Возвращение Скарамуша

Глава IV. РЕВОЛЮЦИОНЕР

В Кобленце потянулись дни томительного ожидания. Их тоскливое однообразие усиливалось дождливой погодой, которая держала Андре-Луи в четырёх стенах.

Мадемуазель де Керкадью этого не замечала. Красота, приветливость и дружелюбие новоиспечённой фрейлины снискали ей при дворе всеобщую симпатию. Она пользовалась особым расположением их высочеств, и даже госпожа де Бальби была с ней необыкновенно любезна и предупредительна. Что же касается придворных, то по меньшей мере половина этих господ выказывала горячее желание услужить мадемуазель, соперничая между собой в праве на внимание юной особы.

Все были довольны жизнью, всех устраивало бесцельное времяпрепровождение, только Андре-Луи тяготился праздностью и чувствовал себя лишним в чуждом ему окружении. И тут неожиданно произошло событие, давшее хоть какую-то пищу уму.

Как-то раз, вечером Андре-Луи вышел подышать свежим воздухом. Только самые неугомонные рискнули бы отправиться на прогулку в такую слякоть. Ветер утих, стало душно. Лесистые Пфаффендорфские холмы на противоположном берегу Рейна отдавали металлическим блеском. Андре-Луи шагал вдоль взбухшей жёлтой реки, мимо моста, за которым маячила громада Эренбрейтштейна — мрачной крепости, похожей на вытянутое серое чудовище. Молодой человек достиг слияния двух рек, давшего название Кобленцу, и повернул налево, по берегу притока Рейна, Мозеля. Уже в сумерках он ступил на узкие дорожки Альтер Крабена и свернул за угол, на улицу, ведущую прямо к Либфраукирхе. За углом Андре-Луи нос к носу столкнулся с каким-то прохожим. Прохожий, по виду путник, застыл, как вкопанный, потом бочком обошёл Андре-Луи и ускоренным шагом заторопился прочь.

Андре-Луи его поведение показалось столь странным, что он тоже остановился и, резко повернувшись, посмотрел прохожему вслед. Ему на ум пришли три соображения: во-первых, этот человек, кем бы он ни был, узнал его; во-вторых, он хотел было заговорить с Андре-Луи, но передумал; и в-третьих, он ускорил шаг, чтобы самому всё же остаться неузнанным. В гаснущем свете дня лицо Андре-Луи под узкими полями шляпы с конической тульёй ещё можно было узнать, тогда как лицо неизвестного скрывала тень от широких полей и, кроме того, он кутался в плащ.

Движимый любопытством, Андре-Луи бросился вдогонку и, нагнав прохожего, хлопнул его по плечу.

— Постойте, любезный. Сдаётся мне, что мы знакомы.

Прохожий прыгнул вперёд и, развернувшись, выпростал правую руку из-под складок плаща. В руке у него оказалась шпага, которую он направил в грудь Андре-Луи.

— Убирайся прочь, разбойник, пока я не проткнул твои кишки! — Голос человека, всё ещё закрывавшего лицо плащом, прозвучал глухо.

Андре-Луи вышел без оружия, но колебался он всего мгновение, а потом исполнил трюк, которому научился в дни занятий фехтованием на улице Случая. Этот простой и эффективный приём, мог привести к роковым последствиям, если, проводя его, исполнитель проявлял нерешительность. Ударом ладони Андре-Луи отбил клинок чуть в сторону, одновременно крутанулся на каблуках и, повернувшись спиной к противнику, схватил шпагу у рукояти и выдернул у него из руки. Продолжая поворот, он снова оказался с ним лицом к лицу, и, не успел противник сообразить, что произошло, как кончик его собственной шпаги был приставлен к его же груди.

— С «разбойником» вы промахнулись. А вот кто вы такой? Для такого тёплого вечера, мой друг, на вас многовато одежды. Дайте-ка на вас взглянуть! — Потянувшись левой рукой вперёд, Андре-Луи заставил человека отвернуть плащ и тут же, увидев его лицо, издал изумлённое восклицание и опустил шпагу.

Перед ним стоял народный представитель Изаак Ле Шапелье, ренский адвокат. Некогда один из самых непримиримых врагов Андре-Луи, он потом стал его ближайшим другом. Поддержка и поручительство Ле Шапелье помогли Андре-Луи стать членом Национального собрания. А теперь этот известный революционер, однажды даже занимавший в Собрании кресло председателя, крадётся по улицам Кобленца, явно опасаясь быть узнанным. Вот уж кого Андре-Луи не ожидал здесь встретить.

Наконец он оправился от изумления, и его разобрал смех.

— Нет, право слово, Изаак, что за странная манера приветствовать старых друзей? Взять и проткнуть кишки! — Его осенила ещё одна мысль. — А ты, вообще-то, к кому приехал? Не ко мне ли?

Ле Шапелье презрительно скривился.

— Бог мой, к тебе! Ты слишком много о себе возомнил, если думаешь, что с поручением к тебе направят депутата Собрания.

— А я не думал, что ты с поручением. Я решил, что, может быть, ты приехал под влиянием симпатии ко мне или к кому-нибудь другому. Но, раз это не так, то что же привело тебя в Кобленц? И почему ты боишься открывать лицо? Уж не шпион ли ты?

— Поразительная проницательность, — фыркнул депутат. — Твои мозги, мой милый, с тех пор, как мы виделись последний раз, изрядно заржавели. Скажу одно: я здесь, и любое неосторожное слово может меня погубить. Как ты намерен поступить?

— Ты мне отвратителен, — сказал Андре-Луи. — Вот. Возьми свою железку. Ты считаешь, дружба не накладывает никаких обязательств? Возьми шпагу, тебе говорят. Сюда идут. Мы привлечём внимание.

Ле Шапелье взял шпагу и вложил её в ножны.

— Чёртова политика научила меня не доверять даже друзьям.

— Только не мне. Разве я когда-нибудь давал тебе повод к недоверию?

— Увидев тебя здесь, я был вынужден предположить, что ты вновь переменил убеждения и вернулся в лагерь сторонников привилегий. А значит, у тебя есть и определённые обязательства перед ними. Поэтому я предпочёл избежать встречи.

— Политика для меня дело второстепенное. Ладно, давай пройдёмся, — предложил Андре-Луи, беря друга под руку.

Ле Шапелье сначала отказывался, но он его уговорил, и они двинулись в ту сторону, куда депутат направлялся до столкновения с Моро. Убедившись, что ему не грозит предательство со стороны человека, с которым его на протяжении нескольких лет связывали близкие отношения, Ле Шапелье позволил себе разоткровенничаться. Он прибыл в Кобленц по поручению Национального собрания на переговоры с курфюрстом Тревесским. Собрание с тревогой наблюдало за концентрацией войск эмигрантов. События, толкнувшие народ выйти 10 августа на улицы, вывели из оцепенения и депутатов, которые уполномочили Ле Шапелье довести до сведения курфюрста, что Франция рассматривает присутствие контрреволюционных заговорщиков в приграничных германских провинциях как свидетельство открытой враждебности к ней. Если ситуация не изменится, поручено было передать, Национальное собрание будет вынуждено предпринять решительные действия, направленные на изменения этого нетерпимого положения.

— Но я опоздал, — сказал Ле Шапелье. — Поскольку армия уже выступила и эмигранты, можно сказать, покинули Кобленц. Правда, я ещё могу попробовать добиться, чтобы им отрезали путь к отступлению. Тогда они не смогут вернуться сюда и начать всё сначала. Я так откровенен с тобой, Андре, потому что позиция Собрания не секрет и мне всё равно, если она будет предана огласке. Единственное, что я прошу тебя сохранить в тайне, это факт моего присутствия здесь. Твои друзья из партии привилегий чертовски мстительны. А я должен задержаться ещё на день-другой, поскольку предстоит последняя встреча с курфюрстом. Он пока обдумывает своё положение, а наша знать способна на любую подлость.

— Твоя просьба почти оскорбительна, — ответил Андре-Луи и, переменив тему, поинтересовался, что в Париже говорят о его побеге и как к нему отнеслось Собрание.

Ле Шапелье пожал плечами.

— Там ещё не уразумели, что ты бежал. Но когда поймут, отреагируют немедленно, можешь не сомневаться. Вероятно, ты пошёл на это ради мадемуазель де Керкадью?

— Ради нескольких человек.

— Кантен де Керкадью объявлен эмигрантом, его поместье конфисковано. То же самое относится к де Плугастелю. И зачем тебе понадобилось брать под крыло его жену? Бог знает. Тебя, по крайней мере, приняли при здешнем дворе?

Андре-Луи усмехнулся.

— Не очень тепло.

— А! И что ты теперь намерен делать? Вступишь в армию?

— Мне дали понять, что мои конституционно-монархические взгляды исключают службу в армии, которая будет сражаться за неограниченную королевскую власть.

— Тогда почему ты здесь остался?

— Моё счастье связано с её победой.

— Вздор, Андре! Твоё счастье связано с нами. Возвращайся со мной, пока не поздно. Собрание слишком уважает тебя за прежние заслуги, чтобы не оказать снисхождение. Депутаты примут любое объяснение твоей отлучки, какое мы состряпаем. Можешь рассчитывать на мою поддержку, она тоже кое-чего стоит.

Это действительно было так. Ле Шапелье в те дни обладал большим влиянием на Национальное собрание. Он был автором закона, вошедшего в историю под его именем и отражавшего чистоту помыслов и взглядов поборников конституции. В ходе борьбы с привилегиями, в тяжёлые для революционеров дни Мирабо призвал на помощь рабочих, открыв силу такого оружия борьбы, как забастовка. «Чтобы стать грозной силой, — говорил он им, — вам нужно всего лишь стоять на своём». Когда же привилегии были сметены, Ле Шапелье первым понял, как опасна для государства недавно обретённая мощь одного из классов. Национальное собрание приняло предложенный депутатом закон, запретивший любое объединение рабочих с целью вымогательства. В самом деле, могла ли нация, покончившая с деспотизмом дворцов, терпеть нарождавшийся деспотизм лачуг?

Да, покровительство и защита этого человека стоили многого, но Андре-Луи покачал головой.

— Изаак, у тебя какое-то пристрастие появляться передо мной в кризисную минуту и указывать мне путь. Но на сей раз я пойду своей дорогой. Я связан словом.

Они шли по узкой улочке сзади Либфраукирхе. Сумерки сгустились, наступила ночь. Перед одним из домов Ле Шапелье остановился. Из открытой двери на блестящий от влаги булыжник мостовой падала косая полоса света.

— Что ж, тогда ave atque vale[6]. Мы встретились, но теперь должны снова разойтись. Мне сюда.

В дверном проёме показалась неряшливо одетая толстуха. Женщина вышла на порог и молча оглядела приятелей, стоявших на свету.

— Рад был тебя увидеть, Изаак, тем более, что и кишки не пострадали. Теперь я за них спокоен. До следующей, разумеется, встречи.

Друзья обменялись рукопожатием. Ле Шапелье вошёл в дом, хозяйка пробурчала что-то, приветствуя постояльца, и Андре-Луи отправился к себе, в «Три короны».