Время возвращаться домой

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ "Этот день Победы порохом пропах..."

Начало мая было пасмурным и холодным. Но именно девятого числа, как по заказу, над столицей взошло солнце. Впрочем, почему как по заказу? Именно по заказу. Президентам союзных республик не хотелось мокнуть в такой знаменательный день. Все же столетний юбилей Победы, как-никак.

Из подъезда, что в доме по Тверской улице, смущенно улыбаясь, вышел пожилой мужчина. Он прихрамывал на обе ноги, переваливаясь как утка. Мужчина был одет в старую, уже древнюю форму Рабоче-Крестьянской Красной Армии. На левой стороне гимнастерки блестела скромная медалька. На медальке алела надпись: "За активный поиск". Поиск чего - никто не знал, да и медальки той никто не знал. Мужчина поправил пилотку и, повернувшись к двери, строго сказал:

- Нет, Караваев, я один...

Дверь хрюкнула в ответ.

Мужчина огляделся, поправил портупею и зашагал, скрипя сапогами прочь от Красной площади. Навстречу ему шла толпа. Он осторожно прижимал к груди руку, чтобы люди, спешащие на парад, не сорвали нечаянным движением медаль. Было бы неудобно. Неудобно ему, неудобно тем, кто пихал его локтями. Он шел и берег себя, но не для себя.

Он не любил этот день. Он его не любил так же, как и ненавидел другой, июньский день. Но всегда, в эти дни, он выходил на улицу в чистой, отстиранной до белизны форме пехотного лейтенанта РККА и шел по улицам тех городов, где ему приходилось эти дни встречать. И не важно, было ли это четыре утра или ноль часов пять минут... Вот и сегодня, он вышел в этой форме.

Где-то там, на берегу теплого Черного моря его ждала жена, и дети, и кот, и собака по имени Боцман.

А секундная стрелка приближалась к цифре "двенадцать". Математики скажут, что это число, но мужчина историк и ему наплевать.

В зеркале Мавзолея отражался мир.

Он отражался уже давно, очень давно. Может быть с того дня, когда к слову "Ленин" были брошены паучьи символы Европы, а может быть еще раньше, когда мимо него шли на фронт дивизии в новых полушубках. Но, точно не раньше, ведь Мавзолей стал центром мира как раз тогда, а до этого он был просто варварской прихотью, а еще до этого его просто не было...

По Тверской стояли войска. Стояли замерев, не шелохнувшись. Навстречу им шагал, хромая, одинокий пожилой лейтенант. Солдаты в строю иногда косились на него, но особого внимания не обращали - мало ли реконструкторов ходит в такой день? Не обращали внимания и милиционеры в бронежилетах, цепко оглядывавшие толпу на предмет контртерроризма. Все было как обычно в этот день, все спешили к площади, только лейтенант спешил куда-то прочь.

Это был не его день. День его личной вины, личного стыда.

- Ну, куда лезешь, дед, - рявкнул на мужчину какой-то толстый вьюнош.

- Извините, - ответил пожилой, но все же умудрился сделать еще один шаг вперед.

Потом еще один шаг, потом еще. Потом он свернул в проулок, затем еще в один... Мужчина не знал Москвы, он шел наугад. Больше всего ему хотелось в этот день выключить людей. Хотя бы на час, на полчаса, чтобы остаться одному и пройти по пустой, по-настоящему военной Москве, чтобы подойти к Вечному Огню, упасть на колени и... И что? И все, пусть все после этого закончится.

Вот и куранты. Где-то там, за спиной, по древней брусчатке зацокала копытами лошадь золотисто-кофейного цвета. Командующий парадом выхватил саблю из ножен. Мир замер.

К микрофону подошел президент.

Васька Овсюков, если что. Двоечник и раздолбай, между прочим. За последнюю его выходку Волкову очень хотелось уши надрать воспитаннику. Нет, ну зачем президента Техаса на факах оттаскивать? Можно же культурнее... Все же глава Союза Соединенных Евразийских Республик, не шпана подзаборная... Впрочем, черного кобеля до бела не отмоешь...

Где-то там на трибуну Мавзолея выходили президенты союзных республик. Вот хитрован-украинец идет, ему что-то шепчет на ухо не менее хитрый президент Объединенного Турана, бывшего Среднеазиатского союза. Зря, все же их приняли обратно. Казахи еще куда ни шло. А остальные? Там мир только на русских штыках держится. Оно это нам надо? Да Ваське виднее. Президент Балтии шел рука об руку с Председателем Белоруссии. Или с председательшей? Надо будет на педсовете у филологов уточнить. Трое кавказцев вошли одной стеной буквально. Просто демонстрируя нерушимую дружбу грузин, армян и тюрков. Только вот, почему-то, грузин между армянином и тюрком. Ну, кто знает, тот понимает. Еще один тлеющий уголек. Пока союз крепок, он тлеет. А ослабнет? Ну, это пусть политики с учеными думают, как сделать, чтобы не повторить ошибок прошлого. Зря, что ли, Волков Ваську учил? Жаль, не розгой...

Две тысячи сорок пятый, мать его... Сто лет прошло. Дожил. По узким переулкам, стучась в двери и окна, скакало эхо, отражаясь из прошлого в будущее...

- ...Мои дорогие соотечественники! Союзники и друзья! Сегодня в наших странах великий праздник. Праздник столетий Великой Победы. В истории каждого народа были победы и поражения. Великие победы и чудовищные поражения. Но никогда и никакой народ не знал такого испытания, какое перенес...

...будущее... Не то будущее, которое представляется в грезах и фантазиях, а то, которое можно потрогать руками, даже вскарабкаться на него...

- ...какое перенес наш советский народ! Мы, русские, украинцы, белорусы, казахи, туркмены, армяне, азербайджанцы...

...но только тогда, когда ты, именно ты взял и сделал его. Своими руками, своим умом, своим сердцем...

- Но они не учли одного. Сквозь тьму смутных времен нас вело Знамя Победы. Вечный огонь освещал нам путь. Красный - это цвет щита на воротах Царьграда. Красный - это червленые стяги Куликова Поля. Красный - это мундиры на улицах Парижа. Красный - это знамя над Рейхстагом. Сегодня Святой День. День Великой Победы. День Великих Побед русского, советского, российского, союзного государства. Кто к нам с мечом приходил, тот от меча погибал. Кто приходил с ложью на льстивых устах, того эта ложь разорвала на части. Кто приходил к нам с добром, добро его умножалось. Так было, так есть и так будет во веки вечные.

...своим сердцем, своей душой, жизнью своей. Ради чего ты живешь?

И тишина...

Тишина, прерываемая стуком сапог по древней брусчатке. Со стороны Васильевского спуска вдруг показались колонны. Шли солдаты.

Шли в форме РККА образца 1939 года. Шли, чеканя шаг, сверкая бляхами ремней. И у них было современное оружие и награды времен еще Российской Федерации.

В этот момент заиграли марши и включились дикторы трансляции. Динамики разносили их голоса на всю площадь.

- Итак, уважаемые зрители, начался парад. Парад сегодня необычный. Впервые за всю историю Красной Площади войска как бы возвращаются домой, а не уходят на фронт. Что ж, это символично. Сегодня столетний юбилей Победы. Ровно век прошел с тех грозных лет. Наша память возвращается у нас на глазах. Что ж, мы это заслужили. Александр?

- Да, Мария. Сегодня каждый из нас празднует возвращение домой. А первыми на площадь выходят курсанты пехотных училищ. Да. Я не оговорилась. Указом Президента России, в рамках общевойсковой реформы, идет воссоздание славных боевых традиций Советской и Русской армии. Как вы уже заметили, солдаты идут в новой форме. Теперь это парадная уставная форма Союзной Армии.

- Пехота идет первой, так как именно пехота берет города, а все остальные рода войск ее обслуживают, я права, Александр?

- Несомненно, Мария. Как ты заметила, многие из солдат идут с наградами. Среди курсантов заслуженные ветераны недавних конфликтов, которым поручена честь шефствовать над молодыми военными.

- А теперь на площадь выходят боги войны-артиллеристы. Но они не просто выходят, а демонстрируют нам образцы новейшей ракетно-артиллерийской техники. От межконтинентальных систем "Прометей" до нейтронных минометов. Смотрите! Это знаменитые "Катюши"! А первыми... Александр, смотрите, на площадь первыми выходят артиллеристы из Одессы!

- А вот уже идут танки, Мария! Впереди идут новейшие "Т-101". Они словно охраняют заслуженных своих отцов, дедов и прадедов: тут и "БТ-7", и "Т-34" разных модификаций, и, конечно же, такни победы знаменитые "ИСы".

Затем над Красной Площадью, едва не касаясь крыльями рубиновых звезд, пронеслись сначала штурмовики-истребители нового поколения, затем - вдруг! - древние "Ишачки" стародавних времен. А высоко в небе медленно ползли могучие стратегические бомбардировщики ТБ-3. И, конечно, же "Ил-2" и "Ла-5"

"Как парад, Алексей Владимирович?" - внезапно пиликнул зуммер. Волков достал из кармана старенький мобильник.

"Ты где эти раритеты собрал, Васька?"

"Спецзаказ для пары заводов. Для вас старался, дядь Леша!"

"Уши надеру!" - пообещал Волков.

В ответ пришел улыбающийся смайлик.

"Дядь Леш! Сегодня банкет, напоминаю!" - снова запиликал мобильник.

Волков, переходя мост через Москву-реку, ничего не ответил своему бывшему ученику. Впрочем, почему бывшему? Ученики бывшими не бывают. Как и учителя. А не ответил, потому как не хотелось ему на банкет. Ну не хотелось! Волков терпеть не мог все эти официозы. С другой стороны...

Нет.

Никаких других сторон.

Завтра в школу. Готовиться к очередному выпуску. Надо ребяток к экзамену натаскать. Слава Богу, что ЕГЭ отменили. Волков внезапно вспомнил начало своей педагогической карьеры и аж вздрогнул. Ужас какой был. Детей учили как ремонтировали арифмометры. Чисто механические знания. Двоичный код мышления. И никакого системного. Ох, сколько он выговоров получил тогда. Его выпускники путали даты, но могли выстраивать причинно-следственные связи. Но постепенно менялась система и выверты либерального механицизма в образовании лечились. Не спеша, не быстро. Эволюционно, так сказать. Иногда хотелось бросить гранату на стол чиновникам от образования. Нет, не иногда. Постоянно. Но надо было держаться. И Волков держался. Тридцать лет прошло?

Забренчал мобильник:

- Волк, ты там как?

- На вокзал. Сразу домой поеду, жена моя. Все уже. Как там Одесса?

- Холодно. В море всего плюс двадцать.

- Без меня не купаться, Лизавета Патрикеевна, - строго сказал Волков. - Уведут еще.

- Фы! Я уже старая! - фыркнула жена в трубку.

- Да? Когда это ты успела? - удивился Волков. - Уезжал такая же красивая была. Как тридцать лет назад. Вот ни капельки не изменилась.

- Волков. Я скучаю. Приезжай уже.

- Как дети?

- Все хорошо, любимый. Мы ждем тебя.

- Я иду.

И сунул трубку в карман, поправив тощий вещмешок. Волков направился было к ближайшей станции, но тут его придержали за локоть:

- Алексей Владимирович?

Волков обернулся. Перед ним стоял невысокий сморщенным лицом старик.

- Простите?

Старичок хихикнул:

- Не узнаете, товарищ лейтенант? Не мудрено. Больше ста лет прошло с нашей первой встречи.

- Лев...

- Лев Моисеевич, к вашим услугам. Где тут можно посидеть? Устал стоять, простите. А парад был красив, красив, не находите?

- Я только слышал, не видел. Как-то вы неожиданно, товарищ профессор, - хмыкнул Волков.

- Отож! - подмигнул Шпильрейн лейтенанту. - Так, может быть, присядем?

Волков пожал плечами:

- Ну, я тут не знаю, где можно посидеть. На рестораны у меня жалованья учительского не хватит. Да и поезд у меня. Знаете, недавно запустили скоростного "Дельфина"? Всего восемь часов от Москвы до Одессы. Я бы хотел на вечерний успеть. По семье соскучился.

- До вечера еще вагон времени. Впрочем, вам ли не знать, что времени не существует. И у меня есть идея. А пойдемте во двор Дома на Набережной. Тут же недалеко. Нам есть там что вспомнить, не правда ли?

Снова зазвонил телефон.

- Простите, Лев Моисеевич.

Вместо ответа Шпильрейн поднял руки.

- Алексей Владимирович? - на экране высветилась довольная физиономия Овсюкова.

- Чего тебе? - буркнул Волков.

- Вы где? Сейчас я вас заберу и отправимся в Ново-Огарево.

- Вася! Ты знаешь, я терпеть не могу ваши сборища. Захочешь со мной вина попить: знаешь, где меня найти.

- Знаю, в Люстдорфе. Ну, дядь Леш, ну такой же праздник!

- Не ной, - оборвал учитель президента. Тот вздохнул в ответ:

- Алексей Владимирович! Вы в курсе, что Сухиничи получили специальный приз от Государственной Думы?

- Мда? И за что это вдруг?

- Самый чистый город России. На следующий год будут в Союзе бороться.

- Минск, как всегда, выиграет.

- Ну, это мы еще посмотрим. Россия мы или погулять вышли? Дядя Леша, может, вам помочь чем?

- Нет, спасибо. Я один пройдусь.

- До вокзала?

- Нет. В Дом на Набережной. Оттуда уже на Киевский и домой.

- И все?

- Все. Празднуй, Вась. Твой день.

- Наш, Дядь Леш!

- Наш. Ты прав. И это... Ты - молодец. Спасибо тебе.

- Ученик? - понимающе сказал Шпильрейн, когда Волков закончил разговор.

- Балбес, - резко ответил Волков.

- Само собой. Лучшие ребята как раз из балбесов и получаются.

- Вы меня специально искали в этот день?

- Да что вы, Алеша, - засмеялся профессор. - Вы разве не помните?

- Что именно?

- Когда-то, по вашим меркам давным-давно, я сказал, что вы вернетесь тогда, когда все поймете.

- Да, я помню.

- Значит, вы все поняли. Нам сюда.

А вот и та самая лавочка возле того самого подъезда. Больше ста лет прошло, надо же. Только сейчас Волков заметил, что подмышкой у Шпильрейна тот же коричневый потрескавшийся портфель.

- Скажи мне, Алеша...

- Что именно?

- Куришь?

- Бросил.

- Молодец. Я бы хотел тебе задать пару вопросов.

- Каких?

- Только отвечай честно. Хорошо?

- Договорились.

- Ты никогда не хотел домой вернуться?

Волков замолчал. И вдруг захотелось курить. Остро захотелось. Очень остро.

- А где мой дом, Лев Моисеевич? Там, где моя семья.

- А твоя семья это кто? Жена, дети, кот и собака? Разве ты этому учил своих пацанов в школе? Твоя семья - это Родина. Так ты говорил? Смотрю, ты хромаешь...

- Ноги застудил.

- Где?

- В Демянске, воронку поднимали...

- Там твоя семья была?

Волков опустил голову. Ему было стыдно. Не за семью, нет...

- Тебе никогда не было стыдно, за то, что ты жив?

Молчание. Легкий шелест молодой листвы.

- Всегда.

- Я знаю.

- Откуда?

Шпильрейн грустно улыбнулся:

- Я такой же, как ты. Однажды я не сделал то, что должен был сделать. Помнишь, я тебе рассказывал?

- Нет, но это не важно.

- Ты остался там. Навсегда. И ты вечен. Знаешь почему?

- Почему?

- Мы, мертвые, вечны, в отличие от живых. Мы уже умерли и нам ничего не страшно.

- Бред какой, Лев Моисеевич, - тоскливо сказал Волков. - Какие же мы мертвые?

Он врал сам себе и он знал это, и знал Шпильрейн, что Волков врет. Он давно был мертв, как давно мертвы его друзья, но, каким-то странным, непостижимым образом, он еще дышал. Дышал за себя, за танкиста Сюзева и летчика Островко, за Олю, за полковника Карпова, за весь Советский Союз, дышал и стыдился этого...

- Какие тебе снятся сны, Алеша? Не отвечай. На тебя падают черные бабочки. Так?

- Откуда вы...

- У каждого из нас свои черные бабочки, лейтенант. И не важно, были ли они в чьей-то жизни. Главное, что они были в твоей. Согласись, Волков, ведь тебе же стыдно было всю жизнь. За то, что струсил и не вернулся на войну. Так?

- Так.

- И всю жизнь тебе снились чужие сны о той войне. Правда?

- Да. Однажды мне снилось, как я тону. Вокруг барахтаются люди, кричат. И фонтанчики по воде. А вода алая от крови. И спасательный круг, на нем "Армения" написано. Я с того сна в море не купаюсь. И Сталинград снился. И Брест. И Берлин. И везде эти черные бабочки.

- У тебя скоро поезд лейтенант.

- Да, до Одессы.

- И еще один. Москва-Брест. На каком ты сегодня поедешь?

- Я...

- Леша, ты все знаешь. Тебя нет в списках. Ты уже нашел себя. И нет никаких петель времени, никаких парадоксов. Ничего нет. Время это лишь скорость принятия решения. Все просто, лейтенант.

- Что я изменю?

- Ничего. Просто черные бабочки сядут на землю.

- А Лиза? А дети?

Шпильрейн молчал.

- Но ведь мы все равно победили...

Профессор открыл портфель, достал пачку "Герцеговины Флор" и прикурил от большущей зажигалки.

- Зачем это вам, профессор? - дернулась щека Волкова.

- Тебя никто не осудит, если ты останешься. Судить уже некому. Ты не предатель, Алеша.

Волков выругался, выхватил пачку из рук профессора, вытащил папиросу, жадно понюхал ее, потом кинул на асфальт и растоптал каблуком. Потер разгоряченные щеки и глухо сказал, глядя на серый асфальт:

- Жене можно позвонить?

Шпильрейн иронично покосился на лейтенанта:

- Из телефона-автомата? Ты уже вернулся...

- Когда успел-то? - Залуженный учитель Российской Федерации снял со взмокшего лба пилотку и поправил портупею. Наган в кобуре тяжело задел ногу.

- Есть люди, которые изображают эмоции. А есть те, которые их переживают. Ты из вторых, лейтенант. Ты только подумал, и уже все решил. Вот как-то так.

- Мне однажды говорили, что я несколько раз попадал из сорок первого...

- Ага.

- Почему я тогда ничего не помню?

- Ну, тогда ты принимал неправильные решения. Знаешь, кто ты? Ты - память. И пока ты жив, живо и твое, и мое, и наше общее будущее. Помнить, чтобы смотреть вперед.

- А когда я погибну там, под Сухиничами?

- Кто тебе сказал, что мы вечны?

- Один... Один священник.

- Таки я скажу, он прав. И форма этой вечности не важна. В памяти мы вечны, или бестелесным духом, да хоть деревом над могилой. Когда ты носил пиджак, а не гимнастерку, разве не был ты лейтенантом? Вот так и тут. Мы, Алеша, вечно живые, хочешь ты этого или нет...

- А кости?

- А что кости? Набор микроэлементов. Не в костях человек.

- А расческа? Как же вот эта расческа! Она же...

Шпильрейн аккуратно загасил папиросу о каблук, встал со скамейки, вздохнул:

- А кто его знает? Может, ты ее дал той девице попользоваться.

- Какой еще девице?

- Да сестричке из медсанбата. Жди, за тобой сейчас спустятся.

- Кто? - не понял лейтенант.

- Жди, жди. А пока поспи, поспи...

Шпильрейн подошел к подъездной двери. Нажал на домофоне замысловатую комбинацию. Вошел внутрь.

- Здравствуйте, - кивнул он консьержке.

- Ой, Лев Моисеевич! А вас заискались уже!

- Гулял, знаете ли! Спасибо, я пешком, не люблю эти механизмы, знаете ли.

В этот момент остановился лифт. Решетчатые двери раздвинулись. Оттуда вышел полковник Карпов.

- Лева! Где тебя носит? Оксанка сейчас весь МУР на уши поднимет!

- Я гулял, - смиренно покаялся профессор. - Кстати, там на лавочке ухажер твоей Оли дрыхнет.

- Этот летеха из Одессы? Пехтура? - изумился Карпов. - А чего он домой не зашел?

- Ну... Неудобно под одной крышей с девицей...

- Ишь, цаца какая, - ухмыльнулся в усики Карпов. - Сейчас я ему полковничьего пинка дам.

- Ну, ну, - неопределенно ответил Шпильрейн и начал осторожно подниматься по ступенькам.

- Лева, лифт! - крикнул снизу полковник.

- Я еще в силах ходит, - ворчливо ответил профессор.

Хлопнула дверь подъезда. Карпов выскочил во двор, но на лавочке уже никого не было. Волков шагал по утренней пустой Москве на Белорусский вокзал. Он шел, улыбаясь чему-то своему. Переходя мост, вдруг остановился, достал из нагрудного кармана телефон, погладил экранчик, а потом... А потом швырнул его в воду и зашагал дальше, походкой уверенного в себе человека.

А Лев Моисеевич шагнул в просторы квартиры.

- Левочка! - кинулась к нему хозяйка. - Ну мы же волнуемся!

- Сейчас, сейчас, - слегка отстранился Шпильрейн от жены Карпова. - Я в уборную, ручки сполосну и к столу.

Зайдя в туалет, он сразу дернул ручку смыва. И тут же нажал ладонью на один из кафельных квадратиков. Стена вдруг растворилась в воздухе, словно горячее мороженое.

Выдохнув, Шпильрейн вошел внутрь большой, заваленной книгами комнаты. Скинул пиджак, бросив его на односпальную кровать. Подошел к окну, отодвинув занавеску.

По заснеженной улице несся красный "Феррари", обгонявший взвод красноармейцев, винтовки которых мерно качались на ходу. За взводом бежал стрелец, то и дело поправлявший сползающий с плеча бердыш. На углу о чем-то яростно спорил с казаком суворовский гренадер. Из конки выпрыгивали люди и бежали в метро.

Шпильрейн подошел к письменному столу, открыл ящик, достал оттуда ультратонкий ноутбук, открыл его.

- Они всегда возвращаются... - машинально пробормотал профессор, сел на стул, ткнул пальцем в клавиатуру... - Чужие сны всегда возвращаются домой. Стоит над горою Алеша, Алеша, Алеша...

"Волков Алексей Владимирович. Лейтенант. 1919 года рождения. Образование высшее. Группа крови первая. Адрес проживания неизвестен. Адрес семьи отсутствует. Группа крови первая. Призван Одесским горвоенкоматом. Пропал без вести в июне-августе 1941 года в районе Брест - Смоленск..."

...из камня его сапоги...

1.07.2011-17.06.2013

Киров-Санкт-Петербург-Москва-Киев-Одесса-Люстдорф.