Глава 8. Фрэнки

Плейлист: Lisa Hannigan — Undertow


Если Рен и запомнил наш разговор по душам под наркотиками, то никак не выдал. За завтраком в отеле следующим утром он одарил меня стандартной дружелюбной улыбкой, а потом обращался со мной как обычно. Как с женщиной, с которой он работает. Не как с женщиной, которую он называл Франческой и держал за руку, пока не погрузился в беспокойный сон.

И меня это устраивает. Если честно, даже легче, что он не помнит. Если бы он помнил, то я уже представляю себе его острое смущение, свирепый румянец, раскаяние, пропитывающее его извинения, хотя его действия показались мне забавными и странно очаровательными.

Сидя на самолёте после проигрыша во второй игре, к сожалению (неудивительно, поскольку мы играли без Рена), я уткнулась носом в работу и избегаю разговоров с кем-либо. Если я не смотрю в телефон или ноутбук, то мои глаза продолжают упрямо устремляться к тому месту, где сидит Рен, листающий маленькую книгу в мягкой обложке. Я на 99 % уверена, что это Шекспир… зануда.

Чёрт возьми. Вот почему нельзя размывать границы, нельзя пересекать черту. Всего несколько нестандартных взаимодействий с ним, и теперь всякий раз, когда я рядом с Реном, у меня под кожей тлеют странные ощущения. Когда я видела его вчера на игре, в угольно-сером костюме, и заметила, как от этого его глаза сделались цвета мокрого от дождя сланца… когда я наблюдала, как он разговаривает с товарищами по команде, отдавая им всю свою сосредоточенность и широкие улыбки… мой живот скручивало свирепыми узлами.

Как только я уселась в самолёте, у меня перехватило дыхание, когда Рен прошёл мимо меня и оставил после себя шлейф знакомого, чистого и терпкого запаха. От этого у меня выступили слюнки. Это случилось не впервые, но раньше я списывала это на то, что запах поразительно приятный. Этот парень умеет выбирать туалетную воду. И что с того?

Что с того? А то, что когда я вдохнула его запах в этот раз, моё тело так отчаянно среагировало забытыми местами, что я едва не отвесила себе пощёчину. А потом принялась за работу.

Полёт проходит не самым гладким образом, и сосредоточиться на работе сложно. Дважды, поднимая взгляд, я готова была поклясться, что Рен буквально секунду назад уткнулся обратно в книжку. А теперь он замечает, как я за ним наблюдаю. Этот светлый кошачий взгляд поднимается от страницы и встречается с моим. Моё дыхание застревает в горле.

Я моргаю и отворачиваюсь.

Это что такое?

Изжога. Вот что это. Я съела на ужин острый ролл с тунцом, и это было прямо перед взлётом. Я тру свою грудь, пытаясь прогнать это горячее, тугое, жгучее ощущение. Уф. Больше никаких роллов с тунцом.

Опустив голову обратно к ноутбуку даже после того, как пришлось закрыть его перед посадкой, я не поднимаю глаз, пока шасси не встречается с полосой в толчке, от которого у меня дребезжат кости. Я снова в безопасности, заземлена на земле и в реальности.

Игрок. Сотрудница. И «никогда эти двое не встретятся».

Да. Рен тут не единственный задрот литературы.

Может, я и не увлекаюсь Шекспиром так сильно, как Сорен, но я люблю книги. Они — один из самых жизненно важных инструментов в моём распоряжении, чтобы разбираться в человеческом поведении и изучать свои чувства касаемо тех элементов жизни, которые вызывают наибольшее смятение. Книги помогают почувствовать более тесный контакт с миром, осмыслить который иногда так сложно. Книги терпеливы. Они не смеются надо мной. Они не спрашивают, почему я «всегда» хмурюсь или почему я не могу сидеть спокойно. Книги с гостеприимством приветствуют меня, мои странности и все остальное, принимают меня такой, какая я есть.

После жёсткой посадки мы сходим с самолёта и направляемся в автобус, который отвезёт нас в «Тойота Спортс Центр», наше заведение для тренировок. Сидя одна, я включаю телефон и вижу сообщение от Энни.

«Самый неудачный момент, но я в больнице. Не могу понять, то ли это преждевременные роды, то ли ложная тревога. Я бы сказала Тиму оставить меня здесь и съездить за тобой, но я думаю, он за такое разведётся со мной. Мне ТАК жаль. Можешь позвонить мне, когда приземлишься? Я чувствую себя ужасно. Я знаю, тебе не нравится ловить такси в такое позднее время».

Чёрт. Я беспокоюсь об Энни. И я беспокоюсь о том, как теперь добираться домой. Потому что Энни права. Меня ужасно нервируют поздние поездки в такси, когда за рулём незнакомый чувак.

Может, во мне говорит жительница Нью-Йорка, но я осторожна в том, в какие ситуации я себя помещаю. У меня есть гордость, да, и мне не нравится, когда со мной сюсюкаются, но в то же время я практичная женщина. Я могу признать, что моя способность защитить себя объективно слабее, чем у женщины, чьи руки и ноги двигаются более охотно.

Перед нашим отбытием в Сент-Пол моя машина чудила, и пришлось снова отвезти её в мастерскую, так что Энни и Тим предложили подвезти меня, когда я прилечу. У другой моей подруги Лорены нет машины, так что я не могу попросить её приехать. А это означает, что теперь, когда Энни не сможет приехать, я в заднице.

— Всё в порядке?

Я подпрыгиваю на сиденье при звуках голоса Рена и роняю телефон. Он с тошнотворным хрустом падает на пол автобуса.

— Треклятье! — Рен наклоняется и подбирает его.

— Ты только что выругался по-шекспировски…?

— Давай двинемся дальше и притворимся, будто я этого не делал, — щёки Рена ярко-красные. Перевернув телефон и вздохнув с облегчением, Рен возвращает мне гаджет, демонстрируя, что экран каким-то образом пережил падение. — Прости, что напугал.

— Ничего страшного, — когда я беру телефон, наши пальцы соприкасаются, и искра электричества пробегает по моей коже. Я ахаю, мои губы хмуро поджимаются. Когда что-то застаёт меня врасплох, я выгляжу убийственно хмурой, поскольку если большинство людей лишь слегка пугается, то я едва не выпрыгиваю из собственной шкуры, адреналин затапливает мой организм, и мне хочется лишь свернуться в позе эмбриона. Это нервирует и смущает.

— Ты в порядке? — спрашивает Рен.

— Нормально, — я сжимаю кулак и разжимаю обратно. Моя рука дрожит. — Тебе это ничего не сделало?

Он пожимает плечами.

— Я ощутил разряд. Но я ожидал этого.

«Ожидал этого». Что это вообще означает?

Рен не сводит с меня глаз, лёгкая улыбка сменяется обеспокоенно нахмуренной гримасой.

— Ты не выглядишь нормально. Что случилось?

Я кошусь на телефон, глядя на сообщение Энни.

— Меня не смогут подвезти домой. Я брюзга, когда дело касается перемен в планах, но ничего страшного. Я разберусь.

— Давай я тебя подвезу, — видя моё обеспокоенное выражение, он легонько пихает моё бедро. — Ты уже бывала в минивэне. Ты знаешь, как там круто. Как ты можешь отказаться?

Его взгляд удерживает мой, та лёгкая, нежная улыбка никуда не уходит. Что-то говорит мне, что сесть в тот фургон с Реном наедине — это напрашиваться на проблемы. Но по сравнению с поздней поездкой в такси, где за рулём может оказаться убийца с фетишем на трости (смейтесь сколько хотите, но статистически такая вероятность существует, и я не хочу рисковать, даже если шансы малы)… этого недостаточно, чтобы отпугнуть меня.

— Ладно, — говорю я ему. — Спасибо.

Улыбка Рена становится шире, после чего он берёт выражение лица под контроль.

— Круто, — он поднимает книгу и не говорит больше ни слова.

Когда наш автобус останавливается возле тренировочного заведения, Рен встаёт и потягивается. От этого его бёдра оказываются на уровне моих глаз, и слишком легко представить его не просто без футболки… бледная кожа, лёгкая дорожка волосков, уходящая вниз по животу…

Я резко отворачиваюсь, когда щёки заливает жаром. Повозившись и засунув телефон в сумку, я поднимаюсь с сиденья, подавляя желание застонать от дискомфорта. Мои суставы буквально скрипят, когда я выпрямляюсь, и процесс занимает дольше времени, чем должен был. Повесив сумку на плечо и полностью выпрямившись, я замечаю, что Рен расположился чуть позади нашего ряда сидений, упёрся руками в спинки сидений с обеих сторон и тем самым перегородил ряд, пока я не соберусь.

Половина парней стоит позади него, уткнувшись в телефоны и держа небольшие сумки ручной клади на плечах. Они ждут.

— Извините! — кричу я. — Бабуля Фрэнки очень медленная.

По автобусу разносится хор разномастных «Да всё норм, Фрэнки». Не спеша, я спускаюсь по дурацким крутым ступеням автобуса, выхожу на тёплый калифорнийский воздух и втягиваю большой глубокий вдох.

Внезапно груз покидает моё плечо. Я разеваю рот, наблюдая, как Рен проворно вешает мою сумку на своё плечо, и он волочит не только свою экипировку (да, этот мужчина настаивает, что сам будет носить экипировку, и не позволяет низшим ассистентам таскать его вещи), но и наши оба чемодана, и всё это одной здоровой рукой.

— Я чувствую себя слегка бесполезной, — кричу я ему вслед. — И ты должен беречь плечо.

Рен улыбается мне.

— С моим плечом всё в порядке. Кроме того, мне неймётся. Мне пришлось сидеть на попе ровно и смотреть игру. Просто пользуюсь возможностью получить полезную нагрузку.

Игнорируя возможность оставить часть вещей в здании, Рен достаёт ключи, и багажник фургона открывается с бодреньким сигналом. Аккуратно сложив наш багаж, Рен подходит к моей стороне, открывает для меня дверь и ждёт, пока я заберусь на сиденье и пристегнусь. Моя сумка с ноутбуком аккуратно устроена у моих ног, и только потом он закрывает мою дверцу и бежит к своей стороне.

Наше тренировочное учреждение находится в Эль Сегундо — десять минут езды до моего съёмного бунгало в Хоторне, что в противоположной стороне от дома Рена на Манхэттен-бич. Я чувствую себя виноватой из-за того, что утруждаю его необходимостью подвозить меня, но безопасная поездка до дома стоит того, чтобы проглотить гордость.

Прежде чем тронуться с места, Рен включает радио и выбирает радиостанцию с тихой, но мелодичной музыкой. Гитары, скрипки, может, даже укулеле. Голос певца звучит нежно и мягко. Это расслабляет. Я сдерживаю вздох, устраиваясь на кожаной обивке мягкого сиденья и приоткрываю окно со своей стороны, надеясь, что это выведет меня из мечтательного ступора, в который меня вгоняет его машина.

— Можешь поменять музыку, если хочешь, — Рен аккуратно наблюдает за дорогой, затем вливается в движение.

— Мне нравится. Но спасибо.

Он кивает и сосредотачивается на дороге. Рен до абсурда правильно выглядит за рулем минивэна. Я могу представить его через несколько лет, также за рулём, чуть больше морщинок в уголках глаз и обручальное кольцо на безымянном пальце. Возит детей на футбол, передаёт на заднее сиденье крекеры и сок, громко подпевает диснеевским песням. А потом я по глупости представляю себя на соседнем сиденье, каким-то образом вписываясь в эту картину.

«Ну серьёзно, Франческа».

Отведя глаза, я сосредотачиваюсь на окне. После долгого комфортного молчания я прочищаю горло и говорю Рену:

— Ещё раз спасибо, что подвозишь. Прости, что тебе приходится ехать в противоположную сторону.

— Никаких проблем, Фрэнки. Я всегда рад подвезти тебя до дома, — он сворачивает с бульвара Эль Сегундо на Инглвуд.

Через несколько минут мы сворачиваем к моему дому, и Рен выгружает мои вещи, тогда как я выуживаю ключи из сумки и подхожу к двери. Сначала я вставляю ключ в замок-засов и застываю, когда при повороте не чувствую, как засов отходит в сторону. Он не заперт. Я пробую дверную ручку. Этот замок тоже не заперт.

— Что такое? — Рен аккуратно ставит мой чемодан между нами.

— Моя дверь… — слова звучат хрипло и тоненько. — Моя дверь не заперта.

— Фрэнки, — спешка в голосе Рена заставляет меня вскинуть голову и осознать, что он подхватывает меня, легко держа всё моё тело одной рукой… срань господня… а другой несёт мой чемодан.

Я оказываюсь засунутой в минивэн, Рен бежит к другой стороне и быстро отъезжает дальше по дороге, затем паркуется и берёт телефон. Я смотрю, как его пальцы набирают 911.

— Ч-что ты делаешь? — спрашиваю я у него.

Рен смотрит на меня, пока идут гудки.

— Звоню в полицию. Большая часть агрессии при грабеже случается при взломе с проникновением, когда владелец дома застаёт грабителей на месте. Если там кто-то до сих пор есть… Здравствуйте, да…

Я смотрю, как Рен спокойно разговаривает тем собранным, ровным голосом, который он использует на льду… который он использовал с Мэддоксом, когда тот напился и начал чудить со мной.

Меня всегда завораживает наблюдение за тем, как люди вроде Рена ведут себя в кризисные моменты. Люди, чья реакция на стресс не сводится к отключению самой их способности функционировать. Рен — парень, который думает аналитически и остаётся собранным, когда весь мир вокруг горит. А я та, кто опускается на пол и забывает, как дышать.

Он называет им мой адрес, объясняет положение дел. Я должна помогать. Говорить. Что-то делать, чтобы взять ситуацию под контроль. Но вместо этого я сижу там и смотрю на дорогу к моему маленькому съёмному бунгало, над которым я так старательно трудилась, чтобы сделать его домом. Туда вломились. Вторглись.

Холодное онемение расходится по моему телу.

Голос Рена прокатывается по мне подобно тёплому ветерку, который выдергивает меня из ледяного шока.

— Фрэнки. Полиция уже в пути. Всё будет хорошо. У тебя есть номер твоего арендодателя?

Я киваю. Но как будто не могу пошевелить руками, чтобы найти телефон. Рен аккуратно наклоняется и извлекает мой телефон из сумки.

— Как его зовут?

— Майк Уильямс, — шепчу я.

Рен находит нужный контент, медленно открывает дверцу со своей стороны и стоит возле минивэна, не отрывая взгляда от бунгало. Он открывает окно опущенным, чтобы поступал воздух, так что я слышала бы разговор, если бы могла за ним уследить. Но постепенно рёв громче волн Тихого океана заглушает всё в моих ушах. На глаза наворачиваются слёзы.

Это один из тех крохотных моментов, когда тоска по моему папе особенно острая и неожиданная. Он умер, когда мне было двенадцать. Сейчас мне двадцать шесть. Без него я жила дольше, чем с ним, так почему, после стольких лет безотцовщины, я чувствую себя так, будто сейчас отдала бы всё, чтобы ощутить безопасность его крепких объятий и услышать его хриплый голос, успокаивающий меня?

Супер. Теперь я плачу. А я не плачу перед другими. Потому что с тех пор. как я переехала в Калифорнию и осознала, что у меня есть шанс переписать сценарий того, как люди будут воспринимать хромую аутистку, проект «Сделать Фрэнки Крутышкой» состоит из непроницаемого холодного фасада. Теперь я плачу лишь в уединении.

Я плачу в миску с мороженым с 24 по 29 дни моего менструального цикла. Я плачу, смотря те телешоу, где они строят дома для людей в тяжёлой жизненной ситуации. Я плачу в отеле на каждой выездной игре, когда вижу ту рекламу приюта, потому что скучаю по своей собаке, которая остаётся с тётей Лореной, пока мамочка путешествует, и я хочу полный дом котов, и моё бунгало, которое было более-менее доступным по цене, близким и к тренировочному заведению, и к арене, было идеальным за исключением одной маленькой детали («никаких кошек!»), так что я не могу быть кошатницей, которой всегда хотела быть, а теперь кажется, будто мой дом вообще не безопасен и…

— Фрэнки, — Рен распахивает дверцу, плюхается на водительское сиденье, затем бросается через консоль и обнимает меня. — Эй. Шшш, всё хорошо. С тобой всё хорошо. Мы со всем разберёмся.

Теперь я не просто плачу на публике, я ещё и рыдаю. К тому же, в объятиях Рена Бергмана, размазывая сопли и слёзы по всему его красивому костюму и комкая в кулаке его мягкую голубую рубашку так крепко, как только позволяют мне мои ноющие пальцы.

Вы когда-нибудь начинали плакать из-за одного и осознавали, что продолжаете плакать уже из-за кучи других вещей, когда уже совсем разрыдались? Со мной иногда так бывает. Именно это происходит в данный момент.

Я плачу, потому что уже скучаю по ощущению безопасности в моём доме. Плачу, потому что мне больно, и я устала от боли. Плачу, потому что когда случается всякое дерьмо, я хочу к моей сестре, маме, бабушке, а они вообще на другом конце страны. Плачу, потому что мне нужен мой папа, а его здесь нет и никогда не будет. Плачу, потому что скучаю по своей собаке. Плачу, потому что взлом с проникновением пугает меня и заставляет чувствовать себя уязвимой, а я очень усердно тружусь, чтобы не чувствовать себя так.

— Фрэнки, — Рен прижимается щекой к моей макушке и крепко обнимает. — Можешь сделать глубокий вдох?

Я вдыхаю, затем долго и прерывисто выдыхаю.

— Хорошо, — мягко говорит он. — А теперь ещё раз?

Я делаю ещё один медленный и успокаивающий вдох. И ещё один. И ещё. Пока моё дыхание не выравниваются, а слёзы уже беззвучно катятся по щекам. В какой-то момент моего нервного срыва Рен начал гладить меня по спине медленными, успокаивающими круговыми движениями. Я вздыхаю и прислоняюсь к нему.

— Я позвонил твоему арендодателю, — говорит Рен. — Он пообщается с полицией, проследит, чтобы они вновь сделали это жильё безопасным, — ладонь Рена поднимается по моей спине, затем ложится на затылок. — У тебя есть питомцы, которых им нужно остерегаться? У тебя собака, верно? — нежно спрашивает он.

Я разражаюсь уродливым рыданием, не отрываясь от его груди.

— Паццаааааа.

Рен отстраняется ровно настолько, чтобы накрыть моё лицо обеими ладонями и всмотреться в мои глаза.

— Фрэнки, я тебя не понимаю.

— Пацца, моя собака, — мне удаётся медленно и протяжно вздохнуть, не рыдая. — Она с Ло.

— С твоей подругой Лореной?

Я хмурюсь.

— Д-да, с Лореной. Но ты-то откуда знаешь?

— Ты часто её упоминала, Фрэнки.

Я практически уверена, что могла упомянуть её один раз, но… Большие пальцы Рена гладят меня по щекам, отчего меня омывает этим помутнённым чувством. Моё дыхание вновь успокаивается, слёзы наконец-то перестают размывать всё перед глазами.

— Пацца, — шепчу я.

— Хочешь поехать к Лорене? Тебе нужно пожить где-то, пока они не разберутся с ситуацией, и жильё не станет вновь безопасным.

У Ло новая девушка, Миа. Новая девушка, на которой она слегка помешана, и которая недавно совершила «прыжок веры» и въехала в студию Лорены. Я не могу остаться у Ло. Там негде спать и нет никакого уединения.

Ещё есть Энни. Энни и Тим ждут своего первого ребёнка, и их вторая спальня теперь превратилась в детскую, не говоря уж о том, что они сейчас в больнице и, возможно, готовятся привезти домой преждевременно родившегося ребёнка. Конечно, у них есть диван, но я не могу спать на диванах, потому что это ад для моих суставов.

В последний раз я спала на диване на вечеринке в колледже, и следующим утром не смогла с него встать. Мне пришлось попросить помощи у парня, с которым я наконец-то согласилась встречаться. Поставив меня на ноги, он выдумал какую-то отговорку о том, что пообещал позаниматься с кем-то в субботу и забыл. Он никогда не видел меня в плохой день, и это с первого же раза отпугнуло его. Пока я медленно тащилась домой, я написала ему сообщение, что между нами всё кончено. А потом сидела в душе, пока не закончилась горячая вода, и унимала боль и в суставах, и в моём сердце.

— Эм, — я вытираю нос. — Думаю, сегодня я просто сниму комнату в отеле.

Рен хмурится

— Чёрта с два ты будешь спать в отеле, Фрэнки. Ты только что вернулась и увидела, что твой дом ограбили. Тебе надо быть рядом с друзьями.

— Сорен, — я тру лицо. Он прав, и я не хочу признавать это. Я не хочу оставаться одна в каком-то безликом месте. Но у меня нет других вариантов. — Ты ведёшь себя слишком напористо.

— Франческа. Ты ведёшь себя слишком упрямо.

Я опускаю руки.

— У меня нет широкого круга друзей. У меня две подруги, но у них обеих нет места для меня.

Рен нагибается, чтобы наши глаза встретились. Удерживая мой взгляд, он протягивает руку ладонью вверх. Не раздумывая, я кладу туда свою руку и сдерживаю вздох от ощущения жара его кожи. Его пальцы нежно обхватывают мои.

— Ты забыла про ещё одного лос-анджелесского друга, у которого дома столько места, что он не знает, что с этим всем делать, Фрэнки, — фирменная улыбка Рена Бергмана сверкает в лунном свете. — Про меня.

Загрузка...