Всегда только ты

Глава 4. Фрэнки

Плейлист: Lorde — The Love Club

Всю свою жизнь я была или загадкой, или затруднением. В детстве я была помешанной на рутине, тревожной и склонной к эмоциональным вспышкам. Я кричала, когда на меня надевали одежду, ужасно спала. У меня была одна лучшая подруга, и я хотела, чтобы она была только со мной. Я ненавидела шумные пространства и каждую неделю плакала на церковной службе, когда они использовали благовония.

Будучи подростком, я настолько погружалась в истории, что весь день забывала поесть, постоянно говорила о любимых книгах, плакала, когда они заканчивались, и до измождения зачитывалась всеми имеющимися фанфиками. Я слетала с катушек, когда моя старшая сестра, Габби, слишком громко жевала, когда на моих штанах образовывалось статическое электричество, когда мама отходила от плана блюд на неделю, и когда я что-то оставляла в одном месте, а потом не находила это там же.

Иногда я сводила свою семью с ума. Ничего не понимающая мама, раздосадованная бабуля и раздражённая Габби. Но папа меня всегда понимал. Он крепко обнимал меня и качал на руках. Он набирал для меня тёплые ванны и просил бабулю сшить для меня свободные широкие платья, чтобы носить их поверх единственных леггинсов, которые я могла терпеть. Под твёрдой матриархальной властью бабули я приучилась сидеть смирно, сосредотачиваться, слушать, быть вежливой. Вокруг меня шёпотом витали социальные подсказки и невысказанные смыслы, слишком скользкие и уклончивые, чтобы я их уловила. Так что я обратилась к сверстникам, наблюдая и имитируя их движения, жесты, фразы и лицевые выражения. Я играла в виды спорта, была хорошей студенткой. Я изо всех сил старалась сойти за одну из них.

И какое-то время мне удавалось. Я казалась типичным ребёнком (что бы это ни означало, бл*дь), пока депрессия и тревожность после смерти папы не обрушила всё, опустошив те эмоциональные резервы, что требовались для изображения нормальности.

Мне было 13, когда мне поставили диагноз «аутизм». Психолог сказал, что это произошло бы ранее, если бы не моя фантастическая способность следовать правилам, копировать поведение и притворяться «нормальной». Мозгоправ говорил, что все достигают переломной точки. Лишь вопрос времени, когда мне пришлось бы перестать притворяться и откровенно признать свои неврологические отличия.

В нашей традиционной католической итальянской семье, где доминировал скептицизм бабули в отношении всего, кроме молитвы как решения всех проблем, просто удивительно, что меня вообще привели на обследование. Это свидетельство того, насколько устала моя мама, раз она пошла против настояния бабушки о том, что я нормальная, просто упрямая и проблемная. Но мама доверилась своей интуиции, тайком сводила меня на несколько сеансов с педиатрическим психологом, и в итоге мне поставили диагноз. Наверное, я недостаточно благодарила её за это.

После диагноза я начала посещать психолога, чтобы контролировать тревожность, справляться с отклонениями от порывов и помешательства путём регулировки эмоций, а также справляться с тем иногда депрессивным ощущением, будто ты смотришь внутрь извне, с которым сталкиваются многие аутисты.

Затем, когда начался переходный возраст, в мою жизнь закрались ноющие боли и ощущение закостенелости. К семнадцатому дню рождения я получила ещё один диагноз: ревматоидный артрит. За одно лето я превратилась из ежедневной бегуньи и очень активной девушки в человека, чьи колени и бёдра настолько окостенели, что я не могла выбраться из кровати. Подросток, которая не могла открывать бутылки с водой или пользоваться открывашками для консервных банок.

И вот тогда я стала проблемой, а не личностью. Возможно, если бы дело ограничилось только аутизмом, или только артритом, мне бы позволили быть независимой и сильной молодой женщиной. Но учитывая страхи и тревоги моей мамы после смерти папы, она легко погрузилась в удушающую, инфантилизирующую опеку. Фрэнки хрупкая, сломанная и слабая. Это попросту душило.

Никаких шумных мест, Фрэнки они не нравятся.

Никаких матчей, ей слишком сложно дойти до тех мест.

Фрэнки нельзя оставлять одну. Кто знает, что случится?

Я была помехой для весёлого времяпровождения и мест, источником беспокойства и утомления, бременем. Мокрым одеялом. Тем, кто портит настроение. Осликом Иа-Иа.

Пока я не съехала. Моя семья получила возможность снова быть весёлой. А я получила возможность доказать себе, что я могу жить одна, сильная и независимая, в безопасности.

И я доказала себе и не только. И всё же я могу признать, что бывают дни, когда моя жизнь очень сложная. Аутизм — это пожизненная реальность того, что ты никогда не будешь понимать намёки, поспевать, видеть мир таким, каким его видит большинство людей. И иногда это кажется изолирующим, раздражающим, депрессивным.

И ещё есть ревматоидный артрит, поганое аутоиммунное заболевание, от которого нет лекарства, только контроль симптомов. Чем быстрее ты замедлишь хроническое воспаление, возникающее из-за того, что твоё тело нападает само на себя, тем лучше. Поскольку мне быстро поставили диагноз, медикаменты по большей части уберегли мои суставы от необратимых изменений. Но даже с хорошими лекарствами и лечением случаются вспышки.

Каждый раз, при каждой вспышке, моё левое бедро болит хуже всего — любимый эпицентр для чрезмерного энтузиазма моей иммунной системы. Три года назад у меня развилось столько хронической боли и слабости сустава, что пришлось пользоваться тростью. Моя семья квохтала (кто бы мог подумать, да), что это признак моей хрупкости — что в двадцать три года мне нужна трость.

Но я это приняла. Может, это из-за моего аутичного мозга и его аналитической практичности, у меня не было особых эмоций касаемо трости. Я просто видела её практическое преимущество. Она помогала. С ней я твёрже держалась на ногах. Моя нога не подкашивалась. Я не падала лицом в асфальт. Так что тут плохого, чёрт возьми?

Не вредило и то, что с тростью я чувствовала себя как крутая ведьма из Хогвартса. Знаете, сколько выгоды можно извлечь, владея псевдопалочкой и поразительной памятью на заклинания и проклятия? Много, вот сколько.

Нет, жизнь не всегда простая и свободная от боли, но у меня есть несколько друзей, которые знают и любят настоящую меня, и я нашла утешение и стабильность с Посохом Старца. Я также хожу к психологу, посещаю физиотерапевта, занимаюсь на велотренажёре, практикую йогу, плаваю. Я принимаю лекарства, и большую часть времени с дискомфортом и сложностями вполне можно жить.

Короче говоря, по большей части я наладила свою жизнь. А когда она кажется менее устроенной, когда моя иммунная система и аутистичный мозг устраивают самосаботаж, у меня есть козырная карта: медицинская марихуана, которая дает такую нужную передышку от хронической боли и тревожности.

Всё верно. Иногда, чтобы справиться со своей безумной жизнью, я обкуриваюсь. Иногда мой знакомый Картер в амбулатории, выписывающей медицинскую марихуану, убеждает меня попробовать новый «идеальный сорт», и покурив, я улетаю так далеко, что как будто оказываюсь в стратосфере, и тогда я понимаю, что Фрэнки пора баиньки. Но сначала надо заказать китайскую еду на вынос. Предварительно сунув пиццу в духовку.

Я так голодна. Я только что умяла пиццу и продолжила стремительно жевать мармеладных мишек, дожидаясь свинину мушу, яичные роллы и суп вонтон, и тут звонят в дверь. Больно быстрая доставка, но я не жалуюсь. Медленными шаркающими шагами я подхожу к двери.

Повозившись с засовом, я наконец-то умудряюсь его отпереть. Распахнув дверь, я протягиваю руку, чтобы забрать своё китайское пиршество, и тут осознаю, что я вижу.

Так и знала, что последняя затяжка была лишней. Мне уже мерещится всякое.

Мираж Рена Бергмана стоит на моём крыльце, как всегда улыбаясь. Через его руку переброшен блейзер, в руках маленький свёрток, завёрнутый в бумагу. Взъерошенные, частично мокрые волосы. Небесно-голубой джемпер, подчёркивающий его глаза. Поношенные джинсы и старенькие кроссовки Найк. Чёрт возьми, этот мужчина умеет одеваться.

Его взгляд быстро путешествует по моему телу, и помидорно-красный румянец заливает его щёки.

Ах да. Вот и реальность, ударяющая меня по лицу: «Внимание, Фрэнки, на тебе лишь короткие шорты с символом Даров Смерти, едва прикрытые безразмерной толстовкой Кингз».

Я одёргиваю толстовку, жалея, что она не настолько длинная, чтобы доходить до моих неоново-зелёных компрессионных чулок, которые заканчиваются чуть выше коленных чашечек. Я ношу их потому, что они дарят моим суставам приятное, облегчающее боль сжимание.

Мои щёки горят, и этот жар, который интенсивнее любой вспышки боли, с рёвом проносится от пальцев ног до макушки. Один лишь взгляд на Фантомного Рена вызывает ноющее ощущение внизу живота.

Осознавая своё бушующее либидо и менее сексуальные элементы моего наряда (то есть, абсолютно все его элементы), я впадаю в некий кризис. Я возбуждена при виде Рена Бергмана. Снова. Сначала в раздевалке, потом в «Луи», потом сегодня в процедурном кабинете. И теперь тут, у меня на пороге. Я всегда считала его сногсшибательным (ну естественно же), но просто пыталась это игнорировать. А теперь кажется, будто я уже не в силах это делать. Я увидела эту привлекательную сторону его, когда он наехал на Мэтта, и теперь уже не могу это развидеть. Если честно, я даже не могу перестать думать об этом.

Он не реален. Вот на чём мне надо сосредоточиться. У настоящего Рена нет причин находиться здесь, выглядя как ходячий рыжий секс. А значит, хуже не будет, если я позволю себе пялиться на этот плод моего обдолбанного воображения.

Я смотрю на него, с головой падая в эти зимние радужки. Я пялюсь. И пялюсь. И пялюсь.

Но как и все фантазии, это потакание себе должно завершиться. Сделав глубокий вдох, я захлопываю дверь перед миражом. Иначе я могу поддаться воображению, пригласить Вымышленного Рена внутрь, затем фантазировать о том, как буду раздевать его со свирепой потребностью узнать, совпадает цвет «ковра» с «занавесками»².

А этого я попросту не могу себе позволить.

Я не уверена, как долго была закрыта дверь. Как долго я пыхтела, прислонившись спиной к гладкой поверхности и дожидаясь, пока моё тело остынет от галлюцинаций. Я больше никогда не буду курить эту травку, ибо она явно чем-то приправлена. Картеру из амбулатории придётся ответить.

Но тут голос Рена разбивает любые надежды на то, что это мираж, вызванный наркотиками.

— Фрэнки?

Я вскрикиваю, отпрыгнув от двери так проворно, как я только способна.

— Д-да? — я выглядываю в глазок.

Пресвятая Богоматерь Иисуса Верхом на Ослике, эти волосы. В лунном свете они обретают в точности оттенок выцветшего медного пенни.

Должно быть, в прошлой жизни я была настоящей засранкой, потому что в этот раз карма, похоже, наказывает меня. А именно она наказывает меня моей неспособностью держать себя в руках, когда дело касается непозволительно дорогих рутбировых мишек, которые я могу купить только у вымогателей-перекупщиков, и увлеченностью рыжими красавчиками этого мира, которые, ну естественно, самые редко встречающиеся мужчины.

В отместку за то, что я сделала в прошлой жизни, видимо, будучи какой-то бессовестной кошкой, космические силы поместили прекраснейший рыжий образчик среди жителей Соединенных Штатов прямиком на мою орбиту и сделали его абсолютно недосягаемым. Он член команды. Я в штате персонала. Мы с Реном под запретом. Verboten. Interdit³. Невозможно. Не разрешается. Мне нельзя испытывать влечение к игроку команды. Я не могу даже думать о влечении к нему.

— Фрэнки, — приглушённо доносится голос Рена с другой стороны двери. — Всё в порядке?

Прочистив горло, я снова открываю дверь, быстро одёргивая толстовку в безнадёжной попытке выглядеть пристойно.

— Извини за это. Ты меня удивил, — сделав шаг назад, я жестом приглашаю его внутрь. — Я ожидала доставку китайской еды.

Он хмурит рот.

— Прости, что разочаровал.

— Ничего страшного. Я только что умяла целую пиццу и схомячила пакетик рутбировых мишек. Моему желудку необходим отдых.

Прислоняясь плечом к моему косяку, Рен меняет выражение лица на нечто тёплое, может, забавляющееся. Вот и та бодрая, ничто-меня-не-сломит улыбка, от которой я готова лезть на чёртовы стены. По большей части потому, что мне хотелось бы повторить эту улыбку. Может, тогда люди не считали бы меня такой ворчуньей, когда в реальности я просто не могу самопроизвольно заставить себя улыбнуться.

— Ты под кайфом, не так ли? — спрашивает он.

— Прошу прощения, — оскорблённо фыркаю я. — Я трезва как монашка, — сказав это, я сразу же копаюсь в своей обширной памяти в поисках такого сравнения и ничего не нахожу. Высока вероятность, что я высосала это из пальца. Чёрт.

Рен широко улыбается.

— Знакомые мне монашки — скандально известные тусовщицы.

И вот он ведёт себя мило, подыгрывая мне. Чтоб ему провалиться, этому безрассудно милому мужчине.

— Видимо, ты нашёл крутых монашек, — говорю я ему. — Те, которых знала я, били меня линейкой по рукам в школе и заставляли стоять в углу за мою дерзость.

Смех Рена мягкий и тёплый.

— Ты? И дерзящая?

Я поворачиваюсь к кухне, когда слышу, что моя собака Пацца начинает лаять на заднем дворе, и как раз вижу, как она лапами бросается на окно.

Оборачиваясь через плечо, я замечаю, что Рен остаётся на прежнем месте, у порога. Он как будто не решается двинуться дальше.

— Это всего лишь моя собака снаружи. Она безвредная… вроде как. Ну, не совсем. Я боялась, что она накинется на курьера, так что она снаружи.

Рен бледнеет.

— Я оставлю её на улице, — говорю я ему, со стоном плюхаясь на свой огромный фитбол. — Мне просто нужно посидеть, Зензеро. Заходи. Если мы будем говорить, то сделаем это здесь.

Рен закрывает за собой дверь и медленно проходит в мою гостиную, с любопытством осматриваясь. Его улыбка никуда не девается, но он выглядит… Смущённым? Нервничающим? Боже, что бы я отдала за возможность читать лица.

Он аккуратно опускает то, что нёс в руках. Сначала блейзер — теперь я узнала, что это мой блейзер. Затем свёрток, который он держал. Он подвигает его по кухонному столу в мою сторону.

— Твой пиджак, который ты забыла, — говорит он. — И подарок в благодарность за то, что закрыла глаза на Шекспировский Клуб.

Я хмуро смотрю на него.

— Ты не понимаешь, как это было больно. Мы ЛА Кингз. Короли. У меня уже была сценка в голове. Костюмы и реплики. Столько материала для работы, ты понимаешь? Король Лир. Генрих IV, Генрих V, Ричард II, Ричард III, Макбет. Цимбелин. Король Иоанн. И это ещё не всё… — мой голос стихает, пока я изучаю загадочное выражение Рена. — Что? Я шокировала тебя своими категориальными познаниями Шекспира?

— Немножко, — это звучит хрипло.

— Не слишком цепляйся за эту идею. Я просто знаю все заголовки и некоторые реплики, потому что мне пришлось заучить это для теста в колледже. В остальном я практически ничего не знаю.

Рен прочищает горло и качает головой, выдёргивая себя из этого состояния. Его лёгкая улыбка возвращается, и он подталкивает свёрток поближе.

— Ясно. Ну, я не хотел неловко отдавать тебе это завтра на работе, и подумал, что послать по почте будет ещё более неловко. К тому же, у меня был твой пиджак, так что…

Дёрнув сверток к себе, я настороженно тяну за завязку. Узлы — это просто проклятье любого больного артритом. Но верёвочка без проблем развязывается.

Я кошусь на Рена и чувствую, что улыбаюсь.

— Спасибо, что обошёлся без двойного узла.

Он застенчиво улыбается и кивает. Моя улыбка становится ещё шире, когда грудь заполняется незнакомым теплом. Я разворачиваю бумагу, легко разрывая её. Мягкий хлопок падает на стол, и я приподнимаю ткань.

— Блуза?

Рен делает шаг ближе, переворачивая её и расправляя на гранитной столешнице. Я смотрю на его руки наверняка дольше, чем считается «приличным». Но они… красивые. Длинные пальцы, лёгкие веснушки. При пристальном изучении оказывается, что их костяшки покраснели, будто он недавно что-то бил.

— Мэддокс испортил другую твою блузу, — говорит он. — И я практически уверен, что она выглядела так. Это хорошая замена?

Я смотрю на блузу, переваривая его слова, и мои пальцы скользят по пуговкам. Они другие. Я сразу могу это сказать. У меня четыре одинаковых блузы, четыре блейзера, четыре пары брюк, которые я ношу на все игры, и пусть эта блуза выглядит почти идентичной, я чувствую отличие. Я аккуратно тяну за ткань и смотрю, как она распахивается.

— Пуговицы… — его голос срывается, и Рен прочищает горло. — Пуговицы прикреплены к надёжным магнитам. Панель вокруг них содержит противодействующее магнитное притяжение и укреплена, чтобы контакт был крепким.

Обычно я оставляю свои рубашки застёгнутыми, не считая верхних двух пуговиц, чтобы можно было надеть через голову и не мучиться с застёгиванием. Пуговицы проблематичны для моих рук… особенно рано утром или поздно вечером, когда суставы наименее подвижны. Несмотря на все усилия, которые я прикладываю, чтобы моя одежда была комфортной, я никогда не думала, что одежда может быть более простой, но при этом позволять мне одеваться так, как мне хочется.

— Рен, где ты… — моё горло ощущается как-то странно, в нём встаёт ком эмоций, которые я даже не могу назвать.

— Моя сестра — физиотерапевт, но она также вечный достигатор, который увлекается всем адаптивным, начиная с одежды и заканчивая кухонными принадлежностями, — он пожимает плечами. — Она упоминала такие штуки раньше, сказала, что они продаются в магазине в Фэшн-Дистрикте.

Глядя на Рена, я чертовски сбита с толку. Он явно в курсе моих сложностей до такой степени, что купил мне нечто продуманное. И всё же нет ни следа той душащей, унизительной клаустрофобии, которую я чувствовала практически со всеми, кого знаю. В этом моменте с Реном я просто чувствую себя… увиденной. И испытываю ужасную потребность его поцеловать.

Чёртова травка. Это она во всём виновата.

«Травка никогда не делает тебя настолько возбуждённой».

«Заткнись, обкуренный мозг. Больше никаких мудростей».

— Это так продуманно с твоей стороны, — я робко накрываю его ладонь своей, один раз сжимаю, затем отпускаю, пока не поддалась импульсу притянуть его к себе и зацеловать до бесчувствия. — Спасибо.

Свирепый румянец поднимается по шее Рена намного выше бороды плей-оффа. Это ужасно мило, но в то же время странно видеть эту его сторону. Потому что Рен, которого я знаю последние три года, скромный, да, но уверенный в себе, напористый, яркий. Новичок Года. Самый ценный игрок. Вечно на обложках всех журналов, самый горячий то, самый сексуальный это. Парни дразнят его из-за этого, а он лишь качает головой и продолжает беседу о чём-либо другом. У Рена полный комплект, и он всегда казался вполне довольным этим.

Но есть и другая сторона, которую я вижу прямо сейчас. Когда он краснеет и почёсывает шею сзади, что для него почти как нервный тик. Как будто он не уверен в себе, как будто он уже не тот смелый парень, покоривший мир хоккея.

— Всегда пожалуйста, — говорит он. — Надеюсь, это не… — вот оно. Он почёсывает шею сзади. — Надеюсь, я не переступил черту или типа того.

— Нет, Рен. Это очень продуманный жест от заботливого друга, — в глазах Рена мелькает нечто, что я не могу прочесть. — Ну то есть, я знаю, что мы работаем вместе. Но мы ведь друзья, так?

Ведь так же?

— Определённо. Да. Абсолютно, — он кивает, переступая с ноги на ногу.

Воцаряется молчание. Я научилась, что лучше попытаться завести светскую беседу. Мне всё ещё удаётся не очень хорошо, и мне это определённо не по вкусу, но я запомнила некоторые способы заполнить неловкие паузы в разговоре. Просто сейчас мне не хочется играть в нормальность. Мне хочется быть настоящей Фрэнки с, как я начинаю подозревать, настоящим Реном. Так что я позволяю тихому гудению холодильника и стрекоту сверчков за кухонным окном служить нашим саундтреком. Я позволяю себе смотреть на Рена так, как, наверное, не стоило, а он смотрит на мои губы с такой сосредоточенностью, с какой он смотрит только записи игр.

Момент лопается как пузырь, когда в дверь звонят.

Отведя взгляд, Рен косится на входную дверь.

— Китайская еда?

— Ну, если только кто-нибудь из команды не принёс мне штаны на магнитных застёжках.

Он тихо смеётся.

— Ясно. Я проверю, если хочешь.

— Спасибо, было бы здорово, — когда он отходит, я лихорадочно хватаю затушенный ранее косяк и спешно прикуриваю снова.