что её голос приобрёл высокий, требовательный тон, которым говорил Оки.

— Тогда ты будешь свободна, идти, куда захочешь, и встречаться, с кем хочешь. Но сейчас ты должна подумать о твоём брате и обо мне. Ты меня понимаешь, Томо-тян?

— Да, мама. Я думаю только о тебе, — ответила Томоко.

В это время с шумом распахнулась дверь кабинета Оки и раздался его пронзительный голос:

— Сэцуко!

— А, добро пожаловать.

Онодзаки встретил Томоко у входа в концертный зал.

— Очень рад, что вы смогли прийти. Как вам понравилась Иокогама? Юкити тоже должен сегодня быть здесь. Сын моего старого друга был назначен первой скрипкой в оркестре, и сегодня его первое выступление в этом качестве.

Он, как всегда, выглядел жизнерадостным, получая удовольствие от жизни.

— Я ожидаю, что госпожа Такано должна прибыть с минуты на минуту. Мы должны выразить своё уважение крупному акционеру.

Томоко осталась ждать вместе с ним. В наступившем вечернем полумраке сочная зелёная листва деревьев парка слегка покачивалась от лёгких дуновений ветра. Непрерывный поток элегантно одетых мужчин и женщин поднимался по лестнице.

— Юкити прекрасный молодой человек, не правда ли? — Он определённо нравился Онодзаки. — Конечно, было бы лучше, если бы он понимал, что культуры и всего другого не будет, пока не будет покончено с нищетой. Но он отличается от сегодняшней легкомысленной молодёжи редкой серьёзностью и постоянством.

Они увидели, как Саэко поднимается по лестнице, одетая в безупречный белый костюм, и Онодзаки бросился ей на встречу.

— Какая честь, спасибо, что пришли!

Саэко улыбнулась Томоко.

— Уже почти лето. Хорошо сделали, что пришли. Надеюсь, что не были слишком заняты?

Это формальное замечание сразу воскресило в голове Томоко то, что произошло дома сегодня утром. Она всё ещё не могла преодолеть случившегося и весь день испытывала тяжесть на сердце. Ей казалось, что что-то цепкое крепко держало её в своих объятиях. Она заметила, как красиво выглядела пурпурная орхидея, приколотая к груди белого костюма Саэко, но из-за своего нынешнего состояния она не могла на этом сосредоточиться.

— У вас всё в порядке с тех пор, как мы в последний раз встречались? — спросила Саэко, когда они вместе поднимались по лестнице.

Когда Томоко ответила, её удивило, почему в присутствии Саэко её отец в Киото казался ей значительно более реальным. Может, это из-за того, что её мать только что запретила встречаться с ним, а Саэко с приколотой на груди орхидеей и красивой фигурой, казалось, наводила её на мысль об отце. Томоко решила, что причина кроется в том, что Саэко знает значительно больше об её отце, чем она сама, и от этого она испытала неприятное чувство.

Придя в себя, Томоко взглянула на Саэко и была поражена, как красиво она выглядела даже среди этой блестящей толпы.

— Давайте по дороге домой где-нибудь остановимся и выпьем что-нибудь холодное.

— Хотите сказать, холодного пива, не так ли?

Слушая этот типичный для городского вечера обмен мнениями, Томоко поразилась насколько важен стал для неё отец за то короткое время, как она узнала о нём. Он не только занял постоянное место в её сердце, но его присутствие росло с каждым часом, и это вызывало её беспокойство.

Когда начался концерт и красивая музыка наполнила зал, Томоко больше не могла сдерживаться, и слёзы потекли из её глаз. За исключением освещённой сцены в зале было темно, и даже сидящая рядом Саэко, наверное, не видела, что она плачет.

Исполняли один из струнных квартетов Чайковского, но Томоко не могла слушать его внимательно. Чувство горя настолько охватывало её, что местами музыка просто переставала для неё существовать.

Малодушная и себялюбивая сущность характера её приёмного отца Оки неожиданно возникла, как стена перед её глазами, и она должна была её разбить или задохнуться. Несмотря на свои внешние благородные принципы, он был холодный, эгоцентричный человек, и её мать ежедневно выносила на себе тяжесть его высокомерия. Её мама была слабой женщиной, и то, что она привнесла во второй брак своего ребёнка, поставило её, чувствительного по-своему характеру человека, в положение, когда ей было ещё труднее отстаивать своё достоинство.

Томоко вспомнила, в каком состоянии была её мать сегодня утром, и уже не могла больше контролировать свои слёзы. Её охватила паника, когда она подумала, что с окончанием музыки в зале загорится свет и она не сможет скрыть свои мокрые щёки. Это было чудовищно со стороны Оки так мучить маму за то, к чему она не имела никакого отношения. Это презренно и не по-человечески, он думает только о себе и не испытывает никакой жалости к другим.

Неожиданно беспокойство другого рода поглотило её, и она вновь перестала слышать музыку.

В перерыве Томоко вышла вслед за Саэко в большое, переполненное людьми фойе. Онодзаки и его знакомые ещё не подошли к ним.

— Я бы хотела поговорить с вами о моём отце.

Саэко перестала обмахиваться маленьким веером, и запах её духов обдал Томоко.

— Я думаю, мой отец сам не придёт к нам домой. Это будет ужасно, если он это сделает. Я могла бы написать ему письмо, но, если это возможно, я бы предпочла поехать в Киото и встретиться с ним. Я хочу поговорить с ним.

Саэко посмотрела на неё долгим напряжённым взглядом.

— Вы сказали, если это возможно. Но у вас хватит мужества?

Томоко спокойно ответила:

— Хватит. Только дома об этом никто не должен знать. Мне предложили по делам редакции журнала съездить в Каруидзава, и я расскажу об этом дома. Они не заподозрят чего-либо другого.

Тут они увидели белую голову художника, который пробирался к ним сквозь толпу зрителей в фойе.

Саэко закрыло свой рот веером и с приятной улыбкой на лице мягко сказала:

— Сделай это, Томоко. Я поеду с тобой.

— В самом деле?

— Но твой отец не должен знать об этом. Я боюсь его.

— Как жарко. Почти настоящее лето.

Рядом с ними с красным от жары лицом стоял художник.