Возвращение Скарамуша

Глава XXIV. ГЕНИЙ Д'АНТРАГА

Андре-Луи с лёгким сердцем продолжал готовить крушение видных республиканцев, которое должно было повлечь за собой крушение самой республики и реставрацию дома Бурбонов. Но от безоблачного настроения не осталось бы и следа, если бы он мог догадаться о том, какие события происходили в Гамме. А они приближали крушение его собственных надежд.

Как мы помним, граф Прованский пришёл к убеждению, что его долг — нести утешение мадемуазель де Керкадью и сделать всё возможное, чтобы она пережила утрату жениха, погибшего на службе его высочеству. Помним мы и о дальновидном бдительном д'Антраге, помогшем Мосье утвердиться в этом решении.

Итак, Мосье посвятил себя исполнению благородного долга, причём усердие его возрастало обратно пропорционально необходимости.

Первое потрясение Алины прошло, и сквозь оцепенение начало пробиваться осознание утраты. Мадемуазель де Керкадью взяла себя в руки и со всем мужеством, на которое была способна, вернулась к повседневным заботам. О незаживающей душевной ране говорила только печаль, лишь прибавлявшая очарования девице и всё сильнее воспламенявшая тайные чувства регента. Его визиты в дом де Керкадью вскоре превратились в каждодневный обычай. Ежедневно его высочество бежал от трудов переписки ради удовольствия встречи с мадемуазель. Он всё чаще перекладывал свои дела на д'Аварэ и д'Антрага и в конце концов оставил за собой единственную обязанность — арбитраж в постоянных разногласиях ближайших советников. В погожие дни жители Гамма частенько встречали дородного, величаво ступавшего регента Франции и хрупкую, золотоволосую мадемуазель де Керкадью, которые прогуливались вдвоём, словно какая-нибудь парочка бюргеров.

По мере того как уверенность д'Антрага в благоприятном исходе возрастала, д'Аварэ всё чаще одолевали дурные предчувствия. Тревожась за положение своей приятельницы, он забрасывал госпожу де Бальби отчаянными письмами. Но графиня, дитя удовольствий, под благовидным предлогом покинув скучный, унылый туринский двор, не собиралась менять весёлую жизнь в Брюсселе на монашески суровое и скудное существование в Гамме. Кроме того, её уверенность в себе не позволяла ей разделить тревогу д'Аварэ. Пусть мосье отвлечётся от тоскливой действительности, пусть насладится пресными прелестями племянницы сеньора де Гаврийяка. Госпожа де Бальби знает, как вернуть себе свою империю, когда жизнь подле регента потребует с её стороны меньших жертв. В письмах она, понятно, выражалась не столь определённо, но д'Аварэ давно научился читать между строк, и скрытый смысл её посланий был ему совершенно ясен.

Молодой человек расстроился. Он не разделял мнения госпожи де Бальби о мадемуазель де Керкадью. Она определённо не казалась ему пресной, и он нимало не сомневался, что Мосье такое определение и в голову бы не пришло. Раз уж Мосье обсуждает с маленькой племянницей сеньора де Гаврийяка государственные дела, значит, он настроен самым серьёзным образом. Для д'Аварэ ничто не могло служить более точным показателем серьёзности чувств.

Возможно, тут граф немного ошибался. В данном случае обсуждение государственных дел было всего-навсего тонкой лестью, которую регент использовал в силу необычности задачи. Стандартная церемония ухаживания тут не годилась — она могла напугать такую невинную особу, как мадемуазель де Керкадью.

События развивались в точном соответствии с пожеланиями д'Антрага, пока в Гамм не прибыл курьер Помелля, покинувший Париж всего несколько часов спустя после отъезда Ланжеака. Но прибыл он с опозданием на две недели — его задержало падение с лошади, вследствие которого гонец два дня провалялся без сознания. К счастью, это произошло уже после того, как бедняга пересёк границу, и потому он попал в лапы врагов, а почта осталась в неприкосновенности.

Курьерская почта доставила хитроумному господину д'Антрагу несколько поистине чёрных минут. В письме от Помелля сообщалось о чудесном спасении Моро, которого они так уверенно объявили погибшим. Хуже того, в пакете имелось письмо к мадемуазель де Керкадью, написанное самим Моро.

Д'Антраг позвонил слуге и вверил его заботам взмыленного, пыльного с дороги курьера.

— Вы, должно быть, устали, сударь, — сказал он гонцу. — Отдыхайте. Вас проведут в вашу комнату наверху. Еду и всё, что вам потребуется, пришлют. Я вынужден просить вас, по соображениям государственных интересов, не покидать свою комнату и ни с кем не вступать в какие бы то ни было разговоры, пока я за вами не пришлю.

Мосье в это время совершал одну из своих ежедневных прогулок с мадемуазель де Керкадью. Господин де Керкадью работал в шале, в соседней комнате. Д'Антраг сидел и хмуро рассматривал письмо от Моро, обнаруженное в пакете от парижского агента. Чертовски несвоевременное воскрешение. Д'Антраг повертел письмо в руках и изучил печать. Его так и подмывало сломать её и посмотреть, о чём Моро пишет своей невесте, но он поборол искушение. Как бы он ни поступил — а проницательный граф уже начал подозревать, как будут развиваться события, — он должен сначала получить разрешение Мосье.

А тем временем Мосье, не подозревавший, какой неприятный сюрприз ожидает его дома, дружески болтал с любезной его сердцу дамой. Мадемуазель де Керкадью из сострадания к несчастьям и одиночеству принца с готовностью давала ему возможность проводить время в своём обществе.

— Вы не представляете себе, дитя моё — говорил он грустным, нежным голосом, — какую силу и утешение черпаю я в наших беседах, как они помогают мне в трудную минуту.

Последние три недели (после появления Ланжеака со страшным известием) Мосье высказывал эту мысль довольно часто и на разные лады.

Они прогуливались берегом Липпе. Впервые был выбран тот самый путь, которым в феврале Алина шла с Андре-Луи. Тогда земля лежала, скованная морозом, всё вокруг было бело. Сейчас глаз радовала сочная зелень, луга были усыпаны цветами. Обмелевшая узкая река, прохладная и прозрачная, текла в тени ив, потяжелевших от буйной листвы.

Мадемуазель де Керкадью в тёмно-зелёном костюме с широкими лацканами и в чёрной шляпке, подчёркивавшей её пугающую бледность, грациозно ступала рядом с медлительным грузным принцем. Он уступал ей в росте около дюйма.

— Мне эти беседы тоже помогают, — сказала она задумчиво.

Его высочество остановился и повернулся к спутнице, опершись на трость с золотым набалдашником. Они стояли на лугу у реки и были совершенно одни. Отсюда был виден тот самый перелаз, возле которого Алина и Андре-Луи отдыхали во время одной из последних своих прогулок. Высоко над головой заливался невидимый жаворонок.

— Ах, в это трудно поверить, моё дорогое дитя!

Она грустно улыбнулась, поглядев на его внезапно ставшее серьёзным багрово-красное лицо.

— Трудно поверить? Но почему? Слушая о ваших заботах, монсеньор, я отвлекаюсь от своих собственных.

— Вы не представляете себе, какую радость доставляют мне ваши слова. Они дарят мне ощущение, что я не совсем бесполезен в этом мире, где сегодня, кажется, нет места таким, как я, и где я почти никому не нужен.

— Вы преувеличиваете, монсеньор… из всегдашней ко мне любезности.

— Из любезности? Как неверно это слово передаёт мои чувства к вам, Алина. Я постоянно пытаюсь придумать, чем бы услужить вам. Вот почему ваши слова принесли мне невыразимое удовольствие. Если бы только мне было дано развеять вашу печать, я стал бы самым счастливым человеком на свете.

— Вы заслуживаете этого, монсеньор, ибо вы самый благородный человек, которого я знаю. — Её нежные глаза смотрели на принца почти с удивлением. Он несколько смутился под этим ясным пристальным взглядом. Румянец на его щеках сделался гуще. — А я не заслуживаю вашей милости.

— Вы заслуживаете гораздо большего, Алина. — Пухлыми белыми пальцами он крепко сжал её локоть. — Разве есть что-то, чего вы не могли бы потребовать от меня? От моей любви к вам.

Внимательно наблюдая за нею большими глазами, которые только и привлекали внимание на неказистом лице регента, он прочёл в её встревоженном взгляде, что несколько поспешил с признанием. Изысканный плод ещё не дозрел, невзирая на весь скрытый пыл его настойчивого ухаживания. Девушка робка, словно газель, а он неуклюжим движением отпугнул её. Принц понял, что необходимо немедленно вернуть её доверие. Мягко, но решительно она высвободила локоть, что отнюдь не облегчало графу Прованскому отступления. Но отступить он должен, причём достойно, по возможности сохранив боевые порядки. Он проникновенно посмотрел ей в глаза и очень ласково улыбнулся.

— Вы, может быть, заподозрили, будто мои слова — пустое упражнение в галантности. Дорогая моя! Я по-настоящему привязан к вам самыми крепкими, самыми прочными узами. Такую же искреннюю привязанность я питал к вашему дяде Этьену, память о котором останется со мной навсегда.

Заявление это, разумеется, придавало совсем иной смысл последнему признанию, и Алина даже чуточку устыдилась возникшего у неё подозрения. Поэтому в ответ на любезность Мосье она вдруг мучительно покраснела и не сразу нашлась с ответом.

— Монсеньор, вы оказываете мне великую честь, слишком великую.

— Это невозможно. Я всего лишь принц по рождению, вы же — королева от природы. Благородство вашей души выше благородства, даваемого человеку любым титулом.

— Монсеньор, вы меня смущаете.

— Не я — ваша скромность. Вы не способны оценить себя по достоинству. Это случается с такими редкими натурами, как вы. И это единственный недостаток, который лишь подчёркивает их многочисленные достоинства.

Алина продолжала оказывать слабое сопротивление неудержному потоку лести.

— О нет, монсеньор, это ваше собственное благородство заставляет вас приписывать его другим. А во мне нет ничего особенного.

— Вы не должны принижать себя. Со мной это бесполезно. У меня слишком много доказательств вашей доброты. Только святая могла бы так сострадать моему одиночеству, так щедро дарить своё время и душевное тепло, чтобы скрасить его.

— О, не надо так говорить, монсеньор!

— Разве это неправда? Разве я не одинок? Одинок и несчастен, прозябаю в нищете, в убожестве, без семьи, почти без друзей. — Эти слова тут же пробудили сочувствие Алины, нежное сердце которой всегда откликалось на чужую беду. — В такие времена мы и познаём истинную цену дружбе. Я могу перечесть своих друзей по пальцам одной руки. Я живу здесь на скудное подаяние, принц и нищий в одном лице, оставленный всеми, за исключением горстки верных. Чем, кроме любви, могу я отплатить за бескорыстную преданность, при одной мысли о которой на глаза у меня наворачиваются слёзы?

Они снова двинулись в путь и медленно побрели по берегу реки. Алину глубоко растрогали горестные жалобы его высочества. Кроме того, ей льстило, что он выбрал её объектом своего высокого доверия и с такой искренностью поведал ей свои тайные и невесёлые мысли. Девушка сознавала, что эти откровения всё крепче привязывают их друг к другу. Мосье, который именно к этому и стремился, стал развивать благодатную тему, чтобы ещё больше углубить эту близость.

— Положение принца никогда не бывает завидным, даже в самые счастливые времена. Ему угождают, но не ради его самого, а ради милостей, которыми он может осыпать. Ему всегда угрожает опасность ошибочно принять низкопоклонство за любовь. И, если приходит время, когда принцу остаётся рассчитывать только на себя, на личные достоинства, не приукрашенные больше блеском титула, горечь — обычный его удел. Сколько людей из тех, кому я доверял, чью привязанность считал самой искренней, осталось со мной теперь? Где та, которой я верил больше, нежели самому себе, та, что по моему глубокому убеждению, должна была остаться со мной даже тогда, когда все остальные покинут меня? Где она теперь? На поверку её любовь оказалась недостаточно сильна, чтобы встретить лицом к лицу нищету.

Алина догадалась, что Мосье намекает на госпожу де Бальби, и горечь его слов разжалобила её ещё сильней.

— Но не может ли быть, монсеньор, что друзья, зная о ваших стеснённых обстоятельствах, бояться злоупотребить вашей щедростью?

— Как вы милосердны! Все ваши слова выдают несравненную красоту вашей души. Именно такими мыслями я пытался себя утешить, польстить своему тщеславию. Но всё свидетельствует о том, что я заблуждался. — Принц тяжко вздохнул и печально улыбнулся. — И всё-таки у меня остались ещё утешения. Ваша дружба, моя дорогая Алина, величайшее из них. Надеюсь, мне не суждено потерять её вместе со всем остальным.

Её глаза затуманились.

— Если вы цените мою бедную дружбу, монсеньор, можете не сомневаться — она навсегда останется с вами.

— Моя дорогая! — Мосье остановился, взял её руку и бережно поднёс к губам.

Таким образом его высочество достойно отступил с позиций, которые он преждевременно попытался захватить. Теперь он снова стоял на прочной почве дружбы, и опыт подсказывал ему, что благоприятная возможность для новой атаки должна подвернуться не в таком уж отдалённом будущем. А тем временем можно воспользоваться сочувствием девушки, чтобы подорвать её оборону.

Но в шале Мосье поджидал д'Антраг, сообщивший ему о другом препятствии, препятствии, которое принц считал окончательно устранённым.

— Он жив! — вскричал Мосье в отчаяньи, и этим восклицанием полностью выдал себя проницательному министру.

— И не только жив, но и благополучно продолжает действовать.

— Боже мой! — Регент рухнул на стул и обхватил голову руками. В комнате повисло тяжёлое молчание.

— У меня тут его письмо к мадемуазель де Керкадью, — вкрадчиво сообщил ему д'Антраг. Мосье ничего не ответил. Он по-прежнему сидел в прострации, как человек, которого огрели по голове. Д'Антраг молча наблюдал за хозяином и ждал. В уголках его плотно сжатых губ притаилась улыбка. — Ваше высочество желает, чтобы его вручили? — Спросил он после паузы.

Что-то в его тоне заставило регента поднять голову и пристально посмотреть на своего помощника. Круглое лицо принца выглядело изумлённым, почти испуганным.

— Чтобы его вручили? — переспросил он хрипло. — Но как же иначе, д'Антраг? Как иначе?

Д'Антраг выдохнул, шумно и протяжно.

— Я тут поразмыслил, монсеньор…

— И что же?

Д'Антраг зажал письмо между указательными пальцами и несколько раз крутанул его в воздухе.

— Вручение этого письма адресату представляется мне утончённой жестокостью, монсеньор. — Тут он сделал паузу, а затем, отвечая на безмолвный вопрос, застывший в выпученных глазах Мосье, продолжал: — Этот безрассудный молодой человек вместе с фанфороном де Бацем продолжают подрывную работу в Париже, самым вероятным итогом которой будет гильотина для них обоих.

— И что дальше? Что у вас на уме?

Д'Антраг приподнял бровь, словно выражая недоумение по поводу медлительности, с которой работали мозги его господина.

— Эта благородная молодая дама уже пережила свою утрату. Она вынесла настоящую муку и сейчас постепенно приходит в себя. Время начало залечивать её раны. Неужели стоит обрекать её на новую пытку? Ведь ошибочные сведения этого идиота Ланжеака в любой момент могут обернуться сущей правдой.

Мосье задумался. Казалось, его дыхание стало слегка затруднённым.

— Понимаю, — сказал он. — Да. Но что, если Моро в конце концов всё-таки выживет, несмотря на все опасности, с которыми столкнётся?

— Это настолько маловероятно, что не стоит задумываться над такой возможностью всерьёз. В тот раз его спасло чудо. Такие чудеса не повторяются. А даже если это и произойдёт… — он, якобы в задумчивости, оборвал фразу.

— Да, да, — затеребил его регент. — Что тогда? Что тогда? Именно это меня волнует больше всего.

— Даже тогда ничего плохого не произойдёт. А некоторая польза, возможно, будет. Всем ясно, что этот мезальянс ничего хорошего мадемуазель де Керкадью не принесёт. Она заслуживает лучшей участи, нежели брак с простолюдином, с неизвестно чьим бастардом. Если она, убеждённая в смерти парня, выкинет его из головы, и до его возвращения — крайне маловероятного — обратит свою любовь на кого-нибудь более достойного, разве это не благо?

Регент по-прежнему ошеломлённо взирал на собственного министра.

— А письмо?

Д'Антраг пожал плечами.

— Нужно ли кому-нибудь знать, что оно прибыло? Оно попало сюда чудом. Курьер, который его вёз, три недели провалялся без сознания. Он мог с тем же успехом разбиться насмерть.

— Но, Бог мой! Я же знаю о его существовании!

— Станет ли ваше высочество винить себя за молчание, которое может принести столько добра, тогда как слова, вероятно, послужат причиной сильнейших страданий дамы, ничем их не заслужившей?

Принц, терзаемый противоречивыми чувствами, снова зарылся лицом в ладони. После очень долгого молчания он заговорил, не поднимая головы.

— Я не отдаю вам никаких приказов, д'Антраг. Я больше ничего не желаю об этом знать. Вы будете действовать целиком по своему усмотрению. Вы меня поняли?

На губах господина д'Антрага появился призрак улыбки. Он отвесил поклон сгорбившемуся, избегающему его взгляда принцу.

— Вполне, монсеньор, — ответствовал он.