Всегда начеку

Сидим мы у крепости. Он рассказывает, а я ясно вижу все те события, которые происходили здесь. Вот они, басмачи! Бегут, разинув ревущие рты. Я будто слышу топот ног, ржание коней, дикие возгласы курбаши[2]. Чувствую, как пахнет порохом и серая пыль щекочет горло. От жажды пересохли и растрескались губы. От голода кружится голова, и распухший язык едва ворочается во рту.

Но вот я возвращаюсь из прошлого. Вокруг нет ни того пустыря, ни тех крепостных стен: всю крепость густо затопила зелень садов, виноградников, повсюду красивые дома. И передо мной не молодой черноволосый джигит Пулат, сын Насретдина, а уже шестидесятитрехлетний человек. Почти старик с пушистыми усами, тронутыми сединой.

Но он по-молодому крепок и духом и силой, старшина, исфаринской милиции Пулат Насретдинов, или, как его здесь любовно величают, Пулат-амак.

Руки его спокойно лежат на коленях. Руки труженика — большие, мозолистые, изрезанные морщинами. За его спиной 45 лет службы в милиции. И эти руки делали все, что требовала Родина. Сверкают на кителе ордена Красного Знамени, Красной Звезды, медали. А глаза, чуть поблекшие, задумчивы и немного печальны.

— Не все дожили до наших дней, — рассказывает Пулат-амак. — Погибли многие, очень многие. От пуль и сабель, от ножей басмачей. Многие...

Дымя папиросой, гляжу я на красные кирпичи и вижу сохранившиеся до наших дней выбоины от пуль. И снова перед глазами встают картины тех далеких грозных лет...

1

Первые отблески рассвета осветили суровое лицо часового, напряженно всматривавшегося в степь. Часовому что-то почудилось. Он поправил затвор винтовки, загнал патрон и, затаив дыхание, стал ждать.

Однако, как ни всматривался часовой во тьму, он не мог ничего разглядеть: враги подкрадывались осторожно. А если бы вдруг из-за Гара-Тау брызнула заря, часовой увидел бы ползущих на четвереньках бородатых басмачей — в пестрых, синих, красных халатах, в больших пестротканых чалмах. Заметил бы пулеметные ленты, кривые сабли, кинжалы, винтовки...

А в казармах спят милиционеры... Предрассветная пора — время самого сладкого сна. На циновке, брошенной тут же в кабинете, спит начальник милиции Усман Махмудов. Рядом, в большом зале, на полу в самых живописных позах забылись в крепком сне Пулат Насретдинов, Мубарак-Кадам, Авгон Саиджанов, Шароп Саидов, полсотни других милиционеров. Русоволосый парень во сне чему-то улыбается. Должно, приснилась родная деревня, любимая девушка...

С востока брызнули первые лучи рассвета.

Вдруг грохнул выстрел. Еще один, еще и еще.

— По ме-е-ста-а-ам! — размахивая маузером, Усман Махмудов спешил к бойнице. Тут уже вовсю шла стрельба по наступающим басмачам. Врагу не удалось захватить милиционеров врасплох.

Басмачи залегли. Позиция у них была невыгодной. Гладкий, как бритая голова, такыр просматривался далеко. Пули, летящие из крепости, прижимали басмачей к земле. Курбаши расталкивали своих «воинов», но те не поднимались. Лежа, наугад вели огонь. Их пули со свистом вонзались в сухую глину дувала и застревали там.

Как только суматоха улеглась, Махмудов через связного вызвал к себе Мубарака-Кадама, Пулата Насретдинова, Шаропа Саидова и приказал им:

— Обойдите все бойницы и строго-настрого предупредите всех: патроны беречь! Без команды не стрелять! Ясно? Выполняйте!

— Есть, патроны беречь!

Неспроста начальник вспомнил о патронах. Крепость оказалась отрезанной от центра Исфары. А басмачей была тьма: их теперь было видно в бинокль. По улицам селения сновали верховые, пригнувшись, короткими перебежками передвигались от дома к дому пешие.

«Почему они так нерешительны? — тревожился Усман Махмудов, — может, думают, в крепости пулемет и пушка? Не осведомлены о численности гарнизона? А может, считают, что судьба крепости решена?»

Махмудов напряженно всматривался вдаль и что-то подсчитывал. По знакомым приметам, повадкам и одеянию начальник милиции понял: перед ним бандитские сотни курбашей Исмата, Карабая, Худайкула и... еще каких-то других, неизвестных ему главарей. А в село прибывали и прибывали все новые курбаши со своими группами, и тревога Махмудова нарастала. Он попытался связаться по телефону с нефтепромыслом САНТО, где был рабочий милицейский отряд, и с соседним Канибадамом. Но так и не дозвонился. Отправить на линию связи кого-то средь бела дня — значит заведомо послать на гибель: крепость обложена со всех сторон. Ночью бы еще можно попытаться, но сейчас и к воде не подойдешь. Хотя арык в двухстах метрах от крепости. Уже пора бы снарядить повара за продовольствием. Но, видно, завтрака сегодня не будет. Не будет даже кипятку. И неизвестно, представится ли сегодня возможность пообедать и поужинать. Вряд ли!

И тут в голову начальника милиции пришла невеселая мысль, что басмачи, очевидно, знают об их тяжелом положении, хотят взять измором. «В селении какая-то сволочь нас выдала!» — в отчаянии выругался Усман Махмудов. Продукты кончились еще вчера. Об этом в селе знали. Вооружение крайне плохое — 38 трехлинейных винтовок с восемьюдесятью патронами на каждую, 20 старых берданок, неизвестно когда выпущенных, и по шестьдесят патронов к ним, две французские винтовки... Вот и все вооружение. Ни пулемета, ни бомб... «Знают, видно, об этом басмачи, если не спешат взять приступом».

— Но черта с два! — загорелое лицо Махмудова стало суровым.

2

— Товарищ начальник! Басмачи сдаются! Они подняли белый флаг!

— Что-о-о-о? Что вы мелете?

— Поглядите сами. Вон... вон идут. Трое...

Под белым флагом по такыру шли три басмача в полосатых халатах, в больших серых чалмах. У каждого на боку болталась кривая сабля, за поясом — черный маузер.

— He стрелять! Парламентеры.

— Ишь, поговорить им захотелось, языки почесать! — милиционеры с любопытством поглядывали на подходивших басмачей.

— Тихо! — гаркнул Махмудов. И уже шепотом связному: — Вызови ко мне Мубарака-Кадама и Пулата Насретдинова!

— Я здесь! — весело отозвался Пулат. Он тотчас понял, для чего нужен начальнику. Любил он опасные дела. Такие, очевидно, предстоят.

— Явился по вашему приказанию, — отчеканил Мубарак-Кадам.

— Пойдете парламентерами! — бросил Махмудов. — Подтянуться! Почистить пуговицы! Чтоб все делали, как надо! Не горячиться! Ясно?

— Понятно! Поговорим по душам, чтоб их душу...

— Спокойно! Отряд, приготовиться к бою! Врагов держать на прицеле!

Из малых ворот крепости вышли два милиционера. По выжженному солнцем такыру, навстречу ощетинившемуся стволами винтовок врагу, твердо ставя ноги, шли Пулат и Мубарак-Кадам.

Взоры милиционеров были прикованы к парламентерам. Вернутся ли? Не ловушка ли? Можно ли положиться на басмачей?..

Парламентеры встретились в двухстах метрах от крепости. Басмачи чувствовали за собой большую силу и держались самоуверенно.

Пулата бесили их наглые физиономии. С каким наслаждением он кинулся бы сейчас на бандитов! Он кипел от ненависти, с трудом сдерживая свой гнев. Он не думал, что может в любую минуту погибнуть. Когда молод, редко думаешь о смерти.

Правда, он уже не раз видел смерть в глаза. В 17 лет добровольцем ушел на фронт, принял боевое крещение в боях против Махно, бил Деникина. Вернувшись в Исфару, вступил в добровольческий отряд, оттуда пошел в милицию.

За его плечами всего двадцать лет жизни. Едва наметившиеся усы. И он не знает, доведется ли ему отрастить их, как положено мужчине, или сейчас вот вражеская пуля свалит его на раскаленный такыр...

Враги молчат.

— Вы что, языки проглотили? — не выдерживает Пулат. — Давай дело!

Басмач в шелковом халате, одетый побогаче, протягивает ему вчетверо сложенный листок.

— Сдавайтесь! — хрипит ом. — Нас много. Вас мало. Все равно конец.

— Ха-ха-ха! — дерзко смеется Мубарак-Кадам. — Не вам об этом судить! Рабоче-дехканская власть наша, нам и решать!

Басмач в шелковом халате схватился за эфес сабли. Рука Мубарака мгновенно очутилась на маузере. Взгляды скрестились. Но басмача под локти берут его дружки. Враги поворачиваются и уходят.

...В письме курбаши Исмата корявым почерком по-русски и по-таджикски было выведено:

«Ага, с оружием-то у вас тоже не богато», — мелькнула у Махмудова веселая догадка. Он быстро вырвал из записной книжки листок бумаги и набросал:

Записка начальника милиции в стане басмачей произвела впечатление разорвавшейся бомбы. За крепостью поднялся невообразимый гвалт. Басмачи в порыве лютой ненависти с криками «алла», забыв об осторожности, как стадо диких животных, кинулись на крепость. Они бежали с искаженными от ярости лицами. Они были страшны. Милиционеры притихли. И тут металлом прозвенел голос Махмудова:

— Подпускать на сорок шагов! Спокойно! Без команды не стрелять!

Казалось, топот басмачей раздается уже у дувала, казалось, бандиты вот-вот ворвутся в крепость и растерзают всех. Уже пыль, поднятая ногами врагов, садилась на стены крепости... И тут голос Махмудова:

— Огонь!

Разом ударили все сорок винтовок и двадцать берданок.

— Огонь!

Первые ряды басмачей словно ударились о стену. Враги остановились, оглушенные. Ряды дрогнули. Одни поползли, оставляя за собой кровавые следы, другие поспешили убраться. На поле перед крепостью остались лежать лишь убитые. Там и сям валялись чалмы, тюбетейки, ружья...

...День разгорался. Нещадно палило солнце. Из степи дул горячий ветер.

— Ох и жара! — расстегивая ворот, сказал белобрысый русский парень. — Плюнешь — земля шипит.

— Не очень расплевывайся, — посоветовал ему широкоскулый узбек.

— А что?

— Воды в крепости нет.

— И еды нет, говорят...

— Плохи наши дела. Хана, братцы.

— Но, но, не распускать нюни! Полдня без воды и уже панику разводите! — прикрикнул на них милиционер Шароп Саидов.

И вдруг все смолкли, изумленные увиденным за крепостной стеной.

— О господи! Что это они делают?!

— Вот бандюги!

— Ну и звери!

Несколько верховых волокли на возвышенное место трех пленных. Басмачи выбрали такое место, чтобы из крепости могли все видеть: пусть, дескать, знают, что их ждет. Всадники спешились, пинками заставили пленных встать, требуя, чтобы они призывали милиционеров сдаться. Но люди молчали.

Начальник милиции Махмудов долго глядел в бинокль.

— Это русские, — наконец сказал он. — Один из них инженер, а два других — рабочие с нефтепромысла САНТО. Вчера они остались в Исфаре, не смогли вернуться к себе...

Голос начальника дрогнул. Он понимал, что помочь пленным не сможет. Покинуть крепость было бы безумием.

Пленников били плетьми, пинали сапогами, но те по-прежнему молчали. Тогда их, окровавленных, положили лицом вниз. Два басмача приподняли инженера за шиворот и поставили на колени. Потом и остальных. Один из басмачей сбоку нанес азиатским серпом удар по затылку. Скатилась голова, осело туловище...

Над крепостной стеной поднялся Пулат Насретдинов.

— Товарищи! Мы отомстим за вас! Слышите!

Залп из винтовок ударил по басмачам. Но винтовки были старыми, и пули зарылись в пыль, не долетев до холма. Палач доделал свое гнусное дело. Басмачи стали расходиться.

— Да что это, товарищ начальник? В атаку! — заволновались милиционеры.

— Стой! Мы должны отстоять крепость! Нет пощады бандитам! — призвал к порядку Махмудов.

3

Такыр заполнился басмачами. Они шли отовсюду, шли в несколько рядов, И вид их был грозен. Никто не сомневался, что, если враги ворвутся в крепость, здесь потекут кровавые ручьи.

Милиционеры понимали: отряд может спасти только храбрость, находчивость и единство. Но лавина, идущая сплошным потоком, блеск оружия, громкие возгласы курбаши, призывающие мусульман во имя аллаха низвергнуть «кафиров» и изгнать их с земли «правоверных», действовали на некоторых милиционеров. В страхе отбежал от бойницы молодой милиционер, накануне прибывший в отряд. За ним еще один. Еще... Побросав винтовки, они скрылись в казарме.

— Стой! — кричал Пулат Насретдинов. — Стой! Предатели! Трусы!

Раскинув руки, сдерживал убегающих Мубарак-Кадам.

А вражеская лавина неслась, как саранча. Вот враги уже в ста метрах от крепостного дувала.

— Ого-о-нь!

Шквал огня ударил по первым рядам. Десять басмачей упали замертво. Но лавина продолжала катиться.

— Огонь! Огонь! Огонь!

Залпы следовали один за другим. Все окутал пороховой дым и серая пыль. Крики, винтовочные залпы — все смешалось, -не разобрать. По кирпичу казармы, как дождь, цокали пули, рвали дувал. Залетали со звоном в щели. Кто-то опрокинулся, схватившись за грудь. Молодой милиционер тихо осел, выронив винтовку.

— Огонь! Огонь!

Перед самой стеной басмачи не выдержали, дрогнули и побежали, бросая сабли, винтовки, карабины, берданки...

— Огонь!

Из-за укрытия, размахивая маузерами, выскочили наперерез отступающим несколько курбаши и с криками: «Во имя аллаха, на кафиров, за мной!» — повернули отступающих и снова повели в атаку.

И снова:

— Огонь! Огонь! Огонь!

Смяв курбаши, басмачи в панике разбежались по полю и скрылись за дувалами.

4

Солнце клонилось к закату. Жара медленно спадала. В крепость ворвался легкий ветерок, освежил растрескавшиеся губы, коричневые лица с грязными дорожками пота. Раненым показалось, что принесли воду.

— Пить... пи-ить... — просили они.

Но ни воды, ни пищи в крепости не было. Люди не ели уже сутки. Сутки не пили. А азиатские сутки с их изнуряющей жарой равны, наверное, трем дням в средней полосе.

Милиционеры лежали не шевелясь.

Лицо начальника милиции — потускневшая медь. Только маленькие черные глаза по-прежнему остры и решительны.

Пулат Насретдинов, облизывая растрескавшиеся губы, шутил:

— Напрасно лишили нас возможности подойти к источнику. Только злее становимся. Пусть не ждут пощады.

Русский белобрысый милиционер выжимал мокрую гимнастерку.

— Вот она, вода, — говорил он. — Вода уходит, соль остается.

— Ты, видно, очень соленый, — смеялся Пулат.

— Басмачи притихли, — заметил кто-то.

— Готовятся.

— Наверно, едят, сволочи!..

Со стороны кишлака доносился одурманивающий запах жареной баранины.

— Пиалу чая и поесть бы...

— Ну-ну, опять завели, — рассердился Мубарак-Кадам. — Говорите лучше о чем-нибудь другом. Рассказал бы, Пулат, как ты спасал Рахманходжу Шодыходжаева.

Пулат Насретдинов подобрал под себя ноги, как в чайхане. Ему трудно ворочать языком. Во рту все запеклось. Голос хриплый. Он понял Мубарака-Кадама. Надо занять чем-то милиционеров, отвлечь людей от мысли про еду и воду. Он взглянул на Рахманходжу, полулежащего рядом. Тот кивнул.

— Дело было так, — начал Пулат. — Банда Кучкара напала на кишлак Нурсук. Уходя, скрутили четырех бедняков. Одним из них был Рахманходжа. У него отобрали единственную лошадь. А Рахманходжа сопротивлялся. Скрутили его веревками. Погнали всех в горы. В одном из ущелий раздели бедняков догола и начали над ними измываться, мучить их, приневоливая вступить в банду. Все категорически отказались. Тогда курбаши Кучкар приказал привязать Рахманходжу к седлу и удавить его петлей. Бандиты уже затянули петлю... Так ведь, Рахманходжа?

— Да, Пулат-ака. Дальше я уже не помню, что было.

— В это время на высоте появился наш дозор. Тогда я служил в отряде Бегмата Ирматова. Как только увидели такое, я хлестнул коня и помчался прямо на басмачей. За мной остальные. Бандиты, не ожидавшие нападения, побежали, оставив пленников. Трое дехкан были замучены до смерти. А четвертый был еще в сознании. Вот он.

Пулат кивнул на лежащего рядом товарища.

— Ну, отлежался парень, попросился к нам, — продолжал Пулат. — Взяли мы его в отряд. А потом он отчудил. Понимаете, выследил банду Кучкара, подстерег курбаши, отнял у него английский карабин, отобрал свою лошадь, а самого Кучкара приволок в отряд. В одиночку, понимаете! Теперь из того карабина и лупит басмачей!

Пулеметная очередь, прогремевшая за стеной крепости, прервала разговор. Бандиты вновь бросились в атаку. И опять горстка милиционеров отбила лавину разъяренных басмачей.

5

Непривычная тишина. Слышно, как за крепостью в степи трещат сверчки. Веет прохладный ветер, ощущение голода немного притупилось. Хочется только пить и спать. Но Махмудов понимает, что успокаиваться нельзя.

— Командиры отделений, к начальнику! — разносится в сумерках усталый голос дежурного.

Отделенные собираются в кабинете начальника и молча рассаживаются по скамейкам. Молчат не потому, что не о чем говорить, а потому, что от усталости и от голода едва держатся на ногах. Языки одеревенели. Губы пересохли. Потрескавшиеся руки не поднимаются, чтоб стряхнуть серую пыль с лица и одежды.

Начальник милиции медлит. Ждет, пока усядутся. Внимательнее, чем прежде, приглядывается к своим, будто впервые их видит. Затем неторопливо, взвешивая каждое слово, говорит:

— Положение, товарищи, тяжелое. Пищи нет. Воды нет. Патроны кончаются. Старые берданки вышли из строя. Надо решать...

— Нужно ночью незаметно уйти, — перебивает его из угла голос. — Покинуть крепость...

— Не годится! — возражает Пулат Насретдинов. — Что значит уйти? Надо отстоять крепость во что бы то ни стало! Чтоб басмачам впредь не повадно было. Пусть знают, что есть такая сила, против которой им не устоять.

— Насретдинов прав! — поддерживает его охрипшим голосом Мубарак-Кадам. — В открытом поле басмачи нас быстро уничтожат. Мы там беззащитны. Если погибать, так уж в крепости...

— Значит, умирать? — спрашивают из угла.

— Не хочу я умирать! Надо что-то придумать, — говорит Насретдинов. — Просить помощи. Неужели за день не узнали о здешнем бое? Надо послать связного. На хорошем коне в темную ночь можно запросто проскользнуть. Вдоль садов...

— Можно, — соглашается Мубарак-Кадам.

— Хорошая мысль. — подтверждает начальник милиции. — Через кишлак или мимо кишлака можно идти шагом. Поверх фуражки — чалму, поверх гимнастерки — чапан. Подумают, свой...

Надо поднять рабочий милицейский отряд нефтепромысла САНТО и канибадамскую милицию. К утру они поспеют.

— А кто пойдет?

Воцарилась тишина. Идти — значит погибнуть. Шансов на жизнь мало. И еще меньше надежды добраться до Канибадама.

— Разрешите мне, — сказал Пулат Насретдинов. — Я здесь рос, места знаю, пройду с закрытыми глазами.

— Разрешите и мне, — сказал русский белобрысый парень.

— Пойдет Пулат, — решил начальник. — Он местный, молодой, ловкий. Бери, Пулат, самого лучшего коня, самую лучшую острую саблю, самый лучший карабин и побольше патронов.

Пулат молодцевато встал, поклонился всем.

— Спасибо за доверие. Постараюсь его оправдать.

...В темноте ночи тихо раскрылись малые крепостные ворота, выпустили на такыр всадника и так же бесшумно закрылись.

Милиционеры напряженно вслушивались, вглядывались в темь, но ни цокота копыт, ни выстрела... Пулат словно растворился в ночи.

...Рассвет застал милиционеров у бойниц. Никто не уходил в казарму, короткий тревожный сон и прохлада ночи подкрепили их. А что принесет им всем день? Не последний ли он в их жизни?

Начальник милиции Махмудов наблюдал в бинокль, как басмачи, перегруппировавшись, готовились к бою. Басмачей много. Курбаши решили, видно, взять крепость штурмом. Готовили лестницы, доски, бревна...

Поодаль стояли отряды конных басмачей, готовые по первому требованию курбаши ринуться на крепость. Кишлак был похож на пчелиный улей. К его центру со всех сторон подскакивали всадники и снова мчались по дорогам в разные концы.

— Вот бы пулемет! — с отчаянием шептал начальник милиции. — Или пушку...

Однако приходилось довольствоваться тем, что есть. А в распоряжении оставалось 35 винтовок — по десять патронов на каждую, 14 берданок и две французские винтовки с двадцатью патронами — дальше пятидесяти метров они не поражали. Один дым от них да грохот.

Махмудов отлично понимал создавшуюся обстановку. Были бы патроны — отряд бы еще постоял, но... Лоб его покрылся холодной и липкой испариной. Выхода нет. Только погибнуть! На своей земле, отстаивая свою правду, власть рабочих и дехкан.

Махмудов спустился к бойницам, велел выстроить всех, кроме дозорных, и долго ходил перед строем, молча вглядываясь в суровые лица.

— Товарищи! — твердо сказал он. — Обстановка тяжелая. Басмачи готовят новое наступление. Помощи пока нет. Но мы знаем, — вдруг выкрикнул он, — мы знаем, зачем шли в народную милицию! Мы шли, чтобы защищать порядок и покой в нашей социалистической республике. Шли, чтобы раз и навсегда покончить со всякими байскими прихвостнями! Шли бороться за лучшую жизнь народа, против баев и мулл. Не могли мы больше нищенствовать и терпеть байские издевательства. Шли мы сражаться за свободу и будем драться за нее до последней капли крови. Да здравствует наша социалистическая республика!

— Умрем, но не сдадимся!

— Без команды не стрелять! — прошелся перед строем начальник милиции. — Беречь патроны! Приготовить сабли, коней взнуздать! Разойдись! По места-а-ам!

Голос его потонул в стрекоте пулемета. Басмачи начали наступление.

...И вдруг со стороны Канибадама послышалась перестрелка. Все поняли: это милицейский отряд. А вскоре застрочил пулемет со стороны нефтепромысла САНТО. Милиционеры, затаив дыхание, прислушивались к дальнему бою, и радость светилась на их лицах.

— Товарищи! Помощь!

— Наши!

Басмачи заметались. Шум. Грохот. Вражеские ряды дрогнули, сломались. Паника охватила басмачей. Откуда-то доносились охрипшие голоса курбаши, пытавшихся сдержать свое войско.

На такыр на взмыленном вороном коне, размахивая серебристым клинком, вылетел Пулат Насретдинов и помчался в сторону крепости...

— Откры-ыть ворота! — прозвучала команда Махмудова. — В атаку, на врага, за мно-о-о-ой! Ура-ра-а-а-а!..

Мне кажется, что это громовое «ура!» все еще звучит в моих ушах. Но вокруг зелень садов, тишина. И не видно того молодого джигита на вороном коне, который сквозь ряды врагов стремительно мчится к крепости. Передо мной — почтенный Пулат-амак.

— А потом что было, Пулат-амак?

— Потом из кишлака — все в крепость. Тащат яблоки, виноград, а хлеба никто не нес: не было. Кишлак был разграблен. Голодали сами. А с басмачами нам долго еще пришлось воевать. В 1924 году в районе кишлака Карабулат настигли мы банду курбаши Мадали. Их было 200, а нас 30. Но мы навязали бой и победили. Около 40 басмачей остались на поле боя...

Из газет, из уст милицейских работников я слышал о многих делах Пулата Насретдинова, о его мужестве. Совсем недавно он задержал трех опасных преступников, за что министр охраны общественного порядка объявил ему благодарность и наградил ценным подарком. Все это я знал. И меня, молодого человека середины шестидесятых годов, восхищала его бесконечная преданность идеям нашего времени, его самоотверженность, его готовность погибнуть за правоту нашего дела. Как он велик — заряд идей, вложенный в души ленинской мыслью! И какая это душа, если она до конца сохранила молодость! Да, нам, сыновьям и внукам, есть чему поучиться у отцов и дедов.

Так я думал, слушая прославленного милицейского ветерана Пулата Насретдинова.