Глава XI. БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ ПРОВАЛ

На господина де Баца достаточно было бросить единственный взгляд, чтобы убедиться: дерзости ему не занимать. Об этом говорило всё — его походка, манера держаться, вся его наружность.

Хотя полковник прибыл в Гамм менее часа назад, ничто в его облике не наводило на мысль о недавнем путешествии. Человек аккуратный и чистоплотный, он в гостинице сразу тщательно привёл себя в порядок, надел бархатный камзол, короткие атласные панталоны в обтяжку, чёрные шёлковые чулки и туфли с серебряными пряжками. Треугольную шляпу, украшенную белой кокардой, он нёс в руке, обнажив голову, чтобы не смять тщательно сделанную завивку.

Окинув присутствующих мимолётным взглядом проницательных глаз, полковник де Бац быстро прошёл вперёд и остановился перед регентом. Мгновение он стоял в неподвижности, ожидая, что принц подаст ему руку; когда же этого не произошло, нимало не смутился. С самым серьёзным видом поклонился и, как предписывал этикет, начал молча ждать, пока его высочество соблаговолит к нему обратиться.

Регент сидел в кресле, повернувшись к полковнику вполоборота, и разглядывал де Баца безо всякого дружелюбия.

— Итак, вы вернулись, господин де Бац. Мы вас не ждали. — Он выдержал паузу и холодно добавил: — Мы вами недовольны, господин де Бац.

— Честно говоря, я и сам собою недоволен, — сказал барон, которого ничто не могло привести в замешательство.

— Мы удивлены, зачем вы взяли на себя труд вернуться к нашему двору?

— Я обязан представить отчёт о своих действиях, монсеньор.

— Не стоило беспокоиться. Недавние события говорят сами за себя. Они представили исчерпывающий отчёт о вашем провале.

Гасконец сдвинул брови.

— Покорно прошу меня простить, монсеньор, но я не в силах остановить рок. Я не могу сказать судьбе: «Halte-l`a! Идёт де Бац!»

— А! Так вы вините судьбу? Что ж, она известный козёл отпущения для каждого недотёпы.

— Я не из их числа, монсеньор, иначе меня бы здесь не было. К этой минуте я уже просунул бы голову под раму парижской гильотины.

— Похоже, провал не умерил вашего самомнения.

— Не считаю, что провал в данном случае — подходящее слово, монсеньор. Я пытался сотворить чудо, но оно оказалось не по силам обыкновенному человеку.

— Однако, вынуждая нас поручить вам это задание, вы были уверены, что способны его выполнить.

— Высказывание вашего высочества подразумевает вопрос? Но разве среди двадцати тысяч изгнанников, последовавших за вами, нашёлся другой, кто просил вас поручить это задание ему?

— Нашёлся бы. Я несомненно искал бы его, если бы не ваша самонадеянная уверенность.

Даже перед лицом такой чудовищной неблагодарности и несправедливости де Бац сохранил самообладание. Но, вопреки всем усилиям, его ответ прозвучал, пожалуй, излишне сухо.

— Намерение вашего высочества поискать такого человека свидетельствует лишь о том, что вы считали задание выполнимым. Но это не означает, что монсеньор нашёл бы добровольца. А если бы таковой и нашёлся, он непременно потерпел бы неудачу.

— Непременно?! Позвольте спросить почему?

— Потому что её потерпел я. Уверяю ваше высочество, никто не мог бы преуспеть там, где я терплю неудачу.

Кто-то в группе у стола рассмеялся. Барон де Бац вздрогнул, словно ему дали пощёчину, но больше ничем не выдал своего состояния. Мосье разглядывал его с холодным скептицизмом.

— Что бы ни случилось, хвастун-гасконец остаётся хвастуном-гасконцем!

Это было уже слишком даже для самообладания де Баца. Он не дал себе труда прикрыть почтительностью бесконечную горечь своего тона.

— Вашему высочеству доставляет удовольствие бранить меня.

Неявное обвинение в несправедливости вызвало раздражение принца.

— А разве вы не заслужили упрёков? Разве вы не обманули нашего доверия своими настойчивыми заверениями, своими хвастливыми замечаниями? Не вы ли дали мне слово, что вывезете короля из Парижа целым и невредимым, если я снабжу вас необходимыми средствами? Я великодушно дал вам всё, что вы требовали. Я выделил золото из казны, хотя нам так отчаянно его не хватало. Это золото мы могли бы сегодня использовать на поддержку французских дворян, умирающих в изгнании от голода. На что вы его потратили?

Все просто услышали, как у барона перехватило дыхание. На отважном лице проступила, несмотря на загар, заметная бледность.

— Могу заверить ваше высочество, что я не потратил ни луи на свои собственные нужды.

— Я не спрашиваю вас, на что вы денег не тратили. Я желаю знать, на что вы их потратили!

— Ваше высочество требует отчёта?

— А разве не с этой целью вы вернулись?

Барон сделал полуоборот и теперь, чуть повернувшись, мог видеть всех присутствующих. Его взгляд остановился на мертвенно-бледном лице д'Аварэ. Фаворит по-прежнему стоял, опершись на подоконник, и лицо его походило на маску. Взгляд гасконца двинулся дальше. Флашланден и Плугастель излучали угрюмую суровость. Лицо Керкадью выражало умеренное сочувствие. Д'Антраг ухмылялся, и барон вспомнил, как с самого начала этот господин — ревностный противник любой секретной деятельности, если только сам не был её вдохновителем и руководителем, противился дерзкому плану, называя его безрассудной авантюрой, и возражал против выделения средств.

После минутного молчания барон заговорил подчёркнуто спокойно.

— Я не предполагал отчитываться в мелких подробностях. Не думал, что это потребуется. Я не торговец и не веду гроссбухов, монсеньор, да и дело это — не торговая сделка. Но я постараюсь, как сумею, подготовить отчёт по памяти. А пока могу заверить вас, монсеньор, что потраченная сумма более чем вдвое превосходит ту, что я получил от вашего высочества.

— Что вы такое говорите, сударь? Опять гасконада? Откуда вы могли достать такие деньги?

— Если я утверждаю, что они у меня были, значит, я их достал. Хотя я и гасконец, никто до сих пор не усомнился опрометчиво в моей честности и не допустил, что я могу запятнать себя ложью. Я потратил золото на подкуп нескольких продажных каналий. На них, кстати, сегодня лежит ответственность за управление Францией. Я давал взятку любому чиновнику, который мог мне пригодиться, кто мог помочь воплощению моего замысла.

А что до остального, монсеньор, то мой провал обусловлен двумя факторами, которые я не принял в расчёт, когда пускался в это трудное и, смею заверить, опасное предприятие. Во-первых, когда я прибыл в Париж, король находился уже под усиленной охраной на положении узника. Я опоздал всего на несколько дней, но их оказалось достаточно, чтобы задуманный мною план стал неосуществимым. И если вы, ваше высочество, желаете проявить справедливость, перенеситесь мысленно в Кобленц, где я впервые изложил свой план, и вы поймёте, что вина за промедление, стоившее успеха, лежит на господине д'Антраге.

Д'Антраг вздрогнул и вскричал возмущённо:

— На мне, сударь? Как это?..

— На вас, сударь, — отрезал де Бац, обрадованный, наконец, возможностью запустить зубы в противника, не защищённого титулом. — Не вы ли отнеслись к моему плану с пренебрежением? Не вы ли оспаривали его перед монсеньором и называли безрассудной тратой денег? Если бы не вы, я выехал бы тремя неделями раньше. Я оказался бы в Париже в то время, когда король пользовался относительной свободой в Люксембурге. В моём распоряжении осталось бы ещё целых две недели на подготовку побега, который стал невозможен после заключения его величества в Тампль.

— Об этом нам известно только с ваших слов, — сказал д'Антраг, кривя губы и искоса поглядывая на принца.

— Вот именно, и надеюсь, вам достанет мудрости не подвергать их сомнению, — ответил барон резко — так резко, что регенту пришлось постучать чем-то по столу, чтобы напомнить обоим о своём присутствии и о надлежащем почтении к своему титулу.

— Ну а вторая причина вашего провала, господин де Бац? — осведомился он, возвращая барона в основное русло обсуждаемой темы.

— Предательство, опасность которого я всегда сознавал. Но у меня не было выбора, и пришлось пойти на риск. Обнаружив, что заключение его величества разрушило мой первоначальный замысел, я встал перед необходимостью составить новый план кампании. Правильно или ошибочно, но я решил, что спасение в последнюю минуту даёт наилучшие шансы. Я до сих пор убеждён, что сделал верный выбор, и, если бы не предательство, добился бы успеха. Осуществление побега требовало сугубой осторожности, безграничного терпения и кропотливой подготовки. Всё это я сумел обеспечить. Я собрал небольшой отряд роялистов и поручил каждому из них завербовать нескольких других. Скоро в моём распоряжении оказалось пятьсот человек, и все мы постоянно поддерживали связь друг с другом. Я проинструктировал, снарядил и вооружил их под самым носом у Конвента и его Комитета безопасности. Я не жалел денег. Когда стало ясно, что его величество предстанет перед «судом» и приговор предрешён, мой план действий был уже разработан окончательно. Ни у кого не вызывало сомнений, что только самый отъявленный сброд приветствует казнь короля, тогда как основная масса народа охвачена страхом и отвращением к палачам. Но это большинство не могло оказать сопротивления агрессивному крикливому меньшинству. Только прозвучавший в нужную минуту смелый призыв мог вывести его из оцепенения. Особа миропомазанника окружена неким ореолом. Короля воспринимают не столько как личность, сколько как символ, воплощение идеи. Любому, хоть сколько-нибудь наделённому воображением или чувствами человеку насилие над королём отвратительно. На это и возлагал я надежды: я собирался расставить свои пять сотен в удобном месте, мимо которого короля должны были везти на казнь, и, когда карета поравнялась бы с нами, подать сигнал. Мои люди с криком «Жизнь королю!» бросились бы на охрану…

Барон перевёл дыхание. Семеро, зачарованные рассказом, казалось, старались не дышать. Все глаза были устремлены на гасконца.

— Может ли ваше высочество сомневаться, может ли сомневаться кто-нибудь вообще, в том, что должно было последовать вслед за тем? Мои пятьсот человек составили бы ядро массового бунта противников казни его величества. Они стали бы режущей кромкой топора, который обрушился бы на палачей. Парижане стряхнули бы с себя оцепенение. — Полковник вздохнул. — H'elas! Если бы любой из вас был там, стоял вместе со мной в назначенном месте на углу улицы Луны у бастиона Бон-Нувель, если бы вы видели благоговейный ужас толпы, собравшейся посмотреть на королевскую карету, направлявшуюся на площадь Революции (как теперь называется площадь Людовика XV), если бы вы слышали гробовое молчание тысяч людей, вы не усомнились бы в моей правоте.

Когда я стоял там и ждал, я не только не сомневался в успехе плана — я был почти что уверен в нём, почти уверен, что вызову пожар, который калёным железом выжжет семя революции. Наш лозунг мог поднять тысячи людей, не доверяющих новому режиму. Ведь сколько французов с ужасом смотрят на распространение анархии и хаоса! Им не хватает только решительного руководства. Мы могли бы поднять такую бурю, которая навсегда смела бы Конвент вместе с поддерживающей его чернью и вновь вознесла бы короля на трон.

Де Бац снова остановился и криво улыбнулся, видя всеобщее внимание.

— Но я, как вы, монсеньор, изволили заметить, гасконец. Что пользы продолжать? Я потерпел неудачу. Вот о чём надлежит помнить. Умно составленный план искусство комбинации, энергия и мужество исполнителей — какое значение имеют они, если цель не достигнута? Если тонкую черту, что отделяет иногда успех от провала, так и не удалось перешагнуть.

Сарказм барона уязвил слушателей. Однако его высочество, захваченный рассказом, попросту не заметил насмешки.

— Но как вышло, что вы потерпели неудачу? Как?

По лицу де Баца пробежала тень.

— Я уже сказал. Нас предал один из тех — кто именно, мне неизвестно, — кому я вынужден был довериться.

— Это было неизбежно, раз вы посвятили в план стольких человек, — проскрипел д'Антраг. — Следовало бы предвидеть такую возможность.

— Я её предвидел. Не такой уж я законченный глупец, как вам, господин д'Антраг, видимо, представляется. Но иногда предвидение не позволяет избежать опасности. Человек в горящем доме несомненно предвидит, что, прыгнув из окна, может сломать шею. И тем не менее он прыгает, поскольку не хочет сгореть заживо. Я понимал опасность и сделал всё возможное, чтобы оградить нас от неё. Но я вынужден был рисковать. Иного выхода не было.

— И что произошло потом? — нетерпеливо спросил принц. — Вы не рассказали до конца.

— Вас интересуют подробности, монсеньор? — Де Бац пожал плечами и возобновил рассказ. — Так вот, повторюсь: в целом Париж не желал смерти короля. Парижан напугал приговор, граничивший со святотатством, их мучил неосознанный страх перед ужасными последствиями этого злодеяния. Как я уже сказал, ни один человек, побывавший в то январское утро на улице в толпе, не испытывает на этот счёт никаких сомнений. Знал об этом и Конвент, и комитеты. От Тампля до площади Революции выставили двойную цепь солдат, движение карет и повозок было там запрещено. Короля конвоировали не только полк Национальной жандармерии и полк гренадер Национальной гвардии, но и артиллерийский дивизион. Охранники окружали королевскую карету тесным кольцом. Закрытые окна, из страха, что мимолётный взгляд простого люда на лицо его величества может привести к взрыву, замазали мыльной пеной. Власти прекрасно понимали, какое настроение царит в толпе. Топот печатающих шаг конвоиров, грохот и дребезжание лафетов да барабанная дробь — вот единственные звуки, оглашавшие улицы. Гробовое молчание тысяч людей, в последний раз видевших своего короля, было настолько впечатляющим, настолько неестественным, что только свидетели этого зрелища способны понять всю его невыразимую и мрачную торжественность.

Монсеньор, я так подробно останавливаюсь на этом, чтобы показать вам, сколь далёк я от ошибки в оценке общественного настроения, от которого мы зависели. Власти сознавали, что само их существование в этот день поставлено на карту. — Барон возвысил голос и произнёс с неожиданной горячностью: — Я не колеблясь утверждаю, что, посылая короля на казнь, они рисковали куда сильнее меня, человека, пытавшегося его спасти.

Он швырнул эту фразу, словно перчатку, и мгновение выжидал, не примет ли кто его вызов. Откровенно неприязненный взгляд де Баца был при этом обращён на д'Антрага. Но никто не возразил, и, вернувшись к прежнему, довольно печальному тону, барон возобновил своё повествование.

— Не было ещё и семи часов, когда я пришёл на условленное место на углу улицы Луны. Я забрался на бастион и начал ждать. Время шло. Толпа позади солдатских рядов росла и уплотнялась. Люди стояли в безмолвном оцепенении, не столько из-за стужи ненастного зимнего утра, сколько скованные ужасом. Я с возрастающей тревогой вглядывался в толпу, но не мог обнаружить никого из своих. Наконец, когда в отдалении раздалась барабанная дробь, ко мне присоединились два участника нашего заговора — маркиз де Ла Гиш и Дево. Узнав, что других ещё по непонятной причине нет, они тоже пришли в отчаяние.

Впоследствии, когда всё было кончено, я выяснил, что произошло. Ночью Комитет общественной безопасности, снабжённый — без сомнения, тут постарался наш предатель — списком имён и адресами пятисот заговорщиков, принял меры. Каждого роялиста дома поджидали два жандарма. Они взяли моих помощников под домашний арест, который продлился до полудня, то есть до того часа, когда ничто уже не могло помешать исполнению приговора. Других мер против заговорщиков принимать не стали. Пятьсот человек нельзя обвинить на основании показаний одного предателя, а других улик против них не нашлось. Мы были слишком осторожны. Возможно, и момент для судебного преследования людей, пытавшихся предотвратить преступление, потрясшее всю нацию, был не слишком подходящим.

Вот и весь мой рассказ. Когда королевский экипаж поравнялся с нами, я потерял голову. Такое, хоть я и гасконец, случается со мной нечасто. Я спрыгнул с бастиона. Дево и де Ла Гиш последовали за мной. Я пытался прорваться сквозь толпу, махал шляпой, кричал. Вопреки всему, я продолжал надеяться, что мы втроём сумеем расшевелить толпу и выполнить свою задачу. Я кричал что было мочи: «Свободу королю!» Наверное, мой одинокий голос потонул в грохоте барабанов. Меня услышали лишь те, кто стоял рядом. Они в ужасе отпрянули от меня, но всё же никто не предпринял попытки схватить смутьяна. Это ещё раз доказывает, монсеньор, насколько прав я был в своих расчётах, на которых строил весь замысел. Не пытались мне помешать и когда я уходил с двумя товарищами, которые, как и я провели предыдущую ночь не под своей крышей.

Вот, монсеньор, полный отчёт о моём провале, о моей гасконаде. А что до денег, которые я потратил…

— Оставим это, — сварливо перебил его регент. — Не будем о деньгах. — И, погрузившись в свои мысли, надолго замолчал. Его грузное тело обмякло, двойной подбородок уткнулся в грудь, глаза опустели. Рассказ барона устыдил графа. Он испытывал неловкость за огульное осуждение гасконца. Даже критически и враждебно настроенный д'Антраг смущённо молчал, понимая, что перегнул палку.

Но в недалёких, тщеславных людях стыд зачастую сменяется негодованием против тех, кого они стыдятся. Вскоре его высочество оправился от смущения. Он распрямился, уселся в кресле поудобнее и, высокомерно подняв голову, сказал напыщенно-официально:

— Мы благодарны вам, господин де Бац, за объяснения, равно как и за вашу деятельность, которая, к нашему сожалению, не увенчалась успехом, которого она заслуживала. Пожалуй, это всё, если только… — Он вопросительно посмотрел на д'Аварэ, потом на д'Антрага.

Господин д'Аварэ в ответ молча покачал головой и сопроводил своё качание слабым протестующим жестом. Рука у него была изящная, едва ли не прозрачная. Д'Антраг чопорно поклонился.

— Мне нечего сказать господину де Бацу, монсеньор.

Барон посмотрел на них с искренним изумлением. Им нечего сказать!

— Я, конечно, сознаю, что не заслуживаю похвалы, — заметил он таким ровным тоном, что они могли лишь подозревать насмешку. — Судить должно лишь по результату. — Движимый мстительным желанием уязвить совесть регента, ответить добром на зло, он продолжал: — Но моя служба делу восстановления французской монархии далека от завершения. Моя маленькая армия верных людей пока на свободе. Мне не следовало покидать Францию, но я счёл своим долгом лично предстать перед вашим высочеством. Теперь же я покорнейше прошу разрешения вашего высочества вернуться и ждать приказаний, которые, возможно, последуют от вас.

— Вы намерены вернуться? В Париж?

— Как я уже сказал, монсеньор, я бы не покинул его, если бы не сознание долга перед вами.

— И что вы собираетесь там делать?

— Возможно, если я не полностью потерял доверие вашего высочества, вы дадите мне какое-нибудь новое задание.

Регент растерялся. Он повернулся к д'Антрагу. Но на хитроумного графа внезапно тоже нашло затмение, и он с излишней многословностью признался в отсутствии каких-либо идей.

— Мы подумаем, господин де Бац, — изрёк регент. — Подумаем и известим вас. Сейчас же не смеем вас задерживать.

И, словно желая смягчить сухость последних слов, Мосье протянул ему пухлую белую руку. Барон низко склонился и поднёс её к сложившимся в лёгкую усмешку губам.

Выпрямившись, он круто повернулся на каблуках и, не замечая придворных, чеканным шагом вышел из невысокого, тесного и убого обставленного приёмного зала.

Загрузка...