Всем сестрам по серьгам

28

Почему это сырость пробирает почище любого мороза? Вползает, проникая до самых костей. Еще вчера светило солнце, небо было пронзительно-голубым, ветер теплым, пахучим, и казалось, что весна необратима. А сегодня зима вернулась или даже не зима, а промозглая поздняя осень со всеми своими неизбежными атрибутами: небо заволокло тяжелыми серыми тучами, задул холодный пронизывающий ветер, пошел дождь вперемешку со снегом, и температура упала ниже нуля, а заодно с ней и настроение, и так-то в последнее время не слишком радужное.

Вообще-то Алена не страдала зависимостью от плохой погоды в отличие, скажем, от Ольги, которая немедленно впадала в уныние, раздражалась по пустякам и бросалась на всех, как некормленая злая собака. Но уж слишком неожиданным и резким был переход от тепла и света к серому мозглому ненастью. Словно внезапный поворот судьбы. Или это неоправданное сравнение? Хотя, конечно, с какой стороны посмотреть. Вот, например, со стороны дубка за окном, еще вчера покрытого молодыми нежными листочками, вместо которых сегодня повисли черные съежившиеся тряпочки, словно поникшие траурные флаги. Чем не удар судьбы?

Пришлось с утра пораньше доставать шубы и шапки, так опрометчиво вычищенные и запакованные до будущей зимы, и преодолевать бешеное сопротивление Сашеньки и Мими, категорически не желающих утепляться. И только Анька безропотно позволила себя укутать.

— Зима напрасно злится, — приговаривала Алена, натягивая на дочку толстые вязаные рейтузы, — прошла ее пора. Весна в окно стучится и гонит со двора.

— Гонит, гонит, да никак не прогонит, — ворчала Мими, в десятый раз выглядывая в окно, — боялась, что Андрей не приедет, забудет или не захочет, и она одна пойдет в школу. И все поймут, что нет у нее никакого папы, нет, никогда не было и не будет. И это такой позор и обида, что страшнее ничего не придумать.

Но он не забыл и точно в назначенное время посигналил у подъезда. В квартиру не поднялся. Мими чуть не вывалилась из окна от счастья — махала рукой, кричала, что уже бежит, и мгновенно выстудила всю квартиру, выпустила остатки тепла, еще сохранившегося после морозной ветреной ночи.

Какие-то у них секреты. Алена пыталась выведать, но не смогла — Мими молчала, как партизан на допросе. Правда, вечером обещала все рассказать. Но Алена понимала — все будет зависеть от того, как эти самые секреты реализуются. Наверное, это хорошо, что у Мими с Андреем есть свои тайны. Но с другой стороны, это означает, что ему она доверяет больше, чем ей. Или ей вообще не доверяет? Вот это была бы уже беда.

Она заспешила, торопясь выйти, пока они еще не уехали, но какое там! С этими копушами на собственные похороны опоздаешь. Странный все-таки человек Андрей. Ну ладно, не желает он с ней общаться, но с детьми то хоть мог поздороваться!

Дубленку доставать не было уже ни времени, ни сил — надела курточку на синтепоне и вперед! Курточка, между прочим, новая и очень красивая, можно даже сказать шикарная. Надежда Никитична подарила, сказала, что подруга привезла в подарок из Германии, а размер не угадала, выручай, мол, Алена, не пропадать же добру. Но это она, конечно, все придумала.

— Вау! — восхитилась Ольга и даже руки к груди прижала. — Какие люди и без охраны! Дом моделей! А это что за диво? Ну ты даешь, подруга! При такой-то куртке и такие опорки! Ты бы еще боты напялила. Здесь шпильки нужны. Вот такие, — показала она для пущей наглядности. Получилось весьма впечатляюще.

— Да брось ты! — отмахнулась Алена.

— Хоть брось, хоть подними, а только без каблуков эту куртку носить нельзя. Вид не тот. Получается, как на корове седло.

— Да я на них и ходить-то не могу — не умею.

— Не можешь — научим, не хочешь — заставим. Ты же женщина, значит, надо страдать.

— Кому надо? — уточнила Алена.

— Что значит кому? Всем! И тебе в первую очередь, чтобы ощущать себя женщиной.

— А сейчас я, по-твоему, кем себя ощущаю? Животным?

— Ну и погодка! — громыхнула пустыми ведрами Фаина, протискиваясь в узкую дверь. — Сейчас бы на печку, настоящую, русскую. Или в баньку деревенскую на верхний полок да с березовым веничком, косточки попарить — все суставы ноют.

— Вот-вот! — с готовностью подхватила Ольга. — На дворе колотун, а наши мудрецы отопление отключили точно по графику, как будто сами сидят на другой планете или у них индивидуальный обогрев. Уж чего, казалось бы, проще? Живи по погоде! Холодно — топи, жарко — отключай! Так нет! У них, видите ли, график, сверху утвержденный такими же мудрецами, и ладненько. Зато самими думать не надо — уже хорошо.

— Тебе бы в народные депутаты баллотироваться, — засмеялась Алена. — Такой трибун пропадает.

— Точно! — не поддалась ложной скромности Ольга. — Самое там мне место. Вот это работка, я понимаю! Сиди себе в государевой Думе, чеши языком в свое удовольствие, греби лопатой жизненные блага. Это вам не бомжей обмывать за три копейки.

— Много ты их обмываешь! — фыркнула Фаина.

— Много не много, а заразы на всех хватает. То чесотка, то открытый туберкулез, то сифилис, а теперь вон боевые учения проводят, как с чумой управляться. А у тебя дети, — повернулась она к Алене. — Притащишь домой чуму бубонную — мало не покажется!

— Ты что сегодня воюешь с утра пораньше? С матерью опять поругалась?

— Ой, да ни с кем я не ругалась! Это на меня погода так действует. Ну вот скажи, — повернулась она к Алене, — можно с ней по-человечески разговаривать? Сижу сегодня на кухне, завтракаю. Настроение нормальное, самочувствие отличное. Входит мамашка — морда заспанная, волосенки дыборем, халат на пузе не сходится. «Растолстела, — говорит, — ты, Олька, как корова. Поперек себя шире». Это она вместо «доброе утро». «И лицо, — говорит, — у тебя стало круглое, чистый колобок!» Я ей по-хорошему, мол, отвянь, зараза, чего ты мне с утра пораньше мозги канифолишь? «А кто, — говорит, — тебе еще правду скажет, если не мать? Ты, — говорит, — Степашина давно в последний раз видела?» «Какого еще, — спрашиваю, — Степашина?» «Председателя Счетной палаты». Прикинь заявочки? «Ну допустим, недавно, — отвечаю. — И что из того?!» «А то, — говорит, — что лицо у тебя стало точно, как у Степашина. Такое же круглое, один к одному. Я как на кухню вошла, прямо обалдела — ну, вылитый Степашин!» Хоть стой, хоть падай! «Ничего себе, — думаю, — приложила мать родная с утра по полной программе». Прям как в анекдоте: «Девушка, вам никто не говорил, что вы похожи на Мерилин Монро? Нет? И правильно! Потому что вы вылитый Армен Джигарханян». Я говорю: «Мать, ты вообще соображаешь, что несешь? Мне еще целый день с людьми работать, такими же, между прочим, как ты, антропофагами, а уже сейчас жить не хочется».

— Это кто ж такие будут антропофаги? — полюбопытствовала Фаина.

— А людоеды, вроде моей мамашки, которые пока кровушки человеческой не напьются с утра пораньше, так им и день не в радость. «Уйди, — говорю, — дай хоть поесть спокойно!»

— А она что?

— «Надо, — говорит, — есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть. Если ты, конечно, собираешься когда-нибудь замуж выскочить». Представляешь? Я спрашиваю: «У тебя с головенкой-то все в порядке? О батарею, случайно, не шибанулась?» А она мне: «О! Хорошо, что напомнила! Что я тебе рассказать-то хочу! Я на днях в газете прочитала, что, мол, ежели во сне цифры какие привидятся, их надо обязательно запомнить, чтобы, значит, в жизни чего важного не пропустить. Так мне сегодня цифры приснились! Вот! Я их даже записала, чтобы не забыть, гляди — один, девять, девять, семь, семь, семь, девять!» И бумажку протягивает. Я говорю: «Ну, мать, у тебя точно крыша поехала! Это же мой рабочий телефон!» Ну вот что с ней делать?

— А ты, девонька, на мать хвост не поднимай, — укорила Фаина. — Она ж не со зла. Она тебе добра желает.

— А мне ее добро без надобности. У меня своего девать некуда. А ее забота мне давно известна — как бы меня поскорее из дома выпихнуть.

Дверь с тихим скрипом приоткрылась, и в образовавшуюся щелку заглянул усатый дядька в полосатой, невесть каким образом сохранившейся со стародавних времен пижаме.

— Там у вас старушка на каталке в коридоре лежит…

— Ну и что из этого следует? Хотите прилечь рядом? — хмуро поинтересовалась Ольга.

— Стонет она, — беззлобно пояснил усатый. — Вы бы посмотрели, может, плохо ей или надо чего.

— А у нас еще рабочий день не начался, на старушек смотреть. Мы еще на себя в зеркало посмотреть не успели.

Но Алена уже вышла из кабинета, поспешила на помощь.

Старушка оказалась маленькая, с пушистыми белыми волосами — божий одуванчик. На сморщенном, словно печеное яблочко, личике лучились незамутненные голубые глаза. Левая рука была по локоть упакована в гипс.

Увидев подошедшую Алену, старушка цепко ухватила ее за край халата.

— Отведи меня в сортир, доченька! Самой мне никак не дойти.

— Так давайте я вам «утку» подам.

— Нет, нет, нет! — заупрямилась старушка. — Ни в коем случае! Как же это можно? В коридоре, прилюдно…

Алена помогла ей встать с каталки, надеть вытертый больничный халатик, стоптанные тапочки не по размеру и повела в конец длинного больничного коридора.

— А мне сто пять лет, — доверительно сообщила старушка.

— Да быть того не может! — подивилась Алена. — Вы так замечательно выглядите!

— Еле хожу, — пожаловалась та. — Ноги последнее время словно чужие.

— С чего бы это? — съязвила, обгоняя их, Ольга. — В таком цветущем возрасте еще бы бегать и бегать.

Алена проводила ее укоризненным взглядом.

— Как же вы, бабушка, руку сломали?

— Меня зовут Екатерина Юрьевна, — поправила старушка. — А руку я сломала по собственной глупости. Кошелек у меня украли. Денег там было не бог весть сколько, а все равно пришлось пересесть на хлеб и кашу, чтобы, значит, до пенсии продержаться. Пришла я в магазин, сумочку держу крепко, а что ступеньки мокрые — внимания не обратила, вот и упала. Зато теперь уж точно до пенсии дотяну на казенных-то харчах. Нет худа без добра.

— Харчи-то не густы.

— Да много ли мне надо? Курочка по зернышку клюет…

Она остановилась отдохнуть, тяжело опираясь на Аленину руку, вгляделась ясными голубыми глазами.

— Какая ты красавица! И лицо твое хорошее. Ангельское. У меня друг есть — батюшка — душевный человек. Мы с ним вместе за тебя помолимся. И ты молись, доченька. Молитва, она большие чудеса делает — и исцелит, и утешит, и дорогу укажет. С ней все свои тяготы одолеешь.

— А вам кажется, у меня есть тяготы? — улыбнулась Алена.

— Есть, милая, есть. И будет еще немерено. Только ведь нам дается по силам нашим. Каждому по своим — кому сколько вынести. И тебе за добро воздастся полною мерой. Ты помни об этом в горестях-то…