Всем сестрам по серьгам

16

Фаина ушла, а Викентий Палыч остался сидеть в своем кабинете, чувствуя, как решимость действовать постепенно сменяется апатией и раздражением.

Почему он должен вмешиваться в чужую судьбу? Решать чьи-то проблемы, когда своих невпроворот? И главное, как он будет это делать? Позвонит Шестакову и скажет: «Андрей, ты не прав. Нельзя безнаказанно лишать невинности скромных девиц, даже если они сами этого очень захотят. За все в жизни надо платить, тем паче за удовольствие. Твое удовольствие стоит пятьдесят тысяч. Отдай их обесчещенной девице, и она больше никогда не потревожит твоего покоя»?

Викентий усмехнулся, представив изумленную физиономию приятеля. Впрочем, тот оправится быстро и пошлет его далеко и надолго. И между прочим, правильно сделает. С чего бы это ему, Викентию, соваться в чужую жизнь, если он и в своей-то собственной напутал так, что не может свести концы с концами? Уж не затем ли он столь подробно расписывал Фаине проблемы Шестакова, чтобы заранее убедить и ее, и себя в невозможности возложенной на него миссии?

А с другой стороны, Андрей имеет полное право знать о существовании ребенка. И должен нести свою долю ответственности. И именно эта ответственность способна наполнить его жизнь особым смыслом.

«А-а, — махнул рукой Викентий Палыч, — нужно только сделать первый шаг, а там уж ноги сами понесут. Тем более что просил же сукиного кота не трогать девчонку!» — придал он себе решимости и протянул руку к телефону, а тот, будто дождавшись момента, так неожиданно и резко зазвонил, что Викентий вздрогнул.

— Слушаю! — сердито бросил он в трубку.

— Здорово, эскулап! — весело пробасил Шестаков, и Викентий только брови вскинул — на ловца и зверь бежит. — Как живете-можете?

— Живем неплохо, а вот можем, увы, не всегда.

— Это потому что работаешь много, — пояснил Андрей. — А я звоню домой, «нет его, — отвечают, — горит на работе». Горишь?

— Горю, — согласился Викентий. — Синим пламенем.

— Ничего, — успокоил Андрей. — Потушим твой пожар в груди. Зальем пивом. Вот прямо в эти выходные и начнем. Старики приглашают в субботу на дачу. Хочешь — с Ниной приезжай, хочешь — один, как тебе лучше. Сможешь?

— Надо подумать…

— Мишка прилетел, — выложил Андрей свой главный козырь.

— Иди ты! Вот засранец! А что же он сам не позвонил, тихушник? Давно приехал?

— Вчера. Как снег на голову свалился. Отсыпается. Хотели тебе сюрприз сделать, да вот видишь, не выдержал, проболтался.

— Ну, как он выглядит?

— Толстый стал, зараза.

— Вписался, стало быть, в американский стереотип.

— Еще как вписался! Важный…

— Ну, мы его быстро научим родину любить! Напомним детство золотое, — весело пообещал Викентий.

— Я сам завтра туда поеду, дом протоплю, мясо замариную, так что встречу во всеоружии.

— Спасибо, — задушевно сказал Викентий Палыч. — Я тоже приберег для тебя кое-что… занятное.

Дача была старая, построенная еще дедом Андрея лет тому сорок пять назад на шести сотках садового товарищества. Но столько было связано с этим домом счастливых воспоминаний, столько вложено в клочок этой земли любви и труда ушедшими и ныне живущими дорогими людьми, что сменить ее на новый большой участок и благоустроенный дом никому и в голову не приходило.

— Нам хватает, — говорила Надежда Никитична. — Один сын далеко, второй тоже нечастый гость, а внуков у нас нет. Так чего ж огород городить? — И смотрела укоризненно — очень хотела внуков.

Вообще это была больная тема — жизненная неустроенность обоих сыновей.

— Не понимаю! — сердился отец. — Мода, что ли, нынче такая пошла: с одной проваландался, с другой, а в итоге ни с какой — один остался? Вроде нормальные вы мужики. Откуда эта легкость в отношениях? Никогда у нас в роду такого не было: кольнуло — женился, потом разженился, бобылем зажил. Мишкины лавры покоя не дают? Ни забот тебе, ни хлопот — порхай себе с цветка на цветок без всяких обязательств.

— Это у Мишки-то ни забот, ни хлопот? — защищал старшего брата Андрей.

— Да ладно тебе, адвокат! — отмахивался отец. — Знаешь ведь, о чем говорю. Только это пока молодой, так-то вот жить весело, а потом все вам бабьи слезки отольются. Думать надо головой, а не… чем вы там думаете.

Но все он, конечно, понимал, отец. Так уж просто ворчал «по-стариковски», страдая за неустроенных в личной жизни сыновей и не имея возможности помочь им в этом сугубо частном, интимном деле.

Хотя с Мишкой, конечно, были вопросы. Веселый, ласковый, как кот Баюн, он очаровывал жертву, обволакивал туманом слов, опалял огнем мгновенно вспыхнувшей страсти и, подарив всего себя без остатка, отпускал с миром. И ведь не сказать, чтоб красавец писаный, атлет или конь-огонь, нет, обычный, ничем особо не примечательный индивид с намечающимся явно брюшком, а вот, поди ж ты, обладал несокрушимым мужским магнетизмом.

Конечно, на Мишку вполне можно было и обидеться: уехал в Штаты и как в воду канул — за столько лет ни одной весточки. Но как на такого обижаться? Захочешь, не получится.

Едва Викентий вышел из машины, как тот уже выскочил неизвестно откуда, будто черт из табакерки, навалился, заключил в медвежьи объятия, не давая шевельнуть руками, засопел в ухо.

— Ах ты, чудище заморское! На кого замахнулся? На Рассею-мать?! — весело взревел Викентий, пытаясь стряхнуть с себя коварного противника.

Но тот не поддавался, не уступал ему в силе, тяжело сопел в ухо, безуспешно стараясь повалить.

— Отъелся там на фаст-фуде! Сейчас я тебя сделаю! — пыхтел Викентий, напрягая могучие плечи.

Наконец ему удалось сбросить Мишку, но тот дал ловкую подсечку, и оба борца рухнули в глубокий, рыхлый, уже напитанный весенней влагой снег.

А день стоял изумительный, ослепительно яркий. И небо было высоким, пронзительно-синим, а снег, еще большой, по колено, сверкал на солнце хрустальными вспышками, и воздух, морозный, свежий, вливался в грудь пахучим густым коктейлем, и звуки только подчеркивали благословенную редкостную тишину.

И Нинка, раскрасневшаяся на апрельском морозце, смеялась у машины в распахнутой рыжей дубленке, и волосы, такие же рыжие, густые, кудрявые, отсвечивали на солнце червонным золотом.

И Викентий со странной, щемящей сердце болью залюбовался ею, такой родной, знакомой каждой прядкой непослушных рыжих волос, каждой веснушкой, с которыми она так яростно и безуспешно всю жизнь боролась, каждой морщинкой у ясных зеленых глаз.

— Нинка! — сказал он сурово. — Надень немедленно шапку! Простудишься! Это тебе не Москва.

И она, расслышав в его голосе эти новые — да что там, старые, но давно уже забытые — нотки, улыбнулась вдруг так растерянно, что Викентий, испугавшись, торопливо отвернулся и ткнул в бок зазевавшегося Мишку.

А с крыльца уже махали, звали в дом, и они, подхватив сумки, пошли гуськом по расчищенной накануне узенькой тропке.

За столом безраздельно господствовал Мишка, рассказывал о своей американской жизни. По всему выходило, что жизнь удалась. И теперь, твердо встав на ноги, он мог спокойно посмотреть в глаза родителям, не обременяя их своими проблемами.

— Ты уж, если что, сынок, не стесняйся, обремени, — сказала Надежда Никитична. — Нам твое молчание тяжельше бремени.

Разговор затянулся далеко за полночь. Подвыпивший Мишка, еще толком не адаптировавшийся к московскому времени, начал клевать носом, и его отправили спать. За ним потянулся Николай Иванович, ушли, перемыв посуду, женщины. Поднялся было и Андрей, но Викентий сделал ему знак остаться.

Было очень тихо, и только запущенный кем-то маятник стареньких ходиков ритмично отбивал время.

— Ну, давай рассказывай, что там у тебя приключилось, — разрешил Андрей в полной уверенности, что речь пойдет о новом повороте незадавшегося Кешиного адюльтера. — Я ведь видел, как ты на меня весь вечер поглядывал.

— Я, Андрюха, вокруг да около ходить не умею, — предупредил Викентий. — Поэтому давай уж сразу, без подготовки.

Он повертел в пальцах пустую чашку, поставил на место — без подготовки не получалось.

— Ну что, чаю тебе плеснуть? — усмехнулся Андрей. — Или чего покрепче?

— Ты, когда у меня лежал, наследил маленько. Хоть я тебя и просил не делать этого, — сказал Викентий первую, самую трудную фразу и нахмурился — не хотел ведь начинать с упреков! Только слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Ах, вот о чем у нас политбеседа пойдет! — сразу ощетинился Шестаков. — Безгрешный эскулап хочет заклеймить позором меня грешного? Ты бы лучше со своими проблемами расхлебался. А со мной у тебя неувязочка выйдет, Кеша. Она сама ко мне в палату приперлась и получила то, что хотела. Я ее за руку в постель к себе не тянул. А то, что она девицей оказалась, не моя вина, да и невелика потеря. В ее возрасте давно детей рожают, а не с девственностью своей носятся.

— Вот и она тоже, Андрей, родить собирается.

— А вот это уже ее личное дело! Я ее и в лицо-то не помню, тем более не знаю, от кого она понесла. А главное, знать не хочу! Не желаю! У нее, может, после меня еще десятеро было! Так что мне теперь, жениться на ней прикажешь?

— Никого у нее нет и не было, — поморщился Викентий. — И жениться я тебя на ней не призываю, хотя и неплохо было бы прежде всего для тебя, дурака.

— А к чему тогда весь этот сыр-бор? Ты что, решил пробудить во мне отцовские чувства? Так я таким бесхитростным способом детей не приживаю.

— Да ты их никаким способом не приживаешь!

— А вот это уже не твоя забота!

— Не моя, — легко согласился Викентий, досадуя, что разговор пошел не тем руслом. — И совсем не об этом я хотел с тобой говорить.

— Неужели? — деланно изумился Андрей. — А это что же? Для разминки?

— Ты подожди, не кипятись. Я хочу тебе ее историю рассказать.

— Не надо мне рассказывать ее историй! Мне это совершенно не интересно!

— А ты все же послушай. Много времени не займет.

— Кеш, чего ты хочешь? Иди спать! Ночь глубокая на дворе. Завтра будешь сказки рассказывать.

Он поднялся, всем своим видом показывая, что не намерен больше попусту терять время. Викентий молчал, понимая, что партию эту заведомо проиграл, неправильно сделав самый первый ход.

— A-а, черт с тобой! — разозлился Шестаков, глядя на его несчастное лицо. — Давай рассказывай! Тебе же это нужно для самоутверждения, я правильно понял? Для галочки: мол, сделал все, что мог, — порок наказан, злодей пригвожден к позорному столбу и даже более того — получил шанс исправиться, но оным не воспользовался, на то он и злодей. — Он рванул стул и уселся на него верхом, сложив руки на гнутой спинке.

Викентий не заставил просить себя дважды.

— Все, что я сейчас скажу, ты воспримешь со знаком минус, поэтому давай договоримся сразу: я не намерен читать тебе мораль и тем паче навязывать судьбоносные решения…

— Боже тебя упаси!

— У меня другая задача, — не дал сбить себя с мысли Викентий. — А посему, прошу тебя, выслушай молча, без комментариев. Я постараюсь быть кратким и схематично обрисовать ситуацию. Итак, славная молодая женщина, умная, способная, порядочная, вынуждена отказаться от личных планов, потому что сестра-кукушка подкинула им с матерью двоих своих детей, и они их вот уже лет десять как воспитывают на свои грошовые зарплаты. Проблемы растут как снежный ком, и они решают взять в банке кредит в тридцать пять тысяч рублей, чтобы заткнуть хоть какие-то дыры. Но в тот момент, когда бумаги оформлены и получили ход, героиня обнаруживает, что беременна, решает оставить ребенка и за новыми большими заботами забывает о кредите. Зато о нем случайно узнает сестра, похищает документы и паспорт, получает деньги и исчезает в неизвестном направлении. Мать не хочет судиться со старшей дочерью и решает выплачивать деньги самостоятельно, видимо, уж совсем переведя себя и детей на хлеб и воду. Но тут выясняется, что возвращать придется аж шестьдесят с лишним тысяч, поскольку в договоре, кроме оговоренных девятнадцати процентов, фигурируют еще два ежемесячных за некие банковские услуги, да к тому же наросли большие пени.

Я узнал обо всем случайно: подруга проболталась, которая является поручителем и, естественно, заинтересована в соответствующем развитии ситуации. Если кредит погасить сразу, сумма автоматически уменьшается до пятидесяти тысяч, поскольку отпадают эти самые два ежемесячных процента. Но таких денег у них нет.

— И ты хочешь получить эти деньги от меня? — догадался Андрей. — Так сказать, в качестве отступного.

— Да, — подтвердил Викентий. — Я хочу просить тебя об этом.

— А с какого хрена мне такая благотворительность?

— Просто потому, что это твой ребенок.

— Да у меня таких детей, может быть…

— Ты сделаешь это, сын. — В дверях кухни, кутаясь в большую вязаную шаль, стояла Надежда Никитична. — В противном случае мы с отцом сами отдадим бедной девочке эти деньги.