Всегда начеку

1

Из вагона скорого поезда вышел высокий человек. Одной рукой он прижимал к себе ребенка, в другой держал большой чемодан. Мимо спешили пассажиры, кто-то кого-то встречал, слышались радостные возгласы, звуки поцелуев. А человек стоял молча и смотрел перед собой, держа тяжелый чемодан на весу.

Перрон уже опустел. Молодая женщина, за руку которой уцепилась маленькая девочка, тихо сказала:

— Пойдем, Ораз...

— Да, да, — спохватился мужчина. — Извини меня, Лида. Нахлынуло.

— Я понимаю, — вздохнула женщина. — Молодость все-таки...

Они вышли на привокзальную площадь. Мужчина посадил жену и детей в такси, назвал шоферу адрес и как-то виновато сказал:

— Лидуш, ты езжай, а я пешком.

— Да, тебе надо побыть одному, — согласилась женщина, и тревожная улыбка тронула ее губы. — Мы ждем тебя, Ораз, не задерживайся слишком долго...

Она хотела добавить «в прошлом», но промолчала. Впрочем, он понял это и без слов. Он многое понимал без слов: все-таки он старше ее на столько лет. Она еще была вот такой же, как Женя или Танюшка, когда он последний раз уезжал из этого города. Уезжал, чтобы вернуться лишь сейчас, четверть века спустя. Она мало знала о его прошлой жизни, он не любил рассказывать, хотя было что вспомнить. И теперь Лиде грустно и тревожно. За него. И за себя тоже. Еще когда собирались ехать сюда, он почувствовал ее тревогу: не изменится ли муж, вернувшись в места, где прошла молодость, останется ли прежним, каким она узнала его и полюбила.

— Не волнуйся, я скоро вернусь.

Машина рванулась вперед. Ораз посмотрел ей вслед и торопливо прошел через вокзал на перрон. Он стоял на краю платформы, глядел на поблескивающие холодной синевой рельсы, уходившие вдаль, и мысли его бежали за этими рельсами.

2

На этом перроне он стоял апрельским вечером 1926 года. На нем был строгий френч, сбоку маузер, на голове фуражка. Его провожали друзья. В черных милицейских шинелях до пят, увешанные наганами и саблями. Это были настоящие друзья, не раз проверенные в боях и опасных операциях. Бывшие его подчиненные и его же учителя. Начальник уголовного розыска Тимофей Крылов, командир конного резерва Сергей Щербаков, Архип Воробьев. Многим он был обязан им, солдатам-фронтовикам, коммунистам, которых партия направила на один из самых трудных участков борьбы за новую жизнь — в милицию.

— Не обижаешься, Ораз Мамедович? — взглянув ему прямо в глаза, спросил тогда Крылов.

— За что? На кого? — удивился он.

— Да нет, я так, — широко улыбнулся Крылов.

— Раз начал — говори!

— Показалось мне, что ты вроде бы недоволен отъездом. По-человечески понятно, что радоваться тебе особенно нечему. Из Ашхабада в Ташауз переезжать — немного охотников. Да еще вроде бы с понижением по службе, хотя понижать тебя не за что. Наоборот, повышать надо. А тебя — туда. Словом, показалось мне... Ты уж прости, товарищ Тачмамедов. Я ведь рекомендацию в партию тебе давал, как-никак в ответе за тебя... А ежели по-честному, то завидую тебе: там сейчас самый что ни на есть передний край!..

Уже в вагоне, стоя у окна и глядя на бесконечные гряды желтовато-серого песка, бегущие вдоль дороги, Тачмамедов вдруг почувствовал обиду на Крылова. Ведь знает же его не первый год, а подумал такое! «Не обижаешься?...» Обижаюсь, дорогой мой друг Тимофей, на тебя за то, что хотя бы на минуту усомнился во мне!

Слово «карьера» не было в те годы известно Оразу. Он вообще мало знал тогда мудреных слов. Но какой-либо дореволюционный чиновник, ознакомившись с послужным списком Тачмамедова, выразился бы, пожалуй, так: «Этот человек в считанные годы сделал блестящую, головокружительную карьеру».

Действительно, туркменский мальчонка, выросший в дымной, полутемной юрте в ауле Янги-Кала, шел по служебной лестнице с поразительной быстротой. В семнадцать лет он пошел добровольцем в Красную Армию, сражался против белогвардейцев и английских интервентов — сначала рядовым конником, а вскоре и командиром взвода. Потом его направили работать в ЧК. В двадцать лет он стал начальником бахарденской районной милиции, в двадцать один — руководил ашхабадской уездно-городской милицией, еще через год — областной, еще год спустя — стал начальником Главного управления милиции республики, членом коллегии Наркомата внутренних дел Туркмении.

Впрочем, ни его самого, ни окружающих это не удивляло. В революционной буре люди росли не по дням, а по часам. Безусые юноши водили в бой полки и дивизии, тридцатилетние становились наркомами, секретарями крайкомов и председателями губернских исполкомов. Революция была молодой, и молоды были многие, кого она поставила у власти. Поставила, поверив в их талант, природный ум, преданность ленинским идеям. У них не хватало опыта, было маловато знаний, но они твердо знали, куда идти и за что бороться. Они умели мечтать и поднимать людей на борьбу за эту мечту.

Таким был и Ораз. И когда на севере Туркмении, в Ташаузском оазисе, создалось крайне тяжелое положение, выбор пал на него. На его счету были десятки боев с басмачами в Геок-Тепенском и Бахарденском районах, где он командовал отрядами милиции. Под его руководством милиция провела операции по ликвидации уголовных шаек Коробко, Али Акбера, Гусейна Кара и других в Ашхабаде, очистив столицу республики от бандитов и наведя в ней образцовый революционный порядок. Тачмамедов был членом Центральной комиссии по борьбе с басмачеством и лично участвовал во многих схватках в Теджене, Мары, Байрам-Али и других районах республики. Так что на его храбрость и организаторские способности вполне можно было положиться.

Но этих качеств для работы в Ташаузе было недостаточно. Туда требовался не только смелый командир и умелый организатор. Обстановка в Ташаузском округе была очень трудной и напряженной. По соседству с оазисом, в песках Каракумов, притаился Джунаид-хан с тысячами своих сподвижников. К нему стекались со всей Туркмении остатки разбитых банд, и в песках уже собралось довольно значительное войско. До поры до времени он вел себя лояльно по отношению к Советам. Более того, он даже дал согласие переселиться в культурную зону, заняться мирным трудом, если ему выделят участки орошаемой земли и создадут условия. К активным действиям основные силы Джунаид-хана не переходили, но мелкие банды басмаческих курбаши время от времени налетали на аулы.

Однако это была лишь одна сторона дела. Существовала и другая, более сложная. Как это ни парадоксально звучит, на десятом году революции в Ташаузе по-настоящему не было Советской власти. Объяснялось это многими причинами. И отдаленностью округа, отрезанного от железной дороги пятьюстами километров грозной пустыни. И тем, что в пограничные с Ташаузом Хивинское ханство и Бухарский эмират революция пришла лишь в 1920 году, а уж оттуда — в Ташауз. И тем, что в органы власти пролезли ставленники феодально-байской верхушки, и тем, что националисты разжигали у населения шовинистические настроения, старались опорочить все новое, что шло с юга, из революционного Ашхабада. Они использовали вековую рознь туркменских племен, внушали темным, забитым дайханам, что посланцы с юга, относящиеся к племени теке, приезжают в Ташауз с целью поработить вольнолюбивых иомудов.

Вот почему для работы в Ташаузе требовался не просто лихой рубака, но и вдумчивый агитатор, который мог бы привлечь к новой жизни тысячи крестьян-иомудов, поднять их на борьбу против несправедливости и племенной ограниченности, словом, сделать Ташауз в полном смысле советским.

Работники Центрального Комитета знали, что до милиции Тачмамедов два года был помощником уполномоченного ЧК по работе в деревне. А это много значит. Почти два года не вылезал тогда из седла Тачмамедов, объездил верхом на коне чуть ли не всю Туркмению. Было это в самом начале двадцатых годов. Интервентов и прочих внешних врагов разбили, но далеко не везде Советская власть прочно победила. В дальних аулах многое оставалось по-прежнему, как будто и не было революции. Власть принадлежала родовым и племенным вождям, старейшинам, всяким ханам и бекам. По-прежнему дайхане изнывали под гнетом богачей, жили по законам, о которых им толковали муллы и ишаны. В песках Каракумов отсиживались недобитые белогвардейские офицеры и непримиримые враги Советской власти. Эти бандиты налетали на аулы, жгли и убивали тех, кто поднимал голос против богачей и старых порядков. Граница с Ираном и Афганистаном в те годы охранялась еще слабо, и нередко оттуда прорывались в Туркмению вооруженные шайки.

Вот с ними-то и боролся изо дня в день Ораз Тачмамедов. Не только наганом и саблей орудовал он. Было у него и иное оружие: большевистская правда, которую он нес запуганным, обманутым дайханам. И порой его горячее, взволнованное слово делало то, перед чем оказывались бессильными пули и ножи басмачей, яростные угрозы беков и проклятия мулл. Бедняки распрямляли спины, начинали осознавать свои права, понимали, что никто не поднесет им эти права на блюдечке, что за них надо бороться.

Вот каким человеком был Тачмамедов.

Потому-то и вызвал его один из секретарей ЦК и сказал, что партия поручает ему работу в Ташаузе. Не инспекторскую проверку, а постоянную работу. Он назначается заместителем председателя окружного ревкома (Советов там еще не было) и начальником милиции.

Тачмамедов ответил: «Есть!» — и задал единственный вопрос: «Когда выезжать?» У него не возникло даже мысли, что его посылают в дыру, в глухомань из столицы, что он едет с понижением по службе. Наоборот, он почувствовал гордость: ему доверено такое ответственное дело!..

Стоя у окна вагона и глядя на проносившуюся мимо пустыню, он думал о своей жизни. Разве раньше он жил? Жизнь была похожа на эту пустыню — бесплодную, унылую, безрадостную. Голодное, нищее детство. Потом — четыре года в школе садоводства в ауле Кеши, под Ашхабадом, где от зари до зари ученики работали до изнеможения, орудуя тяжелым кетменем. Зимой, правда, было легче: учили читать и писать. Но закостеневшие мозоли не сходили с ладоней и зимой. Потом батрачил у богатея в родном ауле. Пока не пришла Красная Армия. Это было семь лет назад. Собственно, с этого дня и началась для него настоящая жизнь.

Да, он много видел за эти годы людского горя, жестокости, человеческих трагедий. Даже слишком много, наверное. Потому и стала такой сильной, неистребимой его ненависть к врагам, мешающим народу жить по-новому. Он уже не прежний восторженный юноша, летавший на коне в атаку с клинком в руке впереди своего взвода. Юноша, который думал, что стоит лишь разбить английских интервентов и беляков, как сразу же настанет хорошая, справедливая жизнь. Теперь он отлично знает, что дело не в одних интервентах и белогвардейцах, что старое упорно цепляется за жизнь, что не только басмачи, баи, муллы стараются преградить дорогу новому, но и в сознании многих простых дайхан еще столько старого, что вдалбливалось в головы веками. И главное, пожалуй, — добиться, чтобы в душах крестьян революция победила то, что отжило, что мешает. И это — самое трудное. Воевать с басмачами проще, легче. Он знает это не с чужих слов. Да, в схватках гибнут товарищи, но там победа дается быстрее. Конечно, многие гибнут. У него в сердце — десятки таких дорогих имен. Число их растет с каждой операцией, с каждым боем. Возможно, и ему придется сложить голову где-то в Ташаузском оазисе — убьют в сражении. Или предательски — из-за угла. Борьба эта не на день, не на год. Что ж, он не пожалеет своей жизни, если этого потребует дело.

3

Сразу по приезде в Ташауз на Тачмамедова навалилось столько дел — не продохнуть. С утра до глубокой ночи на ногах. Ревком занимался всеми вопросами, и многие из этих вопросов Оразу, как заместителю председателя ревкома и начальнику милиции, приходилось решать не в кабинете, а прямо на месте. Надо было формировать конные отряды милиции и создавать в аулах отряды самообороны. Без вооруженной охраны невозможно было провести ни одного мероприятия: ни земельно-водную реформу, ни создание ликбезов, ни медицинский осмотр населения. Баи и муллы всячески противодействовали любому начинанию.

Тачмамедову казалось, будто рука могущественного джина перенесла его в далекое прошлое. Там, на юге, туркмены, как и другие народы страны Советов, строили социализм, в городах и аулах женщины сбрасывали яшмак (платок, закрывающий нижнюю часть лица в знак того, что женщина безгласна и бесправна), рождались сельскохозяйственные кооперативы и коммуны, на полях уже появились первые тракторы. А здесь, в Ташаузе, все осталось по-прежнему. На полях — соха и кетмень; вдоль улиц скользят, как испуганные тени, закутанные по глаза женщины; бедняки не смеют рта раскрыть на сходах...

Шли дни, недели, месяцы. Каждый час, каждая минута были на счету: схватки и перестрелки с басмачами, словесные стычки с баями, долгие беседы с чабанами и пахарями в дымных юртах и страстные речи на митингах, организация в аулах партийных и комсомольских ячеек, вовлечение крестьян в «Союз бедноты».

По натуре Тачмамедов был человеком темпераментным, порывистым и нетерпеливым. Порой ему казалось, что дело продвигается вперед очень медленно. Ему хотелось, чтобы быстрее стали видны результаты труда, чтобы поняли наконец дайхане, как нужно жить, распрямили бы спины и смело перешагнули через сковывавшие их племенные законы.

И, наверное, одну из самых больших радостей в жизни он испытал в марте 1927 года, во время первых в Ташаузе выборов в местные Советы. Недавно еще запуганные, безгласные, шедшие за родовыми старейшинами, муллами, дайхане на выборах активно выступали против богачей и старых порядков, открыто голосуя за тех, кто звал их к новой жизни, кто боролся с угнетателями. Голосовали, впервые отбросив племенные различия. За своих, местных активистов и за присланных сюда из других краев.

Советская власть в Ташаузе победила!

Это пришлось не по вкусу баям. Многие из них уходили в пески, к Джунаид-хану, уводя с собой обманутых, одурманенных людей. Бывший владыка Хивы, выброшенный революцией из своих владений, решил взять реванш. В сентябре 1927 года он выступил со своими ордами на Ташауз.

Получив известие об этом, Тачмамедов во главе отряда милиции поспешил на помощь аулам, граничащим с песками. Милиционеры мчались, не жалея коней. Скорей, скорей!

Ораз, глядя на кое-как одетых бойцов своих, на их небогатое вооружение, на обветренные, заострившиеся лица, думал об этих людях с нежностью. Они пошли за ним, хотя он не сулил им легкой жизни, не обещал каких-либо выгод. Он говорил им правду: будет трудно, это опасная служба, вам придется оставить дома и семьи, вам не придется пахать землю, о которой вы столько лет мечтали и которую получили теперь. Но кто же защитит эту землю, ваших жен и детей, новую жизнь вашу, если не вы сами?

Ему вспомнился I съезд Советов Туркменистана, делегатом которого он был. На съезд приехал Калинин. Группа милиционеров обратилась к нему с таким письмом:

Да, так и было. Милиционеры не преувеличили. Они были действительно полураздетыми, разутыми, голодными и кое-как вооруженными. Иногда месяцами не получали жалованья. Советская страна была еще очень бедна и не могла снабдить милиционеров даже самым необходимым. А здесь, в Ташаузе, тем более. И все же отряды милиции по первому сигналу мчались туда, где дайханам грозила беда, не колеблясь, вступали в схватки с отлично вооруженными и сытыми басмачами...

Отряд Тачмамедова ворвался в аул Кызгалы-Сака, выбил из него басмачей. Много ужасов видел за свою недолгую жизнь Ораз, но с таким изуверством еще не встречался. Тут и там лежали трупы жителей, искромсанные клинками. Везде кровь, пепелища, разгром.

Ненависть и праведный гнев звали вперед, но коням нужен был отдых. Короткая передышка неожиданно обернулась бедой: басмачи окружили аул. Отряд занял круговую оборону.

Впрочем, басмачи не торопились атаковать. Они разъезжали поодаль и громогласно призывали:

— Братья-иомуды! Кончайте именем аллаха своих командиров — проклятых текинцев и переходите к нам!

А спрятавшийся за песчаным бугром мулла высоким, резким голосом проклинал большевиков и текинцев, доказывал, что не должны правоверные иомуды воевать против своих соплеменников, если не хотят накликать на себя и головы своих близких страшной кары аллаха.

Тачмамедову было очень тревожно. Большинство в отряде принадлежало к племени иомудов, среди них было немало верующих, эти люди еще не до конца освободились от власти племенных обычаев. Ему ли не знать, что слово порой бывает страшнее пули? Вдруг кое-кто поверит мулле?..

Нет, таких не оказалось. Вчерашние дайхане, ставшие милиционерами, уже поняли, что не по племенным признакам нужно судить о человеке — свой он или чужой, друг или враг. Они знали, что в отрядах Джунаид-хана, которые устраивали в захваченных аулах вот такую же резню, как в Кызгалы-Сака, есть и иомуды, и текинцы, и русские белогвардейцы, и английские офицеры-инструкторы.

Двое суток отбивались они от басмачей, которые то уговаривали «братьев-иомудов» перейти к ним, то остервенело бросались в атаки. На третий день милиционеров выручил подошедший кавалерийский эскадрон Красной Армии.

Однако силы были явно не равны. Теснимые ордами басмачей, отряд и эскадрон отходили в глубь оазиса. Дрались до последнего, сражались за каждый дом, за каждую тропку. И все же отходили.

А на помощь с юга, от железной дороги, торопился через мертвые пески Каракумов кавалерийский полк. В Ташаузе формировались коммунистические отряды.

Одиннадцать дней непрерывных боев. Более двухсот пятидесяти часов отряд Тачмамедова сдерживал противника, сковывал его действия, не давал басмачам возможности прорваться к Ташаузу. Не хватало продовольствия, кончались боеприпасы, люди и кони падали от усталости. Ораз потерял счет времени. Порой ему казалось, что боям этим не будет конца, что он уже целую вечность не слезал с седла, не спал долгие годы. Все меньше и меньше становилось в отряде бойцов, все больше оставалось позади могил. Даже похоронить боевых товарищей нельзя было с подобающими воинскими почестями: каждый патрон был на счету. Вместо прощального салюта стреляли по басмачам.

А Тачмамедова не брали ни пуля, ни сабля: словно в сорочке родился. Скакал он всегда впереди и был заметной мишенью: белый тельпек носил только он один. И басмачи знали, что он командир: такие папахи в здешних краях не носили, это текинский головной убор. За Оразом охотились, однако он был точно заговоренный...

Когда подошла помощь, от отряда осталась лишь горстка милиционеров. Командир полка Борисов, увидев изможденных, почерневших бойцов, сказал:

— Спасибо, товарищи, что продержались! Не представляю, как это вы смогли. А теперь — отдыхайте, мы возьмемся за Джунаид-хана...

Тачмамедов переглянулся с милиционерами и понял, о чем они думают.

— Нет, товарищ Борисов, — Ораз покачал головой. — Нам нельзя отдыхать, пойдем вместе с вами.

И добавил, как бы оправдываясь:

— Как это по-русски? Конец — делу венец.

Поредевший отряд милиции быстро пополнился новыми добровольцами. Дайхане помогали Красной Армии и милиции всем, чем могли.

Джунаид-хан, потерпев несколько поражений, отвел свое воинство в глубь песков, решив отсидеться там до подходящего момента.

Но долготерпению Советской власти уже пришел конец. Началось наступление. Милиционерам, лучше знавшим местность, поручали разведку. Но и в сражениях они не отставали от красных конников.

Пески, пески, бесконечная и зловещая ширь Каракумов. Редкие колодцы, как правило, отравленные отступающими басмачами.

Джунаид-хан бешено огрызался. Как волк, он петлял по пустыне от колодца к колодцу, неожиданно обрушивался с флангов. Но наши шли за ним по пятам, и тогда басмачи в отчаянии начали бросать обозы, лишь бы уйти.

Уже была пройдена половина Каракумов. Тачмамедов прикидывал вместе с Борисовым по карте, далеко ли до линии железной дороги. Там выставлен заслон Красной Армии. Там Джунаид-хану придет конец.

Но Тачмамедову не пришлось участвовать в разгроме банд Джунаид-хана. В одной из атак у колодца Палван-Кую, когда он летел на своем ахалтекинце среди пуль, две нашли цель. Одна сразила его коня, другая — тяжело ранила Ораза.

Лежа на боку и пытаясь высвободить ногу, придавленную конем, Тачмамедов со слезами боли и обиды смотрел на всадников, проносившихся мимо. Они сейчас схватятся с ненавистным врагом, а он лежит здесь.

...Да, разгрома Джунаид-хана он не увидел. Валялся в госпиталях. Пуля, выпущенная из десятизарядной английской винтовки, надолго вывела его из строя. На больничной койке Ораз узнал, что Джунаид-хану с несколькими десятками приближенных удалось прорваться сквозь заслон и уйти в Иран. Но не знал тогда Ораз одного: что через три года ему, уже посланному на учебу в Москву, придется по вызову ЦК вернуться в Туркмению, чтобы принять участие в разгроме банд сыновей старого владыки Хивы, Ишек-хана и Абду-хана, и одного из самых дерзких курбаши Джунаид-хана — Шалтай Батыра. Это было уже в начале тридцатых годов, когда сыновья Джунаид-хана решили попытаться сделать то, что не удалось их отцу: свергнуть Советскую власть, вернуть старые порядки.

Не удалось.

Уже в Москве слушателю Академии связи Тачмамедову была вручена награда за боевые дела. Документ гласил:

4

Он вернулся в Ашхабад спустя четверть века, после долгой разлуки с этим городом.

Однажды Ораз Мамедович шел по городу со своими уже подросшими детьми. Евгений — в седьмом классе, Таня — в восьмом. В этот день он освободился рано. Обычно приходил ночью: после работы задерживался допоздна в штабе народной дружины.

Дети давно уже просили отца показать им, где раньше, в двадцатые годы, проходила граница города, рассказать о старом Ашхабаде. Они не видели ни дореволюционного города, ни довоенного. Приехали сюда в конце пятьдесят четвертого, и теперешний красавец Ашхабад вырос на их глазах из груды развалин, в которые превратило его землетрясение.

Тачмамедов шел с детьми по улицам и рассказывал. Неторопливо шагавший им навстречу старик в халате и лохматой шапке почтительно поклонился ему и, прижав ладонь к груди, поприветствовал:

— Салям!

Ораз Мамедович ответил. Женя удивленно посмотрел на отца. Он знал, что по туркменским обычаям полагается, чтобы первым здоровался младший по возрасту.

— Кто это, папа?

Тачмамедов усмехнулся:

— Басмач один, по тем временам знакомый.

— Басмач?! — у детей округлились глаза.

Они знали о басмачах из книг и кинофильмов. Но чтобы живой басмач ходил сейчас по улицам Ашхабада...

— Ну да. В двадцать четвертом или в двадцать пятом взяли мы его в плен. Темный человек был, обманутый. Я с ним долго говорил, объяснял, что к чему. Вот теперь встречаю иногда, благодарит. У него один сын инженером стал, другой — учитель. А Аннасахат, так старика зовут, боролся против новой жизни, муллы да беки ему мозги закрутили...

Да, не только с маузером и шашкой в руках сражался за Советскую власть Ораз Тачмамедов. Вчерашний батрак, прозревший благодаря революции, он нес своим соплеменникам горячее слово, пронизанное ленинской правдой.

Этой правде и служит он всю свою жизнь.