Времена грёз 1 том

Дополнительная глава. Медведица

Геката

Прошло немало времени, прежде чем я смогла обуздать свой дар.

Река, что текла передо мной, была сложной и запутанной, порой изменяя свое русло от легчайшего касания к чужой судьбе или стоически выдерживая даже чудовищные жизненные обстоятельства. Я училась работать с ней, видеть, по какому пути стоит идти и какое направление выбрать, я видела крайне много, но иногда не представляла, как на это влиять. Стоило ли сказать кому-то не идти в лес сегодня, чтобы уберечь от опасности, или позволить чему-то свершиться, дабы в будущем получить от этого выгоду? Могу ли я решить, кому, когда и как суждено умереть? Стоит ли предупреждать человека о беде, и не сделаю ли я этим хуже? Имею ли я вообще право вмешиваться в чужую жизнь?

Для ребенка эти вопросы были слишком сложны, и первые годы я могла лишь наблюдать за происходящим, стараясь подмечать закономерности и выводы. Мне страшно было влиять на других, но со временем еще страшнее стало видеть чужую смерть, насилие и боль.

Первый срыв случился, когда мне было четырнадцать.

Помогая матери разносить лекарства, я случайно зашла на чужую свадьбу. Во дворе одного из приземистых деревянных домиков прямо под резными окнами был собран длинный стол, накрытый несколькими белыми скатертями и забитый различной едой. Жених и невеста сидели во главе стола, принимая поздравления и периодически поддерживая тосты гостей. Всё казалось идиллически прекрасным: миловидная розовощекая девушка в белом расшитом платье улыбалась празднующим, слушая пожелания счастливой семейной жизни и скорого появления первенца, широкоплечий поджарый парень в нарядной льняной рубахе, сидевший рядом, любовно обнимал свою невесту то и дело целуя ее под счет гостей.

В общей суматохе послышалась игра гармони, новый громкий тост и хохот. Оглядевшись, я попробовала найти мать невесты, которой была обязана отдать травы, но женщина нашла меня скорей, подхватив под руку и выдергивая из пустившейся в пляс толпы.

— Ай, ведьмина дочка! Какая молодец, маме помогаешь?

— Д-да, вы просили передать…

Неловко протягивая висевшую на локте корзинку, я почувствовала, что женщина тянет меня к молодоженам.

— Да не торопись ты, присядь, угостись, да поздравь молодых. Ой, а ты ведь можешь благословить их? Ну, чтоб ребеночек быстрее родился, да не хворали оба.

— Н-нет, простите, я еще ничего не умею.

— Ой да глупости, ты ж смотри, какая взрослая, саму скоро замуж выдавать. Ты главное слово доброе скажи, ведьма она и есть ведьма.

Меня шустро притащили к невесте, выдвинув к ней, как на эшафот. Девушка несколько удивленно взглянула на меня, но, узнав, вновь расплылась в улыбке, ожидая поздравлений. Неловко замявшись, я почувствовала, как быстро опустела моя голова, не давая мне выдавить даже коротенького пожелания.

— Я… я… поздравляю вас…

Шум вокруг нарастал, за спиной, словно охранник, встала мать невесты и, сжав мое плечо, попыталась подбодрить, но сделала только хуже. Желая провалиться сквозь землю от стыда, я опустила взгляд и вновь попыталась подобрать слова.

— Ой, как засмущалась, не переживай, все хорошо.

Девушка развернулась ко мне от стола и взяла за руки, заглянув в глаза, и едва я увидела их, как тут же предо мной предстала чужая река.

— Он тебя сегодня же побьет, счастливы вы никогда не будете, а ваш первенец хилый родится и через седмицу умрет.

Я ощутила, как по щекам пробежали слезы и не сразу поняла, что огласила предсказание вслух. В ужасе взглянув на меня, невеста медленно отпустила мои руки и отодвинулась, словно от прокаженной. В мгновение ока гости рядом с нами изменились в лице и прекратили танцевать. Музыка быстро смолкла, а среди присутствующих кто-то эхом передавал мои слова.

— Да как ты смеешь!

Женщина позади резко дернула меня за косу, оттаскивая от молодоженов. Жених, опрокинув стопку, встал из-за стола и, грозно набычившись, направился в мою сторону.

— Язык твой поганый укоротить следует!

Всхлипнув, я попыталась высвободиться из чужой хватки, но мать невесты лишь сильнее намотала на руку мои волосы.

— Как тебе не стыдно, змеюка подколодная, на других наговаривать?!

— Отпустите, прошу, я не хотела…

— А ну возьми свои слова обратно!

— Да из нее всю дурь выбить надо!

— А ты чуть, что сразу кулаками машешь? Ой не зря ведьма про тебя такое сказала!

— Да я…

Среди гостей пошли волнения, одни начали спорить, другие обсуждать жениха. Пара человек попытались освободить меня и не подпустить мужчину, из-за чего быстро началась потасовка. Пользуясь случаем, я достала из корзины серп для трав и срезала косу как придется, освобождаясь от захвата и ныряя под стол, подальше от лишних глаз. Снаружи послышались крики, на столешницу что-то упало, драка перерастала в бесцельный мордобой.

— Где эта паршивка?!

— Сбежала девка!

Сжавшись в комок и надеясь, что меня не найдут, я пережидала общее сумасшествие, проклиная себя за свой дар и за длинный язык.

— Где моя дочь?

Голос мамы прозвучал словно гром среди ясного неба. Гости, услышав ее, быстро затихли и замолкли, не решаясь навлечь на себя ведьмин гнев. Где-то в доме послышался плач девушки и тихие увещевания ее подруг.

Робко выглянув из-под стола, я встретилась с ненавидящим взглядом матери невесты и едва не спряталась обратно.

— Гета!

Марья быстро подлетела ко мне и, помогая встать, с удивлением взглянула на мои неровно срезанные волосы.

— Что это?

— А она сама их срезала!

Женщина бросила мою отрезанную косу на землю и гордо сложила руки на груди. Мама, взглянув на длинные черные волосы, служившие мне напоминанием об отце, поджала губы и грозно подняла взгляд.

— Ох и аукнется тебе это. Не увидишь больше своих волос, и дочери передай, чтобы не ходила ко мне за мазями от синяков.

Голос Марьи был спокойным, но жестким, словно сталь. В нем не было и намека на сожаление или сочувствие.

— Да как ты… Эта мерзавка мою дочь прокляла!

— Гета всегда говорит правду и лишь то, что предначертано в чужой судьбе, а коли не нравится, защити свою дочь и поменяй ее жизнь.

Мама крепко сжала мою ладонь и молча повела домой, позволив себе расслабиться лишь в родном дворе.

— Будут еще докучать, бросим все и уедем к отцу, надоели мне эти гордецы хуже горькой редьки.

Сжимая ее руку, я чувствовала, как все опасности мира расступаются перед упрямством и силой мамы, под ее защитой мне становилось намного спокойнее, будто с ней я могу совладать с чем угодно.

С тех пор Марья немало времени потратила, чтобы научить меня подбирать нужные слова, не говорить что-то напрямую и учитывать то, как может отреагировать человек на плохие известия, а самое главное не рассказывать будущее, пока меня об этом не спросят.

Я видела в матери целый мир и годами слушала ее наставления, а когда пришло время, постепенно забрала на себя большую часть работы с хозяйством и ведьмовством. Мне казалось, что так могло продолжаться вечно, и мы будем столетиями жить на отшибе нашей деревни, лишь время от времени навещаемые отцом, пока в очередной его приезд я не заметила едва скрываемую боль в его глазах.

Моя мама не молодела и не была магичкой, в отличие от нас. В рыжие локоны прокралась седина, а возле глаз поселились гусиные лапки. Для меня это было незаметно, ведь я была с Марьей постоянно, но Ньярл с каждым приездом видел все больше изменений.

Его статная сильная ведьма усыхала с каждым прожитым годом и, несмотря на долгие уговоры, отказывалась взять кровь мага, чтобы хоть немного продлить свою молодость. Мама видела в старости единственно верный для себя путь, и сколь бы больно для нас это не было, считала, что все идет правильно.

Долгое время я отказывалась заглядывать в ее реку, обманывая себя и доказывая, что мне еще рано беспокоиться о судьбе Марьи, пока здоровье ведьмы не начало все чаще страдать. В какой-то момент даже ее простуда начала не на шутку пугать меня.

В очередной закат лета я все же собралась с духом, желая достойно подготовиться к зиме, и взглянула в будущее матери. Среди холодных ночей и высоких сугробов обрывалась ее река. Реальность обухом ударила по голове, заставляя взглянуть правде в глаза. Моя милая матушка уже давно не была рыжей лисицей, ее тонкие руки стали слабы, глубокие складки залегли возле губ, усталость не пускала в лес, а дрожащие пальцы потеряли былую ловкость. Передо мной в полной красе предстала старушка: невысокая и все еще бойкая, но безнадежно увядшая.

Поняв это, я вновь бросилась умолять Марью взять хотя бы немного своей крови, чтобы магия в ней продлила жизнь дряхлому телу, но мама отказала, а узнав, что я заглянула в ее будущее, еще и отругала меня за это.

Почувствовав себя снова ребенком, я в обиде на весь мир бросилась к брату, надеясь, что хотя бы он сможет что-то придумать, но парень лишь качал головой и пожимал плечами. Пришлось смириться с текущим положением дел и выбором ведьмы, но боль, разъедавшая меня изнутри, словно болезнь, не давала мне покоя. С нарастающей тревогой я провожала дни, недели, а затем и месяцы, ощущая, как невидимые часы отмеряют остаток маминого времени. Ей становилось все хуже, ноги все чаще ныли и в какой-то момент отказались поднимать Марью с постели. Мне с братом оставалось лишь ухаживать за нашей старушкой и надеяться, что силы к ней еще вернутся.

В один из таких дней мама спала дольше обычного, и я уже начала волноваться, проснется ли она вообще.

— Вась, мне так страшно, почему ей стало хуже?

Пересекая кухню в очередной раз, я помешала укрепляющий отвар на печи и, не находя успокоения, бесцельно ходила из угла в угол. Брат, сидя на лавке рядом со мной, потупил взгляд, и этот жест мне от чего-то не понравился.

— Чего глаза прячешь? Если знаешь что-то, то выкладывай, не молчи.

Нервно теребя в руках кухонное полотенце, я остановилась напротив Васьки и ожидающе посмотрела на него.

— Ну?

Брат замялся сильнее и покачал головой, врать он не умел, но каждый раз, когда он пытался что-то скрыть, предпочитал молчать до последнего.

— Васька! Ну-ка признавайся, что натворил?!

Парень втянул голову в плечи и боязно на меня посмотрел. Мне показалось, что мои нервы натянулись, словно гитарная струна.

— Я ведь и сама могу посмотреть, мне несложно.

Сощурившись, я в упор глянула на брата и тот, вздрогнув, вцепился в подол моего платья. Робким и ломким голосом он попытался что-то сказать, но у него не вышло, вместо этого он пальцем очертил в воздухе круг и показал в сторону маминой спальни.

— Она попросила тебя перевернуться?

— Да.

— Но в кого?

Выдохнув, Васька показал пальцами рога на голове.

— В демона?

— Да.

Сжав в руках полотенце, я чуть не задохнулась от накативших на меня злости и отчаяния. Глаза защипало, и волнение последних дней окатило меня с новой силой, как ледяной прилив.

— Сколько же ты сил у нее забрал…

— Прости.

Не сдержавшись, я дала брату пощечину, не в силах совладать с собой.

— Не смей извиняться передо мной! Ты знал, как ей плохо, и все равно украл ее силы! Чудовище, высасывающее ее жизнь, ты права не имел так поступать!

Мой крик сошел на рыдание, сколько бы я ни пыталась, я не могла успокоиться, даже несмотря на страх потревожить Марью, но, всхлипнув в очередной раз, сквозь пелену слез я увидела, как Васька в ужасе смотрит на меня. Попятившись, он зажал покрасневшую щеку и, виновато опустив глаза, попытался спрятаться от меня. Запоздало я поняла, что ему наговорила и как больно это ударило по брату.

— Стой!

Поймав ускользающего к дверям парня, я крепко обняла его, расплакавшись с новой силой. К страху и беспомощности примешалось огромное море стыда.

— Извини, прости-прости-прости… я не должна была, я не хотела… Васька, прости меня, Вась…

Вцепившись в ткань рубахи, я стиснула его так, будто брат мог сбежать из моих рук и все же оставить меня дома одну, ожидать смерти матери.

— Вась, я не знаю, что мне делать…

Парень осторожно присел обратно на лавку и посадил меня на колени, позволив сжаться в его объятьях и вдоволь рыдать, пряча лицо на груди. Он не проронил больше ни слова в тот день, лишь гладил по голове, слушая мои тихие причитания. Моя крошечная надежда угасла, и в сильнейший за последние годы снегопад наша мама умерла во сне.

Ньярлатхотеп

Я приехал, как только смог, но, к сожалению, не смог проводить Марью в ее последний путь. После сильных снегопадов и затяжной метели лесной край сковали морозы. Пробираясь к родной уже деревне, я не видел ни души. Солнце ярко освещало путь, сосны и снег словно неведомые стражи, скрыли от меня единственную дорогу домой, и, несмотря на свет и безоблачное небо, я будто заглянул в царство смерти. Ни дуновения ветра, ни шелеста крон, ни следа животных, только белая пелена искрящихся снежинок и голые стволы деревьев, среди которых можно было плутать вечно.

Зайдя в лес, я даже не почувствовал присутствия царя этих земель, и весь остальной мир словно разом перестал существовать. Ничего не могло нарушить этой тишины, и никто не смог бы выбраться отсюда живым.

Мне пришлось идти вперед, ориентируясь только магией, теплая меховая одежда на мне была рассчитана на куда меньший холод, но я уже наловчился создавать небольшие теплые потоки воздуха, чтобы просушить ткань и согреться.

С трудом пробираясь через сугробы, я брел вдвое, а то и втрое дольше, чем обычно, постоянно останавливаясь, чтобы передохнуть и перекусить. День пролетел незаметно, солнце рано скрылось за горизонтом, даже несмотря на то, что была уже середина зимы. С приходом темноты мне не мерещились тени и чужой взгляд не преследовал меня, даже Луна не явилась на небосвод, чтобы понаблюдать за моими стараниями. Я ощущал себя одиноким, потерянным в этой бесконечной тьме, и лишь маячащий на границе разума отголосок магии вел меня, заставляя двигаться вперед.

Погрузившись целиком и полностью в свои раздумья, я, как бывало раньше, спрятался от внешнего мира в своей голове, перебирая горестные воспоминания. Марья, моя гордая ведьма, не могла жить вечно, и я этого никогда не предполагал, но, увидев первые белесые волосы на ее висках, ощутил, как почва ушла из-под ног. Я был слишком занят Кадатом, слишком привык не считать года, заниматься своим делом без оглядки на текущие непрерывным потоком часы, дни и месяцы. Творил самозабвенно, обращаясь только к богам, и совсем забыл о том, как мало живут обычные люди. Конечно, Мари нельзя было назвать простым человеком, но все же ее срок лишь немногим был больше, чем у остальных жителей деревни. Я даже не осознавал, что она меня старше, когда пришел к Яге впервые, она уже носила под сердцем дитя в то время, как я сам был еще подростком.

Что было бы, уговори я Марью принять хотя бы часть моей крови? Я знал, что это могло бы сработать, но, не зная сколько во мне магии, это могло бы и убить.

Но отчего-то ведьма решила, что смерть — это не проблема, что старость — не приговор, а логичное завершение ее работы. Интересно, захочу ли я сам когда-нибудь умереть, хотя бы просто потому, что устану нести бремя своего существования? И что тогда случится с Гетой? Будет ли она скорбеть? Остановит, заставит жить дальше для нее или отпустит, смирившись видеть чужую смерть? Успею ли я увидеть ее детей?

Подняв голову, я вынырнул из своих мыслей, чтобы взглянуть на рассвет. Осталось совсем недолго.

Достигнув главных ворот, я беспрепятственно прошел через них, не увидев охрану, что обыкновенно встречала путников. Видимо, в такую погоду жители совершенно не ждали гостей.

Оглядевшись, я направился по проторенной кем-то тропинке к дому у леса и почти сразу услышал чью-то далекую ругань во дворе. Поторопившись, я смог пройти до знакомого забора, почти полностью скрытого за сугробами, и тут же расслышал голос дочери.

— Никто кроме меня не отправиться в чащу, это мое последнее слово! Если хотя бы один охотник увяжется за мной, я отдам его на пропитание дикому зверю или царю.

Низкий мужской голос недовольно возразил:

— Да куда ж тебе, девке, в чащу идти! Медведь тебя прибьет и бровью не поведет, не нарушай своих же ритуалов, сиди дома смирно да ножи точи!

Несколько охотников из села собрались возле калитки у дома ведьмы и, переминаясь с ноги на ногу, наблюдали за перепалкой старосты и Гекаты. Девушка, упрямо поджимая губы и кутаясь в пуховой платок, грозно смотрела на гостей, не желая уступать.

Убрав с лица шарф и сняв шапку, я кивнул охотникам, приветствуя их, и повернулся к дочери.

— Я сам пойду в лес и приведу медведя, можете не беспокоиться, она будет не одна. Только подготовьте все для праздника.

Гета сильнее сжала в руках край платка и, замерев, дождалась, пока селяне смиряться со своей участью и разойдутся по домам.

— Папа…

И без того покрасневшие и опухшие васильковые глаза заволокло слезами, девушка, не боясь холода и моей облепленной снегом одежды, крепко обняла меня, всхлипнув и уже не храбрясь.

— Гета, ты так простынешь, давай пройдем в дом. Я тоже очень скучал.

Я почувствовал, что никакие уговоры тут не помогут, и она не отпустит меня даже под страхом смерти. Закрыв за собой калитку, я взял дочь в охапку и просто занес ее в заметенную белым покрывалом избушку. Там, за порогом в натопленной кухне, нас встретил Вася и тоже охотно подбежал ко мне.

— И тебе привет, Васька, как вы здесь? Поди и не выходите на улицу, сидите греетесь у печи.

Парень забрал свою сестру и поставил ее на ноги, позволив мне снять промерзшую одежду. Озябшие руки постепенно отогревались, вновь обретая чувствительность. Нос защекотал привычный запах дерева, трав, что веками здесь заготавливались, и еды в печи.

— Если бы мне только дали просто так сидеть. Вася, достань малиновое варенье из подпола и солений каких, я пока стол накрою.

Васька послушно кивнул и скрылся в дальней двери комнаты. Гета засуетилась на кухне, доставая из шкафов запрятанный там мед и заготовленную бутылку для взвара. На кухонном столе быстро появилась тарелка гречки с мясом, кабачковая икра и маринованные огурцы.

— Едва маму похоронили, так ко мне начали эти черти ходить, мол холодно стало, всю деревню загубим, коли медведя не найдем, а мне это, как кость в горле. Ну какая охота, когда я знаю, кто им встретится в лесу.

— И ты решила пойти туда одна?

— Да, но я не возьму оружия, я придумала нечто другое.

Повременив немного с обедом, я взял свой дорожный холщовый мешок и достал оттуда гостинцы, собранные для детей: рубаха и платье из тонкого хлопка для лета или праздников, книгу для записей с молочного цвета страницами и кожаной обложкой с выдавленными на ней васильками и лавром, небольшой мешочек с котовником и мелиссой, что обычно кладется в наволочку для крепкого сна.

— Васька с ума сойдет.

Подглядев за мной из-за спины, Гета рассматривала мешочек с вышитыми на нем отпечатками лап.

Васька, вернувшись на кухню, поставил банки на стол и принюхался, пытаясь понять новый, почти незаметный запах. Через несколько мгновений он повернулся ко мне и, обернувшись большим рыжим котом, заинтересованно подбежал ближе.

— Давай я положу к тебе на лежанку.

Погладив зверя, я подошел к печи и, нашарив там подушку, сунул под ткань свой подарок. Васька, быстро сообразив, что к чему, залез на свое спальное место и устроился поудобнее, потеревшись щекой о подушку и тихо замурчав. Гета, забрав остальные гостинцы, подошла ко мне, посмеиваясь над братом.

— Теперь его до вечера не увидим.

— Пускай отдыхает, я, если нужно будет, сам тебе помогу.

Повернувшись к дочери, я обнял ее и, поцеловав в макушку, погладил по волосам.

— Как ты, Гета?

Я чувствовал, что потеря матери далась ей непросто, но даже не представлял, как могу поддержать, кроме как приехать и побыть рядом, пока это нужно. Мне самому казалось, что вместе с Марьей я лишился еще одной части себя и вновь был бы потерян и одинок во всем мире, если бы не Геката. Ее присутствие закрывало ту пустоту, что я каждый раз видел в себе.

— Плохо, но пока ты рядом, я точно со всем справлюсь. Спасибо, пап.

Всхлипнув, девушка привстала на носочки и поцеловала меня в щеку.

— Тебе спасибо.

Осторожно стерев с бледной щеки слезу, я кивнул на подарки.

— Примерь, вдруг подшивать придется.

— Я уже знаю, что ты все верно подобрал.

— Опять подсматривала за мной?

— Чуть-чуть совсем… я очень скучала.

— Тогда пиши мне, если тебе что-то понадобится или я пропущу что-то интересное.

Замявшись, дочь отвела глаза и повела плечами.

— Ну у меня уже есть пожелание, небольшое.

— И какое же?

— Ты летом хотел к светлым съездить, поискать там умельцев разных. Подбери еще одного человека, он тебе по дороге встретится и будет верно служить.

— Хорошо, но кто это? Как зовут? Я его знаю?

— Не знаешь. Он без имени и судьбы на пути. Ему нужна будет помощь, но прежде всего он сам тебе поможет.

Вздохнув, я покачал головой и мысленно смирился с новой загадкой дочери. Я и раньше слышал от нее некоторые пространные советы, которые мог понять, лишь когда они действительно были нужны, но запомнить их из-за этого было крайне сложно.

— Хорошо, только напомни мне позже.

С готовностью покивав, Гета потянула меня за стол. Мне действительно пора было немного отдохнуть и наконец-то нормально поесть, а за обедом я надеялся услышать планы дочери по поводу медведицы в лесу.

Утром следующего дня Геката надела нарядное платье, украшенное рунами, валенки и мамину дубленку. На голову она повязала яркий платок, и единственное, что взяла с собой, был посох Яги с человеческим черепом на нем.

— Проследи, пожалуйста, чтоб к сумеркам все готово было.

— Конечно.

Я огляделся и, подобрав с полки пушистые варежки, помог дочери их надеть. Васька топтался у выхода, нервничая, но не решаясь остановить сестру, лишь поджимая губы и с волнением теребя в руках кушак на рубашке.

— Вась, все будет хорошо, я обещаю. Поможешь папе, пока я не приду.

Парень послушно покивал, но, не выдержав, крепко обнял девушку, приподняв над полом и тут же поставив обратно.

— Ой, чувствую, если не уйду сейчас, то ты меня и не отпустишь.

Гета поправила воротник и, поцеловав нас с Васей в щеки, поспешила распрощаться и вылететь за порог. Ее идея была странной и неожиданной для меня, но если у кого-то и хватит сил такое сделать, то только у Гекаты.

Охотники были не слишком рады решению ведьмы, но при мне не решались высказать свое недовольство. Они помнили, что я участвовал в празднике еще с их отцами, и знали о моей силе. Некоторые из селян даже полагали, что я приехал на замену Марье, надеясь на то, что странная ведьма уйдет из их села. Сколько бы лет не прошло, и как бы много Гета не помогала жителям, для кого-то из них она навсегда останется девчонкой, что могла проклясть или накликать беду. Этим людям было намного легче обвинить кого-то в своих несчастьях, а не брать ответственность за свои же деяния.

Тем не менее в деревне работа спорилась. На главной площади вновь развели костер, собрали длинные столы и мало-помалу выставляли на них угощения для небольшого пира.

Главный стол, где я когда-то сидел в роли медведя, сделали побольше и поставили к лесной стороне, чуть поодаль от остальных.

К сумеркам, как только солнце скрылось за горизонтом, я ощутил легкую тревогу.

Стая воронов, вылетев из чащи, с карканьем пронеслись над будущим костром, будто отдавая приказ, и расселись на крышах и свободных балках ближайших домов, хитро глядя на жителей черными бусинами глаз.

Я поторопил охотников, и те тут же разожгли пламя, музыканты начали отбивать ритм. Напряжение и какой-то потаенный страх разлились по площади, словно яд, напоминая каждому из присутствующих, насколько опасным может быть их родной край.

День спрятал свой последний луч света, погрузив нас во тьму. Огонь заплясал ярче, жарче, хотя даже он едва освещал площадь вокруг. Псы по дороге из дома ведьмы взвыли, заскулили, попрятавшись в своих будках, а через несколько минут я наконец-то смог увидеть то, чего они так испугались.

Темнота сгустилась настолько, что, кажется, ничего больше не существовало помимо того, на что падал свет пламени, но там впереди, на дороге, я увидел, как светятся знакомые васильковые глаза. Спустя еще несколько мгновений под неровный отстук барабанов в свете костра показалась и сама ведьма. Холодная и мрачная, она равнодушно оглядела присутствующих и позвала еще кого-то из окружавшей ее тьмы, и только теперь я понял, что так проявлялась сила моей дочери, угольным туманом заполнив собой все ближайшее пространство.

Жители увидели первым Васю, прошедшего мимо огня, он улыбался и почти светился от радости, словно маленькое солнце, и поддерживал кого-то за руку, но едва костер показал его спутника, как некоторые из жителей изумленно ахнули, шарахнувшись в сторону от главного стола.

Высокая грозная медведица стояла на задних лапах, возвышаясь над парнем, но, несмотря на столь необычный вид, я чувствовал в ней Марью. Ее душа, будто окончательно завладев новым телом, оставалась человеческой, поддерживаемая силами дочери.

— С возвращением, Мари.

Я почтенно поклонился медведице и показал на свободное место за главным столом. Васька осторожно провел ее туда и помог сесть на подготовленную заранее шкуру, расстеленную на земле. Гета прошла следом за ними и села на стул рядом с гостьей.

Люди, пришедшие на праздник, будто замерзшие фигуры наблюдали за нами, но, видя, что зверь не собирается нападать или буянить, по одному начали медленно расходиться, создавая хоровод и подтягиваясь к столу, чтобы поприветствовать Амикан.

Музыка заиграла с новой силой, первые смельчаки, увидевшие медведицу, с восторгом кланялись ей и просили себе звериную силу, ловкость или защиту в лесу. Марья внимательно выслушивала каждого из них, принимая чужие дары и внимание. Кивком она давала понять, что прошение человека она запомнит и отпускала жителей обратно пировать.

Геката же почти не реагировала на жителей, отстраненно наблюдая за ними и сжав в руке посох. Ощущая, как сильно она напряжена, я встал рядом и хотел прикоснуться к дочери, но вместо этого услышал ее шепот.

— Сядь рядом, пожалуйста, но не отдавай пока силы, они могут пригодиться. Зверь очень силен.

Кивнув, я взял у одного из охотников еще один стул и послушно сел к Гете, сжав ее свободную ладонь.

— Обязательно скажи, если тебе нужна будет помощь, не делай все сама.

— Хорошо.

Улыбка скользнула по губам девушки, кажется, даже с такой поддержкой ей стало намного проще.

Мы просидели так почти весь вечер, пока последние из празднующих не подошли к столу, оставив на нем кружку, наполненную медом.

— Вот и настало время.

Я думал, что кто-то из охотников выйдет к медведю, но они все обратили внимание на меня. Видимо, по негласному договору они сейчас выбрали меня Старшим.

Едва ли не смутившись, я дал знак Васе и прошел к Марье, вновь взглянув в ее глаза.

— Достойно ли встретили тебя, Амикан?

Медведица, будто бы ухмыльнувшись, кивнула мне.

— Уважили ли мы тебя, Амикан?

Снова кивок.

— Расскажешь ли всему лесу, как хорошо здесь?

Амикан вновь встала на задние лапы и, гордо осмотрев селян, коротко зарычала так, что по всей деревне пронесся ее голос. После она вновь села и позволила Ваське напоить ее медом, скрепляя свое обещание. Пустая кружка громко ударилась о столешницу, давая понять, что ритуал исполнен, и жители с громким ликованием вновь бросились в пляс под звуки гармоней, барабанов и флейт.

— Нам пора.

Гета встала на ноги и дождалась, пока брат выведет Марью из-за стола. Быстро попрощавшись с присутствующими, мы двинулись в обратный путь к дому ведьмы и оттуда к лесу, остановившись лишь на границе заднего двора.

Там я наконец-то смог обнять медведицу и напомнить ей о своей тоске, о том, как сильно я ее люблю и как скучаю. Она не могла мне ответить, но печальные глаза вторили моему сердцу. Вася, кажется, лучше всего понимавший сейчас Марью, не смог сдержать слез, прижавшись к боку зверя.

— Спасибо, мам. Ты у меня самая лучшая.

Дочь, отбросив свою маску страшной ведьмы, зацеловала медвежий нос и зарылась руками в густую шерсть. Фыркнув, Марья лизнула ее щеку в ответ, заставив Гету рассмеяться, и все же оставила нас, развернувшись к лесу.

Ее силуэт быстро исчез под пеленой нового снегопада, а крупные хлопья начали быстро заметать следы. Только теперь Геката отпустила свои чары, вернув зверю сознание, и едва не упала без сил. Подхватив ее, я прижал дочь к себе крепче и понес к дому, отдавая ей часть собственной магии.

— Спасибо, Гета.

— Тебе спасибо, пап.