Всем сестрам по серьгам

8

Вставать не хотелось, но в горле пересохло, как в пустыне Сахара, и Андрей, заставив себя подняться, достал из холодильника бутылку боржоми, свинтив крышку, вылил содержимое в пузатую кружку, на толстом боку которой красовался смешной рыжий кот, и поболтал в кружке пальцем, выпуская из минералки газ. Вода шипела, стреляла щекотными пузырьками и была такой вкусной, холодной, что он, не в силах оторваться, выпил все до последней капли. Потом вернулся к кровати и увидел на простыне под откинутым одеялом небольшое темное пятно. Он включил свет — на простыне была явно кровь. Шестаков взглянул на перебинтованную ладонь, но повязка осталась девственно чистой. Значит, вот оно что…

«Молодец, Андрюха, ох и молодец! Сколько же мы вчера выпили? Бутылку коньяка? И с чего бы тогда так развезло? И надо ж было, чтобы именно она!.. И как это вообще меня угораздило?!»

…Викентий пришел под вечер, принес коньяк, лимон и два яблока, разлил по стаканам густую янтарную жидкость.

— Ну, давай, повествуй, — сказал Андрей. — Что там у тебя приключилось?

— Помнишь, я в прошлом году ездил в Питер на конференцию?

Андрей неопределенно пожал плечами, но Викентию, уже погруженному в собственные воспоминания, подтверждения не потребовалось.

— Со мной ехала женщина. Я, может, и внимания бы не обратил, но она едва не опоздала на поезд. Ворвалась в купе, когда состав уже тронулся, встрепанная, с каким-то немыслимым чемоданом без ручки, кинулась к окну, рукой машет, хохочет. Оказалось, перепутала время, а когда спохватилась в последний момент, поймали с подружкой такси. Водитель, парень ушлый, просек ситуацию и заломил такую цену, что пришлось отдать ему все до копейки. На перроне у чемодана оторвалась ручка. А чемодан огромный, тяжеленный — подружка живет в Германии, привезла подарки. А я устал как собака, глаза слипаются — два часа ночи. Утром, конечно, предложил свою помощь. «Нет, — говорит, — спасибо, меня встречают». «Ну, — думаю, — и слава Богу!»

Тем бы дело и кончилось, но в тот же день к вечеру иду я в гостиницу и вспоминаю свою случайную попутчицу — славная, мол, женщина, веселая — и вдруг сталкиваюсь с ней нос к носу — тащит в ремонт свой дурацкий чемодан. «Ну уж теперь-то, — говорю, — я вам обязательно помогу». «Ну уж теперь-то, — отвечает, — вам не отвертеться».

В мастерской пришпандорили ручку, а жила она в двух шагах от гостиницы. Тогда мне казалось, пару раз перепихнемся — я и думать о ней забуду. Но чем-то она меня зацепила. И начал я мотаться в Питер.

— И чем же ты жене объяснил свои отлучки?

— Сказал, что консультирую в частной клинике. Пока, мол, они мне только дорогу оплачивают, но точку эту терять нельзя, поскольку возможна неплохая перспектива.

— И она этот бред проглотила?

— Проглотила за милую душу — призрак близких денег разгоняет все сомнения. А потом, я ведь не ходок, ты знаешь. И она знала.

— А теперь, стало быть, прозрела? — догадался Андрей.

— А теперь, как говаривал классик, «все смешалось в доме Облонских», — подтвердил Викентий.

— Неужели действительно прозрела? Как же она узнала?

— Да как в кино! Сказать кому — не поверит! У нее сестра в Питере. Препоганейшее существо по имени Эмма. Эдакое обиженное на весь мир, никем не понятое совершенство с претензией на остроумие. И надо же было случиться, чтобы мы с ней столкнулись в многомиллионном городе!

— Главное, вовремя оказаться в нужном месте, — усмехнулся Андрей.

— Увидела нас в метро и не поленилась, проследила до самого дома. И тут же стукнула Нинке. Хорошо, теща, святая женщина, позвонила мне на мобильный, предупредила, мол, готовься к бою.

— Как же это она пошла против дочери?

— Ну почему против-то? Как раз «за». Хотела сохранить семью, внуков. «Не дать разорить гнездо», — как она выразилась. У нас с ней нормальные отношения. Если б мне из них троих выбирать пришлось, я бы, наверное, на теще женился — умная, тактичная, добрая. Нинка моя ей проигрывает, а уж про Эмму эту недоделанную и речь молчит.

— И как же ты вышел из положения? Или еще не вышел?

— Да черт его знает. Приезжаю домой, Нинка сидит — спина прямая, губы поджала. «Ну, — говорит, — рассказывай, как прошла консультация». А сама, вижу, напугана до смерти. Не ожидал я, честно тебе скажу, что она так перепугается, думал, ей уж давно на меня наплевать. Живем каждый сам по себе, как соседи в коммуналке, — общего только крыша над головой. Может, я виноват, может, она или оба вместе скорее всего, но ведь никуда от этого не деться. Хотя, с другой стороны, как бы мне там ни было замечательно, в Питере, я и в мыслях не держал из семьи уходить. Спасибо теще, дала время подготовиться. «Представляешь, — говорю Нинке, — уникальнейший случай, еще одну докторскую диссертацию написать можно. Я эту тетку из рук не выпускал, до дому провожал — все расспрашивал». «И в чем же, — спрашивает, — уникальность?» Ну, я ей и рассказываю, что, мол, сижу в этой самой клинике и вдруг слышу в коридоре шум, топот, крики. Выбегаю из кабинета и вижу — несется мужик ошалевший, а с ним женщина — глаза выпучены, мычит от боли, а изо рта торчит длинная палка. Оказалось, он ей, случайно, конечно, гарпун прямо в глотку засадил. Все растерялись, не знают, что делать: палка мешает — ни посадить ее, пострадавшую, ни положить, малейшее движение — дикая боль. Хотели уже МЧС вызывать. Хорошо, что я рыбак! Как только понял, в чем дело, подбежал и палку эту, рукоятку, отвинтил. Повезли ее в операционную, и, представляешь, выяснилось, что ни один сосуд не задет — выдернули гарпун, как гнилой зуб. А если б чуть вправо-влево или, допустим, повыше попал — все, каюк тетке. А тут, не поверишь, мужу плохо стало, а она своими ногами от нас ушла. Пошел я ее провожать на всякий случай и спрашиваю: как же, мол, у вас получилась такая оказия? И вот она будто бы рассказывает…

— Ты сам, что ли, выдумал все эти страсти? — подивился Андрей.

— Да нет, был у меня в практике такой случай. Только не с дамой, а с братком. Кореша с ним разобрались таким вот экзотическим способом.

— Тебе бы романы писать. «Хроники травматологического отделения». Ну и что она будто бы поведала?

— Уезжает вроде муж на водохранилище, снасти готовит. А она возьми да и расскажи ему анекдот: «Собрался мужик на рыбалку, упаковал снаряжение и спать лег пораньше. А жене не хочется его отпускать. Вот дождалась она, когда тот уснет, сгребла темной ночью все удочки и вынесла на помойку. А сама домой возвратилась, легла в постель, прижалась к теплому мужнину плечу и сладко заснула. Жить ей оставалось ровно сорок минут…» Муж заржал, жена вместе с ним. Рот раззявила, а он в этот момент случайно спусковой крючок на гарпуне и задел…

— И Нинка поверила?

— Нинка за эту версию двумя руками ухватилась. Вижу, что мучается, сомнения ее гложут, но вопросов не задает — боится. Чувствует фальшь, не может не чувствовать, а в душу не лезет, понимает, что, если прижмет меня к стенке и до правды докопается, придется принимать какое-то решение и ей, и мне.

— И что бы ты решил?

— Не знаю. Поначалу-то думал, все — с Питером покончено. А теперь вижу: нет, рано я успокоился. Как прыщавый юнец на распутье: против мамки не пойдешь, а очень хочется.

— Если нельзя, но очень хочется, то можно, — пошутил Андрей.

Но Викентий шутку не принял.

— Я сам себя загнал в ловушку, — с горечью сказал он. — И все — крышка захлопнулась.

— Не понял.

— Да что же тут непонятного? Я не хочу и не могу бросать семью ради женщины, отказаться от которой выше моих сил. Вот и все дела. Тупик.

— А по-моему, банальнейшая история. Каждый хотя бы однажды попадал в подобную ситуацию.

— И ты тоже, стало быть?

— У меня другой случай! — поморщился Андрей.

— У каждого свой случай! — отстоял Викентий собственное право на уникальность. — Я, возможно, подлец, возможно, дурак или кто-то еще, но я такой, какой есть, и ничего с этим нельзя поделать. И вот это мое «я», с одной стороны, не желает терять свое прошлое, нажитое трудом и любовью, и на новом месте созидать счастливое настоящее, а с другой — терять любимую женщину. Но я не могу выдернуть Ларису в Москву — мне здесь негде и не на что ее содержать. Да и не имею права ломать ее жизнь. Но и в Питер мотаться тоже теперь мне заказано.

— Версию с консультированием никто пока не опроверг.

— Нет, нет, это совершенно исключено. Нинка ведь не полная дура.

— Я не понял, ты хочешь услышать от меня какой-то совет или просто душу изливаешь?

— Ну какие тут могут быть советы?!

— Ну отчего же… — усмехнулся Андрей, разливая по стаканам остатки коньяка.

— Расстаться ведь тоже нужно по-человечески. Не просто исчезнуть из ее жизни или позвонить по телефону, сказать: «Прощай, любимая!» — и повесить трубку. Так, конечно, было бы проще…

— А ты сможешь иначе?

— Тут, понимаешь, подвернулась замечательная возможность смотаться в Питер совершенно легально: Генка Бобров пригласил меня на зимнюю рыбалку на пару-тройку дней на Верхне-Свирское водохранилище. И главное, когда звонил, попал на Нинку, заручился, так сказать, согласием. Он бы меня довез до Питера с ветерком, обратно доставил, да еще и рыбой снабдил. Так оба моих хирурга полегли, иху мать! Именно сейчас, в этот самый момент!

Викентий с досадой махнул рукой, и пустая коньячная бутылка, врезавшись в батарею, разлетелась осколками.

— Не трогай, — сказал Викентий. — Завтра Фаина уберет.

— Может, выпишешь меня завтра?

— Хорошо, — легко согласился заведующий, — выпишу.

И ушел.

«Чего это я так напился? — подумал Андрей. — Башка завтра будет трещать…»

Дверь открылась, и в палату вошла красивая девушка. Он даже сразу не понял, что это та самая медсестра, с которой у него почему-то не заладились отношения.

Потом он распорол ладонь и, спьяна не чувствуя боли, с удивлением уставился на залитую кровью руку. А сестричка кинулась к нему, как будто он получил пулю в живот. Она бинтовала ему кисть и стояла очень близко. Андрей чувствовал едва уловимый аромат ее духов, смотрел на точеную нежную шею, на трогательные завитки у основания высоко забранных волос, и ему вдруг ужасно захотелось укусить ее в эту самую шею, там, где она плавно переходит в линию плеча, но не хряпнуть зубами, усмехнулся он, а осторожно сжать челюсти, чувствуя кожей щекотное прикосновение завитков.

Представив ее изумленную реакцию на свой неожиданный порыв, он хмыкнул, а она, расценив это как болезненный стон, заспешила, приговаривая что-то утешительное, повела его в операционную, поддерживая, как раненого бойца, и все беспокоилась, хорошо ли он переносит новокаин.

Потом они вернулись в палату, сестричка замела осколки и даже подтерла пол, и, когда наклонялась, под широкой блузой четко обозначалась талия, перетекая в очертания стройных бедер, туго обтянутых форменными голубыми брючками. И что-то она там щебетала и смотрела зовущим взглядом, и подошла она к нему первая — это он точно помнил, — то есть сама его спровоцировала. Значит, угрызениями совести можно не мучиться. Получила то, что хотела, не отталкивала, не звала на помощь, не молила уберечь ее девичью честь — молчала как рыба и лежала как бревно.

Дверь открылась, и сердце предательски дрогнуло, не потому, что он был смущен или взволнован, просто не знал, как себя теперь с ней вести — не успел подготовиться. Но это была всего лишь Фаина.

— Ты чего простынку снял? Описался? — вместо приветствия осведомилась она.

— Да вот руку порезал, испачкал кровью, — нашелся Андрей, демонстрируя перебинтованную кисть. — Надо бы сменить…

— Сменим, если надо, — пообещала Фаина и, взяв из его рук простыню, взглянула на пятнышко крови в самом центре, пожевала губами, но от комментариев воздержалась, ушла, неодобрительно покачивая головой.

В тот же день Шестаков выписался из больницы, окунулся в свою многотрудную жизнь и больше никогда не вспоминал Алену. Ведь это же так просто — забыть то, о чем категорически не хочется вспоминать.