Глава 3. Рен

Плейлист: Erlend Øye — For the Time Being


Проводив Фрэнки до двери (и получив напоминание в её бесстрастной манере, что она большая девочка, которая может дойти от машины до дома), я прыгаю обратно в фургон. Она запирается в своём канареечно-жёлтом бунгало на 133-й, и я вижу, как в прихожей загорается свет, а её силуэт становится короче по мере того, как она уходит глубже в дом.

Наслаждаясь своими супернавороченными заднеприводными камерами, я выезжаю с подъездной дорожки у дома Фрэнки.

— Итааааак, — Уилла улыбается мне, хлопая ресницами. Когда Фрэнки освободила переднее пассажирское место фургона, Уилла обняла её на прощание, запрыгнула на сиденье и теперь устроилась, глядя на меня. Потянувшись к регулировке громкости, она делает тише музыку Busta Rhymes.

— Слава богу, — бурчит Райдер на заднем сиденье. Он заново прикрепляет трансмиттеры своих имплантатов и вздыхает с облегчением.

— Ренни Ру, — Уилла наклоняется ближе. — Нам надо поговорить о Фрэнки.

Мои руки намертво стискивают руль.

— А что насчёт неё?

— Эм, ну то, как мне она нравится. Я хочу, чтобы она осталась. Мне нравится её сухой юмор, и то, что она знает всё на свете про Гарри Поттера, включая и последний кошмар автора в Твиттере…

— Что она теперь-то натворила? — спрашивает Райдер с заднего сиденья.

— Просто показала, что можно создать волшебный мир, переполненный сложными, отрицающими стереотипы персонажами, и всё равно быть феминистским разочарованием, не признающим транс-людей.

Я вздыхаю.

— Да что не так с людьми?

Уилла пожимает плечами.

— Кто знает, бл*дь. Власть развращает. Можно подумать, что опыт написания книг об этом подарит ей немного осознанности.

Мы с Райдером хмыкаем в знак согласия.

— Но обратно к Фрэнки, — говорит Уилла. — Ты видел, как она умяла тот бургер в «Луи»? Я хочу, чтобы в семье была женщина, которая поглощает барную еду так же, как и я. Фрейя слишком сосредоточена на здоровье, а Зигги ест как птичка. Так что иди обратно к той входной двери, пробуди своего внутреннего викинга, закинь её на плечо и скажи, что она застряла с нами.

Уилла и Райдер не помолвлены, но это лишь вопрос времени. Теперь она член семьи и явно строит планы на её пополнение посредством чужих отношений. Поёрзав и приняв новую позу, она кладёт ноги на приборную панель и дерзко улыбается мне.

Я не могу позволить себе даже косвенно признать интерес к Фрэнки, потому что если скажу Уилле, это всё равно что сказать всему миру, а этого я хочу в последнюю очередь. Я переключаю радиостанцию, чтобы мы не пропустили час блюграса.

— Мне плевать, как хорошо застрахованы твои ноги, Уиннифред. Убери их с моей приборной панели.

Уилла вздыхает и опускает ноги.

— Соберись. Поговори о Фрэнки.

— Я сосредоточен. На дороге, — включив правый поворотник, я проверяю зеркала и сворачиваю с улицы Фрэнки на бульвар Хоторн.

— Чувак, — фыркает Райдер. — Налево на Хоторн, затем направо на Инглвуд. Так намного быстрее.

Я на долю секунды сердито смотрю на него через зеркало заднего вида.

— Ты можешь не рулить с заднего сиденья?

— Не может, — Уилла улыбается ему через плечо. — Когда мы только переехали в Такому, мы столько раз ссорились, потому что он указывал мне с пассажирского сиденья. Теперь я просто позволяю ему садиться за руль и притворяюсь, что он мой шофёр. Или так, или придётся его расчленять.

Райдер усмехается.

— Я не против ссор в машине с тобой. Обычно это приводило к последствиям, которые я терпел с большим удовольствием.

— Так, — я вскидываю руку. — Этот фургон — пространство с рейтингом 0+.

Это заставляет Уиллу издать фыркающий смешок.

— Я всё ещё не могу смириться с тем фактом, что ты купил фургон, — она счастливо вздыхает. — Это так в твоём духе.

— Учитывая парней в команде и Шекспировский Клуб, я вечно везу куда-то кучу людей. Кроме того, тут куча места для моей экипировки…

— И для детей, которых нарожаете вы с Фрэнки.

Не будь я спортсменом с чертовски хорошей координацией, я бы сейчас разбил машину.

— Уилла, — говорит Райдер с заднего сиденья. — Полегче с ним.

— Полегче? Мне неизвестно значение такого слова, — ткнув меня в плечо, Уилла наклоняется поближе. — Итак, расскажи мне, давно вы знакомы?

— Она начала работать на Кингз за год до меня.

— То есть, ты знаешь её всю свою профессиональную карьеру. Хм, — Уилла прищуривает глаза и поглаживает невидимую бородку. — Интересно.

— Уилла, — предостерегающе произносит Райдер.

Она делает в его сторону шугающее движение, будто он раздражающая мошка, а не парень, сложенный как полузащитник, который без проблем будет щекотать её, пока она не описается.

— И ты ведь воздерживался от свиданий с тех пор, как подписал контракт с Кингз? — выпытывает она.

Я старательно фокусируюсь на дороге.

— Как и большинство новичков, с момента подписания контракта я посвящаю практически каждую секунду своей карьере.

— Но ты больше не новичок.

— Это не означает, что у меня внезапно появилось время для романтики.

Она мрачнеет.

— Я в это не верю. Ты же как-то умудрялся в колледже, не так ли? Ты балансировал между требованиями хоккея первого дивизиона, академическими нормативами и романтикой.

— У меня не было девушки в колледже, — нажав несколько кнопок, но не отрываясь от дороги, я наконец-то нахожу ту, что опускает окно с моей стороны. Допрос Уиллы заставляет меня потеть.

— Ты явно уходишь от ответа. Смысл в том, что ты находил время, чтобы встречаться. Или, ради твоего романтизма эпохи Ренессанса, лучше сказать, чтобы ферлакурить и обхаживать дам.

Я закатываю глаза.

— Воистину, Вильгельмина, временами желаю я, чтоб судьба нас не сводила.

Уилла морщит нос.

— А? — она переваривает смысл сказанного и шлёпает меня по груди. — Эй, это грубо. И неправда. Ты меня любишь. Я твоя любимая почти-невестка

— Ты моя единственная почти-невестка.

— Ренни Ру, тебе не удастся меня отвлечь. Она тебе нравится, не так ли? Поэтому ты не встречался ни с кем с тех пор, как присоединился к команде.

Я смотрю на дорогу. Почему требуется так много времени, чтобы проехать несколько миль до Манхэттен-бич?

Уилла мечтательно вздыхает.

— Ах. Это чертовски романтично. Ты тоскуешь по ней.

Райдер сочувственно похлопывает моё плечо с заднего сиденья. Я не ожидаю, что он вклинится. Он самый тихий из нас всех, и когда Уиллу понесло, её всё равно не остановишь.

— Уиллис, — я смотрю на неё, пока мы стоим на красном сигнале светофора на Сепульведе. — Фрэнки невероятно серьёзно относится к работе. Я знаю её три года, и за всё это время стало очевидно, что для неё я лишь один из парней, часть работы. Работы, которая недвусмысленно запрещает отношения между игроками и персоналом.

Уилла смотрит на меня, но светофор переключается на зелёный и спасает меня от взгляда в эти интенсивные янтарные глаза.

— Интересный ответ, — она откидывается на спинку и открывает своё окно, впуская новый порыв тёплого весеннего воздуха.

— Чем это интересный? — спрашивает Райдер.

Уилла широко улыбается.

— Тем, что это вообще не ответ.

* * *

В отличие от большинства моих сверстников (и поверьте, они ненавидят меня за это), профессиональная игра в хоккей не была мечтой моего детства. Я происхожу из большой шведо-американской семьи футболистов.

Райдер, который по старшинству идёт сразу за мной, играл за КУЛА и был заслуженно уверен, что потом пойдёт в профессиональный спорт, но бактериальный менингит на первом курсе так сильно повредил его слух и ощущение равновесия, что его карьера закончилась. Фрейя тоже играла за КУЛА, но потом повесила свои бутсы, получила докторскую степень и начала работать в сфере физиотерапии. Она сказала, что любила футбол не настолько, чтобы посвятить ему всю жизнь. Аксель, мой старший брат, играл на протяжении всех старших классов школы и всё ещё с удовольствием играет в соревновательной лиге учащихся.

Два моих младших брата, Вигго и Оливер, оба превосходно играют, но только Оливер играет на уровне колледжа, тогда как Вигго решил не поступать в колледж и теперь играет в соревновательной любительской лиге, как Аксель. Наша младшенькая, Зигги, в разы превосходит уровень своих друзей-старшеклассников и играет за женскую национальную сборную U-20. Она решительно настроилась однажды попасть в женскую олимпийскую сборную, и если бы я сомневался в её способностях (а я не сомневаюсь), одна лишь её настойчивая натура убедила бы меня, что она придёт к этому.

Что касается меня, я играл в футбол, и мне нравилось. У меня хорошо получалось. Но я никогда не обожал этот вид спорта. Дойдя до старших классов, я не сдружился ни с кем из футбольной команды, и пусть из меня получился отличный вратарь, душа к этому не лежала. Тогда я только-только переехал из штата Вашингтон. Я не ладил с калифорнийскими парнями — этот долговязый, занудный, высокий рыжий, которому нравились стихи и живые театральные представления, которому не было комфортно обсуждать девочек так, как это делали другие парни, который ненавидел мелочные игры за власть и ту ужасную манеру, в которой парни обращались друг с другом в раздевалке и коридорах.

Когда я был в десятом классе, на вечеринке моих родителей коллега папы посмотрел на меня, видимо, увидел потенциал и спросил, не заинтересован ли я в хоккее. В свободное время доктор Эванс был тренером для лиги парней моего возраста и сказал, что даст мне индивидуальные уроки, чтобы посмотреть, понравится ли мне.

В хоккее присутствовала грация и плавность, которой мне недоставало в футболе, и это развернулось во мне в тот же момент, когда я зашнуровал коньки и ступил на лёд. Когда я взял в руки клюшку, когда ощутил холодную тишину арены и шайбу перед собой, я как будто наконец-то нашёл свою естественную среду обитания. Я ожил, катаясь на коньках и играя в хоккей. Я до сих пор оживаю во время этого.

Каждый день я щипаю себя, не веря, что это моя работа. Что мне платят за игру, которую я люблю, за то, чтобы я был примером для маленьких детей и вносил вклад в общество. Я также щипаю себя, не веря, что мне удаётся каждый день видеть Фрэнки на работе.

Она была одной из первых людей, кого я встретил после подписания контракта. Когда прошли встречи, касающиеся юридических нюансов, ожиданий, расписания и организационных моментов, на пороге появилась Фрэнки, вышагивающая с тростью дымчатого цвета и кедами в цветах команды. Посмотрев на неё, я почувствовал, как что-то в груди ёкнуло, и весь воздух вылетел из лёгких, будто я грудью врезался в ограждение.

Она села напротив меня, объясняя, что мне нужно для создания присутствия в социальных сетях, что писать в Твиттере, что публиковать в Инстаграме, как включаться в общение, как дополнять то, что она делала во время тренировок и игр.

Мой любимый момент — когда она окинула меня критическим взглядом и сказала:

— Заранее прошу прощения за то, что мне придётся это сказать, но если ты запостишь фотку члена в какой-либо социальной сети или отправишь это любой женщине в личные сообщения, то когда я с тобой закончу, у тебя уже не останется члена для подобных фоток. Намёк ясен?

После этого она вела себя вежливо и исключительно профессионально, будто вовсе не пригрозила кастрировать меня, пусть и по весомой причине. Я помню, как пытался слушать, что она говорит, хотя мне сложно было не пялиться на её губы. Мне до сих пор сложно не пялиться.

Дверь в процедурный кабинет распахивается, и далее раздаётся знакомое:

— Рен Зензеро.

Я поднимаю голову с массажного стола. Понятия не имею, почему Фрэнки так меня называет. Я знаю, что это звучит по-итальянски, и я десятки раз готов был погуглить, но как бы побаиваюсь, что это означает. Я знаю лишь то, что когда она использует это слово, оно скатывается с её языка в такой манере, от которой напрягается всё моё тело, волоски на шее и руках встают дыбом. Это звучит непринуждённо и ласково — ещё одно лишнее подтверждение, что Фрэнки очень даже итальянка, даже если бы имя не выдавало её с потрохами.

Франческа Зеферино. Хотя если назвать её как-либо, помимо Фрэнк или Фрэнки, она будет выкручивать тебе соски, пока ты не разрыдаешься. Её волосы представляют собой полотно шёлка кофейного цвета, спадающее до середины её спины. У неё извечно золотистая кожа, сияющая так, будто она светится изнутри, большие ореховые глаза, густые тёмные ресницы, розовые губы и абсурдно глубокая ямочка на левой щеке.

Фрэнки останавливается сбоку от массажного стола, поднимает свою трость и шлёпает меня по заднице.

— Ой! — ору я.

Джон, один из наших тренеров, привык к авторитарной манере, в которой Фрэнки обращается с игроками. Он поднимает руки и пятится.

— Просто крикни, когда она закончит тебя избивать.

Я таращусь на Фрэнки.

— Это за что, блин?

Она хмурится.

— Твой читательский клуб по Шекспиру массово собирается завтра. Я этого не знала.

Моё сердце ухает в пятки. Это не должно было всплыть. Свирепый румянец заливает меня от горла до щёк. Это один из минусов быть рыжим. Папа и Зигги, как коллеги-рыжие в семье, прекрасно понимают. Ты не можешь скрыть свои эмоции, даже если от этого зависит твоя жизнь — всё видно по твоей коже.

Я нервно сглатываю и медленно сажусь.

— Кто тебе сказал?

— Это неважно, — Фрэнки опирается на свою трость и награждает меня суровым взглядом. — Это едва не упущенная огромная возможность. О чём ты думал, скрывая такое от меня? Ты знаешь, сколько у меня идей? За те пять минут, что я знаю, я уже…

— Фрэнки, — я подаюсь вперёд, опираясь локтями на колени. С её ростом, и потому что она стоит возле стола, мы оказываемся лицом к лицу, и наши носы почти соприкасаются.

Буквально на секунду её глаза встречаются с моими, пятнышки бронзового и изумрудного исчезают, когда её зрачки расширяются. Она моргает, делает шаг назад и прочищает горло.

— Что?

— Фрэнки, эта часть моего мира… это личное.

— Почему? — она склоняет голову набок, будто я искренне сбиваю её с толку. Будто она не понимает несоответствие между тем, кто я — бывший Новичок Года, помощник капитана, Викинг на льду — и той частью меня, что всё ещё увлекается Шекспиром и поэтическими чтениями.

— Я не стыжусь их или своих интересов, но некоторым парням не хочется появляться перед камерой, в центре внимания. Они просто ботаники вроде меня, которым любое нежелательное внимание напоминает о том внимании, которое они получали в прошлом.

Фрэнки делает шаг ближе.

— Зензеро, ты говоришь мне, что в школе ты был ботаником? И у тебя были друзья-зануды?

— Да.

Она одаривает меня редкой улыбкой, и та ямочка проступает. Помоги мне, Боже, только не ямочка, только не сейчас.

— Хочешь сказать… — её глаза всматриваются в мои. — Ты серьёзно? Ты? Тебя дразнили в школе? Ты был…

— Белой вороной. Да. И не все участники моего Шекспировского Клуба выбрались из данной категории. Я не хочу, чтобы им было некомфортно, ладно?

Фрэнки прикрывает рот ладошкой.

— Ладно, — это звучит приглушённо.

— Ты смеёшься надо мной?

Она качает головой.

— Я умираю от задротского очарования, — по крайней мере, мне кажется, что она бормочет именно это.

Не знаю, то ли мне обижаться, то ли веселиться.

— Фрэнки, как давно ты меня знаешь? Разве у меня на лбу не написано «Чудаковатый тип»?

Она хрюкает в ладошку и снова качает головой.

— Вау. Твоя работа требует социальной проницательности, но ты упустила довольно большие признаки.

От этого она перестаёт смеяться. её ладонь опускается.

— Иногда… — она сглатывает и теребит пальцами ожерелье, которое носит почти всегда. Там металлические фигурки и подвески, которые она легко перебирает пальцами, крутит, вертит и вращает. Она часто делает так, будто это её успокаивает. — Иногда я неправильно читаю людей, — тихо говорит она. — Прости. Я не смеялась над тобой. Это был приятный сюрприз. Я думала, любовь к Шекспиру была… эксцентричной чертой. А если ты говоришь, что это имеет более глубокие корни, то я уважаю, что это нечто личное.

Она избегает моего взгляда, сосредотачивается на соринке на своём рукаве и смахивает её.

Между её словами и внешностью в данный момент есть несоответствие. Она говорит так, будто всё в порядке, но выглядит так, будто я выдернул почву из-под её ног. Я испытываю чувство вины и в то же время любопытство. Что она скрывает?

Я начинаю вставать, но Фрэнки кладёт ладонь на мою грудь и усаживает меня обратно с удивительной силой.

— Возвращаемся к Шекспировскому Клубу, — говорит она. — К эпохе ботаника. Мне нужны детали. Мне нужно очень много деталей…

— Фрэнк-Ворчун, — Мэтт заходит в процедурный кабинет и подходит к ней, нагло перебивая нас и игнорируя меня. Он протягивает руку. — Я пришёл лизать задницу и говорить, что я сожалею.

По мне проносится ярость. За то, каким мудаком он был с ней в «Луи», я до сих пор хочу душить его, пока его жуткие карие глаза не выскочат из башки.

— Это в прошлом, — говорит ему Фрэнки, принимает его ладонь и вздрагивает, когда он сжимает слишком крепко.

Заходят Энди и Крис, тем самым развеивая напряжение момента. Мэтт отпускает её руку как раз в тот момент, когда Крис тянет за резинку шортов Мэтта, а потом отпускает её со щелчком.

— Придурок! — гаркает Мэтт.

Крис игнорирует это и предлагает Фрэнки мягко стукнуться кулачками, что она принимает.

— Привет, Фрэнки.

— Фрааанк Таааанк, — распевает Энди.

Фрэнки улыбаются, пока эти двое несутся к одному и тому же столу, ибо они извечно соревнующиеся болваны. Крис ставит Энди подножку, но Энди валит его за собой. Они оба падают на маты для растяжки и приземляются со стонами.

Подняв телефон, Фрэнки делает фото, затем улыбается и вздыхает.

— Вы, парни, реально упрощаете мне работу.

— Фрэнки, — дверь в комнату снова распахивается, и появляется Милли, одна из администраторов, которая работает часть времени в корпоративном офисе, а часть времени здесь, в приёмной. Она — бодрая 75-летняя старушка, заядлая читательница, и в прошлом году она официально вступила в Шекспировский клуб. — Тебе надо передвинуть машину, лапочка. Там кладут асфальт.

— Что? — Фрэнки стонет. И этот звук… устремляется прямиком в мой пах.

Я прочищаю комнату и, чтобы удержать своё тело от реакции, вспоминаю особо травмирующий случай, в котором задействованы Вигго, Оливер и огромная банка майонеза.

— Давай я перегоню её за тебя, Фрэнки.

— Да не, — она уже на полпути к двери, но поворачивается и показывает на меня своей тростью. — Я с тобой не закончила, Бергман. Я хочу получить ответы.

Я одариваю её невинной улыбкой.

— Конечно.

Ворча, она уходит, минуя Милли, которая придерживает дверь и манит меня пальчиком. Я иду следом за Фрэнки и останавливаюсь, когда Фрэнки уходит за угол, а Милли оказывается достаточно близко, чтобы прошептать:

— Собрание клуба всё ещё в силе на следующей неделе?

— Нет, ещё через неделю. То есть, через две недели от сегодняшнего дня.

Она улыбается и поправляет очки.

— О, ладно. Хорошо, что я спросила. Надо признаться, я впервые читаю «Как вам это понравится», и я немного сбита с толку. Все влюблены, никто не вместе, и все что-то скрывают.

— Это в представлении Шекспира романтическая комедия. В конце всё прояснится.

Её смех тихий и лёгкий.

— Справедливо. Но… — она вытаскивает несколько страниц и разворачивает их. — Можешь помочь мне с этим диалогом? Я беспокоюсь, что неверно прочитаю…

Я трачу несколько минут, чтобы помочь Милли понять подтекст в её репликах, но нас перебивают, когда в нашу сторону бредёт Тайлер. Милли убирает сценарий в карман и наполовину выходит за дверь, но потом останавливается и поворачивается ко мне лицом.

— Пожалуй, тебе стоит убедиться, что у Фрэнки нет проблем с машиной.

Я хмурюсь.

— С чего бы… подозрение проясняется. — Милдред Сойер. Ты же не стала ковыряться в машине Фрэнки?!

— Кто, я? — она улыбается и играет бровями. — «В любви случайно всё на свете: Есть у Амура стрелы, есть и сети».

— В следующем сценарии будешь вторым стражником, — шиплю я, проносясь мимо неё, и бегу на парковку.

Гогот Милдред эхом разносится по коридору. Может, вместо этого стоит дать ей роль ведьмы.

Я выскакиваю наружу, затем замираю, видя, как Фрэнки возится с машиной. Капот поднят, её волосы собраны в небрежную гульку, и на щеке виднеется пятно моторного масла. Я тупо стою там, запечатлевая изображение в памяти.

— Что? — она выпрямляется и вытирает руки тряпкой, висевшей на фаре. — Никогда не видел, как женщина ремонтирует машину?

Я сглатываю.

— Прости. Я… Это… — подойдя ближе, я смотрю на сумасшедшее переплетение проводков и деталей. — Что случилось?

— Свеча зажигания отошла. Легко поправить. Просто убеждаюсь, что всё остальное в порядке. Сначала индикатор «проверьте двигатель», теперь это. Какой-то засранец ковыряется в моей машине.

Я придушу 75-летнюю женщину. Милдред явно плохо знает Фрэнки. Я мог бы сказать ей, что такие обыденные шалости — пустая трата времени. Фрэнки — самая свирепо независимая персона из всех, что я знаю; естественно, она может починить примитивные неполадки с машиной.

Громкий звук поблизости заставляет нас обоих поднять взгляд. Асфальтоукладочный каток дребезжит, а на краю парковки ждёт команда рабочих.

— Что ж, — говорит Фрэнки, опуская капот, — спасибо, что прибежал спасать, но я сумела спастись сама.

— Я в этом никогда не сомневался, Фрэнки.

Она щурится, прикрывая глаза от солнца.

— Вот, — я охаю, когда её кулак встречается с моим животом, держа скомканный блейзер. — Занеси внутрь, ладно? Мне надо перегнать машину, а я уже вся вспотела.

Распахнув дверцу машины, Фрэнки показывает средний палец рабочим, пока те свистят ей, и уезжает на альтернативную парковку.

Загрузка...