Встречи с амурским тигром

Месть ценою жизни

Той тигрице шел восьмой год, и все это время ее жизнь омрачал медведь. Заклятый враг. Верзила. Могучий и наглый. Осенью, основательно зажирев, он был раза в два тяжелее владычицы здешней тайги. Да и в другое время года уверенно перетянул бы ее на весах, окажись те здесь.

Эти силачи, в общем-то, избегали встреч, благо каждый мог жить независимо, строго за свой счет и собственным трудом. И в самом деле: зачем тигрице любимые медвежьи корма — ягоды, орехи и желуди, а тем более травы, коренья, букашки да червяки? И в той же мере удивлялся хозяин тайги: кругом полно сытной благодати, собирай ее спокойно и ешь в свое удовольствие… Так нет же, ей непременно подавай мясное, да еще посвежее и с кровинушкой…

Но временами их интересы перекрещивались. Бывало это в неурожайные на главные медвежьи корма годы, когда верзила мог выжить главным образом за счет добычи кабанов. Тех самых, до которых была так охоча владычица. Которая ими жила постоянно, потому что они испокон веку оказывались незаменимым кормом. А кабанов тех на двух любителей обильно и вкусно поесть доставало не всегда, потому что водилось их в глухих дебрях Сихотэ-Алиня то неисчислимо много, то на пределе исчезновения. И особенно недоставало их верзиле, значительно уступавшему в охотничьем мастерстве непревзойденной полосатой охотнице.

И потому медведь в те голодные осени, наголодавшись в их листопадном месяце, бесцеремонно увязывался за соперницей ходить по ее следам, подбирая то, что не съедено или брошено. Но случалось, пытался и отобрать чужим трудом добытое. Однако дело ограничивалось лишь взаимными угрозами, ревом и пугающими агрессивными бросками.

По-настоящему они сражались несколько лет назад. Тигрица тогда была моложе и легче, но и сильно оголодавший верзила оказался далеко не в боевой форме. Медведь напирал на грубую силу, суперкошка же ту силу обарывала ловкостью и верткостью. Ему никак не удавалось схватить ее и погибельно стиснуть, она же не могла забрать в свою пасть толстую и лохматую вражью шею или вспороть брюхо… Измутузили они тогда друг друга, искусали и подрали, обзавелись пожизненными глубокими боевыми шрамами… Надолго повергли в страх все живое между тайгой и небом… Но разошлись непобежденными. Разошлись, чтобы больше не сходиться. У каждого хватило благоразумия самому себе признаться, что собственная гибель в тот почти роковой час была вполне вероятной и совсем близко. В другом сражении, случись оно, мог оказаться победитель, но лишь один. Он или она.

Этот зарок труднее было соблюсти верзиле, потому что ему все же приходилось иногда голодать, и оказывался какой-никакой, но выход из положения — в нахлебничестве. Унижений при этом он не испытывал, потому что совесть в медведе всегда и всюду замещалась нахальством и нечистоплотностью повадок, предопределенных природой. Хозяевами такие оказываются нередко. О них можно говорить следующее: сила есть — зачем совесть?

Тигрица же от века была горда и независима, как и положено таежной владычице. Что, впрочем, свойственно всем тиграм. Толстобокого хозяина тайги она не боялась. В своих владениях она вообще никого не боялась. Однако на рожон никогда не лезла, потому что была осмотрительной и благоразумной. Медведь же частенько проявлял обыкновенную трусость. И когда в свои сроки к заневестившейся тигрице приходил ее могучий супруг, косолапый покидал свою обширную вотчину, отлично зная, что время тигриных брачных радостей недолгое, и этот ничем не связанный муж как появлялся внезапно, так и исчезнуть мог в любой час любого дня. Знал он это по себе, потому что и сам в определенное время года становился женихом, принимая у себя соседних косолапых гулен. На время.

Один выводок наследников великолепия, мощи и бесстрашия тигрица благополучно взрастила, воспитала и научила жить по законам тигриного естества. Народились те котята в начале зимы, когда верзила уже залег в берлогу, а к весне они стали ходячими, и мать увела их в такие забуреломленные дебри, куда и медведи забираются редко. Ну а почти годовалых тигрят любому врагу уже не поймать, потому что были они в том возрасте быстры и ловки, к тому же проворно лазали по деревьям. А в свои сроки та молодежь, повзрослев и научившись жить собственным трудом, разошлась, как и положено, в поисках свободного таежного угла для самостоятельной жизни. Законы естественного бытия суровы, но мудры. Каждый должен существовать в собственном доме. Бездомные лишены права оставлять потомство и иметь семью, а без этого какой же смысл жизни?

…Трагедия разыгралась после рождения тигрицей второго выводка. Появились три несмышленыша летом, к осени они изрядно подросли и окрепли, однако далеко от логова не отходили. Мать еще кормила их молоком, но уже надолго уходила на охоту, велев детям терпеливо ждать ее возвращения с добычей, чтобы приобщить их к мясному.

Пришла та осень полуголодной. Медведи, подобрав все орехи и желуди в сентябре, уже с октября принялись упорно гонять кабанов, давили и пожирали друг друга. А верзила опять увязался за тигрицей. Несколько раз он выходил по ее следам к логову, и она яростно его отгоняла. Тигрят потом переносила и переводила в запасное жилье, но медведь и там их находил. И снова оба ревели и ярились на всю тайгу — от одного края горизонта до другого, воздерживаясь все же от применения своего смертоносного оружия.

Она в те дни была не в лучшей боевой форме, потому что быстро растущие детеныши вместе с молоком высасывали и ее силу. К тому же больше обычного требовалось энергии для того, чтобы охотиться и ловить ставшего очень осторожным копытного зверя. Кабанов же оказалось совсем мало, потому что летом их нещадно перекосила свиная чума. И оттого тигрице приходилось долго искать и трудно добывать пропитание, нередко далеко от материнского гнезда. А медведь оставался в теле и в силе, еще не растратив кое-какой жир от недавнего благополучия.

Наглость медведя тигрицу бесила, защита детей требовала действенных мер. Самоотверженная мать понимала, что в решительном сражении может и победить врага, но с гораздо большей вероятностью — погибнуть. Не собственной смерти она боялась, а того, что с нею на верную смерть обрекались малые неумехи с родной кровью и собственным наследием.

Тигрица знала, что за дальним перевалом, во владениях ее молодой дочери, живут не столь агрессивные медведи, и решила переселиться туда на опасное время, пока не наступят крепкие морозы и многоснежье. Тогда ее преследователю останется выбирать одно из двух: или околеть от голода и холода, или залечь в берлогу в ниточно тонкой надежде дотянуть до весны.

Спланировала она перевести тигрят за день-другой, а переселение начать завтра. Теперь же ей надо было уйти, чтобы пока не поздно «прибрать» два дня назад добытого и недоеденного подсвинка. И ушла, хотя, как никогда прежде, уходить не хотелось.

Убежала она утром, возвратилась в полдень. Возвратилась, чтобы увидеть скорбные останки съеденных медведем детей — хвостики, лапки, обрывки шкурок…

Она не скулила и не корчилась в душевных страданиях… Она «взяла» след ушедшего убийцы и бросилась за ним в единственном стремлении: догнать и наказать. Пусть даже ценою собственной жизни. Более того, она была почти уверена, что битву не ей выиграть. И все же пошла, не испытывая какого-либо страха.

Она настигла его, сыто почивавшего в просторном кедровнике на кабаньем гайне. Лежал он на спине, блаженно обронив лапы на тугое редковолосое брюхо.

Осиротевшая и жаждавшая мщения тигрица увидела врага загодя. В иное время она бы заявила о себе рыком, как бы предупреждая и объявляя: «Иду на вы!» Теперь же, чувствуя вражье превосходство, она решила использовать фактор внезапности и, подобравшись к медведю на дистанцию уверенного прыжка, на первом же — когтями вспорола его сытое брюхо. И лишь потом мстительно огласила тайгу и небо ревом.

Она могла бы не продолжать тот поединок, потому что понимала: враг обречен, он сам себя доконает, запутавшись в собственном нутре. Но она жаждала завершенного мщения и в этой жажде забыла о благоразумной осторожности. И это ее погубило, потому что обреченный верзила в свои предсмертные мгновения изловчился и ухватил огромной пастью тигриное горло, и мертвой хваткой навечно стиснул могучие челюсти. Потом их не могли разжать даже сильные промысловики, неожиданно вышедшие через несколько дней на место таежной трагедии.

О чем она думала в последние минуты, нетрудно догадаться. В ней туго сплелись печаль матери, потерявшей детей, и удовлетворенная жажда мщения, собственная боль и благостный дух погибельно распоротого вражьего брюха. А в гаснувшем сознании мелькали яркие, но быстро тускнеющие и растворяющиеся в пустоте небытия видения: мать и сестра, друг и тигрята. Бесконечная череда удачных охот… И этот пожизненный враг.

И все же непереносимое удушье последних минут исказило ее лик страданием… Я видел его потом и тоже страдал.