Всегда начеку

Аркадий Эвентов ПРОДОЛЖЕНИЕ ЖИЗНИ

Я брожу по Могилеву солнечным июньским днем 1966 года. Нет, я не выбираю себе маршрут, отнюдь не стремлюсь очутиться именно там, где происходили события, участниками или очевидцами которых были мои сегодняшние собеседники. Да и зачем мне это делать? Все, о чем я услышал, узнал из архивных документов, вычитал в газетах, оживает на каждом перекрестке улиц, на каждом шагу. И хотя улицы эти, и площади, и набережная Днепра за эти годы преобразились неузнаваемо, эпизоды тех далеких дней июля сорок первого года встают перед мысленным взором столь ярко, словно происходили они вчера.

Вот здесь, вступив в неравный бой с фашистскими парашютистами и диверсантами, пали смертью храбрых, обагрив кровью камни мостовой, начальник отделения милиции Баньковский и милиционер Степанков. А здесь, на посту у кинотеатра «Червоная зорка», уже в последние дни обороны Могилева один из милиционеров (имя его до сих пор так и не удалось установить) был внезапно окружен гитлеровцами. Они задались целью взять его живым и окружили со всех сторон. Уж очень хотелось фашистским офицерам взять в плен хотя бы одного из этих, как они говорили, фанатиков в форме милиционера! Но неизвестный герой разгадал замысел врага и трезво оценил свои возможности. Он подпускал фашистов к себе как можно ближе и стрелял в упор. Так, ни разу не промахнувшись, он разрядил сначала винтовку, которая была при нем, потом наган. Но в револьвере оставил один, последний, патрон для себя. Только мертвым достался советский милиционер врагам...

С высоты городского сада хорошо смотреть па моет через Днепр.

В знойный и грозный полдень, когда фашисты, захватив пригороды Могилева, устремились к Днепру, наши не взорвали мост, хотя обстановка требовала сделать это немедленно. Мы всеми силами удерживали мост в своих руках. Он нужен был на самый крайний случай, чтобы оставить нашим войскам выход из окружения.

По рвущимся к мосту гитлеровцам вели огонь пулеметы с высоты городского парка, именуемого по старинке Валом. Но что это? Почему вдруг в самый разгар боя они замолчали, и вражеские цепи покатились к мосту? Старший автоинспектор могилевской милиции Вольский сразу сообразил, в чем причина: пулеметные расчеты на Валу уничтожены.

Случилось так, что он на автомашине возвращался в управление милиции с опасного задания. Рядом за баранкой сидел милиционер Прокопович — боевой друг Вольского. Когда автомашина инспекции приблизилась к городскому саду, Вольский и Прокопович, не раздумывая, выпрыгнули из нее и, пригибаясь, побежали на Вал. Так и есть: стрелять тут уже было некому: возле пулеметов на развороченной, перепаханной вражеским огнем земле лежали убитые бойцы.

Вольский оказался смелым, метким и расчетливым пулеметчиком. А шофер Прокопович без устали подносил ему патроны. Так они вели огонь более двух часов. Гитлеровцы вынуждены были отойти и залечь. Мост остался в руках наших войск. Но старший автоинспектор заплатил за это своей жизнью. Он погиб как герой, тут же, у пулемета.

Сколько страниц беспримерной доблести советских людей в то горькое, неимоверно тяжкое для нашей Родины лето открылось нам за последние годы! И все же как мало знаем мы о бессмертных подвигах городов и сел — больших и маленьких, что бастионами встали перед стальной лавиной Гитлера в сорок первом году.

Вот и Могилев... Мы в долгу перед светлой памятью его защитников. Крови и жизни своей они не щадили, чтобы здесь, на Днепре, на пересечении железных дорог, Устремленных в глубь страны, сдержать вражескую орду, выиграть для Москвы месяц, неделю, хотя бы один день и час.

После двадцати трех дней обороны

Под впечатлением недавно услышанных рассказов я в волнении замедляю шаги. Очень хочется представить себе, как все было тогда, ранним июльским утром сорок первого года. Не отсюда ли начал свой короткий, но славный путь милицейский батальон Константина Григорьевича Владимирова? Не по этой ли улице, сейчас веселой, оживленной, шел этот батальон?

...Почти непрерывный гул артиллерийской канонады под утро смолк. Напряженную тишину города нарушают лишь окрики часовых. В той стороне, куда идет батальон Владимирова, над деревней Пашково и поселком Гаи, зловеще взвиваются в бледно-серое предрассветное небо осветительные ракеты.

Взвод за взводом, рота за ротой чеканят шаг, держат строгое равнение. Каждый боец знает: на него сейчас с тревогой и надеждой устремлены глаза стариков, женщин и детей. Люди не спят: до сна ли тут, когда враг у ворот города! С надеждой провожают их взгляды четкий строй защитников.

— Товарищ Кутанов, песню! — звучит голос капитана Владимирова.

Оперативный уполномоченный Могилевского областного управления милиции Михаил Кутанов не заставляет себя ждать. Разве ему не понятно, как нужна сейчас песня? Нужна и им самим, отправляющимся в бой. Нужна и тем, кто глядит на них из окон и калиток. И не какая-нибудь, не просто строевая. Звонкий голос запевалы раздается из середины колонны. Старая песня, песня гражданской войны, берет за сердце:

Короткая пауза... Особенно громкая и четкая дробь шагов по мостовой... И вот уже поют все, поют вдохновенно, взволнованно:

Да, они смело шли в бой. В неравный, смертельный бой. Ведь плохо вооруженному батальону предстояло сдержать на подступах к Могилевскому железнодорожному узлу танки фашистов. Бой длился пять суток. Враг у деревни Пашково и поселка Гаи смог прорваться к городу ценой больших потерь, лишь после того, как из двухсот пятидесяти бойцов милицейского батальона осталось в живых девятнадцать, да и те были тяжело ранены.

О том, как это произошло, узнаешь, читатель, позднее. А сейчас мне хочется рассказать о капитане Владимирове, славном командире легендарного батальона.

На улице Мира в Могилеве в маленькой уютной квартире большого нового дома живет Александра Владимировна Владимирова — вдова капитана. На всю жизнь сберегла она любовь и верность мужу, память о каждом дне, каждом часе их короткой, но счастливой супружеской жизни.

Это невозможно передать словами, как она рассказывает о муже. Вы вдруг ловите себя на мысли: для нее он не ушел в небытие, хотя она во всех деталях знает обстоятельства его гибели, хотя отыскала в свое время крестьян, которые предали земле прах капитана Владимирова, и все, что возможно, у них разузнала. Бесконечно дорогой и близкий человек продолжает и поныне жить в мыслях, словах и поступках этой русской женщины. Так и кажется: вот сейчас отворится дверь, твердой походкой войдет стройный, красивый офицер милиции; на нем старая, довоенная форма, шпалы в петлицах выцветшей гимнастерки. Войдет он, пожмет нам руки и присядет за стол, рядом со своей женой...

Они встретились и полюбили друг друга еще в ранней юности, на Смоленщине, в городке Рославле. Костя воспитывался в семье, где слово «милиционер» произносилось с гордостью, а милицейская форма была святыней. Он глубоко почитал своего отца — начальника Рославльского городского отделения милиции еще с первых лет Советской власти. Паренек с гордостью рассказывал любимой девушке о службе отца, о том, как она трудна, опасна, как нужна людям. Чувствовалось: Костя обязательно пойдет по стопам отца.

Так и вышло. И как когда-то в семье отца, у молодоженов самым святым, самым почетным считалось дело, которое выполнял Константин, сотрудник милиции.

А дело это было беспокойным, нелегким. К тому же Владимиров часто получал новые назначения, семья переезжала из района в район, из города в город. Смоленск, Бежица, Орел, Могилев...

Давно мечтали они провести хотя бы пару недель вместе в родных местах. Не получалось. Откладывали с году на год. Вот и в сорок первом выяснилось, что Константину необходимо на все лето остаться в Могилеве. Единственное, что он мог себе позволить, — это проводить жену и сына до деревни Остер, под Смоленском, и сразу же, не теряя ни одного часа, возвратиться в Могилев.

Они расстались 17 июня, за пять дней до начала войны. И больше никогда не встретились.

...Александра Владимировна достает пожелтевший от времени листок. На нем торопливые, косые, теперь уже нечеткие, поблекшие строчки. Их мало, дорогих, долгожданных. Но тогда, читая их, счастливая, что они дошли до нее (Александра Владимировна еще не знала, что муж погиб задолго до того, как пришла к ней эта единственная и последняя его фронтовая весточка), она не обижалась на любимого человека: разве ему там сейчас до писем?

Может быть, ей просто кажется сейчас, за далью лет, что, прощаясь с ним 17 июня сорок первого года, она не могла найти себе места от страшных предчувствий? Крепко обняв мужа, не отпуская его от себя, она все повторяла и повторяла: «Только бы с тобой ничего не случилось...»

— А он, спокойный и ласковый, — вспоминает Александра Владимировна, — улыбнулся и пожурил меня: «Можно ли беспокоиться о взрослом мужчине, когда на руках у тебя ребенок?» Лучше, мол, беспокойся, чтобы Витька не перекупался, вот это действительно опасно. С тем он и уехал, поглощенный делами, которые ждали его в Могилеве. А я и Виталик очень скоро, прихватив узелок с самым необходимым, двинулись пешком из деревни на восток, спасаясь от гитлеровцев...

Там, на востоке страны, Виталий Владимиров окончил сокращенный по военному времени курс зенитно-артиллерийского училища и ровно в семнадцать лет, как когда-то отец, получил боевое крещение при обороне большого волжского города от фашистских стервятников. А в декабре сорок третьего года пришло от него письмо уже из госпиталя. Мать читала его и плакала. В скупых и ласковых сыновних строчках она узнавала характер мужа: его прямоту и твердость, его чувство долга перед Родиной и доброту, щедрость души. О том, что муж геройски погиб, Александра Владимировна тогда уже знала. Но как, при каких обстоятельствах — это ей было неизвестно. «Погиб смертью храбрых», и все. Уже потом, после войны, ей рассказали очевидцы о том, как сражался с гитлеровцами милицейский батальон во главе с капитаном Владимировым.

Вслед за Александрой Владимировной, правда, спустя много лет, я прошел тем же путем, которым шла она, стремясь восстановить картину боев, в которых погиб ее муж.

Снова и снова вспоминаю рассказы очевидцев легендарного боя. Как много хранят в памяти старые колхозники и как потрясающе просто могут обо всем рассказать! Вот она, летопись тех героических дней...

Батальон был вооружен наганами, винтовками и бутылками с горючей смесью. Считанные гранаты, ни одного пулемета. А предстояли схватки с отлично, до зубов вооруженным противником, которого поддерживали танки, авиация, артиллерия...

Но Владимиров не зря сказал: «Оружие добудем у врага». Добывать оружие у врага и пускать его в ход против захватчиков начали уже на другой день, после того как батальон занял рубеж у деревни Пашково и поселка Гаи. Рубеж, который должен был прикрыть и действительно прикрыл от фашистской бронетанковой лавины подступы к Могилевскому железнодорожному узлу со стороны Шкловского шоссе. Не на день, не на два — на целых пятеро суток.

Боевое охранение, умело расположенное Владимировым впереди безымянной высотки, завязывало короткие, но гибельные для врага рукопашные схватки, отбивало его непрекращающиеся атаки. Тем временем бойцы батальона весь первый день и всю эту ночь рыли окопы и ходы сообщения. Весь этот день и всю первую ночь бой не затихал. Фашисты не смогли здесь прорваться с ходу, в чем были уверены, полагаясь на свое огромное преимущество и в численности солдат и, главное, в вооружении.

Когда забрезжил рассвет 13 июля — второго дня сражения милицейского батальона, — гитлеровцы обрушили на него шквал минометного огня. Одновременно они двинули на Пашково два батальона мотопехоты. Деревня была взята фашистами. Боевое охранение отошло к высотке, в уже отрытые окопы.

Сюда и были доставлены первые трофеи: станковый пулемет, десятки автоматов, много гранат. Все это немецкое оружие тут же пустили в дело. Оно, по существу, стало основной огневой силой батальона.

Наступила вторая ночь. Немецкое командование меньше всего рассчитывало на способность русских предпринять наступательные действия. Очевидно, это сделало врага беспечным.

И вот ночью на Пашково внезапно обрушился удар милиционеров. Три взвода, ведомые Владимировым, бесшумно проникли в тыл гитлеровцев. Два немецких батальона не выдержали дерзкой, отлично рассчитанной контратаки. Пулемет и гранаты, днем добытые у врага, теперь несли ему смерть. Оставив на улице села десятки убитых, фашисты бежали из Пашкова. Только к вечеру следующего дня, 14 июля, им удалось вновь его занять. Для этого гитлеровцы ввели в бой минометы и танки.

Владимиров, однако, не просто отводил своих солдат на новый, заранее подготовленный рубеж, не только, отступая с наименьшими потерями, заставлял врага мести потери во много раз большие. Он все время маневрировал, искал и находил просчеты гитлеровцев, незамедлительно пользовался ими для новой внезапной контратаки. Не раз охваченные паникой цепи фашистских автоматчиков поворачивали вспять, устилая поле боя трупами. Снова пополнялся арсенал милицейского батальона трофейными автоматами, гранатами. Искусно маневрируя, капитан готовил своих офицеров и солдат к новым, еще более трудным боям.

Больше всего беды ждал Владимиров от вражеских танков. Он знал: боя с ними не миновать. И не ошибся. Утром 15 июля со стороны Пашкова послышался зловещий рокот моторов. Танки шли цепью, ведя за собой пехоту.

— Приготовить бутылки с горючей смесью и гранаты! — звучит спокойный и уверенный голос Владимирова.

Команду эту повторяют командиры рот и взводов, ее передают по окопам и ходам сообщения. Сам же комбат, пригнувшись, бежит вдоль линии окопов туда, где залегли молодые курсанты.

— Не робеть, ребята! — улыбается он им. — Подпускайте ближе и бейте по смотровым щелям, наверняка. Танки не страшны, главное — отбить от них пехоту.

Мужественно встретила притихшая, словно обезлюдевшая, высотка первую атаку стальных чудовищ. Стерпела свинцовый дождь танковых пулеметов. Выдержала скрежет гусениц почти у самых окопов. Не дрогнула, ничем не выдала себя, ожидая команды «огонь». Владимиров долго, очень долго не подавал ее. Но зато, когда она прозвучала, на фашистские танки обрушился такой дружный и меткий огонь, что сразу же одна машина запылала. Словно факел, понеслась она назад, в ложбину, завертелась на месте, а потом взорвалась.

«Ура!» — поднялись наши на высотке, бросились вслед повернувшим назад танкам и теперь уже не прикрытой ими пехоте врага.

Снова застрочили вражеские пулеметы. Снова и снова шли в атаку фашистские пехотинцы под прикрытием танковой брони. Снова и снова поднимался Владимиров, а вслед за ним все его боевые товарищи в контратаку. Закипали ожесточенные рукопашные схватки. Вражеские трупы устилали склоны высотки и ложбину перед ней.

Но сильно таяли и ряды милицейского батальона. На место павших вставали раненые. Никто не соглашался хотя бы на несколько минут оставить поле боя, воспользоваться медицинской помощью. По примеру командира стояли насмерть. «Фашисты пройдут, только убив нас!» — повторяли за ним клятву Родине.

В 14 часов 18 июля враг, подтянув резервы, бросился на новый штурм высотки. Теперь там уже не было батальона, не было и роты, и даже взвода. В живых остались считанные бойцы. Их и поднял навстречу вражеским цепям тяжело раненный командир.

И эта последняя контратака милицейского батальона была достойным завершением его подвига.

Мы сидим на тихой улочке поселка Гаи возле колодца и ведем неторопливую беседу со старожилами.

Улица спускается в широкую, живописную лощину, к лесу. На другой ее стороне, между лесом и избами поселка Гаи, высотка. На вершине ее памятник-обелиск. Это братская могила. Подходим ближе. На мраморной плите выбитые золотом буквы:

Именно здесь был последний бастион героев, именно отсюда раненый капитан Владимиров поднял остатки своего батальона словами клятвы: «Умрем за Родину, но не пропустим фашистскую гадину!» Именно отсюда бросились за своим командиром все, кто только мог держаться на ногах. Тяжелораненые, поддерживая друг друга, зажав в кулаках гранаты, грудью пошли на врага. В свой последний бой...

Память о подвиге героев живет в сердцах людей.