— Что с вами, Андрей Васильевич? — не на шутку пугаюсь я. — Что-то болит?
— Нет, — трясёт он головой. — Наоборот, ничего не болит. Потому и плачу.
— А, так это слёзы счастья, — облегчённо выдохнул я. — На вашем месте я бы, вероятно, тоже не сдержал эмоций. Столько лет мучиться, и тут на тебе – в одночасье всё проходит. Надеюсь, хворь к вам больше не вернётся.
Он вытирает слёзы носовым платком, в него же мощно сморкается. Поджимает на меня покрасневшие глаза.
— Но как, Арсений Ильич?.. Как вы это сделали?!
— Я же вам рассказывал о новых методах с применением восточных практик. Вся проблема была в протрузии межпозвоночного диска. Я её убрал, а заодно и купировал воспалительный процесс… Андрей Васильевич, — приложил я ладони к груди, — простите меня за наглость, а у вас борща или хотя бы холодной котлеты случайно не найдётся? Эти процедуры столько энергии отнимают, а жиры, белки и углеводы помогают её восстанавливать.
— Один момент!
Хозяин кинулся на кухню, послышался звук открываемого холодильника.
— Борща нет, но жена рассольник делала вчера. И котлет нет, зато сардельки есть, могу отварить. Макароны тоже могу в качестве гарнира сварить. Или яичницу пожарить…
— Рассольник тоже сгодится, а сардельки можно и без гарнира, — согласился я, тоже входя на кухню и сразу падая на табурет – ноги держали плохо.
Пять минут спустя я уже вовсю уплетал густой рассольник, сделанный по всем правилам кулинарного искусства, даже тонкие ломтики лимона в тарелке плавали. Заедал куском «Сеяного», казавшегося мне невероятно ароматным и вкусным, хотя раньше особого аромата за этой разновидностью хлебобулочных изделий я не наблюдал. Андрей Васильевич уже варил в кастрюльке три сардельки. Хотел пять сварить, но я сказал, что мне и трёх достаточно. Всё это время он не уставал бормотать: «Это чудо! Я не верю своим глазам! Какие же молодцы эти китайцы и какой молодец вы, Арсений Ильич!»
А когда я проглотил последнюю сардельку и, чувствуя приятную тяжесть в желудке, согласно кивнул на предложение снова испить чайку, Семибратов спросил:
— Арсений Ильич, как мне вас отблагодарить? Предлагайте любую сумму… В пределах разумного, конечно.
Я помотал головой:
— Нет, нет, Андрей Васильевич, денег я не возьму. Давайте договоримся так… Я оказал вам услугу, а как-нибудь, когда я попрошу, и вы для меня что-нибудь сделаете. Как вы говорите, в пределах разумного. Возможно, что и не попрошу, но кто знает… По рукам?
— По рукам! Если что – звоните прямо на домашний. Я вам сейчас его запишу.
Не успел он отдать мне вырванный из записной книжки листок с записанным на нём номером телефона, как раздался звонок в дверь. Оказалось, пришёл Гришин с аккордами к тексту «Ты неси меня, река». То-то радость будет Петру! А Семибратов чуть ли не сплясал перед ним гопака, демонстрируя, как он выразился, результат фантастического массажа. Со стороны это было наблюдать немного забавно.
Октябрь Васильевич с нами за компанию почаёвничал, вернее, покофейничал, благо что у хозяина нашлась початая банка индийского кофе «Indian Instant Coffee». Хм, и чай индийский (хотя безусловно с примесью грузинского), и кофе оттуда. Плодородна индийская земля. Хотя с их климатом иного ожидать трудно. Мне кажется, я половины растущих там фруктов и не пробовал, а многие даже и в глаза не видел.
Рассказывал Гришин о поездке в Москву, теперь уже в деталях, как после концерта подошёл министр культуры Демичев, и от лица Генерального секретаря, а заодно и от себя лично выразил благодарность за исполнение песни «Ты неси меня, река».
Когда же Гришин вытащил сигарету с намерением закурить, я укоризненно покачал головой:
— Октябрь Васильевич, мы же с вами договаривались…
— Всё, всё, это я на автомате, — он тут же с сожалением спрятал сигарету обратно в пачку.
— И кофе пореже употребляйте. А то снова свой организм загоните, в следующий раз я могу и не выручить.
— С куревом ещё кое-как борюсь, а вот кофе… От кофе отказаться труднее. Но стараюсь постепенно переходить на крепкий чай.
— Вот лучше чай, и желательно не сильно крепкий, тут тоже полезного ничего нет. Помните, что ваше здоровье – в ваших руках.
Всю обратную дорогу до Сердобска я спал, чувствуя приятную истому после хорошего обеда. По приезде ощущалась ещё слабость, но уже не такая сильная, как после сеанса исцеления. Жалел только, что с матерью повидаться не удалось. Можно было бы, конечно, попросить водителя заехать, благо что не так далеко, подождал бы, пока я наобнимаюсь с родительницей, но как-то наглости не хватило. В следующую субботу с утренним рейсом приеду.
Первым делом по возвращении в Сердобск наведался к соседям, вручил Петру листок с аккордами.
— Арсений, а что это за машина была, на которой тебя привезли? — поинтересовалась любопытная Наталья. — И утром ты на ней вроде бы уезжал.
— Наташ, ну нам-то какое дело, — попытался приструнить её муж, при этом криво мне улыбаясь с таким видом, словно хотел попросить за жену прощения.
— «Волга», модель «ГАЗ-24», — с невозмутимым видом ответил я.
— Ну ладно, Арсений, я серьёзно! Понятно, что «Волга», чай разбираюсь маленько в машинах.
— Короче, в Пензу возили к одному начальнику, он за мной машину и присылал. Понадобилась ему моя медицинская консультация.
— Это какого рода? — приподнял бровь Пётр.
— Скажем так, оздоровительный массаж.
— В Пензе что, массажистов нет?
Не хотелось мне снова сочинять про китайские методики, но Пётр так упёрся, что пришлось повторять всю эту чушь, что я несколькими часами ранее наплёл Семибратову.
— И что, любую болезнь так можно вылечить? — спросила Наталья.
— Нет, конечно, хотя в самом Китае многие уверены, что разного рода старцы, живущие отшельниками в горах, способны буквально творить чудеса. Впрочем, каждому чуду можно найти вполне научное объяснение.
Кое-как отделавшись от соседей, я вернулся домой, лёг на кровать и уставился в потолок, надеясь, что вскоре усну и просплю так до самого утра. Но в голову лезли разные мысли… В том числе о том, сколько мне ещё придётся прикрываться этими восточными методиками? Пока получается вешать лапшу на уши, но если за меня возьмутся всерьёз, то так просто я точно не отделаюсь. Но правду же я всё равно не могу сказать. Кто поверит в архангелов, перенос сознания, целебный браслет… Руку будут отпиливать? Ну да, тактильно я его чувствую, но при этом он не доставляет своему обладателю абсолютно никаких неудобств. И что они будут с этим браслетом делать? Он же на меня настроен.
Тьфу, какая чушь в голову лезет! Я попытался абстрагироваться от всего и наконец уснуть. Казалось бы, столько энергии сегодня потратил, должен вырубиться, как только голова коснётся подушки, ан нет, лезут мысли и лезут, как фрицы в русские окопы.
Кринжово, как говорит моя внучка в ситуациях, когда что-то идёт не так. Вернее, говорила… Или будет говорить? В этих временных слоях и запутаться можно.
В итоге я всё же засыпаю, а просыпаюсь по звонку будильника ровно в шесть утра. Чувствую себя неплохо и, даже несмотря на всё ещё сохранявшуюся небольшую слабость, делаю зарядку. Дома, не на свежем воздухе, поскольку на улице, судя по показаниям прикреплённого снаружи окна градусника, минусовая температура. А вчера ещё был плюс.
Лужи покрыты тонким ледком, мы, как обычно, идём в больницу с Петром, и я специально наступаю в те, что поменьше, и в которых нельзя замочить ног. Почему-то приятно слышать хруст, словно чипсы ешь. Что интересно, в той жизни к чипсам я был равнодушен, а сейчас вдруг так захотелось, что при одном воспоминании рот наполнился слюной. Причём почему-то чудился слегка обжигающий вкус чипсов с паприкой. Знаю, что вредно, но сейчас пачку «Lay’s» или хотя бы «Московского картофеля» я бы оприходовал с таким наслаждением… Какое-то подобие чипсов в советских магазинах продаётся и сейчас, но в Сердобске я такого не встречал[1].
— О чём задумался? — вывел меня из мечтательного состояния сосед.
— О чём? — переспросил я. — Да о разном. Вот ты, Петро, к примеру, каким себя видишь лет эдак через тридцать?
— Ого, ну ты и спросил! Думаю, Сердобск к тому времени останется в прошлом. Скорее всего осяду в Пензе. Буду всё так же работать хирургом. Возможно, уже стану доктором медицинских наук. А что, звучит: доктор медицинских наук Пётр Николаевич Прокофьев.
И сам же рассмеялся своим словам.
— Ну а ты кем себя видишь?
— Уверен, и для меня Сердобск останется в прошлом. И терапия никуда не денется. Но хотелось бы Пензой не ограничиваться. Почему бы не замахнуться на Москву? Не боги, как говорится, горшки обжигают, так чем я хуже своих московских коллег?
— Хм, пока что, наверное, хуже, — снисходительно глянул на меня Пётр. — Ты вообще ещё интерн. А в Москву ехать – это как минимум для начала докторскую защитить надо.
— А я пока над кандидатской понемногу работаю. Вот закончу клиническую ординатуру – и засяду за неё всерьёз.
— А на какую тему?
Тут я слегка задумался. В прошлой жизни моя кандидатская диссертация называлась «Выявление ранних признаков сердечной недостаточности и некоторых механизмов её компенсации при ишемической болезни сердца». Можно было бы и повторить, пусть даже я и не досконально помнил своё кандидатское творение. Но уж, во всяком случае, я вполне неплохо помнил, какими источниками пользовался, когда писал диссертацию. Уверен, даже сейчас что-то из этого имеется в научном отделе Лермонтовской библиотеки в Пензе, что-то можно почерпнуть из «легализованных» в СССР медицинских журналов. В любом случае источники должны быть официальными, вызывающими доверие у комиссии, в руки которой попадёт моя кандидатская. Может и правда начать уже писать понемногу?
— «Выявление ранних признаков сердечной недостаточности и некоторых механизмов ее компенсации при ишемической болезни сердца», — продекламировал я название диссертации из прежней жизни.
— А я думаю наваять что-нибудь по реконструктивной хирургии после травм и аварий, —поделился сокровенным Пётр.
— Это же почти пластическая хирургия, можно горбатые носы греческими или даже курносыми делать, подтягивать обвисшую кожу, даже грудь увеличивать. На Западе уже вовсю пользуются силиконовыми имплантатами, — блеснул я познаниями.
— Так то на Западе, — вздохнул Прокофьев. — В СССР с этим пока не очень. Разве в Москве есть Институт красоты.
— Ничего, со временем таких клиник станет больше, — уверенно заявил я.
А сам подумал, что если СССР развалится и наступит «дикий» капитализм, то я в своих прогнозах не ошибусь. А если вдруг каким-то чудом не развалится… То всё равно политика страны как-то изменится в более либеральную сторону, и пластическая хирургия всё же выйдет из, скажем так, подполья.
Понятно, слово «либерал» в моём будущем приобрело некий ругательный оттенок, однако изначально это было политическое течение, в основе которого лежало стремление человека к свободе от стеснений, налагаемых религией, традицией, государством к общественным реформам, имеющим целью свободу личности и общества. Собственно, коммунизм практически это же самое и подразумевал. Вот только в XXI веке всё изменилось так, что многие понятия приняли карикатурные формы.
А кстати! В той своей жизни я знал всех докторов наук и просто достойных врачей Пензы и области. И фамилия Прокофьев среди них не фигурировала. Что достаточно странно, поскольку я уже знал, что Петя – неплохой врач, и достаточно перспективный. Может, в другой город уехал, в ту же Москву или Питер? Или в Ямало-Ненецкий автономный округ? Или вообще в какую-нибудь Африку улетел по контракту и там умер от малярии? Тьфу-тьфу… В общем, вариантов масса – выбирай любой.
На выходные всё-таки вырвался домой. Мама всё про концерт вспоминала.
— Вот уж не чаяла, что песни моего сына ещё и по телевизору петь будут. Сам Брежнев хлопал, это ж надо!
Соседка тётя Валя тоже заглянула, они с мамой, оказывается, вместе концерт смотрели. Так что до моего отъезда главной темой в доме был кремлёвский концерт и мои песни, исполненные хором профсоюзов.
В больнице понедельник выдался напряжённым. Больные поступали один за другим, и причём практически все в наше отделение. В итоге в палатах просто закончилась места, пришлось две кровати ставить в коридор. Одного болезного под вечер с двусторонней пневмонией и температурой под сорок отправили в интенсивную терапию. С утра надо будет проведать, как бы не пришлось в очередной раз использовать ДАР небесной канцелярии.
К счастью, обошлось. Причём во вторник в наше отделение поступил всего один больной. Тем, что поступили накануне, лечение назначили ещё вчера, и с утра я сделал обход своих пациентов, поинтересовался их состоянием, осмотрел, подкорректировал у некоторых лечение. После обхода нужно было сделать записи в историях болезни, проконтролировать назначения, встретиться с родственниками пациентов, проконсультировать как терапевт больных в хирургическом отделении, подготовить документы к выписке... Врач всегда найдёт себе работу!
К вечеру потеплело, и до Соловьиной улицы я отправился пешком. Было мне хорошо, несмотря на затягивавшую небо пелену, грозившую пролиться мерзким ноябрьским дождём. А может, и мокрым снегом засыпать. Первый снег выпадал дня через три после моей поездки в Пензу к Семибратову, затем, как водится, растаял, и больше пока не шёл. А ведь уже декабрь на носу, Новый год не за горами. Я уже подсчитал, что последний день декабря выпадает на пятницу, поэтому вечером 31-го с вечерним рейсом уезжаю в Пензу, встречать праздник в компании матушки. Спасибо любимой партии, которая в 1967-м ввела 5-дневную рабочую неделю. Это я по субботам все эти месяцы выходил за доплату в 7 рублей, а все нормальные врачи отдыхали. Лишь бы в этот раз дежурство не выпало на праздничные дни, потому что тогда все мои планы накроются медным тазом. А я знал – в новогоднюю ночь частенько назначают дежурить молодых.
Но в любом случае хотя бы в ближайший после праздника выходной маму навещу. Я уже и насчёт подарка ей подумал. В сельских магазинах и магазинах небольших городков типа Сердобска иногда в свободной продаже оказывается то, что в городских универмагах можно достать только из-под прилавка. Ну или в лучшем случае отстояв огромную очередь в надежде, что дефицитный товар не разберут прежде, чем ты окажешься тет-а-тет с продавщицей.
В общем, урвал набор «Сказка» в большой и красивой жестяной коробке, оформленной в стиле книжных иллюстраций к русским народным сказкам. Смотрелось дорого-богато. Внутри находились в отдельных коробочках духи, одеколон, крем и пудра. Да и стоила набор не так уж дёшево, неудивительно, что привыкшие экономить жители глубинки не выстраиваются в очередь за такими вещами, которые по разнарядке обязаны продаваться даже в самом захудалом сельпо, пусть даже в единственном экземпляре.
— Э, мужик, закурить есть?
О боже, какая банальщина! Я разглядываю двух парней, на вид моих ровесников или чуть постарше. Классические гопники. Причём у обоих в зубах сигареты, кажется, без фильтра, наверное, какая-нибудь «Прима». А до дома, между прочим, идти всего пару минут, я уже практически на Соловьиной.
— Не курю, ребята!
— А если найдём? — спрашивает второй, умудряясь пускать дым и сплёвывать одновременно.
Я притормаживаю, демонстративно оглядываю их поочерёдно с ног до головы. Мне почему-то не страшно, может, сказывается выпитое.
— Ну, попробуйте, — пожимаю я плечами.
Голос мой звучит уверенно, и это немного смущает гопоту. Как так, их не боятся? И тут первый выдаёт:
— Погодь, а я тебя знаю… Ты ведь здесь рядом живёшь, а работаешь в больнице. Фамилия твоя… м-м-м… Корешков?
— Коренев, — хмыкаю я.
— Точно! Ты ж мою мать чуть ли не от смерти спас, она с желчным помирала. Это ещё месяца три назад было.
— Кукушкина? — не без труда вспоминаю я.
— Ага, — довольно лыбится парень. — Она, матушка моя.
— Как, кстати, она себя сейчас чувствует?
— Да нормально, — мотает он головой. — Диету соблюдает, как вы ей велели.
Ну вот, уже на «вы» переходим, довольно думаю я. Но собеседник тут же возвращается к первоначальному варианту общения.
— Повезло тебе, что это я тебе попался, а то тут могут моментом звездюлей навешать за просто так. Ты это, если кто докапываться до тебя будет, сразу говори, что Кукуху знаешь, и он за тебя башку любому отобьёт. В этом районе я шишку держу. Усёк?
— Усёк, — хмыкаю я.
И мы, даже обменявшись рукопожатием, расходимся, как в море корабли.
На самом деле адреналин долго ещё кипит в моих жилах. Я уже всерьёз собирался отбиваться один от двоих, и как же вовремя этот Кукуха признал меня. В противном случае, боюсь, всё для меня могло бы закончиться весьма плачевно — эти двое (особенно сам Кукуха) явно не походили на задохликов, и опыта уличных драк у них, думаю, хоть отбавляй.
Нет, всё-таки есть польза и для меня лично от этого дара небесной канцелярии. Вовремя с ним подсуетился в отношении Кукушкиной – и вот результат спустя три месяца. Или это тоже промысле божий, подтолкнувший меня исцелить женщину? С них, небожителей, станется.
В ночь на 1 декабря выпал снег. Проснулся утром – а вместо слякоти всё покрыто белой пеленой. Сразу как-то на душе веселее стало, а то эта осень начала уже утомлять. Никогда её не любил (особенно позднюю) за серость и мокроту. Вот только в этот день меня ждала моя первая могила на моём персональном кладбище. Ночью скончался дед, которого я вёл с его сердечной недостаточностью. Правда, скончался в реанимации, но от этого мне было ненамного легче.
Если бы я знал, что так произойдёт, то, конечно же, попытался бы его спасти при помощи браслета. Увы, даром предвидения меня не наделили. Может быть, и к лучшему. Прав был Екклесиаст, когда сказал, что во многой мудрости много печали. Не каждому хочется знать своё или чужое будущее, тем более дату ухода из жизни. Если только на пару-тройку часов вперёд, чтобы можно было успеть предотвратить какую-нибудь трагедию. Или хотя бы на несколько минут, дабы обойти стороной тот дом, с крыши которого на твою голову упадёт кирпич.
Ближе к вечеру подошёл Штейнберг.
— Арсений Ильич, не могли бы вы подменить завтра и послезавтра в поликлинике терапевта? А то она отпросилась на похороны брата в Куйбышев, пару дней принимать некому будет. А я пока ваших больных возьму на себя.
— Да какие вопросы, Аркадий Вадимович! Конечно, подменю.
Так вот и вышло, что в четверг и пятницу 2 и 3 декабря, как раз перед выходными, поработал я поликлиническим терапевтом. В прошлой жизни не раз приходилось сидеть в поликлинике, да и в Куракино, можно сказать, совмещал, так что ничего экстраординарного для себя я сейчас не видел. Разве что, как в той же амбулатории, сидел в кабинете я один, без медсестры, на которых обычно возлагается обязанность заполнять разного рода бланки по указанию врача. Видно, на провинциальном уровне такой подход допускался.
На второй день моей поликлинической работы, когда утром я поднимался на крыльцо поликлиники, меня схватил за рукав невесть откуда взявшийся чумазый мальчонка лет десяти-двенадцати. На нём был короткий овчинный тулупчик, а под ним красная рубаха явно не по размеру, которая подошла бы парню лет на пять старше. Широкие штаны в тонкую полоску, больше смахивающие на шаровары, заправлены в короткие сапожки. Голову венчала чёрная шляпа с полями, но при этом пошитая по размеру.
— Дядя, а вы доктор? — выпалил он, дико вращая глазами.
— Ну, предположим. А что случилось?
— Идёмте скорее!
— Куда идём?
— Так… В посёлок наш! Лала умирает!
— Кто? Лала? И какой посёлок?
— Да, Лала, это сестра моя. А посёлок наш, цыганский, вон там, — он махнул куда-то рукой.
— Понятно, цыганский посёлок, — говорю я, примерно представляя, где это находится. — А что с сестрой?
— Умирает же!
Мальчонка, казалось, удивлялся моей непонятливости.
— Послушай… Тебя как звать?
— Меня? Артурчик.
— Так вот, Артурчик, объясни, от чего умирает твоя сестра? Чем она болеет?
Парень захлопал глазами, обрамлёнными тёмными, густыми, на зависть многим девушкам ресницами, сдвинув шляпу на затылок, почесал голову.
— Вся огнём горит.
— И всё?
— Плохо ей, — пожимает плечами парнишка и снова оживляется. — Доктор, пошли скорее, умрёт же!
— А чего в «скорую помощь» не побежал? Это их работа.
— Не знаю, мне наш барон дядька Михай сказал, беги в больницу, найди доктора.
— Так это и не больница, а поликлиника… Ладно, давай зайдём.
Мы заходим в небольшой холл, я усаживаю парнишку на один из череды стульев у стены, а сам захожу за стойку регистратуры, где медсестра уже ищет чью-то историю болезни. Не помню, как зовут эту молодую женщину. Главное, что она меня помнит и разрешает позвонить.
— Алло, «скорая»? — говорю я в трубку.
— Да, говорите, — отзывается женский голос.
— Это Коренев, терапевт из поликлиники…
— Коренев… Вы вроде бы в больнице интерном?
— Да я тут временно замещаю Пилясову, она на похороны брата отпросилась… Тут такое дело, парнишка из цыганского посёлка прибежал, говорит, его сестре плохо, жар, температура высокая. Может ваша бригада с ним проехать до места?
— В посёлок? — на том конце провода повисла пауза. — Вы трубку не кладите, я сейчас посоветуюсь с начальством.
Через пару минут я услышал:
— Извините, товарищ Коренев, но нам не рекомендовано отправлять спецмашины в цыганские посёлки и таборы. Были, скажем так, не очень хорошие прецеденты.
— То есть как не принято?
— Вот так вот, не принято – и всё. Они там живут своей жизнью, и уже были нехорошие случаи. Так что ничем помочь не можем. Извините!
В трубке раздались короткие гудки. Охренеть! У меня возникло чувство, будто я разом переметнулся в 90-е. Как такое вообще может быть?! А как же клятва Гиппократа… то бишь советского врача?
— Заведующая уже пришла? — спросил я медсестру.
— Да, минут десять как к себе поднялась.
— Идём, — сказал я Артурчику, который сидел на стуле, от нечего делать болтая в воздухе ногами и с любопытством разглядываю уже сидевших в ожидании приёма пенсионеров, преимущественно бабушек, которые, в свою очередь, со смешанными чувствами разглядывали его самого.
Кабинет заведующей поликлиникой Ольги Марковны Шустовой располагался на втором этаже. После короткого стука в дверь и последовавшего затем разрешения войти мы с цыганёнком переступили порог кабинета. Брови Шустовой при виде Артурчика удивлённо приподнялись.
— Ольга Марковна, этот парнишка из цыганского посёлка прибежал. Его сестра заболела, а «скорая» ехать к ним отказывается, — с ходу перешёл я к сути дела.
Та несколько секунд переваривала информацию, после чего кивнула цыганёнку:
— Мальчик, подожди, пожалуйста, за дверью.
Тот послушно вышел, а когда дверь за ним закрылась, Шустова вполголоса произнесла:
— Арсений Ильич, вам всё верно сказали, у них негласный приказ с цыганами не связываться. В прошлом году к ним так же в посёлок бригада «скорой» приехала, так они фельдшера избили, когда тот попросил цыганку снять одежду, чтобы провести осмотр. Всего лишь попросил, а ещё и ножом вроде бы угрожали. Поэтому никто с ними связываться не будет. Я бы на вашем месте этого мальчика просто отправила восвояси и забыла обо всей этой истории.
— Ольга Марковна, но это же противоречит советской идеологии! А уж тем более медицинский работник обязан…
— Арсений Ильич, — чуть повысила она голос. — Давайте мы сейчас не будем мешать кислое с пресным. Не надо тут приплетать идеологию. Есть негласное распоряжение Облздрава, о котором я вас сейчас и ставлю в известность. И такие негласные рекомендации, насколько я знаю, приняты к сведению в большинстве регионов СССР. Так что не нам с вами устраивать революции.
Я смотрел на неё, она смотрела на меня. Игра в «гляделки» продолжалась с минуту, наконец она отвела взгляд и вздохнула:
— Да и, скорее всего, там обычная простуда. Напишите мальчику рецепт, пусть с ним сбегает в аптеку.
— Я вас понял, Ольга Марковна. И всё же вопреки всем негласным инструкциям я отправляюсь в посёлок. Если хотите, можете написать на меня докладную.
Я повернулся к ней спиной и направился к выходу. Но только взялся за дверную ручку, как услышал:
— Подождите…
Обернулся и молча посмотрел на Шустову. Вид у той был немного смущённый.
— Арсений Ильич, переубедить вас, я так понимаю, мне не удастся. Что ж, отправляйтесь к цыганам на свой страх и риск. Но не пешком. Поедете на нашей машине. Она в больничном гараже стоит, «Москвич». А в ваше отсутствие я сама посижу в вашем кабинете, должен же кто-то принимать людей. Сейчас позвоню завгару. Водителя звать Василий Алексеевич.
— Спасибо, — единственное, что смог в этот момент сказать я.
«Москвич», к моему удивлению, оказался полноприводным, 410-й модели. Впрочем, учитывая, по каким просёлкам нам пришлось ехать, и что под снегом земля ещё не везде промёрзла (осень выдалась затяжной), эта вездеходность пришлась кстати. Дорогу указывал Артурчик, усевшийся на переднее пассажирское кресло, хотя Василий Алексеевич и так, по его словам, знал, куда ехать. Я так подозреваю, что мальчонка впервые в жизни ехал на машине, когда он крутил по сторонам головой, я замечал в его глазах неподдельный, какой-то щенячий восторг.
Посёлок расположился на берегу Сердобы – одного из притоков Хопра. Домов двадцать, пожалуй. Василий Алексеевич остановил машину, не доезжая до крайнего дома метров пятьдесят.
— Не поеду я ближе, — хмуро бросил он. — Не заметишь, как «разуют». Или вообще по винтику разнесут машину.
Так что оставшуюся часть пути нам с Артурчиком пришлось идти пешком. Тот сказал, что первым делом нужно заглянуть к барону, тот так просил. Дом барона на фоне остальных хибар выглядел вполне достойно, был сложен из кирпича, правда, в один этаж. Сам барон, видимо, увидев нас в окно, вышел нам навстречу. Это был пожилой дядька с чёрной с проседью бородой, чем-то напоминающий киношного Будулая. Я заметил, что он слегка припадает на правую ногу. В зубах барон сжимал длинный мундштук трубки, изредка ею попыхивая. А самое интересное – у него на левом лацкане пиджака тускло поблёскивала медаль «За взятие Будапешта». Любопытно, воевал или купил? А может и вовсе краденая?
К нему-то и кинулся Артурчик с криком: «Дядька Михай, мы с доктором на машине приехали!». Я двинулся ему навстречу, держа в руке свой врачебный саквояж.
— Здравствуйте! — проявил вежливость я. — Где ваша больная?
— Те аве́с бахтало́, доктор! — кивнул Михай. — Идём за мной.
Идти пришлось недалеко, буквально через пару домов оказался нужный. Вошли без стука. Небольшие сени, дальше большая комната, в которой копошились трое детишек разного пола и возраста. На нас – ноль внимания.
— Нам сюда, — сказал Михай, толкая дверь, за которой слышались женские голоса.
В лицо тут же дохнуло спёртым воздухом, напоенным смесью каких-то трав и масел. Пол был застелен большим, с лысыми проплешинами ковром, а больная лежала на матрасе. Рядом, скрестив ноги по-турецки, сидели две женщины. Одна пожилая, с бородавкой на крючковатом носу, из которой торчал чёрный волос. Мне его тут же захотелось выдернуть. Вторая была моложе лет на двадцать, а может и на тридцать. Цыгане – южный народ, а у них женщины стареют резко, в тридцать могут выглядеть на все пятьдесят.
— У неё свадьба на следующей неделе с моим внуком, а она возьми и заболей, — с сожалением сказал Михай.
— А сколько же ей лет? — спросил я.
— Пятнадцать, — ответил барон и, увидев моё удивление, добавил. — У нас в этом возрасте многие женятся и замуж выходят.
Хотя да, помню по той жизни, читал в интернете про ранние браки у цыган. Видать, подобное практиковалось даже в советское время.
— А это мать и бабушка нашей Лалы. Бабушка Зора у нас травница, да и старинные цыганские заклинания знает, но в этот раз ничего не помогает.
Мне это напомнило поездку в Софьино, где девчушка умудрилась подхватить двухстороннюю пневмонию. Там тоже над ней хлопотали мать и авторитарная бабка. И эта бабуля также показалась мне главной в этой компании.
Она бросила что-то барону на своём языке, тот поморщился, достаточно резко ответил на том же непонятном наречии, и старуха с недовольным видом встала, так же поступила и мать девочки, уступая мне место.
Я сел на колени, склонившись над больной. Девочка находилась в сознании, но вид у неё был весьма плачевный. Потное, красное лицо, тёмные круги под глазами, тяжёлое дыхание. Может, и впрямь пневмония… Ладно, сейчас узнаем, а начнём с расспросов.
— Температуру измеряли? — повернулся я к женщинам, глядя на них снизу вверх.
— Нет у нас градусника, — буркнула бабка. — И так видно, что горит.
Действительно, тут и без градусника видно, что под сорок.
— А давно заболела?
— Третий день. Жаловалась на живот, потом рвать начало, температура пошла.
Так-так-так… Вот это уже на пневмонию не очень-то и похоже. К тому же девочка схватилась за живот и со стоном «ман о дукхал» повернулась на бок. Я же обернулся к барону и женщинам:
— Могу я остаться с больной наедине?
— Зачем? — тут же спросила Зора.
— Нужно проделать кое-какие манипуляции.
— Я не уйду, — твёрдо заявила пожилая женщина.
Михай пожал плечами:
— Её даже я переспорить иногда не могу. Фаина, идём.
Он взял под руку мать девочки, и они покинули комнату.
— Ладно, оставайтесь, — кивнул я старухе. — Только одна просьба – не мешать, что бы вы сейчас ни увидели.
Та молчала, лишь поблёскивая совсем не старческими глазами, и я воспринял её молчание как знак согласия.
— Лала, повернись на спину, — приказал я больной, и та после некоторой паузы послушно выполнила команду.
Я скинул с больной пошитое из разноцветных кусков покрывало и задрал до уже вполне оформившихся до 2-го размера грудей вязаную кофту, обнажая плоский живот. Старуха что-то пробормотала себе под нос, но я снова ничего не понял. Впрочем, судя по интонации, не совсем для меня приятное. Ну и плевать, лишь бы физически не мешала, а так пусть бормочет, что ей вздумается.
Активировав браслет, кладу правую ладонь на слегка вздутый живот Лалы чуть правее пупка. Закрываю глаза, входя в транс, отрешившись от всего земного. Недуг юной цыганки эхом отразился и на мне, внизу живота появилась тупая, ноющая боль, впрочем, довольно умеренная. Представляю, каково приходится сейчас девушке… Вернее, ещё девочке, которую собираются выдать замуж.
Сейчас же мои переливающиеся всеми цветами радуги «паутинки» исследуют человеческую плоть, и то, что я вижу своим внутренним зрением, меня не радует. Подтверждаются мои худшие опасения – это перитонит. Аппендикс лопнул, и гной хлынул в брюшину.
Сразу вспомнилась ситуация с Паршиным, когда я чистил ему оболочку головного мозга. Здесь придётся делать практически то же самое. Медлить нельзя, неизвестно, когда произошёл разрыв аппендикса, возможно, интоксикация организма продолжается не один час. Боюсь, до больницы не довезём. Или довезём, но будет уже слишком поздно. Да и получится ли хирургам вымыть гной из внутренностей до того, как там начнётся необратимый некроз?
Не теряя времени, я взялся за работу. А оно, это самое время, как обычно, растянулось, будто резина. В какой-то момент я даже поймал себя на мысли, что перестал дышать, будто впавшая в зимний анабиоз рептилия, и лишь усилием воли заставил сделать себя вдох.
Дело шло медленно, но мои «паутинки» подавляли лейкоциты и прочие гноеробные бактерии, заставляя каждую из них моментально сжиматься и испаряться будто под воздействием тысячеградусной плазмы, в то же время не причинявшей вреда внутренним органам пациентки. И лопнувший аппендикс, стручком венчающий слепую кишку, тоже почистим, теперь это будет просто бесполезный и безопасный кусочек плоти. Только когда прозвенел внутренний звоночек и «паутинки» стали таять, теряя свой цвет, я понял, что можно возвращаться в реальность. Хотя нет, ещё одно усилие. Девочке нужен здоровый сон, и я ей его обеспечу.
Вот теперь точно всё! Я открываю глаза – мир вокруг меня медленно плывёт куда-то в сторону. Ещё и тошнота подпирает к горлу… Пытаюсь привстать, но пол подо мной качает, как палубу угодившего в шторм корабля.
— Худо тебе? — словно сквозь вату слышу я голос Зоры. — Это от того, что ты часть хвори моей внучки принял на себя. Я не знаю, что ты сделал, но жара у неё сейчас нет. На-ка, выпей.
Она сжимает моё запястье своими на удивление крепкими пальцами. Я снова открываю глаза, и вижу, как бабка суёт мне в руку кружку с какой-то тёмной, практически чёрной жидкостью.
— Выпей, — повторяет она, — станет легче.
Я подношу кружку ко рту, её содержимое пахнет так, что у меня ком подкатывает к горлу, и кажется, что вот сейчас точно сблюю. Но Зора смотрит мне прямо в глаза немигающим взглядом, и я, словно загипнотизированный, делаю большой глоток этой горькой и тепловатой жижи.
С огромным трудом проталкиваю её внутрь себя. Ещё один позыв, кажется, сейчас из меня всё польётся обратно, но проходит несколько секунд, и я чувствую, как мне становится легче. Но при этом сонливость накатывает волной, и расфокусированным зрением вижу, как старуха подтаскивает какой-то матрас, на который я с готовностью падаю.
— Полежи, — слышу чуть надтреснутый голос Зоры. — Никто тебя не побеспокоит… Что у неё было?
— Аппендицит, перешедший в перитонит, — отвечаю я, отчаянно борясь со сном.
— Не знаю, что такое перитонит, но думаю, что-то не очень хорошее.
— Да уж, опоздай мы на пару часов – и всё могло закончиться трагически.
Интересно, сколько времени я потратил на исцеление? Но мне было лень и руку поднимать, чтобы взглянуть на запястье, и глаза открывать.
— Ты странный, — снова услышал я голос старухи. — Снаружи ты молодой, а внутри – старик. И при этом сила в тебе… Какая-то не от мира сего. Сила, которая помогает лечить. Я вижу, что она у тебя не с рождения. Странно это…
Удивляться её прозорливости у меня не было сил. К тому же она словно бы разговаривала сама с собой, и я решил не отвечать, а вскоре и вовсе задремал.
Очнулся от звука голосов. Открыл глаза, увидел Фаину – мать девочки и Михая. Они вроде бы даже не удивлены, чего это я вдруг решил прилечь.
— Там водитель пришёл, — сказал барон, — беспокоится, куда пропал доктор. Два часа почти ждёт. Зора сказала, что ты вылечил её внучку. Это правда?
— Правда, — ответил я, принимая сидячее положение. — Госпитализация ей уже не потребуется.
Голова не кружилась, не тошнило, слабость была уже не такой сильной, как сразу после исцеления.
— А что у Лалы было? — буквально слово в слово повторил он вопрос старухи.
Я замешкался с ответом. Зора меня опередила, что-то на своём языке сказала барону, и тот закивал, мол, понятно. Любопытно, что же она ему сказал, какой диагноз озвучила? Наверное, я этого уже никогда не узнаю.
Я осторожно, опасаясь потерять равновесие, поднялся на ноги. Да нет, вроде бы устойчиво держусь на ногах. Когда я двинулся к выходу, Михай придержал меня за локоть:
— Спасибо, доктор! Вот, возьми ловэ.
Он вытащил из кармана пачку 10-рублёвок, протянул её мне. Инстинктивно я уже было протянул руку, однако словно что-то меня удержало.
— Нет, извините, я не могу взять деньги, — произнёс я, с некоторым сожалением рассматривая ворох красных бумажек с профилем вождя мирового пролетариата. — Я за свою работу получаю зарплату.
Михай внимательно посмотрел мне в глаза, улыбнулся в бороду и убрал деньги обратно.
— Это ты меня извини. Не хотел тебя обидеть, но не предложить не мог.
— А вы воевали?
Я кивнул на медаль «За взятие Будапешта». Он нежно погладил её пальцами.
— Да, довелось… Добровольцем пошёл в 43-м, с разрешения нашего барона. Наш табор тогда под Краснодаром стоял. Вот там в военкомат я и пошёл. В военкомате, конечно, удивились, первый раз, сказали, видим, чтобы цыган добровольно воевать просился. Но выдали амуницию, винтовку, и вместе с заново сформированной дивизией оказался в составе 2-го Украинского фронта, которым Малиновский командовал. Я его однажды видел, он к нашему комдиву приезжал. Уже в звании маршала. Осенью 44-го в Венгрию вступили, а Будапешт взяли только в феврале 45-го. Там я ранение получил, с тех пор хромота осталась. И там же в госпитале медаль меня нашла. А после демобилизации я отправился свой табор искать. Полгода искал, всё-таки нашёл… Ладно, идём, провожу.
Когда я вошёл в свой кабинет, Шустова с помощью фонендоскопа проводила аускультацию[2] пожилого дядьки с седой порослью на груди.
— Ну как съездили? — поинтересовалась она, вынув из ушей «оливы». — Без происшествий обошлось?
— Всё нормально, — кивнул я. — Девочка простыла, от госпитализации родители отказались. Ну другого я и не ожидал. Дал таблеток, прописал постельный режим и обильное питьё.
Ту же самую версию в более кратком варианте я озвучил и водителю, пока ехали обратно. — Какой-то вид у вас нездоровый, Арсений Ильич, — подозрительно посмотрела на меня завполиклиникой.
— Перенервничал, да ещё укачало по ухабам, всё ещё малость подташнивает.
— Рабочий день у нас в самом разгаре, — бросила она взгляд на часы. — Вы как, в состоянии проводить приём больных?
— Конечно, в состоянии. Спасибо, что подменили.
— Ну давайте я уж с товарищем закончу, а затем вернусь на своё рабочее место. А то меня там уже обыскались, всем я нужна. Да и без обеда осталась, не успела.
Тут у меня в животе так заурчало, что это услышали даже Шустова с пациентом, который не удержался от понимающей ухмылки. Стало жутко неудобно, я даже почувствовал, как мои уши запылали предательским огнём. Когда же пациент покинул кабинет, Ольга Марковна сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться:
— Вот что, Арсений Ильич, сбегайте-ка вы по-молодецки в магазин, он тут буквально за углом, возьмите себе и мне по бутылке кефира и «Московской» плюшке. Вот вам деньги.
Я принимаю у неё бумажный рубль, и мчусь в магазин. В молочном отделе в очереди передо мной два человека. Бутылка кефира стоит 28 копеек, итого 56 копеек за две. В хлебном отделе беру две «Московских» по 20 копеек. Итого за две бутылки и две плюшки получается 96 копеек.
Через десять минут я снова в своём кабинете. Шустова снова занята, теперь уже с пациенткой. Выпроводив её, запираем кабинет и начинаем обедать. Хотя обедом наш перекус сложно назвать, но хоть что-то… Сначала я, правда, отдаю своей временной начальнице сдачу – 48 копеек. Та делает попытку отказаться, но я настойчив. Не хватало ещё питаться я за счёт женщины, не в моих это правилах. После этого с наслаждением надавливаю большим пальцев на серединку крышечки из зелёной фольги, то же самое проделывает и Шустова. Стаканов нет, поэтому пьём прямо из горлышка. Не спеша – в коридоре сидят две бабки, им, думаю, торопиться на пенсии особо некуда.
Пока перекусываем, я исподволь разглядываю Ольгу Марковну. Ей около сорока, во всяком случае, она выглядит не старше. Ухоженная, при этом макияж чуть заметен, создаёт ощущение натуральности. Одевается достаточно стильно, особенно по сердобским меркам, украшений по минимуму, но смотрятся золотые серёжки и золотое же колечко на ней органично. При этом обручального кольца я не вижу, впрочем, многие по какой-либо причине предпочитают в браке не носить кольца.
А ведь сейчас, когда Ольга Марковна не изображает из себя строгую начальницу, я понимаю, что она симпатичная, даже чем-то напоминает актрису Наталью Андрейченко. Ещё и сидит, закинув ногу на ногу. Сразу вспомнилась Шэрон Стоун в «Основном инстинкте». Надеюсь, до откровенной смены положения ног дело не дойдёт.
Она ловит мой взгляд, и я, как первоклассник, которого училка застала за разглядыванием её декольте, смущённо отвожу глаза. Блин, моей душе восьмой десяток уже идёт, а я испытываю мальчишеское смущение.
— Арсений, — вдруг говорит она глубоким, бархатным голосом. — Ничего, что я без отчества?
— Ничего, Ольга Марковна, — пожимаю я плечами.
— Всё хочу спросить… Вы в медицину зачем пошли?
Этот вопрос ставит меня в тупик, и я не сразу нахожусь, что ответить. Наконец выдаю:
— По зову сердца, как бы это ни банально звучало. К тому же отец работал на «скорой», и погиб на работе, спеша на вызов. Так что мой выбор – своего рода ещё и дань памяти отцу. А почему вы это спросили?
— Да так, — пожимает она плечами, делает последний глоток и весьма эротично (во всяком случае мне так показалось) слизывает кончиком языка белесую кефирную плёнку с контура губ. — А почему терапия?
Тут уж я пожимаю плечами.
— Тоже, наверное, наследственное, отец тот же факультет заканчивал.
— Понятно… И нравится эта работа?
Похоже, привычка пожимать плечами уже прижилась.
— Пожалуй, что нравится. Особенно когда знаешь, что приносишь людям пользу, а порой и спасаешь им жизни.
— Как на охоте?
— И это тоже, — невозмутимо отвечаю я. — Так на моём месте поступил бы любой, кто хоть что-то понимает в оказании первой помощи.
— Но там же стреляли! Страшно, наверное, было?
— Даже и не знаю, — честно признаюсь я. — Немного, наверное, было.
— Но всё же вам хватило мужества бросить нож в браконьера. Я бы, наверное, не смогла… А девушка у вас есть, Арсений?
Вот это поворот! Я аж поперхнулся последним куском плюшки, которую доедал уже всухомятку ввиду того, что кефир в бутылке закончился чуть раньше.
— А чего это вы, Ольга Марковна, моей личной жизнью заинтересовались? Я вот вашей не интересуюсь…
— Неужто обиделись? — приподняла она брови с невинной улыбкой на губах. — Не обижайтесь, это чисто женское любопытство. Просто такой симпатичный молодой человек, да ещё про него в газетах пишут… Вот и интересно, какая у него девушка? Она ведь должна быть достойной такого парня, верно?
— В данный момент моё сердце свободно, — вздохнул я.
Конечно же, вспомнил Евдокию. Как она там? Надо бы узнать, съездила она на обследование или мои уговоры пришлись впустую. А ведь оставила занозу в моём сердце, ой, оставила…
— Вот и у меня та же история, — вывел меня из раздумий голос Шустовой, смотревшей в окно. — Шесть лет уже как.
— В разводе?
— Ага, — она повернулась ко мне. — Даже вспоминать не хочется. А в прошлом году дочка уехала в Пензу учиться – так вообще одна. Домой иду через силу, даже поговорить не с кем. Вот и сижу на работе с раннего утра до позднего вечера, тут хоть с людьми общаешься…
Это уже из репертуара Калугиной/Фрейндлих, та в «Служебном романе» тоже жаловалась Новосельцеву, что домой тошно идти.
— Так, ладно, что-то я с вами разоткровенничалась, а там люди ждут приёма. Да и меня обыскались.
Этот разговор несколько дней у меня не выходил из головы. Вернувшись в своё отделение, я втихаря стал наводить справки о личной жизни Шустовой. Леночка, с которой я проводил ночное дежурство со вторника на среду, между чаепитиями и постельными утехами на кушетке поведала мне, что муж у Ольги Марковны был не кто-нибудь, а главный инженер машиностроительного завода. И вроде бы как закрутил роман со своей молоденькой секретаршей – полагалась ему помощница по штату. Пять лет назад Шустова об этом узнала и велела муженьку уматывать на все четыре стороны, пока она не настучала его начальству и в партком машзавода. А там запросто за такое могли из партии пинком под зад. Оформили развод, типа не сошлись характерами…
— Ага, через пятнадцать или сколько там лет семейной жизни, — хмыкнула Ленка, откусывая печенюшку. — В общем, развелись, а через год он вообще уехал в Саратов, на какое-то смежное предприятие, тоже главным инженером. А свою секретаршу тут оставил. Она, говорят, истерила – просто ужас.
— Да-а, — протянул я, делая глоток крепкого, ароматного чая. — Недаром говорится, что все мужики сволочи. Ну, за редким исключением.
— Это ты, что ли, исключение? — захохотала Ленка, отчего её крупные груди в разрезе халатика, не стеснённые висевшим на спинке стула бюстгальтером, несколько раз смачно подпрыгнули. — Ой, насмешил… Нет, Сеня, все мужики без исключения – сво-ло-чи! И даже не спорь.
А в пятницу, так уж вышло, я уходил домой один, так как Петро пришлось задержаться. И увидел чуть впереди себя знакомый силуэт в пальто по фигуре с меховым воротником. Это была Шустова, причём её правую руку оттягивала большая и, судя по всему, тяжёлая хозяйственная сумка.
— Ольга Марковна!
Она обернулась, переложила сумку в другую руку.
— Арсений? Здравствуйте!
— Здравствуйте! А я смотрю, вы или не вы… Вам в какую сторону?
— На Горького.
— Это вроде бы в сторону Соловьиной, где я живу?
— Вы на Соловьиной живёте? Тогда да, по пути, только ваша улица куда дальше.
— Ну так давайте я вам помогу!
Я протянул руку, предлагая передать мне сумку. Она в нерешительности помедлила, затем всё же отдала баул.
— Только аккуратнее, там банки с соленьями. Сегодня по случаю у старшей медсестры недорого купила. Как-нибудь с оказией в Пензу передам дочке.
— Она у вас студентка?
— Да, Наташка в политехническом учится. У неё с детства склонность к точным наукам, хочет стать инженером-конструктором. В отца, наверное, — поморщилась она. — На потоке их вообще всего две девочки на сорок студентов… А я сегодня пораньше встала, её любимый пирог с земляничным вареньем испекла в духовке, думала, в субботу приедет. А на работу утром прихожу – Наташка звонит. Говорит, что не сможет приехать, они с агитбригадой на выходные отправляются в лыжный поход по ближним к Пензе районам.
— Моя мама тоже часто пироги печёт, знает, что я их обожаю.
— Да? — Шустова покосилась на меня. — И земляничные обожаете?
— Мама всё больше яблочные печёт, мясные тоже, пирожки с капустой и яйцом… Но однажды с земляникой делала, правда, со свежей, специально на Центральном рынке купила. Не любительница она по полям бродить.
— А знаете что… Я ведь одна-то пирог не съем, задним числом уже сегодня подумала. Что надо было на работу захватить, угостить коллег. Не пропадать же пирогу и моим трудам, в самом деле. Если вы сильно не спешите, давайте подниметесь ко мне, я вас чаем с пирогом угощу. И ещё с собой дам. Обещаю сильно не задерживать.
От такого предложения я пришёл в некоторое замешательство. Меня реально просто пригласили чайку попить с пирогом или в этом приглашении кроется нечто большее? Но здраво рассудило, что отказаться – значит проявить своего рода трусость и даже неуважение к женщине. Тем более в самом деле мне спешить было некуда. Представил своё возвращение в холодную квартиру. Первым делом приходится включать подключённый к газовой системе АОГВ[3]
— Хорошо, Ольга Марковна.
Я улыбаюсь и киваю, отчего с кепки ссыпаются снежинки, пролетая вниз пушистым водопадом.
— Вот и славно, — улыбается она в ответ. — Только давайте с вами договоримся, что в неофициальной обстановке можете обращаться ко мне без отчества.
— Договорились… Ольга.
Мы идём, сверху падает лёгкий снежок, поскрипывая под ногами при каждом шаге, а в голове крутится голос Майи Кристалинской.
А снег идет, а снег идет,И все вокруг чего-то ждет.Под этот снег, под тихий снег,Хочу сказать при всех.Мой самый главный человек,Взгляни со мной на этот снег -Он чист, как то, о чем молчу,О чем сказать хочу…
Вскоре мы оказались перед двухэтажным кирпичным домом с покосившимся палисадом, где из-под снега торчали засохшие стебли каких-то растений. В палисаде имелся проход к подъезду, над которым светила лампа в жестяном абажуре, формой напоминавшего шляпу китайского рисовода.
— Вот здесь я и живу, пятая квартира на втором этаже, — сказала она и посмотрела на меня с лукавым прищуром. — Ну что, не передумали? Тогда вперёд!
У неё дома довольно уютно, чувствуется женская рука, которой так не хватает в моём холостяцком жилище. Мне предлагается вымыть в ванной комнате руки, что я и делаю, заодно оценивая, что тут имеются ванна с душем и раковина умывальника, причём с горячей водой благодаря находящейся на кухне газовой колонке.
Ольга накрывает в зале, заодно включает телевизор – этот непременный атрибут вечерних чаепитий обладателей телевизионных приёмников. Впрочем, это не совсем чаепитие, потому что пока я смотрю историко-документальную передачу «Наша биография. Год 1921-й», хозяйка жарит на сале картошку.
— У вас молодой организм, вам нужно хорошо питаться. А чай от нас никуда не убежит, — комментирует она свои действия.
Через двадцать минут передо мной уже стоит тарелка с горкой аппетитно пахнущей картошечки. Себе она положила немного, наверное, блюдёт фигуру. После картошки под маринованные огурчики наконец дело доходит до чая с пирогом. Чаёвничаем мы уже под 1-ю серию художественного телефильма «Обычный месяц». Традиционно скучная производственная мелодрама, под которую хорошо засыпать. Не вытягивает даже Кирилл Лавров в главной роли.
А пирог хорош, оцениваю его я, отправляя в рот очередной кусок. Пожалуй, Шустова печёт не хуже моей матери, готов это признать.
— Пирог просто восхитительный… Кстати, смотрю, у вас неплохая книжная подборка, — говорю я, кивая в сторону книжных полок. — Вальтер Скотт, Виктор Гюго, Александр Дюма, Чарльз Диккенс… Это вроде бы подписные издания?
— Подписные, — соглашается Ольга, проследив за моим взглядом. — Была возможность – я и брала. Можно сказать, пользовалась служебным положением.
Она улыбается с таким видом, мол, а кто бы на моём месте поступил иначе?
— Это я больше для дочери брала, хотя тоже люблю порой зимним вечером с какой-нибудь книгой забраться в кресло с ногами, прикрывшись пледом, включить торшер и под чашку ароматного индийского или цейлонского чая не спеша листать страницы.
— Да вы романтик… Ольга, — приподнимаю я брови.
— Вы так считаете… Арсений? — копирует она меня, произнося моё имя после небольшой паузы.
Мы в унисон улыбнулись, и я почувствовал, что если между нами и оставался какой-то ледок как между начальником (пусть даже временным) и подчинённым, то теперь он окончательно растаял.
— Ещё чаю? — спрашивает она.
— Эм-м-м… Пожалуй, хватит, а то и картошка, и пирог…
Я вздыхаю, встаю и произношу сакраментальную фразу:
— Спасибо вам большое за угощение. Что ж, пойду, пожалуй. Недаром говорится, что гостю радуются дважды: первый раз – когда он приходит, а второй – когда уходит.
— Согласна наполовину, — прищуривается Шустова, подходя ко мне вплотную. — А именно в первой части этой поговорки.
В глазах Ольги я вижу лёгкую поволоку. Совсем лёгкую, едва заметную, но этого хватает, чтобы я всё понял. Беру её за плечи, за эти хрупкие плечи, и чувствую, как по телу этой вполне ещё привлекательной женщины пробегает лёгкая дрожь. Сколь ж у тебя не было мужика, родная? Неужели все пять лет?
Мои губы приближаются к её губам, жадно открывающимся мне навстречу, как цветок распускает свой бутон в первых лучах утреннего солнца. Её глаза закрыты, и я знаю, что этой ночью она будет моей.
[1] Первые в Советском Союзе чипсы появились в 1963 году. Они назывались «Хрустящий картофель Московский в ломтиках». Изначально хрустящий картофель в СССР носил очень странное название: чибсы. Название не прижилось, скорее всего, из-за своей странности, но в официальных документах оно встречалось довольно часто.
[2] Аускультация – выслушивание.
[3]Аппарат отопительный газовый водогрейный