Всем сестрам по серьгам

1

Валя Силантьева была швеей от Бога и обладала к тому же врожденным изяществом и вкусом. Вот потому, окончив училище, она пришла не на швейную фабрику, как все прочие, а в весьма престижное ведомственное ателье и быстро обросла собственными клиентами. Попасть к ней теперь было совсем не просто, но шить она любила, к каждой новой вещи подходила творчески и почти никому не отказывала, только предупреждала: ждать придется долго — много работы.

Работы действительно хватало — засиживалась порой до полуночи, но была она тогда молодая, азартная, да и денег хотелось побольше, потому что жизнь только начиналась и все в ней казалось нужным, необходимым. И вскоре то, о чем мечталось и грезилось, появилось просто и естественно, как по мановению волшебной палочки: муж — красивый, высокий парень Слава, автомеханик из правительственного гаража, кооперативная однокомнатная квартира на улице Вершинина, новенькие «Жигули» и две дочки — Наталья и через восемь лет Леночка — Алена.

Девочки были совсем разные, будто и не сестры вовсе. Наталья высокая, тоненькая, с темными, прямыми волосами и черными щелками глаз на смуглом лице. А Алена маленькая, рыжая, с нежно-белой кожей, вздернутым носиком и распахнутыми настежь фиалковыми глазищами. И казалось поэтому, что серьезная, сдержанная Наталья — девочка умная, а Леночка со своей кукольной внешностью вроде как бы слегка глуповата.

Она и правда в школе успехами не блистала, предпочитая урокам книжки, кои поглощала без разбора и в огромных количествах, благо недостатка в них не было даже в те дефицитные времена — среди многочисленных Валиных клиенток значилась заместитель директора Дома книги.

Дочки между собой не дружили. Сказывалась и большая разница в возрасте, и несходство характеров. Но главное заключалось не в этом, а в том, что Наталья изначально отвергла самый факт появления в доме еще одного человека.

— А у меня есть маленькая тайна, — сказала ей Валя, узнав о беременности и заручившись согласием Славы оставить ребенка.

— Какая? — осведомилась Наталья в полной уверенности, что речь идет о новой игрушке.

Валя присела на краешек кровати, протянула руки, и Наталья вылезла из-под одеяла, прижалась к ней тугим теплым тельцем.

— Скоро мы с папой подарим тебе братика или сестричку. Ты рада? Кого ты хочешь?

— Не надо мне, — надулась Наталья. — Лучше куклу купите.

— Подумаешь, кукла! — засмеялась Валя. — Вон их у тебя сколько! А тут живой человечек! Представляешь? Будешь с ним играть, гулять, сказки рассказывать. Ты же теперь читать научилась…

— Не надо, — упрямо повторила Наталья. — Не нужен он нам!

— Но почему? — растерялась Валя. — Все девочки хотят…

— А я не хочу! Не хочу! Не хочу! У нас и так денег не хватает! Будем мы еще на него тратиться.

— Да что ты, дочка, такое говоришь? — заглянул в комнату Слава. — Чего тебе не хватает?

— Ничего-о не хватает! — рыдала Наталья. — Так все мне достается, а то придется с ним дели-иться…

Но настоящая трагедия началась, когда маленькую Алену принесли из роддома. Наталья категорически отказалась даже посмотреть на сестричку, насупилась, забилась в угол и бросалась оттуда на всех, как маленький отчаявшийся зверек.

— Может, ее врачу показать? — предложил обескураженный Слава.

— Ну что ты! Она привыкнет, — успокоила Валя. — Просто надо поддержать ее первое время. Ей ведь тоже нелегко придется — то была одна, как свет в окошке, пуп земли, а теперь все внимание малышке. И ночью нет покоя…

— Давай к моим отправим до лета?

— Да я уж думала. Но ведь еще хуже станет: она решит, что больше нам не нужна, что мы совсем ее бросили…

Но однажды, когда Валя стирала в ванной пеленки, Наталья взяла на кухне солонку с дырочками и насыпала соли в глаза ненавистной сопернице. Та заорала как резаная, Валя пулей вылетела из ванной, и Наталья не успела спрятать орудие преступления. Вот тогда-то ее и отправили в Ухтомскую, где в маленьком частном домике с удобствами во дворе жили родители Славы.

Но время шло, притупляя острые углы, девочки подрастали и, хотя по-прежнему сторонились друг друга, открыто не конфликтовали. Однокомнатную квартиру сменили на трехкомнатную в соседнем доме и построили рядом кооперативный гараж, в котором Слава проводил теперь почти все свое свободное время. Валя не волновалась — был он непьющий, молчаливый и спокойный — надежный человек. Но однажды Слава из гаража не вернулся — ушел, и больше его никто никогда не видел. Осталась записка — неровные буквы на клочке серой оберточной бумаги: «А Валю я все-таки любил». Вот такие дела.

Следственные органы криминала в происшедшем не усмотрели и уголовное дело возбуждать не стали. Суд признал Славу умершим, и жизнь, побуксовав немного на крутом вираже, покатилась своим чередом.

Была здесь какая-то тайна, а какая — никто не знал. Впрочем, Валя, может, и знала, только никогда и ни с кем не поделилась. На поминках после суда сидела строгая, в черной, глухой водолазке, с тоненькой золотой цепочкой на шее. А Слава так навсегда и остался для всех без вести пропавшим.

Время от времени в ее жизни появлялись мужчины. Один даже собирался жениться, да так почему-то и не собрался. То ли девочек испугался, то ли не понравился вечный бедлам в квартире, склоненная над машинкой Валя, брехучая дворняга Фунтик и наглая рыжая кошка Фиса. А может, еще что-то. Кто их знает, мужиков? Что там у них крутится в голове, извращаясь, трансформируясь до неузнаваемости?

А ведь была она красивая, Валя. Высокая, статная, стильная, как с обложки модного журнала. Выходила из своей разгромленной квартиры, будто Афродита из морской пены. «Сшей, как у тебя», — просили заказчицы. Она и сошьет, и все вроде так, да не так — сидит как на корове седло: фигура — великое дело.

И характер у нее был легкий, незлобивый. Она не раздражалась по пустякам, никогда не повышала голос и словно бы посмеивалась над собой. А когда человек улыбается, то и жизнь его многотрудная не кажется такой уж невыносимой. Особенно со стороны. Ну, тянет баба воз — и ладно. Другой бы кто давно копыта отбросил, а этой двужильной все хрен по деревне.

А жизнь продолжалась. Наталья окончила школу и поступила в текстильный институт на отделение художественного моделирования одежды. Домой приходила поздно, только переночевать, а то и вовсе не возвращалась. Валя пробовала с ней бороться, но битву эту проиграла. Очень она боялась за свою старшую дочку. А чего особенно боишься, то, как правило, с тобой и происходит — это уж давно замечено. И в начале четвертого курса Наталья сообщила, что беременна и выходит замуж. Однако замуж так и не вышла, а в июле родила дочку.

Назвали девочку Людмилой. Правда, сама она, обретя к полутора годам дар речи, на вопрос «Как тебя зовут?» отводила глаза, шаркала ножкой и кокетливо отвечала:

— Мими.

Так и закрепилось за ней это имя.

Валя, как говорится, приняла внучку на свои колени и не выпускала из рук. Впрочем, никто у нее этого права не отнимал. Наталья заглядывала нечасто, в основном за деньгами.

В восьмом классе у Алены начались серьезные проблемы с математикой.

— Ну как же так, дочка? — переживала Валя. — Или ты не занимаешься?

— Не занимаюсь, — легко соглашалась Алена. — Не нравится мне математика. Скучно!

— Что значит скучно? — не понимала Валя. — Тебе же еще два года учиться. Что дальше-то будет?

— Будет музыка.

— Музыка?! — пугалась Валя. — Какая музыка? Тебя же в девятый класс не переведут!

— А мне и не надо. Мы с Ольгой в училище решили пойти. В медицинское. Софья Ковалевская из меня все равно не получится, а хорошая медсестра, может, и выйдет. Поработаю несколько лет, поступлю в Сеченовку. Я врачом хочу стать. Хирургом.

— Ну что ж, — одобрила Валя, — это дело хорошее. Но кто же тебя возьмет с таким аттестатом?

И побежала в школу.

— Это просто возмутительно! — горячилась математичка. — Я понимаю, была бы тупица! Но ведь умная, начитанная девочка! Ваша дочь просто перестала заниматься. И теперь так безнадежно отстала, что без репетитора ей класс уже не догнать.

— Да ей математика-то не понадобится…

— А-а! — озарилась математичка. — И вы туда же! Теперь я понимаю, откуда ветер дует. «Зачем учить географию, когда извозчик довезет» — так ведь? Математика — точная наука. Она нужна для тренировки ума! Для общего развития, наконец. А ваша дочь заявляет, что, видите ли, не станет терять свое драгоценное время на уравнения с двумя неизвестными, когда полным-полно непрочитанных книг, а жизнь так коротка!

— Да, — покивала Валя, — читает она много…

— Я тоже много читаю, но при этом не манкирую своими обязанностями! Или вам кажется, что ваша дочь и так прекрасна? Без извилин… — еще раз блеснула она эрудицией и сурово посмотрела на Валю, но та расстроенно молчала. — Я ей говорю: «Ведь это же стыдно — быть двоечницей! Взгляни на своих подруг!» А она мне: «Вы думаете, они интереснее Владимира Набокова?» И книжку показывает!

— Вот и я вам тут книжек принесла, — поставила Валя на стол увесистый пакет. — А вы уж, пожалуйста, поставьте ей троечку…

— Даже если я каким-то чудом дотяну ее до конца года, она все равно не сдаст экзамен. А впрочем, — досадливо поморщилась учительница, — может, вы и правы. Зачем ей математика? У вас ведь в сфере обслуживания другие законы действуют: ты мне — я тебе. Правильно? Ну что ж, давайте жить по этим принципам…

Валя еще не раз приходила в школу с дарами и не один сшила бесплатный наряд, но восемь классов Алена окончила с вполне приличным аттестатом и поступила в медучилище.

Теперь ей нравилось все — и преподаватели, и предметы, но больше всего — практические занятия в больнице. Здесь она не гнушалась никакой работой, но особенно любила ухаживать за старушками, и те, не избалованные вниманием, встречали ее как ангела небесного, норовя уделить из скудных своих запасов то конфетку, то яблочко. А она жалела их за стеснительную беспомощность, за сломанные хрупкие косточки и усохшую плоть, за терпение и никому ненужность.

Еще Алена жалела бездомных собак, в большом количестве расплодившихся на территории больницы. Те это чуяли, и стоило ей только появиться, как уже бежали навстречу, виляя пушистыми колечками хвостов. Она доставала заранее припасенный пакетик собачьего корма и оделяла всех понемногу. Собаки тыкались в ладонь холодными мокрыми носами, угощались деликатно, не теряя достоинства, — еда водилась в достатке, не хватало ласки.

Еще были бомжи — бывшие люди. Их привозили почти каждый день — побитых, поломанных, в гнойных язвах и вшивом рубище, в облаке невыносимого смрада.

Обрабатывать бомжей не хотел никто: касаться зловонного тряпья, траченного разложением тела, годами не мытых, липких волос. И шпыняли их грубо, зло, с нескрываемым отвращением. А те, бессловесные, молча признавали право всех прочих обращаться с ними именно так.

И как уж там получилось, но обработка бомжей стала ее, Алениной, непосредственной обязанностью.

— Силантьева! — кричали ей. — Иди быстрее! Твоих клиентов привезли…

Она надевала маску, перчатки и принималась за дело: разувала, раздевала, стригла, брила во всех местах, отмывала вековую грязь. И под ее сильными маленькими руками убогое существо обретало подобие человека, и только лицо упорно хранило неизгладимую печать этого самого убожества.

А зловонные лохмотья прямо из моечной отправлялись в мусорных мешках на помойку: не брала их никакая дезинфекция и сжигать, как предписывалось инструкцией, не получалось — не горело влажное тряпье, хоть ты тресни. Вот и собирали для бедолаг обноски всем отделением, несли из дома, от соседей, да за умершими иногда оставалось. С миру по нитке — голому рубашка. И уходили бомжи в божий свет подлатанные, подштопанные, в чистых одежках с чужого плеча.

Единственным ее помощником в богоугодном этом деле была санитарка Фаина — могучая женщина с мощными плечами и железной хваткой больших мужских ладоней. С бомжами Фаина обращалась строго, но без злобы и отвратительного уничижения чужого достоинства, пусть и такого мизерного, сведенного к нулю.

«Какая судьба, — размышляла Алена. — Ведь были когда-то детьми, ходили в школу, жили в любви, в чистоте теплого дома. Или так и родились в ненависти и грязи и нет для них другой среды обитания? Разве собака, даже самая старая и больная, опустится до такого непотребного вида, до полного брезгливого отторжения сородичами? Нет, конечно. Может, потому собак всегда жальче, чем людей?»

Эта мысль о том, что собак всегда жальче, поразила Алену своей неправильностью. Но ничего не попишешь, чувствовала она именно так — собак было жальче…

Наталья окончила институт и по распределению уехала в Челябинск. Писала, что снимает комнату, работает в швейном объединении, просила денег.

Но тут стабильная жизнь покачнулась, и началась перестройка. Сначала опустели магазинные полки, потом закрылось ателье, и на его месте образовалась кофейня. Клиентки, еще недавно стоявшие в очередь, исчезали одна за другой: денег на эксклюзивные костюмы не хватало, зато дешевого китайского тряпья было хоть завались. Конечно, многие неплохо устроились и в этой новой жизни, но таким хотелось теперь нарядов от Гуччи, а не от Вали Силантьевой.

И Валя сделала ход конем: купила в Ухтомской у старенькой Славиной тетки дом и десять соток земли, граничащих с усадьбой родителей пропавшего мужа. Бездетная тетка жить одна по немощи своей уже не могла и перебралась к сестре за хлипкий, разделявший участки заборчик, который вскорости и рухнул. Чинить его не стали.

— Все одно, Валя, тебе владеть, — сказали старики. — Тебе и девочкам. Других наследников у нас нету…

И Валя завела десяток курочек под гордым названием «орпингтоны» и красавца петуха с мощными окостеневшими шпорами, поставила четыре многокорпусных улья и уже в первый год накачала девяносто килограммов отменного меда. О таком успехе не могли и мечтать!

Хитрую науку осваивали вместе со свекром, и, хотя строго следовали прописанным в специальной литературе правилам, на первых порах пришлось ой как несладко. Но до того увлекательным оказалось занятие, а главное, наблюдение за жизнью неутомимых маленьких тружениц, что к пчеловодству прикипели душой все, от мала до велика. Кроме Натальи, естественно.

Наталья на участке появилась лишь однажды — приехала в отпуск гостьей-барыней, отдохнуть, отоспаться, в земле не ковырялась.

— Какое совершенство инстинктов! — захлебывалась Валя. — Одни только трутни чего стоят! Ни единого рабочего органа — от всех забот природа освободила.

— Ешь да трахайся — чем не забота? — усмехнулась Наталья.

— Вот пчелы их и гонят, нахлебников. Это ж только люди шею подставляют, а пчелы — они умные, дармоедов зря кормить не станут.

— Да ладно тебе, мать! — разозлилась Наталья, все всегда принимавшая на свой счет. — Нашли себе игрушку. Как маленькие, честное слово.

— Ты смотри, дочка, к ульям не подходи. От тебя духами пахнет и кофта черная — они этого не любят, — предостерегла ее Валя.

— Щас! — отмахнулась Наталья. — Я еще на пчел не оглядывалась, куда мне ходить и как одеваться!

Она ушла в клубнику, ворошила кустики в поисках самых крупных и спелых ягод, когда в густой растрепанной челке загудели басовито, запутались сразу две пчелы. Наталья заорала благим матом, замахала руками, и пчелы укусили ее прямо в лоб, у самой кромки волос. Лоб мгновенно покраснел, распух, и Наталья, осыпая проклятиями всех и вся, ушла ночевать к деду с бабкой, в свою детскую комнатку наверху.

Дед Никита, с малолетства приученный вставать ни свет ни заря, неукоснительно требовал того же от других, о чем Наталья за давностью времени совершенно забыла. Не дождавшись внучку к завтраку, дед сердито заколошматил в потолок черенком от лопаты, оглашая дом призывными криками. Наталья, вполголоса матерясь, спрятала голову под подушку, но упрямый старик не унимался, и сладкий утренний сон улетучился безвозвратно. Она окончательно проснулась, и только глаза упорно не желали открываться.

Растерянная Наталья на ощупь добралась до зеркала, пальцами приподняла тяжелые веки и закаменела от тихого ужаса. Прямо на нее смотрела круглая одутловатая рожа с пуговкой носа, гузкой рта и узенькими щелочками заплывших невидимых глаз.

— А-а-а! — тоненько заголосила она, кубарем скатываясь с лестницы.

— Ну и харя! — подивился дед. — Ты бы еще до обеда провалялась!

— Да это меня ваши пчелы гребаные покусали! — заорала Наталья. — Натуралисты хреновы! Я понимаю, еще бы мед продавали, а то сами жрут, а жопа голая! Ноги моей здесь больше не будет!

Наталья слово сдержала, вычеркнув Ухтомскую из памяти и из сердца, хотя поминание сердца здесь вряд ли уместно, поскольку даже на похороны стариков, последовавшие как-то очень уж быстро, одни за другими, она не приехала.

— Челябинск не ближний свет, — пыталась оправдать ее Валя.

Впрочем, память об ухтомской усадьбе к Наталье все же вернулась, правда, случилось это не сразу, а потом, много позже.

А пока Валя посадила картошку, морковку и свеклу, лук да чеснок, огурцы с помидорами, перец, капусту, черную редьку. Наварила варенья, «накрутила» компотов, маринадов, солений, и зиму прожили безбедно.

Работала она теперь в школе — преподавала домоводство, вела курсы кройки и шитья в Доме культуры «Октябрь», плюс Ленкина стипендия, какие-никакие заказчики, минус переводы для Натальи. Жить можно.

Старшая дочка в долгу не осталась — прикатила из Челябинска и потребовала либо разменять квартиру, либо купить ей собственную, поскольку «у молодой женщины должна быть полноценная личная жизнь».

Разменивать квартиру Валя категорически не хотела, а денег, отложенных «на старость», хватило только на комнату в коммуналке, правда, в самом центре, на улице Неждановой, что уже само по себе сулило неплохие перспективы. Это уж потом, после дефолта, грянувшего в девяносто восьмом, она порадовалась, что так удачно вложила все свои сбережения, а пока было очень страшно остаться без копейки на черный день. Хотя, если разобраться, на то ведь он и «черный», чтобы уже никто и ничто не сумело тебе помочь.

Подбиралась Наталья и к машине, но здесь Валя проявила невиданную твердость и в претензиях дочери отказала. Даже доверенность не дала.

А время бежало летом и шло зимой, Алена окончила медучилище и работала теперь палатной сестрой в травматологическом отделении той самой городской клинической больницы № 67 на улице Саляма Адиля, где проходила практику, Мими училась в первом классе, а Наталья опять собиралась замуж.

На сей раз ее избранником стал юрист. Больше Валя ничего не знала и в глаза его ни разу не видела.

— Привела бы своего жениха, познакомила, — просила она дочку.

— Ну вот еще! — взбрыкивала Наталья. — Очень нужно ему ваш бардак показывать.

В девяносто девятом родила она мальчика Сашу. И осенью, закрыв дачный сезон, Валя взяла в Москву пеструю курочку (остальных, как обычно, оставила под надзором поселковой соседки Нюрки). Фунтик и Фиса, воспитанные в деревне, курочку не трогали, ну разве что гоняли от своих мисок. Та сердилась, гневно клохтала и хлопала крыльями. Звали курочку Клея. Она жила в шкафу в коридоре и каждые два дня приносила яичко, извещая об этом громким кудахтаньем. Валя брала теплое яичко, заворачивала в чистую тряпочку и везла внуку Сашеньке.

Впрочем, ездить вскоре стало не нужно, потому что Сашенька чудесным образом переместился в Валину квартиру, да так там и остался.

Это были тяжелые времена: по утрам накормить Мими завтраком и отвести ее в школу, а маленького Сашеньку в ясли и не опоздать на работу, а два раза в неделю провести занятия на курсах, а еще купить продукты и приготовить еду, выстирать горы белья и потом перегладить, и убрать квартиру, в которой после этого не становилось чище, потому что двое маленьких детей и кошка с собакой, и большой стол в гостиной, на котором то кроить, то гладить, и швейная машинка, и нитки, лекала и обрезки ткани.

И Сашенька то и дело болеет, и Мими иногда, а кому же понравится, что так часто берешь больничный? И если бы не соседка Лира — а главное, Лена, Алена! — то хоть в омут головой.

А бедную Ленку жалко до слез. Ведь лучшие ее годы, а она с работы домой — и пошло-поехало: и швец, и жнец, и на дуде игрец. А работа-то! Врагу не пожелаешь!

— Что ты хоть там делаешь, дочка? Чем занимаешься? Приходишь как выжатый лимон, — переживала Валя.

— Ой, мама! Пальцев не хватит пересчитать. Спроси лучше, чего я не делаю, — смеялась Алена.

— Ну какие уж такие особенные заботы у медсестры? Вон в кино показывают — порхают себе в белых халатиках, кому укольчик, кому таблеточку…

— А еще клизму, капельницу, гипс, да раны зашить и обработать, повязки снять-наложить, блокаду суставов сделать, спинномозговую пункцию, ой, что ты! Да не забывай, что мы каждый день инструменты моем по двадцать раз, а утром и вечером пол и все поверхности в операционной и перевязочной дезинфицируем. А раз в неделю у нас генеральная уборка. Это значит — потолок, стены, двери и окна. Вот тебе и укольчик…

«И отпуск свой на огороде проводит, крутится как белка в колесе, — вздыхала Валя. — Всего и радости, что книжку перед сном почитать. Об институте-то уже и не мечтает. И нет у нее никого. А откуда и взяться этому кому-то? Разве что на огороде вырасти. Да и кто на нее, мышку серую, замотанную, особо позарится? Косметикой не пользуется, одевается скромно — разве так сейчас девчонки одеваются? Осунулась, одни глазищи в пол-лица. Бедная, бедная Ленка…»