Возвращение Скарамуша

Глава XXXVI. ДОСАДНАЯ ПОМЕХА

Алина сидела в верхней комнате гостиницы «Медведь», которую они с дядей занимали уже почти год. Никогда в жизни она не чувствовала себя более одинокой, чем в этот вечер, когда господин де Керкадью отправился в поездку в далёкую Бельгию. Одиночество обострило скорбь и ощущение непоправимости утраты, которое не покидало девушку с того чёрного дня, когда ей сообщили о гибели Андре-Луи. Алина чувствовала себя усталой и подавленной. Жизнь представлялась ей унылой пустыней.

Она ужинала одна, едва замечая, что ест. Потом со стола убрали, погасили верхний свет и принесли свечи. Хозяин, сочувствующий одиночеству девушки, пришёл лично, чтобы оказать ей эту маленькую услугу. Перед уходом он тепло пожелал своей постоялице доброй ночи и справился, не может ли он сделать что-либо ещё для её удобства.

Алина сидела, погрузившись в печальную задумчивость, с томиком Горация на коленях. Честно говоря, это была не та книга, которую она выбрала бы для чтения сама. И всё же девушка не расставалась с ней последние пять месяцев. Оды Горация были излюбленным чтением Андре-Луи; и Алина часто перечитывала их, пытаясь представить, какие мысли и чувства рождали они у её возлюбленного. Это занятие вызывало у неё сладкую иллюзию духовного общения с Андре-Луи.

Но в этот вечер слова из книги не доходили до её сознания. Слишком тяжело переживала она свалившееся на неё одиночество. И, когда время уже близилось к десяти, её уединение нарушил приход регента.

Он вошёл в комнату бесшумно. Последние три месяца он часто навещал Алину в любой час дня в такой вот неподобающей его сану манере.

Принц тихо закрыл за собой дверь и остановился у порога, наблюдая за девушкой, которая не подозревала о его присутствии. Шляпу Мосье снял, но остался в тяжёлом плаще, припорошенном снегом.

В этот момент с улицы донёсся хриплый голос ночного сторожа, возвестивший наступление десяти часов. Этот крик вернул Алину к действительности. Она заметила принца, и напоминание о времени отразилось на форме её приветствия.

— Вашему высочеству не следовало бы выходить из дому в такой поздний час, — сказала она, вставая.

— Поздно или рано, это не имеет значения, Алина. Я живу, чтобы служить вам. — Регент сбросил плащ, прошёл в комнату и бросил его на стул, потом величавым шагом приблизился к девушке. Он остановился у камина и машинально протянул пухлую белую руку к огню, который недавно развёл заботливый хозяин.

В комнате повисло тяжёлое молчание. Странная скованность и нервозность принца передалась Алине и вызвала у неё смутное дурное предчувствие.

— Уже поздно, — повторила она. — Я собиралась лечь. Я не очень хорошо чувствую себя сегодня.

— Какая вы бледненькая! Моё бедное дитя! Вам, наверное, очень одиноко. Поэтому я и решился прийти к вам, несмотря на поздний час. Я чувствую себя виноватым. — Принц вздохнул. — Но необходимость не знает жалости. Я должен был известить Конде, а, кроме вашего дядюшки под рукой не оказалось никого, кто мог бы исполнить это поручение.

— Мой дядюшка поехал очень охотно, монсеньор. Мы послушны своему долгу. У вашего высочества нет оснований упрекать себя.

— Если только вы не упрекаете меня.

— Я, монсеньор? Если я и упрекаю вас, то лишь за вашу чрезмерную заботу обо мне. Вам не следовало приходить сюда так поздно. Тем более, в такую погоду. Вам не следовало приходить.

— Не приходить? Зная, что вам здесь одиноко? Вы ещё совсем не знаете меня, Алина, — сказал Мосье с мягким укором. Но, несмотря на эту мягкость, в его голосе звучала странная горячность. Он взял девушку за руку. — Вы замёрзли. Какая вы всё-таки бледненькая! — Его взгляд скользнул от лица ниже. На девушке было платье из зелёной тафты. Низкий вырез открывал часть груди. — Честное слово, бледность щёк не уступит белизне вашей груди.

Вряд ли его высочество мог подыскать лучшее лекарство от бледности, чем эти слова. Лицо Алины залила краска. Девушка попыталась мягко высвободить руку, но Мосье лишь сильнее сжал пальцы.

— Почему вы боитесь меня, дитя? Это несправедливо. Я был так терпелив! Так терпелив, что сам себя не узнаю.

— Терпеливы? — Глаза Алины вспыхнули, между бровями пролегла суровая морщинка. Вся робость слетела с неё, уступив место холодному достоинству. — Монсеньор, уже поздно. Я здесь одна. Я признательна вам за доброту, но вы оказываете мне слишком великую честь.

— Она и вполовину не так велика, как та, что я желал бы оказать вам. Почему вы так жестоки, Алина? Почему вы безразличны к моим страданиям? Неужели в этой прекрасной белой груди бьётся каменное сердце? Или вы просто не доверяете мне? Говорят, я непостоянен. На меня клевещут, Алина. И, даже если бы это было правдой, вы излечили меня. С вами я буду постоянен, дитя. Постоянен, как звёзды.

Мосье выпустил руку девушки, чтобы обнять её за плечи. Он попытался притянуть её к себе, но Алина выказала неожиданную силу, с которой рыхлый, изнеженный принц не сумел совладать.

— Монсеньор, это недостойно! — Алина вырвалась из его объятий и застыла перед принцем, прямая и напряжённая, с высоко поднятой головой. Изменчивый свет пламени играл в золотистых волосах, румянец то приливал к щекам, то снова таял, грудь высоко вздымалась. Мосье смотрел на прекрасное девичье лицо, изящную шею и плечи и чувствовал, как в нём нарастает раздражение. Да кто она, в конце концов, такая? Дочь неотёсанного бретонского дворянина. А ведёт себя, словно герцогиня. Хуже. Ни одна герцогиня во Франции — он готов в этом поклясться — не стала бы принимать ухаживания принца крови с такой холодной сдержанностью. А учитывая его близость к трону — тем более. Придёт день, и он станет королём. Неужели эта девица ценит своё глупое целомудрие выше тех почестей, которыми он сможет её осыпать?

Но Мосье не произнёс вслух ни одного из своих риторических вопросов. Эта холодная неприступная добродетель не растает от его доводов. Приступ гнева видоизменил его страсть. Теперь принцу почти хотелось причинить боль этой маленькой дуре. В какое-то мгновение мосье чуть не поддался этому порыву но он ненавидел всяческое насилие. Кроме того, его высочество страдал от излишней полноты, и любое физическое усилие вызывало у него одышку. А судя по тому, как легко эта девица вырвалась у него из рук, справиться с ней нелегко, если вообще возможно.

Нет, придётся снова прибегнуть к хитрости. Мосье всегда больше доверял своему уму, нежели мышцам.

— Недостойно? — эхом повторил он, и взгляд его сделался печальным. В больших блестящих глазах застыла трогательная мольба. — Пусть будет так, дитя моё. Вы научите меня достоинству. Ибо во всём мире для меня нет никого и ничего более ценного, чем вы. Даже трон не имеет для меня такого значения. — Последнее замечание призвано было напомнить строптивице, как близко стоит он к трону. Но оно, казалось, не произвело на маленькую дурочку никакого впечатления. Она по-прежнему отгораживалась от Мосье своим ледяным достоинством.

— Монсеньор, я здесь одна… — начала Алина и вдруг осеклась. Она пристально посмотрела в лицо регента, и её глаза выдали внезапно осенившую девушку мысль.

В этом мгновенном озарении Алина увидела все прошедшие месяцы, когда принц навязывал ей своё общество; вспомнила уважение, с которым она его принимала, вспомнила, как льстило ей внимание столь высокой особы. В памяти всплыли попытки принца переступить границы их платонической дружбы. Как быстро он отступал всякий раз, когда она показывала, что попытки эти нежелательны! Теперь, увидев в один миг все подобные эпизоды, Алина винила себя за слепоту, которая не позволила ей распознать истинные намерения Мосье. Ей стало нехорошо от мысли, что принц мог воспринять её дружеское участие за поощрение. Несомненно, он счёл её кокеткой, которая изображает непреклонность, чтобы ещё сильнее разжечь страсть поклонника. Вероятно, Мосье решил, что её удерживает отсутствие благоприятной возможности. Вот он и создал такую возможность.

— Так вот зачем вы отправили дядю с поручением к принцу де Конде? Чтобы оставить меня без защиты?

— Без защиты? Что за слова, Алина! В какой защите вы нуждаетесь, помимо собственной воли? Кто посмеет нарушить её? Не я, во всяком случае.

— Вы успокоили меня, монсеньор. — К своему удивлению, Мосье понял, что она иронизирует. И, пока он пытался осмыслить сей факт, Алина добавила, сопроводив свои слова величественным кивком: — Я прошу, монсеньор, чтобы вы оставили меня.

Но Мосье не двинулся с места и даже расставил шире ноги, словно желал принять более устойчивую позу. Слегка наклонив голову набок, он оглядел девушку и насмешливо улыбнулся.

— Я не привык, чтобы меня отсылали.

Алина усталым жестом поднесла руку ко лбу.

— Простите меня, ваше высочество. Но этикет здесь…

— Вы правы, моя дорогая. О каком этикете может идти речь, когда дело касается нас с вами?

— Я так поняла, что вы настаивали на правах, которые даёт вам сан.

— С вами? Как можно! Разве я когда-нибудь делал это? Разве я когда-нибудь был для вас принцем?

— Вы всегда были для меня принцем, монсеньор.

— Но не потому, что настаивал на этом. Я всегда хотел быть для вас просто мужчиной. Я хотел добиться вашего внимания, растопить преданностью ваше безразличие, снискать вашу благосклонность. Вас оскорбляют мои признания, дитя моё? Вас оскорбляет, что я предлагаю вам своё обожание, своё сердце, свою жизнь?

В бархатистом голосе звучала слёзная мольба. Не давая Алине времени на ответ, Мосье продолжал:

— Вы пробудили во мне чувства, которые изменили саму мою сущность. Я думаю только о вас, мне нет дела ни до чего, лишь бы вы были рядом, меня ничто не страшит, кроме возможности потерять вас. И всё это ничего для вас не значит? Но даже в этом случае мои слова не могут вас оскорбить. Если вы настоящая женщина — а, видит Бог, это так — вы должны испытывать ко мне сострадание. Неужели вы совершенно бесчувственны? Неужели вас не трогают муки человека, который изменяет самому себе, своему долгу, своему предначертанию, потому что вы свели его с ума?

— Что вы говорите, монсеньор! — вскричала Алина и неожиданно ошеломила его вопросом: — Чего ваше высочество добивается от меня?

— Чего я добиваюсь — Мосье запнулся. Чума побери эту девицу! Может ли мужчина выразиться более определённо? Или она думает загнать его в угол этим немыслимым вопросом? — Чего я добиваюсь! — Он протянул к ней руки. — Алина!

Но девушка не выказала ни малейшего желания припасть к его могучей королевской груди. Она продолжала разглядывать его с неприязненной насмешливой улыбкой.

— Если вы не можете ответить на мой вопрос, монсеньор, что ж, я отвечу за вас. Вы просите меня стать вашей любовницей, не так ли?

Если Алина желала устыдить Мосье, сбив пафос его возвышенных речей презрительным, но точным определением отношений, к которым он стремился, то она потерпела полную неудачу. Его выпученные блестящие глаза округлились от удивления.

— Что же ещё я могу предложить вам, моя дорогая? Я уже женат. Кроме того, есть ещё мой сан. Хотя, клянусь вам, я не принимал бы его в расчёт, если бы он был единственным препятствием на пути к вам. Я отдал бы за вас всё и считал бы, что остался в выигрыше, клянусь.

— Такие клятвы легко давать, монсеньор.

Его высочество помрачнел.

— Вы не верите мне. Не верите, вопреки свидетельству собственных чувств. Почему я здесь? Почему сижу в Гамме в такое время? Мне прожужжали все уши, что моё место в Тулоне, с теми, кто сражается за трон и отечество. Три дня назад сюда прибыл дворянин, присланный Роялистским комитетом Парижа. Он позволил себе указать мне, в чём состоит мой долг. Он потребовал от имени французского дворянства, чтобы я немедленно отправился в Тулон и возглавил там войска, причём тон его требований был необыкновенно дерзким. А я не смею даже негодовать. Даже в таком маленьком удовольствии я вынужден себе отказывать, потому что в глубине души сознаю, что требования эти справедливы. Я знаю, что изменил долгу, себе, своему дому, храбрым защитникам Тулона. А почему? Потому что любовь к вам сковала меня цепями, не позволяющими мне двинуться с места. Я прикован к вам, Алина. Пусть падёт мой дом, пусть я упущу все шансы когда либо сесть на трон, пусть пострадает моя честь, но я не изменю своей любви к вам. Неужели это ни о чём вам не говорит? Неужели это не доказывает мою искренность, глубину моего чувства? Можете ли вы теперь полагать, что я предлагаю вам тривиальную и мимолётную любовную связь?

Мосье сразу понял, что Алина потрясена и глубоко растрогана. Она побледнела, в глазах больше не было прежнего вызывающего бесстрашия. И хотя она всё ещё пыталась образумить его высочество, её словам недоставало убеждённости, а тону — решительности.

— Но теперь всё кончено. Вы побороли эту недостойную слабость, монсеньор. Послезавтра вы отправляетесь в Тулон.

— В самом деле? Кто может поручиться в этом? Только не я, клянусь спасением души.

— Что вы хотите сказать, монсеньор? — Охваченная тревогой, Алина подалась к нему. Принц мгновенно заметил это и осознал, что пробудил в ней беспокойство за соотечественников, людей одного с ней класса, поднявших в Тулоне королевское знамя. Теперь их судьба зависела от его присутствия там. Как, должно быть, нестерпима для неё мысль, что эти дворяне ждут своего принца напрасно.

— Что я хочу сказать? — повторил он медленно, и на полных чувственных губах появилась кривая улыбка. Я хочу сказать, Алина, что судьба Тулона, судьба самого дела роялистов — в ваших руках. Пусть это докажет вам глубину моей искренности.

Алина порывисто шагнула к принцу, дыхание её участилось.

— О, вы безумны! — воскликнула она. — Безумны! Вы — регент, представитель Франции. И вы готовы ради прихоти, каприза изменить долгу, изменить храбрецам, которые рассчитывают на вас, которые жертвуют своими жизнями ради вас и вашего дома?

Охваченная волнением, Алина подошла так близко к его высочеству, что ему не пришлось даже сдвинуться с места, чтобы обвить талию девушки левой рукой. Он привлёк Алину к себе. Она напряжённо ждала его ответа и едва ли осознавала, что он делает.

— При необходимости, я пойду и на это, — заверил её Мосье. — Ради вас я готов пожертвовать всем. Я готов отказаться от трона, лишь бы доказать вам, как мало значит для меня трон в сравнении с вашей любовью, Алина.

— Но вы не должны! Не должны! О, это безумие! — Она попыталась высвободиться из кольца монарших рук, но это была слабая попытка, совсем не похожая на тот решительный рывок, в котором она ускользнула из его объятий раньше. — Вы хотите сказать, что не поедете в Тулон? — Голос девушки выдал в полной мере её ужас.

— При необходимости да. Всё в ваших руках, Алина.

— Что значит в моих руках? О чём вы говорите? Зачем вы взваливаете на меня такую ужасную ношу?

— Чтобы представить доказательство, в котором вы нуждаетесь.

— Мне не нужно никаких доказательств. Вы не должны ничего мне доказывать. Между нами нет ничего, что нуждалось бы в доказательствах. Ничего. Отпустите меня, монсеньор! Ах, отпустите меня!

— Что же, пожалуйста, если вы настаиваете. — Но Мосье по-прежнему крепко прижимал девушку к себе. Их лица почти соприкасались. — Но сначала выслушайте меня. Клянусь вам, я не поеду в Тулон, я не покину Гамм, пока не уверюсь в вашей любви, пока не получу доказательства этой любви, моя Алина. Доказательства, вы понимаете? — С этими словами принц ещё крепче обнял девушку и прижался губами к её губам.

Алина содрогнулась от этого поцелуя, а потом безвольно застыла в объятиях его высочества. Её мысли бродили в прошлом и в будущем, ибо мысли неведомо время, и ничто не может удержать её в тесных рамках настоящего. Андре-Луи, её возлюбленный, человек, которому она хранила бы верность до конца, погиб несколько месяцев назад. Она оплакала его, и рано или поздно смирится с его смертью. Без смиренного принятия смерти жизнь была бы невыносима. Но страдание, вызванное этой смертью, надломило душевные силы Алины, перетряхнуло все её ценности, лишило ориентации. Какая разница, что станет теперь с её жизнью? Кому до этого теперь есть дело? Если этот сластолюбец желает её, если желание толкает его на такое безумство, что он готов предать её собратьев по классу и крови, что ж, она пожертвует собой ради них, ради всего того, в почтении к чему её воспитывали с детства.

В таком тумане блуждали мысли Алины в те несколько страшных мгновений, пока принц держал её в объятиях. Потом до её сознания дошёл звук, раздавшийся у регента за спиной. Ещё мгновение он прижимал её к себе, приникнув губами к холодным, неживым губам, потом тоже ощутил движение за спиной. Мосье отпрянул от девушки и обернулся.

На пороге, за открытой дверью застыли два господина — граф д'Антраг и маркиз де Ла Гиш. На подвижном лице графа мелькнула циничная понимающая усмешка. Маркиз, забрызганный дорожной грязью, в шпорах и сапогах, был чернее тучи. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло и грубо; в нём не было и намёка на почтительность к августейшей особе, к которой он обращался.

— Мы помешали вам, монсеньор. Но это необходимо. Дело срочное и отлагательств не терпит.

Регент, застигнутый в столь неловкий момент, попытался напустить на себя ледяное высокомерие, но его фигура мало способствовала такой операции. Желая сохранить достоинство, он добился лишь напыщенности.

— Что такое, господа? Как вы смеете врываться ко мне?

Д'Антраг представил своего спутника и представил объяснения — всё это на едином дыхании.

— Это господин маркиз де Ла Гиш, монсеньор. Он только что прибыл в Гамм. Его прислали из Тулона со срочным донесением.

Возможно, граф сказал бы больше, но ярость регента не оставила ему времени.

— Никакая срочность не может оправдать вторжения в мою частную жизнь. Или вы полагаете, что со мной можно совершенно не считаться?

Ответил ему маркиз де Ла Гиш, и ответил с откровенной издёвкой:

— Я начинаю думать, что так оно и есть, монсеньор.

— Что такое? — Регент не поверил собственным ушам. — Что вы сказали?

Властный, уверенный в себе Ла Гиш пропустил вопрос мимо ушей. Его ястребиное лицо исказил гнев.

— Дело, которое привело меня сюда, не может ждать.

Регент, который с каждым мгновением всё меньше доверял своим органам чувств, вперил в маркиза негодующий взор.

— Вы непростительно дерзки. Не забывайтесь. Вы будете ждать столько, сколько я сочту нужным, сударь.

Но маркиза было не так-то легко поставить на место или запугать.

— Я служу делу монархии, монсеньор, а оно не позволяет ждать. На чаше весов его судьба, и промедление погубит всё. Вот почему я настоял, чтобы господин д'Антраг проводил меня к вам немедленно, где бы вы ни были. — И не вдаваясь в дальнейшие подробности, Ла Гиш презрительно и бесцеремонно швырнул в лицо его высочеству вопрос. — Вы выслушаете меня здесь или соблаговолите пойти с нами?

Регент смерил его долгим надменным взглядом, но бесстрашный маркиз не отвёл глаз. Тогда его высочество повелительным жестом пухлой белой руки указал ему на дверь.

— Идите, сударь. Я последую за вами.

Де Ла Гиш чопорно поклонился и вышел, за ним следом вышел д'Антраг, закрыв за собой дверь.

Побелевший регент повернулся к мадемуазель де Керкадью. Его била дрожь, чёрная ярость затопила душу. Но его высочество справился с собой и вкрадчиво сказал девушке:

— Я скоро вернусь, дитя моё. Очень скоро.

И Мосье важно прошествовал к двери. Плащ остался висеть на стуле.

Ослеплённая стыдом и страхом Алина молча ждала ухода регента. Её преследовал жгучий, преисполненный презрения взгляд маркиза, мысли которого были написаны у него на лице. Прижав руку к груди, Алина слушала, как шаги Мосье и двух его спутников стихают на лестнице. Потом она стремительно развернулась, упала на колени возле кресла и, закрыв лицо руками, горько зарыдала.