Возвращение

ЧУЖЕСТРАНЕЦ

Тюрьма Малакки располагалась в маленьком здании на окраине города на улице Банда Хила в районе, в котором жили только индийцы. В трёхстах метрах от неё возвышался голый от растительности холм с остатками португальской крепости, откуда открывался вид на море. На стене тюрьмы, выходящей на проезжую часть, около закрытых железных ворот была прикреплена медная пластина с надписью о том, что она была построена в 1860 году в бытность губернатора полковника Кейбене.

20 августа 1945 года у железных ворот тюрьмы остановилась автомашина с бело-голубым флагом националистического Китая, из которой вышел хорошо одетый мужчина и позвонил в звонок. В железных воротах была дверь с открывающимся изнутри маленьким окошечком, через которую посетитель передал документы на английском языке. Спустя некоторое время раздался звук поворота ключа в замке, тяжёлая дверь приоткрылась, и посетитель был впущен внутрь. Слева от него оказался кабинет начальника тюрьмы и служебные помещения, справа — глухая стена, а впереди — узкий проход с ещё одной железной дверью, ведущей к камерам заключённых, которые виднелись сквозь прутья железной решётки.

Начальник тюрьмы, наполовину голландец, прочитав документы, поприветствовал посетителя по-малайски и приказал надзирателю открыть железную дверь, ведущую к камерам. Надзиратель подошёл к камере № 16 и стал открывать её. Дверь была сплошной за исключением небольшого отверстия с решёткой в тридцати сантиметрах от пола, так что заключённый должен был стать на колени, чтобы посмотреть наружу.

Посетитель, не дожидаясь пока надзиратель откроет до конца дверь, закричал:

— Сэнсэй! Это я, Е. Я приехал за вами.

— О, господин Е, — раздался тихий голос изнутри.

Когда дверь открылась, Е увидел длинную узкую одиночную камеру с небольшим вентиляционным окошечком в дальней стене, через которое виднелся кусочек неба. Кёго встал с деревянной скамейки у стены и направился навстречу своему молодому другу.

— Вы свободны, — закричал Е, — и можете покинуть это место.

Однако Е не решился зайти в камеру и протянул свою руку из коридора.

— Что ж, значит, война закончилась, — сказал Мория.

— Да, войне всюду конец!

— И вы, китаец, любезно приехали за мной. А мои соотечественники, жандармы, кажется, обо мне и забыли.

Молодой Е проявил большое внимание и захватил с собой для Мория лёгкий китайский халат, чтобы не привлекать к нему взоры посторонних на улице. Когда машина достигла центра города, Мория заметил, что наряду с китайскими на магазинах развиваются также английские флаги, а в остальном Малакка выглядела по-прежнему. На улице Хелен-стрит ворота китайских особняков в этот полуденный зной были как всегда плотно закрыты, а золотые и ярко-красные иероглифы на панелях над воротами спокойно поблёскивали, отражая падающий на дорогу свет солнца. Со стен, как и раньше, свисали ветви бугенвилей с красными цветами.

В доме Е их ждала вся семья, собравшаяся в передней комнате. Здесь была молодая жена, одетая в кантонское платье с оголёнными руками, с двумя улыбающимися детьми, и вскоре к ним присоединился старый отец Е, который вошёл, опираясь на трость, когда в доме было объявлено об их приезде. Все они приветствовали Мория по-китайски. На его глазах неожиданно навернулись слёзы, особенно когда он увидел семилетнего сына и пятилетнюю дочь друга. Взяв их маленькие мягкие ручки в свои, Мория в глубине души поразился, что в этом мире может ещё быть что-то такое нежное. Волосы мальчика были красиво уложены, на нём были надеты короткие европейские брюки, его сестра была одета в малайское платье.

— Сэнсэй, — поблёскивая глазами, с энтузиазмом сказал Е, — для вас готова горячая ванна, которую вы предпочитаете.

Как всегда они говорили по-английски. Кёго поблагодарил и как бы про себя сказал:

— Война закончилась…

— Везде, во всём мире! — подтвердил, улыбаясь Е, преувеличенно жестикулируя на западный манер руками.

— Я очень рад этому!..

— Но эти слова прозвучали для самого Кёго странно абстрактно. Ещё в тюрьме он слышал о капитуляции Японии, но не мог этого осознать и боялся, что если выразит это словами, то они просто растворятся в воздухе.

— А что произошло с японцами в городе?

— Их собрали в одном месте, и всё было спокойно.

Затем на китайском языке он быстро спросил о чём-то своего слугу и продолжал:

— Говорят, что их понемногу перевозят в Сингапур. Здесь ничего не случилось. Они якобы обеспечены продуктами и всем необходимым.

Яркий свет солнца, как ослепительный шар, падал на воду в реке Малакке. Остальное море было окрашено в тёмно-голубой цвет. Дерево, растущее рядом с колодцем на кухне, по-прежнему протягивало свои ветви через крышу и закрывало окно комнаты от палящих лучей, создавая прохладу. По утрам сквозь окно можно было различить очертания острова Суматра, однако к полудню оно растворялось в жарких потоках воздуха. Сидя в плетёном кресле, Кёго рассеянно смотрел на море. Утром Е предложил ему поехать в Сингапур, но он отказался.

— Конечно, вы устали.

Он покачал головой, и чувствовалось, что он в плохом настроении. Слуга принёс ему бутылку виски «Сантори», видимо, принадлежащую ранее кому-то из японцев, и невесть каким путём попавшую сюда. Кёго попросил собрать ему любые старые газеты. Хотя они и перестали выходить непосредственно перед окончанием войны, из напечатанных в них бесконечных предсказаниях о неминуемой победе, за которыми следовали сообщения о поражениях, Кёго всё-таки смог уловить безжалостный ход действительных событий. Воздушные бомбардировки городов Японии газеты также характеризовали как неэффективные.

— Я устал! — громко сказал Кёго самому себе. Но его возбудило не то, что было написано в расплывчатых газетных статьях, а что-то другое. И это что-то он никак не мог уловить, оно было выше его воображения. Казалось, осуществилось как раз то, что он ожидал и хотел. Но, что осуществилось, он не мог схватить. Этот вакуум, в котором он жил в течение года, видя только окружающие его стены, казалось, внезапно состарил его и перенёс в другой мир. Тем не менее он не испытывал ни печали, ни сожаления. Во всех этих чувствах, похоже, отсутствовало ощущение реальности. В то время он ещё не знал об атомной бомбе и не мог понять, где произошло решающее сражение.

Море вдали по-прежнему сверкало в лучах солнца. Отражаемый от него свет падал на ветви дерева, загораживающие окна комнаты, и выделял каждый лепесток. Был отлив, и на обнажившемся дне моря копошились раки.

— Всё-таки я уже не солдат, — почувствовал Кёго и неожиданно с гневом вспомнил о своих старых товарищах.

— Да, в этом мире только ранг и положение делают человека сильным или слабым. И когда меня лишили этого положения, я, естественно, перестал быть похожим на военного. Что и говорить!

Возможно, это был результат неожиданных перемен в его жизни, но он почувствовал страшную усталость. Каждый день к вечеру у него поднималась довольно высокая температура, и под этим предлогом он продолжал оставаться в своей комнате. Ему принесли новые газеты на английском и китайском языках, в которых с фотографиями сообщалось о подписании капитуляции на линкоре «Миссури» и о вступлении генерала Маккартура на японскую землю.

Когда поднималась температура, Кёго без движения лежал на кровати. Над его головой по потолку ползали ящерицы, принявшие в целях маскировки белый цвет под цвет потолка. Их была целая семья. Иногда детишки падали на москитную сетку и барахтались в ней, издавая еле слышные звуки. Днём они без движения оставались в тени, а когда зажигали свет, они ползли к лампе, чтобы ловить насекомых, которых она к себе притягивала. И так продолжалось каждый день. Заметив на себе взгляд Кёго, их белые тела замирали на месте, как будто приклеенные к потолку.

Перед глазами охваченного жаром Кёго, вызывая дополнительную боль, всплыло лицо жандарма, который допрашивал его в тюрьме. Незабываемое лицо, подобное чудовищу, которое может присниться. Это был опьянённый своей властью молодой человек в возрасте 22–23 лет, видимо, только что окончивший школу, который казался Кёго просто ребёнком. Одутловатое, бесчувственное лицо, глаза без ресниц, всегда налитые кровью.

— Ты предатель, шпион! — кричал он на Кёго, а затем вдруг с симпатией и деланным пониманием наклонялся к нему, предлагал сигареты из своего портсигара и даже свою зажигалку. Но затем следовало предложение:

— Ты ведь тоже японец. Мы в военной жандармерии планируем разом арестовать всех американских и английских элементов, которые скрываются среди китайцев. Ты можешь помочь нам информацией?!

Имели место и пытки, обычно во второй половине дня, когда от жандарма уже пахло виски. А потом снова доброе отношение и попытки узнать, с кем Кёго был знаком в ВМС Японии, и обычное «ты ведь тоже японец». Почти плачущим голосом он говорил, что Япония сейчас находится в критическом положении. Затем его лицо внезапно густо краснело, и он, несмотря на свой детский возраст, дерзко, не мигая, смотрел прямо в глаза заключённого. Кёго когда-то тоже имел подобную военную привычку смотреть людям пристально в глаза, и когда он ответил ещё неопытному жандарму таким же взглядом, тот пришёл в ярость, его лицо исказилось ненавистью, и он вновь кричал, что Кёго тоже японец, и, казалось, мог прибегнуть к любому насилию.

Белые спинки и лапки ящериц на потолке постепенно успокоили возбуждение Кёго.

— Он был прав, я японец, — в полубреду пробормотал он. Определённо он был японец, но другой японец, который ненавидел методы своего мучителя.

Прошло более месяца, прежде чем температура нормализовалась. Он был достаточно здоров для прогулок и радовался дневной тишине Хелен-стрит, спокойной, элегантной и чистой, вдоль которой простирались белые стены особняков с покрытыми лаком воротами и свисающими с них белыми цветами олеандр и ползучим кустарникам. Он пересёк реку Малакку и стал подниматься на холм к развалинам храма, но вспомнил, что до недавнего времени здесь были японские оккупационные учреждения, и у него пропало желание идти дальше.

Японцы исчезли из Малакки. От них не осталось и следа. На их место понемногу начали возвращаться англичане. Однако Кёго ограничил свои прогулки китайскими кварталами, так было безопасней.

Однажды вечером, купив билет, он посетил парк развлечений и был поражён присутствием там китайцев из хороших семей, которые никогда здесь не появлялись во время войны, а сейчас наслаждались вечерней прохладой вместе с жёнами и детьми, гуляя по аллеям или сидя на длинных скамейках открытого театра. Припрятанные во время войны предметы роскоши красовались на витринах ярко освещённых магазинов. Действительно, наступил мир. Некоторые прохожие бросали подозрительные взгляды на Кёго, но никто не остановил его. Китайская дама, которую Кёго знал только внешне, следила за детьми, катающимися на карусели. Увидев его, она перестала махать веером и поклонилась в знак приветствия. Она была одета в лёгкое льняное платье с голыми руками. В Европе Кёго привык к более глубокому одиночеству, а Малакка ему всё же не была чужой.

Он остановился у игрового павильона и увидел молодого человека, который приходил выполнять разные работы в усадьбе Е, полностью погруженного в игру. Каждый из игроков имел перед собой деревянную доску, грубо разлинованную под шахматную, с нарисованными номерами на каждом квадрате. Стоящий в середине человек встряхивал деревянный ящик, подобный тем, которые используют в храмах для предсказания судьбы, и громко зачитывал номер на выпавшем листочке. Стоящие перед игроками девушки клали орешки на квадраты, номера которых были названы. Выигрывал тот, чья доска была полностью заполнена, и он получал все деньги, которые были поставлены на кон. Игроки спокойно сидели рядом друг с другом и сосредоточенно смотрели на доску. В задачу девушек, которые расставляли орешки, также входило следить, чтобы все играли честно. Все квадраты на доске заполнялись очень медленно, и у игроков не было никакой возможности сделать свой выбор. Это была чисто пассивная игра на везение.

Слуга Е ни разу не выиграл. Он заметил Кёго и печально улыбнулся ему. Кёго улыбнулся ему в ответ и стал внимательно следить за игрой. Через час он правильно определил место, которое должно выиграть. Как только это место освободилось, Кёго позвал слугу и дал ему денег для игры. Более того, он встал за ним и смотрел на доску, сконцентрировав всё своё внимание и волю. Ведущий продолжал встряхивать деревянный ящик и выкрикивать номера. Вскоре другой игрок закричал, что он выиграл.

Кёго уверенно прошептал в ухо слуги:

— Всё в порядке, продолжай играть.

Во время следующего круга стоящая рядом девушка была занята только тем, что ставила орехи на его доску. Только один квадрат оставался пустым.

— Мы выиграли! — сказал Кёго тихо, но с полной уверенностью.

Ящик встряхнули, и из него выпал листок с номером, который был им нужен. Девушка подняла руку, показав, что этот раунд игры закончен, и куча банкнот была положена перед слугой Е, сумма более чем в десять раз большая, чем он поставил. Кёго весело ударил его по плечу.

— Ты выиграешь ещё раз. Играй до тех пор, пока выиграешь, а затем прекрати, — сказал он.

Слуга заколебался, но потом подчинился. Он проиграл три раза, но на четвёртый его доска была вновь полностью заполнена. Он забрал свой выигрыш и, с удивлением взглянув на Кёго, спросил, как он мог знать о выигрыше. Тот в ответ только рассмеялся, отказавшись при этом взять часть выигрыша.

На обратном пути его взор не мог оторваться от луны, которая расположилась в небе над иллюминациями парка, и создавалось впечатление, что она является частью большой театральной декорации. Её свет был настолько ярким, что улицы города за пределами парка напоминали ранний вечер. Между домами высоко в небо поднимались пальмы, раскинувшие верхушки своих ветвей на фоне неба, подобно цветам затухающего фейерверка.

Кёго почувствовал приступ страшного одиночества, подобного тем, которые время от времени одолевали его в Европе, и они обычно наступали, когда он возвращался домой из казино после крупного выигрыша. Похоже, что игра в казино возбуждала его, несмотря на все усилия оставаться спокойным, а затем одиночество подкрадывалось к нему как сквозняк, проникающий через расщелину в стене. Могла ли эта детская игра в орешки также повлиять на него? К полудню следующего дня новость о поразительной способности Кёго предугадывать исход игры распространилась со сверхъестественной быстротой среди рабочего населения китайского квартала, но даже это не смогло вызвать улыбку на его лице.

Он направился к дому Е, но затем повернул на дорогу, которая вела за город. В Европе, когда такой же приступ одиночества охватывал его, он обычно продолжал идти квартал за кварталом по незнакомым улицам, обнаружив, что это лучшее и единственное лекарство. Было бы неплохо, подумал он, и сегодня идти по этой дороге, мимо каучуковых плантаций при ярком свете луны со своей тенью в качестве единственного спутника.

Ночь была тихой и безветренной. На фоне пальмовых рощ и тёмного леса деревни местных жителей были залиты лунным светом, и среди них петляла белая полоса дороги. Рощи каучуковых деревьев простирались на много квадратных километров вверх и вниз в зависимости от рельефа местности, чистые и аккуратно постриженные, напоминающие ботанический сад. Под деревьями ничего не росло, вся трава и сорняки были тщательно срезаны. Свет луны проникал сквозь ветви деревьев и падал между ними на землю, освещая неровные участки. Издалека доносилась медленная монотонная песня туземца, которая скоро прекратилась, и слышен был только шелест листьев деревьев от лёгкого дуновения ветерка. Несмотря на лунный свет, на небе сверкали многочисленные звёзды, подобные крупинкам серебряного песка.

Если бы у него был велосипед, Кёго хотел бы ехать всё дальше по этой дороге, которая шла прямо, насколько можно было видеть. Но Кёго решил подняться на холм, который возник прямо перед ним, а затем другой дорогой вернуться в город. Вскоре он услышал человеческие голоса и, поднявшись на вершину холма, увидел пять или шесть человек, которые сидели на траве около дороги. Деревья закрывали их от света луны, и поэтому Кёго не мог различить их лица. Видимо, это был один из местных оборонительных отрядов, подумал он, которых во время войны организовали и обучили японцы, и, вооружив длинными деревянными палками, выставляли ночью на охрану окраин города. В темноте и при полном молчании эти люди наблюдали за приближением Кёго. Никто из них не спросил на ломаном японском языке, кто он, и никто не поднялся к нему навстречу.

Когда он подошёл достаточно близко, чтобы разглядеть их в лунном свете, то увидел, что это были японские солдаты. Помимо этих пятерых среди каучуковых деревьев в разных позах на своих одеялах и ранцах как мёртвые лежали ещё тридцать-сорок человек. Лицо молодого жандарма, подвергавшего Кёго пыткам, всплыло в его памяти. Кёго понимал, что в этом отдалённом месте и, учитывая, что он один, солдаты могут напасть на него, поэтому он приближался к ним, будучи настороже. Однако они даже и не пошевелились, продолжая сидеть, не говоря ни слова. Из пяти солдат только один рассеянно взглянул на Кёго с подобием улыбки на лице, остальные отвернулись и смотрели на свои ноги или в сторону.

В лесу тихо шелестели листья. У солдат не было ни винтовок, ни мечей. Без оружия они выглядели как простые кули с вещевыми мешками и ранцами, лежащими рядом. Кёго прошёл мимо них и подумал, что раньше к ним нельзя было бы так приблизиться. Они были как неживые, избегали его взгляда и выглядели страшно усталыми и измученными.

Развилка дорог была всего в пяти метрах от Кёго. Вдруг недалеко раздался глухой взрыв, осветив на мгновение небо, и воздушная волна обдала его. Кёго не мог понять, что произошло. Среди молчавших солдат кто-то произнёс:

— Он покончил с собой.

Сказавший встал и посмотрел в лес, другие не сдвинулись с места и продолжали лежать. Молчавшие до сих пор как немые, они вдруг все заговорили, но быстро вновь замолчали.

— Это он, я могу поспорить, — сказал один из них.

— Да, это он, — подтвердил другой, чьи руки шарили по земле, как будто он выдёргивал траву или собирал камешки.

Кёго остановился, чтобы послушать их разговор, но, почувствовав, что на него смотрят, пошёл дальше по тёмной дороге в тени деревьев, пытаясь ступать как можно тише. Кто-то крикнул солдатским голосом:

— Тамура мёртв. Утром отрежь его мизинец и возьми себе. Ты был его лучший друг.

Что-то тёмное и неописуемое заполонило грудь Кёго, и он почувствовал, как окаменело его лицо.

Создавалось впечатление, что разбросанные по лесу солдаты либо крепко спали на своих одеялах, подложив ранцы под голову, либо потеряли последние силы для малейшего движения и были полностью безразличны ко всему окружающему. Один из их товарищей только что взорвал себя гранатой, и никто из них не мог набраться сил встать и пойти туда, где это произошло. Кёго чувствовал запах разлагающегося мяса в тёплом ночном воздухе, который исходил не только от разорванного тела солдата, покончившего с собой, но, казалось, от всех живых тел, лежащих на земле.

Бизнес постепенно начал восстанавливаться, и Е собирался поехать в Куала Лумпур для установления связей с местной китайской ассоциацией, о чём он рассказал Кёго.

— Вы не возражаете, если я поеду с вами? — спросил Кёго. — Я хотел бы взглянуть на внешний мир.

— Конечно, — согласился Е. — Вы могли бы осмотреть пещеры Бату. Я буду занят что-нибудь около часа, и за это время мой шофёр сможет вас отвезти туда. Это место безопасное и не вызывает беспокойства.

У Е был автомобиль марки «Бьюик», который он недавно приобрёл в Сингапуре. Выехав за город, они поехали по дороге вдоль каучуковых плантаций, по которой шёл Кёго накануне вечером. Он не мог оторвать своего взора от окна, но солдаты уже покинули рощу.

— Господин Е, вы не возражали бы остановиться здесь на минутку?

— А что случилось?

— Да так, ничего…

Ещё будучи в машине, Кёго заметил, что что-то белое свисало со ствола каучукового дерева. Когда он подошёл, то увидел, что это был грязный ранец с прикреплённым к нему листком бумаги, видимо, вырванном из записной книжки. Кёго перевернул листок и увидел слово «Соль», написанное карандашом крупным иероглифом, а под ним шрифтом поменьше: «не грязная». Ранец был довольно тяжёлый, как будто заполнен полностью солью. Кёго понял, что ранец и соль, должно быть, принадлежали солдату, который покончил с собой вчера ночью.

Человеческие останки покрывали корни ближайшего дерева, и мухи уже копошились в них. Двое рабочих с плантаций появились из-за деревьев, привлечённые остановившейся машиной. Кёго подозвал их, велев не дотрагиваться до рюкзака, а затем спросил, не видели ли они мёртвого японского солдата в лесу.

— Да, вон там, — ответили они по-малайски, показав направление, где лежит тело.

— Он похоронен?

— Нет.

Их лица ничего не выражали.

Кёго быстро достал несколько банкнот и передал их рабочим.

— Пожалуйста, похороните его. Я приду завтра проверить.

Похоже, что Е устал ждать и нетерпеливо допытывался, что произошло.

— Ничего особенного. Простите, что я заставил вас ждать. Поехали дальше.

У рабочих был честный вид. Они не происходили из семей подобных Е, преумножавших своё богатство из поколения в поколение. Они приехали в Малаю с единственным капиталом в виде своего труда и добросовестно выполняли порученную работу.

Е посадил малайского шофёра рядом с собой, а сам сел за руль, чтобы проверить свою новую машину.

— Машина ведёт себя великолепно, — сказал он, и Кёго мог видеть его удовлетворённую улыбку в зеркале заднего вида. — Эта машина ранее принадлежала военно-морской базе в Селетер и была в прекрасном состоянии.

Кёго кивнул безучастно и продолжал смотреть на каучуковые деревья, которые быстро проносились мимо. Дорога тянулась прямой и узкой лентой и позволяла развивать большую скорость.

Внезапно впереди них появилась толпа людей, которая двигалась в беспорядке подобно тёмному потоку воды по дороге. Е снизил скорость, и одновременно толпа раздвинулась, чтобы пропустить их. Два длинных ряда солдат в грязных рубашках и штанах цвета хаки, каждый из которых нёс на себе огромный мешок, быстро, но непрерывно появлялись и исчезали за стёклами машины. Каждое небритое, грязное и потное лицо бросало безучастный взгляд внутрь машины и тут же пропадало. Китайский флаг на капоте машины как бы разрезал толпу людей, развеваясь на ветру.

Кёго, то закрывал глаза, то умышленно задерживал свой взгляд на проходящих солдатах. На их лицах не было признаков озлобления или сопротивления. Они с удивлением воспринимали его пристальный взгляд и затем отворачивались, когда машина была совсем рядом. Это уже были совсем другие солдаты Японии. У них не было ни знамён, ни оружия, ни мечей. Они пытались отвернуться, но Кёго приковывал их своим пронзительным взглядом, который содержал в себе жёсткость, на которую они были обучены реагировать.

Разоружённые японские войска были сконцентрированы в Сингапуре. Те из них, которые были расквартированы в городках и посёлках по всей Малайе, исчезли почти моментально, но войска из Бирмы всё ещё продолжали прибывать. Железные дороги не работали, поэтому они шли пешком, ужасно истощённые поражением, голодом и усталостью. Больные умирали один за другим прямо у дороги, не имея сил преодолеть гористую местность. Только те, которые смогли запастись провизией, сумели добраться до Сингапура живыми, пробираясь почти вплавь по дорогам, превратившимся из-за дождей в жидкое болото. Брошенные армейские лошади бродили по джунглям, и когда они замечали японских солдат, то бросались за ними в тщетных попытках получить человеческое внимание. Но у солдат не было даже сил прикончить тех, которые уже не могли идти, и они продолжали плестись позади колон, пока не падали замертво на дорогу. Некоторых лошадей оставляли привязанными к деревьям, и их пронзительное ржанье преследовало людей многие километры. Солдаты, которые не могли дальше идти, молча покидали своих товарищей и уходили в джунгли, где кончали свои мучения, используя гранаты, выданные им в начале пути. Когда началась война они маршировали вперёд в моторизованных колонах с развивающимися флагами, а сейчас возвращались в лохмотьях, агонизируя на дорогах. Кёго не мог отвести свой взгляд от этой человеческой трагедии.

Внезапно его осенило, что у всех этих людей есть в Японии родители, жёны и дети. У того, кто покончил с собой прошлой ночью, тоже был кто-то там, дома. Такие мысли пронеслись у него в голове, как бы принесённые ветром через открытое окно автомобиля. Но эти мысли быстро исчезли при виде этих людей, выглядевших как отрепье, до которого нельзя дотронуться руками.

Несчастные люди, ужасно несчастные. И их родина была так далеко. Слуга Е рассказал Кёго, что перед Сингапуром был создан следственный центр с тремя тентами — чёрным серым и белым. Явных военных преступников помещали в чёрный тент, а тех, в отношении которых были сомнения, в серый. И эти люди направлялись туда. Некоторые из них были владельцами овощных лавок, другие — служащими фирм. Они жили своей маленькой мирной жизнью, большинство из них не хотело идти на войну, но подгоняемые чувством долга и опасениями, что подумают и скажут о них соседи, они уходили из дома, приняв мужественный вид, насколько каждый мог. До тех пор, пока страна не позвала их, они жили спокойно в своих маленьких гнёздышках, и им никогда не приходило в голову, что придётся расстаться со своими жёнами и детьми.

Далеко сзади от основной массы отдельной группой ковыляли раненые, многие на костылях, движения которых напоминали какой-то странный танец. Кёго с трудом сдержал рыдания. Один из раненых, ещё совсем молодой человек, взглянул на машину, что-то закричал и затем засмеялся, широко открыв рот. В этот раз Кёго был вынужден закрыть глаза.

Когда он открыл их вновь, ярко освещённая солнцем дорога была наконец пуста. Ряды пальмовых деревьев окаймляли её с двух сторон, за которыми тянулись бесконечные китайские посёлки. Были видны индийские коровы и играющие маленькие дети. Зелёные плоды папайи свисали с деревьев.

— Соль — не грязная.

Кёго вспомнил грязный ранец, висевший на дереве. Это был подарок от солдат, которых он видел, тем, кто вслед за ними придёт в этот лес по обожжённой солнцем дороге, полностью измождёнными. Они были безразличны к смерти своего товарища, но могли сочувствовать страданиям тем, кто был ещё жив.

Е выехал на улицу Селембанг, где размещалось местное правительство. На полу зданий, относящихся к рынку, громоздились кучи бананов. На поле для хоккея шла игра, и зрители окружили его плотным кольцом. Всё это выглядело очень красиво, как на картинке — игроки в разноцветных рубашках и шортах, бегающие по ярко-зелёной траве. Перед полем дерево Феникс раскинуло свои могучие, густо покрытые листьями ветви.

Е настоятельно рекомендовал Кёго посмотреть большую пещеру Бату, и она стоила этого. Это была огромная сталактитовая пещера, светлая и очень широкая, скорее напоминающая не пещеру, а зал большого храма.

Вдоль склона горы к ней вели каменные ступени, сотни ступеней почти непрерывного подъёма. Вы поднимались и отдыхали, поднимались и снова отдыхали, и когда наконец достигали входа, перед вами оказывалось совсем не то, что вы ожидали. Вся внутренность пещеры открывалась вашему взору, необычное и потрясающее зрелище. От входа пол пещеры постепенно спускался вниз, но вся её ширина в тысячи квадратных метров была видна сразу. Через естественные проломы в крыше лучи солнца падали прямо в пещеру и освещали отдельные участки стен, создавая натуральную мозаику света и тени. Бесчисленные сталактиты свисали с высокой крыши, подобно подвешенным люстрам, а на неровном полу толстые каменные шипы гнездились пучками подобно побегам бамбука. Крыша и стены были серыми, но с пышными прожилками зелёного моха в тех местах, где просачивался дождь. До крыши было около ста метров и, спустившись вниз в пещеру, каждый чувствовал, насколько он мал в этом сказочном каменном дворце.

В пещере, как в парке, была дорожка для ходьбы, которая шла то вверх, то вниз. Она проходила мимо самой глубокой и плохо освещённой части пещеры, где в скале была выбита глубокая ниша, и рядом стояли подсвечники и подставка для ладана, видимо, для богослужения. Вокруг не было ни души, но как будто здесь кто-то жил, ибо на стене около ниши висели самые обычные часы, стрелки и тиканье которых выглядело здесь довольно странно. Кёго прошёл до конца ниши и огляделся вокруг. Часы пробили три раза, и Кёго невольно улыбнулся, слушая, как их звук отдаётся эхом среди бесчисленных сталактитов и затихает в высоком потолке пещеры.

Вся стена, насколько можно было достать руками, была исписана именами побывавших здесь туристов — китайскими иероглифами, английскими буквами. Среди них было много японских имён с названием своего города. Кёго подумал о солдатах, мимо которых они проехали по пути сюда, и о других, которые оставили здесь свои имена и затем погибли в этой длительной и жестокой войне. Их семьи никогда не узнают, что они посещали эту пещеру и оставили здесь свои письмена.

Глаза Кёго остановились неожиданно на одном имени: «Саэко Такано». Улыбка медленно появилась на его лице. Она была даже здесь. Окружающие её имена, видимо, принадлежали офицерам ВМС Японии. Внезапно Кёго смог принять окончательное решение. Уже какое время он обдумывал идею о возвращении в Японию, и сейчас он знал, что вернётся.

Кёго договорился встретиться с Е в индийском ресторане «Тадж Махал». Когда он поднимался на второй этаж, то обратил внимание на индийского служащего в углу коридора, разбивавшего орехи карри круглым камнем на каменной плите. Сухой, острый и пикантный запах наполнял воздух. Ресторан был обставлен в западном стиле. Е сидел за одним из столов и читал местную газету. Он был единственным посетителем ресторана.

— Извините за опоздание.

— О, всего несколько минут.

Е как всегда был вежлив и уверен в себе.

— Пиво? — спросил он Кёго и поманил официанта. — Как вам понравилась пещера?

— Великолепно.

Безукоризненный английский язык, на котором разговаривал Е, всегда вызывал у Кёго чувство, что он разговаривает с человеком без родины. На стене над модно подстриженной головой Е висела в рамке фотография Тадж Махала.

Кёго рассказал, что он намерен вернуться в Японию, как только будет такая возможность, чем поверг Е в большое изумление.

— В Японии будет очень тяжело.

— Я согласен. Поэтому я и возвращаюсь. Я не хочу больше ехать в Европу.

— Это невероятно, но почему?

Во рту у Кёго всё горело от съеденного карри. Он выпил немного пива и затем мягко ответил:

— Когда сегодня утром я увидел, в каком жалком виде были потерпевшие поражение японские солдаты, то почувствовал, что хочу вернуться.

— Невероятно. Что вы будете делать, когда вернётесь?

— Я не знаю. Фактически, я ничего не смогу сделать. Я понимаю это, но тем не менее я думаю так потому, что я когда-то был японцем… Во всяком случае я должен вернуться.

— Вы! — Е продолжал неодобрительно покачивать головой.

Кёго объяснил:

— У меня жена и ребёнок в Японии. Я не видел их много лет.

— О, в этом случае всё правильно, — Е в конце концов согласился.

На обратном пути Кёго попросил Е оказать ему услугу. У него был счёт в банке в Лондоне, и он хотел бы, чтобы Е конвертировал его в доллары и каким-нибудь образом переправил их ему в Японию. Е обещал.

Они были вынуждены вновь проехать мимо колоны японских солдат, которая уже показалась впереди. Чёрные облака над головой предсказывали сильный ливень, и деревья, как бы проснувшись, зашелестели своей зелёной листвой.