Всегда только ты

Глава 14. Рен

Плейлист: Jeff Buckley — Mama, You Been on My Mind

— О Боже, — стонет она. Фрэнки стоит на моей кухне, раздирает пакетик рутбировых мишек и рвёт одну маленькую липкую фигурку зубами. Я заказал большую коробку этих мишек, узнав, что это её слабость, и собирался удивить её на работе. Но их доставили сюда, и план пошёл псу под хвост, когда она узнала коробку. — Ты где их взял?

— Там же, где и ты, подозреваю. У корпоративного зверюги по имени Амазон.

— Перекупщики?

Я кидаю мишку в рот и жую.

— Ага.

— Бездушные ублюдки-шантажисты, — бормочет она.

Мой гортанный смех эхом разносится по кухне, пока я наливаю кипяток из чайника в две чашки.

— Некоторые вещи стоят своих денег.

— Клянусь, когда буду учиться на юрфаке, то разузнаю, что можно предпринять по этому поводу. Мне нужны эти штуки. А они как будто знают. Они знают, что могут заставить меня платить 15 баксов за пакетик.

Держа наши кружки чая, я локтем открываю раздвижную дверь. Пацца тут же протискивается и несётся на песок.

Следуя за ней, Фрэнки переступает порог и наблюдает, как её собака несётся к океану. Она сама размеренно идёт к воде, затем осторожно опускается на расстеленное мной одеяло, уголки которого подоткнуты в утрамбованный песок. Когда я добираюсь до неё, она сидит, подобрав колени к груди и глядя на воду.

Моя грудь сжимается до невозможности тесно. Видеть Фрэнки в спортивных штанах и с небрежной гулькой на голове, словно она чувствует себя как дома — это горько-сладкий момент. Я хочу, чтобы мгновение длилось как можно дольше, но знаю, что вскоре она уедет, и нет гарантий, что мне ещё хоть раз представится возможность вот так провести с ней время.

— Паццу ждёт неприятный сюрприз, — говорит она, прикуривая косяк и медленно выдыхая, — когда она снова будет жить в моём маленьком бунгало без радостных поездок к тете Ло или в это шикарное местечко.

Я устраиваюсь на одеяле рядом с Фрэнки, всё ещё держа наш чай в руках.

— Почему она больше не будет ездить к Лорене?

Или проводить время здесь?

«Потому что она не планирует проводить время здесь, идиот. Предельно ясно, раз она так сказала».

Фрэнки мягко забирает у меня свою кружку-термос.

— Ну, с учебой на юрфаке у меня будет расписание получше, без ночевок вне дома и командировок. Нет нужды оставлять её у Ло, — она пожимает плечами.

Какое-то время мы сидим молча, смотрим на океан, наблюдаем, как луна окрашивает воду в серебристо-белый цвет. Пацца мечется по песку, катается, принюхивается, убегает вдаль, но послушно возвращается, когда я свищу и подзываю её обратно. После нескольких долгих и умиротворенных минут деликатный вес руки Фрэнки заставляет меня вздрогнуть и отвлечься от берега.

Она смотрит, как её пальцы скользят по моей ладони. Затем хмурит лоб и убирает руку.

— Расскажи мне про настоящего Рена.

Я кошусь на неё.

— Что ты имеешь в виду?

— Про того, кто прячется за счастливым фасадом. Того, которого мы почти начали обсуждать после йоги.

Я опускаюсь на одеяло и смотрю вверх, на звёзды.

— О. Про этого. Ну…

Словно прочитав мои мысли, Фрэнки протягивает мне косяк. Я смотрю на него, затем аккуратно забираю из её пальцев. Больше половины команды курит травку по многим причинам — снятие боли, облегчение тревоги, просто для расслабления и развлечения. Я же с момента подписания контракта был так напряжён, что никогда даже не задумывался об этом. Но мысль о том, чтобы быть чуточку спокойнее в разговоре с Фрэнки, не так застревать в своих шумных мыслях… ну, это кажется заманчивым.

Сделав небольшую затяжку, я медленно выдыхаю и подавляю отчаянное желание закашляться.

Фрэнки улыбается, глядя сверху вниз на лежащего меня.

— Я тебя испортила.

Я смеюсь, но это быстро переходит в приступ кашля. Много времени не требуется — может, около минуты — и в моих конечностях воцаряется некая тихая тяжесть. Мой разум поразительно ясный.

— Вау. Я жалею, что не попробовал травку раньше.

Она гортанно смеётся и ерошит мои волосы.

— Добро пожаловать на тёмную сторону, Зензеро.

Я встречаюсь с ней взглядом, всматриваясь в её лицо.

— Ты сказала, что хочешь настоящего Рена. Это взаимно? Это означает, что я знаю настоящую Фрэнки?

Её улыбка на мгновение скисает, пока она накручивает прядь моих волос на кончик своего пальца — раз за разом, размеренным, успокаивающим движением.

— Да, думаю, что так. Лучше большинства людей, во всяком случае, — она поддевает меня. — Перестань уходить от ответа.

Повернув голову, я наблюдаю за созвездиями.

— Настоящий Рен — до сих пор немного неуверенный в себе и неприкаянный.

— Почему?

Я пожимаю плечами и поднимаю руку, показывая, что хочу ещё одну затяжку.

— Кто знает, — я аккуратно делаю ещё одну маленькую затяжку косяком, возвращаю его Фрэнки и говорю, выдыхая: — В детстве я был неуклюжим в общении. Потом, когда я учился в старших классах, мы переехали, и мне пришлось начинать сначала, пытаться завести друзей. Я так и не нашёл свою колею.

— Пока не появился хоккей?

Я улыбаюсь звёздам.

— Да. На льду я счастлив. И я действительно лажу с парнями. Им нравится моя чудаковатость. Не знаю, наверное, я чувствую, что меня принимают.

— Это важно, — тихо говорит Фрэнки. — У меня есть такое с Энни и Ло. Без них я была бы несчастна.

Я поворачиваю голову и смотрю на неё.

— А что насчёт твоей семьи?

Фрэнки пожимает плечами.

— Ну. Я люблю свою сестру, Габби, но в нашем детстве она была той ещё засранкой. Я была её младшей сестренкой, вечно создающей проблемы и закатывающей истерики, поэтому ей казалось, что её игнорируют. Мы по большей части оставили это в прошлом, но мы всё равно очень разные люди, которых разделяет целая страна. Для мамы я ходячая бомба с часовым механизмом, и с каждым шагом я ближе к тому, чтобы развалиться на куски. Бабуля спокойно относится к артриту, но она не понимает аутизм. Я свожу её с ума тем, что не слежу за языком. Раньше я ставила её в неловкое положение в церкви и в кругу её знакомых. Я и католическая церковь не очень ладим, а для бабули это вся её жизнь.

— А твой папа?

Она смотрит на песок, медленно водя пальцем по поверхности.

— Он умер, когда мне было двенадцать. Отчасти поэтому мама так тревожится из-за меня. Она так и не смирилась с его потерей. Он был пожарным, и когда он погиб на работе, это лишь усугубило её тревогу из-за благополучия её семьи, если ты понимаешь, о чём я.

Я аккуратно прижимаю ладонь к её руку, вожу костяшками по её пальцам.

— Мне жаль.

Её пальцы медленно играют с моими.

— Ничего страшного. Я всегда буду скучать по нему, но через какое-то время боль притупляется, — она вздыхает, тушит остатки косяка и кладёт рядом со своим чаем. — Итак, расскажи мне про Шекспировский Клуб.

Я склоняю голову набок, сбитый с толку переменой темы.

— Что именно?

— Что тебе в нём нравится. Почему ты всё ещё состоишь в нём, — она отпивает чая и смотрит на океан.

— Ну, всё началось в старших классах. Пара чудаков вроде меня, которым нравилось читать и разыгрывать эти слова из времени, когда язык имел кое-какое значение… когда люди не бросались друг в друга словами так просто, или, не знаю, может и бросались, но хотя бы делали это креативно.

— Отсюда и старинные ругательства.

К моим щекам приливает жар. Я не то чтобы смущён, но я делал это не с пониманием, что кто-то слушает.

— Ты заметила.

Она улыбается и ставит свой чай.

— Думаю, моё любимое на данный момент — «гульфик со сваренными мозгами».

— Ну это выполняет свою задачу. Мне не нравится материть людей, особенно на публике. Может, это прозвучит чрезмерно, но я чувствую вес каждого маленького фаната, который смотрит меня, и родители которого читают то, что я говорю в письменных статьях. Я… наверное, я хочу это уважать. И всё же в какой-то момент надо выпускать пар, понимаешь?

Она кивает.

— Шекспировский Клуб помогает тебе не забывать выражения. Я знаю кого-либо, кто является членом вашего разношёрстного сборища?

Я опираюсь на локти и делаю большой глоток чая, избегая её взгляда.

— Не могу сказать. Это секрет.

Когда я поднимаю взгляд, её глаза блестят, а губы изгибаются в лёгкой улыбке.

— И как же кому-либо получить доступ к этому эксклюзивному собранию?

— Ну, сначала его или её должен пригласить один из действующих членов. А потом нужно продекламировать свои любимые строки из Шекспира.

— Звучит вроде как просто.

— О, это ещё не всё. Членство зависит от аутентичности, от слов, произнесённых от самого сердца. Нужно произносить их всерьёз, так, будто они имеют для тебя значение.

— Почему? — спрашивает Фрэнки.

— Так обеспечивается безопасность. Если кто-то присоединится и привнесёт пренебрежительную атмосферу, это всё испортит.

— Ну, может, тогда мне пора освежить в памяти Барда.

Я резко поворачиваю голову, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Т-ты бы хотела прийти?

— Может быть, однажды. Звучит здорово. К тому же, мне кажется, ты очень убедительно читаешь Шекспира. Мне надо это увидеть.

Мои щёки распаляются ещё сильнее.

— Я в этом не уверен, Фрэнки.

— Почему нет?

— Потому что…

«Тогда ты увидишь меня во всём моём чудачестве. В моей абсолютной придурковатости».

— Я стесняюсь, — оправдываюсь я.

Она закатывает глаза.

— Рен, позволь мне кое-что тебе сказать. Любой, кто видел, как ты наслаждаешься своим театральным хобби, и подкалывал тебя из-за этого, не стоит твоего времени. Мой психолог говорит: покажи людям, кто ты на самом деле, и получишь абсолютное удовольствие, зная, что они любят тебя таким, какой ты есть. Поэтому у меня мало друзей, но они знают и любят настоящую меня.

«Ты знаешь настоящую меня», — как будто говорят её глаза, пока она смотрит на меня.

Моё травмированное плечо болит от того, что я опираюсь на локоть, и я ложусь на одеяло, огорошенный и её словами, и болью, пронзающей моё тело. Фрэнки проводит ладонью по моей руке до плеча. Когда она массирует его, разминая ноющие места своими пальцами, у меня вырывается рокочущий стон.

— Приятно? — спрашивает она.

— Угу, — мои конечности сделались тяжёлыми, мысли успокоились. Я чувствую себя безвольной тушкой в её руках.

— Хорошо. А теперь давай послушаем, почему ты прячешься за фасадом хорошего парня.

— У меня такое чувство, будто я на допросе.

Она улыбается.

— Я пользуюсь твоим расслабленным состоянием. Ты вечно такой бодрый и весёлый, — её палец тычет в мою щёку там, где видна ямочка, если нет бороды. — Мне нужны грязные подробности, Зензеро.

Я бросаю на неё притворно суровый взгляд, но впечатление рушится тем, что она снова массирует моё плечо.

— Грязные подробности в том, что я поздно «расцвёл». Затем, когда я поступил в колледж, как будто возмужал и нашёл себя в хоккее, люди начали относиться ко мне иначе. И я не знал, что с этим делать. Я был тем же, кем и всегда, но теперь должен чувствовать себя иначе, потому что выглядел определённым образом и подпадал под некоторые социальные мерки успеха?

Её пальцы на мгновение замирают, затем нежно возобновляют движения.

— Продолжай.

— Да на этом и всё, собственно. Я просто нашёл своё место с шекспировскими задротами и игрой в хоккей. И я до сих пор пытаюсь понять, как быть собой и оставаться «своим» в обоих этих мирах. Этот фасад «хорошего парня», о котором ты говоришь — попытки защитить себя от неверного выбора.

— У тебя были отношения, в которых ты мог быть всем выше перечисленным?

— Нет.

— Плохие отношения?

— У меня никогда не было серьёзных отношений, ни плохих, ни хороших.

— Ах, — говорит она. — Значит, перепихи. Да, они заканчиваются прежде, чем вы успеваете узнать друг друга.

Я смотрю в ночное небо, готовясь к её реакции на мои слова.

— И перепихов тоже не было.

Её пальцы замирают. Она опускает руку.

— Срань господня, Рен. Ты девственник?

Я поворачиваюсь к ней лицом.

— Да.

— Да ты меня разыгрываешь, — она шлёпает меня по груди. — Это не смешно.

— Фрэнки, я тебя не разыгрываю.

— Тебе двадцать пять. Умный. Привлекательный. Типа, аж до промокших трусиков привлекательный…

— Прошу прощения, что?

— Просто забудь, что я это сказала, — покачав головой, она с неверием хлопает глазами. — Мне очень сложно переварить данный факт.

— Это правда.

— Вау.

Я пытаюсь посмотреть ей в глаза, но она смотрит в сторону, на мои губы, моё тело, и только потом мы вновь встречаемся взглядом.

— Ты можешь спросить меня, почему так.

— Почему? — орёт она, в неверии всплеснув руками. — Ну типа, ради всего святого, Рен!

— Я никогда не хотел этого с теми женщинами, что встречались мне, — я пожимаю плечами. — Ну то есть, моё тело, конечно, хотело. Много раз, но я просто… я целовался с какой-либо девушкой на вечеринке, в её общажной комнате, и да, я узнал женское тело, но я всё равно чувствовал себя неловко. Это не казалось правильным.

— До тех пор, пока не появилась загадочная леди.

Я кошусь на неё и чувствую, как сердце ударяется о рёбра.

— До неё, да.

— Чем она отличается? — спрашивает Фрэнки.

Я всматриваюсь в её глаза.

— Я не уверен. По крайней мере, я не уверен, чем это было вызвано вначале. Теперь, когда я знаю её получше, думаю, мы просто хорошо ладим. Схожее чувство юмора, может, схожие уязвимые места. Много физической химии, по крайней мере, с моей стороны. И… она первая, с кем я чувствовал себя правильно. Не так, будто я ходячее противоречие, которому везде не место, а так, будто во мне есть смысл. Так, будто мне не надо выбирать между разными кусками себя.

— Кажется, она просто лучшая, — тихо говорит Фрэнки.

Я улыбаюсь ей и говорю абсолютную правду.

— Да, она такая.